Терпеть не могу бранчи — эту непонятную смесь завтрака и ленча. И, кстати говоря, в своей ненависти я совсем не одинока. По крайней мере, среди работников общепита. Джеймс Бирд, к примеру, считает идею второго завтрака (прошу заметить, не заменяющего обед) довольно глупой: ведь не бывает же у нас второго обеда.

Но если по правде, вся беда в том, что из-за бранчей приходится неприлично рано вставать.

Третьего июня я легла в 4:45 с убийственной мыслью: через несколько жалких часов мне предстоит накормить шестьдесят человек. Горы ненарезанных фруктов, кексы и хлеб сгрудились в готовности прыгнуть в духовку. Ломти бекона взывали: «Зажарь нас!» Смиренней всех ждала запеканка: томиться в жару ей придется долго, пока слои горячего сыра чеддер не расплавятся поверх нежного заварного крема. И надо еще успеть помолоть и сварить кофе. В моем случае — литры кофе, в котором я с удовольствием бы утонула.

Не разлепляя век, я вообразила себя безмятежно дрейфующей в теплом озере капуччино. Простыни и стеганое одеяло подкупающе убеждали: отрешись от всего, забудь ты про предстоящий бранч…

Да, как же! Забудь! Кофейное озеро моего подсознания тревожно вспенилось. Бранч в школе Элк-Парк — ежегодное и весьма популярное сборище, на которое доктор Джон Ричард Корман, мой бывший муж, наверняка уже исхитрился раздобыть себе пригласительный. Так что весельем тут и не пахнет.

Я машинально ощупала большой палец правой руки, тот самый, что он за месяц до развода сломал молотком в трех местах. С тех пор минуло четыре года. Любой бы сказал, что ни одного синяка за все это время — восхитительный результат, повод для гордости, и я уже могу чувствовать себя в безопасности.

Но я никогда не чувствовала себя в безопасности. А уж теперь — и подавно.

В последний месяц Джон Ричард начал вести себя странно. Вернее сказать — более странно, чем обычно. Он завел практику вечерами медленно проезжать на своем авто мимо моего дома. Довольно часто звонил и бросал трубку. А однажды со мной связался его адвокат и пригрозил снизить алименты на нашего одиннадцатилетнего сына Арча. В тот вечер Джон Ричард ехал мимо моих окон особенно медленно.

Зная характер бывшего мужа, я решила: нам с Арчем надо на какое-то время уехать. И согласилась на летнюю подработку. Генерал Бо и Адель Фаркуары только что переехали из пригорода Вашингтона в предместье нашего городка Аспен-Мидоу. На участке, которым владела Адель, они отстроили особняк в викторианском стиле. Там-то я и пребывала теперь: на хлопковых простынях, которые до того видела только в рекламе, под одеялом, о котором могла только мечтать. Мы с Арчем заняли две спальни на верхнем этаже огромной тортообразной резиденции. Не знаю, зачем бездетной чете Фаркуаров такой гигантский домина. Впрочем, им всего лишь по пятьдесят. Но это меня совершенно не касалось. Меня интересовало лишь то, что оба они терпеть не могли готовить.

Адель сказала, что кому-то нужно распоряжаться на их громадной кухне, обустроенной по последнему слову техники — так у меня появился шанс стать на время семейным поваром с проживанием в практически райских условиях. Столь радостное стечение обстоятельств оказалось вдвойне удачным, поскольку летом мне частенько приходится организовывать банкеты именно в этом районе — в предместье — моя скромная компания «Голдилокс» по обслуживанию трапез любого вида и самого широкого назначения пользуется здесь особенным спросом. К счастью для меня, доходов от собственного бизнеса и от работы на Фаркуаров было достаточно, чтобы на все лето устроить Арча в школу Элк-Парк, где тем утром я и готовилась к бранчу…

А самое большое мое счастье состояло в том, что сигнализация в доме Фаркуаров не уступала сигнализации в Британском Королевском монетном дворе.

Открыв наконец глаза, я принялась внимательно изучать скошенный потолок моей новой спальни. Серый утренний свет вкрадчиво сочился сквозь бельгийское кружево занавесок. Снизу не доносилось ни звука — Адель и ее генерал почивали.

