ВСЕ СЛУЧИЛОСЬ в точности так, как предсказал Безумный Меандр: в скором времени воины, которых Кореолис обманом выпроводил из форта, возвратились назад — с видом сконфуженным и виноватым. Многие принялись бить себя в грудь, заверяя Рунсибела, что не имеют ничего общего с предателем, что тот их попросту одурачил, что они не могли ослушаться приказа столь авторитетного военачальника, которого сам король облек своим доверием. И прочее в том же духе. Признаюсь вам, я с жадной радостью и не без тайного самодовольства ловил каждое их слово.

Но приятней всего было ненароком взглядывать на Морнингстара, на его растерянную физиономию. Я не без злорадства припомнил, как он и его приятели хвастались передо мной достижениями и славой своих наставников рыцарей, с какой издевкой отзывались они о покойном Умбреже и заодно обо мне, его оруженосце. Вот пусть-ка и он теперь обо всем этом вспомнит. Бедняга Умбреж просто корчил из себя идиота, и над ним потешались господа рыцари, а я, находясь на службе у идиота, сделался объектом насмешек юнцов, равных мне по званию, — Морнингстара и прочих. Это было ужасно досадно, это меня злило и угнетало, но никакими особенными неприятностями не грозило. Что же до Булата, то нынче красавчик угодил в куда более скверное положение, потому как его патрон оказался гнусным предателем, врагом короны, перебежчиком. Морнингстара король непременно заподозрит в соучастии и запросто может обезглавить под горячую руку, не потрудившись выяснить, в самом ли деле Булат состоял в заговоре.

Именно этот вопрос, кстати говоря, и поднял Рунсибел, когда все возвратившиеся рыцари и оруженосцы один за другим предстали перед ним, прося прощения за свою вынужденную отлучку и принося заверения в своей нерушимой верности Истерии и престолу. Король милостиво принял их извинения, и все они заметно повеселели. Когда же очередь дошла до Морнингстара, его величество сурово сдвинул брови, а шут, выскочив на середину приемной, начал кривляться и подпрыгивать на месте.

— Кто об измене не доложил, суровой пени заслужил, кто об измене не мог не знать, того прикажут четвертовать, — пронзительно выкрикнул он.

Морнингстар вспыхнул до корней волос и аж покачнулся от ужаса. До этого момента я терпеть не мог этой манеры шута сыпать направо и налево дурацкими своими прибаутками, но теперь она мне показалась забавной. Да и в остроумии ему нельзя было отказать, нашему Одклею.

Рунсибел мрачно кивнул и, жестом приказав шуту убраться в сторонку, подманил к себе Булата.

— Ты не находишь, оруженосец, что подозрения Одклея вполне обоснованны?

Бедняга Морнингстар, который и без того едва держался на ногах от страха, вздрогнул всем телом и залепетал:

— О нет, ваше величество! Богом клянусь, нет! Я ничего не знал о намерениях сэра Кореолиса! Да если б я хоть что-то неладное заподозрил, я бы немедленно… в ту же минуту… Я… не равняйте меня с ним, сир! Я чист перед вами!

И тогда Рунсибел, да благословит его Бог, немного помолчав, произнес слова, которые прозвучали для меня самой сладкой музыкой:

— Невпопад, а ты склонен ему верить?

Лицо Морнингстара покрыла смертельная бледность. Еще немного, и он рухнул бы без чувств. Никому на свете я сейчас не пожелал бы очутиться в его шкуре. Король выжидательно на меня смотрел, что же до Булата, то он не отваживался взглянуть в мою сторону. Наверное, полагал, что я, поди, ухмыляюсь сейчас во весь рот и что для него это зрелище станет последней каплей, которая таки свалит его с ног.

Прежде чем ответить его величеству, я в течение нескольких мгновений тщательно продумал каждое слово, которое собирался произнести. Откровенно говоря, в душе я нисколько не сомневался, что красавчик сказал королю правду. Он понятия не имел о планах своего господина. В противном случае, если рассуждать логически, его бы просто здесь не было. Он либо примкнул бы к Кореолису и теперь находился бы среди воинов Меандра, либо давным-давно сообщил бы о готовящемся предательстве королю. А еще свирепый сэр Кореолис мог бы его даже прикончить, чтобы тот не проболтался о готовящейся измене.

Я оказался в трудном положении. С одной стороны, королю следовало дать правдивый ответ. С другой — я не забыл, как скверно относился ко мне красавчик во все время нашего с ним знакомства. Теперь мне сама судьба предоставила возможность поквитаться с этим задирой и гордецом. Чего стоила одна его попытка после того памятного турнира натравить на меня своих дружков и подвергнуть жестоким побоям. Меня тогда спасло лишь вмешательство сэра Умбрежа. И кстати, если опять-таки рассуждать логически, то в гибели старика виноват не кто иной, как красавчик Булат. Ведь это он чуть ли не силой заставил меня заключить с ним то дурацкое пари, а иначе разве я стал бы спаивать несчастных лошадей, чтобы Умбреж мог победить в турнире? После чего король, уверившись, что старик по-прежнему полон сил и боевого задора, оказал ему честь, отправив за принцессой в составе воинского эскорта.

«Заткнись! Ты один виноват в его смерти и прекрасно об этом знаешь. Нечего сваливать свою вину на других!»

Я, признаться, очень удивился. Даже опешил. Обычно внутренний голос подсказывал мне, как избежать ответственности за мои поступки, теперь же он занял прямо противоположную позицию. Возможно, под впечатлением доверия, которым облек меня Рунсибел, обратившись ко мне за советом, во мне всколыхнулись зачатки совести, а уж ее-то, как мне казалось, я с рождения был начисто лишен.

И я решил еще немного поразмыслить над своим ответом его величеству. Главным для меня было то, что Морнингстар в свое время заставил меня страдать, причем совершенно сознательно пользовался своей полной безнаказанностью и моей почти полной беззащитностью. Просто проходу мне не давал, все время цеплялся, поддразнивал, подшучивал надо мной, высмеивал меня и Умбрежа. Мне казалось, что если я теперь попытаюсь ему отомстить, это будет только справедливо. Око за око, зуб за зуб. Но если я стану уверять Рунсибела, что Булат не мог не знать о затее Кореолиса, то, во-первых, это будет прямой ложью, а во-вторых, король, чего доброго, велит его казнить или сошлет куда-нибудь с глаз долой. В последнем случае я не смогу насладиться зрелищем его страданий. А в первом — страдания эти слишком быстро для него закончатся.

Но вот если он принужден будет вечно помнить, что своей свободой, своей жизнью обязан мне… это станет для него нескончаемой пыткой, горше которой и выдумать невозможно.

