Маленькая Тильди Сомс – в разгаре ужасной ночи.

Последние полчаса родители спорили – громко, очень громко, и говорили все эти слова, которых, как известно Тильди, нельзя говорить ни в коем случае. Что-то с треском ломалось, и только что мать с топотом поднялась наверх, объявив, что у нее мигрень и она отправляется спать. Этот громогласный аргумент всколыхнул спящее сознание Тильди, подняв с его дна муть и еще кое-что – много-много худшее.

Сны неотвязно преследуют ее, в снах к ней являются ужасные чудища, жуткие уродливые твари с ножами вместо зубов и пилами вместо пальцев, с шестью глазами (по крайней мере, ей кажется, что это глаза), сочащимися чем-то, напоминающим кровь, смешанную с гноем. Чудища – в шкафу, стучатся изнутри в дверцы, и, хотя они еще не показались на глаза, Тильди точно знает, какие они с виду, потому что это ее кошмары, ее собственные ночные страхи во плоти.

В полусне, в том состоянии, где грань между реальностью и фантазией тоньше всего, она выбирается из постели. Босые ноги касаются половиц – холодных, таких холодных! – и она мягко крадется из комнаты в коридор, к единственному безопасному месту, пришедшему ей в голову, туда, куда чудища не посмеют последовать за ней.

Дверь в спальню родителей приоткрыта – значит, ей можно войти. Тильди знает: если она закрыта, входить не стоит. В последний раз, когда она сделала это, родители кувыркались в простынях, тяжело дыша, и наорали на нее, а это ей вовсе не понравилось.

Мать лежит в кровати, и Тильди забирается к ней. На матери – фланелевая ночная рубашка. Тильди прижимается к ней всем телом. Мягкая ткань и материнское тепло успокаивают; ровное дыхание и мерно вздымающаяся грудь внушают ощущение безопасности.

«Здесь чудище не сможет напасть».

Из коридора доносится стук резко распахнувшейся дверцы шкафа.

Спина костенеет, сфинктер сжимается. Тильди замирает, не дыша.

«Чудище не может знать, где я».

Но оно приближается. Из коридора слышится цокот когтей.

«Чудище не посмеет войти сюда».

Дверь спальни с грохотом распахивается, и мама, разбуженная шумом, садится в постели. Она сбита с толку, поймана тем же полусном-полуявью, что не выпускает из лап Тильди.

– Что за?..

Звук ее голоса вязок, тягуч, точно сироп. Внезапно мама визжит, обхватывает Тильди, прижимает ее к себе, снова визжит… Чудище бросается вперед, хватает Тильди и вырывает ее из рук матери. Оно тянет Тильди в себя, внутрь, и только тут Тильди понимает: чудище – женщина, мать, и она хочет забрать Тильди себе. Чудище втягивает Тильди прямо в собственное тело. Теперь Тильди – часть его. Она парит в воздухе, не в силах сделать ничего, а ее мать нечленораздельно кричит и бросается к ней. Мама кричит, а Тильди читает мысли чудища, а чудище думает: «Как вкусны ее крики». С этой мыслью чудище тянется к матери, хватает ее за руки, дергает, и Тильди вдруг оказывается на школьном дворе и видит, как этот противный Хантер Дженкинс обрывает крылышки бьющейся в его пальцах мухи. Мать Тильди успевает издать еще один визг – и ее тело разрывается надвое, прямо посередине. Кровь везде – на кровати, на стенах, на языке смакующего ее чудища – на всем вокруг, кроме самой Тильди, беспомощно парящей в воздухе. Тильди кричит, но тело чудища заглушает крик.

В дверях – отец, полностью одетый, кричит что-то вроде:

– Что за дьявольщина тут творится?! Ты и Тильди в это втянула?!

Тильди пытается закричать, крикнуть отцу: «Беги!» – но он замирает на пороге, в ужасе вытаращив глаза. Чудище бросается к нему, хватает и вспарывает ему живот снизу вверх. Клинки входят в тело легко, точно нож в масло, и папа смотрит вниз на то, что вываливается из живота, и принимается отчаянно запихивать все эти багровые шланги и все прочее обратно – туда, где им положено быть, но вдруг оседает на колени. Из его горла рвутся булькающие звуки, и это, похоже, не нравится чудищу. Подхватив отца, чудище с размаху пришпиливает его к стене, чтобы положить конец этому бульканью.

