УЧИТЫВАЯ, каковы были обстоятельства моего существования до сих пор, надеюсь, вас впечатлит утверждение, что последовавший за этим период оказался для меня наихудшим, наитяжелейшим.

Я жил среди достатка, даже, можно сказать, роскоши и полного благополучия, я имел счастье лицезреть проявления бескорыстной мужской дружбы и взаимовыручки, но сам оказался начисто всего этого лишен, лично для меня эти блага оставались недосягаемыми, они только дразнили взор и туманили чувства. Как я и подозревал с самого начала, сэр Умбреж пальцем о палец не ударил, чтобы научить меня хоть чему-то, что подобало знать и уметь будущему рыцарю. Старик мною вообще не занимался. Приведу в качестве примера типичный мой день у него на службе.

Следуя строжайшим инструкциям своего господина, я его будил рано поутру. Потом еще раз. И еще. И старик как попугай твердил одно и то же: что он, мол, уже поднялся со своей постели. Как бы не так! Я возвращался в его опочивальню через час-другой и почтительно ему напоминал, что если б он соизволил наконец покинуть ложе, это было бы замечательно, просто великолепно и как нельзя более своевременно. К полудню, а бывало, что и поздней, сэр Умбреж обыкновенно принимал-таки вертикальное положение, и я ему помогал умыться и одеться.

Время в промежутках между этими ежечасными побудками я посвящал чистке его оружия, которым старик никогда не пользовался, и уходу за его конем, на котором он никогда не ездил.

Ах, что за чудный, роскошный был у него жеребец, доложу я вам! Звали его Титан, и огромный, статный зверь полностью оправдывал это имя. Я не сомневался, что Умбрежу его в свое время подарил не кто иной, как наш властитель собственной персоной.

Приведя себя в порядок с моей помощью, старик садился за стол. Принятие пищи было единственным, что его по-настоящему занимало и оживляло. Отсутствием аппетита он, мягко говоря, не страдал, а если выражаться точнее, был настоящим обжорой. И это при его-то худобе! Я просто диву давался, как в нем умещается вся та прорва снеди, которую он с наслаждением заглатывал. Забавно было за ним следить, когда он насыщался: представьте, ставят перед человеком кусок жаркого на огромной тарелке, или зажаренного целиком зайца, или полный кувшин меда. Проходит всего только миг, и еды или питья как не бывало. Тощий старик успел все в себя убрать. И на его морщинистом лице появлялась сытая, довольная улыбка. Утолив голод, Умбреж откидывал голову на спинку своего кресла и дремал час-полтора, переваривая съеденное, совсем как змей.

За сим следовал отрезок дня, когда мой наставник и господин бывал наиболее активен (не считая времени приема пищи, о чем я уже упоминал). Часа в три-четыре пополудни он, как правило, выходил на главную городскую площадь, где прогуливался, улыбаясь прохожим и время от времени останавливаясь, чтобы поболтать с купцами и лавочниками. Горожане из числа простолюдинов очень его любили и уважали, потому что он до них снисходил, и им это льстило. У остальных рыцарей, разумеется, не было времени и желания беседовать с людьми столь низкого звания. А Умбреж вел подобные разговоры с большим удовольствием. И хотя ему нередко случалось терять нить беседы или повторять одно и то же по нескольку раз, а порой начисто забывать, к кому он только что обращался, купцы и лавочники от души ему это прощали, находя старика рыцаря забавным и милым.

Совсем иного мнения о моем наставнике придерживались все до единого рыцари из числа приближенных короля. Я быстро усвоил, что сэр Умбреж является посмешищем в глазах придворных и замковой челяди. Разумеется, в открытую они над ним не насмехались, хотя вполне могли бы себе даже и это позволить — Умбреж все на свете забывал и перевирал, и потому шутки в свой адрес и самих шутников помнил бы не долее минуты. Но придворные тем не менее предпочитали злословить о нем заглазно. Помню, однажды несколько рыцарей от души веселились неподалеку от главного входа в замок, обсуждая моего наставника и не заметив нашего с ним приближения. Я хорошо расслышал, с какой издевкой говорили они о старике, и мне стало неловко. Что же до тугоухого Умбрежа, то он только взрывы смеха и различил и, подойдя к развеселой компании вплотную, стал хохотать с ними вместе, сам не ведая над чем. Разумеется, шутники при этом просто взвыли от смеха.

Умбреж был оставлен при дворе в знак особой к нему милости со стороны короля Рунсибела. Последний, когда еще был юнцом, однажды подвергся нападению целой шайки разбойников-головорезов. Умбреж был в ту пору простым воином-наемником. При виде юноши, отважно сражавшегося за свою жизнь с целой толпой негодяев, он поспешил к нему на выручку, помог отбиться от нападавших — весьма искусно управляясь, если верить рассказу короля, со своим мечом, копьем и щитом, — и после того как больше половины разбойников были убиты, а оставшиеся в живых обращены в бегство, приготовился было дать своему коню шпоры, но Рунсибел осведомился о его имени, и Умбреж с готовностью назвался. Тогда будущий властитель Истерии пообещал, что в случае если станет королем, отважному воину будут пожизненно гарантированы рыцарское звание и придворная должность, а также сопутствующие последней достаток, почет и уважение. Умбреж в ту пору не придал обещанию невзрачного с виду юноши никакого значения, но годы спустя Рунсибел и в самом деле пробил себе дорогу к Истерийскому трону и, что самое удивительное, сдержал слово, данное наемнику. Со времени их первой встречи немало воды утекло, и Умбреж здорово сдал за эти несколько десятилетий. Но могло ли это хоть что-то значить для могущественного короля Истерии? При взгляде на старого воина он всякий раз вспоминал себя безбородым юнцом, а своего спасителя — все тем же неустрашимым воином, каким тот был когда-то, заслуживающим самых высоких почестей, самых щедрых наград.

Все это было очень трогательно и, безусловно, делало честь нашему доброму королю, однако не мешало рыцарям относиться к сэру Умбрежу как к какому-то шуту гороховому.

Мне было бы плевать, как воспринимают старика окружающие, если б насмешки, адресованные ему, не затрагивали, причем в весьма значительной степени, также и вашего покорного слугу. Будучи оруженосцем ходячего посмешища, я сам сделался объектом зубоскальства окружающих и ничего не мог с этим поделать. Нынче, оглядываясь назад, я склонен относиться к тогдашним проявлениям неприязни и пренебрежения к своей персоне с философским спокойствием и с великодушным признанием того факта, что, скорей всего, на месте любого из моих тогдашних ровесников оруженосцев сам вел бы себя в точности так же. Но в то время, о котором я веду речь, мне было не до великодушия. Я злился на всех и вся и ужасно тяжело переживал те унижения, которым подвергался. Мой собственный внешний изъян, разумеется, только усугублял положение. Калека оруженосец при выжившем из ума старике рыцаре, вот кем я тогда был.

Мои ровесники, повторюсь, не упускали случая как-либо меня задеть. В этом они брали пример со своих наставников рыцарей. Те едва ли не в открытую насмехались над Умбрежем, а их подопечные упражнялись в остроумии на мне. Заводилой среди этой ватаги юнцов был оруженосец сэра Кореолиса, называвший себя Булатом Морнингстаром. Сомневаюсь, чтобы это было его настоящее имя, скорей всего, что-то вроде воинского псевдонима, который он сам придумал. Вероятно, чтобы лишний раз подчеркнуть свое превосходство над остальными.

Булат был в избытке наделен всем тем, чем я мечтал обладать и чего был лишен по прихоти судьбы. Он был красив, высок, силен и строен. Чего стоила одна его походка — небрежная, вразвалочку и вместе с тем изящная. Рассуждая о чем-либо, он никогда не обращался непосредственно к своему собеседнику. При звуках его голоса мне лично всегда казалось, что речь Булата адресована всем окружающим без исключения. Кстати, голос у него был удивительно глубокий, бархатистый и музыкальный, и Булат то понижал его, то мягко повышал, и когда он говорил, у слушателей возникало ощущение, что из уст его льется какая-то мелодия, песня. По правде сказать, «пел» он по большей части хвалы самому себе.

Этому светловолосому гиганту, как вы можете догадаться, уверенности в себе было не занимать. Он считал, что все на свете ему по плечу. И лично меня больше всего бесило, что это было очень похоже на правду! Остальные оруженосцы, разумеется за исключением меня, были все как на подбор сильные, крепкие и смелые юнцы, но с Булатом мало кто из них мог сравниться. Поэтому они единогласно избрали его вожаком своей стаи. Он всегда и во всем задавал тон, его авторитет был непререкаем.

В отличие от мальчишек из нашего Города, которые не упускали случая задать мне, маленькому калеке, взбучку и изукрасить мое тщедушное тело узором из синяков и царапин, компания Булата действовала иначе: эти предпочитали наносить мне другого рода увечья, они ранили меня словом, царапавшим душу. Ей-богу, с прежними моими недругами было проще, синяки и царапины, как оказалось, заживают куда быстрей, чем душевные раны.

— Как успехи у доблестного оруженосца сэра Умбрежа? — бывало, с ехидной улыбкой осведомлялся Булат. — Поди, много пришлось в последнее время сражаться? И еще больше практиковаться во владении мечом? Довелось ли тебе сегодня победить дракона, Невпопад? О, я и забыл, ты ж ведь наверняка отправляешься в странствие на поиски приключений, за славой! Эй, оглянись, Невпопад! Прекрасная дама попала в беду! Она, бедняжка, пропадет без твоей помощи! Торопись!

Подобные речи, как вы догадываетесь, завершались оглушительным хохотом всей компании. Потом, вволю повеселившись, оруженосцы окидывали меня презрительными взглядами и продолжали свои разговоры, в которых я не участвовал.

Неприятно в этом сознаваться, но меня подобные поддразнивания ужасно злили, просто приводили в бессильную ярость.

Умом-то ведь я прекрасно понимал, что переживать мне было решительно не из-за чего. Я уже не раз упоминал, что к рыцарям и к самому понятию рыцарственности относился весьма скептически. Точнее, терпеть не мог это сословие, будучи не понаслышке знаком с некоторыми повадками его представителей. Мне было известно, сколько зла способны причинить благородные сэры ни в чем не повинным людям. Причем сделать это походя, торопливо и бездумно. Мое существование служило постоянным напоминанием обо всем этом.

Но я так часто и подолгу наблюдал, как они, эти насмешники-оруженосцы, упражняются в фехтовании, я с завистью следил за тем, как день ото дня растет их мастерство под руководством опытных наставников. Их попеременно заставляли наносить удары по деревянным чурбанам, колоть их и рубить, а после сражаться друг с другом. Мне, само собой, никогда не доводилось участвовать в подобных забавах — ведь за процессом обучения оруженосцев воинской науке должны были наблюдать рыцари, которым те служили и повиновались, мой же доблестный ментор редко когда бодрствовал дольше получаса кряду.

