Здесь, у Крокодиловой реки, президент Штейн выразил желание отправиться вместе с членами правительства к правительству Южно-Африканской Республики, находившемуся в это время в Магадодорпе. Это было совсем не легко, так как для того, чтобы попасть в Магадодорп, нужно было пройти по огромной части Трансвааля. Между тем именно эта часть, Босхфельд, представляет почти что пустыню вследствие очень скудного орошения; вдобавок она населена кафрами, не особенно расположенными к нам. К тому же президент мог подвергнуться нападению со стороны англичан, так как ему пришлось бы переходить около Питерсбурга через железную дорогу, находившуюся в руках неприятеля.

Тем не менее было решено, что президент отправится в Магадодорп. Я решил не сопровождать его, а взяв с собою 200 конных бюргеров, отправиться обратно в Оранжевую республику. Я должен был при этом по пути везде распускать слух, что я возвращаюсь назад; это нужно было для того, чтобы отвлечь внимание англичан от президента и от обоза.

Я собрал коммандантов и сообщил им о своих намерениях. Они вполне согласились со мной, и коммандант Стенекамп был выбран главным коммандантом, который и должен был вести обоз через Босхфельд.

14 августа президент отправился в Магадодорп, а я выступил тремя днями позднее.

Со мною были генерал Филипп Бота, коммандант Принслоо, 200 бюргеров и сверх того капитан Схеперс со своим отрядом, состоявшим из 30 человек. Всех вместе с моим штабом нас было 246 человек.

Таким образом, мы разъехались в разные стороны: президент в Южно-Африканскую Республику, обоз — на север, а я назад, в Оранжевую республику.

Мне предстояло переходить через горы Магали. Ближайшими проходами, где я мог пройти, были Омсфантснек и Ком-мандонек. Но первый из них лежал слишком далеко на запад, а второй, по всей вероятности, был занят англичанами. Поэтому я решил идти по тропинке, которая вела в горы между двумя названными проходами. Я выбрал ее потому, что все-таки не был уверен в том, что и Коммандонек не занят уже англичанами.

18 августа мы пришли на одну ферму, где жили немцы, родители и сестры г-на Пенцгорна, секретаря генерала Пита Кронье. Они были необыкновенно предупредительны по отношению к нам и сделали все возможное для нашего отдыха.

Мы уехали от них в тот же вечер и вскоре заметили большой неприятельсктий лагер, расположившийся на дороге от Рустенбурга в Преторию, между проходом Коммандонеком и Крокодиловой рекой. Этот лагерь занимал, казалось, пространство около 6 миль по направлению с юга на восток. Другой огромный лагерь стоял в семи милях к северо-западу.

Неприятель мог отчетливо видеть нас, так как местность была открытая и только кое-где пестрели небольшие рощицы.

Мы поехали по направлению к Вольхутерскопу, лежащему сейчас же возле гор Магали. Я думал выйти там на большую дорогу Рустенбург — Претория, откуда можно было снова тропинкой, находившейся в 8—9 милях, пробраться через горы Магали.

Проехав две мили на восток от Вольхутерскопа, мы вдруг увидели двух английских разведчиков. Одного из них мы поймали; он рассказал нам, что огромное войско англичан идет прямо на нас.

Что было нам делать?

По тропинке нельзя было ехать, так как англичане загородили там дорогу; с востока и с запада тоже были неприятельские войска, а наискось перед нами тянулась цепь Магалиевых гор. Таким образом, мы очутились между четырех огней.

К тому же лошади наши порядочно устали от беспрерывной езды. Конечно, тоже могло быть и с английскими лошадьми, но я не был уверен в том, не получили ли они свежих лошадей из Претории. Во всяком случае, они могли выбрать наилучших для той цели, которую они себе поставили, — изловить меня во что бы то ни стало.

Да! Для меня наступил момент, когда человека может спасти только присутствие духа или же... он погибает.

