Всерьез я ни о чем таком даже не думала… пока ты не сказал, что когда-нибудь будешь готов сделать мне предложение. Конечно, порой фантазировала, но я ведь и так успела нарушить целый набор вечных клятв; стоит ли давать новые? В глубине души я боялась, что предам тебя — так же как предала матушку Кристину, и, поскольку больше ты о свадьбе не заговаривал, решила, что разговоры были пустые — обычные мужские сказки в порыве романтизма. Честно говоря, меня это нисколько не задевало — жизнь и так подарила мне гораздо больше, чем я надеялась. Я выполняла работу для бегинок и привносила улучшения во все этапы книжного дела, и вскоре сведения о том, что я обучалась в энгельтальском скриптории, просочились в дома некоторых состоятельных горожан.
Так всегда бывает… Богатым хочется выставлять напоказ то, чего нет у других людей. А в давние времена что лучше книг годилось для этой цели? Книги позволяли продемонстрировать не только богатство, но и необычайную образованность и вкус. Тем не менее заказ от некой знатной дамы застал меня врасплох: ей требовался список «Der gute Gerhard» Рудольфа Эмского, ко дню рождения мужа. Я отказалась, опасаясь обидеть тебя столь явным намерением тоже приносить в дом доход. Но богатые все одинаковы — считают, что у каждого бедняка своя цена. И, как выясняется, они правы. Дама предложила мне сумму, которая превосходила твой годовой заработок. Я принялась отнекиваться, но… что ж, такие деньги нам не помешают, и я попросила немного времени на раздумья.
Я не знала, как тебе сказать… Мы ведь оба согласились, что ты пойдешь в подмастерья, ради будущей пользы… но платили тебе так мало, что заработка, который ты приносил в дом, не хватало даже на самое необходимое. Еврейская чета, сдававшая нам жилье, вошла в наше положение; хотя наши хозяева и сами вели далеко не роскошную жизнь, они любезно предложили отсрочить часть арендной платы. Только это и держало нас на плаву, но ты начал думать, что подводишь и их, и меня.
Я несколько дней металась по комнатам, пыталась заговорить — и сразу замолкала.
Ты настойчиво спрашивал, что случилось, а я все время отвечала «ничего». Наконец это сделалось невыносимо и ты заставил меня все рассказать. Честно говоря, с моей стороны, конечно, имел место определенный фокус — я переложила с себя ответственность, вынудив тебя допытываться признания. Я объяснила, что хочу опять вернуться к работе с книгами, и передала предложение знатной дамы. Обставила все так, как будто ты окажешь мне одолжение, если позволишь взять заказ.
Ты воспринял все лучше, чем я ожидала, и согласился, чтобы я взялась за работу, если это доставит мне удовольствие.
Ты смирился с ситуацией, при молчаливом, невысказанном вслух условии, что мы оба будем делать вид, будто я почти не работаю, а трачу время на хобби. Впрочем, глаза твои явственно округлились, когда я назвала предложенную мне сумму.
Дама туг же внесла небольшой аванс. Небольшой для нее, но для нас — огромный! Я даже не сразу решилась потратить хоть часть полученных денег — ведь стоило начать, и я уже не могла бы отказаться от обещания. Первую монету я вручила продавцу пергамента, испытывая настоящее облегчение, и сразу принялась за работу.
Первая книга была закончена, и даме, кажется, понравилось. Не знаю, то ли она порекомендовала меня своим друзьям, то ли богачи сами отыскали меня по другим каналам, да, впрочем, и неважно. Каким-то образом меня нашли.
В Майнце очень не хватало хорошо обученных книжников, и я, как женщина, получившая навыки в Энгельтале, пользовалась большим спросом. Как говорится, нет художника в своем отечестве, зато все думают, будто в других местах они с деревьев падают точно спелые фрукты. Больше того: хотя все признавали, что самые желанные книги происходят из церковных скрипториев, даже дворянин не всегда мог заполучить рукопись, созданную в настоящем монастыре. В этом случае книга моей работы была наилучшим вариантом замены. С отдельным удовольствием можно было хвастаться, что вашу собственную рукопись создала энгельтальская монахиня — конечно, недоговаривая, что монахиня уже не состоит всамом ордене.
Вскоре заказов у меня стало больше, чем времени, и тогда пришел черед взяток.