Дни тянулись за днями, складываясь в недели и месяцы, потом уж и год миновал, но для меня все оставалось по-прежнему. Я просто не знал, куда себя деть и как выразить переполнявшие меня злость и досаду. Прочих оруженосцев наверняка удивляло, что я не делал никаких попыток изменить свое положение и продолжал болтаться по крепости без дела, мозоля им глаза. Возможно, кто-нибудь иной на их месте восхитился бы моей преданностью слабоумному рыцарю-наставнику и самой идее рыцарства, но Булат и компания были куда как от этого далеки. Они попросту решили, что я слишком глуп, чтобы осознать всю нелепость и унизительность своего положения при дворе, и только потому не пытаюсь сбежать.

За истекшее время произошло два довольно значительных события. Первое: король-скиталец Меандр покинул нашу страну. Ничего удивительного, впрочем, в этом не было. Он нигде подолгу не задерживался. Король Рунсибел, надо отдать ему должное, повел себя в отношении этого Безумца весьма мудро и дальновидно: пальцем не тронул ни самого умалишенного монарха, ни его подданных. Не встретив враждебности со стороны истерийских властей, Меандр после недолгого пребывания в пределах нашей державы впал в тоску и решил двинуться в какое-нибудь другое королевство, так что расчет мудрого Рунсибела полностью оправдался. Меандр устремился в иные земли, чтобы, возможно, вступить в войну с тамошними властителями или развлечь себя каким-либо иным образом. В общем, только мы его и видели. А вместе с ним из Истерии убрался целым и невредимым и тот негодяй, что убил мою мать. Мысль о его безнаказанности словно заноза сидела в моем сердце, и я не чаял когда-либо от нее избавиться. Добро бы еще я провел этот долгий год, совершенствуясь в воинском искусстве, чтобы когда-нибудь стать достойным соперником этому мерзавцу и вызвать его на поединок. Но время шло, а меня никто даже меч держать не научил.

Вторым из числа важных и довольно неприятных событий последнего времени явился вызов, который бросил нашему королю военный диктатор соседней с Истерией области, некто Шенк. Последний вдруг взял да и выдвинулся со всеми своими вассалами к истерийским границам, словно решил проверить их на прочность. Рунсибел немедленно созвал своих рыцарей на совет и объявил им, что столь дерзостная вылазка должна получить немедленный и решительный отпор, вследствие чего он намерен отправить к северо-западным рубежам страны небольшую мобильную армию. Рыцари, коим выпадет честь командовать подразделениями этой армии, будут избраны посредством честной жеребьевки.

Рунсибелу, оказывается, не впервой было доверять решение об участии рыцарей в войнах слепому случаю, то есть жребию. Происходило это вот каким образом: имена всех истерийских рыцарей записывались на кусочках пергамента, и последние затем помещались в круг, начертанный на мраморном полу в одном из залов крепости. В зале этом вечно гуляли сквозняки, и потому через минуту-другую легкий бриз подхватывал бумажки и принимался их кружить. Некоторые неизбежно выдувало за пределы круга. Их подбирали с пола и зачитывали значившиеся на них имена. Таким образом, кое-кому из рыцарей в буквальном смысле слова «выпадала» честь воевать за корону и отечество.

Кстати, согласно ритуалу, куски пергамента, очутившиеся вне круга, собирал с пола не кто иной, как придворный шут Одклей, сопровождая это занятие обычными своими ужимками и шуточками. Потом передавал их королю, и последний с нарочитой медлительностью разворачивал их один за другим и торжественно зачитывал имена счастливцев, каждого из которых тотчас же шумно приветствовала и поздравляла толпа придворных.

В тот злосчастный день, о котором я веду речь, в числе избранных посредством жеребьевки оказался и сэр Умбреж. Стоило только королю громогласно, с чувством произнести его имя, как отовсюду послышался шепоток, который не смогли заглушить даже звуки осторожных рукоплесканий и приличествующих случаю поздравительных возгласов. Придворные были в явном замешательстве. Трудно было представить себе существо более нелепое и бесполезное на поле военных действий, чем старина Умбреж. Но высказать это вслух, разумеется, никто не решился. Многие исподтишка бросали в мою сторону сочувственные взгляды, иные покачивали головами и сокрушенно вздыхали. Даже Булат Морнингстар изволил обратить на мою персону свое милостивое внимание: он бочком подобрался ко мне, с деланным участием заглянул в лицо, легонько хлопнул по плечу и тихо произнес своим проклятым музыкальным голосом:

— Рад был нашему знакомству. Жаль, право слово, что оно оказалось таким недолгим.

Слава богу, что к тому времени я получил возможность находить забвение в вине от всех своих многочисленных горестей и бед. Доступ к горячительным напиткам открыл мне, кстати, не раз уже мной упоминавшийся шут Одклей.

Случилось это вот как. Однажды, вычистив стойло Титана, моего любимца, ходить за которым вменялось мне в обязанность в качестве оруженосца сэра Умбрежа, я сидел, пригорюнившись, в дальнем уголке конюшни и размышлял о том, сколь немногое в моей жизни изменилось к лучшему с тех пор, как я покинул трактир Строкера. Тот же запах навоза, въевшийся в кожу, то же убежище от насмешек и жестокости окружающих — конюшня, те же безрадостные перспективы… Я так погрузился в эти мрачные раздумья, что и не заметил, как ко мне почти вплотную подкрался Одклей. Он меня здорово напугал, зазвенев перед самым моим носом своей дурацкой погремушкой с колокольчиками. Я чуть не подпрыгнул от неожиданности, а когда опомнился от испуга, крикнул ему довольно-таки грубо:

— Поди прочь от меня с этой своей дрянью, а не то я засуну ее тебе в задницу, да так глубоко, что она станет звенеть всякий раз, как тебе вздумается почесать свою дурацкую башку!

Я выпалил все это на одном дыхании, ожидая, что шут ответит на мою резкость каким-нибудь крепким словцом. Но он, однако, совсем на меня не обиделся. Взял да и расхохотался. И в звуках его смеха я отчетливо различил нотки сочувствия.

Вволю повеселившись, он скорчил серьезную мину и заявил:

— Тебе выпить не помешает, вот что. — И снова он меня удивил, заговорив на сей раз без всяких своих ужимок, а вполне серьезно, как мужчина с мужчиной.

Я уныло кивнул:

— Точно. Но где взять?

— Умеешь хранить тайны? — Он опустился на солому возле меня и заговорщически подмигнул.

Я вспомнил о своем происхождении, о тех обвинениях, которые мне так давно хотелось бросить в лицо всем этим благородным сэрам, и уверенно кивнул:

— Еще как!

Шут поверил мне на слово.

— Тогда пошли!

Поднявшись на ноги, он засунул погремушку за пояс, чтобы колокольчики своим звоном не выдали его местонахождение. Сделав несколько шагов к выходу из конюшни, он приостановился, видя, что я по-прежнему не двигаюсь с места, и призывно махнул мне рукой. Я подумал, что ничего не потеряю, если немного пройдусь с Одклеем, куда бы тот меня ни привел. Делать мне все равно было нечего, а зла или какого-нибудь подвоха я от него не ждал. Шут никогда еще лично меня не высмеивал и вообще никак не задевал. У ворот конюшни стояло ведро с водой. Я наспех ополоснул в нем руки, чтобы не так воняли навозом, вытер их о свою одежду и заторопился вслед за Одклеем.

Шут пересек просторный двор и привел меня к дальней стене крепости. Я с замешательством следил, как он вцепился обеими руками в один из камней прочной кладки и с силой потянул его на себя. Сколько раз я, ни о чем не подозревая, проходил мимо этого участка стены, мимо этого камня, который, если приглядеться, слегка выдавался из ряда! Небольшая секция стены бесшумно скользнула в сторону на смазанных маслом петлях, и Одклей устремился в образовавшийся проем. Он сделал мне знак следовать за собой, и я с готовностью повиновался. Тут привычка к кривлянью заговорила в Одклее в полную силу: он поднялся на цыпочки и скользнул в темноту, виляя бедрами. К моему немалому изумлению, я почти точно сымитировал его движения.

Мы зашагали вниз по узкой и крутой винтовой лестнице. Тут было так пыльно, а воздух оказался таким сухим, что у меня запершило в горле. Дышать стало очень уж тяжело, и я было замешкался, но через секунду-другую привык к этой странной атмосфере и ускорил шаги. Спустившись по лестнице, мы оказались в помещении, где я никогда прежде не бывал, в винных подвалах королевского замка! Я просто глазам своим не верил! Ряды бочек невероятных размеров, колоссальные стеллажи с бутылками тянулись вдаль насколько хватал глаз, и все эти сокровища никто не охранял. Наверное, потому, решил я, что вряд ли кто-то дерзнул бы красть напитки у самого Рунсибела. Один лишь шут на это отважился. Шутам ведь многое дозволено, что запрещено другим. Ну а я… Человек без роду, без племени, без титулов и земель, числящийся в оруженосцах у старика, выжившего из ума… Мне решительно нечего было терять…

Одклей и я пили в глубоком молчании. Он явно был не расположен к разговору, я же, почитая себя до некоторой степени обязанным занимать его беседой из чувства благодарности за угощение, решительно не мог придумать, о чем с ним говорить. Он ведь всего только шут. Что мне с ним обсуждать? Шутки и кривляния? Так что мы молча наполняли свои кружки и с удовольствием их опорожняли, наслаждаясь наступавшим опьянением.

Но странное дело, Одклей, чем дольше я на него глядел, тем менее походил на себя самого, придворного шута, — таким он стал серьезным и даже грустным. Я поймал себя на том, что испытываю к нему что-то вроде непонятной жалости.

Но вы ошибетесь, если решите, что Одклей сделался с тех самых пор моим неизменным собутыльником. Ничего подобного не произошло. После того единственного совместного посещения подвала я никогда больше не бывал там в его компании. Более того, шут ни разу даже вида не подал, что у нас с ним имелось нечто общее, что нас объединяет некая тайна. Зачастую, кривляясь, по своему обыкновению, перед королем и придворными, он меня и взглядом не удостаивал, а если попадался мне на пути, то приветствовал всего лишь равнодушным кивком, как любого другого из оруженосцев. Словом, вел себя так, будто мы с ним никогда не вступали ни в какой тайный сговор.

Но ведь секрет, который нас с ним объединял, существовал в реальности! Я не позабыл тайный ход в винный погреб, который указал мне Одклей. Время от времени я совершал одиночные набеги на королевские запасы спиртного и наносил им некоторый урон. Так сказать, топил свою досаду и скуку в вине Рунсибела. Никто об этом не догадывался.

