Выдержки из «Хроник Лондо Моллари — дипломата, императора, мученика и глупца, собственноручно написанных им самим».

Опубликованы посмертно. Под редакцией императора Котто.

Издано на Земле. (с) Перевод, 2280.

Фрагмент, датированный 14 мая 2274 года (по земному летоисчислению)

Надо сказать, что хоть и с некоторым потрясением и разочарованием в самом себе, я все-таки должен признаться, что схожу с ума. Я это понял сегодня, потому что впервые в жизни… даже не знаю, как и сознаться в этом… короче говоря, я почувствовал, что мне жаль Мэриэл.

Напомню тем, кто испытывает затруднения, отслеживая судьбы столь многих персонажей, появлявшихся на страницах моего дневника, что Мэриэл — моя бывшая жена. И нынешняя жена нашего неподражаемого — хвала Великому Создателю, потому что если бы хоть кто-то мог подражать ему, я бы еще скорее сошел с ума — Премьер-министра Дурлы. Меня никогда не удивляло, что Мэриэл прицепилась к нему. Так уж с ней всегда бывает. Она присасывается ко всем, в ком чует власть, подобно тому, как ремора присасывается к каракулю.

Некоторое время Мэриэл жила с Виром Котто, моим бывшим атташе и нынешним нашим послом на Вавилоне 5. К счастью для себя, Вир проиграл ее в карточной игре. Поначалу меня это шокировало. Но теперь, оглядываясь назад, я лишь удивляюсь, как же я мог отнестись к этому событию иначе, нежели как к счастливому повороту в судьбе Вира.

Недавно мне довелось проходить мимо весьма изысканных апартаментов, которые Дурла отвел себе во дворце. В те времена, когда он был просто Министром Дурлой, возглавляя министерство Внутренней Безопасности, он продолжал жить где-то в своей резиденции вне дворца. Но с тех пор, как занял пост Премьер-министра, переселился в эти стены. Такая возможность предоставляется всем чиновникам соответствующего ранга, но большинство предпочитает не использовать ее. Но Дурла отнюдь не таков, как большинство. Он немедленно переселился во дворец, и этим своим поступком ясно дал мне понять, что я никогда не смогу избавиться от него. Что он поставил себе цель ни больше, ни меньше, как самому стать императором.

Не то чтобы он прямо в этом признался, нет, конечно. Да, иногда бывает так, что он прямо бросает мне вызов, но каждый раз он делает это очень вкрадчиво, а затем со всей поспешностью дает задний ход. Для человека, облеченного такой властью и влиянием, он, без сомнения, очень труслив. Это раздражает меня.

Мне даже самому интересно, почему это раздражает меня. Я должен бы благодарить свою ошибочно именуемую счастливой звезду за то, что у Дурлы нет того духа истинной отваги, воодушевляющего подлинно великих людей на их свершения — иначе ничто уже не смогло бы остановить его. Но хвастуном и задирой Дурла остается и по сей день, а хвастуны и задиры — это всегда трусы. Возможно, он и сумел очень высоко подняться по иерархической лестнице нашего общества, но поднимись хоть до небес, нельзя уйти от самого себя.

Итак:

Я шел мимо апартаментов Дурлы, и услышал некий звук, который показался мне сдержанными всхлипываниями, раздававшимися изнутри. Я насторожился: как ни смешно, но ничто из пережитого так и не смогло до конца истребить во мне остатки прежнего галантного кавалера, каким я когда-то был. Меня с обеих сторон сопровождали гвардейцы, что, в общем-то, в порядке вещей. И кроме того, со мной шел мой помощник, Дунсени. Дунсени, старинный, но не стареющий, слуга Дома Моллари, ростом он в свое время был чуть выше меня, но с годами стал несколько сутулым, словно его тело чувствовало себя обязанным воздать должное годам, сменявшим друг друга. Тем не менее именно он первым услышал звук, на одно биение сердца раньше, чем я. И именно то, что он замедлил шаг, и заставило меня насторожиться.

— Похоже, там какие-то проблемы, — заметил я, услышав звуки плача. — Как ты полагаешь, не стоит ли мне вмешаться?

— Не знаю, Ваше Величество, — сказал Дунсени, и тон, которым это было произнесено, яснее ясного ответил мне: «Да».

— Мы можем уладить этот вопрос, Ваше Величество, — предложил один из двух гвардейцев, охранявших двери в апартаменты Дурлы.

— Вы? — возразил я скептически. — Вы улаживаете вопросы, стреляя в них из своих бластеров. Это вовсе не критика, а просто наблюдение, так что, пожалуйста, не принимайте близко к сердцу. Я вовсе не хочу оскорбить достоинство тех, кто умеет хорошо стрелять. Но в то же время я уверен, что в данном случае требуется не выстрел, а мое личное вмешательство.

— Ваше личное, Ваше Величество? — переспросил один из гвардейцев.

— Да. Мое личное. Так, как это происходило во времена, когда другие еще не делали за меня всю мою работу, — не считая нужным давать более подробные комментарии, я вошел, не постучав и не позвонив в колокольчик.

Войдя, я оказался в богато украшенной приемной, заполненной скульптурами. Дурла, должно быть, очень постарался, чтобы всем продемонстрировать наличие у себя художественного вкуса. Я шел словно по музею, а не по людскому жилищу. В дальнем конце приемной был высокий балкон, с которого открывалась живописная панорама города. Из окон моего тронного зала и то открывался не такой красивый вид.

На балконе, облокотившись на перила, стояла Мэриэл, и на миг мне показалось, что она намерена спрыгнуть с него. Обычно ее лицо всегда можно было предъявлять как образец изящества при использовании косметики, но в данный момент тушь потоком стекала с ее ресниц. Размазавшись, косметика оставила на ее щеках неровные полосы синего и красного цвета, что придавало лицу Мэриэл вид штормового неба в полдень.

Увидев меня, она ахнула и предприняла слабую попытку утереть лицо. Но получилось только хуже, поскольку цветные следы косметики выглядели теперь так же гротескно, как у разрисованной старой ведьмы из театральной постановки.

— Я… Я извиняюсь, Ваше Величество, — в отчаянии сказала Мэриэл, видя, что все ее попытки привести себя в порядок безнадежно провалились. — Разве у нас… Я не ожидала сейчас гостей…

— Успокойтесь, Мэриэл, — сказал я. Я вынул платок из внутреннего кармана своего блестящего белого камзола и вручил ей. К слову, не могу не сказать вам, насколько я презираю традиционное белое императорское облачение. Майкл Гарибальди, мой давнишний сослуживец по Вавилону 5, увидев меня в нем, однажды выразился: «Человек-мороженое». Не знаю точно, что он имел в виду, но сильно сомневаюсь, что это было что-нибудь лестное. Не могу, впрочем, его за это винить; если непредвзятым взглядом посмотреть на меня со стороны, слишком мало что можно было бы счесть достойным похвалы.

— Успокойтесь, — повторил я. — Никакой встречи назначено не было. Просто я проходил мимо и услышал, что кто-то здесь явно сильно расстроен. Конечно, там, — и я указал жестом на панораму города, — очень много расстроенных людей, и я не могу утешить каждого из них в отдельности. Но ведь, по крайней мере, я могу помочь тем, кто находится в этих четырех стенах, да?

— Это очень любезно с вашей стороны, Ваше Величество.

— Оставьте нас, — велел я гвардейцам. Дунсени, само воплощение правильного поведения, тактичности и здравого смысла, без напоминаний остался ждать меня в коридоре.

— Оставить вас, Ваше Величество? — гвардейцы явно были полны недоумения и даже подозрительности.

— Именно так.

— Но Премьер-министр Дурла приказал нам не отлучаться от вас ни на шаг, ни при каких обстоятельствах, — сказал один из гвардейцев. Я не стану тратить время на описание его особых примет, за отсутствием таковых, но увы, не обойтись без того, чтобы вообще не сказать о моих гвардейцах хоть пару слов. Они представляют собой что-то вроде однородной массы. Вышеупомянутый Мистер Гарибальди назвал их «Бригада долговязых жокеев», если не ошибаюсь. Я не более сведущ насчет термина «долговязый жокей», чем насчет «человека-мороженого», но не могу не признать, что Мистер Гарибальди определенно умеет красочно выражать свои мысли.

— Ваша верность приказам похвальна, — сказал я.

— Благодарю вас, Ваше Величество.

— И все же, вы упустили две вещи. Премьер-министра Дурлы сейчас здесь нет. А я есть. Поэтому убирайтесь отсюда, пока я не приказал вам арестовать самих себя.

Гвардейцы нервно переглянулись и сочли за лучшее торопливо выйти в коридор. Я вновь переключил свое внимание на Мэриэл. К моему удивлению, оказалось, что она слегка улыбается. И даже тихо смеется.

— «Арестовать себя». Очень забавно, Ваше Величество.

— «Ваше Величество»? Мэриэл, после всего, что между нами было, мне кажется, «Лондо» будет вполне достаточно.

— Нет, Ваше Величество, — просто ответила она. — Мне кажется, всегда нужно помнить, каков ваш статус, и каков мой.

Просто изумительно с ее стороны.

— Очень хорошо. Как вам угодно. — Заложив руки за спину, я сделал несколько шагов по комнате, словно обходил ее с инспекцией. — Итак… Не хотите ли поведать мне досконально, чем вы столь сильно огорчены?

— Я вижу в этом мало смысла, Ваше Величество. Ничего страшного. Просто минутная слабость.

— Дурла был в чем-то жесток с вами?

— Дурла? — эта мысль, похоже, позабавила ее еще сильнее, чем моя ремарка о возможности самоареста гвардейцев. — Нет, нет. По сути дела Дурла и бывает-то здесь слишком мало, чтобы успеть проявить жестокость. Он очень занят последние дни. Очень. — Она опустила взгляд, словно заинтересовавшись вдруг своими ладонями. — Я не могу упрекать его за это. Ему действительно слишком много надо успеть сделать.

— Да, да. Дестабилизировать целый регион и столкнуть наш мир под откос, результатом чего будет неминуемое крушение, — это все, надо думать, действительно отнимает очень много времени.

Мэриэл, похоже, была удивлена моим тоном.

— Ваше Величество, он ведь ваш Первый Министр. И надо полагать, он выполняет ваши мечты и желания. Он служит Приме Центавра, а вы и есть Прима Центавра.

— Да, я тоже об этом слышал. Император — живое воплощение Примы Центавра. Изящная идея. Великий обычай. Пожалуй, на словах он выглядит гораздо красивее, чем в нашей действительности. — Я пожал плечами. — В любом случае, Дурла делает лишь то, что желает сам Дурла. Он больше не консультируется со мной, да и не нуждается во мне. — Я вопросительно взглянул на Мэриэл. — Да и в вас, по-моему, тоже. В этом была причина слез? Вы скучаете по нему?

— Скучаю по нему? — Мэриэл некоторое время, похоже, размышляла над моим вопросом, словно подобная мысль никогда раньше не приходила ей в голову. Если она всего лишь изображала задумчивость, то это ей удалось на славу. — Нет, — наконец, медленно, словно нехотя, ответила Мэриэл. — Нет, мне кажется, я не скучаю по нему… Так, как скучаю по самой себе.

— По самой себе?

Она собралась было что-то сказать, но остановилась, и похоже, еще раз проверила в уме, удалось ли ей подобрать нужные слова. Наконец, Мэриэл ответила мне:

— Я думаю о том, какой мне виделась моя жизнь, Ваше Величество. Верьте или нет, но в детстве я лелеяла некие планы. Я мечтала о том, что хотела бы испытать в жизни… нельзя сказать, что это были по большей части здравые идеи, но я… — Она замолчала и покачала головой. — Я извиняюсь. Болтаю всякую ерунду.

— Все хорошо, Мэриэл, — сказал я. — За все время, пока мы были женаты, мне кажется, у нас ни разу не состоялось подобного разговора.

— Ведь меня специально учили говорить правильные слова, — уныло ответила она. — А говорить о чьих-то разочарованиях и недостатках — это не считается правильным для хорошо воспитанной центаврианской женщины.

— Это верно. Это верно. — И я стал ждать.

И вновь хочу подчеркнуть, что во мне не было ни капли любви к этой женщине. Я наблюдал весь этот разговор с неким бесстрастным изумлением; так смотрят обычно на свежий лишай, со спокойным любопытством, не в силах осознать ни чувствами, ни разумом, как это такая тошнотворная короста могла появиться на вашем собственном нежном и холеном теле. Разговаривая с Мэриэл, я, в определенном смысле, ковырял отвратительный лишай на своей собственной душе. Время шло, и поскольку Мэриэл так и проявляла желания добровольно выдать информацию, мне пришлось самому ей предложить:

— Итак… Что за вещи тебе хотелось испытать в жизни? Я имею в виду, когда ты была маленькой девочкой?

Мэриэл слабо улыбнулась.

— Я хотела летать, — последовал ответ.

Я разочарованно хмыкнул.

— Вот уж воистину несбыточная мечта. Да стоит просто сесть в любой…

— Нет, Ваше Величество, — мягко оборвала она меня. — Я говорю вовсе не о полетах в каких-то аппаратах. Я хотела…

Улыбка Мэриэл из весеннего бутона превратилась в раскрывшийся цветок, олицетворение подлинной красоты. Сейчас она была очень похожа на ту девушку, которую я встретил когда-то много лет назад. Должен признать, что даже я был тогда ошеломлен ее красотой. Конечно, в те времена я еще не знал, какая тьма прячется под этой привлекательной внешностью. Впрочем, кто я такой, чтобы упрекать других за мрак, таящийся внутри?

— Я хотела летать сама по себе, — продолжила Мэриэл. — Я хотела подпрыгнуть повыше, взмахнуть руками и начать парить, словно птица. — Она нежно рассмеялась, потешаясь над самой собой. — Да, это глупо, я знаю. Я уверена, что сейчас вы именно так и думаете…

— Почему я должен считать это глупым?

— Потому что наяву эту мечту все равно невозможно осуществить.

— Мэриэл, — сказал я, — посмотри на меня: я — император. Если бы в свое время ты спросила у любого, кто знал меня — или, раз уж на то пошло, даже и меня самого — какова вероятность того, что я стану императором, я бы ответил, что эта фантазия настолько же осуществима, как и твоя. Кто знает, Мэриэл? Может, нам и в самом деле суждено научиться летать.

— Вот как, Ваше Величество? Вы и в самом деле мечтали стать императором?

— Я? Нет.

— Тогда о чем вы мечтали?

Ее слова призвали непрошеный образ из глубин моей памяти. Сон, который впервые посетил меня лишь в весьма зрелом возрасте. Но вот ведь какая забавная штука… некоторые сны оказывают настолько сильное воздействие на наш разум, что начинаешь поневоле верить, в ретроспективе, что они всегда были частью вашей жизни.

Эти богатырские руки, это лицо, искаженное беспощадной гримасой гнева… Лицо Г’Кара, с единственным глазом, прожигающим своим взглядом ту почерневшую и раздробленную сущность, которую я называю своей душой, и его руки, сжимающиеся на моем горле. Этот сон еще в незапамятные времена, как сейчас мне представляется, сформировал, направил и отравил мою жизнь.

— О чем я мечтал? — повторил я. — О том, чтобы выжить.

— В самом деле? — Мэриэл пожала своими хорошенькими плечиками. — Разве можно это назвать возвышенной целью?

— Я всегда считал, что только жизнь и имеет значение, — возразил я. — И в прежние времена именно собственную жизнь я бы поставил выше нужд моих любимых, выше нужд самой Примы Центавра. Теперь… — я пожал плечами. — Это уже не представляется мне столь уж важным. Собственное выживание — это отнюдь не все, с чем стоит считаться.

Мы замолчали надолго. И это было очень странно. Ведь эта женщина была моим врагом, моим несостоявшимся палачом… А теперь получалось, что она, вроде как, стала совсем другим человеком, едва ли не моим другом. Впрочем, учитывая, с чем мне довелось столкнуться, учитывая, какие силы желали свалить меня… Теперь уже не представлялись достойными ни малейшей капельки внимания давнишние махинации некоей юной центаврианской женщины.

Хотя, пожалуй, уже не столь юной.

Я вдруг обнаружил, что смотрю на Мэриэл, и впервые за долгое время смотрю по-настоящему. Несомненно, она не была старухой, и все же годы уже начинали брать свое. Я не мог понять, почему. Действительно успело пройти много лет, но на самом деле не так уж много, как можно было подумать, глядя на ее лицо. Она почему-то казалась… измученной заботами. Она теперь выглядела намного старше, чем была на самом деле.

— Странно, — медленно сказала Мэриэл. — Мы — и вдруг разговариваем друг с другом подобным образом… После всего, что у нас с тобой было, Лон… Ваше Величество…

— Лондо, — решительно поправил я ее.

— Лондо, — согласилась она после недолгого колебания. — После всего, что мы пережили… Как странно, что мы стоим и разговариваем, здесь и сейчас. Будто старые друзья.

— Именно «будто», Мэриэл. Мы не старые друзья. Потому что я всегда помню, кто я, а кто ты… И никогда не забуду, что ты сделала мне.

Мне было интересно, станет ли она отрицать, что пятнадцать лет назад пыталась убить меня. Станет ли она говорить ерунду насчет своей невиновности в этом деле. Но Мэриэл всего лишь пожала плечами, и без малейшего намека на враждебность ответила мне:

— Вряд ли это хуже, чем то, что ты сделал со мной.

— Ну-ну. Теперь ты еще скажешь, что скучала по мне.

— Невозможно скучать по тому, чего у тебя никогда не было.

— Да, это верно… — Мне становилось все более интересно с Мэриэл. — Но ты так и не ответила мне, почему же ты плакала. Ведь, в конце концов, именно из-за этого я зашел сюда. Ты что, и в самом деле «скучала по самой себе»?

Мэриэл вновь воззрилась на свои опущенные вниз ладони, с еще большим, чем прежде, интересом.

— Нет. На самом деле я скучаю по совсем другому человеку.

— Кто он?

Мэриэл покачала головой.

— Это неважно…

— И все же я желаю знать.

Она вновь надолго умолкла, похоже, обдумывая, как ответить мне. А затем взглянула на меня с таким унынием, что мне теперь даже не хватает слов, чтобы описать его.

— Я высоко ценю, что ты уделил мне так много времени, Лондо… Ценю больше, чем ты можешь даже предположить. Но то, что ты спрашиваешь… Это и в самом деле, вправду неважно. Что сделано, то сделано, я ни о чем не жалею.

— В то время как у меня не осталось почти ничего, кроме сожалений. Ну хорошо, Мэриэл. — Я встал и направился к двери. — Если когда-нибудь ты решишь, что все-таки есть вопросы, достойные того, чтобы обсудить их со мной… Я всегда буду рад уделить им свое внимание.

— Лондо…

— Да?

— Мои сны оказались не более чем детской глупостью… Но я надеюсь, что твои все-таки сбудутся.

Я рассмеялся, но почему-то в этом смехе совсем не звучало веселье.

— Поверь мне, Мэриэл… Если в этом мире я в чем-нибудь и уверен, так это как раз в том, что рано или поздно мой сон сбудется. И, похоже, скорее рано, чем поздно.

 

Глава 1

Луддиг явно не был самым счастливым из Дрази.

Ему не нравилось здание, в которое его направили. Ему не понравился офис внутри этого здания, в который ему пришлось зайти. Но хуже всего, что обещанной ему аудиенции пришлось дожидаться, сидя в приемной этого офиса.

Луддиг был Посланником Первого Уровня в дипломатическом корпусе Дрази, и он выдержал долгую и упорную борьбу за то, чтобы занять тот пост, на котором он сейчас пребывал. Нетерпеливо барабаня пальцами по огромному столу, возле которого он сидел, Луддиг поневоле спрашивал себя, почему же это каждый раз дела начинали идти вовсе не так, как он того хотел.

Вместе с Луддигом сидел его нынешний помощник, Видкун. Они несколько контрастировали друг с другом, поскольку Луддиг имел крупное телосложение и явно обладал избыточным весом, в то время как Видкун выглядел низкорослым и худым, хотя отнюдь не слабаком. Он был худ, как бич плетки, и некая аура силы распространялась вокруг него. Луддиг, с другой стороны, напоминал непрерывно извергающийся вулкан, намеренный залить лавой любого, кто предстал бы перед ним воинственным и напыщенным. За рамками официальных дипломатических мероприятий, он ни с кем особо не церемонился. Но это ему обычно и не требовалось. Его деятельность в основном сосредотачивалась в пределах его офиса, и лишь изредка включала в себя закулисные маневры.

И именно один из таких маневров и привел теперь Луддига сюда, на Приму Центавра, в здание, которое именовали «Вертикалью Власти». Это было впечатляющее и одновременно элегантное сооружение, которое, если смотреть от входа, казалось, уносится в бесконечную высь небес.

Луддиг, конечно, заявился сюда не с бухты-барахты. Все было заранее тщательно и скрупулезно подготовлено. На его планете никто не знал, что он отправляется на Приму Центавра… по крайней мере, официально никто об этом не знал. Видкуна он взял с собой в основном для компании, чтоб было кому поплакаться.

— И вот так они обращаются с Луддигом, посланником Дрази! — с чувством отвращения говорил Луддиг. Он относился к числу тех, кто придерживался традиционной манеры Дрази говорить о самом себе в третьем лице. — Мы ведь ждем здесь уже целый час и еще половину, — продолжал он. — Ждем, и ждем, и ждем в этой дурацкой приемной этого дурацкого министра. — Он резко стукнул Видкуна по плечу. Видкун никак не отреагировал. Взобравшись по столь крутой карьерной лестнице, он привык не обращать внимания на подобные мелочи. — Ведь мы заключили сделку!

— Возможно, господин, вам следует напомнить ему об этом, — сказал Видкун с чрезмерно подчеркнутой вежливостью.

— Напомнить ему! Конечно, Луддиг напомнит ему! Дрази не должны, Дрази не могут терпеть такое неуважение к интересам Дрази!

— Конечно, нет, господин.

— Прекрати соглашаться со мной! — раздраженно сказал Луддиг, и еще раз ударил Видкуна по плечу. Поскольку этот удар пришелся в то же самое место, что и предыдущий, он оказался чуть более болезненным, но Видкун, проявив стойкость, по-прежнему ничего не сказал. — Ты все время соглашаешься. Это значит, ты пытаешься насмехаться над Луддигом!

Видкун попытался прикинуть, не найдется ли какого-нибудь достойного способа ответить на предъявленное обвинение. Если сказать, что это неправда, то он проявит несогласие с Луддигом, а следовательно, отвергнет предъявленную им претензию. Вот только при этом окажется, что Видкун обвинит Луддига во лжи. А если он согласится с тем, что действительно поступал так, как говорит Луддиг, то в ответ услышит новые крики Луддига насчет того, что он опять с ним соглашается, а значит, не желает делать никаких выводов. Поэтому Видкун предпочел вообще ничего не отвечать, вместо этого он просто слегка склонил голову в знак согласия, не уточняя, с каким же из двух вариантов ответа он на самом деле согласен.

Однако Луддиг, очевидно, твердо намеревался прояснить этот вопрос, и ситуацию спасло лишь крайне своевременное появление Министра Кастига Лионэ.

Лионэ оказался высоким мужчиной, чье сложение и бледный вид делали его в целом похожим на ходячий труп. У Министра был настолько мрачный вид, что, как решил Видкун, он напоминал собой черную дыру, настолько черную, что казалось, она готова немедленно поглотить всех окружающих. Впечатление усиливали несколько молодых людей в черной униформе, членов организации Пионеров Центавра, сопровождавших Министра Лионэ. Когда Лионэ вошел в офис, Пионеры шли по сторонам и позади него. Эти юноши, насколько мог судить Видкун, были лучшими и виднейшими представителями молодежи Примы Центавра. Их преданность Кастигу Лионэ считалась твердой и неколебимой. Если бы Лионэ приказал им переломать все кости в своих телах, они бы исполнили и такой приказ, и исполнили без тени сомнения.

В общем и в целом, Видкун не любил фанатиков. На его вкус, они, как правило, были слишком шумными.

— Посол Луддиг, — сказал Лионэ и низко поклонился в знак уважения. Для человека его роста поклон был делом не простым. Луддигу следовало бы по достоинству оценить этот жест. Но вместо этого посланник лишь нахмурился еще более свирепо. Видкун, со своей стороны, поднялся и отвесил ответный поклон, чем заслужил еще один щелчок в назидание от своего шефа. — Чему обязан такой честью? — продолжил Лионэ.

— Такой честью, — Луддиг скептически хмыкнул, выражая свое презрение. — Такой честью. Такому небрежению, следовало вам сказать.

— Такому небрежению? — брови Лионэ недоуменно нахмурились. — У вас были какие-нибудь проблемы с прибытием сюда? Я дал Пионерам Центавра особые инструкции касательно необходимости обеспечить вам полную безопасность, эскортируя вас из космопорта. Хотя, конечно, я не могу нести ответственности за то, какую реакцию вызовет ваше появление здесь среди населения нашей планеты.

— Это не имеет никакого отношения к… — начал Луддиг.

Но Лионэ продолжал говорить, не обращая внимания на попытку посланника Дрази вставить слово:

— На всякий случай, хочу напомнить, что инопланетникам запрещено появляться на Приме Центавра. Только так можно предотвратить негативные последствия проявления крайне напряженных чувств, которые испытывает наш народ к инопланетникам, низвергнувшим нас в пучину бедствий. К счастью, будучи министром, я имею определенную… самостоятельность. И потому я сумел подготовить к вашему визиту на нашу прекра…

— Это все не имеет отношения к делу!

Лионэ моргнул, выпучив глаза.

— В таком случае я не совсем понимаю, что вы имеете в виду.

— У нас было соглашение!

— У нас?

— По поводу Мипаса!

— Ах. — Лионэ проявлял выдающиеся способности, изображая, будто он совершенно не понимает, чем вызваны столь бурные эмоции со стороны Луддига. — Вы говорите об абсолютно необходимой, хоть и достойной сожаления, атаке на Мипас.

— Необходимой, разве? Достойной сожаления, да. Необходимой… Дрази не видят никакой необходимости! Прима Центавра совсем рассудок потеряла? Прима Центавра забыла, что Мипас находится под юрисдикцией Дрази!

— Юрисдикцией, да. Очень любопытно, как же это все так получилось, не так ли. — Спокойный, даже несколько ленивый тон Лионэ внезапно изменился. — Любопытно, почему это правительство Дрази столь мало внимания уделяло Мипасу… до тех пор, пока там не были обнаружены богатые месторождения. И ни с того, ни с сего мир, располагавшийся, хотя и возле самой границы, но уже за пределами владений Дрази, вдруг стал собственностью Дрази… Когда ваше правительство вдруг вспомнило, что следует пересмотреть границы своих владений в связи с тем… — тут Лионэ хихикнул, и это оказался далеко не самый приятный для слуха звук. — В связи с тем, что, согласно общепризнанной теории, Вселенная расширяется. «Раз Вселенная расширяется, то территория Дрази должна расширяться вместе с ней. Таков закон природы». Это просто бесценное заключение, должен признать. И никто в Альянсе не стал вам возражать, просто потому, что они были ошарашены тем откровенным бесстыдством, которое продемонстрировал ваш народ.

— Если у Примы Центавра есть проблемы с расширением…

Лионэ поднял ладонь, останавливая новый поток претензий.

— Центаурум не занимается вопросами расширения Вселенной. Вы можете расширять свои границы, как вам угодно. Пересмотрите их еще раз, тогда вам, возможно, удастся придти к выводу, что вам по праву следует принять под свою опеку планеты бывшей Империи Ворлона. Но Мипас… — Лионэ с печальным видом покачал головой. — Дело в том, что наша разведка раздобыла неопровержимые данные, и эти данные свидетельствуют, что Мипас заключил тайный договор, и не просто заключил договор, а уже начал предоставлять реальную помощь неким группировкам мятежников здесь, на Приме Центавра.

— Вы лжете!

— Вы лжете, — спокойно парировал Лионэ. — Информация, полученная нами, не оставляет никаких сомнений. Мипас помогал тем, кто собирался свергнуть нашего возлюбленного императора и сместить нашего Премьер-министра с его поста. Естественно, исходя из необходимости обеспечивать самооборону, мы вынуждены были предпринять определенные действия.

Сквозь стиснутые зубы, Луддиг пробурчал:

— У нас было взаимопонимание.

— Было?

— Не смейте играть с Дрази! — пригрозил Луддиг. — Приме Центавра столь же нужны месторождения Мипаса, как и Дрази! Я знаю! Вы знаете! Все знают! И у нас были договоренности!

— И сколь же приятны для вас были эти договоренности, Луддиг, — сказал Лионэ. — Тайные выплаты, которые вы получали от определенных официальных лиц на Мипасе. А вы, в свою очередь, делились этими выплатами с нами. В знак уважения; десятина, если угодно, которая обеспечивала нашу благосклонность. И вам это успешно удавалось довольно долгое время, Луддиг. Я одобряю вашу деловую хватку. И ту ловкость, с которой вы ухитрились дистанцироваться от этих выплат. Какую их часть вы все же сумели оставить себе? Десять процентов? Двадцать?

— Вы думаете, Дрази не рискует! — с горячностью воскликнул Луддиг. — Луддиг рисковал, Луддиг сам понес затраты. Некие чиновники делают вид, что «тайные выплаты», как вы их назвали, и в самом деле есть тайна для них. Только потому, что их глаза закрыты деньгами. Договоренности были выгодны всем.

— О, да, да. Посмею сказать, действительно были. Точно так же, как и другие договоренности, которые у нас теперь есть с другими правительствами, и с другими «чиновниками», как вы их назвали. Теми, кто рядится в плащи фарисеев, и со спокойной совестью обличает зловредных центавриан на публике, в то время как в приватной беседе с готовностью идет на закулисную сделку, сулящую ему личную выгоду. Я отсюда чую, как воняет коррупцией от всех правительств вашего жалкого Альянса. Душок их лицемерия доносится сюда даже сквозь бездны космоса, Посол Луддиг.

Видкун завороженно наблюдал, как по мере нарастания гнева кожная складка под горлом Луддига раздувается и из серой становится бледно-алой.

— Луддиг не будет сидеть здесь и выслушивать все это!

— Раз вам не сидится, то встаньте и выслушивайте стоя, если вам это предпочтительнее, — лениво ответил Лионэ. — Мне все равно. — И тут поведение Министра вновь внезапно изменилось, из апатичного Лионэ стал спокойно-настойчивым. — Поймите, Посол. Мы поставлены перед очень трудной дилеммой. Мы видим перед собой неопровержимые сведения, собранные нашей разведкой, и эти сведения гласят, что Мипасианцы действовали заодно с нашими мятежниками. Логично было бы предположить, что и Дрази отдавали себе отчет о существовании такого союза, и давали ему молчаливое одобрение. А это, Посол, означает ни больше, ни меньше, что на самом деле именно вы — а не наши бессловесные партнеры — являетесь нашими врагами. Мы советуем вам не становиться врагами Республики Центавра. Это будет иметь для вас куда более неприятные последствия, чем все, что вы можете предположить.

У Видкуна сложилось четкое представление, что Лионэ ожидал от Луддига слабоволия перед лицом довольно откровенного намека на угрозу. Но к его удивлению — и, насколько он мог судить, к удивлению Лионэ — Луддиг даже и не подумал смягчить свой тон. Он вскочил на ноги, и от ярости дыхание скрежетало у него в груди.

— Вы угрожаете Дрази? — воскликнул он.

— Я никому не угрожаю, — ответил Лионэ.

Но на Луддига это утверждение действия не возымело.

— Вы! Вы попираете интересы Дрази! Вы нарушаете условия сделки!

— Сделка, о которой вы пытаетесь говорить, была совершенно неофициальной, Луддиг, — напомнил Лионэ. — Вы и сами это подтвердили. Если вы желаете пожаловаться на этот счет Межзвездному Альянсу — если вы желаете попытаться вывести своих приятелей из столбняка и втянуть их в полномасштабную войну с нами — тогда вам придется публично раскрыть все детали наших скромных договоренностей. Это не пройдет вам даром, смею вас заверить, поскольку не только ваше собственное правительство попадет под расследование, но и многие другие тоже. А этого не хочет никто.

— Может, Дрази не боятся расследований. Может, Дрази дела нет до наших сделок, — возразил Луддиг. — Может, Дрази волнует только то, что Центавриане считают, будто могут делать, что захотят, когда захотят и с кем захотят. Может, Дрази считают, что Альянс готов не заметить наши сделки или расценить их как временные меры, призванные оттянуть полномасштабную войну, которой теперь уже не избежать из-за глупости и заносчивости центавриан!

Лионэ помедлил с ответом. Он обдумывал слова Луддига. Откинувшись в своем кресле, так, что то заскрипело под его тяжестью, Министр скрестил пальцы на руках и вглядывался в Луддига очень, очень внимательным взглядом.

А затем улыбнулся.

Видкун почувствовал, что его паралич охватывает от ужаса.

— Похоже, Посол, мы несколько недооценили… темперамент, с которым вы намерены отстаивать свои требования. Что ж… Очень хорошо.

— Что очень хорошо? — Луддиг с подозрением прищурил глаза.

— Я доложу о вашей обеспокоенности Премьер-министру, и мы посмотрим, нельзя ли каким-либо образом обеспечить реституцию.

Луддиг самодовольно выпятил грудь.

— Да! Дрази хотят видеть именно такое отношение к этому вопросу с вашей стороны!

— Вы позволите мне на минутку оставить вас наедине? Нет, нет, не вставайте. У меня здесь есть небольшое помещение для… личных бесед. Это займет буквально минуту. — Лионэ, казалось, не встал с кресла, а скорее просто распрямился.

Как только он вышел из комнаты, Видкун в ту же секунду обернулся к Луддигу и сказал:

— Мы погибли.

— Что! — Луддигу было смешно, как вообще могла возникнуть у Видкуна подобная мысль. — Ты видел! Он говорил о реституции! Он говорил о…

— Посол, при всем моем уважении, то, что он сказал вслух, не имеет значения. В таких делах часто гораздо важнее то, что не было сказано. Говорю вам, мы…

— Мы Дрази! А ты трус! — разгневанно крикнул Луддиг, указывая пальцем на Видкуна.

— Сэр, я не трус, — ощетинился Видкун.

— Трус! И твоя трусость мешает тебе увидеть, что центавриане сами боятся разгневать Дрази! Ты не достоин быть помощником Луддига! Луддиг потребует себе нового помощника, как только мы вернемся!

Видкун собирался и дальше возражать, протестуя против несправедливого обвинения в трусости, но тут двери комнаты внезапно распахнулись, и вновь вошел Лионэ, слегка пригнувшись, чтобы не удариться головой об косяк двери.

— Премьер-министр желает встретиться с вами лично, но напряженное расписание не позволило ему выкроить для этого время в течение сегодняшнего дня. Однако, завтра, рано утром, когда все вновь обретут бодрость, он будет счастлив обсудить с вами любые вопросы. А пока что для вас подготовлены великолепные номера в близлежащем здании. Мы очень надеемся, что вы останетесь довольны.

— Мы выскажем свое мнение лишь после того, как сами увидим, что вы нам приготовили, — неуступчиво ответил Луддиг.

Пока они спускались на нижний этаж здания, Видкун вертел головой. Все системы раннего предупреждения в его организме вопияли, что они с Луддигом находятся в смертельной опасности. Но Луддиг вел себя столь самоуверенно, а Лионэ, казалось, стал столь услужлив, что Видкуну становилось все труднее и труднее верить, будто и в самом деле здесь кроется какой-то подвох. Может быть, безрадостно подумал он, Луддиг был прав. Может, он, Видкун, и в самом деле всего лишь трус, и ему попросту не хватает ума, чтобы сделать карьеру на дипломатическом поприще.

Они вышли на улицу, под лучи приятно согревавшего солнца, и их взору предстал еще один славный день Примы Центавра. По улице шли прохожие, бросая любопытные взгляды в их сторону, но пока не было заметно никаких проблем. Пионеры Центавра окружили их плотным кольцом, защищая от любых возможных неприятностей, но Луддиг, оживленно болтая о чем-то с Лионэ, не обращал на них особого внимания. Он был спокоен, хладнокровен и абсолютно уверен в том, что полностью контролирует ситуацию.

— Убить Дрази!

Крик раздался из уст одного из прохожих, и призыв, прозвучавший совершенно внезапно, тут же подхватили. И то, что еще секунду назад представлялось всего лишь сборищем равнодушных к ним, спешащих каждый по своим делам людей, вдруг превратилось в агрессивную и враждебную толпу.

— Убить Дрази! Смерть инопланетникам! Прима Центавра превыше всего! Смерть врагам Великой Республики!

Страшные призывы внезапно зазвучали от всех, отовсюду.

Разъяренные граждане Республики Центавра надвигались на Дрази, все новые подходили с разных сторон.

Пионеры Центавра внезапно куда-то исчезли. Кольцо охранников больше не отделяло Луддига и Видкуна от толпы.

Видкуну стало вовсе не до обвинений Луддига. Он не просто струсил. Панический ужас охватил его. К нему приближались охваченные бешенством центавриане, и лишь одно было у них на уме, а Видкуну некуда было спрятаться, и некуда бежать. И тут внезапно кто-то с силой схватил его за руку и куда-то потащил. Последнее, что еще успел заметить Видкун, это Луддиг, оседающий вниз под ударами кулаков и дубинок. Луддиг что-то вопил, и в его криках почему-то совсем не чувствовалось храбрости. Это были пронзительные и жалобные вопли охваченного безнадежным отчаянием существа.

Кто-то продолжал крепко держать Видкуна за руку. Он взвизгнул и повернулся, чтобы взглянуть в лицо человеку, от рук которого ему предстояло погибнуть.

К его удивлению, гнева и в помине не было на лице мужчины-центаврианина, который выдернул его из толпы. Центаврианский гребень черно-рыжих волос спасителя Видкуна горделиво взметнулся вверх. Длинноватый подбородок, которым заканчивалось его угловатое лицо, вытягивался вперед едва ли не остроконечно. Но больше всего Видкуна поразили его глаза. В них таилась такая сила и мощь, точнее, по крайней мере в одном из них, что…

Он не успел домыслить. Мир, похоже, закружился вокруг него, поскольку его снова куда-то потащили, и с той же стремительностью, с какой его ранее втянуло в центр смертоносного людского водоворота, Видкуна вновь занесло в Вертикаль Власти. Пошатываясь, он озирался по сторонам, оглядывая своих спасителей: это оказались те же самые Пионеры Центавра, которые внезапно исчезли куда-то минуту назад, бросив его с Луддигом на растерзание толпы. Рыжеватого центаврианина среди них не было.

Видкуну показалось, что до него вновь донесся вопль Луддига, но крик этот мгновенно оборвался звуком, какой раздается обычно, когда разбивается дыня. Лица Пионеров казались застывшими каменными масками. Они просто стояли вокруг Видкуна, недвижные, словно роботы.

— Ко мне в офис, — раздался голос, голос Министра Лионэ. Видкун все еще пребывал в шоке, и не оказал никакого сопротивления, когда его вновь провели в офис на одном из верхних этажей Вертикали Власти. Вскоре он уже вновь сидел за столом напротив Кастига Лионэ. Видкун отметил, что его посадили ближе к Министру… в то самое кресло, где раньше сидел Луддиг.

Лионэ скорбно покачал головой.

— Какая трагедия. Какая ужасная, ужасная трагедия, — продекламировал он. — Подумать только, чтобы такое могло случиться здесь, у нас… Впрочем, случайные акты насилия могут произойти где угодно.

— Случайные?

— Да.

— Акты насилия? — Видкун пока еще с трудом воспринимал смысл услышанных слов. Ему пришлось заставить себя призвать все свои способности, чтобы, упаси Дрошалла, не ухудшить ситуацию.

— Да. Вы шли вдвоем по улицам Примы Центавра, и вдруг какой-то сумасшедший набросился на вас и убил старшего по званию. Мы, конечно, немедленно пришли на помощь, но было уже поздно.

— Эээ… Какой-то сумасшедший? Один? — Видкун почувствовал, что в голове у него что-то молотом стучит, будто собственные мозги пытаются кричать ему: «Поберегись! Будь внимательней! Тщательно сопоставляй, что произошло, и что тебе сейчас говорят!»

— Да, конечно. Даже самые опытные телохранители в такой ситуации не смогли бы сделать больше… — Лионэ снова покачал головой. — Очень похоже, что это дело рук мятежников и саботажников. Они стремятся дискредитировать Центаурум, и такие действия предпринимаются, чтобы бросить тень на наше правительство в глазах других миров. Впрочем, все равно нет смысла дискутировать по поводу случившегося, поскольку мои охранники уже изловили маньяка. Правосудие свершилось, и очень важно, чтобы эта ужасная история не помешала развитию наших отношений.

— Но ведь это вы отдали приказ! — Видкун попытался контратаковать. — Вы приказали убить нас! Этой толпе! Вы!

— Толпе! — воскликнул шокированный Лионэ. — Я не видел никакой толпы. И, смею предположить, вы тоже ее не видели. — Лионэ улыбнулся и сунул руку в карман. Видкун инстинктивно вздрогнул, приготовившись к тому, что сейчас увидит некое орудие убийства, но вместо этого Лионэ достал нечто, напоминавшее кредитный чип, и протянул его Видкуну.

Видкун принял кредитку, тупо глядя на нее.

— Что… это?

— Доступ к тайным счетам, которыми управлял Луддиг. Он полагал, что кроме него никто не сможет получить доступ к ним. Похоже, слишком многие суждения Луддига оказались ошибочными. — Лионэ пожал плечами. — Через эти счета он перекачивал платежи, поступавшие из различных миров…

— Миров?

— Не думаете же вы, что Мипас был чем-то уникальным? — Само это предположение показалось Лионэ смешным. — Нет, нет… У Луддига было множество, с позволения сказать, клиентов. Имеется довольно много внешних миров, относительно которых у Дрази есть свои интересы… и своя прибыль.

Каждый из нас, Видкун, заинтересован прежде всего в том, чтобы защищать свои собственные личные интересы. К несчастью, Луддиг больше не в состоянии защищать свои. Но вы здесь. И его интересы… теперь становятся вашими. Равно как и его пост… конечно, только в том случае, если вы достаточно проницательны, достаточно благоразумны и… — Лионэ прокашлялся и кивком указал на кредитку, — …достаточно щедры, чтобы все то, о чем я здесь говорю, и в самом деле свершилось. Ну и, конечно, если вы сами в этом… заинтересованы.

Лионэ сделал паузу, и Видкуну показалось, что Министр ждет от него какой-нибудь реакции. И все же Видкун продолжал молчать. Чутье подсказывало ему, что сейчас более мудрым будет просто промолчать.

Губы Лионэ вытянулись в улыбке, напоминавшей оскал черепа.

— Конечно, вы можете занять более агрессивную позицию, — медленно, словно нехотя, признал он. — Попробовать восстановить против нас Альянс. Постараться доказать свое видение несчастья. Вызвать гнев огромного числа людей; расстроить множество соглашений, достигнутых между ними. Смею вас заверить, таких людей гораздо больше, чем вы можете себе предположить. Все это вы можете сделать. Должен признаться, я бы не советовал так поступать. Но решать вам.

Видкун нашел в себе мужество заговорить.

— И если можно будет понять, что именно таково мое решение… Тогда со мной тоже произойдет какой-нибудь несчастный случай.

Лионэ медленно покачал головой.

— С моей стороны это было бы крайне глупо. Вы ведь все равно можете согласиться с любыми моими словами… а затем спокойно покинуть нашу планету, оказаться в местах, где можно не беспокоиться о своей жизни и целости своих конечностей, и начать говорить во всеуслышание все, что вы думаете на самом деле. Угрозы — дело крайне ненадежное. Я всего лишь пытаюсь втолковать, что сотрудничество принесет вам гораздо больше пользы. Оно вам гораздо выгоднее. Оно поможет вам удовлетворить многие ваши потребности. А у вас ведь есть множество потребностей, как я полагаю. Вы еще очень молоды. Наверняка у вас есть какие-то цели в жизни, вы хотите достигнуть чего-то. Молчаливое взаимопонимание принесет такие плоды, каких никогда не смогут дать демагогия и взаимные обвинения.