Настроенный по-боевому июньский ветер напористо бился о стены дома. Со стороны комнаты Арча о водосточную трубу скреблись ветки. Но сын тоже спал. Прежде он пробуждался от любого скрипа, а теперь вот, извольте слышать, храпит — и в жуткий ветер, и в град, и даже когда дом наполняется таинственными шорохами и звуками.

Арч сюда не хотел. Но я поклялась, что это всего на два месяца, пока у нас дома не установят новые двери, окна и сигнализацию. Настолько, насколько это возможно, я старалась держать Джерка подальше как от своих мыслей, так и от своей жизни. К сожалению, я не была уверена в том, что он не появится на школьном бранче.

Но была и другая проблема: мужчина, с которым я встречалась, тоже собирался там быть. Возобновление отношений с Филипом Миллером, психотерапевтом в Аспен-Мидоу, было похоже на серебряный рудник, который у нас в Колорадо открывают лишь тогда, когда подскакивает цена на серебро. Несомненно, большие голубые глаза Филипа и его лучезарная улыбка в стиле всегда-счастлив-вас-видеть разнообразили мою жизнь в местном обществе. И я очень хотела увидеть его, но только боялась, вдруг Джерк устроит какой-нибудь скандал…

Ветер в очередной раз вознамерился сокрушить дом, застонавший и взвывший всеми своими трещинами и зазорами. Ветка, сорванная порывом ветра, гулко стукнув по крыше, с шумом съехала вниз… Подобное бывает часто на исходе весны — предвестники холодного фронта, налетают такие вот вихри ледяного воздуха с Кордильер.

Ветер, просвистев в оконных проемах, затих. И воздух пронзил бесстрашный призыв малиновки.

Я несколько раз от души потянулась и посмотрела на термометр на подоконнике: два градуса выше нуля плюс не сулящие ничего хорошего облака. Милая июньская погодка. Я сползла на пол, чтобы расслабить тело — поза кобры, потом звезды, потом саранчи. Моя духовная жизнь — это смесь йоги, трансцендентной медитации и Епископальной Церкви. Но кого это могло волновать? Думаю, только епископалов.

Далее мысли мои обратились к Филипу Миллеру.

Как тридцатиоднолетняя одинокая мать, я твердо усвоила: неважно, насколько постарело тело, чувства — молоды всегда. В любой момент жизни можно внезапно стать объектом безрассудной подростковой страсти. Еще одна особенность такой «юношеской» любви — чувства к двум мужчинам сразу.

Семь месяцев я встречалась с Томом Шульцем, полицейским. Он очень помог мне, когда после двух случаев отравления мой бизнес оказался под угрозой закрытия. Сложенный как бог, Том Шульц имел аппетит настоящего горца. В нас с Арчем души не чаял, с ним я была как за каменной стеной.

Но несколько недель назад в мои мысли снова тайком прокрался Филип Миллер. Мы встречались лет сто назад, когда я еще училась в университете. Ну, не то чтобы встречались…

При любых обстоятельствах Филип всегда отлично выглядел, производил впечатление состоятельного и интеллигентного мужчины, одевался как профессиональный игрок в гольф и с большим интересом слушал все, что я ему рассказывала. Ну, может быть, не с интересом, но явно с долей демонстрируемого внимания. С начала мая мы с ним заладили ходить в походы. Каждую субботу набивали едой рюкзаки и тащились куда-то.

А однажды он послал мне полсотни воздушных шаров золотого цвета. Просто так. Я привязала их на террасе к перилам и каждое утро в течение двух недель любовалась ими, пока пила кофе. Сидела и смотрела, как прохладный утренний ветерок лениво колышет их в воздухе, сталкивая друг с другом, слушала, как они скрипят один о другой, и думала: меня кто-то любит.

Чтобы спокойно поразмышлять о Филипе, я выкинула Джона Ричарда из головы, а Шульца поставила в режим эмоционального ожидания. Я даже придумала множество оправданий нашим с Филипом походам. Но все равно чувствовала себя виноватой. Чуть-чуть.