Придя наконец к решению, что в моих интересах дать королю правдивый ответ, я сказал ему следующее:

— Ваше величество! Я твердо верю в то, что Морнингстар, — тут я нарочно сделал паузу и покосился на Булата, который аж зажмурился в ожидании самого худшего, — не имел ни малейшего понятия о планах сэра Кореолиса.

Морнингстар так резко повернул ко мне свою смазливую физиономию, что я с трудом подавил усмешку.

Хотелось крикнуть ему: «Эй, красавчик, смотри, шею вывихнешь!» — но я, понятное дело, сдержался и продолжил самым глубокомысленным тоном:

— Я неплохо изучил его характер, сир. Уверяю вас, он ни за что на свете не ввязался бы в столь грязную авантюру, не стал бы пятнать свою честь, которой так дорожит.

— Еще вчера я готов был утверждать то же самое и о Кореолисе, — мрачно изрек король. Казалось, он во что бы то ни стало желал испытать, насколько я силен в ведении дебатов.

Я не промедлил с ответом:

— Прошу прощения, ваше величество, но лично я никогда сэру Кореолису не доверял. Вы спросили о моем мнении, и я вам его высказал. Разумеется, я никогда не возвышал свой голос против сэра Кореолиса, слишком ничтожно мое положение, чтобы я мог такое себе позволить. Но раз вы сами меня спросили насчет Морнингстара, то могу лишь повторить: он изменой свою честь не запятнал. Я в этом уверен. — Поклонившись Рунсибелу, я прибавил: — Хотя вам, ваше величество, разумеется, виднее…

Король задумчиво кивнул мне и обратился к Булату:

— Оруженосец, поскольку благородный Невпопад, которому я стольким обязан, поручился за тебя, можешь себя считать вне подозрений…

— Хотя, — глубокомысленно произнес я, как если бы меня внезапно осенила важная мысль, — право, очень жаль, что Морнингстар не был достаточно бдителен, не проявил должного рвения на службе вашему величеству и не предотвратил это злодеяние. Ведь он находился бок о бок с сэром Кореолисом и проводил в его обществе так много времени. Кому же, как не ему, было раскрыть замыслы патрона?

— Ты очень верно это заметил! — с чувством произнес король. — Морнингстар… вот что: получишь новое назначение и после этого лишний год прослужишь оруженосцем. Потренируй заодно свою наблюдательность.

— Слушаюсь, ваше величество, — кисло промямлил Морнингстар.

Конечно, перспектива быть произведенным в рыцари на целый год позднее тех, с кем он вместе начинал службу при дворе, его совсем не вдохновляла. С другой стороны, Булат не мог не осознавать, что отделался еще сравнительно легко: по подозрению в измене Рунсибел запросто мог приказать его немедленно обезглавить.

Весь вечер он меня старательно избегал. Да и мне было не до него: мы собирались отправиться в путь рано поутру, надо было успеть собраться, позаботиться о лошадях, да и выспаться как следует тоже не мешало. Но перед самым отправлением Булат таки набрался храбрости, смирил свою гордыню и подошел ко мне:

— Невпопад… право, не знаю, что и сказать.

— Прежде тебя это не останавливало.

Он сдвинул брови и собрался было ответить в обычной своей манере, но спохватился, вспомнив, с кем говорит. А заодно ему, возможно, пришло на ум, что лишь благодаря мне он по-прежнему может говорить, дышать и двигаться.

— Ладно, что уж там… — Он вздохнул. — Признаю, я это заслужил. — Голос красавчика снова стал модулировать так, будто он песню пел. — Ты меня здорово выручил… Я не могу этого не признать… Только не понимаю почему. Что тебя заставило выгородить меня перед его величеством?

— Я тоже в свое время не понял, почему ты решил меня предупредить насчет принцессы. Знаешь, я успел не раз убедиться, Морнингстар, что друг может навредить, а враг — оказать услугу. Каждый преследует свои цели, только и всего.

Он испытующе посмотрел на меня, огляделся, чтобы убедиться, что нас не подслушивают, придвинулся поближе и тихо спросил:

— Что тебе нужно?

— То есть как это — что?

— Ты меня прекрасно понял.

— Представь себе, нет.

Красавчик Булат снова вздохнул:

— После всего, что между нами происходило, Невпопад, я не сомневаюсь, что ты оказал мне услугу в расчете что-то получить взамен. Так чего ты хочешь?

Помолчав, я ответил:

— Знания.

— Что? — Морнингстар никак не ожидал от меня подобного ответа. — И о чем же тебе угодно узнать?

— Не мне. Я хочу, чтобы ты усвоил раз и навсегда: я тебя держал за яйца и мог их запросто оторвать, но не сделал этого. И в любой момент, когда мне этого захочется, снова смогу тебя за них ухватить. Пусть это знание послужит тебе на пользу, Булат. Я желаю, чтобы ты засыпал с этой мыслью и чтобы рано поутру она первая приходила тебе в голову.

И я улыбнулся ему, вложив в улыбку все свое презрение. И нарочно отвернулся, чтобы не видеть, какое выражение приняло его красивое, породистое лицо. Возможно, куда менее живописное, чем нарисовало мое воображение.

Не прошло и часа, как мы выехали из ворот крепости, держа путь в Истерию. Отряд наш был довольно малочислен. Мне была оказана великая честь: я ехал поблизости от его величества. Рунсибел лично на этом настоял. А Энтипи держалась сбоку от меня. Или я от нее, это уж как поглядеть. Время от времени я оборачивался назад и всякий раз при этом ловил на себе почтительные, завистливые или даже боязливые взоры кого-нибудь из рыцарей, оруженосцев или простых солдат, составлявших наш эскорт. Я очень хорошо понимал чувства всех этих людей. Ведь мое низкое происхождение ни для кого при дворе не было секретом. И то, что не кто иной, как сам король Рунсибел, несмотря на это, приблизил меня к своей особе, возможно, перевернуло все их привычные представления о жизни. Невозможное вдруг на их глазах сделалось осуществимым, реальное — призрачным. Тут было от чего впасть в изумление и растерянность. Выходило, что я единым махом преодолел несколько длиннющих маршей социальной лестницы, и теперь всем высокородным воинам приходилось со мной считаться. С тем, кого большинство из них прежде просто не замечали, даже кивка не удостаивали, встретив у конюшен или в Истерийской крепости.

Но не одна только благосклонность короля была причиной перемен в отношении ко мне окружающих — принцесса все более явно выражала свое расположение к моей скромной персоне, что также не могло укрыться от взоров рыцарей и оруженосцев. Энтипи мало того что на всем пути держалась рядом со мной, так вдобавок почти не выпускала мою руку из своей и все время что-то мне говорила, перегнувшись через седло. Ее речи, надо признаться, очень меня забавляли. Энтипи в основном перемывала кости нашим спутникам, тем, кто скромно держался позади. В каждом из рыцарей и оруженосцев она подмечала что-нибудь забавное и о каждом отпускала довольно резкие и неизменно остроумные замечания. Я то и дело со смеху покатывался.