— А вы тем временем будете атаковать все новые и новые миры, подобно тому, как вы поступили с Мипасом…

— Мипас был угрозой для нас. Если вы не верите ничему другому, поверьте хотя бы этому. С нашей стороны это была самооборона, и ничего больше. Вы представляетесь мне вполне рассудительным человеком. Разве хоть один рассудительный человек станет осуждать нас за самооборону? В этом и кроется единственная проблема той бартерной системы, за нормальным функционированием которой Луддиг столь умело надзирал. Деньги выплачивались лишь в знак доброй воли. Мы не просили об этом; их нам предлагали добровольно. Даже если бы нам не платили ничего, мы не стали бы атаковать. Множество миров имеют с нами аналогичные договоренности, и каждый раз предложение исходило именно от них, а не от нас. Но все они не понимают, как центавриане смотрят на происходящее. Мы вовсе не стремимся к разрушению других миров. Напротив. Мы лишь хотим, чтобы никто и никогда больше не атаковал нас. Мы никому не предъявляем безосновательных претензий. Мы лишь хотим показать, что мы сильны. Вы улавливаете разницу?

— Да. Да, вполне, — медленно ответил Видкун.

— Как приятно это слышать, учитывая, что Луддиг явно этой разницы не замечал. Нам очень не нравится, когда начинают звучать угрозы. Но сотрудничество… это совсем другое дело. И очень многие выражают крайнюю заинтересованность в сотрудничестве с Примой Центавра. — Лионэ склонился вперед, и тело его перегнулось едва ли не через весь стол. — И я надеюсь… что вы относитесь к числу этих многих. Ради вашего блага. И ради нашего. Ради интересов Дрази. И ключ ко всему этому, Посол Видкун… виноват, пока что лишь Исполняющий Обязанности… теперь в ваших руках.

Видкун медленно кивнул в знак понимания.

— Премьер-министр по-прежнему готов встретиться с вами завтра, — сменив интонацию на сугубо официальную, продолжил Лионэ. — Вас это устраивает?

Видкун снова кивнул. Он подумал о Луддиге, растерзанном толпой. И вспомнил о том, как грубо Луддиг обращался с ним самим, о том, что он пережил на службе у Луддига.

— Да, мне кажется, это нас вполне устраивает, — сказал Видкун. — И еще мне кажется… Мне следует проинформировать мое правительство о трагических обстоятельствах, которые привели к гибели Луддига… И высказать похвалу, насколько быстро вы смогли разделаться с его убийцей.

Лионэ склонил голову в знак признательности за этот комплимент.

— На Приме Центавра беспокоятся лишь о том, чтобы все шло в правильном русле.

 

Глава 2

Двадцать лет…

Скорее всего, саму Деленн проходящие годы беспокоили не больше, чем и всех живущих. Но в глубине ее памяти всегда таилось знание того, что ее возлюбленный муж, наперсник ее души, Джон Шеридан, человек, который поистине изменил судьбы галактики, проживет всего лишь каких-то двадцать лет. Это цена, которую он заплатил за то, чтобы вернуться назад с З’Ха’Дума. Если бы Деленн могла отправиться в прошлое, если бы ей дано было предотвратить лишь что-нибудь одно, она выбрала бы именно это. Поразительный выбор, учитывая, свидетелем каких ужасных событий стала Деленн в свое время, сколько катастроф случилось с теми, кого она любила.

Ему осталось жить двадцать лет…

Так ей сказали…

…Четырнадцать лет назад.

В прежние времена ей удавалось заставлять подобные мысли убраться прочь, иной раз даже надолго. Но в последнее время не проходило ни одного дня — да что там дня, пожалуй, даже ни одного часа — когда бы она не задумывалась об этом.

Несмотря на столь близкие отношения с мужем, несмотря на глубокую духовную связь между ними, ей удавалось скрывать от него свои тревоги. Иногда Шеридан, конечно, замечал, что Деленн выглядит озабоченной, и выражал беспокойство по этому поводу. Она легко отбивала его вопросы, объясняя все заботами об их сыне, Дэвиде. Ему было уже двенадцать лет, и он складывался как личность, в которой выразительно сочетались черты и отца, и матери. В нем также замечательным образом перемешались характерные особенности обеих рас. С одной стороны, он часто являл себя юным проказником, который носился сломя голову по их дому на Минбаре с чисто человеческим энтузиазмом и азартом, к большой досаде своей матери и радостному изумлению отца, и к полному отчаянию его учителей.

С другой стороны, когда Дэвид сталкивался с трудностями в изучении чего-либо, он с такой легкостью забывал о забавах и с такой твердостью брался за дело, что его учителя удивлялись, как многого ему удается добиться, если он начинает трудиться с полной самоотдачей.

Внешне Дэвид выглядел как человек. С течением времени цвет его волос изменился: из блондина он стал брюнетом. Дэвид любил носить длинные волосы. Это вызывало раздражение у отца, в котором тут же просыпались инстинкты старого вояки. Раз за разом он восхвалял достоинства короткой стрижки, но Дэвид, похоже, не обращал на эти наезды никакого внимания. Как ни странно, брови у него сохраняли свой прежний, светлый окрас, но темные глаза под ними оставались наследием матери.

И в то же время Дэвид определенно унаследовал харизму отца. В этом не было никаких сомнений. Но эффект, который производило на окружающих его появление, не ограничивался только землянами; минбарские женщины — взрослые женщины — вдруг замедляли свой шаг, когда он проходил мимо, и оглядывали Дэвида с ног до головы оценивающим взглядом, когда он подмигивал им или отпускал какую-нибудь шуточку, всегда вызывавшую нежный смех или изумленный взгляд.

Манера вести себя подобным образом, вошедшая у него в привычку, приводила Деленн в отчаяние… особенно когда отец Дэвида наблюдал подобные сценки и одобрительно ухмылялся. И только заметив, что Деленн молча смотрит на него рассерженным взглядом, Джон Шеридан пытался поспешно спрятать свою улыбку, полную отцовской гордости.

Ему осталось жить шесть лет…

Эта мысль посещала ее теперь каждый раз, когда она видела Шеридана разнервничавшимся по какому-нибудь поводу, подобно тому, как это было сейчас. Она испытывала отчаянное желание, чтобы он сбросил с себя ярмо Президента Межзвездного Альянса. Она при каждом удобном случае напоминала, что «президент» — это выборная должность, на определенный срок, и потому, возможно, было бы вовсе не плохо, чтобы Шеридан настоял на проведении открытых выборов, чтобы найти замену себе. Шеридан неоднократно обдумывал этот вопрос, но каждый раз, когда он пытался поднять его, представители других рас приходили к выводу, что за прошением об отставке кроется лишь необходимость еще раз выразить вотум доверия. И, естественно, каждый раз с энтузиазмом голосовали за этот вотум, уверенные, что иначе неизбежно случится какая-нибудь катастрофа, которая все равно заставит Джона Шеридана остаться на своем посту.

Словно сама Судьба устроила заговор против них, чтобы до конца своих дней они не знали ни минуты покоя.

Ему осталось жить шесть лет…

По ночам в постели Деленн нашептывала мужу: «Давай убежим», — и бывали такие ночи, когда он, казалось, начинал всерьез задумываться над ее словами. В тиши ночи он начинал рассуждать о том, чтобы избавиться от своего бремени, уйти в отставку и провести оставшиеся годы в тишине и покое. Но затем наступал рассвет, и ночной Джон Шеридан исчезал куда-то, уступая место Джону Шеридану — человеку долга. Деленн испытывала боль от каждого часа, каждой минуты дня, когда Джон начинал переживать по какому-нибудь поводу. Но увы, это ей было не подвластно. Она могла лишь сочувствовать ему и быть рядом, чтобы подсказать, чтобы поддержать… чтобы не дать потерять рассудок.

И сейчас как раз настал такой момент.

— Идиоты! — в ярости кричал Шеридан.

Они находились в его офисе, только вот правильнее было бы сказать, что Шеридан не находился в нем, а метался по нему, словно плененный зверь по своей клетке. С ними вместе были еще двое — те единственные во всей галактике, кому Шеридан доверял всецело — Майкл Гарибальди и Г’Кар, Гражданин Нарна.

Ни один из них официально на Шеридана не работал. Когда-то давно Гарибальди служил начальником службы безопасности Президента Альянса. Но это и в самом деле были дела давно минувших дней, а ныне почти все свое время Гарибальди уделял проблемам, которые возникали у него как крупного бизнесмена. И сейчас он заскочил на Минбар лишь по пути, направляясь в какое-то совсем другое место. Глядя на его лицо, Деленн начала подозревать, что Гарибальди, скорее всего, сейчас спрашивает себя, не следует ли считать этот импровизированный визит на Минбар большой ошибкой с его стороны.

С Г’Каром совсем другая история.

Трудно поверить, что этот высокий, гордый Нарн был когда-то столь кичливым, столь воинственным, что Деленн пришлось буквально согнуть его, заставив подчиниться своей воле, применив гравикольца. Но с тех пор Г’Кар превратился в подлинного сына Судьбы — по другому не скажешь. Словно он все время помнил, что ему суждено сыграть важную роль в общей структуре мироздания, и безропотно взвалил на себя эту ношу, не позволяя себе ни на миг расслабиться, чтобы никто не смог сказать, будто ноша оказалась ему не по плечу. Если Г’Кар оказывался врагом, он был неумолим. Если он был союзником, то не могло быть союзника более надежного.

Как-то раз Шеридан отозвался о Г’Каре как «руке короля». Смысл этого сравнения был совершенно непонятен Деленн, о чем она и намекнула мужу.

— У древних королей на Земле были слуги, которых называли их «руками», — вынужден был пояснить ей Шеридан. — Они выходили в поле и делали всю черную работу. Ту работу, которую короли не могли или не желали выполнить сами, чтобы не замарать свои настоящие руки. Рукой короля становились лишь самые доверенные и надежные из рыцарей.

— Это, безусловно, очень интересно было узнать, Ваше Величество, — сказала Деленн с откровенной иронией, и низко поклонилась. Шеридан вытаращил глаза, и громко вопросил, не напрасно ли он все это рассказал ей, и, продолжая расхаживать по комнате, позволил себе несколько дружелюбных насмешливых жестов.

Впрочем, в данный момент ему было не до смеха. Негодование Шеридана достигло точки кипения, и ни Г’Кар, ни Гарибальди не могли сообщить ему ничего успокоительного. Потому они предпочли просто промолчать и позволить Шеридану выпустить пар, и это было очень мудро с их стороны.

Он выпускал пар, и его аккуратно подстриженная серая борода топорщилась, словно жила своей собственной жизнью.

— Так и знал, что это случится. Что именно этот мир они выберут в качестве следующей цели. Можно ли найти планету более мягкотелую, менее воинственную, чем Мипас? — спросил Шеридан, но так и не дал никому времени высказаться в ответ: — Брикарн 9. Шандукан. Планета Харпера, — начал он отсчитывать, загибая свои пальцы. — И этот список можно продолжать и продолжать! Все они были беззащитны. И все они были необходимы военной машине Центавра, либо для развертывания позиций, либо для поставки сырья, либо просто для того, чтобы послать сигнал Альянсу, что Прима Центавра представляет собой силу, с которой нужно считаться. Послание, отправляя которое сами центавриане просто в восторг приходят от собственной наглости, действуя все более беззастенчиво с каждым новым безнаказанным ударом! И каждый раз они выбирают такой мир, который распложен на дальнем рубеже, вдали от мест, лежащих в сфере наших интересов. И Альянс, не замечая никакой угрозы для своих интересов, предпочитает ничего не предпринимать против центаврианской агрессии!

— Центавриане проявляют крайнюю осторожность при выборе целей, чтобы добиться максимального эффекта при минимальном риске, — попытавшись вклиниться в монолог Президента, предположил Г’Кар, как один из вариантов.

Шеридан горячо поддержал его.

— Именно. И риск для них остается минимальным лишь потому, что определенные фракции в Альянсе отказываются предпринимать шаги против Примы Центавра! А центаврианам именно это и нужно, чтобы еще больше увериться в правильности избранного курса! Курса, который с каждым годом подводит нас все ближе к началу полномасштабной войны, цена которой окажется слишком дорогой для всех нас!

— «Цена», возможно, как раз такое слово, которое точнее всего характеризует ситуацию, — мрачно прокомментировал Гарибальди. — Не то, чтобы я мог это доказать, поймите меня правильно, но мне кажется, что мы имеем дело с кое-чем куда более серьезным — крупномасштабной коррупцией в рядах Альянса.

— Слишком многие склонны поддаваться искушению закрыть глаза на возможные бифуркации в долгосрочной перспективе в обмен на сиюминутные выгоды, — сказал Г’Кар. — Вся История свидетельствует об этом.

— Что ж, значит, всегда все вот так и происходит? — резко спросил Шеридан. — Всегда в ходе истории сильный предпочитал не замечать страданий слабого, в погоне за собственными эгоистическими целями?

— Конечно, — рассудительно ответил Г’Кар. — Где же вы прятались в течение всех этих миллионов лет?

— Все это в прошлом, — настаивал Шеридан. — Мы ушли далеко вперед. Мы обязаны были чему-то научиться. Научиться тому, что нельзя позволять ворам и извергам безнаказанно творить свои дела. — Он остановился у окна и стал вглядываться вдаль так, будто пытался заглянуть за минбарский горизонт. Будто пытался разглядеть где-то в далеком космосе центаврианские крейсера, подыскивающие себе новую жертву. Потом покачал головой и заговорил снова, удрученным и расстроенным тоном. — Мне казалось, что если Война Теней и могла нас чему-нибудь научить, так только тому, что даже самая великодушная из всех рас может превратиться в деспота, если позволить ей действовать безнаказанно. И все же мы снова оказываемся в той же самой ситуации, равнодушно взирая, как враг собирается с силами, накапливает вооружения, обретает уверенность в себе, поскольку пацифисты из Альянса не считают возможным предпринять хоть что-нибудь.

— Они считают, что все это не затрагивает их напрямую, — наконец, вступила в разговор Деленн. — Беда в том, Джон, что твои усилия как Президента Альянса в других областях оказались чересчур удачными. Те соглашения, которые выполняются лишь благодаря твоим усилиям, положили конец пиратству на торговых путях, а различные экономические модели, предложенные тобой, обеспечили благополучие всем членам Альянса… Твои действия породили у многих ощущение того, что настала эпоха беспрецедентного процветания и экономической стабильности во всей галактике. Люди довольны своим благосостоянием, им ничего больше не нужно… и теперь очень трудно убедить их покинуть свои уютные жилища и отправиться в глубины космоса, чтобы биться в войнах, смысл которых им непонятен. Они столь многое обрели в последние годы, что не желают подвергать себя риску потерять все это.

— Если они не оторвут свои задницы от мягких кресел, они все равно рано или поздно потеряют все, — категорически заявил Шеридан. Он облокотился на стол и покачал головой, и выглядел при этом таким удрученным и расстроенным, каким Деленн не могла его припомнить за долгие годы. — Они так долго смотрели на солнце, что перестали замечать тени. И теперь, когда центавриане, спрятавшись в этой тени, прибирают к своим рукам один мир за другим, даже этого не достаточно, чтобы заставить их прозреть. Они считают, что все устаканится само собой. И не желают понять, что само собой ничего не происходит, что если они хотят чего-нибудь добиться, нужно добиваться этого своими руками… И им не удастся отсидеться на солнышке, если центавриане будут думать, что смогут перешагнуть через нас!

Еще шесть лет. И что же, одни только расстройства и ждут его впереди, день ото дня? Деленн не могла припомнить, когда Лондо Моллари был более ненавистен ей, чем в эту минуту.

— Я говорил с Бракири. С Дубаи. С Гаимами. И еще, и еще, и еще, их список столь же длинен, как и список миров, завоеванных центаврианами, — продолжал Шеридан. — Никто не желает участвовать. Они выискивают причину за причиной, почему идею нельзя считать хорошей, и ты права, Деленн, в конечном счете все сводится к одному: это не наше дело. — Шеридан покачал головой. — Если бы на Вавилоне 5 мы просто ждали, когда Тени подготовятся к атаке на станцию, сейчас у нас была бы совсем другая галактика. Проклятые пацифисты…

— И с каких пор мир стал считаться не благом, а злом?

Юношеский голос рывком оторвал Президента от его бесполезной диатрибы. Все дружно повернулись в сторону вошедшего, хотя и знали уже, кого там увидят.

В дверях стоял Дэвид Шеридан, прислонившись к косяку и улыбаясь с искренним бесконечным спокойствием и уверенностью, свойственным в этом мире одним только подросткам.

— Ну вот он и пришел наш… сотрясатель устоев, — сказал Гарибальди, с выражением человека, заметившего, что он в сотый раз подряд проходит по одному и тому же месту.

— Привет, Дядя Майки.

Гарибальди завыл, словно раненный зверь, которого только что поразили в самое сердце. Пошатываясь, он пересек комнату, а затем внезапно рванулся и обхватил своей рукой шею Дэвида. Дэвид испустил страшный вопль, отнюдь, впрочем, не от боли, а Гарибальди, ухватив его длинные волосы, мрачно брюзжал:

— Никаких «Дядя Майки»! Я ненавижу «Дядя Майки»! И ты знаешь, что я ненавижу «Дядя Майки»!

— Виноват, Дядя Майки! — простонал Дэвид, задыхаясь от собственного смеха.

— Ах ты, панк! Подстригись немедленно.

Гарибальди отпустил Дэвида, повернулся к Джону Шеридану и уставил палец в юношу.

— Ты вырастил панка, у которого начисто отсутствует уважение к старшим, включая и его возлюбленного крестного отца.

— А ну-ка, расскажи поподробнее, — сочувственно попросил Шеридан.

— Дэвид, я думала, у тебя занятия с Мастером Вултаном, — сказала Деленн.

— Так и есть. Мастер Вултан решил, что пора сделать перерыв.

— То есть он на полсекунды отвел свой взгляд от тебя, и ты тут же исчез.

Дэвид, не желая пускаться в пререкания, пожал плечами.

Деленн тяжко вздохнула, и в ее вздохе слышалось столь знакомое сочетание любви и недовольства.

— Он твой сын, — сказала она Шеридану.

— Какое точное наблюдение, — заметил Г’Кар. — А то ходили слухи, что…

— Твое чувство юмора, Г’Кар, как всегда, никто не в силах оценить по достоинству, — сказал Шеридан с насмешливой суровостью.

— Как ни смешно, но настоящих ясновидящих никогда не ценят по достоинству, пока они не умрут.

— Еще несколько таких ремарок, и для тебя проблема ожидания смерти будет решена моими руками, — предупредил Шеридан с той же притворной суровостью.

— Похоже вы все, ребята, замечательно проводите здесь время, подшучивая друг над другом, — криво усмехнулся Дэвид. — Довольно интересно, учитывая, что когда я зашел сюда, все звучало чертовски мрачно.

— Дэвид, следи за своим языком, — сказала Деленн.

— Виноват. Просто дьявольски мрачно.

Деленн возвела глаза к небесам, умоляя даровать ей силы сохранить спокойствие.

— Вы, случайно, не пытаетесь изменить свой тон просто потому, что здесь появился я? — поинтересовался Дэвид.

Взрослые смущенно переглянулись.

— Тогда можете не волноваться, — продолжил Дэвид, которого, очевидно, на самом деле вовсе не интересовал ответ на его вопрос. — Честно говоря, я уже несколько минут стоял здесь за дверью.

— Этому мальчишке, — обратился Гарибальди к Шеридану, указывая пальцем на Дэвида, — светит блестящая карьера в какой-нибудь тайной службе. Позволь мне взять его с собой на несколько лет на Марс. После занятий со мной он станет просто другим человеком.

— Если его волосы вырастут еще хоть немного длиннее, для меня он и так станет другим человеком, — ответил Шеридан.

— Пап, ты так и не ответил на мой вопрос, — напомнил Дэвид, явно не желая отпускать отца с крючка. — Ты злишься на пацифистов, которые не хотят быть втянутыми в полномасштабную войну с центаврианами. Что не так с пацифизмом? Ну, то есть, возьмем, к примеру, войну Земли с Минбаром. Из-за своей агрессивности земляне открыли огонь по минбарцам, убили Дукхата, и, конечно, минбарцы, разъярившись, нанесли ответный удар, и началась бессмысленная межзвездная бойня, за которую заплатили миллионами жизней.

Деленн внутренне задрожала. Конечно, если уж и судить о той войне, то Дэвид и должен был высказаться именно так. Но суть в том, что именно Деленн отдала судьбоносный приказ об атаке на землян, в тот самый момент, когда сжимала в своих объятиях еще не остывшее тело Дукхата. «Они животные!» Эти слова в отчаянии выкрикивала она, в буквальном смысле не своим голосом, который и по сей день раздавался у нее в голове. Но Дэвид об этом еще не знал. Этот секрет, это мгновение, которое ей так хотелось забыть, и который она никогда не в силах будет забыть, она продолжала хранить глубоко в тайниках своей души.

— И в конце концов, — продолжал Дэвид, не подозревая о той буре чувств, которую породили его слова в душе его матери, — вся Земля, возможно, была бы опустошена, если бы минбарцы внезапно не капитулировали. Не хочу говорить о причинах, они слишком сложны, но результат все равно один: мир. Так что, похоже, те, кто ратует за мир, иногда все же оказываются правы. Как решить, когда время воевать… и когда время сохранять мир?

— Это не простой вопрос, — признал Шеридан.

— Ну, вопрос, вообще-то, очень простой. Ответить на него — вот что сложно.

Слова эти произнес Гарибальди. Шеридан бросил на него огненный взгляд и язвительно ответил:

— Спасибо тебе большое, Майкл, что прояснил ситуацию.

— Нет проблем.

Деленн поднялась с места и, подойдя к сыну, положила руку ему на плечо.

— Все зависит от того, будет ли стремление к миру расцениваться как компромисс ради взаимной выгоды… или просто как признак слабости, — сказала она.

Шеридан кивнул в знак согласия.

— Да, есть и такие, кто, говоря о мире, вовсе не спешит перековать мечи на орала. Мир для них — лишь еще одна разновидность оружия, которым они сбивают с толку оппонентов, в то время как сами продолжают продвигаться к осуществлению своих завоевательных планов.

— И как узнать, когда это имеет место?

— Нужно взглянуть на ситуацию в целом, — сказал Шеридан. — Нельзя делать выводы сразу после единственного происшествия, или даже целой серии инцидентов. Нужно принять во внимание то, как они вели себя на протяжении всей своей истории, и получить четкое представление о том, каких целей и какими средствами они сумели достичь. Основываясь на этом, можно понять, к чему они, по всей видимости, стремятся.

— В случае Лондо и Примы Центавра, — мрачно сказал Гарибальди, — они стремятся туда, сами не знают куда. Больше похоже на блуждания шестисотфунтовой гориллы.

— Кого-кого? — переспросил Дэвид, беспомощно глядя на Гарибальди.

— Гориллы. Это такая старая шутка. Куда пойдет шестисотфунтовая горилла? Туда, куда ей в голову придет. Усек?

— Пожалуй, да. — Дэвид поколебался некоторое время, а потом все-таки спросил: — А что такое горилла?

Гарибальди раскрыл рот, возможно, чтобы ответить, но вместо этого лишь глубоко вздохнул.

— Ничего. Оставим это.

Мгновенно позабыв о загадочной горилле, Дэвид сказал:

— Лондо… император… ты полагаешь, что именно к этому он стремится? Чтобы пойти туда… не знаю куда… куда ему в голову придет?

— Я не знаю. Я перестал понимать этого человека, — сказал Шеридан и обратил свой взор на Нарна. — А ты что думаешь, Г’Кар? Ты что-то очень молчалив сегодня. Что ты думаешь о намерениях Лондо?

— Его намерения? — Г’Кар пожал плечами. — Ничего определенного не могу сказать о его намерениях. Но в одном я всецело уверен: из всех, кого я знаю, Лондо Моллари — человек самой трагической судьбы.

— Трагической? — фыркнул Гарибальди. — Слушай, Г’Кар, когда-то мне был очень симпатичен этот парень. Но потом он просто помешался на своей жажде власти, и теперь он сидит там на Приме Центавра и играет всеми, стравливая всех между собой. И оп-па, пожалуйста вам, буду уж откровенным: Лу Велч погибает от рук преподобных гребневолосых мерзавцев. Но во всей центаврианской заварушке меня больше всего радует даже не это. Я слышал, как они рассуждают, в своей риторике, в своих хрониках, что император есть живое воплощение самой Примы Центавра. Если они правы, то у меня накопилось слишком много вопросов к этому воплощению, потому что он есть живой символ планеты, которая катится прямиком в тартарары. И потому мне не совсем ясно, Г’Кар, почему я должен проливать слезы над ним и считать его трагической фигурой.

— Проливать слезы или нет, это ваше личное дело, — пожал плечами Г’Кар. — От себя лично могу сказать, что я не пролью ни слезинки. Да и к чему бы? На нем лежит ответственность за применение масс-драйверов против моего народа. За смерть миллионов Нарнов. Знаете, что было бы, если бы не Лондо Моллари?

Все молчали.

— Что? — поинтересовался, наконец, Дэвид.

— Ровным счетом то же самое, — ответил Г’Кар. — Я верю, что Лондо просто затянул водоворот событий, которые он оказался не в состоянии контролировать… а возможно, даже и понять. А когда он, наконец, понял, что происходит, было уже слишком поздно. Я верю, что он лелеял надежды и мечты о будущем своего народа, но все они оказались эфемерными, и не было ни единого шанса воплотить их в жизнь… и нашлись те, кто предложил ему путь к воплощению надежд, но этот путь привел к такому ужасному повороту событий, какого он никогда не видел себе даже в самых страшных снах.

В этом, Мистер Гарибальди, и заключается трагедия Лондо Моллари: в том, что ему так никогда и не представилось возможности стать тем, кем он мог бы стать, если бы не превратности судьбы. Только прошу вас, поймите меня правильно, — поспешно добавил Г’Кар. — Как я уже сказал, я не стану проливать о нем слез. Во многих отношениях, он сам виноват в тех бедах, которые навлек на себя, и в иные времена в его силах было остановить сползание во тьму. Хотя, возможно, и нет. Вряд ли мы сможем узнать наверняка. Но независимо от того, достоин ли он нашего сочувствия или нет, достоин ли он нашего сопереживания или нет, он все равно останется трагической фигурой. Это нельзя оспорить.

Шеридан лишь головой покачал и взглянул на Гарибальди.

— Вот видишь, что ты наделал? А еще говорил, будто он все время молчит. Теперь попробуй-ка заткни его.

— Не хотел бы, чтобы мое частное мнение становилось вашей большой проблемой, Господин Президент, — лукаво ответил Г’Кар.

Шеридан лишь рукой махнул.

— Так что же мы будем делать, Джон? — спросила Деленн. — Мы так и не нашли способа воспрепятствовать центаврианам.

— Будем держать прежний курс, вот и все, — неохотно ответил Шеридан. — Я не собираюсь отдавать единоличный приказ флоту Белых Звезд атаковать Приму Центавра. Я должен являть собой пример для Альянса, и Альянс точно не нуждается в примере того, как руководитель действует, ни в грош не ставя мнения и желания своих избирателей. Альянс отказывается нажать на спусковой крючок. Я не могу двигаться дальше в одиночку, без их поддержки. И значит, мы все вместе застынем в той же позиции. И будем лишь надеяться, что когда, наконец, к Альянсу вернется здравомыслие, не окажется уже слишком поздно.

— Похоже, это действительно единственный выход, — неохотно согласился Гарибальди. Г’Кар молча кивнул.

Шеридан многозначительно взглянул на Деленн, и она мгновенно поняла, что ему требуется.

— Дэвид, — сказала она, — почему бы тебе не пойти погулять со мной?

— Папе нужно поговорить без меня, правильно. — Несмотря на построение фразы, это прозвучало не как вопрос, а как утверждение.

— От тебя ничего не укроешь, — усмехнулся Шеридан, но в его усмешке таилось раздражение.

— Отлично, — Дэвид пожал плечами с притворным безразличием, и позволил Деленн увести себя.

— У него острый ум, и он слишком быстро взрослеет, — сказал Гарибальди. — Возможно, стоило бы продолжить разговор в его присутствии.

— Пусть он хоть немного еще побудет просто ребенком.

— Мне кажется, Господин Президент, он никогда не был «просто ребенком», — сказал Г’Кар.

— Возможно, ты и прав, — Шеридан сел за свой стол. После пикировки с Дэвидом эмоций в его голосе поубавилось, но он явно ни на йоту не изменил своего отношения к ситуации. — Что меня сейчас больше всего беспокоит, так это история с Дрази. Их дипломата убили на Приме Центавра, а они спустили это дело на тормозах.

— В «Межзвездных новостях» сообщили, что убийство — дело рук психопата-одиночки, и правительство не имело к этому отношения, — сказал Гарибальди. — Прозвучало даже предположение, что это действовала некая группа заговорщиков, которые намеревались свергнуть правительство Центавра, организуя террористические акты, призванные втянуть Центавр в войну с Альянсом. Новый посол Дрази не стал нагнетать обстановку. Не могу сказать, что я полностью во все это верю…

— И это правильно, — сказал Г’Кар. — Убийство — результат организованных действий толпы, а дирижировали ими тамошние власти при посредстве Пионеров Центавра, цепных псов Министра Лионэ. Толпа просто разорвала беднягу на части. А вот его помощнику удалось убежать. Я тоже смотрел выпуск «Межзвездных новостей»; этого самого помощника уже назначили на место убитого посланника. Похоже, несчастье его предшественника обернулось удачей для него.

Гарибальди с подозрением уставился на Г’Кара.

— Ты рассказываешь так, будто видел все своими глазами.

Г’Кар ничего не ответил.

Гарибальди перевел взгляд с Г’Кара на Шеридана.

— Никто не хочет поведать мне, что происходит? То есть, Г’Кар ведь не мог это видеть. Нарн на Приме Центавра? Невозможно. Они запретили въезд всем инопланетникам… Да даже если бы и разрешили другим, то Нарнам — никогда.

— Для меня путь открыт, — с чрезвычайно загадочным видом сказал Г’Кар.

— И могу я узнать, какой?

— По чистой совести, я не вправе рассказывать об этом.

— А ты? — Гарибальди с надеждой повернулся к Шеридану.

Но тот лишь покачал головой в ответ.

— Я знаю не больше твоего. Г’Кар не смог ничего сказать даже мне.

— И ты с этим смирился? — Гарибальди не скрывал своего скептицизма.

— Я учусь с этим мириться, — сказал Шеридан.

— Дело в том, что Г’Кар теперь — это нога Джона, — сказала Деленн, которая только что вернулась, проводив Дэвида к учителям.

— Он — что?

— Рука, — поправил жену Шеридан. — Рука короля. Это старинный титул…

— Слушайте, мне все равно, то ли он рука, то ли нога, то ли прямая кишка, — сказал Гарибальди. — Я не люблю нераскрытых секретов. Тем более между нами. Тем более после всего, что нам довелось пережить вместе. Потому что при таких обстоятельствах секретность ведет к небрежности, а потом, как вы сами убедились, кто-то начинает мнить себя великим героем, а затем вы находите его мертвое тело выкинутым на помойку.

— Это, — ответил Г’Кар, и в голосе его не было и намека на огорчение, — профессиональный риск тех, кто решил стать героем.

— Или мучеником, — напомнил ему Гарибальди. — Надеюсь, ты не намерен добиваться для себя подобного статуса.

— О, Мистер Гарибальди… Я и не знал, что вас это волнует. — В голосе Г’Кара не слышно было ничего, кроме искреннего удивления.

Шеридан повернулся к Деленн.

— С Дэвидом все в порядке?

— Он вернулся к учителям. Он сказал, что по-прежнему не понимает, кто решает, когда нужен мир, а когда война.

— И что ты ему ответила?

— Я посмотрела ему прямо в глаза и сказала: «Я решаю. А когда я отсутствую, решает твой отец».

— Вот как. И что он на это ответил?

— Он сказал, «Только тогда, когда рядом нет Дяди Майки».

— Я убью его, — сказал Гарибальди.

Шеридан разразился гомерическим смехом. Деленн безумно нравилось, когда он смеется, потому что случалось это крайне редко. Президентские обязанности, исполнять которые приходилось, к тому же, в условиях постоянного стресса, тяжким бременем лежали на Шеридане — как бы хотелось ей, чтобы ему почаще удавалось смеяться. Это так нужно ему. И ей.

Еще шесть лет…

Иногда ей казалось, что этот срок настолько короток, что она просто не заметит его. Иногда…

Иногда ей казалось, что ему просто не будет конца.

Выдержки из «Хроник Лондо Моллари».

Фрагмент, датированный 30 марта 2275 года (по земному летоисчислению)

Моя память все больше беспокоит меня.

События, случившиеся много лет назад… их я помню отчетливо. Я помню каждое сказанное слово, каждый нюанс каждого момента десяти, двадцати, тридцатилетней давности. Я хорошо помню, что я чувствовал, когда однажды, будучи ребенком, бежал и разбил себе коленку. Приступы боли моя память воссоздает с исключительной точностью.

Я не могу вспомнить, что ел на обед прошлым вечером.

Мне приходится слишком сильно напиваться, чтобы делать более-менее содержательные записи в этом журнале, потому что я не хочу, чтобы мой… напарник… озаботился вопросом, что же я здесь пишу. Беда в том, что мне кажется, дань, которой расплачивается за это мой организм, становится слишком велика. Да и мой возраст…

…И еще зеркало.

Я гляжу в зеркало, и не узнаю человека, которого оно отражает… Хотя нет, к несчастью, узнаю. Именно таким видел я себя в своих снах…

Мои сны…

Дурла и его сны. Вот что сейчас гораздо важнее…

Приходится прилагать слишком большие усилия, чтобы припомнить, что произошло вчера на заседании кабинета министров. Дурла там был, это я помню. И вновь пребывал в этом своем горячечном состоянии, рассказывая, что за сон он видел на этот раз, о видениях, посетивших его во сне. И продемонстрировал чертежи и описания нового, еще более грозного оружия, увиденного им в этом сне.

Другие смотрят на его творения и дивятся Дурле Провидцу. Да, именно так теперь называют его: Провидец. Один из величайших ясновидящих за всю историю Примы Центавра. Когда его возвысили до поста Премьер-министра, он начал утверждать, что уже многие годы сны движут им. Когда он был простым гвардейцем, одним из моих охранников, такие заявления лишь подняли бы его на смех. Но теперь… теперь все окружающие лишь издают возгласы одобрения, изумляются и говорят о том, в какое захватывающее время мы живем, время, когда такой вдохновенный пророк ходит среди нас.

Как все это нелепо. Как все это грустно.

Только вот… те устройства, которые мы производим по его чертежам, как правило, работают. Или по крайней мере, нашим ученым удается заставить их заработать. Вся Республика Центавра перекраивается по чертежам Дурлы. Как странно. Глядя на все это, я испытываю жутковатую ностальгию. Я гляжу на дизайн его оружия, его кораблей… и внутри у меня холодеет точно так же, как это случалось раньше при виде звездолетов Теней, бороздящих небо над Примой Центавра. Какими черными и внушающими ужас были они, и глядеть на них было все равно что всматриваться в самую сущность безумия. Потому и волнуют меня эти сны, которые видит Дурла. Откуда они приходят к нему? Спрашивать его бесполезно. Дурла не поймет, да и самого его это совершенно не волнует.

Нет, все мысли Дурлы направлены лишь на две цели. Он стремится все быстрее наращивать нашу военную мощь, и жаждет расправиться с саботажниками, которые продолжают пытаться этому воспрепятствовать. Их успехи невелики, и вряд ли они смогут и в самом деле остановить процесс. Потому что на месте каждого военного объекта, разрушенного ими, тут же вырастает пять новых. Запруда, которую они строят, с тем же успехом перегораживает этот поток, с каким коралловый риф преграждает путь приливам и отливам. Но само их назойливое присутствие все больше бесит Дурлу, каждый новый взрыв вызывает у него приступ ярости.

Боюсь, что все это придет к своей кульминации скорее рано, чем поздно. И я даже думать не хочу, чьи головы могут тогда слететь со своих плеч.

Моя память…

Однажды я увидел, как по дворцовому коридору идет прелестная молодая женщина. Я заговорил с ней, улыбнулся, на мгновение почувствовав себя прежним, бодрым Лондо из старых добрых дней. А затем вдруг понял, что передо мной не кто иная, как Сенна, девочка, которую я взял под свою опеку много лет назад. Я уже давно не виделся с ней. Она так и не вышла замуж, да, похоже, и не стремится к этому. Вместо поисков мужа она занялась воспитанием детей Министров и других придворных, став для них кем-то вроде няни. И насколько я понял, сумела снискать у них большую популярность.

Обед!

Ведь прошлым вечером я обедал с Виром. Теперь-то я, наконец, вспомнил. Хотя так и не могу вспомнить, что же нам подали на обед… Но Вир точно сидел там со мной за одним столом. И Сенна тоже. И, кажется, они удивительно непринужденно беседовали друг с другом. Настолько непринужденно, будто меня там вовсе и не было.

Иногда мне кажется, что меня и в самом деле вовсе не было.

 

Глава 3

Милифа, из дома Милифа, ворвался в офис Дурлы, не в силах сдержать свое возбуждение.

— Это правда? — спросил он, не дав Дурле даже рот открыть. — То, что я слышал, это правда?

Дурла склонился вперед и улыбнулся. Отличительной особенностью Милифы было то, что он буквально излучал силу. Замечательно харизматичный, могучего телосложения, он возглавлял один из наиболее могущественных домов Центаурума. Даже переполнявшие его эмоции он тщательно старался направлять в единственно допустимое русло, хотя темные глаза его искрились от внутреннего напряжения, когда он еще раз повторил свой вопрос:

— Это правда?

— Не соблаговолите ли отодвинуться немного, чтобы я хотя бы воздуха в грудь мог набрать для ответа вам, мой друг? Или так и будете без конца повторять свой вопрос?

Милифа отступил на шаг назад и глубоко вдохнул.

— Не шутите со мной по этому поводу, Дурла. Предупреждаю вас.

Очевидно, если бы Дурла услышал слова «Предупреждаю вас» из уст любого другого человека, тотчас же последовал бы незамедлительный и жестокий ответ. Но услышать такое из уст Милифы не представлялось Премьер-министру зазорным.

— Да. Это правда, — ответил он.

Милифа вздохнул с заметным облегчением. Дурла никогда еще не видел, чтобы этот стойкий аристократ позволил себе настолько поддаться эмоциям. Даже в тот день, когда погиб его сын, Трок, Милифа сумел удержать под жестким контролем переполнявшее его отчаяние.

— Четыре… года, — сказал Милифа, словно не веря собственным словам. — Четыре года с того дня, когда прогремел взрыв в казармах Пионеров Центавра. Четыре года с тех пор, как мой сын и его друзья погибли от рук этих… этих… — Старый лорд трясся от едва сдерживаемой ярости.

— У меня не хватает слов для извинений, старый друг, — сказал Дурла, — за то, что так много времени ушло у нас на поимку одного из этих душегубов. И я, честно говоря, пребываю в смущении. Не знаю, что еще сказать по этому поводу.

— Пребываете в смущении, да. Возможно, — с горечью повторил Милифа. — Ваши новые тяжкие обязанности на посту Премьер-министра явно привели к утрате той сноровки, которую вы демонстрировали, занимая пост Министра Внутренней Безопасности.

— Простите, старый друг, но ваши нынешние высказывания ни в какие ворота не лезут, — ответил Дурла. Он поднялся из-за стола и, подойдя к Милифе, хлопнул его рукой по спине. — Злоумышленника допрашивают даже сейчас, пока мы тут разговариваем. Не желаете ли прогуляться и увидеть все собственными глазами?

— Безусловно, — сказал Милифа. — Я четыре года ждал, чтобы взглянуть в лицо одному из этих мерзавцев, и я не собираюсь ждать ни секундой дольше.

* * *

Дурла остался доволен тем, что допрос действительно был в самом разгаре. Что ему не понравилось, так это отсутствие каких-либо успехов.

Арестант, узкоплечий и тощий, как жердь, был прикручен ремнями к непомерно больших размеров стулу, его ноги болтались в воздухе в нескольких дюймах от пола. Его волосы свисали на плечи бесформенной мочалкой, а голова качалась из стороны в сторону, словно лишь каким-то чудом еще удерживалась на шее.

Вокруг стояли несколько Пионеров Центавра, и вид у них всех был чрезвычайно мрачным. Одного из них Дурла узнал. Это был Касо, близкий друг Трока. Касо мучился от синдрома вины, которым часто в той или иной степени страдают выжившие в катастрофах. Простудившись, он вынужденно провел дома в постели весь тот день, когда другие Пионеры погибли в пламени взрыва; если бы не глупая болезнь, он умер бы вместе с ними.

— Как зовут этого подонка? — спросил Милифа, стоя рядом с Дурлой.

— Ланас. Рем Ланас, — мрачно ответил Дурла. — Его задержали при попытке проникнуть на один из наших… — Он сделал паузу, очевидно, подыскивая нужные слова, — …медицинских исследовательских центров, на Тумборе 2, с помощью поддельного пропуска. Очень качественно изготовленного, должен признать. Этот мерзавец как раз занимался тем, что пытался изменить определенные электрические схемы так, что… если бы его не обнаружили вовремя… объект мог бы просто взлететь на воздух. К счастью, сработала система тревожной сигнализации. В последние годы мы добились существенного прогресса в совершенствовании этих систем.

— Вам повезло, — сказал Милифа. — Особенно учитывая, что в противном случае вы бы по-прежнему постоянно становились жертвами слизняков, подобных… подобных этому. — Голос Милифы становился все тише, и стал почти не слышим при произнесении нескольких последних слов. Он выступил вперед и практически прижался лицом к лицу Рема Ланаса. — Ты действовал в одиночку, мразь? Ты один виновен в смерти моего сына?

Ланас смотрел на Милифу, но, похоже, не видел его.

— Что с ним такое? — резко спросил Милифа.

— Наркотики, без сомнения. Иногда требуется определенное время, чтобы они дали эффект. — Дурла взглянул на Касо в ожидании подтверждения своих слов. Касо уже несколько лет нес службу в качестве подручного у лучших следователей Центаурума, и приобрел значительный опыт в этой области. Он сам обратился с просьбой руководить допросом Рема Ланаса, рассчитывая тем самым искупить свою вину перед погибшим другом. — Сколько еще ждать, Касо?

К удивлению Дурлы, вопрос заставил Касо сконфузиться.

— Честно говоря, Первый Министр, наркотики уже должны были бы начать действовать в полную силу. Еще до того, как вы пришли. Но арестант пока что продолжал сопротивляться всем нашим вопросам.

— То есть как сопротивляться? — удивился Дурла. — Вы уверены, что ввели ему нужную дозу?

— Да, Первый Министр, — сухо ответил Касо.

— И он все равно сопротивляется? Увеличьте дозу.

— Это может привести к нежелательным последствиям…

Дурла, чувствуя, что Милифа, стоявший бок о бок с ним, начинает потихоньку закипать, безапелляционно приказал:

— Исполняйте. Под мою ответственность.

Касо низко поклонился и набрал в шприц еще одну дозу. Секунды спустя по венам Рема Ланаса прокачивалось уже столько «наркотика правды», что этого хватило бы, чтобы дюжина центавриан излила все свои секреты, начиная с младенчества.

Глаза Рема Ланаса оставались остекленевшими. Создавалось впечатление, что он совершенно ушел в себя.

— Я проверил записи об этом человеке, — сказал Касо. — Он работал на К0643.

— Был бы он там теперь, — сказал Дурла. Раскопки на К0643 остались единственным несомненным провалом Дурлы. Он начинал их в уверенности, что там будут обнаружены артефакты, которые позволят сделать резкий скачок в развитии технологии вооружений. Но все закончилось полным разрушением зоны раскопок. Ходили дикие слухи, что к этому каким-то образом причастны техномаги… Кто-то якобы мельком заметил их присутствие на планете как раз накануне катастрофы, но в рассказах разных очевидцев их число варьировалось от трех до тридцати. Никто не мог ничего сказать наверняка. Дурле стало интересно, был ли Ланас среди тех рабочих, которых допрашивали после катастрофы на К0643. Он склонился к Ланасу и спросил: — Как тебя зовут?

— Ланас. Рем Ланас. — Говорил узник неразборчиво, и его хрипловатый голос доносился словно издалека.

— Ты член организации?

Голова Ланаса утвердительно качнулась.

— Что за организация? — спросил Дурла с явным нетерпением. — Расскажи мне о ней. Кто ею руководит?

— Министр… Дурла.

Все центавриане, находившиеся в комнате, разом недоуменно переглянулись. Дурла спиной чуял, как сверлит его взгляд Милифы, и едва ли не физически почувствовал, как зазвучал в мозгу тревожный сигнал.

— Да, я Первый Министр Дурла, — сказал он, пытаясь сделать вид, что Ланас, пребывая в наркотическом опьянении, мог просто обратиться напрямую к нему. — Кто руководитель вашей организации?