Осмелюсь вам напомнить, что ранние свои годы я провел в трактире, где худо-бедно научился разбираться в достоинствах горячительного питья. Я мог без труда отличить хорошее вино от дурного, даже несмотря на то что качественные напитки были в заведении Строкера большой редкостью, посетителей там потчевали почти исключительно дрянным пойлом. Одним словом, я вполне отдавал себе отчет, что исчезновение некоторых из бутылок, содержавших в себе редкостные вина многолетней выдержки, вызовет в среде королевских виночерпиев такую тревогу, что Истерия содрогнется от южных своих рубежей до северных и виновник пропажи будет в самом скором времени изобличен.

Чтобы не нарваться на подобные неприятности, я совершал хищения из одних только вместительных бочек с элем и медом. С меня и этого было вполне довольно. Один или два раза мне лишь чудом удалось не попасться на глаза слуге, посланному в погреб за вином и воспользовавшемуся для проникновения в него более традиционным путем, чем мой. Я бесшумно нырял за ближайший стеллаж или объемистый мех и не дыша пережидал опасность в этом укрытии. К счастью, погреб был на редкость просторным, и потому риск нежелательных встреч оставался для меня минимальным.

Но вот наконец настал день выступления армии избранных против дерзостного Шенка. Вас наверняка удивит, что я не поддался панике. Не попытался скрыться из крепости, прихватив свои немногочисленные пожитки. Признаться, меня самого несколько озадачило спокойствие, с каким я встретил рассвет того памятного дня. Объяснить странное равнодушие, которое овладело мной, несмотря на мою природную трусость, я могу лишь одним — за тот год или два (строгого учета времени я не вел), что протекли с момента моего поступления на королевскую службу, я так пресытился бездельем, что готов был радоваться любому событию, которое внесло бы разнообразие в мое лишенное всякого смысла существование. Словом, я рад был хоть чем-нибудь развеять свою скуку. Дни и часы в стенах крепости стали для меня так тягостны, так меня утомили своим однообразием, своей неотличимостью один от другого… Прибавьте к этому еще и вечные насмешки остальных оруженосцев, и вы поймете, почему я нисколько не страшился предстоящей битвы.

Ну а кроме того, у меня созрел план, как избежать реальной опасности, если таковая вдруг возникнет. В случае чего, храбро размышлял я, мне придется покинуть поле боя… То есть попросту удрать. Ну, в общем… отступить. Да что уж там, если надо будет, я помчусь прочь от неприятеля во все лопатки. А что мне терять? Кому в пылу сражения будет дело до какого-то оруженосца? Во-первых, если схватка и впрямь окажется жаркой, мало кто вернется в крепость живым. Но если среди уцелевших и найдется такой глазастый рыцарь или оруженосец, который заметит, как я удирал, я с самым невинным видом заявлю, что выполнял приказание сэра Умбрежа, велевшего мне обойти противника с тыла. Не мог же я, простой оруженосец, оспаривать распоряжения своего рыцаря. Ну а уж в том, что Умбреж не сможет свидетельствовать против меня, я ни секунды не сомневался. Поскольку, если сражение с воинами Шенка выдастся мало-мальски серьезным, старик, это всякому ясно, окажется первым среди павших.

Я тогда и предположить не мог, насколько был прав и как в самом деле рано падет старикан.

Участникам сражения было приказано собраться во дворе крепости в десять часов поутру, чтобы тотчас же выступить в поход. Разумеется, это означало, что мне следовало вытащить Умбрежа из постели гораздо раньше привычного для него полуденного часа. Я отправился в его покои и растолкал его. Потом разбудил его снова. И снова. И снова — и так без конца, каждые десять — пятнадцать минут, начиная с самого рассвета и до девяти утра.

Я весь взмок от напряжения. И наконец сэр Умбреж воссел на своем ложе, хлопая глазами и потягиваясь. Прошло несколько томительно долгих минут. Он обратил ко мне мутный взор и осведомился:

— Ваше имя?

— Невпопад.

— А-а-а, в самом деле, — рыгнув, согласился старик. — Но что же это у вас за манера такая, юноша? Почему вы всю ночь так немилосердно меня теребили и в конце концов подняли на ноги в столь безбожно ранний час?!

Мне редко случалось слышать от своего патрона столько слов зараз. Причем, заметьте, вполне внятных, связных, произнесенных с чувством. Воодушевленный этим, я бодро отрапортовал:

— Война, сэр. Нас с вами призывает долг. Мы отправляемся на битву с вероломным врагом нашего короля и отечества.

— О-о-о! — изумился Умбреж. И прибавил, немного поразмыслив: — Что ж, это меняет дело.

Со всем проворством, на какое был способен, он скинул с себя теплое одеяло, снял ночное платье и колпак и просеменил на бледных, испещренных синими старческими венами ногах к деревянной бадье с теплой водой. Намереваясь лишить противника жизни, истинный рыцарь не должен был вкупе с этим оскорблять его обоняние малоприятными ароматами своего тела.

Сквозь узкое арочное окно покоев Умбрежа я смотрел во двор, где тем временем собирались прочие рыцари и их оруженосцы. Доспехи и оружие благородных сэров так и сияли в свете занимавшегося утра. Я заметил, как Булат Морнингстар с явным удовольствием поглядел на свое отражение в зеркальной поверхности панциря обожаемого наставника сэра Кореолиса. Рыцари обменивались шутками, над которыми весело смеялись не только они сами, но и оруженосцы. Все, кто собрался во дворе, были так оживлены и так уверены в своей победе, так рады обществу друг друга, что я, право же, почувствовал к ним острую зависть. Мне так вдруг захотелось стать одним из них, влиться в их ряды на правах равного! Но это чувство владело мной только миг, поверьте. Я совсем ненадолго позволил себе забыть, кто я и кто они. Эти люди по природе своей были мне враждебны. А разве можно одержать победу над врагами, примкнув к ним, уподобившись им? Я нахмурился и отвернулся от окна.

— Оруженосец! — донесся до меня голос сэра Умбрежа из дальнего угла опочивальни. Надо же, пока я пялился на Булата и прочих, старик успел уже совершить омовение, вытереться и натянуть на свое тощее тело нижнее белье. — Мои доспехи и оружие, будьте любезны!

Я бросился к вместительному шкафу, где хранилась амуниция старого рыцаря, а также его меч, щит, копье и кинжалы. Накануне вечером я начистил его панцирь и шлем, разумеется, не столь тщательно, как это проделывали другие оруженосцы с соответствующими предметами экипировки своих наставников. Просто соскреб ржавчину, чтобы не бросалась в глаза, да кое-как отполировал гладкие поверхности. Ничего, для Умбрежа и так сойдет. Старик осмотрел все, что я выволок из шкафа, и коротко кивнул.

— Теперь соблаговолите помочь мне облачиться в доспехи.

Что-то вдруг неуловимо изменилось во всем его облике — во взгляде подслеповатых глаз, в осанке… Не иначе как былое величие, достоинство, сила, столь трагически его покинувшие, внезапно на миг снова себя обнаружили. Я почему-то подумал, что сэра Умбрежа наверняка не было в числе негодяев, которые той ненастной ночью много лет назад надругались над Маделайн. Он был просто неспособен на столь низкий поступок. Единственный представитель «старой школы» в королевской крепости, он наверняка осудил и заклеймил бы тех, кто вытворял подобное. И тут впервые за все время нашего знакомства я испытал некое подобие теплого чувства не только к старику Умбрежу, но и к самому понятию рыцарства.

— Почту за честь для себя, сэр.

— Вот и отлично. Ты намного смышленей того недоумка, который нынче поднял меня с постели ни свет ни заря.

— Благодарю вас, сэр, — с поклоном сказал я, едва сдержавшись, чтобы не расхохотаться.

Я помог ему натянуть панцирь и латы, вооружиться, потом с почетом проводил вниз, во двор, где велено было собраться. Я уже упоминал, что доспехи были велики Умбрежу. Он их не обновлял с тех пор, как его тело начало усыхать от старости. При каждом его шаге металлические детали доспехов и части оружия издавали звон и бряцанье. Ну совсем как Одклей со своей шутовской погремушкой, думал я, подавляя улыбку.

Остальные рыцари, обычно не скрывавшие своего насмешливого отношения к Умбрежу, теперь, пока он медленно и важно шествовал вдоль их рядов к своему месту, выказывали ему всяческие знаки уважения: приветливо кивали, кланялись и на все лады повторяли, до чего ж свежо и браво он выглядит. Старик принимал все эти комплименты в глубоком молчании, только голову слегка наклонял в знак благодарности. Я же тем временем вывел Титана из стойла. Конь был всем хорош, что и говорить, — ростом вышел, статью, силой. Из нас троих, я имею в виду Умбрежа, себя и Титана, лишь последний наверняка с честью принял бы бой против Шенка и его вассалов.

На верхней галерее крепости показался его величество, и я стал поспешно помогать Умбрежу вскарабкаться в седло, чтобы старик выслушал приветственную речь монарха верхом на боевом коне, как подобало. У меня тоже имелось кое-какое оружие: кроме посоха, который я привычно сжимал в правой руке, был еще и меч, его я себе за спину закинул. Просто потому, что на посох я всегда мог рассчитывать в случае чего, он не раз меня выручал в трудных ситуациях, и обращался я с ним мастерски. Не говоря уже о том, что он служил мне подспорьем при ходьбе. А за меч я не знал как толком и взяться-то. Зачем же мне было держать в руках столь бесполезную вещь? Оружие это могло мне пригодиться, только чтобы прорубить путь через кустарник в случае бегства. Некоторые из оруженосцев взглянули на меня, как всегда, с презрительными гримасами. Но я плевать на них хотел. Каждый устраивается как умеет, каждый предпочтет привычное оружие незнакомому, вот и все!

— Доблестные мои рыцари! — во всю мощь своих легких гаркнул с балкона его величество. Королева Беа скромно стояла рядом с супругом. Все, кто находился во дворе, повернули головы в сторону монаршей четы, чтобы не пропустить ни одного слова из речи короля. — Свобода от тиранов, безопасность границ не есть нечто, данное нам навеки. За них приходится бороться, их надлежит отстаивать в боях. И вы стали избранниками, которым сама судьба поручила вступить в бой за нашу Истерию против диктатора Приграничного царства Произвола. Вероломный Шенк возжелал расширить пределы своих владений, но вы, вы, мои отважные и благородные сэры рыцари…

Речь короля внезапно прервал оглушительный храп. Я, признаться, даже не подозревал, что столь мирный, в общем-то, вполне невинный звук может достигать такой силы. Я с ужасом воззрился на своего рыцаря. Сэр Умбреж, низко склонив голову, безмятежно дремал в седле. Его плечи вздымались и опускались в такт богатырскому храпу.