Пока я обдумывал свое положение, появились с запада англичане по дороге между Вольхутерскопом и Магали, приблизительно в трех милях от нас. Один из разведчиков, которого мы не поймали, мог уже находиться с ними. Медлить нельзя было ни одной минуты, надо было действовать. И вот!

Я решил вскарабкаться на горы Магали не только без дороги, но даже и без всякой тропинки!

Невдалеке стояла кафрская хижина. Я подскакал к ней.

— Может ли человек, — спросил я кафра, указывая на Магали, — перейти через горы вот тут, сейчас?

— Нет, господин, ты этого не можешь, — отвечал кафр.

— А ездил ли там когда-нибудь кто верхом? — снова спросил я его.

— Да, господин, может быть, когда меня на свете не было!

— А бегают там павианы?

— Обезьяны бегают, а человек никогда!

— Вперед! — скомандовал я своим бурам. — Это наш единственный путь! И если павиан может пробираться там, то, значит, и мы сможем!

Среди нас был один капрал, некто Адриан Матгиссен из вифлеемского округа, человек, умевший иногда не дурно и пресерьезно пошутить. Он посмотрел вверх на гору, измеряя глазами ее вышину в 2000 футов, и сказал, вздохнув:

— О, Красное море!

На это я ему ответил:

— Сыны Израиля верили и прошли. Пойдем! Верь и ты. Это не первое наше Красное море, с которым мы имели дело, и не должно быть и последним!

Что еще думал Маттиссен, я не знаю, потому что он молчал и глядел на меня, как будто хотел сказать: «Да, но ведь ни ты, ни я не Моисей!»

Мы свернули (думаю, что незаметно) в маленький лесок, который был для нас, если уже говорить библейским слогом, тем облачным столпом, который должен был нас скрыть от взоров англичан.

Мы вышли на поляну, взяли к юго-западу, все еще невидимые врагу, и стали взбираться на гору. Затем уже нельзя было более скрываться, и мы открыто продолжали карабкаться наверх.

Было так круто, что на лошади сидеть было невозможно. Бюргеры слезли и повели лошадей в поводу, скользя и едва удерживаясь на ногах. Ежеминутно кто-нибудь падал и скатывался под ноги лошадей. Становилось все тяжелее и тяжелее; наконец добрались мы до большой гранитной площадки, скользкой как лед, где ни стоять, ни идти было нельзя и где животные и люди одинаково падали.

Мы ничем не были закрыты от англичан. Правда, что пули не могли долетать до нас, но ядра отлично могли бы.

Я слышал, как бюргеры говорили:

— А что, если неприятель установит пушки? Что из нас тогда будет? Здесь никто цел не останется!

Но это могло бы случиться только в том случае, если бы неприятель стрелял из орудий Говитцера. Этого сорта пушек, почему-то не нравившихся англичанам, на этот раз у них не оказалось.

Англичане ничего не предприняли; они в нас не стреляли и за нами, разумеется, не пошли. Капралу Маттиссену пришлось бы теперь сказать, что англичане были осторожнее фараона.

Мы достигли вершины горы, изнемогая от усталости. Много раз случалось мне взбираться на горы: я вползал чуть ли не на четвереньках на крутые откосы Нихольсонснека, но никогда я не уставал так, как в этот раз. Зато, очутившись наверху, я ощущал в глубине души блаженное чувство радости; все то тяжелое, что пришлось переиспытать, как рукой сняло при виде чудной панорамы, открывшейся перед нами с южной стороны. Между горой, на которой мы стояли, и цепью гор Витватерс лежала открытая ровная местность, и за этой долиной виднелась чудная даль. Куда бы взор ни направлялся, нигде не было видно ни малейших признаков неприятеля.

Так как было уже очень поздно, чтобы расседлывать лошадей, то мы, немного отдохнув, стали спускаться вниз, ища какой-нибудь фермы, где бы можно было разыскать овец или мяса для бюргеров, которые все одинаково были истощены и голодны.