— Министр Дурла, — повторил Ланас, на этот раз гораздо более уверенно.

Кровь отхлынула от лица Дурлы.

Но тут Касо, чувствуя, что здесь что-то неладно, пришел к нему на помощь:

— Чем занимается эта организация?

— Нанимает… землекопов… для работы на раскопках…

Дурла обхватил руками лицо, отчасти от разочарования, а отчасти для того, чтобы скрыть от посторонних взоров, какое облегчение он испытал при этих словах. Такое абсурдное недопонимание могло запросто привести к безмерным неприятностям, если бы не последовало своевременного уточнения.

— Комитет по содействию прогрессу экономики Примы Центавра, — сказал он.

— Да… эта… организация… — подтвердил Рем Ланас. Он даже попытался улыбнуться, но взгляд у него оставался настолько рассеянным, что было ясно — на самом деле он явно думает о чем-то совсем другом.

Дурла посмотрел на Милифу, которому все это явно пришлось не по нраву.

— Он говорит об ассоциации, которую я создал в целях сплочения центаврианских трудящихся ради…

— Это меня не волнует, — перебил его Милифа. — Я желаю услышать правду о мерзавцах, убивших моего сына. Если он лишь один из них, я желаю услышать имена всех остальных.

Дурла кивнул и вновь обернулся к Рему Ланасу.

— Я говорю о террористической организации. Об организации, которая занимается саботажем. Ты ведь участник одной из таких групп, не так ли?

Ланас кивнул.

— Ну вот, хоть что-то, — сказал Дурла, ухмыльнувшись. Касо одобрительно кивнул. — И сколько людей участвует в этой группе?

— Все, кто в ней участвует, — ответил Ланас.

— Не надо препираться со мной, Ланас, — предупредил его Дурла, чувствуя, что начинает злиться. Он повернулся к Касо. — Как получается, что он в состоянии вытворять подобное?

— Я не понимаю, — ответил Касо, который выглядел теперь несколько встревоженно. — Он должен быть не в том состоянии, когда можно хоть что-то скрывать. Информация должна просто потоком из него литься.

— Ланас… Кто руководит вашей организацией? — спросил Дурла.

— Руководит?

— Да.

— Руководит… наш лидер.

— Да. Его имя. Что за имя носит руководитель вашей организации?

В ответ прозвучала фраза, лишенная, похоже, всякого смысла.

— Нет. Что за имя человека на второй позиции.

— Кто? — переспросил Дурла в полнейшем замешательстве.

— Нет. Кто на первой позиции.

— Что?

— Нет. Что на второй позиции.

Дурла почувствовал, что теряет рассудок. Он обернулся к Касо и зловещим шепотом произнес:

— Это какая-то тарабарщина. Что он такое говорит?

— Я не знаю! — во весь голос крикнул Касо.

— Третья позиция, — пропел Рем Ланас, словно повторяя магическое заклинание.

Дурла вскочил со своего кресла столь энергично, что оно полетело кувырком. Касо хотел было что-то сказать, но разгневанный Премьер-министр схватил его за шиворот и впечатал в стену камеры.

— Что это за идиотизм! — проскрежетал он. — Что это еще за игра?

— Это н-н-не игра, — заикаясь, ответил Касо, его показная пионерская бесстрастность заколебалась под яростным натиском одного из самых могущественных людей Примы Центавра. — Это… это, должно быть, спасительная соломинка…

— «Спасительная соломинка»? Это что еще…

— Нечто, имплантированное в его разум. Впечатанное в его мозг. Как раз на случай, если его начнут допрашивать или пытать. Тогда вместо того, чтобы пропустить нас к сути того, что мы хотим узнать, его разум автоматически обращается к этой бессмыслице. И попадает в замкнутый круг, из которого уже не вырваться.

— Но это невозможно!

— Нет. Для нас невозможно. Но я… — Касо нервно облизнул пересохшие губы. — Я слышал, что такие штуки могут проделывать техномаги…

— Теперь еще и техномаги! — заорал Милифа. — Наркотики! Детские сказки о техномагах! Дурла, да что же это происходит! Кого ты привлек к себе в правительство!

Дурла резко обернулся, внезапно начисто позабыв, каким влиятельным был Дом Милифа. Он уставил на Милифу свой дрожащий палец и сказал:

— Мне достаточно щелкнуть пальцами, и министры моего правительства лишат тебя и имени, и звания, и чести, и имущества! Берегись, Милифа, и не забывай, кто есть я, и кто есть ты! Иначе у меня не займет много времени изничтожить и тебя, и твое имя!

Милифа счел за лучшее ничего не высказать в ответ на эту грубость, хотя по лицу его было ясно, что она пришлась ему совсем не по вкусу.

Дурла, со своей стороны, почувствовал себя пристыженным. Но когда он осознал, что пойманный ими замухрышка на самом деле не в игры с ним играл, но опозорил его в глазах верного союзника, то просто лишился всякой возможности контролировать свою ярость.

— Оставьте наркотики, — приказал он Касо. — Теперь… теперь мы поговорим с ним старым испытанным способом.

И несколько минут спустя Рем Ланас уже стоял распятым в центре комнаты, его руки были привязаны к противоположным стенам камеры. В руках у Дурлы искрилась энергией электрическая плеть.

— Первый Министр, — голос Касо звучал хоть и почтительно, но нервно. — Будучи под воздействием наркотиков, он может неправильно понять, что от него нужно, если одновременно применить иной метод воздействия, например, болевой…

— Значит, нам просто надо дать возможность наркотикам вытечь вместе с кровью из его тела, — Покосившись на Милифу, Дурла заметил, что тот одобрительно кивнул, и тогда отступил на шаг и взмахнул рукой, нанеся удар, достойный опытного палача. Рубаха на спине Ланаса оказалась разорвана пополам, глаза пленника округлились, а тело конвульсивно дернулось.

— Ты ведь почувствовал этот удар, не так ли, — тихо сказал Дурла, и вдруг перешел на крик: — А ну отвечай, Ланас!

— Д-да, — только и сумел вымолвить тот.

— Никто не в состоянии выдержать более сорока ударов этой плетью, — продолжал Дурла. — И я не советую тебе пытаться стать первым, кто попробует это опровергнуть.

— Я… не хочу умирать…

— О, наконец-то, хоть слово истины, — с удовлетворением отметил Дурла. — Ты нас не интересуешь, Ланас. Мы хотим знать, кто стоит во главе всего этого.

— Во главе… чего?

Дурла резко взмахнул плетью. И еще, и еще, и еще… Десять рубцов остались на спине Ланаса, и после каждого удара узник издавал вой, и в конце концов его вопли окончательно оглушили Дурлу.

— Одиннадцать! — закричал Премьер-министр.

Но Ланас уже не слышал. Он впал в забытье.

Дурла опустил плеть.

— Приведи его в сознание. Быстро! — приказал он Касо.

Касо проворно и эффективно исполнил приказ. По глазам Ланаса Дурла видел, что тот, придя в себя, поначалу не понял, где находится. Возможно, он решил, что видит один из ночных кошмаров. Но, оглядевшись по сторонам, явно осознал реальность этого кошмара.

— Спросите его, кто убил моего сына, — потребовал Милифа. — Он сделал это своими руками? Или у него были сообщники?

— Ты уже достаточно очухался, чтобы отвечать на мои вопросы? — спросил Дурла, и взор Ланаса устремился на него. — Понимаешь ли, мы пришли к выводу, что когда ты утратил контроль над способностью сохранять секреты, то сработало нечто вроде… как ты это назвал, Касо? Спасительной соломинки. Спасительной соломинки, которую втолкнули в твой мозг, чтобы не дать тебе возможности поговорить с нами откровенно. Я так понимаю, что раз ты снова контролируешь свои реакции, то твоя воля теперь свободна. Так воспользуйся своей свободной волей. Спаси себя.

— Скажи мне, кто убил моего сына, — потребовал Милифа.

Ланас, похоже, впервые заметил присутствие старого лорда.

— Ваш сын, это кто?

— Трок из Дома Милифа.

— Ах. Он.

— Да, он.

— Он был первым.

— Первым из кого? — спросил Дурла. — Первой жертвой вашей организации?

Рем Ланас медленно и глубоко вздохнул.

— А вы знаете, кто я? — спросил он.

— Ты Рем Ланас.

— Нет. Это лишь мое имя. Кто я? — Судя по его голосу, боли он, похоже, больше не чувствовал. А затем, прежде, чем Дурла успел что-нибудь произнести, Ланас сам ответил на свой вопрос. — Я никто. Кроме имени, у меня ничего нет. Ничего. Я плыл по течению… Я жил то одним, то другим. То для этой персоны, то для той. Не я что-то делал, со мной что-то делали… Меня не было, значит, не было моей гордости, моих предков, моего народа… А потом я стал… стал частью чего-то. Я впервые смог… обрести гордость. Впервые в своем жалком существовании.

— Ну наконец-то ты признался! Ты был частью… членом организации! — триумфально воскликнул Дурла.

— Я сделал это… сам. Я стал… свободен, — сказал Ланас. Он выглядел как ничтожество. Он выглядел как слабак. Но в голосе его звучал металл. — Я обрел… себя. Вы больше не считаете меня пустым местом. И вы думаете, что я пойду против тех людей, которые, впервые в моей жизни, дали мне обрести себя? Подумайте… И ты, Дурла… Ты считаешь себя таким важным… Ты думаешь, что знаешь все. Ты ничего не знаешь. Ты ведь даже меня не можешь понять… А когда поймешь… будет уже слишком поздно. Уже сейчас слишком поздно.

Дурле внезапно показалось, что в камере похолодало. Он отмахнулся от неприятного чувства и спросил:

— Если ты так много знаешь обо мне, почему бы не рассказать сейчас обо всем?

— Ты все равно не поверишь. Ты не готов. И никогда не будешь готов.

— Довольно! — взревел Милифа, ярость переполняла его. — Говори, кто убил моего сына!

— Ваш сын…

— Да! Трок из Дома…

— Милифа, да. Ваш сын… — Ланас криво усмехнулся. — Ваш сын зашел в свое скромное укрытие с бомбой в своей прическе. Я думаю, он понял это в последний момент, и умер со словами «Спасите, помогите»! Совсем по-женски, на мой взгляд…

Милифа взвыл и вырвал плеть из рук Дурлы. Дурла протестующе вскрикнул и попытался отобрать плеть, но Милифа был гораздо более крупного телосложения, и к тому же, от ярости он плевать сейчас хотел на чины. Он пихнул Премьер-министра, отбросив того назад. Лишь благодаря Касо, который успел подхватить его, Дурла не ударился об пол.

Рука Милифы широко размахнулась, и он обрушил плеть на спину Рема Ланаса. Ланас даже и не пытался сдержать крик, вырвавшийся из его горла.

— Милорд! — вскричал Касо, пытаясь отобрать плеть у Милифы, но тот, ослепленный яростью, одним движением отбросил Касо в сторону. Любая попытка отобрать плеть у Милифы была обречена закончиться тем же.

— Отвечай мне, кто! — и плеть, взвившись, вновь обрушилась на Ланаса.

— Кто, это первая! — завизжал Ланас, слова вылетели из него, слившись воедино, лишенные всякого смысла. — Что, это вторая, я не знаю, третья позиция!

— Говори мне! Говори мне! Говори мне!

— Гвардейцев сюда, срочно! — заорал Дурла Касо, и юный Пионер стремглав бросился исполнять приказание. Милифа этого, наверно, даже и не заметил. Гнев и ярость, которые он столь тщательно подавлял в себе долгих четыре года, разом выплеснулись, и он не замечал больше ничего и никого, кроме беспомощного пленника перед собой. Милифа бил его снова и снова, требуя сказать, кто виновен в смерти его сына, и каждый раз слышал в ответ бессмысленную фразу насчет очередной позиции. Только вот с каждым новым ударом голос Ланаса становился все слабее и слабее…

Целая дюжина гвардейцев с шумом ворвалась в двери, в их арьергарде был Касо. Они разом направились на Милифу, и он взмахнул плетью, на сей раз пытаясь отогнать от себя гвардейцев. Но они были наготове, и хотя двигались с предосторожностью, но все-таки двигались. Через несколько секунд плеть уже вырвали из рук Милифы, а самого его распластали по полу, удерживая за руки и за ноги. Старый лорд тяжело дышал, лицо его горело, а в глазах полыхало безумие.

— Говори мне! — продолжал орать он, словно не понимая, что уже не в состоянии ударить свою жертву.

Голова Ланаса резко упала вперед. Дурла подошел к нему, взял пальцами за подбородок Ланаса. Голова пленника бессильно откинулась назад. И Дурла мгновенно понял то, что Касо подтвердил несколько мгновений спустя: Ланас мертв.

— Идиот, — тихо пробормотал Дурла, но затем сорвался, и голос его загремел, выказывая всю силу его разочарования. — Идиот! — на сей раз его вопль был явно обращен к Милифе, которого продолжали прижимать к полу гвардейцы. Подойдя к старому лорду, Дурла свирепо пнул его ногой. Милифа зарычал от возмущения, но крик Дурлы перекрыл его. — Идиот! Это была наша первая и лучшая зацепка за многие годы! Годы! И ты просто так взял и убил его!

— Но… Сорока плетей не было… — начал было Милифа.

— Какая разница! Болевой порог — это не математическая константа! Сорок плетей — это максимум! Но посмотри на него! Он что, богатырь? Да как ты мог вообразить, будто он в состоянии выдержать такую пытку! Да что я говорю, разве ты думал! — Дурла еще раз пнул Милифу. — Все, что было у тебя на уме, это твой дурацкий сын!

— Да как ты смеешь! — взревел Милифа.

— Да как ты смеешь вмешиваться в официальное расследование! Да как ты смеешь думать, что можешь противостоять моему гневу! Уведите его отсюда… нет! Нет! Бросьте его сюда! — И Дурла указал гвардейцам на самый темный угол той камеры, в которой они сейчас находились. Гвардейцы беспрекословно оттащили упиравшегося Милифу в указанный угол и отступили на шаг назад. — Здесь ты и останешься… — прошипел Дурла. — И сгниешь вместе с трупом убийцы своего любимого сына! — И он указал на повисшее в путах тело Рема Ланаса. — Надеюсь, что вы тут будете счастливы вдвоем!

Он стремительным шагом покинул камеру, и за ним поспешно последовали гвардейцы. Дверь камеры захлопнулась. Последнее, что услышал разгневанный премьер-министр, это протестующий вопль разъяренного лорда Милифы, но затем очередная дверь, захлопнувшись за спиной Дурлы, обрезала этот крик.

 

Глава 4

На Дурлу произвело впечатление то, что Кастиг Лионэ успел прибыть в его офис еще до того, как он сам успел вернуться туда.

— Скажи мне, что это ложь, — потребовал Лионэ, дрожа от еле сдерживаемой ярости, едва Дурла переступил порог своего офиса.

Дурле показалось несколько забавным, насколько слова Лионэ перекликались с высказыванием Милифы, прозвучавшим здесь же совсем недавно.

— Все зависит от того, — спокойно ответил он, — что в точности ты имеешь в виду?

Теперь, когда Милифа был заперт в темнице, а гнев в отношении Рема Ланаса утих, к Дурле вернулась способность вести себя с должной степенью хладнокровия.

— Не пытайся уйти от ответа…

— А ты помни свое место, Лионэ! — предупредил Дурла. Хотя он все еще сохранял спокойствие, в голосе его явственно прозвучала угроза. — Не забывай, кто властвует на Приме Центавра.

— О, я довольно долго знал, кто, — парировал Лионэ.

Дурла прищурился.

— Что ты хочешь сказать, Лионэ?

— Ты бросил в тюрьму самого Милифу! Ты забыл, что такое Дом Милифы? Ты забыл, сколько у них союзников? Тебе необходима поддержка Домов…

— Мне необходима поддержка армии, Министр Лионэ. И она есть у меня! Генералы уважают мою заботу об армии. И они уважают мои предвидения. Они помогают воплотить в жизнь мое вдохновение, превратить в реальность те технологии, которые являются ко мне в моих снах. Мы похороним Альянс! Наши генералы, как и я, терпеть не могут этих жеманных неженок-аристократов, стоящих во главе Домов. Генералы знают, что лишь военная мощь может обеспечить успех завоевательной кампании, и что только я в состоянии привести Приму Центавра к тому, что ей предназначено самой Судьбой!

— Но лишь Дома могут быть фундаментом вашей власти, Первый Министр. И когда рушится фундамент…

— К чему мне беспокоиться о том, что творится у меня под ногами, когда Судьба призывает меня шествовать среди звезд?

Лионэ облокотился на стул, не садясь в него, и покачал головой.

— Безумие, — пробормотал он про себя, не слышно для Дурлы.

Но Дурла тем временем изучал его пристальным взглядом, словно мелкий хищник, примеривающийся к крупной добыче, прикидывая, сможет ли он совладать с ней.

— Я не забыл, что ты так и не пояснил мне свои слова, министр. Так кто сейчас, по твоему мнению, властвует на Приме Центавра?

К Лионэ уже вернулось самообладание.

— Конечно, вы, Премьер-министр. Сомнений в этом ни у кого быть не может.

— Теперь ты пытаешься спрятаться от меня за словесным барьером. Что это значит, Лионэ?

— Вы не любите откровенных разговоров, Первый Министр.

В офисе воцарилась могильная тишина. Нарушил ее Дурла.

— Лионэ… Если оглянуться назад, мы всегда были вместе. Но не стоит думать, что если мы долго были вместе, то от этого могла ослабнуть моя решимость или способность делать то, что я считаю нужным, даже если кто-то выступает против моих решений. И не стоит думать, что если ты стоишь во главе Пионеров Центавра, то значит, твоя власть может сравниться с моей. Если потребуется, я просто прикажу военным убить их, всех до единого. И улицы Примы Центавра превратятся в реки крови, пролитой твоими драгоценными Пионерами, и их родители возопят от горя, но и только. Жизнь будет продолжаться.

— Вы этого не сделаете, — сказал Лионэ.

На лице у Дурлы появилась слабая тень улыбки.

Двери резко распахнулись, и вошел центаврианин, которого вполне можно было бы назвать богатырем. По крайней мере, за всю свою жизнь Лионэ не видел никого, кто более соответствовал бы этому понятию. В дверях ему пришлось задержаться и слегка повернуться боком, потому что иначе он не пролезал в дверной проем. Подобно пышущей жаром звезде, он, казалось, излучал вокруг себя незамутненную харизматическую энергию. Шея у него была такой толщины, что голова, казалось, вырастала прямо из торса. Более того, он подрезал свои зубы так, что острия клыков прорисовывались под его верхней губой.

— Министр… Вы, должно быть, помните Генерала Рийса. Он осуществлял надзор за ходом строительства на многих наших новых объектах в разных уголках галактики. И великолепно проявил себя как военачальник во время ударов по Мипасу и другим мирам. Генерал, рад видеть вас.

Генерал Рийс низко поклонился. Но при этом не сводил глаз с Кастига Лионэ.

— Генерал, — сказал Дурла словно невзначай, будто обсуждая с собеседником, какая нынче погода, — будьте любезны, окажите мне услугу, если не возражаете.

— Все, что угодно, Первый Министр.

— Меч, который висит у вас на поясе… он чисто церемониальный?

— Он предназначен для использования во время церемоний, но лезвие его смертоносно, Первый Министр.

— Хорошо. Прошу вас вынуть его из ножен и отрубить голову Министру Лионэ, если его следующий ответ не удовлетворит меня.

Лионэ начал было смеяться, но смех застрял в его горле, когда раздался звук отполированного до блеска металла, извлекаемого из ножен, и Министр вдруг обнаружил, что клинок приставлен прямо к его горлу. Рийс исполнил все это стремительно и с решимостью, не оставлявшей ни малейшего намека на какие-либо сомнения.

— Вы… Вы сошли с ума, — прошептал Лионэ. И задохнулся, поскольку лезвие слегка надавило на его шею, и этого оказалось достаточно, чтобы струйка крови начала стекать по ней. На белом воротнике его мундира появилось небольшое пятнышко светло-красной жидкости… крови… его крови…

— Посмотрите мне в глаза, Лионэ, — приказал Дурла. Та степень спокойствия, с которой это было произнесено, ужаснула Министра. Он обнаружил, что больше не в силах заставить себя смотреть куда-либо еще, кроме как в глаза Дурле. — Я сразу увижу, если вы попробуете солгать мне. Я стал очень восприимчив к попыткам проявить двуличие. Нельзя добиться в жизни такого положения, как мое, не приобретя эту способность. Попробуйте солгать, и я сразу пойму это. А теперь ответьте мне: Кто по-вашему является истинным властителем Примы Центавра?

— Вы.

— Ах, ах, ах, — сварливо сказал Дурла, и Рийс, без дополнительных напоминаний, еще чуточку сильнее нажал на лезвие своего меча, прижатого к горлу Лионэ. Министр вновь задержал дыхание и замер, напрягшись, поскольку шевельнись он хоть немного, и лезвие, острое, как бритва, само вонзилось бы в глубину его горла. — Думаете, я шучу? Нет, нисколько. Я вообще не шучу. Никогда. Даю вам последний шанс, Министр: кто является сейчас истинным властителем Примы Центавра?

По правде говоря, Дурла ожидал, что Лионэ сейчас назовет императора. Дурла вполне отдавал себе отчет, что оставались еще такие тугодумы, которые упорно верили, будто Лондо Моллари по-прежнему имеет какой-то вес в каких-то делах на Приме Центавра, и даже если не он решает, что надо делать, то по крайней мере от него зависит, как это будет сделано. На самом деле те, кто так считал, конечно, не понимали текущий момент. Они жили прошлым. И по правде говоря, Дурла, пожалуй, был бы удивлен, если бы оказалось, что к числу этих немногих пережитков прошлого относится и Лионэ, но ведь все возможно.

Но того ответа, который на самом деле прозвучал из уст Лионэ, Дурла не ожидал никак.

— Леди Мэриэл.

Губы Дурлы скривились в гневе, и в течение нескольких мгновений казалось, что он уже и в самом деле готов отдать Генералу Рийсу приказ обезглавить Лионэ. Это, по крайней мере, послужило бы всем остальным Министрам наглядным уроком того, что никто не застрахован от гнева и кары Премьер-министра.

Но что-то во взгляде Лионэ заставило Дурлу остановиться, и он, холодея от ужаса, понял, что Лионэ на сей раз говорил совершенно искренне. Он и в самом деле верил в то, что сказал.

— Мэриэл? Моя жена?

Лионэ осторожно вздохнул. Он уже считал себя покойником. И потому не видел смысла скрывать то, что он и в самом деле считал истиной, во что он и в самом деле искренне верил.

— Мы же не дураки, — сказал он Дурле, нервно осклабившись. — Ваша одержимость этой женщиной давно уже ни для кого не секрет. Вы что, думали, что я не смогу этого заметить? Что все остальные не сумеют этого заметить? А потом вы вдруг обрели, наконец, счастье, выиграв ее в какой-то безнадежной карточной партии. От таких совпадений просто в дрожь бросает.

— Это не совпадение, — с горячностью ответил Дурла. — Вам должно было быть известно, Лионэ, что эта женщина пылала страстью ко мне. И Вир Котто не имел желания стоять на пути этой страсти, поскольку она все время говорила с ним только обо мне, и он был более чем счастлив, обеспечив ее союз со мной.

— О, да неужели. С чего бы это вдруг обстоятельства сложились для него настолько удачно. Похоже, он оставил вас в дураках, Дурла.

— Невозможно. Котто — ничтожество. Он ни на что не способен.

— Он очень ловко сумел вручить вам то, чего вы жаждали. И после этого вы еще считаете его ничтожеством? О нет, он далеко не ничтожество.

— А я говорю, что ничтожество! Леди Мэриэл желала быть моей…

— Давайте согласимся, что это действительно так. Но тогда получается, что вся эта история была нужна не Виру Котто, а Мэриэл. И зачем? Дурла, эта женщина просто желала манипулировать вами. Я нанял ее для работы в качестве нашего шпиона, вы забыли об этом? И я знаю, как ловко и эффективно она добывала любую информацию, которая нам требовалась. Нет сомнения, что ей просто стало известно о вашей страсти, и она решила воспользоваться ею к своей выгоде. Ведь, в конце концов, женщины не могут быть членами нашего правительства. И единственный способ стать влиятельной для такой умной и амбициозной женщины, как Мэриэл, это вцепиться своими клешнями в мужчину, который будет удовлетворять любую ее прихоть.

— Это ко мне приходят видения, Лионэ, — возразил Дурла, и по тому тону, с каким это было сказано, стало ясно, что его бесконечная самоуверенность явно начинала колебаться. — Это я указую путь Приме Центавра…

— Да, да, конечно. Ваши сны, ваш бесконечный запас впечатляющих научных достижений. Но насколько это правдоподобно, Первый Министр? Давайте предположим, что эти сны внушает вам ваша возлюбленная жена, которая в свою очередь добыла все эти сведения благодаря своим связям, налаженным в ходе шпионской деятельности? Мы же знаем, что вы влюблены в нее до безумия, что вы готовы вилять хвостом перед ней. Ведь только она дает вам ощущение собственной значимости, она вдохновляет вас, она есть самый яркий самоцвет в вашей короне, и все это неотделимо одно от другого. Вы ничто без Леди Мэриэл.

— Я уже добился величия, когда женился на Леди Мэриэл, — напомнил Дурла. Ему с трудом удавалось подавлять искушение пересечь комнату, выхватить меч у Генерала Рийса и самому лично отсечь голову Министру Лионэ.

— Вы добились величия лишь в надежде произвести впечатление на Леди Мэриэл. Без нее ваша жизнь пуста.

Долгое время в комнате царило молчание. Дурла переживал мучительную борьбу с самим собой, прилагая все силы, чтобы не выдать, какая буря эмоций бушует внутри него. Наконец хриплым, сдавленным голосом он произнес:

— Генерал Рийс…

Лионэ внутренне подготовился к смертельному удару.

— …Благодарю вас за помощь. Подождите в приемной, пожалуйста.

Если генерал и был разочарован тем, что ему не удалось отрубить чью-то голову и тем самым скрасить очередной скучный, в общем-то, день, он ничем этого не выдал. Он просто вложил меч в ножны, отвесил легкий поклон и вышел из комнаты.

Министр Лионэ сидел, не зная, что же поразило его больше всего. Когда Дурла медленно подошел к нему, он машинально содрогнулся, увидев руку, протянувшуюся к нему. Но Дурла всего лишь положил руку к нему на плечо и сказал:

— Я оценил вашу искренность. — Он дотронулся до светло-красной жидкости, стекавшей по горлу Лионэ. — Возможно, вам стоит повнимательнее приглядывать за своей шеей.

А затем Дурла вышел в приемную, и оставил ошарашенного Лионэ в сомнениях насчет того, что же такое здесь сейчас произошло.

* * *

Леди Мэриэл была крайне удивлена, увидев своего мужа. Он зашел в ее роскошные апартаменты без стука и без предупреждения. В последнее время он редко появлялся здесь днем; впрочем, и ночью его визиты происходили все реже. В таком положении дел имелись как свои плюсы, так и свои минусы. С одной стороны, отсутствие Дурлы, конечно, доставляло ей удовольствие, поскольку Мэриэл не любила своего мужа. О, конечно, она мастерски притворялась. Но с другой стороны, и не требовалось особого умения, чтобы обмануть того, кто сам жаждет обмануться.

Однако, если она не принимала участия в текущих делах Дурлы, это сильно затрудняло для Мэриэл сбор информации, необходимой ее возлюбленному Виру.

Вир, пребывая на Вавилоне 5, всегда находил хорошее применение сведениям, которыми она его снабжала. Мэриэл не могла знать наверняка, но не удивилась бы, если бы оказалось, что ее чудесный Вир каким-то образом связан с повстанцами, доставляющими столько неприятностей Дурле и его планам. Но, конечно, Дурле она никогда даже полслова об этом не скажет. Потому что тем самым она, во-первых, предаст своего несравненного Вира, а во-вторых, раскроет свое собственное двуличие. А это означало бы для нее верную смерть. И хотя к собственной смерти она относилась с безразличием, но смерть Вира — этим она не могла рисковать ни в коем случае. Вир был слишком драгоценным, слишком изумительным.

И не в первый раз Мэриэл спросила себя, почему же она считает его таким.

Где-то в глубине души она понимала, что не всегда испытывала к Виру настолько глубокие чувства. На каком-то уровне в ней жило понимание, что почему-то в ней что-то изменилось, но она не могла сообразить, как и что. Впрочем, в конечном счете никакой разницы не было. Ее Вир — это ее Вир, и этим все сказано. Откуда бы не пришли к ней эти чувства, но они пришли, и эти чувства были искренними и истинными, и каждый раз, когда Мэриэл предавалась любовным утехам с Дурлой, она воображала себе, будто это Вир сжимает ее. И тогда ей начинало казаться, что все обстоит не так уж и плохо.

— Муж мой, — сказала она поспешно. Мэриэл всегда тщательно следила за длинным и густым пучком своих волос, который соответствовал моде, принятой в ее поколении. Она не стала подниматься с кресла, в котором сидела перед своим косметическим столиком. Напротив, оставшись на том же месте, она продолжала всматриваться в свое отражение в зеркале и продолжала скрупулезную работу, заплетая в косу свои волосы. — Простишь ли ты меня, если я не стану подниматься?

— Я постараюсь, чтобы это не принесло излишнего напряжения в наш брак, — сказал Дурла, необычно строгим тоном. — Ты прекрасно выглядишь сегодня.

— И ты, ты потрясающе хорош сегодня, мой господин, муж мой, — ответила Мэриэл. Она знала, что ему нравится, когда она обращается к нему, следуя формальным правилам этикета, используя официальный титул, и потому каждый раз произносила его, если чувствовала, что Дурла может пребывать во взрывоопасном настроении. Обычно этого хватало, чтобы Дурла разговорился и, забывшись, обронил бесценные самородки информации, столь нужной Виру. — И чему же я буду обязана той чести, что ты счел возможным появиться здесь?

Дурла задумчивым и оценивающим взглядом рассматривал ее некоторое время, а затем спросил:

— Ты любишь Вира Котто?

Вопрос прозвучал настолько неожиданно, что Мэриэл не сумела моментально отреагировать на него. По правде говоря, она предполагала, что рано или поздно вопрос прозвучит. И по правде говоря, она готовила себя к тому, чтобы по возможности, — если паче чаяния Дурле станет что-нибудь известно, — отреагировать на этот вопрос тщательно проработанными жестами и словами.

Но так было лишь в теории. На деле вопрос застал ее врасплох.

— Вир Котто? — переспросила она. — Наш Посол? С Вавилона 5?

— Твой предыдущий любовник, — ответил Дурла. Помимо его воли, слова прозвучали резко и раздраженно. — У вас с ним были довольно фамильярные отношения.

— Да, пожалуй. Но люблю ли я его? — Мэриэл очень хорошо понимала, что Дурла сейчас воображает себя великим психологом. Он так часто хвастался ей своими способностями просто заглянуть кому-нибудь в глаза, и сразу понять, насколько правдивы слова собеседника. И потому она давно уже знала, что единственным способом выскользнуть из потенциально затруднительной ситуации, подобной нынешней, для нее будет просто посмотреть Дурле прямо в глаза и солгать без зазрения совести, сохраняя при этом полную уверенность и самообладание.

Очень важно при этом, что ложь будет выглядеть тем убедительней, чем больше правды к ней подмешать.

— Если быть до конца честной, любовь моя, то Вир для меня от начала и до конца оставался лишь средством. Средством, которое я использовала, когда нужно было завязать дипломатические контакты, чтобы раздобыть информацию, необходимую Министру Лионэ. Ты, конечно, знаешь все это. Ты ведь знал, что я работала на Министра Лионэ.

— Да. Я знал это, — медленно ответил Дурла. Мэриэл продолжала заплетать свои волосы. — Но ты так и не дала прямого ответа на мой вопрос.

— Я думала, что все сказала, — осторожно ответила Мэриэл и еще раз взглянула прямо в глаза Дурле. А после этого произнесла решительно и убежденно. — Нет. Я не любила Вира Котто. Я всегда любила лишь тебя, мой великий провидец.

Совсем непросто оказалось произнести эти слова. Никогда и ничто еще не давалось Мэриэл с таким трудом. Ведь на самом деле она любила Вира Котто. Прошедшие годы, замужество за Дурлой… ничто не изменило в ней этого чувства. Вир остался для нее и солнцем, и луной, и звездами. Она согласилась перенести позор «карточного проигрыша», когда Вир уступил ее Дурле, и сделала вид, будто она в тайне всегда мечтала стать женой Премьер-министра, но все это только потому, что так велел ей Вир. Она желала помочь Виру, и готова была служить ему любыми возможными способами.

Она не солгала Дурле касательно своей первоначальной цели, ради чего она решила сойтись с Виром Котто. Но потом ведь все изменилось. Она поняла, какой необыкновенный Вир на самом деле. Однажды настал такой день, самый важный день в ее жизни, когда Мэриэл с внезапной ясностью поняла, что все ее предшествующее существование — это не более чем сон, что Вир — единственный во всей Вселенной, кому она должна принадлежать.

И с тех пор ни на одно мгновение она не усомнилась в этом. Она знала, что рано или поздно с Дурлой что-нибудь случится. Что-то отвратительное. Что-то непоправимое. Но до этих пор она будет изображать из себя покорную жену и думать лишь о том, как бы снабдить Вира всей информацией, какая может ему пригодиться. Потому что Вир сказал, что именно этого хочет от нее.

Дурла кивнул и улыбнулся, услышав слова, подтверждающие любовь Мэриэл к нему, точно так, как она и рассчитывала.

— Ты же знаешь мои сны… Мои великие предвидения, — сказал он.

— Конечно, знаю. Их знают все на Приме Центавра.

— Верь мне или нет, любовь моя… но в моих снах… именно ты приходишь ко мне.

— Я? — рассмеялась Мэриэл. — Я очень польщена.

— Так и должно быть. Не каждой женщине удается стать источником вдохновения для Премьер-министра Примы Центавра. — Дурла медленно обошел вокруг Мэриэл, заложив руки за спину. — И тем не менее… есть и те, кто неправильно понимает, каким образом ты «вдохновляешь» меня.

— Понимают неправильно? Как?

— Они думают, что ты контролируешь меня. Что я становлюсь вроде как… — Дурла закатил глаза и покачал головой. — …Вроде как одержимым и теряю свое мужество в твоем присутствии.

— Как странно, — горячо воскликнула Мэриэл, закончив заплетать свои волосы. — Ведь ты Дурла, Премьер-министр Примы Центавра. Не найдется ни одной женщины, которая могла бы что-то потребовать от тебя.

— Ты это знаешь. И я это знаю. Но они, — и Дурла указал в неопределенном направлении, где могли находиться вездесущие «они», — они думают по-другому. И я боюсь, что мне придется что-нибудь предпринять в связи с этим.

— Я поддержу любое твое решение, возлюбленный мой, — Мэриэл развернулась в своем кресле и улыбнулась Дурле самой лучезарной из своих улыбок.

Дурла ударил ее с такой силой, что она просто вылетела из кресла.

Мэриэл упала на спину, ударившись затылком об пол. И осталась лежать, оглушенная, чувствуя, как кровь ручьем хлынула между зубов и начала сочиться из носа. Нижняя губа уже распухла, а верхнюю постепенно охватывало онемение.

Мэриэл попыталась было вымолвить что-нибудь, как-нибудь, но тут Дурла рывком поднял ее на ноги. Она попробовала отпихнуть мужа, но тот был слишком крепок. Он еще раз взмахнул рукой, и на Мэриэл обрушился новый удар. В том месте, куда он пришелся, на коже Мэриэл осталось красное пятно, а Дурла тем временем обрушил на нее еще и кулак своей левой руки, и Мэриэл снова рухнула на пол. Ее легкие охватил приступ кашля, и она сплюнула кровь.

— Вот так-то, — сказал Дурла.

— Вот так? — Мэриэл не могла поверить своим ушам. — Что… в чем я провинилась? Чем я не угодила тебе…

— Ты здесь ни при чем. Но к несчастью, мы живем в таком мире, где не важно, кто есть кто, а важно лишь, какое впечатление производишь ты на других, — печально сказал Дурла. — И если другие считают, что ты сделала из меня подкаблучника… Что я позволяю тебе манипулировать собой… это может очень негативно сказаться на моей карьере. Даже если это и неправда. А потому требуется показать всем, кто ошибался во мне, что я самостоятельный человек.

Он пнул Мэриэл, лежавшую на полу, в живот. Она согнулась, съежившись едва ли не в позу эмбриона, и тогда Дурла своим ботинком ударил ее в лицо. Мэриэл, всхлипнув, перевернулась на спину, по-прежнему прижимая к животу ноги. Она почувствовала, как что-то маленькое и твердое болтается у нее во рту. Потрогав это языком, она убедилась, что лишилась по крайней мере одного зуба. Она выплюнула его, и зуб покатился по полу с отвратительным тихим тикающим звуком.

— Да, — удовлетворенно сказал Дурла. — Теперь всем будет ясно, что Дурла не женский подкаблучник. Дурла не был и не будет рабом у женщин. Может, ты и была моим вдохновением… но меня не замучат угрызения совести, если я стану обращаться с тобой, как с самой низкой из падших женщин. У меня не было, нет и не будет фаворитов и фавориток. Эти игры не для меня. Потому что, понимаешь ли, никто и ничто не может быть важнее, чем Прима Центавра. И лишь сильный человек может помочь нашему любимому миру достичь его истинного величия.

— Вир, — невольно вырвалось у Мэриэл. Это было сказано очень тихим, хриплым шепотом, и Дурла, увлеченный собственной речью, не расслышал ее слов.

— Что ты сказала? — переспросил он.

— Дорогой… я сказала… дорогой… пожалуйста… не делай мне больно… не надо больше… — Мэриэл сама не могла узнать собственный голос, настолько он был задушен болью.

— Мне нужна полная поддержка всех министров в отношении всей военной программы, планируемой нами, — сказал Дурла. Он нагнулся над Мэриэл, но говорил при этом с такой силой, будто находился во многих световых годах отсюда. — Ты только представь себе это, Мэриэл. Представь себе могучие звездные крейсера, горделивые, стройные, готовые нанести всесокрушающий удар. Они ждут лишь одного, чтобы я приказал им «Вперед!» — и они промчатся по всей галактике, словно черное облако смерти, устанавливая повсюду новый порядок и объединяя все разрозненные миры под единой властью. Но все это случится лишь в том случае, если весь Центаурум будет полностью подвластен и покорен мне. Мне. Никаких сомнений, никаких особых мнений, никаких признаков слабости. И мне нельзя допустить, чтобы кто-нибудь хоть на секунду мог подумать, будто я могу быть мягкотелым. Ты понимаешь это, Мэриэл?

— Да… Я… понимаю… я…

— Вот и отлично.

И только тогда он приступил к тому, чтобы сделать Мэриэл по-настоящему больно.

Лишь одна мысль осталась теперь у нее в голове, единственные слова, которые она повторяла про себя снова и снова: «Вир… Вир поможет мне… Вир спасет меня… Вир… Я люблю тебя…»

 

Глава 5

Виру показалось, что мир пошел кругом вокруг него, и он осел на землю, глядя вверх, не в силах поверить в увиденное.

Он находился возле дворца. Солнце стояло низко над горизонтом, его лучи просачивались сквозь дымку. Приближались сумерки. И потому голова, насаженная на пику в садике у дворца, освещалась не настолько хорошо, чтобы Вир смог сразу разобрать, кому она принадлежала когда-то. Но черты лица казненного оказались настолько хорошо знакомы ему, что даже этого скудного освещения оказалось достаточно, чтобы Вир узнал их.

С высоты на него безжизненно взирал Рем Ланас. И даже теперь, лишившись жизни, он бросал в лицо Виру обвинения.

— Почему ты не пришел спасти меня, — казалось, говорил ему Ланас. — Почему ты не помог мне? Почему ты не спас меня? Я доверился тебе, стал участником твоего дела… И вот что стало со мной… Из-за тебя… Все из-за тебя…

Вир не ожидал увидеть здесь такое зрелище. Ему просто велели подождать в садике, пока за ним не придут, чтобы проводить на встречу с императором. И зрелище застигло его врасплох.

Вир не знал, сколько времени уже провела здесь голова Ланаса. Погода была более милосердна к ней, чем люди.

На голову казненного села какая-то птица. К ужасу Вира, она клюнула щеку Ланаса, пытаясь выяснить, насколько вкусной окажется эта находка, которую она, очевидно, считала всего лишь аппетитным куском мяса.

— Пошла вон! — завопил Вир, и вскарабкался на стоявшую рядом каменную скамью. — Пошла вон! Пошла вон!

Птица не обращала на него внимания, а Вир, отчаянно жестикулируя, внезапно потерял равновесие. Он опрокинулся назад себя, жестоко ударился головой, и остался недвижно лежать на траве.

Он не знал, сколько времени пролежал в обмороке, но когда открыл глаза, солнце уже село за горизонт. Вира несколько смутило, что за все это время никто так и не заметил, что возле самого дворца некто валяется без чувств.

Поднявшись, Вир почувствовал некоторую тяжесть в груди, и неопределенное чувство тревоги, стучавшее в затылок. Внезапно ему показалось, что это не сам он упал, что кто-то подкрался со спины и ударил его по затылку, скорее всего, дубинкой. И теперь он просто чувствует остаточную боль и от падения, и от этого удара по голове.

С усилием, он заставил себя еще раз поднять взгляд на голову Рема Ланаса, насаженную на пику.

Ее там не было.

Вместо нее на пику была насажена его собственная голова.

Это выглядело довольно комично, и Вир, наверно, рассмеялся бы, если бы был в состоянии издать хоть какой-нибудь звук. И в то же время он испытывал сильнейшее желание закричать от столь ужасного зрелища. Но ни закричать, ни рассмеяться не получилось. Его охватил приступ удушливого кашля.

Придя в себя, Вир повернулся, решив, что пора уходить…

…и увидел кого-то в сгущавшемся сумраке.

Будто ожила сама тьма вокруг него, и он, вытаращив глаза и остолбенев, уставился, как существо — нет, чудовище — медленно надвигалось на него из сумрака. Чудовище парализовало его своим злобным взглядом, словно Вир и в самом деле уже потерял жизнь, просто еще не осознал этого до конца. Вир мгновенно понял, что перед ним Дракх, слуга Теней. И сразу напомнил себе, что обычный центаврианин никогда не видел Дракхов, и потому ему ни в коем случае нельзя проговориться, что он уже успел узнать про них.

— Шив’кала, — сказал Дракх.

В тот же миг на Вира нахлынули ужасные воспоминания. Несколько лет назад погибший впоследствии техномаг, Кейн, велел Виру произнести это слово в присутствии Лондо. И одно только упоминание о Шив’кале привело к тому, что Вир оказался брошен в темницу. Позднее, работая в кооперации с другим техномагом, Галеном, Вир выяснил, что Шив’кала — это имя одного из Дракхов. И потому теперь он сразу понял.

— Вы… Шив’кала, — сказал он.

Шив’кала слегка склонил голову, что можно было понять как подтверждение слов Вира.

— Имена, — сказал он. — У них есть власть. И эта власть отрезает все пути к отступлению. — Когда Шив’кала говорил, голос его походил на замогильный шепот. — Ты произнес однажды мое имя. Помнишь об этом?

Вир сумел кивнуть в ответ.

— Ты сделал это, и привлек к себе мое внимание. Зачем?

— З-з-зачем я… что?

— Зачем. Ты. Произнес. Мое имя.

В прежние времена Вир был бы уже вне себя от паники. Стоя лицом к лицу с ужасным, злобным созданием тьмы, он превратился бы просто в дрожащее месиво разрывающихся нервов.

Но тот, прежний Вир давно исчез.

Исчез, хотя и не был забыт.

Внешне Вир и сейчас казался существом с широко раскрытыми испуганными глазами, трясущимися от ужаса руками, подгибающимися коленями, так что он, не в силах и дальше держаться на ногах, оседал на землю в нескрываемом ужасе.

Внутри него мозг продолжал работать на бешеных оборотах. Потому что тот, кого он видел перед собой, вовсе не был неким ужасающим всемогущим монстром, но просто одним из представителей одной из инопланетных рас. Несомненно, Дракхи — невероятно грозная раса. Но ведь Виру уже довелось участвовать в уничтожении ни больше, ни меньше чем Базы Теней, которой Дракхи отчаянно жаждали завладеть. Он собственными глазами видел, как гибли серокожие воины. Он убедился, что они вовсе не являются неуязвимыми.

Их могущество имело пределы.