Мне захотелось провалиться сквозь землю. Или вытащить из-за спины свой меч, чтобы либо вонзить его в собственное сердце, либо, что было бы предпочтительней, отсечь острым лезвием голову старому идиоту, а еще лучше — прикончить всех свидетелей этого позора — оруженосцев, рыцарей и короля с королевой.

По рядам собравшихся прокатился смешок. Король, к чести его будь сказано, даже бровью не повел. И, разумеется, не позволил себе улыбнуться. Просто возвысил голос почти до крика.

— Вы, мои отважные и благородные сэры рыцари, — вопил он, — нынче же покажете дерзкому и коварному врагу, чего стоят доблесть, отвага и честь, чего стоят любовь к своей отчизне и своему…

Храп усилился. Я просто ушам своим не верил. Наверное, именно такие звуки раздаются при камнепаде в горах. Голова старого рыцаря качнулась в сторону, потом откинулась назад, и я было понадеялся, что вот сейчас он проснется и выпрямится в седле, но вместо этого Умбреж крутанул шеей и снова свесил набок свою голову в тяжелом шлеме. Храп, разумеется, сделался еще громче. Короля больше не мог слышать никто из собравшихся во дворе. Это было выше моих сил. Чувствуя, как щеки заливает румянец стыда, я подбежал к старику, зашел сбоку и горячо зашептал:

— Проснитесь, сэр! Сэр Умбреж! Не ставьте себя в неловкое положение! — Никакого результата. Еще бы! Ведь он привык в это время суток мирно почивать в своей постели. Ну и что мне оставалось делать? Только одно: я перебросил свой посох в левую руку, а правой ухватил его за тощую икру и как следует ее сжал и тряхнул. — Сэр!

Реакция Умбрежа была молниеносной.

— Прочь, негодяй! За мной, отважные воины Истерии! — спросонья приняв меня за неприятельского солдата, выкрикнул он и потянулся за мечом, который находился в ножнах, притороченных к седлу с правой стороны.

Это резкое движение дорого ему обошлось: старый рыцарь потерял равновесие, вывалился из седла и рухнул на землю с оглушительным грохотом. Я даже не успел понять, что происходит, как он уже оказался возле копыт Титана.

Рыцари и оруженосцы просто застонали от смеха, но король так выразительно на них взглянул, так сердито нахмурился, что смех резко оборвался, мгновенно сменившись гробовой тишиной. Умбреж, в свою очередь, так и остался лежать на земле. Физиономия его выражала полнейшее недоумение. Первым моим побуждением было сбежать куда-нибудь подальше, заползти в темную узкую звериную нору и там умереть. Но я себя пересилил, обежал вокруг Титана и бросился на помощь своему горе-рыцарю. Но стоило мне попытаться поднять его на ноги, как Умбреж взвизгнул от боли и схватился за правое плечо. Рука у него оказалась выгнута под каким-то неестественным углом. Скорей всего, при падении он ее вывихнул.

В гробовом молчании все ожидали, как отреагирует на случившееся король.

— Сочувствую вам, сэр Умбреж, — выдержав многозначительную паузу, произнес Рунсибел. — Судьба против того, чтобы вы в числе избранных отстояли нынче свободу Истерии и нерушимость ее границ. Возвращайтесь в свои покои, доблестный сэр, и я тотчас же пошлю к вам лекаря, чтобы тот вправил вывих. К счастью, увечье, что вы претерпели, легкоисцелимо. Итак, доблестные мои рыцари, проводим нашего достойного сэра Умбрежа троекратным ура!

— Ура сэру Умбрежу! — трижды рявкнули все как один рыцари и оруженосцы.

Король упорно не желал замечать, что те и другие давно привыкли относиться к старику как к ходячей насмешке над самой идеей рыцарства, как к шуту гороховому. Вышеописанный эпизод, как вы догадываетесь, нисколько не добавил Умбрежу популярности и уважения. Но слово короля было законом для всех без исключения. Поэтому, доехав до крепостных ворот с серьезными минами, весь отряд, полагаю, оставшийся путь до неприятельских позиций проделал, сотрясаясь в седлах от хохота.

Я таки помог старику подняться на ноги, и мы медленно побрели к входу в его покои. Я бережно поддерживал его с левой стороны. Посередине двора он притормозил и бросил на меня растерянно-недоуменный взгляд.

— Напомни еще раз, как твое имя?

— Невпопад, сэр.

— А-а-а, ну да. Да, конечно же, Невпопад.

По губам Умбрежа скользнула столь хорошо мне знакомая рассеянная улыбка. И мы продолжили свой путь по двору, где войска все еще ожидали окончания напутственной речи короля и готовились к выступлению в поход. Рунсибел стал что-то напыщенно выкрикивать со своего балкона, но я уже не прислушивался к его словам. Моего злосчастного рыцаря и меня все это больше не касалось. И никого из собравшихся мы с ним совершенно не интересовали. За исключением разве что одного-единственного юноши-оруженосца. Вы легко догадаетесь, кого именно. Булат Морнингстар, который стоял у стремени своего господина сэра Кореолиса, сидевшего верхом на огромном белом жеребце, все то время, пока мы ковыляли мимо, не сводил с меня насмешливого, торжествующего взгляда. Он ликовал, он прямо-таки упивался моим унижением.

Через несколько минут войско короля Рунсибела отправилось в сторону северо-восточной границы, чтобы дать бой армии диктатора Шенка. Странное дело, в душе я им немного завидовал, всем этим воинам, а ведь прежде только о том и думал, как бы избежать участия в опасной кампании, как бы улизнуть с поля боя. Мне, признаться, было немного досадно, что возможностью в данном случае сохранить свою шкуру в целости я обязан старческой неуклюжести своего патрона сэра Умбрежа, а не собственной ловкости и предприимчивости. Старик, кстати говоря, был со всеми возможными предосторожностями вновь водворен на его мягкое ложе, где и предался безмятежному сну. Разумеется, после того, как королевский лекарь вправил ему вывихнутую руку.

Война с агрессором Шенком длилась несколько долгих недель. Сводки о ходе сражений поступали в нашу крепость нечасто. Разумеется, они были по большей части посвящены описаниям геройств наших доблестных рыцарей и вверенных им подразделений. Порой сообщалось о гибели того или иного рыцаря, и тогда замок сотрясался от стенаний и горестных воплей, товарищи павшего смертью храбрых били себя мощными кулаками в могучую грудь и клялись отомстить, быть достойными светлой памяти, и прочая, и прочая… Кстати, каждое из подобных известий сопровождалось непременным упоминанием о минимум десяти, а то и двух, и даже трех десятках врагов, коих доблестному сэру рыцарю удалось спровадить на тот свет прежде, чем отправиться туда самому. У меня за время этой войны родилось серьезное подозрение, что цифры потерь с нашей и неприятельской сторон, мягко говоря, здорово подтасовываются…

Чем же, спросите вы, был все эти несколько недель занят я сам? Да ничем. Хаживал через тайный лаз в королевский винный погреб и напивался допьяна, так, что на ногах едва держался. А после отлеживался в конюшне. За сэром Умбрежем довольно долгое время после его падения с Титана ходили лекари и служанки, и мои услуги ему почти не требовались, так что я был практически предоставлен самому себе. И стал все чаще и чаще наведываться в погреб.

Каждый вечер, простившись со своим господином, почти неизменно осведомлявшимся, как меня зовут, я с соответствующими предосторожностями подкрадывался к заветной стене, тянул за камень, слегка выступавший из ровной кладки, и нырял в узкий потайной ход. Меня, к счастью, никто на этом не поймал. Но даже если б мне не повезло и о моих визитах к мехам и бочонкам кому-нибудь удалось бы проведать, то чем я, спрашивается, рисковал в этом случае? Какова могла бы быть самая суровая кара за это преступление? Допустим, меня в два счета выгнали бы с королевской службы. Но я и сам был не прочь ее покинуть, поскольку у меня не было ни малейших причин ею дорожить. А уж на то, что в случае разоблачения я покрыл бы себя несмываемым позором, мне тем более было плевать. Существовало ли вообще при королевском дворе положение более позорное, чем то, которое я и без того занимал, будучи приставлен оруженосцем к ходячему посмешищу?

В общем, к тому времени, как в крепость пришло долгожданное известие о полной победе над кровожадным Шенком, загнанным обратно в его логово в самом сердце Приграничного царства Произвола, я понял, что с меня довольно. Что замок короля Рунсибела — место во всех отношениях для меня неподходящее. И что если мне очень уж приспичит заставить других над собой смеяться, я всегда смогу этого добиться куда более легким способом, чем служа сэру Умбрежу: достаточно пройтись по любой улице любого города, слегка утрируя свою хромоту, и желающих с хохотом и улюлюканьем ткнуть пальцем в забавного калеку найдется хоть отбавляй. Среди детей и взрослых, среди пьяных мастеровых и толстух-домохозяек.

Дав в свое время согласие Рунсибелу и его симпатичной супруге поступить на королевскую службу, я совершил большую ошибку. Ничему не научился, почти ничего нового не узнал. Оружием, кроме своего посоха, владеть по-прежнему не умею. Ни о каком продвижении по службе, обретении титула и богатств даже и речь не идет. Убийца Маделайн скрылся в неизвестном направлении. Возможностей выследить его и наказать за совершенное злодейство у меня как не было, так и нет. Ну а кроме того, я все больше утверждался в мысли, что как бы жестока ни оказалась моя месть этому ублюдку (в случае, если б мне когда-нибудь удалось его разыскать), это не дало бы ровным счетом ничего — ни счастья, ни радости — той жалкой горстке пепла, что осталась от моей матери. Единственным, кто испытал бы удовлетворение от этого акта возмездия, мог быть только я сам, мое жалкое, забитое и затравленное эго, ссохшееся за последние годы до такой степени, что реанимировать его вряд ли было мне по силам.

Короче, пора было мне сматываться. Делать ноги из крепости. Но одно соображение покуда удерживало меня от этого шага. Очень хотелось покинуть распроклятое место чуть более обеспеченным, чем я сюда заявился. Ну или уж по крайней мере кто-то должен был ответить за все унижения, которые я претерпел на так называемой службе короне и отечеству, вынужденно находясь среди таких «достойнейших» представителей человечества, как рыцари его величества и их оруженосцы. Мне необходимо было, чтобы хоть кто-нибудь из них за это поплатился. Поэтому я и решил остаться еще ненадолго, чтобы дождаться удобного случая для осуществления своих планов.