Поверьте, невозможно было удержаться от улыбки, слыша, к примеру, подобные ее слова:

— А вон там, на гнедом жеребце, восседает, кажется, добрый сэр Остин. Его можно отнести к числу разумных существ с тем же основанием, с каким метеоризм и его последствия — к способам оживления застольной беседы. Смотрите-ка, сэр де Бирс собственной персоной! Ну, если бы вся армия моего отца состояла из таких отважных воинов, как он, ее в первом же сражении взяли бы в плен в полном составе, а мы давно уже были бы подданными какого-нибудь другого короля…

И все в том же духе.

Язык у принцессы, одним словом, был острый, как бритва, и мысль о том, что все, кого она высмеивала, о ком злословила, принадлежали к тому же кругу, что и она сама, являлись представителями того же сословия господ, владетельных феодалов, нисколько ее не смущала. А возможно, просто не приходила ей в голову. Энтипи попросту не чувствовала себя одной из них, да и держалась, видит бог, совсем иначе, чем все те, кто стал объектом ее шуток. Проще, раскованнее, человечнее, наконец, и эта ее доверительная манера очень нас сближала.

И все же я еще не до конца отринул свои сомнения, свои подозрения на ее счет. Хотя мне с ней было легко и хорошо, я не мог забыть, какое скверное впечатление она произвела на меня в первые дни нашего вынужденного общения. Я тогда все никак не мог решить, до какой степени она не в себе — совсем немного или на все сто. И, по правде говоря, склонялся к последнему… А то, что, охладев к Тэситу, она почтила своим вниманием меня, хотя и было, безусловно, лестно, вызвало во мне и некоторую настороженность. Мало ли кто окажется ее следующим избранником, если она так легко меняет одну привязанность на другую? И где я в таком случае окажусь? Как должен буду себя чувствовать? Ну а кроме всего прочего, Энтипи была принцессой крови, а я — сами знаете кем. И всякий раз, как мне случалось забывать о своем низком и сомнительном происхождении, я бывал сурово за это наказан. У меня не было оснований полагать, что все будет иначе, если я в отношениях с Энтипи позволю себе зайти слишком далеко. Напротив, я опасался, что это может обернуться для меня большой бедой, навлечь на мою голову суровую кару, в сравнении с которой все, что я пережил до этого, покажется сущими пустяками.

Всякий раз, когда мы останавливались на привал, ко мне под тем или иным предлогом подходили прихвостни Морнингстара или он сам и пытались вовлечь меня в разговор. Мотивы их поведения были мне вполне понятны. Каждый из этих спесивых юнцов видел во мне если не будущего принца-консорта, то уж по крайней мере королевского фаворита и спешил выказать мне дружеское расположение, опасаясь, что в дальнейшем я могу ему чем-то навредить. Теперь иметь в моем лице врага было для них небезопасно. Не то что прежде. Я со всеми этими молодчиками держался вежливо и уклончиво, не отталкивая их от себя излишней холодностью, но и не поощряя их заискиваний.

Когда настала ночь и мы разбили лагерь на большой поляне, я, засыпая, почти не сомневался, что нас разбудят вопли гарпов или какой-либо не менее жуткий звук. В душе у меня воцарилось предчувствие неминуемой новой беды. Но единственной неприятностью, которую мне довелось пережить в ту ночь, был тревожный сон, пригрезившийся мне перед самым пробуждением.

Мне снилось, что нас с принцессой снова преследуют единороги. Но на сей раз они гнались за нами по огромным залам какого-то дворца. От топота копыт дрожали пол, и потолок, и толстые стены. Единороги нас догоняли, и их злобное, торжествующее ржание едва меня не оглушило. В одном из залов, куда мы вбежали, прямо напротив входной двери было окно, растворенное настежь. К нему-то мы и бросились. У окна со скрещенными на груди руками и с выражением мрачного торжества на круглом лице стояла Шейри. Она заговорила со мной, не раскрывая рта; слова ее зазвучали где-то в глубине моего сознания.

«Единороги вас предупредили. Жаль, что ни ты, ни она не понимаете их языка», — сказала она и захохотала, а мы, услыхав топот копыт за спиной, взялись за руки и выпрыгнули в окно.

И навстречу нам понеслась земля, вымощенная булыжником.

Я проснулся весь в поту и быстро выбрался из палатки. Помахал часовому, давая понять, что все в порядке, и больше в то утро так и не ложился. Сидел на траве, уперев подбородок в колени, и ждал пробуждения остальных.

Плетельщица-связная, через которую король отправил ее величеству сообщение о нашем прибытии, хорошо справилась со своим делом: когда мы подъехали к воротам крепости, все население столицы в праздничных одеждах высыпало нам навстречу. На крепостных башнях реяли парадные знамена, рыцари, остававшиеся в столице, выстроились в две шеренги вдоль дороги, которая вела от ворот к входу в королевскую резиденцию, трубачи играли торжественный марш.

Но лично у меня настроение было отнюдь не праздничным. Вся эта суета казалась мне совершенно лишней. Даже более того, неуместной. Из-за чего, собственно говоря, они теперь устроили весь этот сыр-бор? Покидая крепость несколько месяцев тому назад, я отправлялся в составе отряда рыцарей и воинов на довольно рутинное задание — нам следовало сопроводить домой повзрослевшую принцессу, которая в детстве и отрочестве была таким мерзким созданием, что родители предпочли отправить ее с глаз долой. Но на обратном пути весь отряд, за исключением одного человека, был истреблен гарпами, а возвращение принцессы под родной кров превратилось в длительное путешествие, во время которого она несколько раз оказывалась на волосок от смерти — по своей собственной вине, из-за глупой строптивости и неумения держать язык за зубами. В общем, поводом для ликования это, на мой взгляд, вовсе не являлось.

Но вы бы только посмотрели, что делалось на улицах! Казалось, все жители столицы, кроме меня одного, просто с ума посходили от счастья! Горожане пели и плясали, швыряли нам под ноги свежие цветы и без конца славословили короля, и принцессу, и… меня. Представьте себе, больше всего приветствий раздавалось в мой адрес.

Они меня восхваляли на все лады.

Невпопада из Ниоткуда.

На полпути к крепости в нашу процессию влились огромные птицы, сделанные из дерева и тряпья и раскрашенные во все цвета радуги. Их поставили на колеса и с весельем и прибаутками тянули за собой на веревках цеховые старшины и почетные горожане. Эти примитивно, наспех созданные уродливые пернатые должны были изображать фениксов! И представьте себе, на спине у каждого из них восседала деревянная кукла, представлявшая собой меня! Лично меня! Эти люди, видно, уверились, что я и есть тот самый легендарный герой, который объединит Истерию и все соседние земли в единое могущественное государство, в котором на долгие века воцарятся мир, покой и благоденствие.