Спускались мы, конечно, скорее, нежели поднимались, но все-таки не очень скоро, так как было ужасно круто. Прошло еще около полутора часов, пока мы добрались до бурского жилья.

Можно себе легко представить, с каким удовольствием бюргеры, освежившись и поев, легли спать.

На другое утро мы нашли, и притом в изобилии, хороший корм для лошадей. В это время не укоренилась еще привычка англичан сжигать все и повсюду, где бы они ни появлялись; следы их пребывания на фермах еще не были так ужасны, как это стало потом.

Я был теперь совершенно спокоен за свой обоз. Конечно, внимание англичан было отвлечено от него. Я был прав, и через несколько дней услышал, что они перестали преследовать мой обоз, так как их быки и лошади были до такой степени измучены, что падали и околевали целыми кучами. Я слышал также, что они скоро узнали, что Девет отправился назад в Оранжевую республику, где он примется снова за железнодорожное и телеграфное сообщение, а что президент Штейн оставил обоз и отправился в Магадодорп.

Таким образом, все благополучно кончилось, и 18 августа 1900 года мы наслаждались покоем на бурской ферме, спокойно ели и отдыхали, а наши лошади получили корму вволю. Как будто тяжелая ноша временно свалилась с наших плеч.

После полудня мы переправились через Крокодиловую реку и ночевали около Витватерсранда в одной лавке, еще уцелевшей, хотя без всякого товара. Для лошадей нашлось много корму.

Разведчики сообщили мне о приближении англичан, шедших от Олифантнека к Крюгерсдорпу, а потому ночью я отправился далее. Это была та часть войска, которая на прошлой неделе стояла лагерем впереди нас, когда мы проходили мимо Вентер-сдорпа. Я хотел еще до свету пересечь им дорогу, ту самую, по которой шел Джемсон, вторгнувшись в Южно-Африканскую Республику в 1896 году. Это мне удалось, и затем, не услыхав ничего более об этой части войска, я спокойно пошел по направлению к Гатсранду. Оттуда я направился через Крюгерсдорп 8—10 миль к северу от станции Банк. Эта линия тогда еще не всюду была охраняема, только около станции стояли маленькие гарнизоны, а потому перейти ее можно было в любом месте даже днем. К моему большому огорчению, у меня не было с собой ни динамита, ни инструментов, посредством которых я мог бы повредить железную дорогу. Мне было очень обидно видеть проходивший поезд и не помешать ему — я давно уже принял за правило никогда не проходить мимо неприятельской дороги, не повредив ее в каком-нибудь месте.

Мы пришли на ферму братьев Вольфард, взятых в плен вместе с генералом Кронье. Здесь я встретил Дани Терона с его 80 людьми. Он только что перед тем избежал встречи с неприятелем между рекой Моои и Вентерсдорпом, и его лошади хотя были еще слабы, но успели немного отдохнуть. Я приказал ему приехать ко мне через несколько дней, чтобы быть при мне, пока не вернутся мои отряды.

Моею целью не было теперь совершение больших операций: для этого мои силы были слишком малы. Я собирался заняться порчею путей сообщения, разрушением железной дороги и телеграфной линии.

Что касается главной линии, то, признаться, там дело обстояло несколько иначе, нежели на боковой ветке, Крюгерсдорпской, через которую мы только что перешли. На главной соединительной линии лорд Робертс позаботился поставить везде караулы.

Ночью 21 августа мы пришли в Ванфюренсклоф. С какою радостью увидели мы на рассвете холмы, пока еще издали, к югу от реки Вааль, но уже на своей родной стороне!

— А вот и Оранжевая республика! — послышались радостные восклицания со всех сторон, как только стало совсем светло. Каждый из нас волновался, как дитя, увидя снова свою родину, которая, конечно, изо всех стран света занимала первое место в наших сердцах.