Сейчас мне предстояли нешуточные сражения с мускусной дыней, клубникой и киви. Опять буду вся липкая, в мерзкой фруктовой жиже. Вся моя жизнь — сплошное месиво, ничего твердого и устойчивого. Хотя фруктовое пюре из Филипа Миллера и Тома Шульца хоть было и липковатым, но зато таким сладким… Да что там пюре! Они были для меня двойной дозой десерта. Куда уж лучше, чем вечные треволнения из-за Джерка. Но теперь, когда я пережила самый кризисный период своей жизни, мне грозила самая настоящая болезнь Шульца-Миллера. Только представьте: после стольких лет диетического воздержания обжора набрасывается на чизкейк, заедая его мороженым под горячим шоколадно-карамельным сиропом… И почему я всегда ассоциирую мужиков с едой?

Приняв душ, я обрядилась в свою униформу и строго назидала себе: обжорство — один из семи смертных грехов. Не говоря уж о плотском соблазне.

Разметала расческой светлые кудри, чуть подрумянилась, скрывая веснушки — еще бы туфельки для чечетки и улыбку пошире. Ну, щечки не впалые; ну, временами обжора… Зато в отношении других недуховных желаний я была абсолютно невинна целых четыре года после развода. Рассказы друзей убедили меня: случайный секс может оказаться каким угодно. То есть непонятно, чего ожидать. К сожалению, никто не тестировал меня на предмет распущенности. А ведь тема животрепещущая.

По дальней лестнице я проскользнула вниз, медленно проплыла через холл, минуя хозяйские фотографии в выразительных рамках: генерал Фаркуар и Джимми Картер, генерал Фаркуар и Рональд Рейган, генерал Фаркуар и Маргарет Тэтчер… На цыпочках просеменила к парадному входу. В мои обязанности входило также отключение системы безопасности на первом этаже. Точными движениями сапера я уверенно нажала несколько кнопок — датчики отключились, и я распахнула двери огромной кухни. По делу бы тут, конечно, играть в футбол! Ну, может быть, женский.

Кухня была роскошной — фотография с разворота глянцевого журнала про интерьеры. С подоконников яркими огоньками горят бутоны герани. Плита — в шесть конфорок. Гриль, две духовки. Разделочный стол — торжество итальянского кафеля: желто-зеленые плитки отражают лучи медной люстры в стеклянных подвесках. С потолка свисали начищенные до блеска сковородки, а стройные ряды дубовых шкафчиков, сделанных по особому заказу хозяев, сияли своей первозданной чистотой. Царство безупречного совершенства. Картинка, вполне типичная для домов, в каких не ступали детские ножки.

Этакое безбрежное кулинарное море и кафельный островок с Антарктикой посередине. Готова поспорить: дизайнеры и не думают про уборку, когда проектируют свои шедевры на тему древнего очага. Слава богу, мытье полов было возложено на другого помощника Фаркуаров, тинейджера. Он недавно поселился у них в подвале. Моим же делом было печь кексы и хлеб, хладнокровно растаптывая ногами случайно упавшие на пол кусочки фруктов.

Я вытащила из холодильника гладкое тесто для булочек, сунула в печку (пришло их время, так сказать, воспарять духом) и взяла в руки нож. «Вот вам! Получайте!» — прошептала я и принялась прорубать себе дорогу сквозь сочную зелень киви, мясистость ядрено-красной клубники и такую нестерпимую сладость ананасов, что удивительно, как это их еще не запретили вывозить с Гавайев… Залог успеха в моем ремесле — высокое качество продуктов. А таких в ближайших магазинах обычно нет. Но если у вас дельный поставщик, деликатесы можно получить и в самый последний момент.

Мускусная дыня была просто изумительна. Ее сочная темно-оранжевая серединка держала в себе семечки так плотно, так любовно, а сама была такой мягкой… И как я на нее с ножом? К половине седьмого утра я нарезала десять таких дынь, выложила в корзинки и с помощью специального ножа декорировала каждый кусок зубчиками. Затем достала из печки булочки и успела разложить их на подставки прежде, чем они наполнили кухню густым запахом свежего хлеба. Оставалось только разлить по формам сметанное тесто, начиненное черникой, и испечь кексы. Вся остальная еда была уже в школе. И как только я накрою шведский стол и разолью по бокалам шампанское, бывшие выпускники смогут угоститься вдоволь, пока их директор срывает куш на благотворительности.