И вопрос, адресованный ему Шив’калой, лишь указывал, где лежит один из этих пределов.

В некотором смысле это было просто замечательно. Ведь еще каких-то полдюжины лет назад Вир холодел при одном только звуке имени Шив’калы. А теперь он стоял лицом к лицу с тем, кто носил это имя, и с методичной последовательностью анализировал происходящее.

Появление его собственной отрубленной головы на острие пики, конечно, произвело на Вира определенный театральный эффект, но одновременно подсказало ему, что он уже не в реальном мире. Его погрузили в нечто вроде сна наяву, и в этот сон наяву Дракх встроил и себя самого.

Но этот эфемерный Дракх задавал ему вполне реальные вопросы.

Это означало, что ответов Дракх не знает. В конце концов, если бы он знал ответы, разве стал бы столько мучиться, чтобы задать вопросы? Разве стал бы пытаться заморочить Вира с помощью столь изощренных психических фокусов? Какой в этом мог бы быть смысл?

Так что, с одной стороны, Дракхи явно обладали весьма мощными ментальными способностями, но с другой стороны, эти их способности отнюдь не были безграничными. Они явно могли посылать видения в чужой сон, равно как и воспринимать ответные «передачи». Но вряд ли имели возможность напрямую читать чужой разум. Или, по крайней мере, читать такой разум, который сам не содействовал им в этом.

Более того, Шив’кала ждал много лет, прежде чем явиться к Виру и спросить его, с чего вдруг тот решил сделать его имя предметом обсуждения. Из этого Вир сделал вывод, что и радиус действия ментального общения Дракхов ограничен. По крайней мере, ментального общения с представителями других рас. Шив’кале пришлось ждать, пока Вир не окажется один в глухом месте возле дворца.

Почему?

Потому, решил Вир, и почувствовал, что у него аж желудок сводит от предположения, что императорский дворец на Приме Центавра теперь не столько резиденция императора, сколько оплот Дракхов. Хотя, скорее всего, их главный штаб на Приме Центавра располагается все-таки где-то в другом месте.

Но сейчас было еще рано давать Дракхам понять, что ему известно столь многое. Возможно, могущество их и не беспредельно, но Вир не сомневался, что его убить они сейчас смогут всего лишь одним движением пальца. Раз они этого не сделали, значит, решил Вир, они пока что не рассматривают его как некую угрозу себе. Иначе шансов уцелеть у него нет.

Все это промелькнуло у него в голове за считанные доли секунды, и к этому моменту он уже снова лежал на земле, лишившись сил от одного только вида грозного Дракха. Судя по изменявшемуся выражению лица Дракха, Шив’кала был поначалу застигнут врасплох, затем несколько напуган и, наконец, позабавлен видом такого большого урода, пресмыкающегося перед ним.

Проблема в том, что какие-то ответы, которые могли бы сбить Дракха с толку, дать все же следовало. Нельзя оставить ни одного шанса, чтобы Шив’кала смог догадаться, что Вир каким-то образом связан с центаврианским подпольем. И добиться этого, как виделось сейчас Виру, можно лишь единственным способом — убедить Дракха в том, что он, Вир, не более чем безвольное орудие, безобидный болванчик, который сам по себе может вызвать не больше разрушений, чем перышко, летящее по ветру.

А для этого следует рассказать Дракхам достаточно много правдивой информации, но лишь такой, разглашение которой не принесет вреда подполью. Ведь если Вир и превосходил в чем-то всех остальных, так это в умении быть искренним. Искренность отличала Вира от остальных в той же степени, в какой отличал других центавриан волосяной гребень на голове.

— Мне… мне так велели, — промямлил он.

— Велели… кто?

— Те… те… — Вир облизнул губы. — Техномаг.

— Аххххх… — Очевидно, не такого ответа ждал Дракх, но в то же время и не был слишком удивлен. — Техномаг. И где же ты встретился с техномагом?

— На Вавилоне 5. Впервые я их встретил, еще когда служил у Лондо. — Слова слетали с губ Вира одно за другим. Ведь на самом деле не так уж много времени прошло — очень малая часть его жизни, если мерить такими величинами — с тех пор, как Вир был неуклюжим молодым человеком с очень хорошо подвешенным языком, и который к тому же все время был чем-то обеспокоен. Того Вира Вир нынешний вспоминал едва ли не с ностальгией. В те времена жизнь казалась ему ужасающе сложной.

Он совершенно отчетливо помнил, каким человеком он был тогда, и потому без труда призвал из прошлого образ того, прежнего Вира. Он взял этого молоденького Вира и натянул на себя, словно резиновую маску, и с поразительной адекватностью мгновенно вжился в этот образ.

— Лондо, он… он хотел получить благословение техномагов, и… и… и… и…

Шив’кала кивнул и сделал рукой нетерпеливое круговое движение, словно желая показать Виру, что тот может продолжать свой рассказ.

— …и он послал меня к ним, чтобы я сказал им, что он хочет их ви-ви-видеть! — продолжил Вир. — Я думал, что это будет конец этого. Но конца этого не было. Нет. Нет, это не было концом того. То есть потому что эти… они пришли ко мне, и сказали пойти во дворец и сказать там твое… ваше имя. Почему? Почему они так поступили? Пожалуйста, скажите мне… — И Вир начал всхлипывать. Он даже удивился, насколько легко ему удалось выжать из себя слезу. Впрочем, учитывая, через что ему довелось пройти, все те ужасы, свидетелем которых ему довелось стать, возможно, правильнее было бы удивляться, как ему удавалось не плакать все это время.

Вир пришел к выводу, что будет лучше, если он даст возможность самому Дракху заполнить лакуны в прозвучавшем рассказе. Шив’кала, как ни странно, сразу же этим и занялся.

— У нас есть подозрения на этот счет, — сказал он Виру, очевидно, не желая вдаваться в подробности. А потом добавил. — С твоей стороны будет мудро, Вир Котто, впредь не совать нос в дела колдунов. Для них ты не более чем пешка, которой они легко пожертвуют. Ты знаешь нас?

Вир яростно замотал головой.

Шив’кала глянул вверх на отрубленную голову на воткнутой в землю пике.

— А его ты знаешь?

Вир оглянулся, и увидел, что вместо его собственной головы там снова появилась голова Рема Ланаса. Жуткое зрелище, эта мертвая голова. Но, вынужден был признать Вир, это все же лучше, чем вид своей собственной отрубленной головы на том же самом месте.

— Его… его зовут Рем Ланас, — сумел выговорить Вир, пытаясь, однако, показать, будто отвечать ему еще труднее, чем это было на самом деле. — Мы… встречались на Вавилоне 5. Пили вместе.

— На Вавилоне 5 ты встречал слишком многих, мне кажется.

— Я… меня… — Вир пытался срочно придумать что-нибудь подходящее, и наконец догадался. — У меня там бывало слишком много свободного времени.

Но Дракх либо просто не выказал никакой реакции на ответ Вира, либо этот ответ и вовсе его не интересовал. Вир не мог отделаться от ощущения, что Шив’кала занимается тем, что оценивает его, прямо здесь и сейчас, пытаясь решить окончательно, может ли Вир и в самом деле представлять собой проблему для Дракхов.

— Ты уже догадался, — тихо сказал Шив’кала, — что это только сон, и ничего больше. Ничего на самом деле не происходит.

— Я… ну… надеялся, что это именно так, — ответил Вир.

— Ты должен знать одну вещь… Нам известно о предсказаниях Леди Мореллы.

Вир застыл. Услышав это неожиданное признание, он, несмотря на то, что все происходило во сне, что никаких чувств по идее он испытывать не мог, тем не менее почувствовал, как кровь стынет в жилах.

— Морелла? — пробормотал он.

— Лондо однажды упомянул об ее «предсказаниях», — продолжил Дракх. — Дословно он выразился так. «Мы оба защищены видением, защищены предсказанием».

Вир слишком хорошо помнил эти слова. Лондо произнес их в темнице, куда Вир был брошен после того, как упомянул имя Шив’калы — по наущению техномагов, по крайней мере, в этом он не солгал.

— Я потребовал от Лондо разъяснений, что он имел в виду. Он был… не очень сговорчив. Поначалу. Но мы умеем находить убедительные доводы. Лондо поведал нам, как Леди Морелла сделала свои предсказания, как она заявила, что один из вас взойдет на трон Примы Центавра после смерти другого. И поскольку Лондо по-прежнему среди нас… Это наводит на мысль, что ты будешь следующим правителем.

— Это всего лишь предсказание. Это ничего не значит.

— Возможно. Но учти, Вир Котто… Если такое случится… — Рот Дракха скривился в дурном подобии улыбки, и это было самым ужасным из увиденного Виром за время свидания. — Если это случится… мы можем многое предложить тебе.

— Я… — Вир сглотнул. — Я всегда буду иметь это в виду.

— Мощь наша велика. Она может принести тебе огромную выгоду… а может разрушить тебя. Выбор, пока что, за тобой. Возможно, он и дальше будет за тобой. А возможно, и нет.

И после этих слов Дракх начал отступать в сумрак, и тени вытянулись, охватывая его, словно стремились вернуть под свое крыло то, что принадлежало им по праву.

Вир стоял неподвижно, пытаясь унять бешеное биение своих сердец… А потом обратил внимание, что, поглотив Шив’калу, тени не остановились, они продолжали удлиняться… подкрадываясь к нему. Хотя он и понимал, что все происходит лишь во сне, а во сне он не может подвергаться реальной опасности… Ему очень не нравилось то, что могли сулить ему тени, и он не склонен был позволить им коснуться себя даже во сне. Он попятился, и стукнулся об пику, на острие которой так недавно видел свою собственную голову. Он непроизвольно взглянул наверх еще раз… и не смог сдержать вопль ужаса.

С высоты на него остекленевшими глазами взирала отрубленная голова. Но не его, и не Рема Ланаса, а Сенны. И тут от толчка отрубленная голова сорвалась с пики и начала падать. Она падала медленно, кружась, и опустилась в конце концов прямо в руки Виру, хотя он всячески пытался этого избежать.

И несмотря на то, что, как ему казалось, он успел уже привыкнуть ко всякого рода ужасным неприятностям, Вир обнаружил, что не в состоянии даже пошевелиться от ужаса, его парализовало это непереносимое зрелище.

Он начал плакать, слезы сбегали по его лицу, но он не чувствовал их тепла. Как бы гротескно и ужасно это не выглядело, он прижал отрубленную голову к себе и зарыдал во весь голос.

И тут голова заговорила с ним.

— Вир… Вир, — услышал он голос Сенны. Это было невозможно, у отрубленной головы не могли работать голосовые связки. Потрясенный Вир внезапно открыл глаза, и тут же почувствовал тепло настоящих слез на своих щеках.

Сенна глядела на него, и голова ее благополучно покоилась на ее плечах.

Вир вспомнил свою первую встречу с ней, лет десять назад, когда Лондо взял Сенну под свое крыло. Теперь уже ничего детского в ней не осталось. Перед ним была взрослая женщина, изысканная и интеллигентная, которая выглядела так, будто всегда готова ответить на любые, еще не произнесенные вслух слова.

Голубое с белым платье, одновременно простое и элегантное, подчеркивало красоту Сенны. Это же одеяние было на ней и во время их предыдущей встречи, почти шесть месяцев назад, во время обеда у Лондо, который быстро перерос в очень приятный вечер. Фактически, именно благодаря Сенне тот вечер получился таким приятным, поскольку Лондо проводил время молча напиваясь — то, чего Вир от Лондо никак не ожидал. Напиваться, да, но втихомолку? Никогда.

А Сенна была остроумна, очаровательна, интересна и до невозможности пленительна.

За прошедшие с тех пор месяцы Вир получал от нее время от времени весточки… но в основном делового характера.

— Вир… Лондо послал меня за тобой… А ты, оказывается, здесь, и…

— Я в порядке, я… я в порядке, — поспешно сказал Вир, поднимаясь на ноги. Машинально он начал озираться по сторонам, хотя и знал, что наверняка не заметит никаких видимых признаков присутствия Дракхов — более того, физически Дракх наверняка сюда и не приходил. Но тем не менее Вир поймал себя на том, что вглядывается в окружающие тени, пытаясь заметить, не движется ли одна из них. — Я видел… — Начал было он, и осекся. Ни в коем случае нельзя рассказывать этой молодой женщине о том, что он только что пережил. Незачем идти на такой риск.

— Что ты видел? — спросила Сенна.

Вир медленно указал пальцем на голову Рема Ланаса, по-прежнему торчавшую на пике перед ними.

— Это был… один из ваших?

Голова Вира резко обернулась при этих ее словах. И он увидел тогда, по лицу Сенны, по ее глазам… что она знала.

— Не здесь, — твердо сказал он и потянул Сенну за руку. Он торопился увести ее из садика, и поначалу она не стала противиться, но потом сам Вир вдруг сообразил и остановился. — Погоди… Ведь Лондо ждет…

— Если он подождет еще несколько минут, ничего не случится, — сказала Сенна, и они пошли дальше вместе. Вслед им смотрели незрячие глаза Рема Ланаса.

Выдержки из «Хроник Лондо Моллари».

Фрагмент, датированный 9 сентября 2275 года (по земному летоисчислению)

Они хотели, чтобы я что-нибудь предпринял. Какая блистательная ирония кроется в этом!

Главы Домов шумно требовали аудиенции. Они пришли с жаждой помахать шашками, поскольку Дурла посадил в тюрьму одного из них. И они желали знать, что я намерен предпринять по этому поводу, не только как Император, но также и как глава одного из самых могущественных Домов.

Они толпились возле моих покоев, словно стая кудахчущих птиц, и поначалу Дунсени пытался заводить их ко мне по одному, одного за другим. Но наконец, по моему настоянию, завел всю делегацию сразу. Поначалу они вели себя благородно, ведя речи в величавой и помпезной манере, как я от них и ожидал. Но вскоре уже жалобы посыпались одна за другой, они начали перебивать друг друга, пока наконец не превратились в блеющее стадо, пытаясь все одновременно поведать мне о своей ситуации. Они сказали, будто если позволить всему этому продолжаться, то придет конец всей сложившейся социальной и классовой структуре Примы Центавра. Тот образ жизни, к которому привыкли мы все, оборвется, исчезнет все, что должны уважать и оберегать на Приме Центавра.

Это в самом деле забавно.

Звездолеты Теней, очернившие небо над нашей планетой… Сами Тени, нашедшие приют и гостеприимство здесь, на Приме Центавра… Твари, являвшие собой самое рафинированное воплощение зла во всей галактике. Этого, по их мнению, было недостаточно, чтобы обозначить конец привычной им жизни на Приме Центавра.

В эту привычную жизнь вполне укладывалось безумное правление императора Картажи, во время которого все главы Домов, считавшие себя храбрецами, прятались, дрожа от страха, в надежде сохранить на плечах свои головы.

Но теперь…

Что ж… по правде говоря… тот образ жизни, который мы взлелеяли за последние годы, к которому, казалось, уже успели привыкнуть, те цели, за которые мы неустанно боролись… Они и в самом деле оказались в большой опасности. Но не по тем причинам, о которых заявили главы Домов. Эти аристократы не спускались со своих ветвей, располагавшихся в самой вершине кроны нашего дерева власти. А пребывая постоянно на такой высоте, очень трудно понять, что корни нашего дерева тем временем успели порядком прогнить, и в этом-то и заключается теперь истинная проблема.

Мне не потребовалось много времени, чтобы разобраться, что же на самом деле столь сильно взбудоражило их всех. Весьма занятно… Милифа, отец погибшего Трока, смерть которого не оплакивал никто, кроме самого Милифы, поговорил с нашим Премьер-министром несколько вызывающим тоном. Ясно, что никому не следует так поступать, если рассчитываешь дожить до старости. Милифа явно об этом забыл, и теперь он оказался в тюрьме.

Очень глупо.

Первым передо мной предстал Тиканэ, из дома Тиканэ. Затем Арлинеас, затем Исон, а затем толпа всех остальных. Люди, в слезах бежавшие от буйства Картажи, почувствовали вдруг величайший прилив храбрости при моем более «великодушном» правлении. А ведь все они дружно поддержали Дурлу, облегчив ему путь к возвышению и получению поста Премьер-министра. Теперь-то они сожалеют о своем решении и надеются, что я вместо них займусь исправлением этой ошибки.

— Наши Дома, император, — говорил мне Тиканэ с высочайшей помпезностью в голосе, — это фундамент, это становой хребет вашей силы и вашей власти.

И все остальные дружно закивали, одобряя его слова.

Моя сила.

Моя власть.

Да что они знают обо всем этом?

Дурла заправляет теперь всем, а я… Всю свою жизнь, сколько я себя помню, я всегда сражался в политических битвах и играх. И мне даже казалось, что я и в самом деле в них побеждаю… Вот только, как выяснилось, победить в такой игре означает проиграть во всем. Ныне Дурла подпитывается такими интригами, подобно тому, как пожар подпитывается кислородом. И единственное, что меня утешает, что даже Дурла обманывается насчет результатов своей игры. Он питает иллюзию, что знает истинное положение дел… но это не так. Он не подозревает, что сам является не более чем орудием… которым пользуются другие. Впрочем, даже если бы я попробовал раскрыть ему глаза на это, он бы мне не поверил. Он слишком сильно захвачен чувством собственной значимости.

Затем говорил Арлинеас, и вид у него был несколько озабоченный. Я не знаю, сколько времени я уже просидел, уставившись в пространство перед собой, увлекшись своими собственными размышлениями. После Арлинеаса должен был выступать Исон — невысокий, но не лишенный харизмы аристократ — который, по своему обыкновению, так ничего и не сказал. Очень редко он хоть что-нибудь говорил. И потому каждое его слово, если уж ему удавалось его произнести, выглядело чем-то необычайно важным.

Вместо Исона снова заговорил Арлинеас.

— Ваше Величество, вы… — осторожно поинтересовался он.

— Я слышу тебя, Арлинеас, — сказал я. — Я слышу все.

— Тогда вы, конечно же, слышали, — сказал Арлинеас, — слухи о строительстве огромного флота. Отдельные производства, работая независимо друг от друга, собирают отдельные фрагменты, но никто не знает, что из них в конечном счете будет собрано…

— И не знает конечной цели, — встрял Тиканэ. — Никто, кроме Дурлы… Который теперь к тому же фактически объявил войну Домам. — Остальные, столпившись рядом, вновь дружно закивали головами в знак согласия. — И о чем это все говорит вам, Ваше Величество?

— О чем это все говорит мне? — переспросил я. Впервые за долгое время я почувствовал, что в моих жилах течет нечто большее, чем летаргия. — Это говорит мне, что вы и вам подобные были более чем довольны тем, как шли дела, постепенно приближаясь к нынешнему состоянию, до тех пор, пока это не затронуло непосредственно вас и ваши нужды. Дурла никогда не скрывал своих намерений. Разве вы не кивали послушно и не аплодировали его великим провидениям? А Валлко… Валлко, стоя на Главной Площади, возносит молитвы о великой судьбе Примы Центавра, и любой мало-мальски мыслящий человек сразу видит в этой великой судьбе не что иное, как уничтожение или покорение всех остальных миров. Разве кто-нибудь из вас отказывался от участия в этих молениях, разве кто-то из вас не обращался к Великому Создателю с просьбой благословить те самые устремления, плоды которых вы теперь порицаете?

— Нас просто волнует общее благополучие нашего мира, Ваше Величество, — возразил Тиканэ.

— Ваше собственное благополучие, вы это хотели сказать. Что посеешь, то и пожнешь.

Они в недоумении переглянулись.

— Мы не фермеры, Ваше Величество, — констатировал Арлинеас.

Я покачал головой.

— Это не важно. Я и не рассчитывал, что вы поймете меня. Но, — продолжил я с новой силой, — у меня в запасе есть иной пример, который может оказаться более доступным для ваших умов. Эта история связана с Ворлоном…

— С Ворлоном? — мои посетители вновь переглянулись. У большинства из них никогда не было возможности лично взглянуть на Ворлона, даже облаченного в скафандр. Мне, конечно, довелось провести много времени в присутствии Ворлона в скафандре… Но я был на Вавилоне 5 и в тот памятный многим день, когда Кош Наранек, посол Ворлона, покинул скафандр. Другие рассказывали о том, что узрели крылатое существо, а я…

Я не увидел ничего.

Вообще-то, не совсем так. Я увидел… свет. Ослепительно яркий свет. Но этот свет не принял никакой определенной формы, оставаясь расплывчатым и неопределенным. На секунду мне показалось, что я заметил некий намек, смутные очертания, но не более того.

Иногда я думаю, уж не было ли видение, которое созерцали все остальные, просто результатом массового гипноза… Или же я просто не заслужил чести лицезреть его.

— Да. С Ворлоном, — подтвердил я. — Понимаете ли, со мной лично он об этом не разговаривал, но другие слышали его слова. А сказанное, если оно действительно важно, имеет обыкновение передаваться из уст в уста. Так вот, Ворлон сказал однажды: «Буря уже началась. Пушинкам уже слишком поздно голосовать.» Теперь вы все поняли, господа?

Постепенно, один за другим, они начали кивать в подтверждение. Теперь они поняли, даже слишком хорошо поняли. И им совсем не понравилось то, что они поняли.

— Значит… вы не сделаете ничего? — резюмировал Тиканэ. — Вы и дальше будете позволять Дурле делать все, что тот пожелает?

— Разве вы ничего не слышали? — резко спросил я. — Он действует теперь, располагая той властью, которую вы вручили ему. Но он перерос вас. Для него вы теперь просто некие двуногие пресмыкающиеся. А он больше не смотрит на землю. Он взирает на звезды, которые ему предстоит завоевать, и за ним теперь стоят военные. И народ восхищается им… Им и его министрами духовности, образования и информации. Вы, у которых есть все, не можете понять, сколь много значат для тех, у кого нет ничего, такие простые блага, как работа и строительство будущего, сулящего им завоевания. Поскольку у них нет ничего, им представляется очень привлекательной перспектива отобрать у других все, чем те владеют. Вы не в силах выстоять против них, и потому я не могу советовать вам пытаться поступить подобным образом.

— Тогда что вы нам посоветуете, Ваше Величество? — не унимался Арлинеас.

Я тяжело вздохнул и приложил руку ко лбу.

— Я советую вам уйти. У меня слишком сильно разболелась голова, и я хочу побыть один.

Нельзя сказать, что этот мой совет понравился им. Совсем наоборот. Но моих личных охранников совсем не заботили чувства благородных лордов, и они выпроводили их из покоев. Последним из этой благородной компании удалился Исон, и я чувствовал на себе его недоброжелательный взгляд даже после того, как он покинул зал.

— Оставьте меня, — велел я гвардейцам. Они с поклоном подчинились, и двери закрылись за ними. Двери моей тюрьмы.

Я поднялся с трона и медленно пересек зал. В последние дни каждое движение давалось мне с трудом и болью. В прошлом мои страдания можно было по крайней мере оправдать тем, что они представляли собой расплату за то, что сделалось с моей душой; но теперь болела не душа. Болели суставы. Как прозаично!

Я стоял на балконе, грузно облокотившись на перила. И смотрел вдаль… И вдруг заметил нечто совершенно неожиданное. Там, пересекая луг, шагали куда-то рука об руку Вир и Сенна. Я волновался, куда же исчез Вир, и послал за ним Сенну, и вот вам результат. Они идут куда-то, болтают друг с другом, как старые друзья… или больше, чем друзья?

Мои размышления были прерваны, поскольку краем глаза я заметил другую сцену. На другом балконе, справа от меня и этажом выше. Я хорошо знал, что это за балкон; там находилась резиденция Дурлы. То, что он выбрал себе апартаменты, расположенные выше моих, я думаю, неслучайно. Это было некое довольно откровенное послание от него ко мне.

Но на балкон вышел не Дурла. На балкон вышла Мэриэл, и выглядела она, мягко говоря, ужасно: вся в бинтах, должно быть, расшиблась, упав где-нибудь. Впрочем, мне не удалось достаточно хорошо разглядеть ее, поскольку, заметив меня на балконе, Мэриэл сразу же поспешно ретировалась в свои покои.

Пострадать от собственной неуклюжести — это совсем на нее не похоже. Впрочем, возраст сказывается на каждом из нас, насколько я понимаю.

— И что ты скажешь об этом?

Шив’кала. Как всегда, я не слышал, как он появился. Даже после всех этих долгих лет нашего… «партнерства»… я по-прежнему не имел ни малейшего представления, каким образом ему удается так незаметно возникать и исчезать. Я очень много размышлял на эту тему, изучил дюйм за дюймом все стены, возле которых он обычно появлялся, пытаясь отыскать тайные ходы или что-нибудь еще в этом роде. Если они и существовали, заметить их я так и не смог.

— О чем? О них? — указал я на Вира и Сенну, превратившихся теперь уже в крохотные пятнышки в отдалении. — Как мило с вашей стороны интересоваться моим мнением.

— С моей стороны это не интерес, Лондо. Это беспокойство.

Я развернулся и глянул в лицо чудовищу, которого я ненавидел, как никого другого. Не говоря уже о всем остальном, меня раздражала неизменность его внешности. Мое лицо, моя стать безжалостно отражали на себе перенесенные мною тяготы каждого дня, каждой минуты моей жизни. Шив’кала, со своей стороны, оставался всегда в точности таким, каким он был при первой нашей встрече.

— Ты сказал «с моей стороны», а не «с нашей стороны»? Я полагал, что ты всегда говоришь от имени всей Общности Дракхов.

— Ты так и не научился понимать меня, Лондо, — сказал Шив’кала. — Можешь верить мне, можешь нет, но у тебя никогда не было лучшего друга и защитника, чем я.

— Если тебе все равно, то я предпочту выбрать «нет».

Во взгляде Шив’калы, устремленном на меня, отразилось необычное чувство. С некоторой натяжкой, я бы назвал его огорчением, которое доставляют родителям их блудные дети.

— Ты оказался не лучшим нашим слугой, Лондо.

— Я сожалею о своих упущениях.

— Нет, ты ни о чем не сожалеешь. Раз за разом ты устраиваешь какие-то мелкие бунты, и каждый раз очень не вовремя. То, что ты жив до сих пор, лишь результат моего долготерпения. К счастью, в последние годы ты стал более покладист.

Что-то в интонации, с которой была произнесена эта последняя фраза, привлекло мое внимание.

— Почему «к счастью»?

— Потому, — невозмутимо ответил Дракх, — что дело движется к завершению. И теперь крайне неудачное время, чтобы вновь начать… создавать проблемы.

Я усмехнулся.

— А вас не беспокоит, что говорить мне подобные вещи, значит вводить меня во искушение делать именно то, чего вы боитесь?

— Боимся? — похоже, подобная мысль позабавила Дракха. — Мы ничего не боимся, Лондо, а тебя и подавно. Но я посвятил тебе слишком много времени. Если окажется, что я потратил это время зря, меня это не порадует.

— Ну, конечно… — сказал я, придя, как мне показалось, к пониманию — Вас беспокоит, что я поддамся на их жалобы. Что я попытаюсь вмешаться в осуществление планов Дурлы, вашего Избранного.

— Любые твои «попытки» лишь попытками и останутся. Возможностей помешать нашим планам, Лондо, у тебя не больше…

— Чем было возможностей у этого звездолета, «Эскалибура», помешать вашим планам уничтожения Землян?

Мы оба знали в точности, что я имел в виду.

— Ты состарился, Лондо, — сказал Шив’кала после продолжительного молчания. — Ты состарился… и устал. И ты знаешь, что я могу помочь тебе.

— О, в самом деле?

Шив’кала приблизился ко мне вплотную. Когда-то в прежние времена меня бросило бы в дрожь. Сейчас я чувствовал лишь скуку от однообразия и предсказуемости его поступков.

— У нас есть для этого свои методы, — сказал он. — Тебе незачем навсегда оставаться рабом своего тела. Мы можем предложить тебе разные варианты… если твои действия будут устраивать нас… Ты снова сможешь стать молодым и сильным.

— Молодым я не был никогда, — ответил я. — И если бы я когда-нибудь был сильным, то прежде всего уж конечно не позволил бы себе попасть в нынешнюю ситуацию. Так что, Шив’кала, меня не интересует ничто из того, что ты можешь мне предложить.

— Когда ты окажешься на смертном одре, то, возможно, заговоришь по-другому.

— Скорее всего, ты прав. Но возможно, все кончится вот так: — я положил свои руки себе на горло и издал громкий звук. — Ааааккккккк!

Он посмотрел на меня с очень странным выражением, этот Дракх.

— У тебя крайне эксцентричное чувство юмора, Император Моллари.

— Просто я хорошо усвоил, что жизнь коротка, Шив’кала, и нужно уметь радоваться тому, что есть.

Шив’кала перевел взгляд в сторону Вира и Сенны. Я не мог не отметить про себя, что он изучает их в той же манере, с какой я рассматривал бы насекомое, прежде чем раздавить его своим башмаком.

— Ты так и не ответил на мой вопрос, Лондо. Что ты скажешь об этом?

— Что можно сказать, когда двое людей гуляют вместе? — я пожал плечами. — Ничего.

— Иногда такое «ничего» означает «важнее всего».

— Ты говоришь как Ворлон.

Слова вырвались у меня машинально, просто как случайное замечание. Я не вкладывал в них никакой задней мысли. Но в тот же момент, как с моих губ сорвались эти слова, сильнейший приступ боли расколол мой череп. Я упал на колено, пытаясь не закричать… моей стойкости хватило не более чем на три секунды, и жалобный вопль все-таки разорвал мое горло.

Шив’кала возвышался надо мной, глядя вниз с тем же выражением «раздавлю-жука».

— Никогда, — холодно сказал он, — этого больше не произноси.

— Никогда… — только и сумел выговорить я. — Никогда…

Боль выдернули из меня, как гигантскую иглу, и я опустился на пол, на четвереньки, пытаясь собраться и заставить остановиться комнату, бешено вращавшуюся перед моими глазами.

— И никогда не забывай, Моллари, кто я… и кто ты…

— Никогда, — снова повторил я.

Словно позабыв о моем присутствии, Дракх снова посмотрел в сторону Вира и Сенны.

— Котто стал орудием в руках техномагов. Тебя это волнует?

Я покачал головой, и это снова оказалось ошибкой, потому что комната в своем вращении вокруг меня совсем вышла из-под контроля. Мой левый локоть подвернулся, и я шлепнулся на пол. Шив’кала, похоже, этого даже и не заметил.

— По крайней мере, так было в прошлом. Возможно, они снова воспользовались им в тот день, когда он шлялся по дворцу и едва не наткнулся на меня. Что ж Лондо, то, что могут использовать в своих целях одни… могут и другие. Именно так мы и поступим… когда придет время.

— Не трогай его, — выдохнул я, лежа на полу. — Он… безобиден.

— «Не трогай»? Вашего будущего императора? — похоже, Шив’калу позабавила эта мысль. — Немыслимо. Он наша страховка, Лондо. Если с тобой все же снова начнутся неприятности, или ты откажешься быть покладистым… Можно будет убрать тебя, и поставить на твое место Вира. И у меня есть сильное подозрение, что он окажется гораздо более сговорчивым, чем когда-либо бывал ты.

— Я всегда… был сговорчив…

— Чаще всего был. Иногда — не был. Но исключения недопустимы. Не твое дело думать и выбирать. Твое дело подчиняться.

— Подчиняться… да… я буду…

— Посмотрим, будешь ли, — сказал Шив’кала, и я вдруг почувствовал, как в комнате резко похолодало. — Иначе ты выйдешь из игры, а твою партию в ней подхватит Вир. И если такая перспектива тебя не устраивает… тогда не делай ничего такого, чтобы она стала реальностью.

— Я не стану делать ничего.

Боль начала утихать, но отсутствие самоконтроля, чувство унижения… Эти раны, которые поразили меня куда глубже, чем физическая боль, не заживут до самого моего ухода.

Я ожидал ответа от Дракха — возражений, угроз… хоть чего-нибудь. Но ответа не последовало. Я поднял взгляд. Шив’кала исчез.

Я поднялся на непослушные ноги, прислонился к стене, и запоздало сообразил, что мне стоило спросить Дракха, не в курсе ли он, при каких обстоятельствах покалечилась Мэриэл. На мгновение меня посетило безумное предположение, что, быть может, Дурла поднял руку на нее. Но затем я понял, что этого просто быть не может. Дурла восхищался своей женой. Он терял голову при мысли о ней. Как ни смешно, но многие верили, что именно Мэриэл олицетворяла собой ту силу, которая двигала Премьер-министром. Я-то, конечно, знал, что на самом деле Дурлой манипулируют Дракхи. Но эту информацию я мог лишь держать при себе, не пытаясь даже намекнуть об этом никому.

Я перечитал все, что понаписал здесь только что. Глаза мои уже устали, да и вообще я чувствую себя слишком утомленным… Вир и Сенна вернулись поздно вечером, и в их глазах, когда они бросали взгляды друг на друга, я замечал особенный блеск… И в то же время они казались несколько не в себе, словно во время прогулки они вместе увидели нечто, обеспокоившее их обоих.

…Но я ведь уже старик, и склонен воображать себе всякое.

Но что я точно не выдумал, так это озабоченность, высказанную мне главами Домов. Меня не особо волнует, что тревожит каждого из них лично. Какая бы судьба их ни постигла, они сами навлекли ее на себя.

Моя память последнее время попеременно то проясняется, то меркнет, но иногда вдруг случается так, что некоторый эпизод запоминается мне с отчетливой ясностью. Вот, к примеру, то продолжительное обсуждение вопросов о строительстве огромных звездных крейсеров, военных флотов… Эти вопросы, ни с того, ни с сего, привлекли к себе мое внимание и отпечатались у меня в памяти. Возможно, несмотря на все пожелания моих «хозяев», я все-таки смогу досконально разобраться в том, что же происходит. Похоже, я уже не смогу ничего остановить; я и в самом деле не более чем «человек-мороженое», к тому же и одетое в точности подобающим образом. Но даже и в таком виде я еще могу кое-что наделать, например, небольшую лужицу, и полюбоваться, как Дурла поскользнется в ней.

 

Глава 6

Сенна еще никогда не видела Вира настолько потрясенным. Он все время продолжал оглядываться через плечо, даже когда они покинули окрестности дворца.

— Вир, успокойся, успокойся… Ты слишком быстро шагаешь, я едва поспеваю за тобой…

— У меня такое чувство, что за нами следят.

Это были первые слова, которые Вир произнес с тех пор, как Сенна нашла его на земле в саду, и прозвучавшая в них тревога заставила девушку отказаться от попыток что-либо возразить. Она продолжала идти вслед за Виром, теперь уже молча, пока, наконец, они не отошли на такое расстояние от дворца, которое Вир счел достаточным.

Сенна оглядела холм, на котором они остановились, холм, с которого открывался прекрасный вид на столичный город, и глаза ее наполнились непрошеными слезами. Вир, обернувшись, заметил эти слезы и мгновенно бросился раскаиваться.

— О, простите, — запинаясь, забормотал он, очаровательно беззащитный в своем ощущении неловкости. — Конечно, нельзя было мне быть столь резким с…

— Нет, Вир, это не из-за тебя. — Сенна вздохнула. Отбросив заботу о своем прекрасном наряде, она позволила себе присесть прямо на траву и еще раз тяжело вздохнула. — Просто для меня это место… В общем… Один из учителей любил проводить здесь занятия со мной.

— У меня была просто тьма учителей, — уныло ответил Вир. — Но я не испытываю особой ностальгии по ним. Они никогда не находили во мне ничего хорошего. А ты продолжаешь видеться со своим старым учителем?

Сенна взглянула вверх, на облака, которые проносились по темнеющему небу. Заходящее солнце окрашивало их кроваво-красным, что показалось ей символичным.

— Все время, Вир. Я все время вижу его там, в вышине.

— Он что, пилот? — спросил Вир, совершенно сбитый с толку.

Сенна печально улыбнулась и покачала головой.

— Нет, Вир. Он погиб. Он давно уже мертв.

— Ох. Мне очень жаль.

— Мне тоже. — Сенна медленно и оценивающе прошлась взглядом по Виру сверху вниз. — Мне кажется, ты бы понравился ему. Потому что, видя все это, ты не сидишь сложа руки… Ты делаешь что-то. Хоть что-то.

— Ты уже пыталась говорить о чем-то подобном. И я не совсем понимаю, о чем ты…

Взгляд Сенны заискрился лукавством.

— Не пытайся лгать мне, Вир. У тебя это не слишком хорошо получается.

В свою очередь тяжело вздохнув, Вир присел рядом с Сенной.

— Вообще-то, на самом деле у меня это не просто хорошо получается, у меня это слишком хорошо получается. Что, в определенной степени, меня самого огорчает. — Вир задумчиво посмотрел на Сенну. — Но только не с тобой. Ты видишь меня насквозь.

— Как и император, мне кажется. — ответила Сенна, и когда Вир после этих слов заметно побледнел, пояснила: — Я не знаю наверняка. На самом деле, мы никогда даже парой слов не обмолвились с ним об этом. Мне кажется, он по каким-то причинам просто не осмеливается высказаться по этому поводу.

— Я-то очень хорошо понимаю эти причины, — мрачно сказал Вир.

Слова Вира озадачили Сенну, но она решила, что сейчас не стоит углубляться в этот вопрос.

У нее было впечатление, что Вир и без того сказал больше, чем считал нужным, и потому решил сменить пластинку.

— У меня… были некоторые подозрения. Каждый раз, когда ты слала мне сообщения, легкомысленно пересказывая все, что Лондо говорил по тому или иному поводу… и с завидным постоянством, это каждый раз оказывалась именно та информация, которая могла помочь мне в моих… устремлениях. На самом деле, я до сих пор не знаю, то ли ты просто озвучивала все, что Лондо не мог сказать мне напрямую, и тебе безразлично, что там дальше происходит, то ли тебя все же интересует, как используется информация, которую ты передаешь.

— Понимаю. — Уголки ее губ дернулись. — То есть, другими словами, ты не можешь понять, слепая ли я дурочка или нет.

— Нет! Я… Я вовсе этого не говорил!

На этот раз Сенна открыто рассмеялась.

— Не переживай по этому поводу, Вир. Я уверена, что у тебя совершенно другое было на уме. — После этих слов уже Вир, в свою очередь, уставился на Сенну и начал улыбаться. — Что еще? — несколько резковато спросила она.

— Просто… — Вир восхищенно покачал головой. — Ты так прелестно смеешься. Я раньше такого за тобой не замечал. — Тут Вир словно стряхнул с себя наваждение и вернулся к делам. — Так значит, все эти твои послания… Они на самом деле делались по повелению Лондо, а ты чувствовала, что тем самым помогаешь движению сопротивления.

— Частично.

— Частично?

— Ну… — Сенна пожала плечами. — Вообще-то, по правде говоря… я просто восхищаюсь кое-кем вроде тебя.

— Вот как? — Похоже, Вир был искренне заинтригован. — И кто же этот кое-кто?

Сенна не смогла сразу понять его вопрос. А когда поняла, рассмеялась еще громче, чем прежде.

— Вир, ты настолько буквально все понимаешь… Я говорила не о ком-то другом, похожем на тебя. Я говорила о тебе. Мне нравится общаться с тобой. Мне нравится напоминать тебе, что я здесь, рядом. Потому что все твои поступки кажутся мне просто восхитительными.

Есть люди, которые считают, что наш мир должен двигаться в таком направлении, где на самом деле нас ждет пламя полного разрушения. Но они продолжают вести нас вперед из-за собственных амбиций, эгоизма и жажды власти. А ты и твои люди из чистого альтруизма пытаетесь остановить их. Вы так беспокоитесь о других, что готовы ради них рисковать собственными жизнями.

— Если бы только рисковать, — сказал Вир, глядя в сторону дворца. С такого расстояния, в сгущавшемся сумраке, уже, конечно, не было видно отрубленной головы, насаженной на пику.

Сенна все поняла.

— Значит, он и в самом деле был одним из ваших.

Вир кивнул.

— У нас… у каждого из нас… есть «спасительная соломинка». Техномаги помогли выработать у нас сопротивляемость мозгов к наркотикам и тому подобному. Но ведь это все равно не палочка-выручалочка. Когда я услышал, что Ланаса схватили, то немедленно устроил себе внеочередной визит сюда, в надежде, что, быть может, смогу что-нибудь сделать…

— Это было очень глупо.

Вир с удивлением взглянул на нее.

— Это… несколько резко сказано…

— Да. Именно так. Могу и еще резче сказать. Появиться здесь, в такое время, когда схвачен один из ваших… Ты привлек к себе ненужное внимание. Ты не сумел одурачить меня, Вир; ты создал себе обличие косноязычного, мямлющего заики — чтобы убедить всех, что ты не представляешь из себя никакой угрозы. Но ты под шумок просто великолепно делаешь свое дело.

— К сожалению, дел-то за этим стоит гораздо меньше, чем ты думаешь, — печально заметил Вир.

— Пусть так… Но благодаря этому маскараду у тебя есть определенная свобода действий. Несмотря на неудачный выбор времени для визита, многие с готовностью спишут это на простое совпадение. Скорее всего, ты не войдешь в число тех, кого будут рассматривать в качестве наиболее вероятных претендентов на пост руководителя движения сопротивления, тех, кто выступает против милитаризации нашего мира и организует саботаж военных приготовлений.

Но стоит тебе ошибиться хоть в ком-нибудь — хоть в одном-единственном человеке — и ты глазом моргнуть не успеешь, как уже твою собственную сопротивляемость наркотикам начнут проверять самые опытные наши палачи. — Сенна поневоле вздрогнула. — Ты обязан думать не только о себе, Вир. На тебя рассчитывают люди. Все они, — и она обвела жестом панораму города, раскинувшуюся перед ними, — все они рассчитывают на тебя, хотя, быть может, и сами об этом еще не подозревают. Император рассчитывает на тебя, хотя почему-то и не может открыто об этом сказать. — Сенна некоторое время колебалась, но затем все же добавила. — И я рассчитываю на тебя.

Вир вновь с удивлением посмотрел на нее. Он уже много раз встречался с Сенной, они не так уж мало времени провели вместе… Но сейчас он словно видел ее в первый раз.

— Я… не подведу тебя, — сказал он, и голос его при этом почему-то охрип.

Сенна пользовалась своей привлекательностью, своей жизнерадостностью как коварным приемом, заставляющим людей разговориться. Особенно хорошо это удавалось ей при общении с Пионерами Центавра, каждый из которых видел в Сенне возможное ценное приобретение, и потому сам старался привлечь ее внимание. В самом деле, безвременно погибший Трок дошел даже до того, что решился взять ее к себе в жены, но свадьбу не одобрил император, и в конце концов разговоры о ней улеглись…

— Это ведь ты, — внезапно сказала она. — Ты взорвал казармы Пионеров Центавра и убил Трока.

Вир отвел взгляд в сторону. И это сказало Сенне больше, чем любая речь.

Некоторое время они молчали, а затем Сенна протянула руку и накрыла ладонь Вира своей ладонью.

— Должно быть, тебе было очень трудно, Вир.

— Это был не я, — сказал он бесцветным голосом. — Это был кто-то… кого я не знаю.

— Но я думала…

— Мы на войне, Сенна. А на войне все становятся другими, совсем не теми, кем они привыкли себя считать. Совсем не теми, кем они хотели бы быть… Они становятся такими, что когда настанет мир, все захотят забыть о том, кем они были. Вот и я… я очень хочу забыть того человека, который убил Трока. Очень.

Сенна понимающе кивнула, и в ответ ладонь Вира неожиданно повернулась и крепко сжала ее руку. Их пальцы переплелись, и несмотря на охватившую их дрожь, Сенна почувствовала в этом пожатии необычную силу.

Сенна и сама не могла понять, что двигало ею, но она вдруг склонилась, обхватила ладонями лицо Вира и поцеловала его. Никогда в своей жизни Сенна еще никого не целовала столь искренне. В первый момент Вир рефлексивно попытался отдернуться, но затем, справившись со смущением, позволил себе насладиться сладостью этого мгновения, жадно ответив на ее поцелуй своим. Когда, наконец, губы их разъединились, Вир в изумлении посмотрел на Сенну.

— Мне… не следовало так поступать, — начал было он извиняться.

— На случай, если ты не заметил, Вир, это я так поступила, а не ты, — мягко возразила Сенна. Она даже почувствовала себя слегка смущенной от собственной наглости, хотя и понимала, что это неправильно. — По крайней мере, инициативу проявила я.

— Но я… Я слишком стар, чтобы быть твоим… твоим…

— Любовником? — Сенна вновь поразилась своей смелости. Она не могла поверить, что ее уста произнесли это слово. И в то же время чувствовала необъяснимую радость, что слово все-таки было произнесено.