— Едут! Едут! — гаркнул во всю мощь своих легких один из дозорных, несший караул на внешней стене крепости. Крик его долетел аж до самого замка. И вскоре на одном из холмов уже можно было разглядеть цепочку верховых. Как огромный, извивающийся серо-коричневый змей, тянулась она к стенам крепости. Войско было еще в нескольких милях от столицы, а ликующий народ уже выстраивался в две шеренги вдоль главной улицы, чтобы лицезреть своих героев и приветствовать их восторженными воплями.

Я тоже замешался в эту толпу, но, как вы наверняка догадываетесь, нимало не разделял общего ликования. Просто ждал прибытия отряда вместе со всеми остальными зеваками. Воины очутились у главных ворот спустя час с лишним после того, как их заметил дозорный. Что и говорить, зрелище они собой являли и впрямь внушительное. Некоторые из рыцарей сложили головы в боях, но самые сильные, смелые и самые, на мой взгляд, мерзкие из них остались невредимы и с гордым видом победителей вступили в столицу. Они прямо-таки упивались восхищением толпы, хвалебными возгласами в свой адрес.

Не увидав в первых рядах торжествующих воинов-победителей своего врага Булата Морнингстара, я понадеялся было, что с ним покончено. Вы себе представить не можете, какой прилив счастья я ощутил, вообразив, что череп белокурого красавца с квадратной челюстью уже, поди, украсил собой один из парадных залов в крепости диктатора Шенка. Но нет, этим сладостным надеждам не суждено было осуществиться. Через какой-нибудь миг я увидел красавчика Булата. Он находился, где ему и надлежало — подле отвратительно живого и здорового сэра Кореолиса.

А в добавление к этому по крепости вскоре после возвращения армии пошли разговоры о необыкновенной отваге славного Морнингстара — он, дескать, обнажил меч ради спасения своего патрона, выбитого из седла, и уничтожил чуть не половину неприятельского отряда. Поздней мне удалось выяснить, что в действительности отважный Булат уничтожил всего троих воинов Шенка, двое из которых были мертвецки пьяны и не способны к сопротивлению. Но тем не менее слухи о невиданной храбрости Морнингстара, не иначе как инспирированные им же самим, продолжали циркулировать среди придворных. Поговаривали также и о том, что смельчак Булат наверняка будет произведен в рыцарское достоинство значительно раньше других оруженосцев. Поверьте, никакой зависти к нему в связи с этим я не испытывал. Во-первых, потому как сам нисколько не стремился стать рыцарем, а во-вторых, рассчитывал ко времени его посвящения быть на весьма значительном расстоянии от крепости и ее обитателей.

И снова дни потянулись за днями привычной унылой чередой. А я без всякого толку ломал голову, как бы посчитаться со своими обидчиками. Надо было что-то придумать, изобрести какой-то способ, но даже проблеск мало-мальски сносной идеи не посетил меня ни разу со времени окончания войны с Шенком. И вот, представьте себе, как это часто бывает в жизни, случай осуществить мой план вдруг взял да и выпал сам собой, когда я этого совершенно не ждал.

Вот как это вышло. Однажды вечером я, по своему обыкновению, брел к замковой стене. Настроение у меня было неплохое: я только что как следует вычистил Титана и насыпал ему полную кормушку овса. Уход за этим великолепным животным был, пожалуй, единственной обязанностью, которую я выполнял с удовольствием. Путь мой лежал к заветному потайному ходу, к королевским запасам спиртного. В последнее время я к нему здорово пристрастился, и душа у меня, можно сказать, ликовала в предвкушении выпивки. Но стоило мне поднять руку, чтобы потянуть на себя выступавший из стены камень, как откуда-то сзади раздался противный баритон Булата Морнингстара. Он меня окликнул. Я застыл на месте как вкопанный. Ведь еще секунда, и этот бахвал застал бы меня у открывшегося лаза в погреб. При мысли о том, что могло за этим последовать, у меня аж мурашки по коже пробежали.

Морнингстар был не один, его сопровождала целая стая приятелей. Я подметил, что в его отсутствие все они до единого передвигались по земле нормально, как обычные люди, но стоило Булату затесаться в их компанию, и каждый начинал подражать его небрежной походке вразвалочку. Не исключаю, что делали они это неосознанно. Мне же при виде этой ватаги во главе с Булатом всегда казалось, что почва начинает ритмично подрагивать в такт их шагам, меня даже слегка подташнивать начинало.

— От тебя разит конским навозом, любезный оруженосец, — сладким голосом пропел Морнингстар, остановившись в нескольких шагах от меня. — Что это ты прислонился к замковой стене? Решил ее подпереть, чтобы на нас не свалилась?

Это замечание вызвало у некоторых из его приятелей одобрительное хихиканье.

— Да нет, это я так, на всякий случай. Похоже, твое самомнение после войны с Шенком так разбухло и все еще растет столь быстрыми темпами, что грозит взорвать замок изнутри. Он стал слишком мал, чтобы вместить твое "я". Но раз ты снаружи, я могу оставить свой пост. — С этими словами я отступил от стены, от того ее участка, где находился тайный ход в подземелье.

Представьте себе, кое-кто из прихлебателей Булата по достоинству оценил мое остроумие. С разных сторон до меня донеслось несколько робких смешков, которые, впрочем, тотчас же стихли, стоило Булату грозно взглянуть на стайку оруженосцев. Затем он снова обратил свое милостивое внимание на мою скромную персону и пропел, сладко жмурясь:

— Ты, никак, готовил лошадь нашего доблестного Умбрежа к предстоящему турниру? Очень своевременно, осталось-то ведь всего два дня.

— Турнир, — повторил я озадаченно, словно впервые слышал о нем. И только потом вспомнил: ведь и впрямь в крепости говорили о празднестве, которое король собирался устроить в честь победы над Шенком. Показательные сражения между рыцарями — разумеется, все должно происходить понарошку, без увечий и тем более смертельных исходов. Ну, вроде потасовки в питейном заведении, за исключением, возможно, чистоты намерений и помыслов, присущих последней. И мой Умбреж, представьте себе, также был записан в число участников.

Прежде старику нередко приходилось участвовать в такого рода соревнованиях. Однако чести себе он в них не снискал. В последние десяток-другой лет его вышибали из седла в первом же поединке. Да и чего еще, скажите на милость, можно было ожидать от этого огородного пугала?

— Да-а, турнир, — пробормотал я. — А как же, как же, конечно, мы к нему готовимся.

— Еще бы! — с мерзкой усмешкой подхватил Булат. — Кому и готовиться к состязанию, как не вам с Умбрежем? Твой господин всем нам продемонстрировал свой способ подготовки к турниру, когда свалился с лошади во время построения отряда.

Оруженосцы, окружавшие Булата, так и покатились со смеху при этом его замечании.

Мне нечего было ему ответить. Принужденно улыбнувшись, я отвел взгляд в сторону и приготовился было уйти.

— Зачем же ты нас покидаешь, Невпопад? — осклабился Морнингстар.

— А зачем бы мне с вами оставаться, Булат? — в тон ему ответил я.

— Мы же так мило болтаем. Так по-дружески. В конце концов, все здесь присутствующие — оруженосцы, и это нас объединяет. Кое-кому, правда, недолго осталось пребывать в этом звании. — Он горделиво выпрямился. — У некоторых на роду написано иное. И судьба к ним благоволит.

Господи, опять это до оскомины надоевшее слово!

Я потер переносицу. Потребность в алкоголе заявляла о себе все настойчивей. Мне прямо-таки зверски, как никогда прежде, хотелось выпить. Горло так и сжималось от предвкушения того, как по нему польется живительная влага. Я сглотнул.

— Булат, тебе не наскучил этот разговор? Лично я, если у тебя нет ко мне неотложных дел, предпочел бы…

— Я просто понять хочу, Невпопад, — перебил он меня.

— Что именно? — с едва скрываемой досадой спросил я.

— Понять, каково это… быть неудачником, вечно находиться в проигрыше.

Признаться, я сам не ожидал, что его слова так меня заденут. Мне следовало в ответ пожать плечами и молча уйти, но меня словно кто-то дернул за язык, и я запальчиво произнес:

— Тебе что же, Морнингстар, больше заняться нечем, кроме как меня постоянно подначивать и травить? Прямо какой-то мастер травли, честное слово. Я что тебе, олень или дикий кабан? Уж лучше б ты всамделишной охотой занялся, что ли.

Морнингстар долго мне не отвечал. Его приятели, затаив дыхание, ждали, как он отреагирует на мои слова. Из-за туч выглянула луна, и казалось, ей тоже сделалось любопытно, чем кончится наша словесная дуэль.

Булат вопреки моему ожиданию не вышел из себя и ни на шаг ко мне не приблизился. Только улыбка на его самодовольном лице стала, может, чуть менее торжествующей.

— Пусть так, — произнес он и, пожав плечами, прибавил: — Но это куда лучше, чем… чем слыть придурком и посмешищем. Чем всегда, и всем, и во всем проигрывать.

И тогда я принял его вызов, не ведая, чем это для меня впоследствии обернется.

— Запомни, Морнингстар, я не Умбреж. Я сам по себе. Что бы старик ни делал, ко мне это отношения не имеет.

— Глупости, еще как имеет! Мы все, — тут он обвел жестом руки ватагу своих приятелей, — купаемся в лучах славы наших сэров рыцарей, мы делим с ними эту славу и гордимся их деяниями. А стоит рыцарю сплоховать… И это наносит ущерб репутации его оруженосца.

Мы все, кроме тебя, конечно, пережили немало счастливых минут, минут триумфа. Мы сумели достойно себя проявить. И то же самое относится ко всем нашим патронам. А ты чем похвалишься, Невпопад? Имей в виду, я, между прочим, не только будущий рыцарь, меня и науки тоже интересуют. Так вот, мне даже с чисто научной точки зрения интересно, как ты себя должен чувствовать в шкуре вечного неудачника. — Тут его тон стал еще более насмешливым. — Постоянно ли тебя гнетет мысль о собственной никчемности? Или ты подвержен частым приступам тоски и уныния? Или успел уже настолько отупеть от безделья и от позорной непригодности своего рыцаря к несению службы, что всякую чувствительность потерял? Ответь, сделай милость.

— Ты меня недооцениваешь, Морнингстар. И сэра Умбрежа, кстати говоря, тоже. — Вот уж это, как вы понимаете, было чистейшей воды ложью. Мне от сознания собственной никчемности хотелось бежать из замка без оглядки, а Умбреж был непригоден ни к чему на свете.

— Да что ты говоришь?! Может, ты готовишь для всех нас какой-нибудь сюрприз? Не иначе как Умбреж собирается стать победителем турнира? О, как бы я желал взглянуть на это! Хоть одним глазком. А вы что скажете, друзья?