Они были вне себя от счастья, что им довелось жить в такое замечательное время и стать свидетелями исполнения пророчества.

Истерийцы, судя по всему, приняли меня за того доблестного героя, о котором говорил плетельщик-провидец. Что ж, некоторые обстоятельства моего недавнего прошлого и впрямь совпадали с его словами. Слухи о том, что я прокатился верхом на фениксе, опередили наше возвращение в столицу. А некоторые из моих деяний, которые я, как вы знаете, совершил с единственной целью — спасти свою шкуру, уберечься от гибели, — молва успела превратить в великие подвиги, в неоспоримые свидетельства моей отваги и стойкости.

Один лишь я знал неприглядную правду. Только мне одному было известно, что подлинный герой, настоящий избранник судьбы, тот, кого на самом деле имел в виду пророк, покоился в пещере в глухом лесу Приграничного царства, изрешеченный стрелами…

Я же, какие бы похвалы ни пели мне жители Истерии, какими бы великими ни казались им мои «подвиги», был всего лишь самозванцем.

Но женщины смотрели на меня с таким восхищением, их глаза так призывно сияли…

А рыцари так оглушительно выкрикивали слова восторженных похвал в мой адрес, так заискивающе и боязливо на меня поглядывали… Еще бы, ведь прежде я ничего от них не видел, кроме пренебрежения и насмешек.. Они страшились моего нынешнего — а тем паче будущего — влияния на короля и его семейство…

И мало-помалу яд этих льстивых славословий, во многом, безусловно, неискренних, так одурманил мою голову, что я подумал…

Я подумал о том, что вообще-то и в самом деле могу собой гордиться. Ведь я столько трудностей преодолел, из стольких опасностей вытащил себя и принцессу… Сами посудите: никто и гроша ломаного не поставил бы за наши головы, учитывая, в каких передрягах нам пришлось побывать. Мальчишка-оруженосец, калека, пережил нападение гарпов… феникса, можно сказать, заарканил и прокатился на нем верхом (пусть и не сумел объездить зловредную птицу)… вступился за честь принцессы в таверне… раздобыл целую кучу денег и драгоценностей, чтобы унести ноги из владений диктатора Шенка… с самим диктатором нос к носу столкнулся и не умер со страху… спасся бегством от стаи обезумевших единорогов… бился со знаменитым разбойником на мечах и сумел продержаться до прибытия подмоги… спас короля от пленения, составив хитроумный план всей операции и воплотив его в жизнь…

Может, все это и впрямь заслуживало таких щедрых, таких восторженных похвал? Может, эти деяния и в самом деле войдут в легенды и эпос?

«Опомнись! Не вздумай поверить, что все эти лестные слова в твой адрес — правда. Иначе ты вступишь на опасный путь! Это чревато большими несчастьями, так и знай!»

Это был дельный совет. Я его себе дал в минуту отрезвления. Но одно дело — сказать самому себе умные слова, и совсем другое — к ним прислушаться. Мне безумно хотелось верить, что в действительности я и есть тот самый герой… Искушение было так велико… Бороться с ним у меня просто сил недоставало…

В первые несколько дней после нашего триумфального возвращения в Истерию я почти не виделся с Энтипи и был этому очень рад: новые заботы почти целиком меня поглотили. Приходилось подолгу общаться и беседовать с самыми разными людьми, являвшимися поздравлять меня и желавшими, как я догадывался, заручиться моей благосклонностью на будущее. Кстати, в крепости мне предоставили личные покои, о чем прежде я мог только мечтать. Комнаты оказались хорошо мне знакомы — это были прежние апартаменты сэра Умбрежа. Все вещи, принадлежавшие покойному, успели уже куда-то убрать, и я обосновался в нескольких просторных комнатах. Собственного имущества у меня было так мало, что перенести его в это новое жилище не составило никакого труда.

Впервые переступив порог своей новой спальни, я с восхищением взглянул на огромную кровать под нарядным балдахином и… с разбега, не потрудившись даже раздеться, нырнул под пушистое одеяло. Боже мой! Подобные ощущения мягкости, комфорта и уюта мне довелось испытать всего несколько раз в жизни — когда я ублажал леди Розали в ее супружеской спальне. Но, как вы догадываетесь, ночевать там — на широкой постели сэра Грэнитца — я никогда не оставался. Всю свою жизнь, сколько себя помнил, спал на жестких, тонких, как древесный лист, тюфяках, на соломе, на сырой земле, на каменном полу пещер… Но только не на таком роскошном ложе, которое, мягко спружинив, приняло теперь мое утомленное тело. Я погрузился в блаженный сон, едва успев закрыть глаза. И впервые за всю жизнь спал без сновидений.

Пробудившись через весьма и весьма продолжительное время, я сперва не мог понять, где очутился, куда меня переместили во время глубокого сна, подобного обмороку, какие-то неведомые добрые духи. И только спустя минуту-другую понял, что остался на прежнем месте, в своей новой спальне, которую, не нарушив моего покоя, успели сказочно преобразить. У стен появились огромные гардеробы с распахнутыми дверцами, буквально ломившиеся от роскошных нарядов, на столах красовались изящные серебряные подсвечники, в которых горели длинные разноцветные свечи, а на комоде стояла огромная ваза с фруктами, многие из которых я ни разу в жизни не пробовал.

— Что за чертовщина такая? — вырвалось у меня. Не знаю, как долго я пролежал на роскошной своей кровати, переводя взор с фруктов на подсвечники, с одежды, на рукавах которой заманчиво поблескивало золотое шитье, на пушистый ковер…

Вдруг в дверь негромко постучали, и она приотворилась, и в комнату заглянула королева Беатрис.

— Это не я! — Попытавшись встать с кровати, я с непривычки, сделав неловкое движение, опрокинулся навзничь и еще глубже провалился в мягкую перину, так, что бедные мои ноги задрались выше головы. — Я ничего этого не брал! Поверьте, ваше величество, я понятия не имею, кому принадлежат все эти вещи и кто их сюда притащил!

Королева весело усмехнулась и, толкнув дверь, вошла в комнату. Она остановилась у одного из кресел и взглянула на меня с добродушной, немного насмешливой улыбкой.

— Пристало ли герою, — сказала она, — который преодолел столько опасностей и невзгод, впадать в панику из-за таких пустяков?

Я смущенно пожал плечами:

— Прошу прощения, ваше величество. Но я и правда не знаю, откуда все это взялось…

— Успокойся, Невпопад, никто тебя ни в чем не обвиняет. Все эти вещи отныне принадлежат тебе. Прими их как скромный знак признательности отца и матери, которым ты сохранил их дитя и которые… случайно оказались королевской четой.