Вир долго смотрел на нее, а затем сам проявил инициативу. Губы Сенны, все ее тело обмякли в его объятиях. Когда их губы, наконец, разъединились, Вир взял Сенну за подбородок и с нежностью и печалью взглянул в ее глаза.

— Быть может, в следующий раз, — сказал он. — Быть может, в следующей жизни. Сейчас я иду по пути столь темному, что даже сам не вижу, куда приду в конце концов. И потому не могу брать на себя ответственность за другого человека.

— Я смогу пройти этот путь рядом с тобой.

— Будет лучше, если ты станешь держаться поодаль. Потому что этот путь имеет обыкновение разветвляться… И если я выберу неправильный поворот, то могу рухнуть в пропасть… И я не могу допустить, чтобы ты рухнула вместе со мной. Я не смогу жить, если буду опасаться этого… как бы мало ни оставалось мне жить, но это так.

Слова причиняли боль Сенне, но разумом она понимала, что Вир прав. Или, по крайней мере, понимала, что слова Вира правильны для него, и что ей не найти аргументов, чтобы разубедить его.

— Ты уверена, что Лондо знает? Насчет меня, я имею в виду, — неожиданно спросил Вир, вновь внезапно меняя тему. — И что Лондо никому не сказал?

— Если бы он сказал кому-нибудь… кому угодно… Как ты думаешь, был бы ты сейчас на свободе? — Резонно спросила Сенна.

— Наверно, нет. Скорее всего, моя голова была бы на той же высоте, что и голова бедняги Рема. Сколько же еще, Сенна? Сколько еще хороших и храбрых людей погибнет, прежде чем все кончится?

— Вир, ты не всесилен. Делай все, что в твоих силах, какими бы они ни были, а об остальном моли Великого Создателя. Пусть он даст тебе столько сил, сколько нужно, чтобы не свернуть с пути и дойти до конца.

— Хотел бы я знать, на чьей вообще стороне Великий Создатель, — мрачно сказал Вир. — Ведь Дурла и его соратники столь же истово верят, что действуют ради блага Примы Центавра, как и я. Но мы с ними не можем быть правы одновременно.

— Возможно, — задумчиво сказала Сенна, откидываясь на спину, — вы все-таки правы оба.

Вир удивленно посмотрел на нее.

— Как это может быть, чтобы мы оба были правы?

Сенну, в свою очередь, удивило, как это он может задавать подобные вопросы.

— А разве это не очевидно?

— В данный момент, нет.

— Тебе предначертана судьба, Вир. Это видно с первого взгляда на тебя.

— Каждому существу предначертана своя судьба, — рассеянно ответил Вир.

— Да, но у тебя не просто судьба. У тебя Великая Судьба. Я ясно вижу это. Наш народ настолько нуждается в тебе, что ты даже сам этого не представляешь. И возможно, Великий Создатель вдохновил Дурлу лишь потому, что на самом деле рассчитывает на тебя. Ему нужно выковать из тебя человека, способного привести Приму Центавра к ее будущему. И для этого тебе нужно вступить в поединок с действительно великим противником… И в качестве такого противника Великий Создатель избрал Дурлу.

Вир уставился на нее.

— Ты хочешь сказать, что люди сражаются и умирают… Что миллионы могут погибнуть, если Дурла осуществит свои планы… только для того, чтобы в конечном счете я смог собрать осколки?

— Пожалуй, можно и так сказать.

— Лучше так не говорить. Меня от одной только мысли в дрожь бросает. Если таковы намерения Великого Создателя, то он, наверно, безумец.

— А почему бы и нет? — с вызовом спросила Сенна. — Ведь, в конце концов, он создал нас по своему образу и подобию… и посмотри, сколько ужасов мы натворили, мы, центавриане, как раса. Разве можно после этого говорить, что мы не безумны?

— Твои слова, — сказал Вир, — ужасающе похожи на правду.

* * *

Они шли вместе по дворцовым коридорам, мило болтая о таких предметах, разговор о которых не мог иметь никаких последствий ни для кого из них. Это была очень приятная перемена по сравнению с тем, о чем они говорили раньше.

В один из моментов Вир отпустил шутку, которую Сенна нашла особенно забавной, настолько, что не смогла не рассмеяться, и остановилась, чтобы успокоиться и принять чинный вид. Вир тоже остановился, дружелюбно осклабившись, и Сенна взяла его за руку.

— Так, так, так! Похоже, вы уже подружились, как я погляжу?

Сенна и Вир обернулись одновременно, по-прежнему держась за руки.

К ним приближался Дурла своей обычной чванливой походкой. С ним рядом шла женщина, и Сенна могла лишь предположить, что это Мэриэл, потому что лицо женщины скрывала вуаль. Это было крайне странно… единственными на Приме Центавра женщинами, носившими вуаль, были легендарные телепаты, которые когда-то повсюду сопровождали императора. Этот обычай, однако, умер со смертью императора Турхана. Картажа, вступив на трон, первым делом заявил, что не потерпит рядом с собой женщин, которые без труда могут заглянуть в его разум, и приказал убить их всех. Эти телепатки стали первыми, но далеко не последними жертвами его кровавого правления.

Несмотря на вуаль, Сенна почувствовала, как впивается в нее взгляд Мэриэл, и невольно отпустила руку Вира, почувствовав себя чуть ли не провинившейся перед ней в чем-то.

— Я уже довольно давно знаком с Леди Сенной, — спокойно ответил Вир… пожалуй, нарочито спокойно. — Она для меня все равно что любимая племянница.

Сенна кивнула, подтверждая его слова.

— Ну, конечно, — сказал Дурла, вежливо улыбаясь. — О, Сенна, вы конечно помните Мэриэл. Она для меня все равно что любимая жена. Поприветствуй их, Мэриэл.

— Приветствую вас. — Голос Мэриэл был настолько тихим, что ее слова с трудом можно было разобрать.

— Откинь свою вуаль, дорогая. Так им не расслышать тебя.

— Я… не хотела бы…

— Разве я сказал тебе, что могу прислушаться к твоим желаниям? — спросил Дурла столь резким тоном, что Сенна едва не подпрыгнула. Она посмотрела на Вира, но у того на лице сохранялось выражение вежливого любопытства, не более. — Откинь вуаль и поприветствуй наших визитеров как полагается. — Дурла повернулся к Виру с извиняющимся выражением на лице. — Леди Мэриэл была несколько грубовата с вами, возможно из-за того, что не могла забыть, как вы уступили ее мне. Но я терпеть не могу грубости. Не так ли, Мэриэл. — Слова Дурлы прозвучали не как вопрос, а как утверждение.

— Да, муж мой. Вы терпеть не можете грубости. — Ответила Мэриэл. А затем взяла ладонью край вуали и отвела ее в сторону, так, что Вир и Сенна смогли увидеть ее лицо.

Сенна ахнула. Она сразу же пожалела, что не смогла сдержаться, но подавить эту непроизвольную реакцию оказалось выше ее сил, потому что лицо Мэриэл было разбито и покрыто кровоподтеками.

Вир схватил Сенну за плечо, тоже непроизвольно. Он вцепился в него так сильно, что Сенне стало больно.

— Что… случилось? — только и сумел выдавить из себя Вир.

— Она такая неуклюжая, наша Мэриэл, — сказал Дурла голосом, в котором сквозила забота о жене. — Она просто споткнулась, если мы позволим себе поверить ее собственным словам. — Это прозвучало как ремарка, которую Дурла тщательно отрепетировал, стремясь добиться, чтобы ответ на неизбежный вопрос звучал надменно, чопорно и двусмысленно.

— Мне следует быть более осторожной в будущем, — призналась Мэриэл, и теперь ее глаза обратились на Вира. Ее взгляд перескакивал то на Вира, то на его спутницу, и Сенна увидела в этом взгляде такую душевную боль, которую она не могла себе даже вообразить.

Внезапно Вир начал надвигаться на Дурлу, и Сенна сообразила, что если она немедленно не предпримет что-нибудь, то случится непоправимое. Из такой конфронтации нельзя выйти победителем. Ведь Дурла долго и упорно обучался солдатскому ремеслу. Конечно, это было давно, но навыки остались. Он оставался грозным противником. Но даже если бы Вир, обуянный пожаром ярости, смог бы превозмочь Дурлу и избить того до бесчувствия, а именно таковы, судя по всему, были его намерения, тогда все его претензии на будущее пойдут под откос. Еще до наступления ночи худшие кошмары Сенны могли стать явью, и Вир окажется в тюрьме, накачанный наркотиками.

Сенна громко вскрикнула и скрючилась от «боли», пытаясь привлечь внимание Вира, пока он не сделал роковой шаг. Вир оглянулся на нее, сконфузившись.

— Что не так?

— Что-то вроде… внезапных колик. Вир, пожалуйста… Не будешь ли ты столь любезен, чтобы проводить меня в мою комнату?

Мэриэл тем временем вновь накинула на лицо вуаль. Дурла смотрел на Сенну с выражением безграничного сострадания.

— Позаботься о ней, Вир. Уж я-то давно ее знаю. Я помню ту пору, когда мы все звали ее Юная Леди. Какой замечательной женщиной стала она теперь. Да, Вир, позаботься о ней, как следует позаботься. А мне следует позаботиться об обеде в обществе своих министров.

— Может быть… — Вир с трудом сохранял самообладание, и голос его звучал слегка придушенно. — Может быть… Леди Мэриэл следует… следует отдохнуть… как вы полагаете?

— О, нет, — беззаботно ответил Дурла, — нет, совсем нет. Когда приобретаешь такой трофей, как Леди Мэриэл, всегда хочется похвастаться им перед всеми, даже если она и выглядит в данный момент не лучшим образом. А для нее нет ничего превыше стремления во всем угождать желаниям своего мужа. Разве не так, любовь моя?

— Как… вы сказали, так оно и есть, любовь моя, — ответила Мэриэл, и голос ее казался голосом ожившего мертвеца.

— Ну вот, видите? Желаю вам приятнейшего времяпрепровождения сегодняшним вечером, — улыбаясь, сказал Дурла. — И позаботьтесь о Сенне, Посол… мы все столь ценим ее.

Сенна железной хваткой держала Вира за локоть, и удивлялась самой себе… она и не ожидала найти в себе столько силы. Но отчаяние часто рождает способности к отчаянным усилиям.

Дурла направился дальше по блистающему дворцовому коридору, и блеск, казалось, меркнул при его приближении. Мэриэл мельком оглянулась однажды, но вуаль не позволила Виру и Сенне заметить, какое выражение было при этом у нее на лице. Впрочем, Сенне казалось, что она догадывается, какое.

— Этот… мерзавец! — выпалил Вир, словно сплюнул. — Как… Как он мог…

— Могу сказать тебе, как, — с мрачной уверенностью ответила Сенна. — Просто Мэриэл выпало несчастье оказаться его единственной слабостью.

— Чем, чем?

— Его слабостью… По крайней мере, в глазах других. Так я слышала от некоторых, самых болтливых Пионеров Центавра. И, очевидно, Дурла решил продемонстрировать всем и каждому, что у него нет слабостей.

— Понятно. Раз он так обращается со своей любимой, то оппонентам тем более не приходится рассчитывать на снисхождение.

— Ни на какое.

Вир мрачно кивнул в знак понимания. Ему явно хотелось еще что-то сказать, но он вовремя спохватился. И это было, наверно, очень мудро. Потому что если Сенна чему-нибудь и выучилась за эти годы, так это тому, что так или иначе, но во дворце повсюду имеются уши. Она не понимала до конца, как это может быть… Но это было так.

— Не сказать ли нам императору? — предложила она.

— Лондо? — Вир мрачно усмехнулся. — Он же развелся с ней. Мэриэл пыталась убить его. Он и пальцем не шевельнет ради нее. Может, от души посмеется над нашим рассказом… И этого-то я уж точно не смогу перенести. Так что лучше уж нам не трезвонить об этом. — Он снова посмотрел в сторону, куда ушла Мэриэл, и лицо у него стало трагическим. — Я никак не думал, что он… Если бы я знал, я бы никогда…

— Ты бы никогда что? — спросила Сенна с искренним удивлением.

— Ничего, — ответил Вир после минутного колебания. — Не имеет значения.

Про себя Сенна твердо решила, что непременно упомянет о состоянии Мэриэл в разговоре с императором, когда Вира не будет поблизости. Вслух, однако, она начала вновь говорить:

— Вир…

— Это не имеет значения, — повторил Вир, перебивая ее. — Что сделано, то сделано, и назад ничего вернуть нельзя… И неважно, насколько сильно нам бы этого хотелось. — Он нежно пожал руку Сенны и продолжил. — Давай пойдем на обед к Лондо. Лучше не заставлять императора ждать еще дольше, он и без того уже заждался нас.

Выдержки из «Хроник Лондо Моллари».

Фрагмент, датированный 23 сентября 2275 года (по земному летоисчислению)

Впервые за долгое время, мне сегодня было весело. Я сорвал совещание, которое проводил у себя Дурла… напомнил ему, кто здесь главный, пусть даже это в конечном счете и не пойдет мне на пользу… А затем пережил очень волнительное происшествие, результатом которого явилась самая неожиданная встреча с давним знакомым.

Я изнурен треволнениями сегодняшнего дня и потому не буду вдаваться в детали. Может, завтра. Надеюсь, что даже моя ненадежная дырявая память сможет продержаться до завтра.

Ну, а если нет… Я на всякий случай зафиксирую здесь фразу, которая больше всего врезалась мне в память, только потому, что это выражение Дурлы, на мой взгляд, просто бесценно. Один только взгляд на его лицо, в тот момент, когда его рот выплевывал эти слова, которые абсолютно не соответствовали выражению его лица:

— Иммммператор, — сказал Дурла, растянув первую же согласную настолько, что казалось, его мычание продлится вечно. — Как… мы рады такой неожиданной встрече с вами…

 

Глава 7

— Иммммператор… Как… мы рады такой неожиданной встрече с вами…

Произнося эту фразу, Дурла с раздражением чувствовал, как кровь отливает от его лица. Впрочем, он довольно быстро взял себя в руки и поднялся навстречу императору. Помимо Дурлы, за столом сидели Министр Развития Кастиг Лионэ, Министр Информации Куто и Министр Духовности Валлко. Кроме того, с ними был Генерал Рийс, обращаясь к которому, Куто — в своей обычной громкой и замечательно самоуничижительной манере — настаивал, чтобы тот не вставал.

— Сидеть за столом гораздо проще, чем на диете, — Куто хмыкнул и похлопал себя по более чем солидному животу.

Нельзя было назвать Рийса толстым. Но он в целом казался таким большим и широкоплечим, что на его фоне даже Куто выглядел маленьким, что естественно в высшей степени радовало Министра Информации.

— Мне кажется, это ваш первый визит в Вертикаль Власти, если я не ошибаюсь, Ваше Величество, — продолжил Дурла. — Добро пожаловать, добро пожаловать. Министр Лионэ был столь любезен, что обустроил эту комнату специально для проведения совещаний министров. Надеюсь, вы найдете, что все они отвечают вашим требованиям.

Генерал Рийс находился в дальнем конце стола, и он уже встал, предлагая свой стул императору. Лондо, рядом с которым находился неотлучный Дунсени, кивнул в знак признательности и занял предложенное ему место. Он оглядел сидевших за столом, кивнул головой еще раз, приветствуя всех, и затем откинулся на стуле со слегка рассеянной улыбкой на лице.

— Ваше Величество? — спросил Дурла.

Лондо продолжал молчать до тех пор, пока Дунсени не коснулся слегка его плеча, и только тогда, похоже, пришел в себя.

— Да. Приятно меня видеть. И приятно, когда меня видят. Мне начало казаться, что последнее время это случается нечасто. — Лондо склонился вперед и сказал конспираторским тоном. — Я поднял такой переполох, знаете ли, пока шел сюда. Люди на улицах останавливались и указывали пальцами, перешептываясь между собой. «Неужели это он?» — спрашивали они. — «Это император? А я думал, он уже умер!»

Лондо от души рассмеялся над этим предположением, и продолжал смеяться, пока смех не превратился в жуткий, каркающий кашель. Полминуты ушло у него на то, чтобы справиться с приступом, и в эти полминуты министры, сидевшие за столом, неловко переглядывались между собой.

Наконец, Лондо пришел в себя. Дунсени заботливо промокнул платочком углы губ императора.

Дурла поверить не мог, что старинный слуга по-прежнему сопровождает Лондо. Дунсени сумел пережить всех представителей Дома Моллари, при которых он поступил на службу в эту семью. Казалось, он несколько похудел и посерел, но не стал менее эффективен в своей заботливости и в исполнении своих обязанностей. На некоторое время Трок подменил Дунсени, в целях обеспечения постоянного наблюдения за поведением императора, но Трок плохо кончил. И Лондо твердо настоял, чтобы к нему вернули Дунсени, а Дурла, решительно шагая вперед в осуществлении своих планов, пришел к выводу, что будет ошибкой тратить силы на споры по этому поводу. Дело того не стоило.

— Мои извинения, Министры. Старость не всегда радость.

— Но старость все же лучше, чем иная альтернатива, Ваше Величество, — громогласно провозгласил Куто.

Лондо резко взглянул на него и спросил:

— Неужели?

Ответить на это, похоже, было нечего, и Куто даже и пытаться не стал что-нибудь придумать.

Лондо перевел взгляд на Лионэ.

— Министр… Где вы заработали такой шрам на своем горле?

Рука Лионэ автоматически метнулась было к горлу, но он вовремя одернул себя. Не глядя на Дурлу, он ответил:

— Несчастный случай, Император. И не более.

— Вот как. Очень неприятное происшествие. Я слышал от Дунсени, что последнее время по дворцу пошла прямо-таки какая-то эпидемия неуклюжести. Ваша жена, как я слышал, тоже пострадала от внезапного припадка, — сказал Лондо, резко переведя свой взгляд на Дурлу. — Как странно. Когда она была моей женой, она была самой грациозной и ловкой из всех женщин, которые считались моими женами. Меня удивляет, что на нее могли так вдруг навалиться несчастья. Быть может, возраст был к ней не более милосерден, чем ко мне, а?

Что-то во взгляде Лондо, устремленном на Премьер-министра, пришлось Дурле совсем не по душе. Он прокашлялся несколько громче, чем полагалось по правилам хорошего тона, и сказал:

— Ваше Величество… вы так и не соблаговолили сообщить нам цель вашего визита…

— Цель. Ах, да. Я так понимаю, Дурла, что это совещание было созвано с целью обсудить текущее состояние подготовки к предъявлению Центаурумом требований о возвращении нашего великого и славного наследия — скорее всего, ценой многочисленных мертвых тел всех тех, кто будет стоять на нашем пути.

— Можно поинтересоваться, Ваше Величество, кто вам обо всем этом рассказал?

— Конечно можно. Генерал Рийс.

Ошеломленный Дурла повернулся к Генералу. Рийс без тени смущения встретил его взгляд.

— Его Величество задал мне вопрос, — пояснил Генерал. — Он мой император, верховный правитель этого мира и главнокомандующий нашей армией. Если он задает мне вопросы о готовности наших вооруженных сил, естественно, я обязан предоставить ему правдивый отчет.

— О. Простите мне мое удивление, Генерал… Но вы не проинформировали меня о том, что император задавал подобные вопросы.

— Вы не спрашивали меня об этом, Министр.

Дурла проклял себя. Как это типично для Рийса. Он был блестящим тактиком и не ведающим страха командиром военного флота. Но у него была склонность к тому, чтобы больше делать и меньше говорить, что, как правило, оказывалось к выгоде Дурлы. Формально Генерал и сейчас ничего не нарушил. Он и в самом деле обязан был, в соответствии с присягой и историческими традициями военных его ранга, отвечать первым делом, и прежде всего, лично императору, и не обязан был докладывать о таких встречах кому бы то ни было… даже Премьер-министру. Если Дурла делал слишком большой акцент на значимости своих действий, теперь это громко аукнулось ему.

— Ваше Величество, — осторожно начал Дурла. — Это очень деликатные и тонкие вопросы. Я бы очень просил вас в будущем адресовать их только через мой офис.

— Вы собираетесь диктовать мне условия, Дурла? — спросил Лондо.

В тоне, каким это было сказано, присутствовала скрытая угроза, которую Дурла моментально распознал. Внезапно он пожалел, что не предпринял шагов по смещению Лондо еще много лет назад. Несомненно, военные поддерживали Дурлу. Об этом и вопросов не было, и кроме того, непоколебимую лояльность к нему демонстрировали те, кто помнил Дурлу с давних времен, когда, будучи на одной с ним ступени по чину, они могли считать себя его приятелями. Они числили Дурлу своим человеком. Но в то же время старшие офицеры и высший командный состав, люди, подобные Рийсу, продолжали оказывать высочайшее почтение к посту императора. Даже действия таких ненормальных, как Картажа, не уменьшили рвения военных быть опорой того, кто занимает высший пост в иерархии власти Примы Центавра, кто бы на этом посту ни оказался. И у Дурлы не было ни малейшего желания пытаться поколебать приверженность Рийса или любых других высших офицеров этой традиции. Поскольку он не видел надежных способов гарантировать, чтобы в случае исчезновения императора их выбор обратился в нужную сторону… И поскольку в своих мечтах он самого себя видел в белом мундире.

И потому Дурла напустил на себя дежурную улыбку, и убежденно сказал:

— Конечно, нет, Ваше Величество. Вы есть Прима Центавра. Я в состоянии диктовать вам свои условия не в большей мере, чем приказывать солнцу, в какой стороне ему следует подниматься на рассвете.

— Не надо недооценивать себя, Первый Министр. Я нимало не сомневаюсь, что стоит вам только захотеть, и вы в самом деле добьетесь, чтобы солнце вставало на западе, и вы могли бы спать, нежась в его лучах.

Это замечание вызвало сдержанный смех у присутствующих. Дурла в ответ на эту небольшую шутку в свой адрес дружелюбно кивнул.

— Мы завершаем создание грандиозного военно-промышленного комплекса, Первый Министр, — продолжал Лондо. — На мой стол попадает много документов, на которых я должен поставить свою подпись и печать. Я продолжаю ставить на них свою подпись, в знак поддержки ваших начинаний. Поскольку я — как и вы — верю в грядущее величие Примы Центавра. Хотя, конечно, я сомневаюсь в том, что смогу выразить это свое мнение столь ярко и вдохновенно, как Министр Валлко.

— Для меня большая честь услышать столь лестную оценку из ваших уст, Ваше Величество, — сказал Валлко. — Я всегда чувствовал, что наши позиции в чем-то дополняют друг друга. Вы заботитесь о телах наших сограждан… а я об их духе.

— Хорошо сказано, Министр, хорошо сказано, — ответил Лондо, и неожиданно энергично постучал пальцем по столу. — И поскольку ваша работа непосредственно затрагивает тела наших сограждан, о которых я призван заботиться, я желаю знать, к чему мы в данный момент пришли.

— Но это… затрагивает слишком многих, Ваше Величество.

— Отлично. Тогда тем более это не может не затронуть и меня.

Дурла начал было произносить еще один протест, но вовремя обратил внимание на решительное, упрямое выражение лица императора, и внезапно осознал, что совершенно неожиданно положение дел стало весьма неопределенным. Ему пришлось напомнить себе, что на самом деле не было никакой нужды исключать Лондо Моллари из числа тех, кто входил в круг посвященных. Не похоже, чтобы император был в состоянии сделать хоть что-нибудь, чтобы воспрепятствовать их усилиям. Успешные удары, нанесенные Примой Центавра по различным мирам на внешних границах зоны, контролируемой проклятым Альянсом, лишь разожгли у народа аппетит к завоеваниям. Дурла уже раскрыл шлюзы в плотине, преграждавшей путь народному гневу, и теперь никому, даже самому императору, не хватило бы сил остановить рванувшийся вперед поток.

И уж конечно, сам император тоже не собирался так поступать. В этом Дурла был абсолютно уверен. Он лишь предпринимал попытку сохранить хорошую мину при плохой игре, и не более. Когда Прима Центавра добьется исполнения своего великого предназначения, завоевав остальные миры галактики, Моллари желал бы сам погреться в лучах этой славы. Это понятно. Да и кто бы не захотел? Но народ должен знать правду, и военные — как бы ни подгибались у них всех, подобно как у Рийса, колени при произнесении титула императора — должны знать, что именно видения Дурлы воспламенили народ Примы Центавра, побуждая его идти вперед, к величию и славе. Так что все равно в долгосрочной перспективе стремление Моллари примазаться к величию Дурлы рикошетом ударит по нему же самому. В этом Дурла был уверен. Моллари предстанет перед всеми как немощный позер, каким он, в сущности, и был.

А раз так, то какой смысл сейчас рисковать возможностью потерять таких союзников, как Генерал Рийс и все те, кто за ним стоит, если он — Дурла — все равно хорошо видит безнадежность маневров, предпринимаемых императором?

— Очень хорошо, — просто ответил Дурла.

И приступил к детальному изложению всех последних событий, касающихся военного строительства на Приме Центавра. Он не забыл упомянуть ни один аванпост, действовавший с той или иной степенью секретности, где собирался военный флот Примы Центавра, призванный смести с лица галактики миры Альянса и распространить повсюду безраздельное господство Центаурума.

— Так значит, мы не сломя голову бросаемся в эту авантюру, — тщательно взвешивая слова, сказал Лондо, когда Дурла закончил излагать все детали предстоящей операции.

— Безусловно, нет, Император. Первые удары, которые мы нанесли, служили двоякой цели. Во-первых, мы на деле испытали силу воли членов Альянса, и честно говоря, она нас не впечатлила. Они пребывают в миролюбивой дремоте, наслаждаясь собственным благополучием. Для них теперь наша атака на Нарн стала досадным недоразумением, смутным воспоминанием в лучшем случае. Мы сумели добиться, благодаря тщательно срежессированной кампании, планы которой разработали Министр Лионэ и Министр Куто… — Дурла жестом указал на них двоих, и те в ответ благодарно склонили головы, — …чтобы те дни — в умах членов Альянса — ассоциировались исключительно с безумием Императора Картажи. Вы, Ваше Величество, в их глазах выглядите совсем другим существом.

— Уж конечно, вовсе не таким бешеным, смею надеяться, — несколько насмешливо сказал Лондо. — Так значит, меня воспринимают как сравнительно мягкого, безобидного правителя. Мне кажется, благодаря этому у меня есть шанс получить интересную эпитафию: «Здесь лежит Лондо Моллари, весьма безобидное существо».

Слова императора вызвали смешок у Куто, но он поспешно заставил себя замолчать, заметив, что никому за столом, кроме него самого, было не до веселья.

Нарушив неожиданно возникшую тишину, Дурла продолжил:

— А затем мы сумели проложить себе дальнейший путь, заключая тайные сделки с некоторыми влиятельными персонами в ключевых правительствах Альянса, благодаря чему они… примирились… с нашими атаками на различные миры. Более того, начав эти атаки, мы провели практические испытания маневренности и эффективности наших новых боевых крейсеров, которые уже были собраны к тому времени. Мы рады доложить, что испытания этих прототипов прошли с ошеломляющим успехом.

— Великолепно, — кивнул Лондо. Голова Дунсени также склонилась в знак согласия.

— Но кое в чем боевые характеристики этих кораблей еще могут быть улучшены, — взял слово Генерал Рийс. — Вопросы маневренности, правильное распределение энергетических ресурсов по видам вооружения. Проблемы, которые не слишком важны при атаках на малые, относительно беззащитные миры. Но эти проблемы могут приобрести критическое значение, когда дело дойдет до битвы с более могущественными членами Межзвездного Альянса.

— Не следует думать, что мы упустили из виду эти вопросы, Ваше Величество, — поторопился уверить его Лионэ. — В моем распоряжении масса ученых, технических специалистов, которые занимаются всеми частностями, на которые указал нам Генерал и его штаб. Ничто не будет оставлено на волю случая.

— Я давно обнаружил, Министр, что «случай» обладает великолепным чутьем, отыскивая те «частности», которые мы все-таки оставили на его волю, и имеет привычку вмешиваться в наши дела по своей прихоти. — Лондо задумчиво почесал себе подбородок. — Значит, дело дойдет до прямой конфронтации с Альянсом, да? Я понимаю причины, по которым мы обратили свой взор на малые миры… Но не могу сказать, что с энтузиазмом одобряю эти действия. Мне представляется, что это… ниже нашего достоинства, разве не так? Учитывая то величие, которого мы собираемся достичь.

— Суровая правда, Ваше Величество, состоит в том, что атаки Альянса и условия капитуляции низвели нас, и в техническом, и в военном отношении, до младенческого уровня, — сказал Дурла. Рийс взглянул на него так, будто у него было легкое желание ощетиниться, но вслух он так ничего и не сказал. Дурла тем временем продолжал: — И в результате, мы вынуждены заново учиться ходить, прежде чем станем бегать, как раньше. В этом у нас нет выбора.

— Но все это лишь ненадолго, Ваше Величество, — вступил в разговор Валлко. — Нет более четкой записи в книге судеб, чем та, что предрекает, как великая Республика Центавра будет простирать свою длань к звездам и сжимать их в своем кулаке.

Эти слова, к удивлению Дурлы, похоже, заставили Лондо слегка вздрогнуть.

— Какие-нибудь проблемы, Ваше Величество?

— Нет. Никаких проблем, — поспешил заверить его Лондо. — Просто… неожиданное напоминание… о картине, увиденной мною в далеком прошлом… О видении… в котором было именно это. Я думаю, Валлко, вы и в самом деле абсолютно правы.

— Конечно, он прав, Ваше Величество, — решительно подтвердил Дурла. — Для выполнения намеченного графика нам потребуется еще по крайней мере два года, только тогда наш флот будет укомплектован кораблями в необходимой численности. И этот флот будет более чем соответствовать всем требованиям, изложенным Генералом Рийсом и его штабом. Флот, который накроет всю известную часть галактики так, как песчинки покрывают собой побережье на пляже. — Дурла постепенно повышал голос, по мере того, как его все больше захватывало предвкушение воплощения его видений. — И когда наступит нужный момент, мы начнем первую фазу атаки на центральные миры основных правительств Альянса, обрушив войну прямо на их головы. — Дурла отметил, как согласно кивают ему Министры, сидевшие за столом, а взгляд Лондо, устремленный на него, наполняется воодушевлением. — И если наш удар и в самом деле будет достаточно силен, мы иммобилизуем их, и проложим путь для полномасштабного вторжения в их владения, которые останутся беззащитными перед дальнейшей агрессией Примы Центавра.

— Единственная проблема, — осторожно попытался вставить слово Валлко, — кроется в Президенте Шеридане. Этот человек бросил вызов Теням и Ворлонам, и заставил и тех, и других отступить. Многие говорят, что он во всем превосходит обычных людей.

— При всем моем уважении, Валлко, мы определенно во всем превосходим людей, — напомнил ему Дурла. — А раз так, то каждый из центавриан, уж по крайней мере, не уступает ни в чем и самому Шеридану.

Но опасения Валлко не так легко было развеять.

— Говорят, что он не может умереть. Или что он уже мертв.

И тут с дальнего конца стола раздался шепот Лондо:

— «Ты не должен убивать того, кто уже мертв».

Сидевшие за столом обменялись недоуменными взглядами.

— Ваше Величество? — подсказал Дунсени.

Лондо поднял взгляд на Дунсени и заставил себя улыбнуться.

— Просто… вспоминаю голоса прошлого, Дунсени. В моем возрасте всегда получаешь удовольствие, когда удается что-нибудь вспомнить. Впрочем, ты намного старше меня, а между тем никогда ничего не забываешь. Как такое получается?

— Просто в моем возрасте, Ваше Величество, остается все меньше вещей, о которых стоит помнить.

Этот обмен мнениями вызвал оживление среди Министров, позволив несколько разрядить атмосферу.

— Шеридан — это всего лишь человек, — напомнил всем Дурла, возвращая разговор в прежнее русло. — Давайте не будем забывать, что он прошел через три величайшие кампании: война Земли с Минбаром, Война Теней и его собственная кампания против правительства Земли. И давайте не будем забывать, чем закончилась каждая из этих кампаний, — и Дурла начал отсчитывать на пальцах. — Минбарцы добровольно капитулировали; Ворлоны и Тени добровольно отступили и покинули известную нам часть Вселенной; а его главный смертельный враг на Земле, тогдашний президент Земного Содружества, был настолько пессимистичен при оценке собственных сил, что просто покончил с собой, не дожидаясь исхода сражения. Шеридан еще ни разу не бывал в положении, когда ему противостоит враг, который не собирается перед ним отступать. А у нас именно такая ситуация. Кто из здесь присутствующих готов отступить перед ним? Кто из вас готов сказать мне, что, если Джон Шеридан потребует от вас капитуляции, вы действительно капитулируете?

Генерал Рийс опередил всех со своим ответом.

— Лучше смерть.

И все за столом согласно закивали.

— Так что, когда вся мощь Республики Центавра обрушится на него, Шеридан окажется в ситуации, совершенно неведомой ему дотоле, — подытожил Дурла.

— Но люди так не думают, — возразил Куто.

— Люди? Ты хочешь сказать, наш народ считает по-другому?

— Я не говорю, что они не поддерживают вас, Первый Министр, — поспешно пояснил Куто, на которого устремились теперь взгляды всех сидевших за столом. — Но Министр Валлко прав. Люди радуются нашим достижениям и во всеуслышание заявляют о своей поддержке… Но если судить по приватным беседам, как следует из докладов моих источников, они по-прежнему боятся Шеридана.

— Мы не можем допустить этого! — воскликнул Дурла. — Это очень тревожный сигнал о состоянии умов наших граждан… и этим стоит заняться незамедлительно. Незамедлительно! Куто, немедленно организуйте прямой эфир для моего публичного выступления. Немедленно, вы слышите! Лионэ, Валлко, помогите ему!

Все собравшиеся за столом Министры были застигнуты врасплох столь внезапной переменой атмосферы, царившей на заседании, и той резкостью, с которой изменилось настроение Дурлы. Но все они без промедления ринулись исполнять его приказы. Лондо ничего не сказал, в молчании наблюдая за происходящим.

Прошло, казалось, всего несколько секунд, а Дурла и Лондо уже стояли на балконе одного из нижних этажей Вертикали Власти. В этом здании не было окон, что подчеркивало его мистический облик. Но, тем не менее, имелся балкон, единственный балкон, на наличии которого настоял сам Дурла именно в предвидении возможности оказий, подобных нынешней. Расположение Вертикали Власти было выбрано очень удачно, поскольку у ее подножия постоянно шумела людская толпа, состоявшая из тех, кому требовалось просто пройти мимо, чтобы поскорее попасть куда-то по своим делам.

Когда Дурла заговорил, его голос прогремел по всему городу, благодаря многочисленным скрытым громкоговорителям. Но этого мало, его многократно увеличенный голографический образ возник во всех уголках Примы Центавра, разнося его слово вдаль и вширь, по всей планете. Люди в противоположном полушарии были разбужены посреди ночи внезапным вторжением Первого Министра Дурлы. Лондо, стоявший бок о бок с Дурлой, почему-то в проекцию не попал. Перед людьми предстал лишь исполинский образ Дурлы, в точном соответствии с давними мечтами Премьер-министра.

— Только что я услышал мнение, — голос Дурлы эхом отзывался от стен окружавших площадь домов, и глаза тысяч людей, собравшихся внизу, устремились вверх, на него, — будто в наше время, когда Прима Центавра возвращает себе былую славу, многие боятся репрессалий со стороны Джона Шеридана. Многие думают, что этот человек, создавший Альянс, представляет собой угрозу нашему миру! Что предпринятые нами в последнее время успешные действия по расширению пределов наших владений вскоре наткнутся на сопротивление, и мы, как и многие до нас, капитулируем перед Президентом Шериданом, просто потому, что он попросит нас об этом! И в самом деле, почему бы и нет? Минбарцы капитулировали. Ворлоны капитулировали. Тени капитулировали. Почему же нам не капитулировать?

И он услышал снизу, с площади, именно тот ответ, на который и рассчитывал. Кто-то в толпе крикнул:

— Потому что мы центавриане! — и крик этот немедленно подхватили и другие.

— Да! Мы центавриане! — воскликнул Дурла, и в ответ услышал гул одобрения. — И когда другие бросают нам вызов, нашим ответом на любой вызов может быть только победа! Победа любой ценой! Победа, несмотря на все ужасы! Только победа, каким бы долгим и трудным ни был путь к ней! Потому что выбор у нас только один — или победа, или гибель всего нашего мира!

— Победа! — взревела толпа.

— И мы победим! — ответил ей Дурла. — Мы пойдем до конца! Мы будем сражаться в пустоте космоса; мы будем сражаться на поверхности планет; мы будем сражаться в гиперпространстве; мы будем сражаться на краю бездны, когда отступить можно будет лишь за Предел. Мы будем сражаться и становиться увереннее в своих силах; и силы наши будут расти. Мы защитим наш родной мир, чего бы нам это ни стоило. Мы будем биться среди астероидов; мы будем биться в туманностях; мы будем шествовать среди звезд, и мы — никогда не капитулируем!

Рев толпы стал уже просто оглушительным, и казалось, он не утихнет никогда. Он пьянил Дурлу, который впитывал его в себя, словно губка, наслаждаясь восторгом толпы. Он отступил с балкона внутрь лишь для того, чтобы получить поздравления своих министров.

— Здорово! Просто великолепно! — провозгласил Куто, и все остальные эхом повторили восхваления.

И только Лондо, похоже, решил выждать паузу.

— Скажите мне, Дурла… Как вы думаете, какой будет реакция Шеридана, когда до него дойдут известия об этом вашем выступлении? Вас не беспокоит, что ваша патетическая речь может подвигнуть его нанести упреждающий удар?

— Нет, Ваше Величество, не беспокоит, — твердо ответил Дурла. — Если он и его драгоценный Альянс не стали атаковать нас за наши деяния, то уж тем более они не станут атаковать нас за наши слова. Они решат, что мы просто клацаем зубами, и не более. Но наши люди, народ Примы Центавра — они знают, что у нас дела не расходятся со словами. Они поймут и запомнят, и когда придет время…

— Они будут знать, что мы никогда не капитулируем, — закончил за него Лондо.

— Совершенно верно, Ваше Величество.

— Будем надеяться — хотя бы ради вашего же блага — что Президент Шеридан и в самом деле именно так все и видит, — сказал Лондо.

Восторженные вопли снаружи продолжались, и Дурлу почти не огорчало даже то, что люди на площади выкрикивали имя Моллари с не меньшим энтузиазмом, чем имя Премьер-министра. А затем он и вовсе успокоился, напомнив себе, что люди на площади — это лишь ничтожная частичка населения. А повсюду на планете видели во время этой трансляции Дурлу, и одного только Дурлу. И это было правильно, именно так и должно быть. Пусть народ выкрикивает имя Моллари вместе с его именем, раз уж так им нравится. В конце концов они все равно поймут, кто на самом деле заправляет делами.

Было время, когда Дурле казалось, что никто и никогда не признает его заслуг в достижениях Примы Центавра и не распознает его внутреннего величия. Но те дни остались далеко в прошлом. Теперь он может позволить себе быть великодушным и поделиться с другими сладостью народного поклонения. Ведь сейчас с каждым днем Моллари выглядит все более старым и дряхлым. Конечно, иногда случаются периоды бодрости, но в целом с каждым месяцем его кашель становится все более и более резким. А это есть признак более глубоких, более серьезных перемен в здоровье императора. По каким-то причинам, Моллари, похоже, не желал обращаться за помощью к медикам. И Дурла определенно не собирался перечить ему в этом вопросе.

Крики становились все громче и громче.

— Ваше Величество, они вызывают нас, — сказал Дурла, отвешивая императору низкий поклон, который в данной ситуации мог показаться легкой насмешкой. — Вернемся ли мы на балкон, чтобы воздать должное их поклонению?

— У меня никогда не было ни малейшего желания, чтобы мне поклонялись, Первый Министр, — сказал Лондо с ноткой веселости в голосе. — Но если это порадует вас… — и он жестом пригласил Дурлу выйти вместе с ним на балкон. Они выступили наружу и замахали руками, приветствуя толпу. Разрозненные крики перешли в дружное скандирование их имен, вознося их к небу, так, чтобы сам Великий Создатель взял эти имена себе на заметку.

И тут прозвучал выстрел.

Выдержки из «Хроник Лондо Моллари».

Фрагмент, датированный 24 сентября 2275 года (по земному летоисчислению)

Поначалу я ничего не расслышал, поскольку крики толпы были просто оглушительны. Точно так же не заметил я и вспышки. Вместо этого я почувствовал, будто что-то острое прикоснулось к моему лбу. Я поднял руку, чтобы проверить, что же это могло быть, и когда после этого поднес руку к глазам, оказалось, что она стала розовой от крови. И лишь затем я услышал некий звук, скорее всего, вызванный рикошетом, или чем-то, ударившим неподалеку, а затем и второй.

Прежде чем я успел еще что-либо подумать или почувствовать, телохранители уволокли меня назад в комнату. Дурлу также поспешно утащили с балкона, и Генерал Рийс лично склонился над головой Дурлы, дабы убедиться, что тот не ранен. Внизу люди продолжали выкрикивать овации; они не поняли еще, что произошло.

— Императора застрелили! — закричал один из гвардейцев.

Прямо передо мной мгновенно вырос Дунсени. Он говорил громко и решительно, тоном, не терпящим возражений, какой может быть только у очень старого и мудрого человека.

— Отойдите. Дайте мне осмотреть его.

Как ни странно, гвардейцы прекратили тащить меня, и Дунсени проинспектировал мой лоб с видом опытного хирурга.

— Его не застрелили, — поморщившись, объявил он, и трудно было сказать, то ли в его голосе прозвучало раздражение на тех, кто объявил меня застреленным, то ли огорчение от того, что это оказалось не так. Дунсени вынул платок и осторожно приложил его к ссадине, останавливая кровотечение, которое и без того уже почти прекратилось. — Нет следов ожога, — с видом знатока сказал он. — Это всего лишь порез. Выстрел ударил выше или рядом с ним, отколол осколок от стены здания, и уже этот камешек и поранил голову императора. Видите? Кровотечение уже остановилось.

— Я не удивлен, — проворчал я. — Кровь притекает сюда, вверх, только ради мозга, а я к этому органу последнее время нечасто обращался.

Генерал Рийс тем временем уже рявкал приказы моим гвардейцам и своим собственным охранникам. Хотя его полномочия позволяли командовать только этими последними, все внимали каждому оброненному им слову.

— Всем вниз! Отыскать стрелявшего или стрелявших! Император и Премьер-министр останутся здесь, пока в округе не будет обеспечена безопасность!

— Толпа просто огромна, Генерал, как мы… — начал было один из его охранников.

Рийс взглянул на него так, что своим взглядом мог бы, наверно, разрезать его на половинки.

— Исполнять! — гаркнул он с такой силой, что его рык едва не сбил беднягу с ног.

В течение следующего часа царила неразбериха, каждые несколько минут поступали все новые донесения, противоречивые и противоречащие друг другу. Дурла, его министры и я вернулись в зал, где ранее проходило совещание, и все беспрестанно размышляли вслух, на ком или на чем могла лежать ответственность за это гнусное нападение на мою священную персону. Похоже, наблюдался консенсус в том, что за всем этим стоит Альянс — и в частности, Шеридан. Я ни на мгновение не мог поверить в это, о чем и сообщил во всеуслышание.

— Шеридан может быть кем угодно, — решительно заявил я, — но только не убийцей.

Они выслушали мое мнение с вежливым вниманием, но, подозреваю, в глубине души продолжали считать, что гораздо лучше меня разбираются в подобных вопросах.

Дунсени, тем временем, со знанием дела перебинтовал рану на моей голове, хотя эта рана была настолько мелкой, что, право, не заслуживала такого внимания с его стороны. Я допускаю, что он просто предпочел хоть чем-нибудь заняться, чем просто стоять и наблюдать, как я истекаю кровью.

Генерал Рийс куда-то исчез, наверно, пошел лично надзирать за тем, как исполняется его приказ «найти-и-уничтожить». Когда он вернулся, то не просто вошел в комнату. Он подобно взрывной волне ворвался в нее, распахнув автоматические двери, двигавшиеся, очевидно, недостаточно быстро для него.

— Мы схватили его, — сказал Рийс без всяких предисловий, а затем добавил: — Такого странного стечения обстоятельств мне никогда не доводилось еще наблюдать. — Он обернулся и рявкнул: — Введите их!

Когда я увидел, кого ввели в комнату, то меня словно обухом по голове ударили.