Друзья не замедлили ответить ему угодливым хихиканьем. Мне даже почудилось, что и луна в небе легонько качнулась, прыснув со смеху.

Чаша моего терпения переполнилась, и прежде, чем я успел сообразить, что происходит, из груди у меня сами собой исторглись слова:

— Насколько же, интересно знать, велико твое желание увидеть его победителем?

В голосе моем Булат отчетливо расслышал вызов. Он сделал шаг в мою сторону, прищурился и недоверчиво тряхнул головой. Еще бы, мне и самому с трудом верилось, что я в самом деле это произнес. Но отступать было поздно.

— Так ты мне пари предлагаешь, так?

Я молчал, отчаянно надеясь, что Булат и вся стая, посмеявшись, наконец уберутся куда-нибудь. Но не тут-то было! Вышло так, что я сам проделал брешь в своем панцире, и Булат не замедлил ткнуть в нее острие клинка.

— Десять совов, — азартно выкрикнул он и тут же скороговоркой добавил: — Нет, удваиваю! Двадцать соверенов!

— Но у меня нет таких денег.

— Ага, отказываешься от пари?! Знаешь, что выигрыш за мной!

— При чем здесь выигрыш и проигрыш? — солгал я. — Просто мне нечего поставить против твоей двадцатки, и в таком случае пари заключено быть не может. Это было бы против правил. Сам знаешь, не мне тебя учить.

— На кон не только деньги ставят, — подумав, возразил Булат, — но и многое другое. Я готов принять в качестве ставки твое обещание в случае проигрыша стать мне слугой на какой-нибудь срок. Я тебе буду поручать самые противные из своих обязанностей оруженосца. Вот так и договоримся. — Он вытащил из кармана и подбросил на ладони кожаный мешочек с монетами. — Мое золото против твоих трудов. Что скажешь?

Получалось, что этот сукин сын меня переиграл. Я уныло кивнул.

Но Булату этого показалось мало.

— Джентльмены, — обратился он к своим приятелям. — Не желаете ли принять участие в нашем пари?

Из здоровых глоток оруженосцев вырвались возгласы согласия и одобрения. С веселым хохотом они стали выуживать монеты из своих денежных мешочков. По двадцать соверенов каждый! Что ж, они могли себе это позволить. Все как один были отпрысками богатых и именитых семейств и получали от отцов или опекунов щедрое содержание. Я же, в противоположность им, мог рассчитывать только на везение, на свою изворотливость и на свой ум. В наличии последнего, однако, приходилось серьезно усомниться, учитывая события последних минут.

— Ответь же, Невпопад, — требовательно произнес Морнингстар. — Пари между нами заключено, ведь так?

До чего ж заносчивы, до чего уверены в себе, в своих силах и в своей правоте эти рыцарские сынки! Через несколько лет они сделаются взрослее и еще хвастливее, еще наглее, чем ныне. От них всего можно будет ждать. Если они уже сейчас ценят себя столь высоко. Итак, совершенно очевидно, что в их лице подрастает новое поколение доблестных, благородных рыцарей, готовых целыми отрядами насиловать трактирных служанок, когда выпадет такая возможность.

«Задай же им всем! — прозвучал настойчивый голос в глубине моего существа. — Найди какой-нибудь способ с ними поквитаться! Придумай что-нибудь! Действуй!»

— Да, — сказал я.

Мне стало любопытно, как они отреагируют на мое согласие. В течение нескольких мгновений я даже льстил себя надеждой, что проявленная мной стойкость вызовет у них хотя бы подобие уважения. Но юнцы лишь расхохотались, дружной компанией двинувшись от меня прочь и на ходу вслух перечисляя все тяжелые и унизительные поручения, какие мне придется выполнять в качестве их слуги после неизбежного проигрыша. Но Булат вдруг вспомнил что-то важное, оставил своих приятелей и бегом возвратился ко мне.

— Вот еще что, Невпопад, — с угрозой произнес он. — Когда ты проиграешь, не надейся улизнуть из крепости. Лучше сразу оставь всякие мысли о побеге. Пари есть пари, и мы шутить не любим. Заруби это себе на носу. Попробуешь спастись бегством, уж мы тебя догоним. И накажем, не сомневайся. — По тону его голоса, по стальному блеску глаз можно было без труда судить о реальности высказанной угрозы. — Согласно кодексу чести, ты в таком случае будешь нам служить долгие-долгие годы, а вдобавок тебя в цепи и кандалы закуют, чтобы поубавить прыти. Приятного тебе вечера, Невпопад. — Морнингстар с издевательской улыбкой сделал вид, что отдает мне честь. И вернулся к своим дружкам.

Некоторое время спустя я сидел в винном погребе, уставив неподвижный взор в серую стену и покачивая, словно ребенка, мех с вином, который обеими руками прижимал к груди. И повторял как заклинание:

— Я в западне. В западне…

И это было правдой. Из одного только глупого бахвальства я позволил Морнингстару и его прихвостням вовлечь себя в гибельное пари. И что, черт побери, мне было с этим делать? У моего патрона сэра Умбрежа, разумеется, не имелось ни малейшего шанса победить на турнире. А у меня не было решительно никакой возможности раздобыть необходимую сумму, чтобы расплатиться с участниками спора. Оруженосцам за службу не платили ни гроша. Стол, кров и боевой опыт — вот все, чем вознаграждались их труды на благо рыцарей-патронов. Юношам из богатых семейств, то есть всем, кроме меня, перепадало кое-что от любящих родственников. Я же был один на свете и рассчитывать мог только на себя. Обратиться к Умбрежу с просьбой о ссуде я бы ни за что не решился. Старик был на редкость прижимист и вдобавок терпеть не мог всяческих пари и любых игр на деньги. Считал это позорной практикой, недостойной настоящего рыцаря и джентльмена. Если б я даже и попытался ему объяснить, что в случае моего проигрыша он рискует остаться без оруженосца, поскольку я попаду в кабалу к своим противникам, это вряд ли произвело бы на него впечатление. Он, говоря по правде, прекрасно обошелся бы без моих услуг, в которых почти не нуждался, и легко позабыл бы о моем существовании. Мало того, ему без меня, возможно, стало бы вообще легче жить, ведь в этом случае сэру Умбрежу не приходилось бы по нескольку раз на дню осведомляться, кто я такой и как мое имя.

Положение, одним словом, было безнадежным.

А после… когда я присосался к меху с вином… меня вдруг осенило. Идеи, подобные той, что пришла мне в голову, вспыхивают в мозгу внезапно, как молния, и озаряют все сознание ярким, слепящим, радостным светом. Боже, до чего ж простым оказался найденный мной выход! Я уже нисколько не боялся предстоявшего турнира, напротив, ждал его с великим нетерпением.

В день, назначенный для состязания, погода выдалась на славу.

И, пожалуй, впервые за время службы при дворе короля на душе у меня было радостно и светло. Все, что происходило вокруг, было мне интересно, все меня занимало.

У кромки поля, где должны были проходить поединки, стояла почетная трибуна для короля Рунсибел а и королевы Беатрис. С обеих сторон этого нарядного павильона реяли флаги и разноцветные ленты, стражники числом не менее десятка стояли навытяжку у самой трибуны — не потому что их величествам всерьез что-либо угрожало, а просто согласно заведенному порядку. Рыцари в полном боевом облачении один за другим промаршировали перед королевской четой, четко печатая шаг и отдавая их величествам честь своими обнаженными мечами. А тем временем их могучие и холеные лошади, которым также предстояло принять участие в ристалище, меланхолично потряхивали торбами, жуя овес, на противоположном конце площадки.

Я то и дело поглядывал на своего сэра Умбрежа. Не могу вам передать, как я обрадовался, убедившись, что он вышагивает перед почетной трибуной столь же браво, как и остальные рыцари. И когда все они, обнажив мечи, отсалютовали Рунсибелу и Беатрис, старик, слава богу, не выронил свое оружие в момент взмаха. Я с ужасом себе представил, что случилось бы, если б слабые старческие пальцы не удержали рукоятку и меч, взвившись в воздух, долетел бы до самой трибуны, обезглавив короля на глазах у королевы и всего двора. Разумеется, ни о каком турнире после подобного несчастья и речь бы не шла, а заодно можно было бы и мое пари с Булатом и его дружками считать недействительным, но… Такой ценой…

«Нет уж, — подумал я, тряхнув головой, чтобы отогнать наваждение, — пусть будет как будет».

Оруженосцев разделили на две команды, обе выстроились шеренгами на противоположных сторонах поля. Порядок проведения поединков между рыцарями был определен и установлен заранее. К счастью для меня, Булат Морнингстар и я оказались в разных шеренгах. Мы с трудом друг друга различали, так велико было разделявшее нас расстояние. Но тем не менее я чувствовал на себе его взгляд, исполненный злорадного торжества. Он небось представлял себе, какую тяжелую, грязную, унизительную работу взвалит на мои плечи, выиграв пари. Окажись я на его месте, я бы наверняка сейчас думал о том же самом. А вообще-то нет, будь я таким самовлюбленным наглецом, как он, мне только и осталось бы, что размозжить свою глупую голову первым попавшимся под руку булыжником.

Королю передали списки участников поединков, и рыцари заняли места у выходов на поле согласно установленной очередности. Сэру Умбрежу предстояло участвовать в первом из боев. Это считалось большой честью. Не иначе как сам Рунсибел доверил старику начать турнир. Король по-прежнему питал слабость к Умбрежу, в глазах его величества престарелый рыцарь, несмотря ни на что, оставался тем же отважным, искусным, непобедимым воином, каким был когда-то.

Противником Умбрежа в первом его поединке оказался могучий и испытанный в боях рыцарь, сэр Овенберт по кличке Овен. Прозвище это он снискал себе поистине бараньим упрямством, а также и неустрашимостью в поединках, из которых редко когда выходил побежденным. Я согласно своим обязанностям проверил, в порядке ли доспехи и оружие моего патрона. Сэр Умбреж выглядел на удивление бодрым и оживленным. Таким я его, пожалуй, еще не видел.

— Хорошая выдалась погодка для турнира, а, сынок? — подмигнув, спросил он меня.

— О да, сэр. — При слове «сынок» меня аж передернуло.

Он опустил руки, и я проверил, надежны ли застежки на его грудной и спинной пластинах. Они оказались в полном порядке. Тогда я перешел к оплечью и закончил тем, что натянул ему на тощие кисти латные рукавицы.

— Благодарю за помощь, — сказал старик.

— Рад служить вам, милорд.

— А звать тебя?..

Я вздохнул.

— Невпопад, сэр. Ваш оруженосец.