Я оглядел все, что находилось в спальне, новым, исполненным восхищения взглядом, взглядом обладателя, собственника. У меня аж голова закружилась при мысли о том, что мне отныне принадлежат эти неимоверные богатства. Особенно пристально я рассматривал выглядывавшие из гардеробов края одежд. Поймите, у меня сроду не бывало больше двух перемен платья — самого простого и зачастую ветхого, с чужого плеча. Просто в голове не укладывалось, что я вдруг сделался единоличным владельцем такого изобилия роскошных нарядов.

— Здесь платья хватило бы на несколько семейств, — растерянно пробормотал я.

Королеву эти слова немало позабавили.

— Ну, если тебе и впрямь в голову придет поделиться своими туалетами с теми, кто победней, можешь так и поступить. Мы тебе новые подарим. Знаешь, я уже начала было тревожиться: каждый час посылала справиться, не поднялся ли ты уже с постели, но слуга приносил отрицательный ответ. И наконец я сама сюда явилась с твердым намерением тебя разбудить, но ты, к счастью, сам наконец проснулся. Дело в том, что тебе надо успеть приготовиться к банкету.

— К банкету? — словно эхо, переспросил я.

— О да. В честь благополучного возвращения принцессы, ну и твоего тоже. Надо же достойным образом почтить твою доблесть, Невпопад.

— Ваше величество, я просто и не знаю, что сказать. Почтить меня… Такие слова непривычные… Почтить… За последние несколько месяцев я только о том и пекся, как бы нам с Энтипи… с ее высочеством не опочить прежде срока…

— Я тебя очень хорошо понимаю. И считаю, что ты заслуживаешь гораздо большего, чем все, что тебе уже предоставлено и что еще предстоит получить… — Она многозначительно умолкла и, подойдя к кровати, протянула мне руку, чтобы помочь наконец выбраться из перины. Я нисколько не постеснялся воспользоваться ее помощью в таком деликатном деле. Королева так по-дружески, так просто со мной держалась, что грех было отказаться от предложенной подмоги. — Сперва тебя вымоют горячей водой, — посулила она, и я аж взвизгнул от неожиданности:

— Что?! Кипятком?!

— Да нет же, — улыбнулась королева, — теплой, только и всего.

Я облегченно вздохнул. Видите ли, до сих пор мне приходилось мыться совершенно определенным манером — окатывать себя из ведра или лохани холодной водой, а после вытираться насухо, если было чем, или предоставлять коже самой обсохнуть. Других способов мытья я попросту не знал. И потому теперь, услыхав из уст ее величества о горячей воде, порядком струхнул.

— А после, — продолжала Беатрис, — тобой займется придворный брадобрей. Приведет в порядок волосы, бороду подровняет. — Она придирчиво меня оглядела и мягко прибавила: — Ты и так хоть куда, но на банкете тебе надо выглядеть совершенно безупречно. Ведь он как-никак устраивается в твою честь. А уж это тебе от меня. — Ее величество наклонилась ко мне и поцеловала в обе щеки. И руки мои сжала своими маленькими нежными ладонями. — Спасибо тебе, спасибо от всего сердца, Невпопад. За то, что сохранил ее для меня… За то, что я не проведу остаток жизни в слезах и раскаянии, укоряя себя в том, что не смогла стать хорошей матерью…

— Рад служить вашему величеству, — наклонив голову, пробормотал я.

Не отпуская моих рук, она потупилась и прибавила:

— А в том, что произошло между тобой и моей Энтипи… я ни тебя, ни ее, бедняжку, совершенно не виню. Учитывая обстоятельства, иного нельзя было и ожидать. Знай, что ни я, ни его величество нимало этим не огорчены и воспринимаем все как должное. Ну, король, конечно, сперва немного разнервничался… Но я его быстро успокоила.

— Гм-м, — произнес я, совершенно не понимая, о чем она толкует.

— В конце концов, — вздохнула королева, — мало кто стал бы отрицать, что Энтипи — тот еще подарок. Не всякий сумел бы ее понять и принять такой, какая она есть.

— На то она и принцесса, — дипломатично произнес я.

— О да, конечно, но ее непредсказуемость порой выходит за всякие рамки. А еще моя дочь как мало кто другой умеет скрывать свое подлинное "я". — Королева Беа качнула головой и задумчиво прибавила: — Это у нее от отца, пожалуй.

— Не в этом ли кроется секрет успехов нашего короля на военном и государственном поприщах? — подхватил я. — В умении выказать себя иным, чем он есть на самом деле?

— Король… — растерянно произнесла Беа. — Да, король… И в самом деле не тот, кем все привыкли его считать. — Она загадочно улыбнулась, решительно кивнула каким-то своим потаенным мыслям и бодрым голосом скомандовала: — Однако к делу, Невпопад! Время не ждет.

Ох, что тут началось! Стоило ее величеству покинуть мои апартаменты, как в комнаты без всяких церемоний ввалилась целая армия брадобреев, мойщиков, портных и прочей придворной челяди, чтобы привести меня в безупречный вид, как выразилась королева.

В самом скором времени я на собственной шкуре узнал, каких усилий требует доведение собственной внешности до совершенства, предписываемого правилами придворного этикета.

Мытье в горячей воде и вправду оказалось для меня тяжким испытанием. Посудите сами: сперва меня раздели совершенно донага, затем принялись наполнять огромную фарфоровую лохань водой, от которой так и валил пар. Я в ужасе попятился назад. Еще немного, и сбежал бы без оглядки. Но в последний миг меня остановил осуждающий взгляд дворецкого, который лично присутствовал при этой пытке.

— Вам надлежит преподнести себя на банкете в наилучшем виде, — с укором сказал он.

— Преподнести в качестве чего? — с отчаянием вопросил я, вступая в горячую воду и зажимая ладонями свои интимные части, чтобы их не ошпарило этим чудовищным кипятком. — Дежурного блюда? Вы меня что же, сварить решили, как цыпленка, и подать гостям?!

— Ничего подобного с вами не случится, юный сэр, можете зря не волноваться, — величественно произнес этот палач и хлопнул в ладоши. В комнату тотчас же вбежали несколько молоденьких женщин. В руках у каждой из них были чудовищного вида щетки, чистые льняные тряпицы и куски мыла. Меня при виде них чуть удар не хватил. Я растопырил ладони, чтобы заслонить не только свои приватные органы, но и волосы, курчавившиеся внизу живота. И покраснел как маков цвет. — Не тревожьтесь, юный сэр, — пряча усмешку, произнес злодей дворецкий. — Эти особы служат при дворе банщицами. Вряд ли вы сможете им продемонстрировать нечто такое, чего они прежде не видали.