В комнату под конвоем вошли бок о бок Исон из Дома Исона и еще одна личность. Исон, как обычно величавый и молчаливый, метал по комнате огненные взгляды, словно желая испепелить всех присутствующих. Но никому вокруг не было до этого дела; именно тот, кто шел рядом с Исоном, приковывал к себе всеобщее внимание.

— Г’Кар? — я с трудом узнал свой собственный голос. И совершенно не знал, то ли плакать мне, то ли смеяться. — Г’Кар? — повторил я.

— Император помнит мое имя. Я польщен, — сказал он.

Куто мгновенно вскочил на ноги. Впрочем, когда речь идет о Куто, не следует понимать эпитет «мгновенно» слишком буквально. Конечно, подняться на ноги заняло у него довольно много времени, поскольку его туше нужно было выдержать битву с гравитацией, но все же никогда раньше ему не удавалось выиграть эту битву настолько быстро.

— Какой восхитительный день! — воскликнул Куто, очевидно, уже составляя на ходу пресс-релиз. — Исон, один из наших благороднейших аристократов, бьется, чтобы остановить свирепого, кровожадного Нарна, дабы не позволить ему застрелить и убить нашего возлюбленного императора!

— Нет.

Это слово было произнесено юношеским голосом, и только тогда я заметил, что в дверях толпится множество Пионеров Центавра. Очевидно, они оказались в центре схватки, потому что волосы у них были растрепаны, а у некоторых — разорваны одежды. В первом ряду стоял парень, показавшийся мне знакомым. Но я бы не смог припомнить его имя, даже если бы в мою голову прицелились из бластера. Это я могу написать здесь с уверенностью, поскольку, в конце концов, только что в меня действительно целились, а имя этого юноши я так и не вспомнил.

— Что ты имеешь в виду, Касо? — спросил Лионэ, милостиво сообщая мне недостающую информацию.

Касо указал на Исона.

— Это он стрелял. А Нарн пытался остановить его.

— Что? — в голосе Дурлы сквозил ужас. — Нарн спас нашего императора? И… Этот Нарн? — сама мысль о том, что Нарн мог приложить руку к спасению моей жизни, должно быть, показалась ему противоестественной. Можно себе представить, что он испытал, когда в этот момент заговорил сам вечно молчаливый Исон.

— Нет, — с огромным раздражением заявил Исон. — Я стрелял не в императора. Я стрелял в тебя, Дурла.

Вперед выступил один из гвардейцев. Он нес фазированное плазменное ружье.

— Исон использовал это, Ваше Величество, — сказал он, предлагая ружье мне, словно охотник, хвастающийся своим трофеем.

— Я… не понимаю, — пробормотал Дурла. И к моему восхищению, говорил он это, запинаясь. Какая же радость, увидеть, наконец, Дурлу, находящегося на грани полной потери самообладания. — Касо… Ты утверждаешь, что своими глазами видел все это?

— Не все, Первый Министр, — сказал Касо. Почему-то все остальные при этом бросали на него недружелюбные взгляды, но Касо не позволил себе смутиться. Или ему и в самом деле было все равно, или он настолько владел собой, что не подал и вида. — Мы были достаточно близко от места происшествия, чтобы услышать первый выстрел, несмотря на шум окружавшей нас толпы. Мы пробили себе дорогу, и увидели, что Исон, сжимая в руках свое оружие, борется с рыжеволосым центаврианином, который пытается вырвать это оружие у Исона из рук.

— Рыжеволосый центаврианин? Но тогда причем здесь этот Нарн…

— У этого Нарна есть имя, Дурла, — вмешался я в разговор, и мой голос прозвучал гораздо спокойнее, чем можно было ожидать, учитывая бушевавшие внутри меня страсти. — Ты, очевидно, обязан ему своей жизнью, и потому мог бы, по крайней мере, оказать ему честь, называя его по имени.

Дурла явно готов был оспорить мое мнение, но, видимо, решил, что дело того не стоит.

— И как же… Гражданин Г’Кар… оказался замешан в этом? И откуда он взялся?

— Он… и был тем центаврианином. Похоже, это некая голографическая маскировка. Какое бы устройство ни создавало ее, но во время драки оно сломалось, и наваждение исчезло.

Глаза Дурлы округлились.

— «Сеть хамелеона», — прошептал он. — Они же под запретом!

— Арестуйте меня, — предложил Г’Кар.

Дурла медленно поднялся со стула. Он весь дрожал от едва сдерживаемой ярости.

— О, я вас не просто арестую! Я прикажу немедленно казнить вас за… За…

— За спасение вашей жизни? — с издевательским спокойствием услужливо подсказал Г’Кар. Я не был удивлен. После всего того, что Г’Кар вытерпел в своей жизни, требовалось нечто гораздо большее, чем ярость центаврианского политикана — пусть даже и занимающего весьма высокий пост — чтобы смутить его. — Возможно, казнь — это не столь уж ужасная судьба, — философически продолжил Г’Кар. — А вот тот факт, что мне пришлось столько времени провозиться с этим типом, прежде чем я смог обезоружить его, — Г’Кар кивком указал на Исона, — вот это действительно огорчает. Я могу лишь отнести это на отрицательные последствия постоянного использования «сети хамелеона». А впрочем, не стоит беспокоиться. Дайте мне время придти в себя, и я уверен, что сумею справиться с любым из присутствующих в этой комнате, если меня принудят к этому.

— Я прикажу казнить вас, — сказал Дурла, сумев вернуть себе самообладание, — за нарушение границ Примы Центавра. Инопланетникам запрещено здесь появляться… или ты забыл об этом?

— Совершенно забыл, — ответил Г’Кар. — Я носил эту маскировку лишь потому, что мне всегда хотелось иметь волосы. Длинные волосы.

Великий Создатель, как я скучал по нему.

— Ты носил маскировку, чтобы шпионить за нами! Ты нарушитель и шпион! За одно это ты должен поплатиться своей жизнью.

— Но не только это, Дурла, — сказал я, поднимаясь с места. Мои ноги пока еще с некоторой неуверенностью поддерживали мое тело, и потребовалось определенное время, чтобы мне удалось совершить такое простое действие, как подъем со стула. — Следует уравновесить его вину тем долгом, который теперь возник перед ним у тебя… и у меня. Возможно, в намерения Исона входило лишь воздать должное тебе, но ведь и я мог бы столь же легко погибнуть заодно с основной мишенью. Так, Исон?

Исон с презрением посмотрел на меня.

— Дурла жаждет власти. Со стороны Домов к нему не может быть иных чувств, кроме презрения. Он пытается властвовать, не считаясь с традициями Примы Центавра. Но ты… ты гораздо хуже. Потому что ничто не может быть хуже, чем слабый император.

Я медленно кивнул.

А затем, одним движением выхватил церемониальный меч, который висел в ножнах на поясе у Генерала Рийса. Меня всегда восхищал свистящий звук, с которым клинок выскальзывает из ножен. Презрительное выражение так и оставалось на лице Исона, когда я повернулся и взмахнул своей рукой настолько быстро, насколько был в состоянии. Клинок и в самом деле оказался таким острым, как и можно было понять по звуку, который он издал, покидая ножны. И меня порадовало, что в руке моей еще сохранилось немало силы. Презрительная усмешка Исона застыла теперь навсегда, поскольку голова его соскользнула с плеч и ударилась об пол.

Никто не произнес ни слова.

Я направил меч на Г’Кара. Его единственный глаз сверкнул на меня.

— Ты еще не строил никаких планов насчет сегодняшнего обеда? — спросил я.

 

Глава 8

Дэвид Шеридан видел Глаз, воззрившийся на него, и теперь это казалось гораздо менее страшным, чем когда Глаз появился впервые.

Он все еще в мельчайших деталях помнил, как впервые заметил его. Ему только что исполнилось двенадцать, и он заснул после долгого дня, заполненного празднованием. Во сне он бежал, просто бежал, по огромной Минбарской равнине. Он бежал вовсе не от страха и не потому, что его преследовали. Он бежал просто потому, что было очень весело бежать, чувствовать, как энергия юности струится по телу, наполняя его словно из какого-то неиссякаемого источника, который даст ему силы пробежать через всю Вселенную.

Наконец, он остановился. Не потому, что запыхался и ему требовалось перевести дыхание, но просто потому, что он вдруг понял — надо остановиться, ведь полагается останавливаться, чтобы перевести дыхание. Впрочем, это все равно был всего лишь сон, а во сне он сам задавал параметры персонажам.

А затем вдруг, без всякой видимой для него причины, мир начал меркнуть. Словно внезапно и необъяснимо возникло полное солнечное затмение. Дэвид поднял взгляд на Минбарское солнце, которое дарило ему тепло и уют всегда, сколько он мог помнить.

А солнце в свою очередь взглянуло на него. На месте солнца в небе был огромный одинокий Глаз, и этот Глаз молча смотрел на него.

Дэвид, парализованный ужасом, уставился на Глаз. Глаз моргнул раз, другой, а потом вдруг заговорил.

— Привет, младшее солнышко, — сказал Глаз, явно обращаясь к нему.

Вопль ужаса, начавшись во сне, завершился в реальности, когда Дэвид, пробудившись, рывком сел на кровати. К несчастью, минбарские кровати представляли собой наклонные плоскости, и в результате Дэвид упал вперед себя, и ударился об пол. Он лежал там, задыхаясь, прижавшись к прохладным плиткам пола, обливаясь холодным потом и со страхом озираясь по сторонам, опасаясь увидеть наяву тот Глаз, который явился ему во сне. Хотя Дэвид и понимал, что это невозможно, но все же на всякий случай, поднявшись на ноги, подбежал к окну и посмотрел на луну. Луна была луной, и не собиралась глядеть на него страшным Глазом.

Однако спать он больше так и не пошел. Он остался неподвижно стоять у окна, с нетерпением ожидая, когда же взойдет солнце, чтобы убедиться, что солнце тоже осталось прежним. К счастью, солнце в то утро не разочаровало его и встало над Минбаром во всей своей красе, смыв своими лучами последние остатки ночного кошмара.

Но кошмар не забылся. Это оказалось просто невозможно… потому что раз за разом, Глаз возвращался. Не то, чтобы очень часто; просто время от времени, словно чтобы напомнить о себе и проверить Дэвида.

Каким бы ужасным ни было это зрелище в первый раз, с каждым новым появлением Дэвид пугался Глаза все меньше и меньше. Глаз никогда не нападал на него и не угрожал ему. Глаз просто следил за ним, иногда говорил пару тщательно подобранных успокаивающих слов. Дэвид спросил у своих учителей, что все это может значить, и те ответили, что, несомненно, Глаз символизирует собой его мать, или отца, или, возможно, обоих сразу. Глаз олицетворяет собой, говорили они, подсознательное желание Дэвида знать, что, когда он в самом деле окажется уязвим, родители все равно будут следить за ним и охранят его от неприятностей. И с тех пор Дэвид стал все более спокойно относиться к присутствию Глаза, видя в нем не угрозу, а символ того, что с окружающим миром по-прежнему все в порядке.

Этой ночью Глаз вновь вернулся после многомесячного отсутствия. Но вернулся очень странным образом. Дэвиду снилось, что он обедает сам с собой. «Сам» сидел на другой стороне стола и казался на несколько лет старше «себя», а взгляд у него был полон спокойной уверенности в себе и своих силах. Но самое странное, что у него на голове был волосяной гребень, какой обычно носят центавриане. Дэвид ни за что в жизни не смог бы придумать, зачем этому более старшему «ему самому» носить центаврианскую прическу.

— Тебе нравится? — спросил более старший Дэвид. — Я вот не уверен, я это или не я. Как ты думаешь?

Младший Дэвид пожал плечами.

— Хорошо. Никакого мнения нет. Совсем не думаешь, — сказал старший Дэвид. — Совсем не думать, этот как раз то, чего тебе больше всего хотелось бы.

А затем лоб старшего Дэвида мигнул.

Дэвид младший присмотрелся к нему более внимательно, поначалу без вопросов восприняв нереальность происходящего. Но затем все же почувствовал некоторый шок от того, что у старшего Дэвида был третий глаз. Этот Глаз преспокойно угнездился в середине его лба, и пялился на младшего Дэвида. Тот сразу узнал Глаз.

— Это мой Глаз, — сказал он.

Внезапно захлопали крылья, так что Дэвид едва не подскочил от неожиданности. Птица, ворона или что-то в этом роде, уселась на голову старшего Дэвида. Похоже, тот даже не заметил ее вес.

— Он оскорбляет тебя? Если так, его запросто можно выбить, — сказал старший Дэвид. И затем ворона резко ударила своим клювом и вырвала Глаз с его лба. Дэвид охнул, глядя, как Глаз был без усилий проглочен птицей, и затем ворона, или ворон, или кто там еще, взмахнул крыльями и был таков.

— С тобой все в порядке? — поспешно спросил Дэвид-младший.

Еще несколько тарелок с едой материализовалось на столе перед старшим Дэвидом.

— Отлично, — ответил тот. — Видишь? — Он указал на лоб: и Глаз снова был там, целый и невредимый. — Он всегда будет там, — продолжал Дэвид-старший. — Всегда. Он ждет. Он любит тебя.

Глаз уставился на Дэвида-младшего, заглядывая в самую его душу, и Дэвид почувствовал неясный дискомфорт, сам не понимая почему…

— Проклятье!

Это был голос его отца, взвинченный и озлобленный, и этого оказалось достаточно, чтобы Дэвид в одно мгновенье полностью проснулся. Он замигал, ослепленный тьмой, но вскоре заметил, что свет уже начинает просачиваться сквозь окно. Было раннее утро.

Его отец бурей промчался мимо комнаты Дэвида, и на одно мгновение тот решил, что отец злится на него. Но отец проследовал дальше, а вслед за этим Дэвид услышал и осторожные шаги матери. Она говорила тихим, но торопливым шепотом:

— Джон, тише! Ты разбудишь Дэвида!

— Это волнует меня меньше всего, Деленн, — резко ответил тот, но голос тем не менее понизил. Они продолжили разговор, несколько раз упомянули Г’Кара, но Дэвид, как ни прислушивался, так и не смог понять, в чем же дело.

Нельзя было выбрать более удачного времени для внезапного пробуждения. Сон был еще свеж в его памяти, гораздо четче, чем если бы он проснулся сам по себе. Дэвид слез с кровати, потянулся за халатом и накинул его на себя. А затем бесшумно прокрался по коридору туда, где слышались голоса родителей.

Найти их не составило труда. Они находились в главном офисе отца, и судя по звуку отцовского голоса, перемещавшегося то к одному концу комнаты, то к другому, тот расхаживал по офису взад и вперед.

— С этим надо что-то делать, — говорил Шеридан. — Мы не можем просто бросить Г’Кара в руках центавриан!

— Это не так-то просто, Джон…

— Да. Я знаю. Мы обратимся к Альянсу в целом, и к Нарнам в частности, и скажем им…

— И что же мы им скажем? — в голосе Деленн появилась резкость и твердость, которых Дэвиду никогда еще слышать не доводилось. — Что Г’Кар схвачен на Приме Центавра? Они спросят, почему… Это будет весьма резонный вопрос. Ведь центавриане не делали секрета из своего решения запретить всем чужеземцам въезд на свою планету. И ты скажешь Альянсу… что? Что Г’Кар оказался там, поскольку вы с ним заключили молчаливое соглашение о том, что Г’Кар будет поставлять тебе конфиденциальную информацию о положении дел на Приме Центавра? И при этом тебе не было известно, каким образом Г’Кар добывает эту информацию, а ты особо и не настаивал? Что твоя «рука» была поймана с наличным?

Несмотря на серьезность момента, Шеридан усмехнулся.

— С поличным.

— Какая разница? — резко продолжила Деленн. — Джон, Г’Кар знал, на какой риск он идет, так же как и ты. И ты согласился с этим, так же как и он. И теперь он расхлебывает последствия своих действий, и так же должен поступить ты.

— Вот я и собираюсь расхлебывать эти последствия, вызволив Г’Кара на свободу! Ладно, я не буду обращаться к Альянсу. Я освобожу Г’Кара сам.

— Тебя убьют.

— Не в первый раз.

— Как ты смеешь.

Крадучись, Дэвид заглянул за край дверного проема. Его отец замер, прекратив свои блуждания по комнате, и в изумлении уставился на мать. Она была много ниже отца, но сейчас, в момент своего гнева, была столь величава, что, казалось, заполняла собою всю комнату.

— Как смеешь ты, — повторила она.

— Как смею я? Что я смею?

— Как смеешь ты столь безответственно и безрассудно разбрасываться своей жизнью ради безнадежной затеи, призванной лишь удовлетворить твое эго.

— Мое эго здесь совершенно не при чем, — запротестовал Шеридан.

Прежде чем он успел продолжить, Деленн оборвала его.

— Да, точно так же как и тогда, когда ты летал на З’Ха’Дум, — сказала она, и было очевидно, что одно только воспоминание об этом событии непереносимо для нее. Дэвид слышал упоминания об этом погибшем мире уже несколько раз, и знал, что когда-то его отец летал туда. Ходили даже слухи, что он умер там, но это, конечно, чепуха. В конце концов, вот он, стоит здесь, явно живой. — И к тому же, в те времена, когда ты отправился на З’Ха’Дум, ты «всего лишь» командовал станцией Вавилон 5. Мы еще не поженились. У нас еще не родился сын. Альянс еще не избрал тебя своим Президентом, да даже и вообще не существовал еще. Ты был молод, над тобой реяло знамя правого дела, и без сомнения ты думал, что будешь жить вечно. Конечно, это все сплошные иллюзии, что тогда, что сейчас. Зато сейчас на тебе лежит ответственность передо мной, перед Дэвидом и перед многочисленными расами Межзвездного Альянса.

— А как насчет моей ответственности перед Г’Каром?

— Он там, где ему должно быть. Ему не причинят вреда. Вир уже дал нам знать об этом. Г’Кару обеспечили во дворце вполне человеческие, хотя и спартанские, условия жизни.

— И ему запретили покидать дворец!

— Джон… Быть может, он сам именно этого и хочет, — резонно предположила Деленн. — Быть может, обстоятельства привели Г’Кара именно туда, где он и должен был оказаться. Лондо отрезан со всех сторон, окружен деструктивными силами. Мое мнение таково, что на всей планете у него не осталось ни одного союзника, на которого он мог бы полностью положиться. Г’Кар теперь станет для него таким союзником. Кто знает, сколько ядовитых речей нашептали уже в уши Лондо. Кто знает, какие темные силы успели уже изувечить его разум?

— И ты полагаешь, что Г’Кар сможет все это исправить. — Голос Шеридана звучал весьма скептично.

— Я полагаю, что Г’Кар может оказаться в состоянии исправить это. И будучи там, на Приме Центавра, шансов на успех у него становится гораздо больше. Эти двое: Г’Кар и Лондо… они связаны друг с другом самой Судьбой, Джон. Они кружат друг вокруг друга, словно светила, образующие двойную звезду.

— Двойные звезды, — напомнил ей Шеридан, — не дают зародиться жизни. Гравитационные возмущения, создаваемые этими звездами вокруг себя, разрывают любые планеты, которые начинают формироваться в таких системах.

— Да, — сказала Деленн. — Я знаю. Но возможно, именно так и обстоят дела у Лондо с Г’Каром. Возможно, им также суждено судьбой сокрушать силой своей воли все, что попадет между ними, пока вокруг не останется вообще ничего. В том числе и них самих.

— И что? Предполагалось, что после этих слов мне должно полегчать?

— Нет. Предполагалось, что я просто выскажу свое мнение. Если только мое мнение еще что-то значит для тебя.

Шеридан тяжело вздохнул.

— Конечно, оно много значит для меня. — Он обнял Деленн, сжал ее в своих объятиях с такой силой, что Дэвид начал опасаться, как бы Шеридан попросту не раздавил ее. — Просто… когда я думаю о Г’Каре, о том, что он сейчас в таком ужасном месте, окруженный врагами…

— Но это же Г’Кар. Мы о нем говорим. В таких ситуациях он чувствует себя, как рыба в воде. Иногда мне кажется, что он не может быть счастлив, если не окружен повсюду врагами. И он может быть способен что-то изменить, Джон. Он может оказаться гораздо полезнее для нас именно в таком ужасном месте, чем где бы то ни было еще.

И тут Дэвид подпрыгнул от неожиданности, поскольку громкий голос раздался вдруг позади него:

— А что у нас здесь такое?

И тут же он уже был на ногах, одновременно оборачиваясь назад. Но в результате лишь запутал сам себя, и опрокинулся назад, приземлившись на свое мягкое место.

Мастер Вултан, периодически дававший Дэвиду уроки и часто вгонявший мальчика в отчаяние, стоял рядом с ним, сложив руки.

— Шпионим, вот как? — спросил Вултан строгим голосом, его заросший бородой подбородок ощетинился от негодования. Дэвид не сумел с ходу отгадать, насколько искренним — или наоборот, напускным — было возмущение Вултана.

А вот определить уровень негодования его родителей, наоборот, не составило труда. Когда Шеридан и Деленн выскочили из офиса, чтобы выяснить, чем вызван такой шум, оба они уставились на своего сына и сурово нахмурились.

— И как давно ты здесь прячешься, Дэвид? — требовательно вопросил его отец.

— С тех пор, как вы разбудили меня своими криками, — ответил Дэвид.

Деленн взглянула на Шеридана так, словно собиралась метать молнии своими глазами, но тот, впрочем, постарался этого не заметить.

— Тебе не следует прятаться здесь, подслушивая чужие разговоры, — сказал Шеридан.

— Ты прав, отец. Следующий раз я спрячусь в каком-нибудь более надежном укрытии, — согласился Дэвид, поднимаясь с пола и отряхивая с себя пыль.

Остроумный ответ, однако, нисколько не обрадовал мать.

— Дэвид… ты поступил неправильно.

Он тяжело вздохнул и сказал:

— Извини, мама.

Дэвид не мог решиться направить всю мощь своего острого и постоянно готового к бою ума на мать. Он чувствовал, что у него гораздо меньше шансов отвертеться от ее ответной и вполне серьезной реакции, чем при пикировке с отцом. В глубине души ему казалось, что отца даже радует его стремление во всем идти наперекор. Это казалось вполне объяснимо… в конце концов, Джон Шеридан мог бы учебник по восстаниям написать.

— Извини, отец, — продолжил Дэвид. — Но когда я услышал, что вы упомянули Г’Кара… видите ли, он мне всегда нравился, и мне ненавистна мысль, что он попал в беду.

Шеридан вздохнул и казался теперь уже далеко не столь разгневанным, как несколькими мгновениями раньше. Теперь он был просто опечален.

— Вот и мне тоже, Дэвид. И твоей маме тоже. Но она права: в данный момент, игру ведет сам Г’Кар. У нас есть свидетельства из надежных источников, что прямая опасность в данный момент ему не угрожает. И находясь в таком положении, он получает прекрасную возможность сделать много хорошего, действуя изнутри, раз уж так вышло.

Вултан переводил взгляд с Шеридана на Деленн и обратно.

— Никто из вас не собирается наказывать мальчика? Он подслушивал. Нет сомнений, что такое поведение не должно одобряться.

— Вы абсолютно правы, — твердо сказал Шеридан. — Дэвид… протяни левую руку.

Дэвид немедленно подчинился приказу отца. Джон Шеридан с суровым видом выступил вперед, взглянул на протянутую руку и слегка шлепнул по ней своими пальцами.

— Пусть это послужит уроком для тебя, — мрачно сказал он.

— Я этого никогда не забуду, отец, — с самым серьезным видом ответил Дэвид.

Вултан выпучил глаза и покачал головой в знак недовольства.

— Этот ребенок, — сообщил он родителям, — не нуждается ни в учителе, ни даже в отце с матерью. Ему нужен страж.

В тот момент, когда он произнес эти слова, Дэвид почувствовал, будто что-то холодное ухватило его за плечо возле самой шеи. Он вздрогнул, и внезапная перемена выражения его лица не укрылась от матери.

— Дэвид… Что случилось?

— Я и сам не знаю, — признался Дэвид. — Очень странное чувство, вот и все. Словно… словно…

— Кто-то только что прошел по твоей могиле? — предложил Шеридан. — Так обычно говорил мой отец, когда у него на лице бывало похожее выражение.

— Да. Пожалуй, примерно так, — согласился Дэвид.

— Мне совсем не нравится эта фраза, — резко сказала Деленн, внезапно помрачнев. — Пожалуйста, не повторяй ее больше никогда.

— Ну хорошо, — в недоумении поспешил заверить Шеридан, который явно не мог понять причину такой реакции своей жены, но спорить с ней желания не имел. Он повернулся к учителю Дэвида и сказал, — Мастер Вултан… мне кажется, Дэвид мог немного утомиться от такого внимания к себе. Я признаю, что был несколько перегружен последнее время, и мальчику пришлось прибегнуть к такой тактике, какую он показал сегодня, просто чтобы добиться крупицы моего внимания. Это неправильно. Если вы не будете возражать, то я думаю, что и его мать, и я, мы оба хотели бы провести сегодняшний день вместе с ним.

— Как пожелаете, — ответил Вултан, нисколько на первый взгляд не огорченный такой перспективой. Он развернулся на каблуках и ушел, и его длинная роба тихо шуршала по полированному полу.

— Дэвид, тебе надо умыться и одеться, — сказал отец. — Возможно, мы сегодня совершим короткую вылазку, чтобы взобраться на гору Мулкин. Вид, который открывается оттуда, лучший на Минбаре, по крайней мере, так мне говорили.

— Хорошо, отец, — сказал Дэвид. А затем, припомнив, каким расстроенным он чувствовал себя всего пару минут назад, он, прежде, чем умчаться прочь по коридору, быстро обнял своих родителей.

* * *

— Он твой сын, — сказала Деленн, глядя вслед убегающему Дэвиду, и покачала головой.

— Ты повторяешь мне это снова и снова, — заметил Шеридан. — Что-то мне подсказывает, что ты тем самым просто надеешься создать себе нечто вроде алиби. — Затем он снова стал серьезным. — Ты и в самом деле считаешь, что с Г’Каром все будет в порядке?

— Вир абсолютно уверен в этом. Ситуация, в которую попал Г’Кар, совершенно уникальна. По мнению Вира, Лондо в состоянии обеспечить ему безопасность.

— А мнению Вира можно доверять?

— Я считаю, что можно. А ты?

Шеридан не стал отвечать сразу. Он вспомнил рассказ Гарибальди о событиях, связанных с этим последним визитом на Приму Центавра… событиях, которые привели к гибели Лу Велча. Майкл непривычно скупо описал происшедшее, но сумел дать понять — хотя скорее немногословно, чем подробно — что в урегулировании ситуации в той или иной мере принял участие Вир Котто. Шеридан даже подозревал, хотя и бездоказательно, что Вир каким-то образом был причастен к тем периодическим «террористическим актам», которые правительство Центавра пыталось списать на Альянс.

Потому, обдумав слова Деленн, в конце концов Шеридан все-таки сказал:

— Да, думаю, что мы, пожалуй, можем доверять Виру Котто. Трудно поверить, учитывая, каким мы привыкли его видеть на Вавилоне 5, что теперь он стал едва ли не самым надежным из всех центавриан.

— Мы все меняемся, Джон, по сравнению с тем, какими нас привыкли видеть. Посмотри на себя… Посмотри на меня… — и Деленн игриво потянула его одной рукой за бороду, а другой в это время погладила свои длинные черные волосы, среди которых уже пробивалась седина.

— Ты имеешь в виду, что теперь у всех нас стало больше волос? — спросил Шеридан. — Что ж, бывает и хуже. — И тут он снова стал серьезным. — У нас стало больше волос… зато Г’Кар потерял глаз. И потерял его именно на той планете, на которой застрял теперь. Если дела там станут ухудшаться, он может потерять и второй глаз… и много чего еще.

— Ты смотришь лишь на темную сторону, — возразила Деленн. — Но ведь всегда есть и светлая сторона. Ты помнишь урну?

— Урну? — переспросил Шеридан, явно не понимая, что она имеет в виду.

— Вазу, — предложила Деленн. — Ту, которую оставил нам Лондо…

— О! Да. При последней нашей встрече. Ваза, которую следует подарить Дэвиду на его шестнадцатилетие…

Деленн кивнула.

— С водами дворцовой реки, запаянными в ее основании. Я недавно нашла ее в кладовой. И вспомнила, каким был Моллари в тот раз… Последний раз, когда мы виделись с ним. Мне показалось, что он так отчаянно нуждался в каком-нибудь, хотя бы крошечном намеке на дружбу… от нас… от кого угодно…

— И ты думаешь, что Г’Кар поможет ему в этом.

— Мы можем только надеяться. Как ты думаешь, не подарить ли эту вазу Дэвиду раньше? Не дожидаясь его шестнадцатилетия?

— Ну нет, — решил Шеридан. — Давай уважим просьбу Лондо. Я не помню никого более похожего на Лондо старых добрых дней, чем тот человек, который оставил нам эту вазу. Я скучаю по нему. Сейчас невозможно предсказать, как дальше повернется вся эта история с Примой Центавра. Но на свое шестнадцатилетие Дэвид, что бы к тому времени ни случилось, по крайней мере получит некоторое представление о том, каким человеком был когда-то всем известный Лондо Моллари.

 

Глава 9

Под столицей располагались катакомбы, которые многими считались не более чем мифом. Считалось, что великий Император Олион соорудил их много веков назад. Как гласит легенда, Олион был сущим параноиком в своем страхе перед народным восстанием. И потому приказал соорудить катакомбы как место, где можно спастись от любой погони. Говорят, что лишь он один, помимо самого создателя катакомб — убитого по приказу императора сразу по завершении строительства, — знал все ходы этого лабиринта. По катакомбам можно было бежать из города в отдаленные окрестности, где имелось много тщательно замаскированных входов и выходов, что позволяло беглецу выбраться из столицы незамеченным, при этом ускользнув от погони.

Но так говорилось лишь в легенде. На деле ни одного входа в катакомбы, конечно, уже не существовало. А если бы и удалось его отыскать, то наверняка оказалось бы, что в тоннелях кишат паразиты, и по ним просто не пройти.

Тем не менее, много лет назад, будучи еще совсем молодым человеком, в поисках ископаемых останков первобытных центаврианских культур, Ренегар — не по годам физически развитый уже в том нежном возрасте — в буквальном смысле слова провалился в миф.

Ренегар предпринял единоличные раскопки на границе пригородной зоны. Грунт вдруг провалился, и он упал прямо в материализовавшиеся из древних преданий катакомбы. Когда он пришел в себя, отряхнулся от пыли и сумел справиться с поднимавшимся чувством паники, он прямо-таки пришел в восторг от своего открытия. По правде говоря, местное население, действительно состоявшее из многочисленных паразитов, не было в особом восторге от его вторжения, но перспективы исследований казались юноше слишком заманчивыми, чтобы отказаться от них из-за подобных мелочей.

У Ренегара почти не было друзей, а родители мало интересовались, когда и куда он исчезает, и потому он не склонен был ни с кем делиться своим новым захватывающим открытием.

Он доставил в подземелья эхолокаторы и другие сканирующие устройства, которых, конечно, не существовало много веков назад, при строительстве катакомб. За несколько лет он сумел составить довольно подробную карту лабиринта… правда, не без помощи и содействия взрывных устройств. Камнепады и другие природные катаклизмы привели к тому, что некоторые коридоры стали непроходимыми, и Ренегар уже вскоре обнаружил, что разумное использование бомб может оказать ему колоссальную помощь. Ключевое слово здесь, конечно, «разумное». Когда он попробовал применить бомбу в первый раз, взрыв едва не унес его самого в царствие небесное. Но необходимость была прародительницей всех изобретений, и в последующие годы, при различных поворотах судьбы, хорошее знание взрывотехники и археологии, полученное в результате исследования катакомб, принесло Ренегару немалую пользу.

А для катакомб, в свою очередь, нашлось новое применение.

Ренегар направлялся к месту сбора уверенными, ровными шагами, знание катакомб настолько уже укоренилось в нем, что он больше не нуждался в картах, составление которых столь болезненно обошлось ему в юности. Какой-то грызун перебежал ему путь, и Ренегар пинком отбросил его с дороги. То, что его нисколько не беспокоило наличие вокруг подобных существ, было очень кстати, потому что иначе он легко мог бы и потеряться в ходе изучения рукотворных пещер.

— Ренегар! — раздался впереди шепот, и он мгновенно узнал прозвучавший голос. — Это ты?

— Конечно, я. Кто же это еще мог бы быть? — мрачно спросил Ренегар. Он вскарабкался по еще одному подъему, завернул за угол и обнаружил перед собой всех остальных, кому он решился — в припадке безумия, как ему иногда казалось — доверить не только свою жизнь, но и будущее всей своей планеты.

В их число, естественно, входил Вир. А также Дунсени. Было также еще много других людей, которых Вир сумел привлечь за прошедшие годы, но никто из них, за исключением самого Вира, не знал всех остальных участников подполья. Возможно, в этом и крылась своя сермяжная правда, размышлял Ренегар, но в результате на самого Вира падало слишком большое напряжение.

И это напряжение постепенно начинало сказываться. Вир выглядел все более усталым, даже несколько подавленным, по сравнению с тем, каким он был раньше. Но он по-прежнему создавал вокруг себя атмосферу мрачной решимости, словно выбрав некое направление движения, твердо намеревался двигаться вперед в этом направлении до самого конца, независимо от того, каким этот конец окажется.

— Ты видел? — спросил Вир без предисловий, и Ренегар сразу точно понял, о чем идет речь.

— Как я мог не видеть? Этот проклятый Дурла был повсюду. А что, это правда? То, что некто пытался убить их обоих? Императора и Дурлу?

— Вообще-то, только Дурлу. Император просто появился в ненужном месте в ненужное время, — ответил Дунсени.

— Этими словами можно подвести краткий итог всей его жизни, — мрачно заметил Вир. А затем, более деловым тоном добавил. — Но смертью Исона дело не ограничится. Дурла ни в коем случае не оставит это покушение без последствий. Если один из Домов выказал намерение свергнуть его, Дурла непременно решит, что и все остальные Дома постараются теперь образовать альянс ради достижения этой цели.

— Ты хочешь сказать, что Дурла теперь объявит войну Домам? — спросил некий угрюмого, но грозного вида боевик по имени Ади.

— Без сомнения. И это сыграет нам только на руку.

— Как? — вопрос прозвучал одновременно у многих участников собрания, но ответил на него Дунсени.

— Главы Домов держат в своих руках огромные ресурсы. Возможно, за Дурлой и в самом деле стоит армия, что делает его позиции неприступными, но и у Домов есть свои ресурсы, начиная от людей, и кончая оружием. И даже этим дело не ограничивается. Среди военных тоже есть несколько ключевых фигур, которые связаны старинной традицией лояльности Домам, и эту глубоко укоренившуюся традицию не смогут превозмочь никакие попытки Дурлы переманить их на свою сторону. Вступая в битву с Домами, бросая прямой вызов главам Домов, Дурла сеет раздор среди тех, на кого сам же и опирается сейчас.

— Он не понимает всю степень опасности, если думает, что сумеет встать выше них… а именно так оно и есть, — сказал Вир. — Это старейшая ошибка, которую раз за разом допускают величайшие воители во всех мирах галактики. Они недооценивают противника. И в результате терпят поражение.

— Это… относится и к вам.

Все разом обернулись, чтобы увидеть, кто произнес эти слова, и все разом испуганно охнули.

В сумраке катакомб стояло серокожее существо.

Ренегар мгновенно схватился за оружие, но тут вновь пророкотал голос монстра.

— Слишком поздно. Что бы вы ни сделали со мной, это уже ничего не изменит. Я видел вас, я успел пообщаться с моими собратьями, и они придут сюда, отыскивая вас. Я видел ваши лица. Вы покойники. Но для начала… — чудовище выждало драматическую паузу, — …я спою вам куплет моей новой песни.

Собравшиеся недоуменно переглянулись.

— Тооооолько я… И моя тееееееень… — доносились завывания из темноты.

— Скажите мне, что это сон, — попросил Ади.

Вир наблюдал всю эту сцену с мрачной невозмутимостью.

— Финиан, — сурово сказал он. — Что это еще за дурачество? Я ведь сразу узнал твой голос. Я знаю, что это ты.

В ответ существо безвольно рухнуло на пол прямо перед замершей в недоумении толпой. Только теперь они увидели рану, зиявшую у него на затылке. Из раны продолжала сочиться какая-то густая жидкость. Совершенно очевидно, жизнь покинула тело этого существа, кем бы оно ни было. А затем все взоры обратились на техномага по имени Финиан, появившегося неожиданно в поле зрения.

— Я напугал вас? — спросил он.

— Да, — прямо ответил Вир.

— Вот и хорошо, — эти слова произнес уже не Финиан, а Гвинн, женщина-техномаг, которая почему-то проявляла большой интерес к событиям, происходящим на Приме Центавра. Финиан, как и всегда, внешне выглядел человеком открытой души, круглолицым и голубоглазым, не способным, казалось, ни на какой обман. Конечно, одного этого было уже достаточно, чтобы не доверять ему.

Что касается Гвинн, она, как всегда, держалась высокомерно. Она взирала на всех так, будто наблюдала за ними с большого возвышения, отчего все их тревоги и заботы казались детскими и наивными. Ренегар не доверял ни одному из техномагов. Как гласило общепринятое мнение, попытки довериться техномагам в прошлом никогда до добра не доводили.

— У вас есть все основания испугаться, — продолжила Гвинн. — Мы обнаружили его, когда он блуждал по катакомбам. Но случилось нечто вроде… несчастного случая. Здесь же случаются камнепады, порой в самый неожиданный момент. Вот и на него упали камни, и среди них несколько довольно больших булыжников. А когда камни, да еще такого размера, начинают падать неожиданно… — Гвинн пожала плечами. — Результат, как вы видите, может оказаться трагическим.

— А кто же это такой? — спросил Ади, с любопытством разглядывая труп.

— Это Дракх, — ответил Вир. — Одно из тех мерзких чудовищ, о которых я вам уже рассказывал. Всем вам рассказывал, — Вир возвысил голос. Но не потому, что кто-то не слышал его. Стены туннеля разносили эхо его слов. — Твари, которые заразили чумой Землян. Твари, которые тайно обосновались на Приме Центавра. И, как я считаю, те, кто на самом деле посылает «видения», о которых постоянно трезвонит наш возлюбленный Премьер-министр.

— Но что делает он здесь, под землей? — требовательно спросил Ренегар.

— Мы не знаем наверняка, — честно признала Гвинн. — Возможно, он выследил тебя, Ренегар. А может быть, и нет.

Ренегар смертельно побледнел.

— Не может быть, — выпалил он. — Эта тварь не могла знать, что надо выслеживать именно меня…

— Может быть, и нет, — согласился Финиан. — Может быть, он просто провалился в катакомбы сам по себе, и вдруг услышал ваши речи. Но я так не думаю. Я полагаю, что Дракхи держат под наблюдением всех и каждого… И в поведении Ренегара им что-то показалось подозрительным.

Все осуждающе воззрились на Ренегара. Он, ощетинившись, отступил на шаг.

— Я не знал!

Начал подниматься осуждающий ропот, но Вир, прикрикнув, остановил его.

— Никто не собирается винить тебя, Ренегар, — заверил он своего соратника.

— Тогда, возможно, следует винить кого-то другого, а, Вир? — откликнулась Гвинн. — Ты ведь не игру затеял.

— Что, по-вашему, я этого не знаю! — огрызнулся Вир. — Гвинн, одна из этих проклятых тварей сумела залезть в мою собственную голову! Я прекрасно знаю, на что они способны!

— Значит, ты понимаешь, как необычайно вам повезло, что мы перехватили этого красавца, — сказал Финиан. — Мы считаем, что хотя Дракхи и обладают способностью к телепатическому контакту друг с другом, но этот контакт не возникает мгновенно. Есть некий ритуал, совершая который, они как бы соглашаются «подключиться» к общей сети. Но для этого требуются определенные усилия и время, и я сомневаюсь, что этому Дракху могло хватить времени, чтобы вступить в контакт. Пока что Дракхи просто заметят, что один из них исчез с лица планеты. Убедившись, что войти в контакт с ним не удается, они выпустят свои сенсоры, чтобы попытаться обнаружить его. Мы сделаем все, чтобы им это не удалось.

— Но мы, тем не менее, не сумеем обеспечить прикрытие для всех вас, — добавила Гвинн.

— А мы об этом и не просим, — отрезал Вир. — Мы нисколько не нуждаемся в том, чтобы другие все время поддерживали нас под руки. Мы и сами неплохо справляемся. Мы сумели затормозить военную машину Дурлы…

— Но этого явно не достаточно.

Эти слова опять сказал Дунсени. Быстрыми, широкими мазками он обрисовал им все, что сумел услышать на совещании в Вертикали Власти.

К тому времени, когда Дунсени закончил свой рассказ, Вир мерил шагами ширину пещеры взад и вперед.

— Очевидно, что Дурлу не удовлетворит ничто, кроме безграничной власти над всей галактикой, — сказал он.

— Дурлу и Дракхов, которые поддерживают его сейчас, — уточнил Финиан.

Все согласно закивали.

— Что нам надо делать, это ясно, — сказал Ренегар. — До сих пор мы действовали отлично. Но нужно идти дальше. Мы должны принять вызов Дракхов и встретиться с ними лицом к лицу. Мы должны выдворить этих тварей с нашей планеты!

Раздались возгласы одобрения, но затем их вновь перекрыл голос Вира:

— Если мы сейчас встретимся с Дракхами лицом к лицу, они просто сметут нас!

— Но ты же сражался с ними, — возразил Ренегар. — Ты мне сам говорил. Ты взорвал их фабрику смерти, доставшуюся им в наследство от Теней.

— Да. Это было, — подтвердил Вир. — Но я просто оказался необычайно удачлив. Почти никого из Дракхов не было там поблизости, когда все это случилось. Если бы они там были, База Теней до сих пор верно служила бы им. Проблема в том, что на Приме Центавра Дракхи находятся всегда. Они следят за Лондо, они следят за Дурлой, и они следят за мной. Их агенты проникли повсюду, их влияние распространилось везде. И кроме того, мы до сих пор не знаем, насколько сильна их власть над Лондо. В нашей мозаике еще слишком много недостающих деталей, чтобы можно было увидеть картину целиком.

— Но мы готовы биться за свободу! — заявил Ренегар.

— Но мы не готовы совершить самоубийство, — возразил Ади.

— Ты трус!

— Я не трус, — не так-то просто было довести Ади до такого состояния, чтобы он начал обижаться на оскорбления. — Но я также и не идиот.

— Он прав, — поддержал его Финиан. — И Вир тоже прав. Силы, собранные вами, еще слишком малы, чтобы можно было осмелиться на прямую конфронтацию с Дракхами. В этой схватке у вас будет лишь единственный шанс, и если окажется, что вы недостаточно подготовились к ней, то вас просто уничтожат.

— Так что же нам тогда делать? — требовательно спросил Ренегар.

— Что нам делать? — повторил Вир. — Именно то, что мы и делаем. Готовиться. Медленно и методично.

— И в конце концов погибнуть? — воскликнул Ренегар. — Так, как погиб Рем Ланас?

В пещере повисла мертвая тишина. Потеря Рема Ланаса была еще слишком свежей и кровоточащей раной.

— Может быть, — сказал, наконец, Вир. — Но может быть, когда настанет нужный момент, мы будем готовы нанести удар и победить.

— Чем больше пройдет времени, тем больше кораблей будет у Дурлы, тем более весомое преимущество будет на его стороне, — вновь возразил Ренегар.

— Не обязательно, — сказал Финиан. — Ваши атаки на объекты военного строительства замедляют осуществление его планов… в то время как вам удается привлечь на свою сторону все больше новых людей. И уж по меньшей мере, вы сеете зерна подозрения, и когда роль Дракхов будет раскрыта перед всем народом, люди начнут толпами вставать под ваши знамена.

— Кроме того, Дракхи становятся чересчур самоуверенными, — продолжила Гвинн. — Чем ближе к завершению строительство флота, тем более решительно они дирижируют процессом. Видите ли… Дракхи никогда не знали славы. Они просто нежились в тени Теней. Тени были куда более великими, чем их слуги, но если Дракхи поверят, что им теперь по силам бороться за те же самые цели, которые ставили перед собой Тени, то они начнут ощущать себя столь же непобедимыми.

— И это будет их ошибкой, — сказал Вир. — Кроме того… нам нужны их ресурсы.

— Какие ресурсы? — спросил Ади.