Зазвонил телефон. Хотя нет, это был не обычный звонок, а противное нудное пиканье. Оно вырывалось из замысловатой штуковины, оснащенной тремя линиями, внутренней связью и еще целой кучей полезных, но не известных мне функций. С двумя линиями в своем домашнем телефоне я еще как-то справлялась. Но это адское новшество генерала — уверена, военный след Пентагона — стал для меня сущей головной болью. Телефон поставили два дня назад, и он очень напоминал сигнализацию — тоже напрашивался на отключение.

Я уставилась на горящую лампочку, соображая, в какую ткнуть кнопку. И кто бы это мог быть в такой час? Какой-нибудь тип с восточного побережья, думающий при этом: «Летом светает рано, так что они, должно быть, уже встали».

Я подняла трубку и тронула пальцем кнопку, надеясь, что она окажется верной.

— Дом Фаркуаров, — нерешительно отозвалась я, молясь, что говорю не по внутренней связи.

— Голди. — Голос Филипа Миллера.

У меня чуть ноги не подкосились от желания, облегчения и всех остальных «подростковых» чувств…

— У тебя все хорошо? — Что еще я могла спросить?

— До бранча у меня назначена встреча с доктором, так что я опоздаю.

— Ты забыл, где мы встречаемся? Знаешь, что делают с теми, кто опаздывает в школу?

— Меня это не беспокоит, наоборот. — Я уловила его улыбку. — Слушай, а мы можем потом, после бранча, пообщаться? Мне надо обсудить с тобой кое-что по поводу еды.

— Конечно! — осторожно произнесла я, заглядывая тем временем в свой календарь, где у меня отмечены все запланированные дела. Третьего июня после наспех накарябанного «бранч» шла пометка о подготовке ужина с афродизиаками для Харрингтонов. Празднование годовщины их свадьбы намечалось на субботу. Но какой бы виртуозной ни была моя поставщица, привезти продукты вовремя она не успела и отбыла в свой долгожданный отпуск. Так что позже мне предстояло закупать все необходимое самой, а потом еще и готовить.

— Без проблем, — добавила я, убеждая скорее себя, чем его. Филип говорил странно, в его голосе слышалась какая-то настороженность. — Если хочешь, мы можем увидеться перед твоей встречей с доктором. Мне все равно надо ехать в твою сторону, в магазин. Можно было бы выпить кофе… — Вести беседу было неудобно: мешали хлесткие удары тополиных веток об окна кухни. Ветер не унимался. — Ты уверен, что не хочешь поговорить прямо сейчас?

— Не по телефону.

— Не надо делать из меня параноика, мистер Психиатр.

— Не играй с психологическими терминами, кулинарша.

— Не играть?

Но не успела я ответить, как раздался звонок по второй линии. Сквозь надсадное пиканье я попросила Филипа подождать, набрала в грудь побольше воздуха и нажала еще какие-то кнопки.

— Дом Фаркуаров.

— Мисс Голди. — Том Шульц!

На часах 6:40. Что это с ними со всеми?

— Не рановато ли, Том?

— До тебя не просто дозвониться… — Я промолчала, но почувствовала себя виноватой: он еще ничего не сказал, а я уже его упрекаю. — Кроме того, иногда ты бываешь ранней пташкой.

Я представила себе его грузное тело, как он пытается уместиться на одном из двух небольших стульев, что стоят в офисе его полицейского участка. Видела внутренним взором, как он наклоняет голову, заглядывая в чашку с кофе, будто эта темная жидкость могла дать ему ответы на все вопросы.

— Ты готовишь? — спросил он.

— Да, извини. Готовлю. — Раздражение мгновенно отключило мне совесть: линия, на которой висел Филип, истерично мигала.

— Я не стану тебя задерживать. Просто у меня тут свежий номер «Маунтен джорнал». Думаю, мы получили его самыми первыми в городе…

— И?

— Ну, мне кажется, это как раз тот номер, который ты рада была бы пропустить.

— И ты звонишь в такую рань, чтобы поделиться со мной этим соображением?

— Только не раздражайся, мисс Голди. Я просто хотел попросить тебя не читать сегодняшнюю газету, чтобы избежать неприятных сюрпризов.

— О чем ты?

Он прокашлялся и убедительно повторил:

— Не читай этой газеты, Голди. Он просто псих… Ты же знаешь, я считаю тебя первоклассным мастером. Самым лучшим.