— Учитывая температуру воды, в которой вы меня варите, — сердито возразил я, — скоро у меня вообще не останется ничего, чем можно было бы кого-то смутить.

Женщины споро принялись за работу. Они сперва терли меня щетками, затем намыливали тряпицы и, пройдясь ими по всему телу, снова ожесточенно орудовали щетками.

— Потише! — молил их я. — Да и вообще, сколько мне еще это терпеть?! По-моему, снять с человека всю кожу можно и быстрее, и ловчей!

Банщицы в ответ только хихикали и еще усердней меня истязали.

После того как с этим издевательством над моей бедной шкурой было наконец покончено, несколько сильных слуг вытащили меня из лохани, укутали в белоснежные простыни и поволокли на кровать, где и вытерли досуха.

Потом наступил черед брадобрея, который тщательно подстриг буйную копну моих огненно-рыжих волос, придав ей вполне сносный вид, расчесал и подровнял бороду, а щеки чисто выбрил, затем его подручные подстригли мне ногти на руках и ногах и подпилили их специальной маленькой пилкой. В довершение чего они умастили мне шею и плечи ароматными благовониями. И с поклоном удалились.

Слуги торжественно обрядили меня в белоснежное исподнее из тончайшего льна, и личный камердинер его величества стал придирчиво выбирать наряд, в котором мне следовало появиться на банкете. Он без конца интересовался моим мнением на этот счет, но я только и мог, что руками разводить.

— Алый и огненно-красный смотрелись бы неплохо, но с вашими волосами они сочетаются не лучшим образом. Гм… Что-нибудь другое подберем, — бормотал он себе под нос.

Старик так долго выискивал для меня платье, что я уж решил, что он ни на чем не остановится и мне придется идти на банкет в исподнем. Но после долгих колебаний он все же сделал свой нелегкий выбор, и я оказался облачен в темно-синий бархатный камзол с золотым шитьем по рукавам и вороту, черные с синим панталоны и черный плащ-пелерину, отороченный богатым мехом. В точности таким же были опушены и голенища моих черных блестящих сапог с роскошными пряжками и позолоченными шпорами.

— Я выгляжу как-то странно… — Из зеркала на меня глядел совершенно мне незнакомый молодой щеголь. — Трудно поверить, что это я и есть…

— Вы прямо красавец хоть куда! — осклабился камердинер. — Ни дать ни взять благородный сэр…

— Благородный осел, — пробормотал я.

Но несмотря на некоторую неловкость, испытываемую мной в этой непривычной одежде, в глубине души я был очень даже доволен всеми переменами в своей внешности, о которых столь предусмотрительно позаботились их величества. Стоя у зеркала, я быстро привык к сознанию, что молодой вельможа, глядящий на меня в упор, — это ваш покорный слуга, Невпопад из Ниоткуда, и принялся без всякого стеснения любоваться собой. А убедившись, что на меня никто не глядит, даже заговорщически подмигнул своему отражению. Знай наших!

Запахнувшись в плащ, я взял в руку посох и небрежно произнес:

— Кажется, меня приглашали на банкет? Что ж, придется принять приглашение, чтобы не разочаровывать добрых хозяев.

Слуги с почетом проводили меня в банкетный зал. Я в нем еще ни разу не бывал. Он оказался еще больше и роскошней, чем я мог предположить. В сравнении с ним пиршественный зал Шенка с его варварскими украшениями показался бы скромной каморкой. Первым, что мне бросилось в глаза, был гобелен с фениксом, украшавший одну из стен. Я догадался, что это его специально по случаю банкета перенесли сюда из тронного зала. Чтобы никто не сомневался — я и есть тот герой, что на нем изображен.

Но в зале, право же, было на что посмотреть и кроме гобелена. Длинные широкие столы прямо-таки ломились от всевозможной снеди, свежей, изысканной, ароматной… Мне стало немного не по себе при мысли, что этой едой мог бы неделю, а то и дней десять насыщаться целый город.

Потом взгляд мой выхватил из толпы придворных Одклея. Шут приплясывал на месте и звенел своей погремушкой. Но нынче он был далеко не единственным, в чьи обязанности входило развлекать почтенную публику: повсюду сновали жонглеры, шпагоглотатели, шуты и танцовщицы, акробаты и фокусники. Я уже не говорю о музыкантах, их здесь было видимо-невидимо, целый огромный оркестр человек в полсотни. Вся эта толпа призвана была услаждать слух и взоры пресыщенных едой и напитками знатных господ.

Но пока еще ни о каком пресыщении речь не шла. Банкет должен был начаться лишь по сигналу его величества. Гости бесцельно бродили по залу, вполголоса переговариваясь и алчно поглядывая на пиршественные яства. Я, как и они, не смел наброситься на все эти лакомые блюда, только глазами их поедал. У меня не на шутку разыгрался аппетит, и я с наслаждением втянул носом запах жареной индейки, гуся, поросенка, ростбифа, вареной и печеной дичи, пирогов с голубями, с жаворонками, с куриным мясом и травами. Боже, сколько всего наготовили королевские повара, чтобы утолить голод их величеств, ее высочества, а также знатных рыцарей, лордов и леди — нарядных, источающих изысканные ароматы драгоценных благовоний… Какими и меня нынче умастили… И нарядили едва ли не богаче многих…

У меня аж сердце замерло, такое острое чувство единения со всеми этими людьми и причастности ко всему, что здесь происходило и было представлено, я вдруг испытал. И на миг ощутил в душе такое же безмерное восхищение перед знатью, перед роскошью и великолепием всего, что составляло ее существование, какое всю свою жизнь испытывала моя несчастная мать по отношению к рыцарству.

У нас в крепости, надо честно сказать, банкеты были довольно редким явлением. За все время моей службы это был второй из них. Первый же, устроенный королем в честь окончания рыцарского турнира, я не посетил: настроение было не то. Вместо участия в пиршестве мне невольно пришлось выяснять отношения с Морнингстаром и его дружками.

При воспоминании о красавчике Булате у меня тотчас же прояснилось в голове. Я разом воскресил в памяти всю неприглядную правду о том, на что бывают способны сэры рыцари, когда знают, что любая проделка сойдет им с рук. Я несколько раз повторил про себя смачное ругательство, адресованное моему родителю и тем негодяям, которые овладели бедняжкой Маделайн с ним за компанию.

Но, хотите верьте, хотите нет, даже и это не очень-то мне помогло… Слишком велико было очарование момента… Слишком утонченно-роскошным, манящим казалось все, на чем бы ни останавливался мой взор…

Я огляделся в поисках Морнингстара и не без труда его обнаружил — красавчик стоял у самого дальнего конца самого последнего из столов, то есть ему предстояло занять место на максимальном удалении от королевского семейства. Вот как понизился статус бывшего оруженосца сэра Кореолиса. Теперь его назначили служить сэру Боллоксу, в голове у которого было не больше ума, чем в супнице. Булат с унылым видом посматривал по сторонам, а когда мы с ним встретились взглядами, поспешно отвернулся.