Отсюда я послал генерала Филиппа Боту собрать всех бюргеров округа Вреде и Гаррисмита и привести их ко мне. Мы оставались лишь столько времени, сколько требовалось для отдыха лошадей, и отправились дальше. В тот же вечер пришли мы на ферму Реностерпорт, где наш обоз оставался более недели перед тем, как мы перешли реку Вааль. Владелец фермы был старик г-н Ян Бота. Нет! Невозможно, чтобы он принадлежал к семье Поля Бота[43] из Кронштадта. Он и его домочадцы (между ними и его сын Ян, фельдкорнет) были настоящие африканцы. Но если бы даже он и принадлежал к фамилии Поля

Бота, то что за громадная разница между ними в мыслях и чувствах! Что делать! В этой войне это не первый пример: один член семьи всем жертвовал для Родины, в то время как другой, нося одно с ним имя, делал все, что мог, во вред своей стране и своему народу. В этом доме не было никакого диссонанса, даже старики, братья г-на Боты — Филипп и Гекки, — были сердцем и душой заодно с нами.

Потчефстром оказался не занятым англичанами. Я поехал туда и там был снят с меня портрет, очень распространенный, где я сижу с ружьем в руках. Я упоминаю об этом здесь только потому, что с этим оружием связана интересная история. Вот она.

Когда неприятель двинулся на Преторию, то в Потчефстроме оставался гарнизон, и многие бюргеры приходили сюда, чтобы положить оружие. Обыкновенно ружья клались в кучу и сжигались. После ухода гарнизона бюргеры снова пришли в село. Между ними нашлись такие, которые стали приготовлять деревянные части для уцелевших от огня частей ружья.

— Вот это, — сказал мне кто-то, показывая одно такое ружье, — уже двухсотое! Оно вынуто из груды пепла и приведено в порядок!

Признаться, рассказ этот произвел на меня такое впечатление, что я взял ружье в руки и просил меня с ним сфотографировать. Мне очень жаль, что я не знаю имен бюргеров, которые занимались тогда этим делом. Их имена заслуживали бы быть записанными в назидание потомству.

Запасшись здесь динамитом, я отправился назад в отряд и ночью выехал тихо к Реностеркопу. Оттуда я послал фельдкорнета Николая Серфонтейна с вифлеемским отрядом по направлению к Рейцу и Линдлею к кафрам, которые, как я узнал, позволяли себе всякие грубости по отношению к нашим женщинам; их необходимо было приструнить.

Остальные вифлеемские бюргеры с коммандантом Принслоо и фельдкорнетом дю Пре должны были остаться при мне для того, чтобы попробовать собрать те отряды, которые ушли от Красных гор и теперь находились где-то на юге с генералом

Питом Фури. Капитана Схеперса я оставил для того, чтобы он по ночам занимался подкладыванием динамита и взрывал бы пути сообщения англичан.

Ночью я доехал до фермы г-на Вельмана, к юго-западу от Кронштадта.

Тут я получил известие, что отряды генерала Фури находились по близости от Ледибранда. Я послал к нему, а также и к судье Рихтеру несколько бюргеров, прося их приехать ко мне, чтобы переговорить со мной о том, как снова вооружить бюргеров, находящихся в южном и юго-западном округах республики.

Это письмо мое взялся доставить генералу Фури коммандант Микаэль Принслоо с несколькими бюргерами. Ночью, переходя через железнодорожную линию, он взорвал путь впереди и сзади проходившего поезда. Поезд должен был остановиться и попал таким образом в руки генерала Принслоо. Взяв из поезда все, что им было нужно, бюргеры сожгли его целиком.

Он оставался в это время недалеко, на ферме бывшего комманданта Неля.

Здесь произошел один из поразительных случаев моего спасения, которые Бог в течение этой войны не раз посылал мне.

Как-то вечером, незадолго до захода солнца, подошел ко мне один готтентот. Он сказал мне, что его господин, живший в 12 милях от дома комманданта Неля, сложил оружие перед англичанами и что он не хочет служить более у жены такого нехорошего человека. Он просил меня взять к себе в слуги и разрешить ему ездить со мной.