Сэр Умбреж, как это нередко с ним бывало, взглянул на меня, словно впервые увидал, и озадаченно поинтересовался:

— Когда же это ты успел поступить ко мне на службу?

Попытки растолковать ему, сколько времени он уже является моим господином и, с позволения сказать, учителем, я уже давным-давно оставил. Все равно старый шут гороховый это начисто забывал, как, впрочем, и все на свете. Поэтому я не моргнув глазом соврал:

— Да нынешним утром, сэр!

— А-а! Тогда добро пожаловать.

— Счастлив служить под вашим началом, сэр.

Старик побрел к Титану, бряцая доспехами, я его придерживал под локоть. Он вышагивал уверенно и держался очень прямо, не иначе как на него подействовала сама атмосфера турнира. Я про себя молился, чтобы он, чего доброго, не грохнулся со спины могучего жеребца до начала поединка с Овном, и существа из высших сфер прислушались к моим молениям. Умбреж молодцевато взошел по ступеням помоста, у края которого стоял оседланный конь, перекинул тощую ногу через седло и взгромоздился на красавца Титана. После непродолжительного раздумья старик взял в левую руку длинное копье, украшенное бело-зеленой лентой. Щит он придерживал правой.

Я бросил взгляд на противоположный конец поля, где к поединку подготовлялся сэр Овен. Он тоже был в седле, но сквозь поднятое забрало на его лице читалась озабоченность. Что-то шло не так, как он рассчитывал. Королева, как предписывали турнирные правила, поднялась со своего кресла, держа в руке пурпурный платок из тончайшего шелка. Клочок яркой ткани трепетал под порывами легкого ветерка. Вся толпа, собравшаяся вокруг поля, замерла в ожидании сигнала ее величества. И вот королева взмахнула платком. Зрители, вся многотысячная толпа, разразились криками ликования. Турнир начался.

Сэр Умбреж опустил забрало своего шлема. То же проделал и сэр Овен. Оба галопом направили своих коней к середине ристалища. Булат Морнингстар скалил зубы в счастливой улыбке. Он уже предвкушал, как Овен выбьет старика из седла в первые же секунды поединка. Рыцари скакали навстречу друг другу, Титан, подгоняемый сэром Умбрежем, прибавил шагу…

А конь Овена с галопа вдруг перешел на неторопливую рысь.

Несмотря на опущенное забрало сэра Овена, было очевидно, что рыцарь находится в замешательстве. Он опустил голову, с недоумением разглядывая своего коня сквозь прорези в забрале, потом пришпорил его, громко выкрикнув какую-то команду, но эти усилия возымели неожиданный для него эффект: конь стал двигаться вперед еще медленнее, чем прежде, и даже головой помотал.

Сэр Умбреж, замахнувшись, угодил своим копьем чуть ниже латного воротника Овна, на уровне ключицы могучего рыцаря. Этого удара, усиленного броском мощного корпуса Титана, оказалось достаточно, чтобы бедняга Овен сперва откинулся назад в своем седле, а затем, потеряв равновесие, свалился наземь с оглушительным грохотом. Я бросил быстрый взгляд на Булата Морнингстара. Улыбки на его самодовольном лице словно и не бывало.

Зрители и участники турнира встретили поражение сэра Овенберта озадаченным молчанием. Он пользовался всеобщим почетом, и мало кто мог сравниться с ним в искусстве владения копьем. Умбреж вернулся к кромке поля, пустил Титана кругом, успокаивая животное после стычки, и поднял забрало своего шлема. Вид у него был не менее растерянный, чем у большинства зрителей. Конь Овена, казалось, все никак не мог прийти в себя после столкновения с Умбрежем и его Титаном. Его даже слегка пошатывало.

Сэр Овенберт, с трудом поднявшись на ноги и сфокусировав взгляд на Умбреже, церемонно поклонился ему как победителю и побрел прочь с ристалища. И лишь после этого толпа зрителей шумно приветствовала Умбрежа. Аплодисменты, сперва недружные, через несколько секунд, после благосклонного кивка его величества, стали просто громовыми. Тут-то я и вспомнил слова Морнингстара насчет оруженосцев, купающихся в лучах славы своих наставников.

Что же до самого Булата, то на Умбрежа он так и не взглянул. Зато с меня глаз не спускал. Он явно заподозрил, что старик расправился с Овном не без моего участия. Но откуда ему было знать, в чем оно заключалось? Я себя утешал этой мыслью и старался не стушеваться под его пристальным, тяжелым взором, держаться естественно и ни в коем случае не отводить глаз, чтобы не выглядеть виноватым. Даже отсалютовал ему, после чего Булат тотчас же повернулся к своим приятелям, сделав вид, что обсуждает с ними какой-то важный вопрос.

За первым поединком последовали другие, и проигравшие выбывали из турнира, победители затем сражались друг с другом. Таким образом участников оставалось все меньше и меньше. Их число неуклонно сокращалось, и сэр Умбреж бился поочередно со всеми оставшимися.

Он их всех одолел.

Одного за другим, он победил всех без исключения. Зрители пребывали в чрезвычайном волнении. Едва ли не каждый из них отдавал себе отчет, что является свидетелем небывалого, удивительнейшего события. Умбреж, этот горе-рыцарь, которому лишь по особому к нему благоволению Рунсибела доверили открыть празднество, должен был выбыть из турнира после первого же поединка, но вот поди ж ты — старик побивал молодых и крепких соперников одного за другим и не потерпел ни одного поражения! На глазах у изумленной публики он в считанные часы превратился из посмешища, из ходячего недоразумения в героя дня, словно сам Господь, протянув из заоблачных высот к ристалищу всемогущую свою десницу, похлопал старого воина по плечу и одарил его небывалой силой и невиданной ловкостью.

По правде говоря, без Господа тут и в самом деле не обошлось. Вернее, без Господнего дара. Я имею в виду не что иное, как плод виноградной лозы. И те горячительные напитки, что из него производит род людской для собственного своего увеселения. Вино, хранящееся в королевском погребе, нашло свой путь, признаться, не без моего участия, в кормушки лошадей, на которых рыцари должны были гарцевать по ристалищу, состязаясь в силе и ловкости. Неплохо разбираясь в достоинствах любых напитков, я отыскал в королевском хранилище необыкновенно крепкое вино и плеснул изрядное его количество в тот короб, где хранили корм для лошадей. Разумеется, еще прежде я наполнил кормушку нашего Титана отборным овсом. Без всякого алкоголя. Утром лошади участников турнира, пожевав овса и сена, все равно что пивную посетили. Короче, каждый из рыцарей выезжал на турнирное поле на жеребце, находившемся, мягко говоря, не в лучшей форме. А если сказать попросту, несчастные животные были пьяны как сапожники. Верней, применительно к лошадям более уместно будет заменить «сапожников» «кузнецами».

Никому из зрителей и участников состязания даже в голову не пришло заподозрить во всем происходившем какой-либо подвох. Это было бы неслыханным попранием всех незыблемых норм и правил, законов, кодекса рыцарской чести. Король, придворные, рыцари, зрители — все были глубоко убеждены, что никто и помыслить не посмеет ни о чем подобном. Именно на это я и рассчитывал.

Мой патрон расправился тем временем с Юстусом, что доставило мне особую радость. Пристыженный Юстус, кое-как поднявшись с земли, нетвердой походкой брел к ограждению, чтобы пройти в калитку, и вел в поводу своего коня, поступь которого казалась еще менее уверенной, чем у его хозяина. Я краем глаза наблюдал за обоими, подавая старику Умбрежу напиться.

— Кажется, я всех победил? — с сомнением в голосе осведомился мой патрон.

— Ну да, сэр, похоже на то.

— Как же такое могло случиться? — недоумевал он.

Я вгляделся в его морщинистое лицо. В глазах у старика появилось какое-то новое, прежде мною не виданное выражение. Мне сделалось немного не по себе, сам не знаю почему. И я торопливо, с заискивающей улыбкой пробормотал:

— Не иначе как боги турниров и состязаний нынче решили быть к вам милостивыми, сэр.

Мне хотелось надеяться, что Умбрежу такое объяснение покажется вполне убедительным. Он ведь почти слабоумный.

Но старый рыцарь вновь смерил меня холодным, испытующим взглядом. Мне почудилось, что с глаз его вдруг спала какая-то пелена и он стал против обыкновения вполне ясно осознавать происходящее. Я поежился. Потом наклонился к его наголеннику, присел на корточки, поправил застежку и, не поднимая головы, буркнул:

— Последний противник, милорд. Сэр Кореолис.

— Кореолис.

— Владелец Срединных земель, сэр.

— А я — сэр Умбреж из Пылающего Испода.

— Воистину так, милорд. — Я кивнул, и тут железная рука вдруг ухватила меня за плечо и без всякого усилия подняла на ноги.

Он пристальным своим взглядом буквально прожег меня насквозь и суровым голосом произнес:

— А ты — Невпопад из Ниоткуда. Мой оруженосец. Ведь так?!

— И это верно, сэр. — Я от страха чуть не обделался, так неожиданна и глубока была произошедшая с ним перемена.

Мы долго молчали. Казалось, сэр Умбреж собирался о чем-то меня спросить. Он помрачнел, сдвинул брови… Но тут прозвучали фанфары, призывая рыцарей к последнему из боев. Я помог старику подняться по ступеням помоста, он занес ногу, чтобы сесть в седло, но вдруг обернулся ко мне и сердито заявил:

— На сей раз я проиграю!

— Надеюсь, что нет, сэр, — выдавил я, еле шевеля помертвевшими губами.

Он откашлялся и, послав мне свирепый взгляд, сел в седло и выехал навстречу противнику. Готов поклясться, даже Титан, прежде чем пуститься в резвый галоп, посмотрел на меня с осуждением, так, словно успел откуда-то узнать о моем плутовстве. А что, может, так оно и было? Вдруг лошади умеют разговаривать друг с другом, обмениваются мыслями? Или умный конь каким-то образом догадался, что его приятелей подпоили и что повинен в этом я. Но скорей всего, мне это просто померещилось. От волнения еще и не такое может почудиться. Ведь сэр Умбреж, чего доброго, и впрямь осуществит свою угрозу — проиграет Кореолису, и тогда все мои усилия пойдут прахом. Оруженосцы будут праздновать победу, а я стану их слугой.

Такого крупного, высокого жеребца, как у сэра Кореолиса, было не сыскать не только в столице, но, не сомневаюсь, даже и во всем королевстве. Кличка у этого роскошного белоснежного зверя с пышной гривой была Костолом. Кореолис распорядился, чтобы его любимца кормили отдельно от других лошадей особым кормом, и Булат Морнингстар беспрекословно выполнял этот приказ своего патрона. Но короб со съестными припасами Костолома оказался вполне для меня доступен, поскольку стоял в общей конюшне, где я знал каждый уголок. Ввиду невероятных размеров жеребца я плеснул в его корм вдвое больше спиртного, чем получила, по моим приблизительным расчетам, каждая из остальных лошадей. И теперь, глядя на роскошное белоснежное животное, терзался сомнениями: достаточно ли он опьянел, этот великан Костолом? Не следовало ли мне попотчевать его более щедрой порцией вина?