— Пожалуйте сюда, юный сэр, — почтительно обратился ко мне дворецкий и повел вперед, поддерживая под локоть.

Мне стало любопытно, какое же место назначил для спасителя своей дочери Рунсибел. Или сама Беатрис решала этот вопрос? Во всяком случае, столы, где должны были сидеть оруженосцы, находились вовсе не там, куда меня вел этот старик с царственной осанкой. Да и мог ли я себя по праву считать одним из них? Ведь мой господин погиб, а нового назначения я до сих пор не получил. Знатные дамы и господа, мимо которых мы шли, ласково мне кивали, ловили мой взгляд… Это мне льстило, что греха таить.

— Невпопад, вот и ты наконец! — воскликнул его величество при виде меня. — Пожалуй сюда, к нам, если ты не против. У нас как раз есть для тебя местечко.

Я постарался ничем не выдать своего изумления. Его величество стоял футах в трех от меня у главного стола, находившегося на специальном подиуме. Облаченный в белые с золотом одежды, Рунсибел, по-моему, никогда еще не выглядел столь величественно. Я перевел взгляд на королеву, которая приветливо мне кивнула. Она стояла по правую руку от супруга. Ей было очень к лицу ярко-красное пышное платье, спадавшее на пол широкими складками. Энтипи почему-то отсутствовала, но их величества пригласили за свой стол какую-то незнакомую мне юную особу со светлыми вьющимися волосами. Девушка была одета в роскошное бархатное платье пурпурного цвета с золотой вышивкой. Через ее правую руку был перекинут белоснежный шарф из блестящего шелка, а на густых волосах, расчесанных на прямой пробор, красовался золотой обруч.

— Да-да, присоединяйтесь к нам, — произнесла незнакомка голосом принцессы Энтипи.

Я не знал, чему верить — глазам своим или ушам, и попытался произнести ее имя, но голос мне не повиновался, только губы шевельнулись. Она так и просияла от удовольствия. Шутка удалась!

— Надеюсь, ты не успел еще позабыть нашу дочь, — с насмешливой торжественностью пророкотал его величество. — Ведь вы так долго пробыли вдвоем. Поторопись, оруженосец. Пора и праздник начинать. Садись-ка рядом с принцессой.

— Слушаюсь, ваше величество, — бодро отвечал я, пробираясь к креслу, на которое он соизволил указать, и с прежним недоумением поглядывая на Энтипи.

Она подмигнула мне и, когда король милостиво обратился к гостям: «Прошу садиться, господа!» и трубы торжественно возвестили начало пиршества, скорчила забавную гримасу.

— Простите, принцесса… вы…

— Наконец-то отмылись до блеска. Вы это мне хотели сказать?

— Примерно…

— И я вам такой же комплимент собиралась сделать, — хихикнула она.

И я преломил хлеб с королевским семейством. Нет, вы только вдумайтесь, вслушайтесь в звучание этих слов: я преломил хлеб с королевским семейством!

Еда, которую нам подавали, была такая, что я чуть с ума не сошел от наслаждения, честное слово! Сколько новых открытий, сколько потрясений! Вот, например, мясо, которое я сперва только пробовал маленькими кусочками, а после, осмелев, стал поглощать с большой жадностью, оказалось таким нежным, что буквально таяло во рту. Я же привык считать, что оно бывает только жестким, как подметка, и прожевать его может лишь тот, кто молод и имеет во рту полный набор здоровых, крепких зубов. Или взять вина. До чего же тонкий, изысканный вкус отличал все их сорта. Мне ни разу в жизни не доводилось пробовать ничего подобного. Много я отведал разных фруктов, о которых прежде даже не слыхал, а какую чудную нам подавали рыбу, какие сласти, какие ароматные прохладительные напитки!

Атмосфера за столом была самая что ни на есть непринужденная. Король и королева, не говоря уже об Энтипи, держались со мной мило и просто, как с равным. Мы ели. Мы болтали. Мы весело смеялись, вспоминая наши с принцессой приключения, которые теперь, когда мы их благополучно пережили, казались чем-то далеким и не вполне реальным. Время летело незаметно. Но только я ни на минуту не забывал о гобелене, который висел как раз за моей спиной и, как верили все, кроме меня самого, олицетворял мой беспримерный подвиг.

— Знаете, Невпопад, я пережила минуту настоящего торжества, поймав на себе ваш взгляд — растерянный и озадаченный, — когда вы подошли к нашему столу, — сказала Энтипи.

— Очень рад, что сумел вам угодить, — ответил я с полупоклоном.

— Я, по правде говоря, очень рассчитывала вас удивить. А то вы, поди, уже вообразили, что знаете меня как свои пять пальцев. Ни одной девушке на свете это не пришлось бы по вкусу. А тем более — принцессе.

— Больше всего меня поразил и сбил с толку цвет ваших волос, — признался я. — Вот не ожидал, что после… после горячей бани они станут такими светлыми.

— Вам нравится их цвет?

— Очень. Но неужели это и правда результат одного лишь…

— Обычная практика, — усмехнулась Энтипи, — принятая в королевских семьях. — Нам служат плетельщики, специализирующиеся в совершенствовании внешнего облика. Одни умеют придать глазам выразительность и блеск, другие слегка изменяют форму рта и очертания подбородка, третьи занимаются исключительно прическами, цветом и густотой волос.

— Понятно. Вы, значит, велели плетельщице перекрасить ваши волосы при помощи колдовства. Очень мило.

— Я далеко не в первый раз прибегла к ее услугам, — хихикнула Энтипи.

— И ты полагаешь, — с мягким укором обратился к ней король, — что Невпопад только для того здесь и находится, чтобы обсуждать твои прически. Нет, дитя, поверь, у нас с ним есть дела поважней. — Он начал вставать со своего роскошного кресла, которое слуга поспешно отодвинул назад.

Поднявшись на ноги, его величество кивнул трубачам, которые уже довольно продолжительное время скучали на своем помосте, и те сыграли несколько тактов марша, после чего по знаку Рунсибела опустили трубы и, как и все остальные, кто был в зале, выжидательно повернулись к нашему столу.

— Мои дорогие и многоуважаемые рыцари, лорды и леди, оруженосцы и воины! — проникновенно произнес Рунсибел. — Как всем вам известно, мы собрались здесь для того, чтобы отпраздновать несколько важных и радостных событий. Прежде всего это совершеннолетие нашей возлюбленной дочери Наталии Томазины Пенелопы, для краткости именуемой Энтипи.