Комната озаряется непонятно откуда взявшимся красным светом. В дверях появляются двое. Полицейские! Полицейские – ее друзья. Она знает это: так говорил один из них, приходивший в школу пару месяцев назад. У него был начищенный до блеска жетон, полицейская собака на поводке и кобура с пистолетом, который он наотрез отказался вытащить и показать мальчишкам, как те ни упрашивали.

У этих двоих нет собаки, зато пистолеты Тильди видит своими глазами. Оба ствола направлены на нее. Чудище взмахивает свободной рукой (вторая все еще в груди папы), и его кулак пробивает туловище ближайшего из полицейских насквозь. Удар поднимает его в воздух, распластывает по стене, как бабочку. Второй полицейский нажимает на спуск, и пуля, пущенная трясущейся рукой, летит прямо в Тильди. Сейчас она умрет. Сейчас она…

– Вита-а-а!!!

С громким криком Тильди резко вскочила и села в постели. Короткие темно-русые волосы упали на глаза, прикрыв небольшой тонкий шрамик на лбу. Ночная рубашка прилипла к взмокшей от пота коже. Тильди била дрожь. Казалось, картины, которые она только что видела, намертво приклеены к глазным яблокам изнутри. В маленькой спаленке, сделавшейся началом и концом ее мира, было темно, и в этой темноте – Тильди была уверена, абсолютно уверена – вновь появились чудища. Все они, сколько бы их ни было, окутали ее, поглотили и, как следствие, навсегда поселились в ней, поджидая случая сбежать на волю и учинить новую бойню.

– Вита! – вновь закричала Тильди, и комната вдруг наполнилась светом.

Комната была невелика. Розовые обои на стенах, в углу – один-единственный шкаф, в который поместилась вся одежда Тильди, кроме пропитанной кровью ночной рубашки, которой она не видела с Той Самой Ночи. (Рубашка была исследована от первой до последней ниточки и теперь хранилась в пластиковом пакете, надежно запертом в контейнере, которого Тильди никогда не увидит.) На стене напротив висело большое зеркало. Таких больших зеркал Тильди никогда раньше не видела и не понимала, зачем оно, но не очень-то задумывалась над этим.

В дверях стояла Вита – единственный человек, которого Тильди видела за все эти дни. Смуглая, с симпатичной красной точкой посреди лба, Вита была также и единственным человеком, к которому Тильди была неравнодушна – потому что и Вита была неравнодушна к ней. Именно Вита каким-то непонятным для Тильди образом забрала девочку из темной камеры, от всех этих страшных людей, заперших ее там и обращавшихся с ней так, точно она сама была ночным кошмаром, которого все должны бояться.

– Тильди, лапушка, я здесь.

В голосе Виты слышался странный акцент, но это было неважно. Важно было только одно: Вита была с ней – именно там, где требовалось.

– Оно вернулось! – прорыдала Тильди. – Я его видела! Я чувствовала! Я…

Присев на край кровати, Вита взяла девочку на руки.

– Это был просто сон, Тильди, – мягко сказала она.

Тильди крепко вцепилась в ткань ее белого халата. Точно такой же халат носил педиатр Тильди в те незапамятные времена, когда у нее были и педиатр, и мама, водившая ее к нему. Вита носила этот халат потому, что тоже была доктором. Это было все, что Тильди требовалось знать, когда они встретились впервые. Всякому известно: доктора нужны, чтобы тебе стало лучше, и если бы Вита смогла сделать так, чтоб девочке стало лучше, Тильди нечего больше было бы и желать.

– У меня не бывает «просто снов», – прошептала Тильди так зловеще, как только способен ребенок.

– Бывает. Еще как бывает. Теперь – бывает, точно так же, как у всех.

– Я не хочу, чтобы оно возвращалось.