Пока готтентот говорил со мной, подошел ко мне судья Босман из Ботавиля.

— Хорошо, — сказал я готтентоту, — я с тобой еще поговорю.

Мне хотелось еще немного порасспросить его.

Я вошел с судьей в дом и пробыл там довольно долго, так как у меня было с ним много письменной работы. По окончании наших дел он поехал в Ботавиль, а я пошел спать. Было 11 часов.

Лежа уже в постели, я вдруг вспомнил о готтентоте и почему-то забеспокоился. Я встал и вышел в пристройку, где спал мой кафр. Разбудив его, я спросил про готтентота.

— Он ушел, — был ответ, — за своими вещами, чтобы ехать с господином.

Я тотчас же смекнул, что тут кроется предательство, и -пошел будить своих бюргеров. Я приказал седлать лошадей и уехал со своим штабом на ферму г-на Шумана на реке Фальсх, к востоку от Ботавиля.

На рассвете этого утра англичане, числом около 200 человек, вломились в жилище комманданта Неля, чтобы схватить меня.

От фермы Шумана я направился к реке Реностер и встретился там с капитаном Схеперсом. Он сообщил мне, что в течение пяти ночей взрывал железную дорогу в различных местах.

Здесь я получил печальное известие о смерти незабвенного, храброго и верного комманданта Дани Терона, погибшего в сражении при Гатсранде.

Дани Терон погиб! Заменить его кем-либо другим было очень трудно: милых и храбрых людей, подобных ему, на свете, конечно, много, но найти человека, совмещавшего, подобно ему, в своей одной личности такую массу качеств, мудрено. Вместе с храбростью он обладал военною сметкою и необычайною энергией. Когда он приказывал или хотел чего-нибудь, то его желание неминуемо исполнялось во что бы то ни стало; «Либо согнуть, либо сломать» — был его девиз. Как воин, Дани Терон отвечал самым строгим требованиям.

На его место был выбран его лейтенант — Ян Терон.

Переходя через железную дорогу вместе с капитаном Схеперсом, мы сожгли временный деревянный мост и взорвали динамитом рельсы на большом пространстве.

Оттуда я направился к ближайшей ферме, а через несколько дней подошел ко мне Микаэль Принслоо. С ним я отправился опять к железной дороге для того, чтобы произвести разрушение в еще больших размерах. Вот как мы это делали.

В 25 местах кладется по патрону динамита, от которого идет шнур. Около каждого шнура стоит бюргер, готовый при первом слабом сигнальном свистке зажечь шнур; все 25 мест зажигаются зараз, и все бюргеры успевают вовремя разбежаться перед взрывом динамита.

Приготовив таким образом все для взрыва, бюргеры и теперь сразу в разных местах зажгли спички. Но английские солдаты увидели искру с другой стороны железной дороги и стали так ожесточенно стрелять в бюргеров, которые должны были поджечь шнуры, что они моментально вскочили на лошадей и ускакали. Динамит взорвался только в пяти местах.

Я подождал некоторое время. Все было тихо.

— Пойдемте, — сказал я бюргерам, — нужно, чтобы все патроны были взорваны.

Подойдя снова к тому месту, мы должны были в темноте разыскивать места, где положен был динамит. Снова был дан сигнал свистком для одновременного зажигания шнура.

Опять произошла ошибка и ничего не вышло. Кто-то зажег свой шнур раньше времени, до сигнала; бюргеры опять испугались и ускакали.

Тогда я и несколько человек из моего штаба легли на землю, пока не кончился взрыв динамита, а затем я снова пошел за моими бюргерами.

Наконец все удалось. Все 25 патронов взорвались сразу.

Кроме того, я сжег только что вновь выстроенный англичанами мост. Вернувшись в Ритспрейт, мы отдохнули и отправились затем к Реностерпорту.