— А разве вы не видите? — мрачно ухмыльнулся Вир. — Те Дракхи, которые обосновались на нашей планете… они далеко не единственные. Целая вонючая раса мерзавцев пытается замарать все, что было доброго и благородного на Приме Центавра. И мы хотим не просто остановить их. Мы хотим уничтожить их. Мы хотим заставить их заплатить за Рема Ланаса… за то зло, которым они поразили каждый офис и каждого мало-мальски важного чиновника в нашем мире, вплоть до самых верхов, включая и самого императора.

Руками своих марионеток, таких как Дурла, они создают машину разрушения галактических масштабов. Мы задержали процесс создания этой машины, поскольку нам нужно было время, чтобы собрать свои активы. Но в конечном счете, флот все равно будет построен. Это неизбежно… Но это также именно то, что нам и нужно…

— Ну конечно, — догадался Ади. — Потому что когда флот будет достроен, мы сможем обратить его против самих же Дракхов.

— Да, — подтвердил Дунсени. — Они думают, что флот обрушится на Альянс… Но на самом деле они своими руками создают флот, который выступит против Дракхов.

— Точно. — В пещере было не так уж много света, но отблески его танцевали сейчас в глазах Вира, придавая его лицу прямо-таки дьявольский вид. — Если мы будем терпеливы… и внимательны… и нарастим наши силы… нас ждет триумф. Это и в самом деле возможно в долгосрочной перспективе. Когда-то я встретил некоего прислужника Теней. Я сказал ему, что дождусь того момента, когда его отрубленная голова будет насажена на пику, и когда это случится, я загляну в его мертвые глаза и сделаю вот так, — и Вир показал, как именно, помахав своими пальцами самым насмешливым образом. — На это ушло несколько лет… но именно этим дело и кончилось.

— И сколько времени должны мы терпеть? — спросил Ренегар. — Потому что если мы не будем осторожны, на пиках окажутся наши головы, так, как это случилось с беднягой Ланасом.

— Мы будем терпеть столько, сколько необходимо, — твердо заявил Вир. — Помните, в нашем маленьком движении уже участвует больше, гораздо больше людей, чем собралось здесь. И мы сможем выполнить нашу работу. У нас есть связи. Мы продолжим собирать информацию, как, впрочем, и с выгодой использовать ее. Но если мы раньше времени ввяжемся во что-нибудь, цунами событий смоет нас… и утопит. А мы должны оседлать гребень этой волны, более того, постараться подняться над ней.

— Но на нашей стороне техномаги, — указал Ренегар. — Правда, вы двое пока что оставались, можно сказать, на заднем плане. И то, как вы расправились с этим, — он пнул ногой мертвое тело Дракха, — это похоже на некий прощальный жест. Вы все время остаетесь в стороне, или, когда все же появляетесь на сцене, произносите несколько загадочных фраз. Но в остальном, по большей части, держитесь сами по себе.

— Просто потому, что вы не наши марионетки, — ответил Финиан. — Вы поступаете так, как сами желаете, когда и где сами желаете. И мы, между прочим, вовсе не подряжались прикрывать ваши спины. — Он указал на убитого Дракха. — Ну, разве что когда вот такое имеет место.

— Но не надо полагаться, что так будет всегда, — предупредила Гвинн. — Ваш безграничный энтузиазм нас просто обескураживает. Ну, и кроме того, у нас есть и свои собственные проблемы, которыми приходится заниматься. Так что я предлагаю вам не испытывать наше терпение…

— Потому что вы коварны и быстры в своем гневе? — спросил Вир. Когда Гвинн кивнула, имея при этом несколько удивленный вид, Вир пояснил. — Лондо однажды сказал мне, что именно такую фразу он услышал от техномагов много-много лет назад.

— Значит, ничего не изменилось, — сказал Финиан.

Вир отчетливо чувствовал, что разговор надо срочно повернуть в другом направлении, и потому решительно заявил:

— Очень хорошо… Значит, вот как мы будем действовать. У всех вас есть знакомые на разных уровнях иерархии Домов. Поговорите с ними. Попытайтесь прочувствовать их настроения. Попытайтесь найти глаза и уши в тех Домах, где у нас пока не было контактов. Дурла ведет дело к тому, чтобы обрушиться на них гораздо жестче, чем раньше. Он начинает ощущать необходимость либо просто разбить их, либо вовсе стереть полностью. Мы должны дать им понять, что есть альтернатива. Что им вовсе не обязательно просто укатиться прочь с дороги.

Кроме того, наши удары по объектам военного строительства продолжатся. Перекачка наших военных материалов и компонентов через Вавилон 5 будет продолжаться и впредь, а я буду продолжать прилагать все усилия, чтобы никто не стал ассоциировать эти материалы с уже готовыми бомбами.

* * *

Разговор продолжался еще некоторое время, Вир излагал основные соображения касательно того, каким образом собирается выжить их движение сопротивления. Техномаги перестали болтать между собой, молча слушали и даже, что примечательно, иногда одобрительно кивали. Наконец, Вир сказал.

— Ну, вот так… Есть у кого-нибудь вопросы?

— Да. У меня есть вопрос, — сказал Ренегар.

Вир выжидающе на него посмотрел.

— Мы победим? — спросил Ренегар.

Не колеблясь ни мгновения, Вир ответил:

— Да. И не просто мы победим… Но Дракхи потерпят поражение. Вы видели лицо врага, — он указал на погибшее чудище. — Ничего сверхъестественного в них нет. Их можно ранить. Их можно убить. И раз так, то мы с вами можем разить их и убивать. И мы будем их убивать. Какой бы ни оказалась цена за освобождение Примы Центавра от этой… раковой опухоли, которая пожирает саму нашу душу. Но именно в этом конечная цель нашего подпольного движения сопротивления.

— Учитывая, в каком месте мы собрались, — сказал Ади, озираясь по сторонам, — было бы правильнее называть наше движение не «подпольным», а «подземным».

Это замечание вызвало нечто очень необычное для их секретных собраний: взрыв смеха. И буквально на одно мгновение у всех возникло чувство, что они собрались здесь не в качестве участников тайного заговора, а как простые люди, наслаждающиеся обществом друг друга. Ренегар подумал про себя, интересно, будет ли у них хоть когда-нибудь возможность и в самом деле собраться вместе именно в таком качестве, смогут ли они когда-нибудь жить нормальной, беззаботной и непритязательной жизнью. И он сказал об этом вслух.

Вир скептически посмотрел на Ренегара и так ответил ему:

— Ренегар… если бы тебе вдруг удалось начать жить беззаботной жизнью… ты бы просто не знал, что тебе с ней делать.

Ренегар обдумал эти слова, а затем кивнул.

— Очень похоже, что ты прав, Вир. Но… — добавил он, — было бы так приятно… на собственном опыте выяснить, был ли ты все-таки прав или нет?

На это замечание Вир возразить уже не смог.

Выдержки из «Хроник Лондо Моллари».

Фрагмент, датированный 24 сентября 2276 года (по земному летоисчислению)

Примечание для историков: Хотя центаврианский год, естественно, отличается от земного, мы взяли на себя смелость несколько изменить при публикации этих хроник дату описываемых в данной главе событий, с единственной целью избежать недоумения земных читателей при упоминании о «годовщине возвращения Г’Кара». Мы, Центаврианское Историческое Общество, с уважением относимся к увлечению Императора Моллари всем, что связано с Землей, и полагаем, что он одобрил бы наши усилия минимизировать любые возможные затруднения для земных читателей его записок. Что же касается блюстителей чистоты хронологии, нам остается только надеяться на ваше прощение.

Г’Кар стоял в дверях, в той же позе, в какой он всегда стоял там. Высокий, стройный, со взором, устремленным прямо перед собой. И я, сидя напротив за столом, как обычно, жестом пригласил его войти.

— Можно было бы подумать, — говорил я ему, пока он пересекал комнату, — что по прошествии стольких месяцев ты уже мог бы решить, что нет нужды соблюдать церемонию.

— Церемонии, Ваше Величество, это все, из чего складывается наша жизнь. Если не соблюдать церемонии, то окажется, что вы всего лишь смешно одетый центаврианин, наряд которого, к тому же, слишком быстро теряет свой вид, собирая на себя пыль, лежащую вокруг.

— Знаешь, Г’Кар, что мне нравится в тебе? То, что ты даешь мне возможность от души посмеяться.

— Но сейчас вы не смеялись.

— Значит, сейчас ты мне не так уж и нравился. Садись, садись. — Г’Кар никогда не садился в моем присутствии, пока я не приглашал его сесть. Мне кажется, он считает это какой-то странной игрой. — Итак… Как прошел твой сегодняшний день, Г’Кар?

— Точно так же, как и вчерашний, Лондо, и скорее всего — я подозреваю — точно так же, как и завтрашний. Если, конечно, ты не решишь казнить меня сегодня.

— Почему именно сегодня? — спросил я. Я подал знак стюарду, что нам пора подать новую бутылку вина, и он отправился доставать ее.

— А почему бы и не сегодня? — вопросом на вопрос ответил Г’Кар. — Ведь рано или поздно, вам наскучит видеть во мне шута, и тогда… — Он пожал плечами и провел ребром ладони себе по горлу.

— Так вот, значит, что ты обо мне думаешь, Г’Кар? Полагаешь, что я вижу в тебе всего лишь «шута»? — я удрученно покачал головой. — Как трагично.

— Из всех трагедий твоей жизни, Лондо, самой незначительной я искренне считаю то, что тебе пришлось выслушать высказанное здесь мною мнение.

— Это правда, это правда.

После этого в нашем разговоре возникла пауза. Молчание, нисколько не смущавшее двух старых знакомых, и без слов понимавших друг друга. Я не знаю, даже сейчас, могу ли осмелиться назвать его другом.

Нам принесли новую бутылку, поставили перед нами стаканы и наполнили их вином. Г’Кар поднял свой стакан и вдохнул аромат содержимого, демонстрируя утонченность, разительно контрастировавшую с его грубоватой внешностью.

— Это вино, — объявил он, — исключительно удачного сбора.

— Разве не все мое вино хорошего сбора?

— Но не такого исключительно хорошего, — ответил Г’Кар. — Чему обязан такой честью?

— Прошел ровно год, — напомнил я ему. — Целый год с тех пор, как ты спас мою жизнь и попал под мое покровительство. Ровно год с тех пор, как мы начали еженедельно обедать вместе. Я удивлен. Я полагал, что эта дата должна была, словно выжженная огнем, отпечататься в твоей памяти.

— Слишком много вопросов занимают сейчас мой ум, Лондо, — ответил он. — Мои извинения. Должно быть, что-то экстраординарное вытеснило в моей памяти столь знаменательную дату с подобающего ей места на шкале самых важных событий. Итак, раз мы празднуем годовщину, означает ли это, что ты решил отпустить меня?

— С чего это вдруг у меня могло бы возникнуть подобное желание? — удивился я. — Позволить моему самому великолепному другу, Г’Кару, улететь отсюда ни с того, ни с сего? Нет, нет… Боюсь, я не могу этого допустить, хотя бы потому, что в результате предстану в дурном свете в глазах тех, кто внимательнее всех следит за мной.

— Поскольку я представляю собой потенциальное орудие, которое можно задействовать в случае ухудшения нынешней ситуации.

Как ни прискорбно, я не нашел, чем возразить ему.

— И то правда, — неохотно признал я. — Мой Премьер-министр и его союзники совершенно недвусмысленно дали мне понять, что тебе позволено остаться в живых лишь потому, что живешь ты здесь, под моей протекцией. Если я позволю тебе покинуть дворец, значит, я позволю тебе нарушить законы Примы Центавра. А наши законы запрещают всем чужеземцам появляться на Приме Центавра, равно как запрещают использовать «сеть хамелеона». А мне непозволительно демонстрировать снисходительность к преступникам.

Г’Кар допил вино. Стюард тотчас направился к нему, чтобы вновь наполнить стакан, но Г’Кар, как обычно, положил на него сверху ладонь, показывая, что он больше не хочет.

— И почему же это непозволительно? — спросил он. — Быть снисходительным, я имею в виду. Несомненно, такие качества, как милосердие, должны высоко цениться народом. Особенно принимая во внимание некоторые брутальные деяния некоторых ваших предшественников. Народ Примы Центавра наверняка расценит проявление милосердия как положительное изменение в поведении властей.

Я усмехнулся.

— Какая красивая теория, Г’Кар. Но народ не желает, чтобы поведение властей изменялось. Ни в положительную, ни в иную сторону. Они хотят ни большего, ни меньшего, чем то, к чему уже привыкли. Верь мне или нет, но до сих пор находятся такие, кто считает Картажу лучшим из всех императоров, какие были на Приме Центавра. Что его устремления вели нас к такому дню, когда миллиарды жителей галактики боялись бы Примы Центавра из-за ее непредсказуемости. А сейчас многие верят, что я и в самом деле намерен отпустить тебя, и тогда они с радостью смогут воспользоваться подходящим поводом подорвать мой авторитет… устроить под меня подкоп. Как бы нежно я к тебе ни относился, я не считаю, что за твою свободу можно заплатить такую высокую плату, как кризис доверия, который может стоить мне трона и, более того, самой жизни.

Но знаешь, Г’Кар… Все это, по большому счету, к делу отношения не имеет. Мы должны рассмотреть другие вопросы. Новая тема! — объявил я, и постучал ложкой по своему бокалу, словно обращался к целому залу, заполненному шумной компанией.

Пока мы разговаривали, нам принесли еду, и она источала просто великолепный аромат. Я жадно набросился на обед, поскольку за день почти ничего не ел. Г’Кар, как всегда, к своей порции почти не прикоснулся. Учитывая столь скудный рацион, оставалось только гадать, откуда он черпает энергию, чтобы поддерживать свое существование.

— И какую же новую тему ты предлагаешь, Лондо? — поинтересовался он.

Я позволил себе молча дожевать пищу. Вряд ли было бы достойным с моей стороны изрыгать изо рта слова вперемежку с овощами, словно многоцветный фонтан.

— Я думаю, пришла пора тебе выбрать тему, Г’Кар. Последние несколько раз выбор почему-то все время оставался за мной. Конечно, я ни разу не ошибся, а каждый раз получался очень оживленный разговор, это точно, но мне кажется, все же пришла пора тебе схватить быка за бока.

— Кого? За что?

Я беззаботно махнул рукой.

— Любимая поговорка землян. Не обращай внимания.

— Ну почему ж? — возразил Г’Кар. — Возможно, эта тема окажется очень интересной. Твое преклонение перед всем, что связано с Землей и ее обитателями. Я этого никогда не понимал. Ты изучаешь их, ты цитируешь их. Их достижения бледнеют на фоне всего того похвального — и не очень — что создано на Приме Центавра. Они довольно-таки юная раса. По крайней мере, так казалось поначалу.

И все же центавриане что-то в них видят. Некую искру, некий потенциал. По крайней мере, ты-то уж точно видишь. В конце концов, если бы не центавриане, земляне никогда не освоили бы технологию использования зон перехода. Или по крайней мере, отстали бы с этим на десятки, а может, и на сотни лет. Они бы никогда не стали той силой, какую сейчас являют собой в галактике. — Единственный живой глаз Г’Кара искрился от возбуждения. — Что ж у вас с ними такое было, Лондо? Должен признать, я не понимаю и не вижу объяснений этому, равно как и вообще никто из моего народа. В чем корни вашего преклонения?

Я усмехнулся.

— Это случилось незадолго до моего времени… Лет сто тому назад или около того, как ты сам понимаешь. Так что, строго говоря, я не могу рассказать тебе все из первых уст. Но… Я читал кое-что. Комментарии, заметки, переписку между императорами того времени и их министрами, всякое такое.

— И что же ты открыл?

Я склонился вперед и жестом предложил Г’Кару сделать то же самое, поскольку мне не хотелось, чтобы кто-нибудь подслушал нас. Он нагнулся ближе ко мне.

— Они считали, — сказал я, — что Земляне уничтожат сами себя.

— В самом деле.

Я кивнул.

— Они видели в землянах лишь возможность заработать нежданную прибыль. И они считали, что земляне, получив доступ к технологии зон перехода, слишком быстро устремятся за наживой. Мои предшественники предвкушали, что начнутся внутренние распри и войны внутри самого Земного Альянса. Прима Центавра будет тайно снабжать оружием обе стороны, получая выгоду от всего происходящего, и — когда земляне сами подойдут к грани взаимного истребления — великая Республика Центавра выступит и соберет все осколки в свои закрома. Мы видели перед собой очень простой способ расширить зону своего контроля. Риск потерь практически отсутствовал, зато возможная прибыль была многообещающей. Так что наши действия были великолепно просчитаны.

— Но ведь все пошло совсем по-другому.

— Не совсем так. Они так и не подвиглись уничтожить сами себя. Но зато ухитрились настолько обнаглеть, что не побоялись обидеть минбарцев, и вляпались в такую переделку, что чуть было не оказались полностью стерты с лица галактики. Мы предсказывали войну, да… но не ту войну. Они и в самом деле загнали сами себя в ловушку, как мы и думали, но какого врага они себе выбрали! — я даже усмехнулся слегка от этой мысли. — Ты знаешь, они просили нашей помощи… Просили, чтобы мы встали на их сторону в битве с минбарцами. Если бы мы помогли им, минбарцы тут же обрушились бы на нас. Мы знали, что у нас нет шансов выстоять против них. И какую же мы могли найти выгоду во всем этом?

— Не чувствуешь ли ты, что вы, как раса, в чем-то провинились перед землянами? Если бы вы не предоставили им технологию, они бы не встретились с минбарцами и не впутались бы в войну.

— Чушь, — решительно возразил я. — Ответственность не может простираться настолько далеко.

— Неужели?

Г’Кар смотрел на меня. Я ненавижу, когда он вот так смотрит на меня.

— Что это должно означать?

— Если ты совершаешь некий поступок, который приводит все в движение, ты несешь ответственность перед всеми, кого затронет начавшееся движение. Вы подарили им огонь. А они сожгли себя. Вы несете ответственность, вы обязаны хотя бы помочь им вылечить раны…

Но я в ответ лишь покачал головой.

— Нет. Мы всего лишь дали им спички. И это они сами решили зажечь пламя. И ответственность за начавшийся пожар лежит только на них. Разве не так?

— А разве так?

— Ба! — воскликнул я с отвращением. — Рано или поздно любой наш разговор заканчивается именно этим. «Да, это так, нет, это не так». И никаких дебатов или обсуждений. Просто перефразируешь мой вопрос на другой манер. И дальше этой точки нам уже не сдвинуться никак.

— Так значит тот, кому попали в руки спички, и он решил с их помощью зажечь что-нибудь… может не рассчитывать на то, что кто-нибудь придет к нему на помощь? Никакой поддержки? Какими бы ни были итоги или последствия, все это лишь на его совести, и лишь ему самому все это расхлебывать?

— Да, именно так.

— А как быть с тобой, Лондо? — Голос Г’Кара внезапно стал резким, а манеры — настороженными. — Тени вручили тебе спички, разве не так? Руками своих агентов? И ты с их помощью разжег такой пожар, что в нем сгорел не только мой мир, но в конечном счете и твой собственный. И все же теперь ты ищешь моей помощи и поддержки, чтобы справиться с тем, во что ты ввязался.

— Твоей помощи? Я не понимаю, о чем ты говоришь.

— Я и сам этого до конца не понимаю, Лондо. — Этот Нарн обладал удивительными способностями; казалось, невозможно ничего укрыть от него. Он излучал уверенность в собственной правоте, и я едва ли не завидовал ему. — Но все же есть что-то. Нечто такое, чего ты ждешь от меня. Нечто такое… ради чего ты хранишь меня. Вот почему я и сижу здесь уже целый год — только поэтому, и ни по какой другой причине. Ты мог бы запросто казнить меня. Ты мог бы запросто найти способ дать мне сбежать, если бы, в самом деле, захотел этого. Но ты предпочитаешь держать меня здесь ради каких-то своих целей. Я думаю, что на самом деле ты знаешь, ради каких.

— Ах, вот как. И как, по-твоему, что же это за цели?

И эта холодная уверенность вдруг начала у него переливаться через край… Хлынувший словесный поток словно вымывал что-то и из меня самого.

— Я думаю… ты хочешь, чтобы я помог тебе спастись. Не выскочить в какую-нибудь дверь. Не бежать из этого мира. Я думаю, ты хочешь, чтобы я помог тебе спастись тем единственным путем, который снимет, наконец, твою боль. Укрыться в том единственном месте, где никто и никогда не посмеет вновь дотронуться до тебя и вновь причинить тебе страдания. Но я не думаю, впрочем, что ты готов к этому уже сейчас. Или, возможно, ты просто считаешь, что сейчас не подходящий момент. И потому ты ждешь. И мы занимаемся болтовней. И обедаем вместе. И играем в дебаты по разным вопросам, и существенным, и несущественным, когда на самом деле единственное, что тебя интересует, это… пришло ли уже время? Могу ли я еще что-то сделать? Если да, то стоит ли это делать? Или попросить моего старого друга Г’Кара сделать… то, что сам я не могу или не имею мужества совершить?

Внезапно мне стало очень, очень холодно. Холод поразил меня до самых костей, заморозил мою кровь… все мое существо. Какие бы горячительные компоненты не содержало вино, все это разом куда-то исчезло.

— Я думаю, тебе пора идти, — сказал я.

Г’Кар слегка склонил голову в знак почтения и поднялся со стула. Возле него сразу же появились гвардейцы. Какая чушь. Как будто они смогли бы остановить его, если бы он решил атаковать меня. Г’Кар посмотрел внимательно на одного из них и сказал:

— Ты новичок. Ты недавно среди гвардейцев… Но я уже видел тебя раньше. Где?

Гвардеец взглянул на меня, ожидая разрешения ответить Нарну. Я кивнул рассеянно, и он вновь повернулся к Г’Кару.

— Меня зовут Касо. Раньше я служил в рядах Пионеров Центавра.

— Ну конечно. Ведь это ты оказался на площади в тот день, год назад. И это ты видел, как я остановил стрелка. Так ты больше не Пионер Центавра? — Г’Кар покачал головой. — Почему?

Касо ничего не сказал, вместо него ответил я.

— Потому что возникло мнение, — сказал я, — что Касо поступил неправильно, объявив во всеуслышание о твоей роли в спасении жизни и мне, и Дурле. Другие начали давить на Касо, добиваться, чтобы он заявил, будто ты был соучастником, а то и вдохновителем покушения. Случись это, и не осталось бы причин, чтобы не подвергнуть тебя немедленной казни. И Дурлу вовсе не радует мысль, что он чем-то обязан Нарну — и тем более не просто Нарну, а тебе.

— Но ты начал упорствовать в своих принципах, — одобрительно сказал Г’Кар, обращаясь к Касо.

— Я просто говорил правду, — ответил Касо. — Это не было трудным решением.

— О, — сказал Г’Кар, глядя на меня, — ты просто поразишься, когда узнаешь, насколько иногда трудно принять подобное решение.

Касо проводил его из столовой, оставив меня наедине с бутылкой вина, которая нельзя сказать, что была полной, но, конечно, не была еще и пустой. И с этим я, безусловно, мог и имел мужество что-то совершить.

 

Глава 10

Реальность и фантазия — все смешалось для Дурлы. Он стоял на вершине утеса на Мипасе, и осматривал с высоты корабли, готовые ринуться в битву, и никак не мог решить наверняка, то ли он наблюдает все это в действительности, то ли это просто еще одно из его прославленных видений.

— Великолепно, — сказал он, но ветер, бушевавший на этой высоте, унес его слова, так что никто, кроме него самого, не услышал их. Но пусть даже и так, ему было достаточно того, что он сам себя услышал.

Не только здесь, но и на множестве планет проводилась сборка центаврианских боевых звездолетов, однако Мипасу выпала честь сыграть очень важную роль в предстоящей кампании, ввиду его близости к центральной планете Дрази. К счастью, Министр Кастиг Лионэ проделал более чем замечательную работу, умащивая нужные руки и убеждая нужных людей в правительстве Дрази не задавать лишних вопросов, и потому никто в Дрази и не обращал особого внимания на то, что происходит вблизи их границ. Они знали, что на Мипасе возводятся некие индустриальные объекты, но центавриане настаивали — подкрепляя свои слова весомыми аргументами — что развернувшееся строительство преследует исключительно цели обеспечить занятость быстро растущему населению Республики Центавра.

И в этом была доля правды, потому что и на Мипасе, и на многих других строительных площадках не покладая рук трудились центавриане. И вот теперь, наконец, пришел тот час, когда долгие годы упорных трудов должны принести свои плоды. Казалось, корабли хоть прямо сейчас готовы ринуться в битву — могучие настолько, что даже теперь, когда они сидели на земле и были относительно уязвимы, они все равно выглядели грозной силой.

Ныне, без сомнения, центаврианский флот стал самым большим из всех, которыми располагала какая-либо раса в галактике. За создание его, конечно, пришлось заплатить суровую цену, потребовались долгие годы напряженных исследований и самоотверженного труда.

— Великолепно, — снова повторил Дурла. И подумал про себя, уж не забыл ли он все остальные слова из своего лексикона.

Впрочем, отсюда, с высоты, взору и вправду открывалось величественное зрелище, это невозможно было отрицать. Корабли заполнили собою поле до самого горизонта, готовые к прыжку по первой же команде Дурлы. И более того, многие из них уже поднялись в воздух и теперь бороздили небо, которое словно само ожило от их маневров. Сотни кораблей проплывали мимо Дурлы, сохраняя безукоризненно ровный строй.

А он стоял, широко раскинув руки, и наяву чувствовал, как мощь кораблей передается ему, струится по его жилам. Он чувствовал, что может сам, простым движением своей руки, смахнуть чужие миры с лица галактики. Имея у себя в распоряжении такой могучий флот, он может по своей прихоти разнести вдребезги любую планету.

— Скоро… очень скоро, сэр, — сказал стоявший рядом Генерал Рийс. — Еще две, три недели… И мы будем готовы. По мановению вашей руки, вашей, и ничьей больше, мы нанесем неотразимый удар.

Слышать такое было приятно. В самом деле, это звучало просто превосходно.

— Моей руки, — повторил Дурла, словно зачарованный открывшимся ему видением. — Это моя длань будет простерта к звездам. И это моя длань сокрушит миры Альянса. Они не смогут остановить нас. Ничто не сможет остановить нас.

И внезапно оказалось, что Мэриэл тоже стоит рядом с ним. Она была прекрасна, она улыбалась и словно сияла тем внутренним светом славы, который, по непонятным причинам, Дурла никогда не замечал за ней при иных обстоятельствах.

— Шеридан сможет, — твердо сказала Мэриэл. — Он в силах остановить тебя.

— Никогда! — закричал Дурла.

— Он остановил Теней. Он остановил Ворлонов. Он сможет остановить тебя.

— Я уничтожу его! Я сотру его! Я…

— Я люблю тебя, Дурла, тебя одного, ты для меня превыше всего и всех, — сказала Мэриэл. — И скоро Шеридана как пленника приведут к тебе. И Шеридана, и Деленн.

— Как? — глаза Дурлы полезли на лоб от удивления. — Как тебе это удастся?

— Их сын. Их сын — это ключ ко всему. Когда в твоих руках окажется их сын, за ним неминуемо последуют его отец и мать. Дэвид был рожден с одной единственной целью: чтобы стать величайшей слабостью Шеридана и Деленн. Они пожертвуют собой, чтобы только спасти его. И при этом будут думать, что жертвуют лишь собой, и больше никем, но на самом деле они принесут в жертву весь Шеридановский Альянс. Он попытался, как любят выражаться люди, прыгнуть выше своей головы. Он попытался создать нечто более великое, чем он сам. Но до сих пор не преуспел в этом. Хотя самому Шеридану и невдомек, но как только не станет его, так сразу и Альянс распадется на части. Когда на миры Альянса обрушится этот могучий флот, созданный тобою, они обратятся к Шеридану, чтобы он возглавил отпор, но Шеридана не будет. Они обратятся друг к другу, и каждый увидит перед собой лишь расу, готовую позволить упасть всем остальным, лишь бы самим удержаться на ногах. Это будет славная битва. Хаос воцарится повсюду, и Межзвездному Альянсу настанет конец.

— И для этого от меня ничего не потребуется?

— Ничего. — Мэриэл улыбнулась. — Дурла… знаешь ли ты сам, кто ты есть?

— Скажи мне.

— Ты величайший лидер, величайший мыслитель, и величайший из всех центавриан, когда-либо живших в этой галактике. В будущем о тебе будут слагать песни, и люди будут молиться тебе, как богу. Те действия, которые тебе предстоит предпринять в ближайшие недели, обессмертят твое имя. Никто и никогда не забудет больше, кем был великий Дурла. Ты станешь богом.

— Богом, — прошептал он.

— Даже сам Великий Создатель побледнеет от зависти, услышав ту хвалу, которую будут петь тебе. Потому что божественные способности Великого Создателя помогают ему во всех его начинаниях, а ты, Дурла, ты всего лишь простой смертный… И между тем взгляни на все то, что ты сумел создать, одной лишь силой своей воли.

Пролетавшие корабли тем временем уже настолько плотно покрыли небо, что их ряды заслонили собою звезды, которые лишь от времени ухитрялись выглянуть в просветах между крейсерами. Боевые звездолеты накрывали планету сплошным одеялом.

— Все это лишь ты один создал. И за все это тебе полагается награда.

Мэриэл потянулась к нему, ее губы готовы были слиться с его губами…

…И тут он, вздрогнув, проснулся.

В темноте комнаты, Дурла лежал, тяжело дыша, с горящими щеками. Каждый раз, просыпаясь в непривычном месте, он испытывал неприятные ощущения человека, потерявшего ориентацию.

То сооружение, в котором он расположился во время нынешнего визита, не назовешь особо шикарным или причудливым, но ничего лучше нельзя было отыскать на Мипасе. Впрочем, Дурла и собирался провести здесь лишь одну ночь; на следующий день его ждало путешествие к следующему из миров, подчинившихся великой Республике Центавра, и там ему вновь предстояло стать свидетелем завершения последнего этапа строительства.

Это был славный вояж, подводящий итоги всех его трудов.

Его трудов.

Чем больше он размышлял, тем больше сомнений закрадывалось в его подозрительный разум. А затем он услышал, что кто-то тихо стонет неподалеку. Он огляделся и увидел, что рядом с ним лежит Мэриэл, разметавшись в очень неудобной позе. Возможно, ей тоже снилось что-то. Но ее ночные видения не могли и в подметки сгодиться его грандиозным провидениям, что весьма усугубляло отношение Дурлы к Мэриэл. В конце концов, Мэриэл из реального мира даже в сравнение не шла с Мэриэл из его видений — аватаром величия.

Мэриэл из реального мира служила лишь источником острого разочарования.

Дурла растолкал ее, и Мэриэл, вздрогнув, проснулась и села, отчаянно щурясь. Одеяло упало, Мэриэл предстала перед ним, прикрытая лишь тончайшей ночной сорочкой. В прежние времена один только взгляд на нее, такую, воспламенил бы его кровь. Ныне Дурла едва удостоил жену лишь беглого взгляда.

— Мэриэл… скажи, что ты обо мне думаешь, — попросил он.

Она растерянно посмотрела на мужа.

— Что?

— Твое мнение. Обо мне. Я желаю знать, каково оно.

— Ты… — Мэриэл облизнула губы, все еще не проснувшись окончательно, но отважившись все же ответить на вопрос Дурлы. — Ты мое солнце и моя луна, мои звезды и моя Вселенная. Ты…

— Прекрати, — Дурла крепко схватил ее своими руками. — Я желаю знать правду, потому что мы стоим на пороге величайших событий. На пороге отвоевания утерянной славы Примы Центавра. Но мне важно, чтобы ты сказала мне, что ты думаешь об этом предприятии, и обо мне самом.

— Почему… это так важно?

Дурла набрал полную грудь воздуха.

— Просто так. Просто скажи мне. Я великий лидер? Какие песни будут слагать обо мне? — И когда Мэриэл не смогла ответить незамедлительно, он начал свирепо трясти ее и закричал. — Скажи мне!

И тогда ее лицо внезапно исказилось гримасой ярости, гнев был настолько осязаем, что Дурле показалось, будто кинжалы вонзаются в него одной только свирепой силой ее взгляда.

— Ты желаешь знать, что я думаю? Ну хорошо же. Я думаю, что ты сошел с ума. Ты безумец. Ты опьянен властью. Я думаю, ты все время внушаешь себе, будто все, что ты делаешь, служит во благо Примы Центавра, когда на самом деле ты хочешь блага лишь себе самому. Я думаю, что ты принесешь смерть и разрушение нашему народу. Я думаю, что все эти «великие провидения», о которых ты то и дело твердишь, это лишь наваждения, иллюзии гнилой души, затянувшаяся подготовка к тому, чтобы принять на себя вечное проклятие. Я думаю, что если бы в тебе осталась хоть частичка порядочности, ты бы остановил этот безумный проект, пока еще не поздно хоть что-нибудь сделать. Что ты воздержался бы от того, чтобы обрушить на наши головы гнев Межзвездного Альянса, и вместо этого начал работу над созданием чего-нибудь более благопристойного и полезного ради нашего процветания. Чего-нибудь такого, что могло бы тысячу лет простоять как символ, заявляя всем: «Смотрите! Мы, граждане великой Республики Центавра, создали это, и от этого выигрывает каждое разумное существо в каждом уголке Вселенной!» Но, Дурла, если ты продолжишь следовать прежним курсом, ты приведешь нас лишь к разрушению, и единственные песни, которые будут петь после тебя, это будут панихиды. Ты хотел знать, что я думаю? Ну, так теперь ты знаешь, что я думаю.

Все это вырвалось у Мэриэл в едином порыве, слова налетали одно на другое. Она не раздумывала, подбирая их, не размышляла, насколько мудро с ее стороны говорить все это. Как и всегда, во все века бывало с униженными и избитыми женами, ее в этот момент заботило лишь одно: как бы побольнее ужалить Дурлу своими словами. Дать ему сдачи единственным доступным ей способом.

Мэриэл, женщина хитрая, интеллигентная и всегда себе на уме, слишком долго терпела тиранию мужа. И теперь, прежде чем он успел обрушить на нее свой кулак, сорвала покровы со своего тела, швырнула их на Дурлу и выпрыгнула из кровати с силой ринувшегося на добычу хищника. Что-то вдруг проснулось в ней, чувство собственного достоинства, собственной ценности, разгорающиеся угольки прежнего почтения, окружавшего ее, когда она славилась как Роковая Леди Примы Центавра.

Сегодня ночью она вернет себе все.

Прежде, чем Дурла сумел выпутаться из простыней, Мэриэл рванулась к двери спальни, распахнув ее с такой силой, что та хлопнула об стену. Она бежала по коридору, чувствуя, что муж в спешке бросился за ней в погоню. Осталось всего несколько шагов; она еще могла успеть достичь другой комнаты вовремя. Вот она схватила ручку двери, толкнула ее, влетела в комнату и захлопнула дверь у себя за спиной, налегла на дверь изнутри и заперла Дурлу снаружи. Отныне и навсегда.

Дурла со всей свирепостью колотил в дверь, Мэриэл прислонилась к ней спиной и чувствовала, как благословенное дерево принимает напор мужниного гнева на себя. На другом конце комнаты чернел экран терминала. Мэриэл уставилась на него, понимая, что она останется заперта в этой ловушке лишь столько времени, сколько сама позволит себе здесь находиться.

Она пересекла комнату, прикоснулась пальцами к боковой стороне терминала и активировала вызов императору Примы Центавра Лондо Моллари. Мэриэл подловила его на том, что он сам предложил ей помощь. Она возвращается домой. Еще несколько секунд, и Дурла уже ничем не сможет навредить ей.

 

Глава 11

— С днем рождения, Дэвид!

Дэвид Шеридан поморщился, когда мать впечатала поцелуй ему в щеку. Он поспешил стереть след от поцелуя, а затем взвыл от мучительного смеха, поскольку Майкл Гарибальди тут же агрессивно поцеловал Дэвида в другую щеку.

— Дядя Майки! — сумел он, наконец, выдавить из себя, поспешно вытирая слюну с лица. — Ох, йок!

— «Ох, йок»? И это все, что ты мне скажешь? — спросил Гарибальди насмешливо-оскорбленным тоном. — И это после того ужасного подарка, который я вручил тебе?

Они собрались в личном кабинете Шеридана, самом приватном помещении в его владениях, предназначенном для раздумий и медитаций. Комнатку горделиво заполняли разнообразные сувениры, напоминавшие о ранних днях карьеры Шеридана (хотя Деленн тоже не была забыта), и в целом у этого помещения был не минбарский, а скорее очень «земной» дух. По крайней мере, так говорили Дэвиду. Поскольку сам он ни разу на Земле не был, ему оставалось лишь полагаться в этом на слово своего отца.

— Подарок? Неужели путешествие? Наконец-то? — спросил Дэвид.

У Деленн округлились глаза, словно этот вопрос они уже сотни раз обсуждали прежде… как оно, впрочем, и было на самом деле.

— Дэвид, мы же договорились на восемнадцать…

— Что за великая сделка насчет восемнадцати? — требовательно спросил Дэвид. Зная, что с матерью он застрянет в тупике, Дэвид повернулся к отцу. — Пап, мне уже шестнадцать. Не мог бы ты, пожалуйста, объяснить матери, что она просто параноик.

— Да ты просто параноик, — моментально повторил ей Шеридан.

— Так значит, ты говоришь, что я могу отправиться в путь.

— Нет, не можешь. Но поскольку сегодня твой день рождения, я подумал, что могу подыграть твоей шутке.

Дэвид раздраженно вздохнул. Затем повернулся к Гарибальди, взывая к нему как к суду последней инстанции.

— Ты можешь в это поверить? Они не хотят отпускать меня одного в шаттле, чтобы я мог навестить тебя на Марсе. Да вообще никуда не хотят отпускать! Что за чертовщина здесь происходит?

— Следи за своим языком, — чопорно напомнила ему Деленн.

— Виноват. Что за чертова бесовщина здесь происходит?

— Ну, молодец, — насмешливо отозвался Гарибальди.

— Хотел бы напомнить, Дэвид, — сказал Шеридан. — Тебе «шестнадцать» только технически. Минбарский год короче земного. По земным стандартам, тебе еще надо бы подождать.

— Хорошо, отлично. Но разве во мне не течет нисколько минбарской крови? Или это уже ничего не значит?

— О, да. Только почему-то эта кровь не слишком близко притекает к твоим волосам, — съязвил Гарибальди.

Деленн, занимавшаяся в это время разрезанием бело-шоколадного пирога, который доставили лишь несколько минут назад, покачала головой.

— От тебя, Майкл, как всегда ровным счетом никакой помощи.

— Спасибо.

— Всегда пожалуйста. Держи, — и она пихнула ему кусок пирога.

— Слушай, я лишь хотел напомнить тебе, что у парня кое-что есть, вот и все, — сказал Гарибальди. Он откусил кусочек пирога и спросил. — Кто это испек?

— Я, — ответил Шеридан. — Я понял, что никогда не поздно попробовать себя на новом поприще.

— Что ж. Знаешь что? Ты ошибался, — Шеридан нахмурился, а Гарибальди отложил пирог в сторону. — Просто… Ну, в общем, парню уже шестнадцать лет, а он до сих пор даже в шаттле ни разу сам не летал? Если не считать парочку визитов на Вавилон 5, он провел практически всю свою жизнь на Минбаре. Ему нужно выбраться куда-нибудь, надо дать ему возможность повидать галактику. Бог мой, когда я думаю, на что я был способен в шестнадцать лет…

— Воображение часто подводит нас, — возразила Деленн.

— У нас совсем другая ситуация, Майкл, и ты это знаешь, — Шеридан понизил голос и, глядя на Дэвида, обратился к Гарибальди, — И я не знаю, подходящее ли сейчас время для того, чтобы…

— Обсуждать это, — оборвал его Дэвид. Он как раз доел свой кусок пирога, не самого плохого по мнению его тинейджерских вкусовых рецепторов. — Я не могу не вспомнить, что точно такие же слова слышал уже великое множество раз. Когда же настанет это долгожданное подходящее время, когда можно будет обсуждать проблемы в моем присутствии, а? Насколько я, по-вашему, должен быть укрыт от проблем этого мира?

Шеридан взглянул на Деленн, но она лишь слегка пожала плечами, словно говоря «ну что здесь еще скажешь?»

— Все… не так, — сказал он.

— А как? — хором спросили Дэвид и Гарибальди.

— А так, — терпеливо объяснил Шеридан. — Я — Президент Межзвездного Альянса. И все дело в том, что есть люди — и вне Альянса, и, как ни прискорбно, внутри него — которые хотели бы любым способом поднажать на меня. Не говоря уже о тех многочисленных личных обидах, которых за все эти годы накопилась целая гора у самых разных людей. И мой сын может стать огромной наградой для них, которая позволит им поквитаться со мной и добиться своего.

— Вау, да ты и в самом деле параноик, — сказал Гарибальди.

— Равно как и ты. Забыл уже? Ведь именно эта черта мне всегда в тебе и нравилась.

— Есть время для паранойи, есть время когда ее быть не должно, — возразил Гарибальди.

— Только вот такое время почему-то все никак не наступит, — заметил Шеридан.

— Может и так. Но не думаешь ли ты, что все-таки должен быть какой-то баланс? Как я уже говорил, когда мне было шестнадцать…

— Ты только тем и занимался, что скитался по галактике, я знаю. Прицеплялся к каждому рейсу, когда только можно было, мотался по колониям, вляпывался в неприятности. И стал тем человеком, каким ты есть сегодня.

— Бог помогает всем нам, — весело сказал Гарибальди.

— Дело в том, — продолжил Шеридан, — что Дэвид — это не ты. Ты мог делать все, что тебе заблагорассудится, попадать в любые неприятности по своему усмотрению, с относительной анонимностью. А вот Дэвиду выпало несчастье быть моим сыном.

— Это вовсе не кажется мне несчастьем, папа, — вздохнул Дэвид. — Я бы просил не вкладывать свои слова в мои уста.

— Извини.

— У него столько много своих слов, что они просто разбегаются от него повсюду и забираются в уста другим людям.

— Не надо помогать мне, Майкл, — попросил Шеридан.

— Дело в том, что в одном ты все-таки прав, — сказал Дэвид.

— В одном, — рассмеялась Деленн. — Ну и ну. Это означает, что продуктивность ваших дискуссий увеличилась сразу на сто процентов, Джон. Ты должен гордиться.

— Не надо помогать мне, мама, — невозмутимо сказал Дэвид и вновь повернулся к отцу. — Дело в том, что… ты и в самом деле Президент Межзвездного Альянса. С какой бы стороны на это ни взглянуть, ты все равно самый могущественный человек в известной части Вселенной.

— Несколько высокопарно сказано, но в целом я принимаю, — сказал Шеридан.

— Но тогда как же это получается, что у самого могущественного человека известной части Вселенной… самый немощный сын?

Шеридан некоторое время смотрел вниз, а потом вздохнул.

— Дэвид… Я бы только рад был, если бы все было по-другому. Как бы я хотел жить в других обстоятельствах…

— Папа, мы сами создаем те обстоятельства, в которых живем. Нельзя создать некий набор обстоятельств, а потом стонать насчет них и списывать все на Судьбу.

— А он кое-что понимает, Джон.

— А ты, Деленн?

— Я не говорю, что твои тревоги безосновательны. И в данном конкретном случае я полностью на твоей стороне. Нет простого ответа, который годился бы на все случаи жизни, — ответила она.

— А когда вообще он есть? — Шеридан задумался на мгновение, а потом сам же ответил на свой вопрос. — Может быть, лишь тогда, когда тебе семнадцать…

— Папа, забудь, — нетерпеливо сказал Дэвид. — Просто забудь. Я сам запрусь в своей комнате и выйду из нее, когда мне стукнет пятьдесят, и может быть тогда в нашей галактике уже будет достаточно безопасно. — И прежде, чем Шеридан успел что-нибудь возразить ему, Дэвид обернулся к Гарибальди. — Окей, ну, так что там насчет твоего подарка?

— Дэвид, ты поднял этот вопрос; мы не можем просто так бросить его, — сказал Шеридан.

— Знаешь что, папа? Сегодня мой день рождения. Если я хочу бросить этот вопрос, я думаю, сегодня его действительно стоит бросить.

Шеридан поднял руки в знак того, что он сдается, а Дэвид вернулся к Гарибальди и повторил:

— Итак? Мой подарок?

Гарибальди запустил руку в свой пиджак и вытащил ФПР. Он вручил его Дэвиду и с гордым видом сказал:

— Вот. Держи.

Дэвид благоговейно принял оружие и повертел в руках, наслаждаясь его тяжестью.

— Вау, — прошептал он.

Лицо Шеридана стало настолько мрачным, что казалось, по нему кружат грозовые тучи.