Тильди тревожно огляделась вокруг, словно боялась, как бы «оно» не услышало.

– И не вернется, Тильди, – заверила ее Вита. – Никогда.

Доктор Кавита Рао сидела с Тильди, склонившей голову ей на плечо, пока ребенок вновь не погрузился в… Доктору Рао оставалось только молиться, чтобы это оказался сон – просто сон, без сновидений. После этого она опустила голову девочки на подушку, однако выключать свет и покидать комнату не спешила. Некоторое время понаблюдав за ребенком, Кавита убедилась, что приступ не повторяется, и только после этого погасила свет и закрыла за собой дверь.

Выйдя от Тильди, она прошла в смежную комнату – пост наблюдения. Здесь, стоя у зеркала одностороннего видения, позволявшего незаметно наблюдать за девочкой, стоял и ждал ее «коллега».

– Когда вы в последний раз отправлялись вечером домой и как следует высыпались за ночь? – пророкотал он.

Отчего-то в его присутствии Кавите Рао до сих пор становилось не по себе – не меньше, чем в вечер той, первой встречи.

– Целую жизнь назад, – ответила она, протирая усталые глаза.

Кавита Рао отслеживала все показатели жизненно важных функций Тильди, пока та спала; к стыду своему, задремала и проснулась только от крика девочки. К счастью, для наблюдения за происходящим в ее организме и сознании прибегать к инвазивным методам вроде подсоединения к ребенку множества датчиков не пришлось. Система мониторного наблюдения была встроена в кровать.

Он взглянул на спящую девочку.

– Насколько все было плохо?

– Вы имеете в виду ее «быстрый сон»? Плохо – насколько вообще возможно. Показатели мозговой активности – просто из ряда вон.

– Значит, есть все причины полагать, что сон был идентичен тем снам, что привели к прекращению жизни ее родителей.

Рао удивленно взглянула на него.

– Я бы не стала формулировать столь… официально, но – да. Основываясь на том, что она сообщила – а полагать, что она лжет, причин нет, – она видела тот же сон, что погубил ее родителей и полицейского.

«Коллега» пренебрежительно хмыкнул.

– Родителей я еще мог бы понять, но полицейскому нет оправданий. Он был воином, был вооружен. Уж ему-то никак не к лицу было гибнуть от воплощенных в реальность снов маленькой девочки.

– Простите, не все люди способны сравниться с вами, – ответила она.

– В этом нет вашей вины, и, таким образом, вам не за что извиняться.

Пожалуй, объяснять ему, что такое сарказм, было бессмысленно.

– Благодарю вас.

– Не стоит, – отрывисто бросил он. – Итак, если ее кошмары имели склонность воплотиться в реальность, то воплотились бы во время сегодняшнего инцидента.

– Абсолютно верно, – сказала доктор Рао, взглянув на показания приборов. – Но ничего подобного не произошло. Никаких психокинетических явлений. Ее, так сказать, бензобак пуст. Все возможные научные методы наблюдений подтверждают: она избавлена от этого.

Доктор Рао сделала паузу, чтобы осмыслить этот факт, закрыла глаза, глубоко вдохнула, выдохнула… Уголки глаз обожгли слезы. Совершенно нехарактерная эмоциональная реакция на интерпретацию научных данных…

– Она избавлена от этого, – повторила она.

– В таком случае, доктор, – откликнулся «коллега», я полагаю, пора оповестить об этом мир. Пусть все узнают, что у них, наконец, появилась надежда.

– Да. Надежда. Совершенно верно. Я приготовлю все, что нужно, – она умолкла и неуверенно взглянула на него. – Вы собираетесь присутствовать? Объявить о себе? Без вас мне не удалось бы добиться результата.

– Не забывайте о нашем уговоре, доктор. Мир должен считать, что это ваше и только ваше достижение. Иное для меня неприемлемо. И, кроме того… – по его губам скользнуло нечто вроде улыбки. – Кроме того, во время вашей пресс-конференции я планирую быть… в другом месте.

– Нужно ли мне знать, где?

– Думаю, разумнее не сообщать вам об этом.

Оставалось только верить ему на слово.