— Ближе к сути. Том. У меня еще фрукты не нарезаны.

Вздох.

— Наша местная газетенка восстала в лице самопровозглашенного кулинарного критика по имени Пьер. Француз, должно быть. — Он сделал глоток (уверена, это был кофе) и добавил: — Ты ему не нравишься.

Линия Филипа все еще мигала. Струйка пота текла у меня по лбу.

— Прочти-ка…

— Не стоит, мисс Голди. И вообще я надеялся избежать такого поворота событий.

— Читай, или не есть тебе больше моего пирога с клубникой!

Он жалобно простонал — обидно: клубника в это время года была особенно хороша — и начал:

— «Королева кулинарного искусства города Аспен-Мидоу, к несчастью, нареченная Голди Беар взошла на свой трон незаконно…», — он запнулся. — Ты уверена, что хочешь это слышать?

— Да, — сквозь зубы пробормотала я.

— Ну, ладно… «Празднество началось бодро — с яиц под обильным соусом на hors d’oeuvres; продолжалось довольно активно — крем-супом из авокадо, бефстрогановом, фетучини Альфредо и салатом с майонезом; а завершилось помпезно — шоколадным фондю. Напрашивается вопрос: где эта женщина училась готовить? Может быть, в Государственном Институте Холестерина?..» — Шульц замолчал на мгновение и подытожил: — Я никогда о таком не слышал. Что, есть такой институт?

— Да ради всего святого! Конечно, нет! — прокричала я. Ощущения были такие, будто меня избили. Дрожащим голосом я уточнила: — И это был не бефстроганов, а лондонское жаркое. С яичной лапшой. Там что-то еще, в этой заметке?

— Боюсь, что да, но осталось немного… «Кого-нибудь стошнило по возвращении домой? Меня — да». И подпись: «Пьер». Идиот!

Я на секунду зависла, остановив взгляд на блестящем ноже рядом с дынями:

— Еще какие-нибудь столь же увлекательные новости?

— Я по тебе скучаю…

— В самом деле?

— Да! Сейчас такие теплые вечера. А какие закаты красивые… Я подумал, может, вы с Арчем заглянете? Устроим какой-нибудь пикник.

— Дай-ка подумаю… С гамбургерами! Прямиком из Государственного Института Холестерина, или как там его?..

— Подумай. Я хотел еще кое-что спросить…

Но тут включилась третья линия.

— Том, ты не мог бы пока повисеть на трубке? — Я начала лихорадочно нажимать новые кнопки в уверенности, что теперь это точно мерзавец с восточного побережья, и потому гаркнула: — Дом Фаркуаров!

— Голди, не пора ли уменьшить суточную норму кофеина?

Этот хрипловатый голос принадлежал моей лучшей подруге, Марле Корман. Хотя мы обе когда-то (в разное время, конечно) были замужем за Джоном Ричардом, это не помешало нам стать настоящими союзницами после второго из двух разводов. Фаркуары наняли меня именно благодаря Марле. Адель доводилась ей старшей сестрой.

— Точно, давно пора, Марла! А что ты хотела узнать от меня в такой… час?

— Ты занята?

— Если это насчет газетной статьи, то нет.

— Какой статьи? Я оставила тебе два сообщения.

На меня накатил новый приступ вины. Но, в конце концов, я не секретарша, чтобы ловко жонглировать тремя линиями, когда на часах еще нет и семи. Перезвоню ей позже.

— Я не могу говорить, — безжизненно выдохнула я. — У меня Филип Миллер на первой линии и Том Шульц на второй.

— Ого! Да ты просто развратница!

— Что ты хотела?

— Ты просила меня отвезти Арча на вводные занятия в ту пафосную школу. Ты там еще бранч сегодня устраиваешь… Я звоню, чтобы узнать, во сколько мне заехать?

Совсем забыла! Нет, не о летней школе, а о сегодняшних уроках. Арч все еще мирно спал. Возможно, просто забыл, а может быть, решил наплевать. Уроки начинались (пришлось покопаться в памяти, ибо это не значилось в моем календаре) около девяти часов. Кажется.

— Прости, пожалуйста! В восемь тридцать нормально?

Марла дала отбой, а я попыталась вернуться к Тому Шульцу и Филипу Миллеру. Но на обеих линиях царила мертвая тишина.