— Майкл, — сказал он сухо, — Могли бы переговорить с тобой приватно…

— Ох, Джон, успокойся. Дэвид, нажми спусковой крючок.

— Дэвид, ты этого не сделаешь! — выпалила Деленн.

— Ребята, вы мне доверяете? После двадцати с лишним лет, можно было бы подумать, что хотя бы это-то я заслужил. Дэвид, поверни дуло в этом направлении и нажми спусковой крючок.

Прежде чем родители успели остановить его, Дэвид сделал как ему было сказано. Он собрался с духом и нажал спусковой крючок.

Последствия, однако, оказались совершенно не такими, каких можно было ожидать. Вместо выстрела перед ними в воздухе возникло голографическое изображение, создаваемое потоком света из дула ФПР. Это была молодая женщина, едва прикрытая лоскутками «одежды», очень качественная голограмма в натуральный размер, исполнявшая к тому же танец, который трудно было назвать иначе, чем чрезвычайно призывный.

Дэвид не удержался, чтобы не оскалить зубы в ухмылке.

— Вау! А кто она?

— Боже, хотел бы я и сам это знать, — вздохнул Гарибальди. — С днем рождения, Дэвид.

Деленн громко прокашлялась.

— Майкл… Я бы не сказала, что получать в его возрасте такие подарки…

— Если уж вы собрались пригвоздить своего ребенка к Минбару, то по крайней мере дайте ему посмотреть, что бывает во внешнем мире. Я прав, Джон? — Гарибальди подождал ответа, не дождался и позвал еще раз. — Джон?

Шеридан залюбовался голограммой. С видимым усилием он тряхнул головой, возвращаясь в действительность.

— Да… Конечно.

— Джон! — воскликнула Деленн с таким выражением, будто ее предали.

— Деленн, она совершенно безобидна.

— Безобидна! Она приучит его смотреть на женщин как на существа чисто физические, а не на совершенные творения духовной и… — Ее голос затих, Деленн всматривалась в движения танцовщицы. — Это… живая запись?

— Безусловно, — незамедлительно ответил Гарибальди. — Скажешь еще!

— Но откуда? Хотя нет, пожалуй, я все-таки не хочу этого знать, — поспешно исправилась Деленн.

— Пожалуй, это мудрое решение, — разумно рассудил Шеридан. А затем внезапная мысль осенила его. — О! Еще одно дело.

Он пересек комнату, подошел к шкафу и открыл его. Дэвид с любопытством смотрел, как отец бережно достает оттуда некую урну. С осторожностью, будто опасаясь оступиться и уронить ее, он поднес ее к столу и поставил перед Дэвидом рядом с другими подарками. Дэвид скептически следил за происходящим.

— Это урна, — констатировал он.

— Это верно.

— Что ж… она весьма милая, — игриво сказал Дэвид. — Я прихожу к выводу, что день для меня завершится кремацией, так что… теперь хотя бы есть место, куда я после этого попаду.

Шеридан рассмеялся, а Деленн с горячностью пояснила:

— Это не просто урна. Это подарок от Лондо Моллари.

— Сделанный прежде, чем он превратился в ослиную задницу, — добавил Гарибальди.

— Майкл! — возмутилась Деленн.

— Окей, окей, ты меня поймала. На самом деле он всегда был ослиной задницей.

— Майкл!

— Ох, мама, не надо, пожалуйста. Я что-то не припомню, чтобы ты сама о нем хорошо отзывалась.

— Полегче со своей матерью, Дэвид. И, Майкл, пожалуйста… Если еще хоть раз, — Шеридан сделал рукой горло-перерезывательное движение, а затем повернулся к сыну. — Дэвид… Я знаю, что мы позволили себе несколько менее чем лестных комментариев насчет центавриан в целом и их императора в частности. И Богу ведомо, что Лондо позволил себе несколько раз в жизни сделать необычайно дурной выбор. Но ведь… кто из нас без греха.

— Я, — поспешно отозвался Гарибальди. — Разве я хоть одну ошибку допустил за всю жизнь?

— Конечно, одну ошибку не допустил. Ты их столько наделал…

Гарибальди схватился за сердце, словно замечание Шеридана пронзило его, как шпага. Но Шеридан уже переключил свое внимание на Дэвида.

— Дело в том, что Лондо доставил нам эту урну еще до твоего рождения. Он поведал нам, что центаврианская традиция предписывает вручать эту урну наследнику трона в день его совершеннолетия.

— Словно новогоднюю шарлотку?

Шеридан моргнул.

— Что?

Дэвид тыкнул пальцем в Гарибальди.

— Он сказал мне, что за всю историю только один раз испекли новогоднюю шарлотку. Никто не захотел ее есть. И потому она переходила от одного к другому, в течение всей истории, каждый Новый год.

— Да ты просто целый холодильник информации, Майкл.

Гарибальди усмехнулся.

— Но парню ведь нужно хоть иногда учиться чему-нибудь.

— Да, конечно, и будем надеяться, что он научится, наконец, не слушать тебя. Суть дела в том, Дэвид, что — по крайней мере, в тот момент — никого более близкого к понятию «семьи», чем мы, для Лондо не было. Он чувствовал некую… связь с тобой. Ты для него был кем-то вроде приемного сына, насколько я могу судить. Он прилетел сюда ради тебя и, раз так, то в некотором роде, и ради нас.

— И после этого провел шестнадцать лет в попытках завоевать галактику.

— Я не знаю, какова в этом роль Лондо, а какова — его советников, — сказал Шеридан. — В любом случае, им никогда не добиться успеха. У нас есть свои возможности по сбору разведданных…

— И они теперь сосем не такие, какими были раньше, — сказал Гарибальди.

Шеридан с удивлением взглянул на него.

— Ты имеешь в виду, что с тех пор как ты ушел в отставку, все покатилось по наклонной плоскости?

Но Гарибальди отнесся к замечанию Шеридана со всей серьезностью.

— Если ты и в самом деле хочешь знать правду, то — да. Ты теперь полагаешься на то, что рассказывают тебе другие миры. Только я-то знаю, что когда им подмажут руки, их головы охотно поворачиваются совсем не туда, куда следовало бы смотреть, и в результате никто не верит, что центавриане и в самом деле намерены предпринять то, что, как я полагаю, они на самом деле намерены предпринять.

— Лондо можно назвать кем угодно, Майкл… но только не безумцем. Атаки на отдельные пограничные миры — это одно. Но если центавриане держат в уме полномасштабное нападение на Альянс, то они в ответ будут разнесены в клочья.

— Возможно, Лондо и не безумен, но вот его Премьер-министр точно из числа тех, кому слова поперек не скажи, — ответил Гарибальди. — Проблема в том, что он высокомерный невежа. С невежеством можно справиться. Высокомерие тоже можно обойти. Если человек высокомерен, вы можете просто подыграть ему, и тогда он вскоре сам упадет. Но вместе невежество и высокомерие — это просто смертельная комбинация. Далее, если министры Альянса предпочитают просто прятать головы в песок, то это их выбор, конечно. Но я надеюсь, что вы сами, Мистер Президент, еще не превратились в одного из них, если только подарок, полученный шестнадцать лет назад от одного из центавриан, не растопил навсегда все ваши тревоги насчет них. Потому что еще раз говорю вам: они — серьезная угроза.

— Верь мне или нет, Майкл, но я этого из виду никогда не терял, — терпеливо ответил Шеридан. — Но я также не терял из виду и то, что когда-то давно Лондо Моллари был нашим другом. По воле Божией он еще может стать им опять. И в надежде на это… держи, — и он пододвинул урну ближе к Дэвиду.

Дэвид принял ее, осмотрел со всех сторон.

— Нижняя часть опечатана, — отметил он.

— Да, мы знаем, — сказала Деленн. — Предполагается, что там хранится вода из священной реки, протекавшей перед дворцом.

— В таком случае, возможно, с этим все в порядке, — допустил Дэвид. Он перевернул урну. По каким-то причинам держать ее в руках было… приятно. Несмотря на то, что сейчас он впервые видел центаврианскую реликвию, у него было такое впечатление, будто она всегда принадлежала ему. — Она прекрасна.

— С ней все в порядке? Она прекрасна? В твоих устах, Дэвид, эти слова звучат как высочайшая похвала, — поддразнила его Деленн.

Дэвид взвесил вазу в руках еще раз, а затем взглянул на оставшуюся не съеденной часть пирога.

— Мам, можно мне еще один кусочек?

— Мой бог, да ему понравилось, — сказал Шеридан, радостно удивленный. — Безусловно…

— …Нет, — решительно закончила вместо него Деленн.

— Мам! — воскликнул Дэвид, и его возглас перекрыл немного менее страдальческое, но столь же возмущенное восклицание Шеридана:

— Деленн!

— Вы знаете, как я отношусь к обжорству, — сказала она. — Будь доволен тем, что у тебя уже есть, Дэвид. Остаток пирога будет здесь завтра.

— А вот я черта с два возьму еще хоть один кусочек, — нараспев продекламировал Гарибальди.

— Я не припомню, чтобы кто-нибудь интересовался твоим мнением, — ответил Шеридан.

Дэвид обнаружил, что чем дольше он смотрит на урну, тем труднее ему отвести от нее взгляд.

— Пап… Как ты полагаешь, могу ли я послать сообщение императору? Поблагодарить его за подарок?

— Я думаю, это будет очень благородный жест с твоей стороны, — ответил Шеридан. — Ты сможешь хоть немного освежить его память приятными воспоминаниями. В конце концов, у него так ни разу и не было возможности повстречаться с тобой.

— Кто знает? — добавила Деленн. — Если ситуация изменится к лучшему — может быть, настанет день, когда тебе удастся встретиться с императором лицом к лицу.

— И разве это не будет замечательно, — резюмировал Гарибальди.

 

Глава 12

Генерал Рийс явился к Премьер-министру, чтобы позавтракать вместе с ним, и обнаружил, что Дурла пребывает в весьма мрачном настроении.

— Какие-нибудь проблемы, сэр? — спросил Рийс.

Дурла держал в руках свиток, пристально глядя на него. Затем осторожно отложил пергамент в сторону и взглянул на Рийса.

— Генерал, — сказал он после некоторого молчания, — моя жена, Мэриэл, больше не будет сопровождать нас. Я желаю, чтобы она как можно скорее вернулась на Приму Центавра.

— Она заболела? — заботливо спросил Рийс.

— Можно сказать, да.

— Вот как, — сказал Рийс.

— Я считаю, что ей следует отправиться домой. Лицезреть мощь нашего флота оказалось слишком волнительно для нее.

— Вот как, — снова сказал Рийс.

— Более того, — продолжил Дурла, — я думаю, будет лучше, если она поживет некоторое время в изоляции. Меня беспокоит то, что она может сказать или сделать.

— И что же она может сказать или сделать? — поинтересовался Рийс.

Дурла посмотрел на него мрачно и серьезно.

— Нечто крайне нежелательное. Нечто такое, что, будучи произнесено устами любой другой женщины, можно было бы счесть доказательством измены родине. Но в устах жены Премьер-министра? Эти слова просто подорвут преданность мне моего народа. Я не допущу этого, Генерал. Я не допущу, чтобы меня срезала собственная жена.

— Это вполне понятно, Первый Министр, — здравомысляще сказал Рийс. Достигнув таких высот, он уже умел достаточно ловко читать между строк… и потому поинтересовался про себя, почему Дурла не стал намекать, что с этой женщиной по пути на родину вполне мог бы произойти какой-нибудь несчастный случай. Впрочем, Рийс вовсе не жаждал получить от Премьер-министра каких-либо пожеланий, пусть даже тщательно замаскированных, на этот счет. Ему требовались ясные и четкие приказы. Иначе он бы все равно не знал, как ему реагировать на зловещие намеки, если бы они прозвучали. Ведь в конце концов, он солдат, а не убийца.

Последующие слова Дурлы, однако, избавили его от неприятной перспективы размышлять над подобными материями.

— Из того, что она шептала во сне, и из того, что она говорила наяву… Я пришел к выводу, что сам император внимательно следит за ее судьбой.

— Я полагал, что император презирает ее, — сказал пораженный Рийс.

Дурла пожал плечами, демонстрируя, что он и сам не меньше Рийса озадачен по этому поводу.

— Кто же в состоянии предугадать, что за результат мы узрим как итог умственных усилий императора… Да и вообще, возможны ли для его ума такие усилия. — Дурла искренне рассмеялся своей попытке пошутить, но Генерал в ответ позволил себе лишь не более чем вымученную улыбку, и Премьер-министр тут же одернул себя. Совершенно сухим и деловым тоном он продолжил: — Так что прошу вас позаботиться, чтобы моя жена и в самом деле находилась в изоляции. Я хочу, чтобы она ни с кем не контактировала. Я хочу, чтобы она никому не посылала сообщений. Я полагаю, ей нужно время, чтобы освоиться с нынешним положением дел и примириться с ним.

— Как пожелаете, Первый Министр.

Дурла улыбнулся.

— Бывают моменты, Генерал, когда мне кажется, что лишь вы один полностью понимаете мои заботы.

— Вы желаете возродить величие Примы Центавра, — сказал Рийс. — Вы видите наше будущее как огромный величественный монумент. И естественно, вы должны отсечь все, что не соответствует вашему видению.

— Да, да. Именно так, — вздохнул Дурла, словно с облегчением.

Затем он поднялся и вышел на огромный застекленный эркер, с которого открывалась панорама всего взлетного поля. Там, в лучах утреннего солнца, поблескивали звездные корабли. Их было, конечно, далеко не так много, как в его сне. Но тем не менее достаточно внушительное количество. Да и кроме того, его видения всегда относились к будущему, а не к прошлому и даже не к текущему моменту.

А там, в будущем, эта верфь заработает в полную силу. Эти размышления укрепили убежденность Дурлы в том, что остановить их не в силах ничто. Он держит будущее в своих руках.

Своих руках?

Дурла взглянул на Рийса. Генерала Рийса, который поведет их войска в битву, и потому покроет себя великой славой. Генерала Рийса, который должен просто выполнять приказы, и потому не может — не должен — оказаться в числе тех, кто принимает решения.

Но пока еще оставалась вероятность того, что когда начнется битва, именно Генерал Рийс станет тем, кого будут помнить потомки. Конечно, если верить его снам, именно Дурла станет великим героем, чье имя будут чествовать до скончания времен, но все-таки где-то в глубине подсознания он всегда ощущал некоторые сомнения.

И теперь ему все стало ясно. Генерал Рийс возглавил атаку, Генерал Рийс направил наш флот, Генерал Рийс проложил дорогу к…

Нужно, чтобы все помнили, кто на самом деле отвечал за все.

— Генерал, — резко сказал Дурла, — я решил, что сейчас самое время раз и навсегда прояснить некоторые вопросы. Только один человек должен иметь доступ к кодам нашей решающей атаки.

Тень неуверенности пробежала по лицу Рийса.

— Пардон, сэр?

— К кодам нашей атаки. К кодам запуска, — сухо пояснил Дурла. — Когда все наши корабли выдвинутся на позиции, конечный закодированный сигнал, подтверждающий начало атаки, должен исходить от меня. Наш флот не должен реагировать ни на чей другой голос.

Рийс медленно поднялся с места, выпрямляясь, как гигантская кошка, замыслившая атаку. Свой взгляд при этом он не сводил с Дурлы.

— Первый Министр, — сказал он медленно, — с самым величайшим уважением… но эти коды должны также быть в руках командующего флотом.

— То есть в ваших руках.

— Да. Я буду на посту. А вы нет… или, по крайней мере, вас не должно быть в командной рубке, потому что вы слишком важны для будущего Примы Центавра. В идеале, вы должны послать сигнал мне, а я в свою очередь, ретранслирую его на весь флот…

— И тем самым, принятие конечного решения о нанесении удара останется в ваших руках. Я не нахожу это приемлемым.

Рийс посуровел.

— Первый Министр, я должен спросить… Было ли в моих действиях, или в моих приказах что-нибудь такое, что навело вас на мысль о том, будто я недостоин доверия?

— Это чересчур категоричный вывод, — сказал Дурла, стараясь говорить как можно более мягко. — Но я не собираюсь испытывать судьбу, проверяя, не ошибся ли я, избрав вас как своего ближайшего сподвижника. Именно мои провидения, мои сны завели нас настолько далеко, Генерал Рийс. И именно мой голос храбрые воины нашей Республики должны услышать, когда они ринутся в бой против наших врагов, объединившихся в Межзвездный Альянс. И именно так и будет.

Дурле стало интересно, до какой степени будет упорствовать Рийс в своих возражениях. Он ожидал достаточно многословных аргументов по этому поводу. Но при этом определенно рассчитывал, что ему не придется снимать Рийса с его поста. Генерал не раз уже доказывал свою лояльность.

К счастью, опасениям Дурлы не суждено было сбыться, поскольку Рийс поклонился, не слишком низко, и сказал:

— Если таково желание Премьер-министра, так тому и быть.

— Благодарю вас, Генерал, — сказал Дурла и позволил себе улыбнуться. Он еще раз выглянул в окно, любуясь на флот. — Великолепно, не правда ли? — Он вздохнул. — И подумать только, эти глупые Дома Примы Центавра полагали, будто мне потребуется их содействие, чтобы создать все это. Они не понимали, сколь многое может быть достигнуто вопреки, а не благодаря им.

Рийс ничего не ответил.

Дурла обернулся к нему, чувствуя, что затянувшееся молчание носит несколько неодобрительный характер.

— Есть проблемы, Генерал?

— Раз уж вы меня об этом спросили, Первый Министр… Я считаю, что ваша затянувшаяся кампания против глав Домов, и против самих Домов, была несколько… — казалось, он подыскивает нужное слово. — Неудачной.

— Вот как.

— Многие погибли. Многие ушли в подполье. Я считаю, что вы сослужили себе не самую лучшую службу.

— Возможно, — сказал Дурла, пожимая плечами. — Но при этом я показал всем, что для меня не может быть фаворитов. Они встали у меня на пути, Генерал. А те, кто встает у меня на пути… имеют обыкновение покидать наш мир не самым достойным образом.

— Я всегда буду помнить об этом, Первый Министр.

— А я прослежу, чтобы вы и в самом деле об этом помнили, Генерал. Я прослежу, чтобы вы об этом помнили.

И в этот самый момент взлетное поле взорвалось.

Дурла просто не мог поверить своим глазам. Несмотря на то, что обжигающая волна обрушилась на него, несмотря на то, что Генерал ринулся оттаскивать его от окна, чтобы разлетавшиеся во все стороны обломки не поранили его, Дурла отказывался воспринимать то, чему стал свидетелем.

— Не может этого быть! — кричал он.

— Это подпольщики, — прорычал Рийс. — Но эти предательские действия не будут иметь больших последствий, Первый Министр. Всего-то лишь жалкая кучка кораблей…

— Но ведь может быть и хуже! — взвыл Дурла. — Прикажите своим людям обыскать взлетное поле! Пусть они убедятся, что там нет новых бомб! И если найдут кого-то, кто мог быть к этому причастен, пусть они казнят его!

— Разве вы не пожелаете лично допросить злоумышленника?

— Нет! Я хочу, чтобы его казнили немедленно! — Дурла в ярости начал колотить кулаком в стену. — Я хочу увидеть их мертвыми! Я хочу увидеть голову их предводителя! Я хочу увидеть трупы их соратников! Я хочу, чтобы все они умерли! Немедленно! По моему приказу, по моей воле, любой, кто будет заподозрен в причастности к саботажу, должен умереть ужасной смертью сразу после поимки! Идите же, Генерал! Идите!

Рийс немедленно чеканной походкой покинул комнату. Дурла смотрел на догорающие обломки — все, что осталось от полудюжины таких прекрасных кораблей.

Ему хотелось убить кого-нибудь за это. Причем немедленно.

Впрочем, все это неважно… Если сон не обманывает его — а такого еще никогда не случалось — в его руках скоро будет Дэвид Шеридан. А это означает, что следом сюда же прибудут и его отец с матерью. И они умрут, все вместе, поплатившись за свои зверства.

Именно к этому призывали его ночные видения.

 

Глава 13

Дэвид лежал на постели — «лежал» настолько, насколько это в принципе возможно на минбарских кроватях — и глядел в потолок.

Он посмотрел видеозаписи, на которых был запечатлен Лондо Моллари. Император выступал перед огромной толпой центавриан с речью по поводу некоей годовщины или чего-то в этом роде. Дэвида поразило, как держался император. Можно сказать, он был больше, чем сама жизнь. Он не столько говорил, сколько позволял словам вылетать из своего рта, словно пламени из пасти дракона. Внешне все выглядело так, будто Лондо творил заклинания над толпой.

Дэвиду, пожалуй, хотелось бы получить возможность лично пообщаться с императором. Он мог бы поблагодарить его за поднесенную в подарок урну. Ему было бы интересно выслушать мнение Лондо о некоторых событиях, отзывы о которых он слышал от отца с матерью. Но больше всего ему бы хотелось спросить, что за чертовщина творится с их волосами, и чем нужно натереть голову, чтобы соорудить себе такую же прическу.

И тут он услышал что-то.

Словно некое шебуршание. Глаза Дэвида уже привыкли к темноте, так что кое-что из окружающей обстановки ему было видно. Он слез с кровати и огляделся, внимательно прислушиваясь. Довольно долго стояла тишина, так что Дэвид уже решил было, что ему все померещилось. Но тут звук вновь повторился, и шел он явно со стороны центаврианской урны…

Нет. Звук шел не со стороны урны. Звук издавала сама урна. Урна, доставленная с Примы Центавра, слегка покачивалась.

Первое, что пришло в голову Дэвиду, — началось землетрясение, которое почему-то не оказало воздействия ни на что иное, кроме урны. Следующее, что он подумал, — возможно, внутри урны припрятана бомба. Но это было абсолютно бессмысленно. Как могла бомба находиться внутри урны, хранившейся в личном кабинете его отца целых шестнадцать лет? Нет, такое даже и вообразить невозможно.

Урна, похоже, дрожала из-за каких-то процессов, начавшихся в ее опечатанном основании. Дэвид подобрался поближе к ней, пытаясь определить, что же все-таки могло быть причиной.

И тут урна внезапно раскололась.

Дэвид рефлекторно отшатнулся, но реакция его оказались слишком замедленной. Из груды мелких осколков, когда-то составлявших урну, выскользнуло нечто маленькое и темное и понеслось в его сторону столь быстро, что он едва успел уловить это движение. Оно двигалось прямо на него, и Дэвид беспомощно молотил руками, пытаясь нанести хоть один удар по этому чему-то, и будучи не в состоянии его нанести. А затем он почувствовал некую сырость у основания своей шеи, и попытался сбросить то, что оказалось там. Он почувствовал под своими пальцами какую-то отвратительную протоплазменную лепешку, и поспешно отдернул руку. На Дэвида накатила волна тошноты. Словно на плече у него внезапно вскочил огромный гнойник.

Он почувствовал, как нечто змееподобное скользит по передней части его рубашки, вниз по его груди, и уже раскрыл было рот, чтобы завизжать. При этом он продолжал метаться по своей комнате, сшибая книги и мебель в попытках сбросить с себя то существо — или вещь? — которое влезло на него.

«Это ведь я».

Крик Дэвида замер, не родившись. У него не было сомнений; он сразу узнал, кто — или что — оказалось в связке с ним теперь. Дэвид словно нашел некий кусочек самого себя, которого ему недоставало все время, сколько он себя помнил.

— Это ты? — прошептал он.

«Да, это я, младшее солнышко».

Дэвид почувствовал, будто мир вокруг него опрокидывается. Он попытался убедить себя, что на самом деле просто спит. Что ничего этого на самом деле не происходит.

«Не отвергай меня, младшее солнышко. Я пришел, чтобы помочь тебе. Ты ведь так давно ждешь меня».

Дэвид вцепился в существо на своем плече, и тут же болевой шок поразил его. Он упал на колени, хватая воздух ртом, пытаясь позвать на помощь, но горло у него спазматически сжалось. Он не мог издать ни звука, несмотря на все свои попытки.

«Зачем ты отвергаешь меня, когда я пришел лишь помочь тебе?» — Этот голос, звучавший прямо у Дэвида в голове, был пронизан болью. — «Я ведь провел столько лет, пытаясь дотянуться до тебя, пытаясь стать единым с тобой. Зачем же ты пытаешься отринуть меня теперь, когда ты и я взаправду стали едины после столь долгого ожидания?»

— Что… ты такое? — только и сумел прошептать Дэвид.

«Я — исполнение всех твоих желаний. Не то, что твои родители. Не то, что твой отец, со всеми его правилами и запретами. Не то, что твоя мать, со всем ее занудным морализаторством. Они не понимают тебя. Они не понимают, в чем ты нуждаешься…»

— Я нуждаюсь лишь в том… Чтобы ты убрался прочь из моей головы! — проскрежетал Дэвид. Но, тем не менее, не стал предпринимать новых попыток сдернуть существо со своего плеча. Он уже понял, что этого лучше не делать. Его ум, тем не менее, бешено соображал, пытаясь найти способ позвать на помощь, придумать хоть что-нибудь, чтобы избавиться от твари, забравшейся на него.

«Ведь на самом деле ты не хочешь этого. Ты ведь понимаешь, что на самом деле ждешь моей помощи…»

— Нет!

«Да. Ты ведь жаждешь повидать галактику. Ты хочешь вырваться отсюда, и увидеть все своими глазами. Ведь в тебе горит то же желание стать частью межзвездного потока жизненной силы, какое было у твоего отца… Вот только твой дед позволил себе отпустить вожжи, пойдя навстречу желаниям своего сына, а твой отец — нет».

Дэвид замер. В чем-то… во всем… эта тварь была права. И более того… Ему почему-то стало легче оттого, что тварь поняла самые глубинные его желания. Он словно поделился с кем-то тяжкой ношей — которой не мог поделиться со своими родителями.

А затем Дэвид попытался прикрикнуть на самого себя — мысленно — напомнить себе, что именно этого-то и ждала от него тварь. Что он начинает падать в некую ловушку, убеждая себя, что тварь на его плече — это его друг…

«Я не просто твой друг. Я наперсник твоей души. Я знаю тебя лучше, чем отец, и лучше, чем мать. Я знаю тебя лучше, чем даже ты сам. И я дам тебе именно то, что ты хочешь…»

— Я хочу, чтобы ты убрался прочь с меня!

Но почему-то на сей раз, как заметил и сам Дэвид, его голос прозвучал отнюдь не так убедительно.

«Ты ведь хочешь покинуть эту планету. Что ждет тебя здесь? У тебя нет друзей. Минбарцы с подозрением относятся к тебе, из-за твоего происхождения. Тебя обучают частные учителя, и лишь крайне редко ты посещаешь занятия вместе со своими ровесниками, ведь ты во всем их превосходишь, и они обижаются на тебя за это. Родители пригласили нескольких гостей на твой день рождения. Но оказалось, что все они слишком „заняты“ в этот день. Ложь. Они просто не хотели тебя видеть.

Ты не человек и не минбарец, ни рыба, ни мясо. Тебе нет места на Минбаре. Ты хочешь увидеть другие планеты, изучить другие миры. Хочешь попытаться из первых рук понять, чем живут другие расы. Ты этого хочешь. И я дам тебе эту возможность».

Воцарилась тишина. Дэвид ничего не говорил. Молчал и голос твари в его мозгу. И после долгого молчания Дэвид произнес одно только слово:

— Как?

Его разум, пусть ненадолго, пусть на одно мгновение, соблазнился предложенными возможностями.

После этого все остальное было лишь делом техники.

* * *

Джона Шеридана мучила бессонница.

Это крайне раздражало его. Обычно у него не было никаких проблем со сном. Более того, сон — едва ли не единственное, с чем у него не было проблем в последнее время. Он с тревогой отмечал, что боли и нытье в разных частях тела мучают его все сильнее. У него замедлилась реакция, у него уменьшилась физическая сноровка. И временами казалось, что сам мыслительный процесс протекает чем дальше, тем медленнее. Словно какой-то туман, совсем смутный поначалу, понемногу начинает сгущаться.

И у Шеридана было тревожное чувство, что он точно знает, в чем причины происходящих перемен. Все чаще и чаще в голове у него раздавались слова Лориена, особенно когда он понимал, что определенные аспекты его личности начинают… тускнеть. И он понимал, что Деленн не может не думать о том же самом. «Двадцать лет», — так сказал им Лориен.

Не прошло еще и года, как Шеридан пошутил, что им следовало бы перебраться на центральную планету Дрази. Поскольку у Дрази каждый год на двадцать процентов длиннее земного, Шеридан шутя предположил, что там он проживет на четыре земных года больше. Но Деленн на эту шутку даже не улыбнулась. Наоборот, она немедленно ушла прочь и долгое время провела запершись в одиночестве. С тех пор Шеридан понял, что лучше и не пытаться шутить по этому поводу, или даже вообще обсуждать вопрос об отпущенном ему сроке. На деле с тех пор он вообще ни разу не высказался на эту тему, по крайней мере в такой ситуации, когда его слова могли дойти до Деленн.

Они оба знали, что Лориен назвал не точный срок, но некую грубую оценку. В конечном счете, они могли лишь гадать, сколько времени осталось Шеридану…

Ну что ж… Ведь то же самое и со всеми, не так ли? Каждому из живущих отмерен срок, когда он покинет этот мир. Если каждый начнет с болезненным любопытством оглядываться на него, то рождение перестанет быть началом новой жизни; оно станет началом медленного, затяжного умирания. Шеридан, в отличие от всех остальных, довольно точно знал, сколько продлится это умирание. И это ведь было не так уж плохо, не так ли?

— Да, конечно, — ответил Шеридан, обращаясь к самому себе.

Не в силах успокоиться, он пошел куда-то по коридору, сам пока что не зная, куда он направляется. Ночь была необычно прохладной по минбарским меркам, и он поплотнее укутался в свою робу. Впрочем, возможно, это вовсе не ночь была холодной. Возможно, он просто чувствовал холод внутри себя.

— Перестань. Перестань ощущать вину за самого себя, — выругался он.

В течение долгого времени ему казалось, что больше всего он будет жалеть о том, что не сможет дожить до старости вместе с Деленн. Однако со временем понял, что в этом он ошибался. Их совместная жизнь с Деленн оказалась достаточно долгой, чтобы позволить достичь того уровня ровного, спокойного комфорта, который ощущают в обществе друг друга родственные души. Возможно, у него не будет шанса досидеть до конца пиршества… но по крайней мере, он испробовал вкус яств.

А вот не иметь возможности увидеть, как повзрослеет Дэвид, вот с этим действительно трудно было смириться. Его сыну исполнилось шестнадцать; самый рубеж вступления во взрослую жизнь. Шеридан еще мог сделать для него так много, мог попытаться снабдить его наставлениями в самых разных областях жизни. Но этому уже не суждено случиться.

И внуки; он никогда не увидит внуков. Ему так и не представится возможности покачать на своей коленке это крохотное продолжение своего рода, того, кто станет взрослым уже в следующем столетии. И почувствовать, как звучит в голове голос его отца: «Молодец, Джонни. Здорово.»

Но приходится довольствоваться лишь теми картами, какие выпали ему при раздаче. В конце концов, если бы Лориен просто бросил его умирать, то Дэвид вообще так и не родился бы.

Да… он должен быть доволен своей судьбой.

Но к несчастью, умение быть довольным никогда не относилось к числу сильных сторон Джона Шеридана.

Он остановился. Вокруг царил полумрак, но того света, который все-таки проникал сюда, оказалось достаточно, чтобы Шеридан заметил силуэт в дальнем конце коридора. Поначалу у него не было сомнений, что к ним проник непрошеный гость, но затем он понял, что на самом деле это Дэвид. Шеридан застыл на мгновение; что-то в поведении сына показалось ему странным. Его осанка, его манера передвижения неуловимо изменились. И Шеридан даже и представить не мог, почему.

— Дэвид, — спросил он осторожно. — С тобой все в порядке? Ты что-то припозднился. — С некоторой наигранной беззаботностью, что, впрочем, прозвучало скорее устрашающе вымученно, он добавил: — Все еще не можешь придти в себя после своего дня рождения?

Дэвид ничего не ответил. Он медленно приближался к отцу, и Шеридан понял, что сын полностью одет, в свободную рубашку и широкие штаны. Обут он был в новые ботинки — один из подарков на день рождения.

— Ты куда-то собрался, Дэвид? — нотка тревоги прозвучала в голосе Шеридана. Он начинал волноваться, поскольку что-то явно было не так. — Дэвид?

Дэвид остановился в футе от отца. Шеридан положил руку на плечо сына, и начал было спрашивать:

— Дэвид, что случилось? — но тут почувствовал мясистую опухоль у того под рубашкой.

Дэвид напрягся, глаза его расширились, словно Шеридан только что ткнул пальцем ему прямо в сплетение нервов.

— Что за черт? — воскликнул Шеридан, и прежде чем Дэвид успел отпрянуть на шаг назад, рванул воротник его рубашки в сторону.

Глаз злобно глядел на него с плеча сына.

Шеридан застыл с отвисшей челюстью. Он и представления не имел, что же такое видит сейчас перед собой, но сюрреалистический ужас мгновенно парализовал его. В этот-то момент Дэвид и обрушил на него свой кулак, и в одно мгновение исчезли всякие сомнения, чьим сыном он был. Дэвид нанес мощный удар правой, и даже если бы Шеридан был готов к нападению, вряд ли сумел бы легко отделаться. Но он не был готов, и потому просто рухнул на пол как мешок сырого цемента.

* * *

Дэвид стоял над ним, глядя вниз на бесчувственное тело отца с полнейшим безразличием. Похоже, он даже не сознавал до конца, что именно он виновен в нынешнем бессознательном состоянии Шеридана, да даже если бы и сознавал, ему, скорее всего, было бы все равно. Он, конечно, знал, кто лежит на полу. Но вряд ли прореагировал бы иначе, если бы там лежал какой-нибудь незнакомец.

Дэвид развернулся и направился к ближайшей посадочной площадке. Неподалеку от президентской резиденции находился небольшой космопорт. Он служил исключительно для удобства передвижения различных важных персон, наносивших визиты отцу. Там все время стояло несколько шаттлов в полной готовности на случай, если Президенту Альянса срочно понадобится совершить непредвиденный перелет куда-нибудь.

Дэвид быстро добрался до космопорта и замедлил шаг, когда заметил, что к нему направляется какой-то минбарец, явно из касты военных. Дэвид справедливо рассудил, что это, видимо, один из охранников. Судя по спокойствию минбарского воина, он не подозревал никакого подвоха. Он даже не стал держать руки поближе к оружию. Он явно считал эту часть своей униформы скорее некоей деталью одежды, нежели чем-то таким, что может понадобиться по долгу службы. В самом деле, неужели кто-то сможет тайком прокрасться в президентский космопорт?

— Юный Шеридан, — сказал охранник. — Неурочный час для прогулок. Могу я быть чем-нибудь вам полезен?

— Да. Можешь. Подними, пожалуйста, руки над головой, — и с этими словами, Дэвид вынул «ФПР», подаренный ему Гарибальди.

Охранник не мог знать, что это оружие не настоящее. Конечно, оставалась некоторая вероятность, что он сумеет выхватить и применить свое оружие быстрее Дэвида. Позитивным аспектом в таком развитии событий для охранника будет то, что он исполнит свои прямые должностные обязанности. Но негативные аспекты будут куда весомее — он застрелит единственного сына Джона Шеридана и Деленн. Мысль об этом оптимизма отнюдь не добавляла.

И потому охранник просто исполнил приказ Дэвида.

— Ложись на землю. Лицом вниз, — спокойно продолжил Дэвид. Теперь он уже не ожидал от минбарца ничего, кроме беспрекословного подчинения. — И не двигайся, если тебе не надоело дышать.

Продолжая держать свое «оружие» нацеленным на охранника, Дэвид медленно приблизился к нему. Он прижал свой «ФПР» к основанию черепа минбарца и вытащил из-за его пояса настоящее боевое оружие. Одно мгновение он поразмышлял о том, не использовать ли свой «ФПР», чтобы оглушить пленного, но быстро отбросил эту мысль; ведь охранник — минбарец, и благодаря костяному гребню, оглушить его, скорее всего, Дэвиду не удастся.

«Застрели его. Убей его», — раздался в голове юноши голос существа, сидевшего у него на плече.

Дэвид крепко сжимал в руке вновь добытый ФПР, и нацелил его в спину лежащему перед ним минбарцу. Палец лег на спусковой крючок… и не стал его нажимать.

«Дэвид…»

— Нет, — решительно сказал юноша.

Ему показалось, что в голове раздался одобрительный смех.

«Отлично. Раз тебе хочется позабавиться, просто свяжи его и оставь здесь, беспомощного и униженного».

Через несколько минут пленник уже лежал связанный и с заткнутым ртом. Вместо веревок Дэвид использовал полоски ткани, разрезав для этого униформу охранника. Разобравшись с минбарцем, Дэвид поспешно направился к одному из шаттлов и забрался в него.

Дэвид глянул на панель управления. На самом деле у него была уже наработана хорошая практика полетов. Отец рассматривал обучение этим навыкам как необходимую часть общего образования. Дэвид хорошо помнил, как первый раз вывел корабль на околоминбарскую орбиту, и отец сидел рядом с чрезвычайно гордым видом, то и дело отпуская комплименты по поводу того, как здорово сын управляется с машиной, и повторяя раз за разом, что Дэвид просто прирожденный пилот.

И Шеридан был прав. Дэвид и в самом деле чувствовал себя прирожденным пилотом. И тем не менее, и отец, и мать отказывали ему в праве летать. Но какой толк быть прирожденным пилотом, если тебе суждено провести всю свою жизнь на одной единственной планете, и лишь слушать с тоской, как звезды напрасно взывают с небес?

Дэвид завел двигатели шаттла, привел все системы в состояние готовности. На какой-то краткий миг он вдруг поинтересовался у самого себя, а куда же, собственно, он направляется. Но затем понял, что уже знает куда — и раздумывать над этим вопросом нет никакого смысла.

Он летит на Приму Центавра. Именно там его место. Он и сам не понимал, почему именно там его место — он просто знал, что это так.

* * *

Шеридан почувствовал, что его подняли на ноги, еще до того, как пришел в сознание. Он сконфуженно заморгал из-за яркого света, падавшего сверху, с неба, где уже встало солнце. Было раннее утро, и Шеридан никак не мог вспомнить, как же это оказалось, что он встретил утро, лежа на полу в коридоре.

— Джон! Джон! Что случилось? — кричал ему кто-то. Хотя нет, не кричал, скорее просто настойчиво повторял, неистово стремясь достучаться до него. Гарибальди с чрезвычайно встревоженным видом стоял, поддерживая его под руки.

— Случилось? — прохрипел Шеридан. — Я не… — И тут все вдруг вспомнилось ему разом, настолько резко, будто на него обрушился удар молота. Шеридан мгновенно стряхнул с себя оцепенение. — Дэвид! Что-то случилось с Дэвидом! И там еще было это… эта тварь!

— Джон! — на этот раз раздался встревоженный голос Деленн. Она неслась по коридору, в сопровождении минбарца, в котором Шеридан опознал часового из космопорта. — Джон, Дэвид был сегодня ночью в космопорте! Он напал на этого человека и похитил один из шаттлов!

— Это был не Дэвид, — сказал Шеридан. И когда увидел озадаченное выражение на лицах всех собравшихся, быстро пояснил: — Вовсе не Дэвид контролировал ситуацию. Это был кто-то другой… это… эта тварь на его плече, я никогда еще не видел ничего подобного. Похоже на небольшую грязевую лепешку, но у нее был глаз. И это она управляла Дэвидом. Без вариантов.

Все быстро направились в комнату Дэвида. Шеридан проклинал себя, что пошел на поводу у сына и позволил ему получить личные апартаменты подальше от комнат родителей. Если бы они жили по соседству, возможно, он бы успел вовремя услышать, что происходит нечто ненормальное, и смог бы вмешаться прежде, чем ситуация вышла из-под контроля.

А теперь им оставалось лишь в смятении разглядывать погром в комнате Дэвида. Даже если здесь и могли остаться улики, способные пролить свет на происшедшее, все казалось безнадежно похороненным. Все, что было в комнате, превратилось в груду обломков.

Шеридан прислонился к стене, пытаясь систематизировать в уме все, что ему удалось узнать.

— Откуда могла взяться эта тварь?

— Если она настолько мала, как ты говоришь, она могла прятаться где угодно, — сказал Гарибальди. Он еще раз окинул взглядом комнату. — Дэвид не сдался ей без борьбы. Он пытался избавиться от этой штуки.

Деленн подавила внезапно возникший позыв содрогнуться, прикоснувшись к осколкам центаврианской урны, разбитой вдребезги наряду со всем остальным в комнате.

— Мы должны отыскать Дэвида, — напористо сказал Шеридан. — Я хочу, чтобы немедленно было послано сообщение всем мирам Альянса…

— Это не будет мудрым решением, — сказал Гарибальди.

Шеридан в изумлении посмотрел на него.

— Это с какой же стати ты не считаешь мое решение мудрым?

— Потому что случилось именно то, чего ты всегда и опасался, — сказал Гарибальди. — Если ты объявишь во всеуслышание, что твой сын пропал без вести, могут случиться две вещи. Во-первых, прослышав, что Дэвид покинул Минбар, все охотники за наживой по всей Вселенной, каждый авантюрист и каждый безумец, все бросятся отыскивать его. Потому что слишком велик соблазн схватить Дэвида и воспользоваться им, чтобы шантажировать тебя. А во-вторых, каждый сват и брат начнут заявлять, что они-то Дэвида и похитили, и начнут выставлять тебе свои требования. Конечно, они не смогут доказать, что Дэвид у них в руках, но и ты не сможешь убедиться, что Дэвида у них нет. Если вся эта история станет достоянием гласности, я гарантирую, что ты не сможешь решить ни одну проблему, но породишь тысячи новых, создашь сам себе такую головную боль, что этого сейчас даже и представить трудно.

— И что же тогда ты предлагаешь? — ледяным голосом спросил Шеридан. — С чего нам начать поиски?

— С Примы Центавра, — тихо ответила Деленн.

Все взоры моментально обратились на нее.

— Что? — переспросил Шеридан.

Деленн держала в руках осколки урны, кусочки, составлявшие нижнюю часть ее.

— Лондо ведь говорил, что там находятся воды священной реки? Но все осколки сухие. И нет никаких признаков того, что когда-нибудь здесь внутри была вода, нет ни малейшего намека на запах сырости, или иной аромат, сопровождающий застоявшуюся воду. И во всей комнате нет никаких признаков повышенной влажности, нет следов воды на полу.

— Она могла испариться, — неуверенно предположил Гарибальди.

— Могла. Но я так не думаю. Я думаю, что эта тварь, которую видел Джон, была спрятана здесь, внутри, в состоянии некоего анабиоза. И все эти годы дожидалась, когда мы вручим ее Дэвиду.

Это было правдоподобно.

Это было до ужаса правдоподобно.

— Лондо заявил, что мы всегда останемся друзьями. Ты помнишь это, Деленн? — сказал Шеридан. Его челюсти сжались от разгоравшейся внутри ярости. — Помнишь, что он сказал в тот день, когда оставил нам эту вазу? Насчет того, что этот день, проведенный в нашей компании, столь много значит для него? Что ж, теперь мы точно знаем, что он имел в виду, мерзавец.

— И что нам делать? — спросила Деленн.

— Лететь на Приму Центавра, — не колеблясь, ответил Шеридан.

Но Гарибальди решительно покачал головой.

— Нет, вы этого не сделаете. Вы не можете знать наверняка, что это дело рук Лондо.

— Ты что, пытаешься защищать его, Майкл?

— Нет, я лишь пытаюсь убедиться, что вы не ввяжетесь во что-нибудь, будучи неподготовленными, — сказал Гарибальди. — Я не меньше вашего взбешен случившимся, но по сравнению с вами, у меня было гораздо больше практики в том, что касается умения, выходя из дома, застегнуться на все пуговицы. Если Дэвида похитили отсюда, то только по одной из двух причин: либо его хотят убить, чтобы отомстить вам, либо у похитителей есть некие планы на его счет. Если верно первое предположение, то вы уже ничем не сможете ему помочь. Если второе, то вам нужно просто ждать, пока выяснится, каким будет их следующий шаг. Похитители неминуемо войдут с вами в контакт. И тогда вы будете знать наверняка, стоит ли за всем этим Лондо, или кто-то еще, и только тогда вы сможете выработать свою стратегию.

— Моя стратегия уже выработана, — решительно сказал Шеридан. — Я начну с того, что убью Лондо Моллари. А затем я стану импровизировать.