Принцесса встала и церемонно поклонилась гостям. Те приветствовали ее аплодисментами. На всех лицах, обращенных к юной наследнице трона, цвели ласковые улыбки. Я подумал, что, очутись здесь благочестивые жены, они вряд ли приняли бы участие в общем ликовании. Наверняка ни одна из них не улыбнулась бы Энтипи, да и аплодировать ей не стала бы…

— Но возвращение принцессы под родной кров, — продолжал его величество, — стало возможным лишь благодаря самоотверженным усилиям одного из оруженосцев. Не по годам мудрого, на удивление отважного, на редкость изобретательного защитника и спасителя нашей дочери… Невпопада!

И снова гром аплодисментов. Я вскочил на ноги и поклонился присутствующим. Поглядел на них сверху вниз и приготовился к тому, что на меня накатит волна ненависти и презрения к этим знатным дамам и господам, к цвету рыцарства. Но ничего подобного не произошло. Я прислушался к себе. В душе моей не было и тени неприязни к этим людям. Я себя чувствовал… очень даже здорово.

Вернее, я был просто счастлив до глубины души, все во мне ликовало.

Король обогнул стол и встал у края подиума лицом к своим гостям. И сделал мне знак приблизиться. Я повиновался.

— Не могу не упомянуть также и о том, что этот юноша спас жизнь не только принцессы… но и мою! И сделал он это следующим образом: уговорил меня, вашего сюзерена, переодеться в платье шута и притвориться помешанным, выставив себя в таком виде на всеобщее обозрение…

Мне вдруг стало зябко. В тоне, каким его величество это произнес, слышалась угроза. Я покосился на королеву и Энтипи. Лица обеих были непроницаемы.

А король продолжил еще более жестко:

— Этот юнец велел мне взобраться на высокую крепостную стену Терракоты, где я стал отличной мишенью для вражеских стрел, и исполнить куплеты такого скабрезного содержания, что я ни за что не отважился бы повторить их в присутствии моей супруги. И пока я таким образом проводил время, он… со всех ног кинулся в лес. О боги…

— Короче говоря, под предлогом спасения моей жизни этот молодчик предложил мне разыграть из себя умалишенного, а сам удалился в безопасное место, под густую лесную сень. Ему было плевать, как я выгляжу, какому риску себя подвергаю. Главное, что его заботило, — собственная шкура, которую он бросился спасать. С этими словами король обнажил меч. Все закружилось у меня перед глазами. Обильная еда, которой я только что с аппетитом насыщался за монаршьим столом, приготовилась совершить обратный путь по моему пищеводу. Объятый ужасом, я покачнулся и, чтобы не упасть, опустился на колени. Ноги меня просто отказались держать. Я вскинул голову, в немом страхе уставившись на сверкающее лезвие меча, который Рунсибел занес над моей головой…

Только теперь я понял, что мытье и переодевание, и банкет, и любезность королевской семьи — все это было лишь шуткой. Жестокой шуткой, объектом которой стал ваш покорный слуга. Небось все до единого гости, и комедианты, и даже слуги заранее знали, что я — всего лишь жертвенный агнец, ведомый на заклание. Мне же это стало известно лишь теперь, когда о попытке спастись и думать нечего. Ловко они все это разыграли! Выходит, я был как нельзя более близок к истине, когда сравнил себя с цыпленком, которого старый камердинер собрался сварить в лохани с горячей водой и подать к пиршественному столу. Вот сейчас король размахнется как следует и четвертует меня…

Я наклонил голову, чтобы не видеть, как он это проделает, и вдруг лезвие плашмя коснулось сперва одного моего плеча, потом другого, и Рунсибел торжественно произнес:

— Мы все в неоплатном долгу перед тобой, юноша! А потому за твое беспримерное мужество, за героизм, находчивость и самоотверженность в служении короне… сим произвожу тебя в рыцари и нарекаю сэром Невпопадом… — Тут он запнулся и вопросительно взглянул на Беатрис, но та лишь плечами пожала.

И тогда я, сам не свой от счастья, что, в очередной раз приготовившись к смерти, чудом уцелел, хрипло подсказал:

— Из Ниоткуда…

— Невпопадом из Ниоткуда! — провозгласил король с едва заметной ласковой усмешкой.

Я не сразу поднялся с колен. Ноги еще плохо мне повиновались после пережитого. И потому большую часть оглушительных аплодисментов, грянувших со всех сторон, как только его величество изволил умолкнуть, выслушал в этой смиренной позе. Энтипи поспешила мне на помощь, и я с радостной готовностью схватился за ее узкую ладонь, чтобы подняться и выпрямиться во весь свой невеликий рост.

От волнения и внутреннего ликования меня аж в жар бросило. Я скользил по лицам собравшихся затуманенным взором, и счастливая, торжествующая улыбка помимо воли раздвинула мои губы. И вдруг… всего лишь на краткий миг мне почудилось, что среди гостей появилась Маделайн. На меня она не смотрела. Схватила пряник с огромного блюда и… исчезла. Мне захотелось протереть глаза, так я опешил, но совестно было это делать при таком скоплении народа. Подумали бы еще, что я прослезился на радостях.

И тут моя совесть ехидно спросила из глубин сознания:

«Ты стал одним из тех, кого презирал и ненавидел больше всех на свете. Ну и как оно, шлюхин сын?»

— Божественно, — пробормотал я, и улыбка на моей физиономии сделалась еще шире.

«Идиот несчастный».

— Отвяжись!

Король подошел ко мне и похлопал по плечу.

— Знаю, что многие из вас, — сказал он, когда стихли последние хлопки, — недоумевают, как это я произвел Невпопада в рыцари после столь непродолжительной службы в должности оруженосца и несмотря на его… не слишком… благородное происхождение. Но дорогие мои друзья, — тут он широко улыбнулся, — не говоря уже о заслугах сэра Невпопада перед короной, о которых я только что упоминал, бывают ситуации, когда у монарха просто нет выбора. И это — одна из них. Согласитесь, ведь не может же сердечный избранник и будущий супруг моей дочери быть простым оруженосцем?!

У меня снова подкосились ноги, и я опять опустился на колени. Собравшиеся дружно рассмеялись — без всякой издевки, просто моя неожиданная реакция на столь ошеломляющее известие их развеселила. Рунсибел озадаченно посмотрел на меня сверху вниз:

— Сэр Невпопад, тебе что же, так понравилась церемония посвящения в рыцари, что ты желаешь, чтобы я ее повторил?

«Вовсе нет. Просто одолжите мне свой меч, чтобы я мог на него броситься грудью и разом со всем этим покончить», — произнес мой внутренний голос.

И на сей раз я не мог с ним не согласиться.