Но вот сэр Кореолис опустил забрало шлема и легонько тронул поводья. Костолом резво поскакал вперед. У меня упало сердце. Вспомнив, как лихо толстый рыцарь разделался за время турнира с несколькими противниками, я мысленно представил себя рабом Булата Морнингстара. Похоже было, что именно эта участь уготована мне на ближайшие несколько лет. Я перевел взгляд на Булата. Он с гордым предвкушением взирал на своего рыцаря и на могучего жеребца. Конь величаво вскинул голову. Я выругался сквозь зубы. Противники остановились напротив друг друга, их разделяло расстояние, достаточное для разбега лошадей. Оба, сэр Умбреж и сэр Кореолис, вооружились копьями и ждали лишь сигнала королевы, чтобы сойтись в поединке.

Беатрис поднялась на ноги и обвела взором все трибуны, где восседали придворные, всех зрителей, толпившихся у ограждений ристалищного поля. Она нарочно медлила, словно поддразнивая окружающих. Ведь это был последний бой турнира. Но вот наконец губы королевы дрогнули в лукавой улыбке, и в воздухе мелькнул пурпурный лоскут.

— И-й-е-е-й! — выкрикнул сэр Кореолис, пустив своего коня навстречу противнику. Умбреж понесся на него с подобным же кличем. Оба рыцаря нацелили копья друг на друга. Мое сердце перестало биться.

Футах в десяти от сэра Умбрежа и Титана Костолом вдруг споткнулся и упал. Это было совершенно неожиданно. Только что скакал размашистым бодрым галопом — и на тебе: все четыре крепких ноги словно разом подкосились, и конь вместе со всадником оказался на земле. То, что несчастный жеребец не переломал себе при этом кости, лично я считаю просто неслыханной удачей. Не менее удивительным казалось мне и отсутствие каких-либо увечий у Кореолиса. Правда, к числу удач я это обстоятельство никак не мог причислить. По сугубо личным соображениям. Меня вполне устроило бы приземление Костолома на спину, так, чтобы мощный круп подмял под себя всадника и раздавил его вместе с панцирем. Какой сладкой музыкой отдался бы тогда у меня в ушах скрежет металлических доспехов! Но толстяку повезло — он вылетел из седла и упал в нескольких шагах от своего коня.

Над полем повисла гробовая тишина. Все молча ждали дальнейшего развития событий. Костолом лежал на спине, задумчиво поводя по сторонам своими огромными черными глазами. Наверняка перед ним сейчас кружились в воздухе целые табуны пурпурных единорогов. Сэр Умбреж натянул поводья, остановив Титана, и с остолбенелым видом воззрился на распростертого белоснежного жеребца и на всадника, который как раз поднимался с земли и стаскивал с головы шлем.

— Победителем турнира объявляю сэра Умбрежа! — крикнул король, и это послужило сигналом ко всеобщему ликованию. От рева толпы у меня зазвенело в ушах, так все надрывались, поздравляя сэра Умбрежа. Старик смущенно раскланивался на все стороны и похлопывал Титана по мощной шее.

Толпа долго не могла угомониться, и лишь когда приветственные крики немного стихли, сэру Кореолису удалось перекрыть их своим зычным голосом.

— Обман! — вопил он, обнажив меч и грозя им сэру Умбрежу. — Подлог и надувательство! Я не признаю себя побежденным! Мой конь споткнулся, только и всего! Но сэр Умбреж не одолел меня в бою! Мы даже копья не скрестили!

Зрители затихли. А когда умолк и Кореолис, королева Беатрис взялась лично уладить недоразумение.

— Для того чтобы участвовать в турнирах и тем более в них побеждать, — сухо произнесла она, — рыцарям надлежит уметь держаться в седле. Меня удивляет, что вы этого не знаете, сэр Кореолис. И если вы оказались неспособны…

— Он это подстроил! — взревел Кореолис, прервав назидательную речь королевы. Лицо толстяка побагровело от ярости. — Он или его распроклятый оруженосец! Или же… — Тут он захлебнулся от злости и указал на Умбрежа острием меча. — Сразимся пешими, сэр Умбреж! На мечах! Я вас вызываю, слышите?!

— Мне сегодня столько пришлось биться, — мягко возразил ему старик, глядя на толстяка сверху вниз и по-прежнему сжимая в руках поводья. — А ведь я не столь молод, как вы и остальные. Так давайте же покончим дело миром и не будем нагнетать…

— Я не побежден! Не побежден! Если вы не трус, принимайте вызов!

И вновь над полем повисла мертвая тишина. Все, затаив дыхание, ждали развязки. События полностью вышли из-под моего контроля и стали развиваться самым пагубным, самым чудовищным образом. Пари я уж точно проиграл, а вдобавок меня еще и совесть замучит, когда Кореолис искрошит беднягу Умбрежа на мелкие кусочки.

Я знал, что мне следовало сделать. Я должен был выбежать на середину поля и честно во всем признаться. Рассказать всей толпе о моей проделке. Не знаю уж, какому наказанию меня бы за это подвергли. Не иначе как весьма суровому. Но как еще можно было предотвратить расправу над придурковатым немощным стариком, не сделавшим мне никакого зла?

Я пытался заставить свои ноги шевелиться, но они меня не слушались. Я хотел с места выкрикнуть, что виноват во всем, но язык отказался мне повиноваться. Он словно прирос к нёбу. Мне и губ было не разомкнуть. В общем, страх меня полностью парализовал. Трусость, которой я был наделен с избытком, снова взяла надо мной верх. Поверьте, я всей душой желал предотвратить расправу над Умбрежем, мне было мучительно стыдно от мысли, что вот сейчас этот великан Кореолис без всяких усилий его прикончит. Но в то же время… В то же время я не мог не думать и о расправе, которую надо мной учинят взбешенные рыцари и оруженосцы, стоит мне только заикнуться о содеянном. И, как всегда, забота о собственной безопасности оказалась для меня куда важней соображений чести и справедливости,

В общем, я стоял на своем месте, ожидая вполне предсказуемой развязки поединка.

Сэр Умбреж, даже не взглянув в мою сторону, спешился и вынул из ножен свой рыцарский меч. Зрители молча наблюдали за его действиями. Никто на сей раз не издавал приветственных криков: все понимали, что уготовано несчастному старику, и мысленно с ним прощались. Хотя турниры являлись всего лишь состязанием рыцарей в силе и ловкости, в выносливости и владении оружием, в умении держаться в седле, и, согласно правилам поединков, противникам воспрещалось не то что убивать, а даже ранить друг друга, в данном случае, учитывая могучее сложение Кореолиса и старческую немощь Умбрежа, а также и то, в какой ярости пребывал толстяк, за жизнь моего патрона никто и нипочем бы не поручился. Одного крепкого удара копьем или мечом могло оказаться вполне достаточно, чтобы прикончить старого рыцаря. И Кореолиса вряд ли обвинили бы в злом умысле. Даже при самом строгом соблюдении правил в любом поединке есть место случайности, несчастливому стечению обстоятельств, одним словом, невезению.

Противники между тем начали сходиться и остановились на середине поля, в нескольких шагах друг от друга. Умбреж, казалось, с трудом удерживал в руке тяжелый меч. Но вид у него при этом был на удивление безмятежный.

«Бедный слабоумный старикан, — подумал я. — Единственный из всех участников и зрителей турнира, кто не подозревает о готовящейся расправе».

Я даже усомнился, отдает ли он себе отчет, где находится и что ему следует делать.

Сэр Кореолис с рычанием бросился в атаку на Умбрежа. Толстяк действовал без всяких затей, без предварительного обмена ударами с целью обнаружения слабых мест в защите противника, он шел напролом, будучи уверен, что никакой обороны в данном случае нет и быть не может. Он рассчитывал на свою невероятную силу, которой мало кто мог противиться. И еще ему не терпелось дать выход ярости. Он взмахнул мечом, и я инстинктивно втянул голову в плечи. Великан действовал наверняка, в этом не могло быть сомнений.

Движение Умбрежа оказалось столь изящным, легким и вместе с тем столь точно рассчитанным, что я, признаться, его даже не уловил. Ну не видел я ни поворота его иссохшей кисти в латной рукавице, ни того, как его клинок поднырнул под самую рукоятку меча Кореолиса. А ведь у меня, заметьте, был на редкость зоркий глаз опытного охотника, жителя лесов! Поэтому уверен: ни один из зрителей, а уж тем более Кореолис, также не мог разглядеть его ловкий финт. Все мы только одно и увидели — как меч толстяка внезапно взметнулся в воздух и, описав дугу, со звоном пролетел по воздуху в дальний конец ристалища. И вонзился в землю точно между ступней окаменевшего от ужаса и неожиданности Булата Морнингстара. Оруженосец, лицо которого вмиг приобрело пепельный оттенок, тупо уставился на рукоятку, которая, качнувшись из стороны в сторону, замерла прямо у него под носом.

Прежде чем сэр Кореолис успел понять, что случилось, старик Умбреж прижал острие своего меча к его горлу.

— Соблаговолите признать свое поражение! — на удивление звонким, внезапно помолодевшим голосом потребовал Умбреж.

Ай да старикан! Я просто глазам своим не верил! И откуда только у него взялась такая молодцеватая выправка, такая стать, такая уверенность в движениях? Я, как наверняка и все прочие свидетели этой сцены, ни секунды не сомневался, что в случае отрицательного ответа он прирежет Кореолиса одним движением. И будет прав! Толстяк сделал единственное, что ему оставалось: сдавленным голосом просипел:

— Сдаюсь.

Ох, что тут началось! Этого не описать никакими словами. Их величества аплодировали, не жалея своих монарших ладоней, и выкрикивали хвалы Умбрежу вместе со всеми. Я зажал уши пальцами, чтобы не лопнули барабанные перепонки, так оглушительно вопила ликующая толпа. Разум отказывался верить в случившееся. А ведь это был час и моего триумфа! Мне, наверное, стоило бы с торжеством взглянуть на Булата Морнингстара, насладиться его замешательством, демонстративно потереть друг о друга большой и указательный пальцы, намекая на свой немалый денежный выигрыш. Но я просто глаз не мог отвести от сэра Умбрежа, победителя турнира.

Он тоже смотрел на меня в упор.

Взглядом, не сулившим мне ничего хорошего.