Я как-то мимоходом упомянула, что очень люблю готовить, и знатная дама немедленно пообещала прислать мне самое лучшее мясо, если я перемещу ее заказ в начало очереди. Я согласилась и вскоре ощутила, сколь молниеносно в высшем свете разлетаются слухи. Мне тут же начали предлагать самые разные деликатесы, и я оглянуться не успела, как просо на нашем столе сменили овес и ячмень. Нам несли все фрукты по сезону — вишни, сливы, яблоки, груши и терн… и такие ценности, как имбирь и гвоздика, горчица и фенхель, сахар и миндаль. Ты даже не представляешь, что это значило! Я, если не переводила и не переписывала, все время пробовала новые рецепты — как будто торопилась отыграться за все неведомые мне до сих пор блюда. Хозяйка дома охотно помогала — ведь и ей не часто доводилось использовать столько специй — а меня забавляло собственное превращение в грешницу чревоугодницу. В конце концов Данте и сам отправил в Ад сиенца, «любителя гвоздики, которую он первый насадил в саду»…
Вскоре мы зажили совсем как боги во Франции. Дверь моя была открыта, на огне всегда томилось рагу, и мы быстро сделались самой любимой парой в округе. К нам заглядывали даже мои приятельницы-бегинки, хотя всегда при виде изобилия старательно изображали презрение. А я напоминала: они ведь поклялись творить милость, а какая же это милость, если я обижусь? Они притворялись, будто делают мне одолжение, пробуя мою еду, а я увидела, что за столом даже бегинки не прочь посплетничать.
Еврейки тоже заходили, и я с изумлением обнаружила, сколько же из них самостоятельно ведут дела, особенно после смерти мужа, когда жене приходилось брать семейный бизнес на себя. Положа руку на сердце, меня это очень вдохновило. Когда работы стало так много, что я уже не могла принимать новые заказы на рукописи, именно еврейки надоумили меня нанять работников и создать свое дело.
К этому моменту твою уязвленную гордость уже смягчили деньги. Ты позволил мне поступать на свое усмотрение, и я приняла решение расширять дело. Почему бы и нет? В скриптории я видела, как несколько человек совместно работали над книгой; вдобавок у меня имелся опыт общения с торговцами и знание всех производственных процессов. Чем дольше я раздумывала, тем больше убеждалась, что справлюсь.
Сначала я отыскала симпатичного мне продавца пергамента. Снискала его уважение тем, что подсказала, как улучшить известковый раствор, в котором вымачивают кожи. Сначала он едва оправился от шока: как это так — неужели женщина способна хоть чему-то научить?! Но уж с тех пор наши отношения процветали. Мы уговорились, что он ежемесячно станет делать для меня бумагу, со скидкой за объем.
Каждый раз в день поставки мы обедали вместе и обсуждали мои потребности в пергаменте на следующий месяц. Мы даже подружились, и стряпня моя нравилась ему не меньше, чем сами заказы.
Потом я нашла оформителя, у которого вкус был схоже моим собственным. Переговоры прошли довольно легко, поскольку он был молод и не слишком удачлив. Каждый месяц я снабжала его несколькими разворотами, которые нужно было украсить миниатюрами. Он также выполнял функции рубрикатора — а следовательно, мне приходилось управляться с меньшим количеством работников. Нам обоим было хорошо; он впервые в жизни смог жить на доходы от искусства. Он был так благодарен, что удерживал для меня вменяемые цены даже потом, когда уже завоевал себе репутацию и другие книжники наперебой старались переманить его.
Были и еще работники, в основном вольнонаемные переписчики, но я не стану утомлять тебя подробностями.
О самом лучшем следствии своего бизнеса я сначала даже не догадывалась. Ведь я внезапно получила возможность держать в руках кучу книг. Когда мне заказывали копии Виргилиевой «Энеиды» или Цицеронова «Сна Сципиона», заказчик предоставлял на время и оригиналы — для работы. Позже стало много романов: «Парцифаль» Вольфрама фон Эшенбаха, «Ивейн» Гартмана фон Ауэ и «Тристан» Готфрида. По вечерам я брала эти книги в нашу постель и читала тебе вслух. То были, кажется, самые счастливые часы наших жизней. Когда на коленях у меня покоилась книга, а на плече — твоя голова, я чувствовала: лучше ничего быть не может. Я попробовала научить читать и тебя, но тебе не хватало терпения.
Вдобавок слушать, как читаю я, тебе якобы нравилось больше.
Шло время; я стала больше руководить другими переписчиками, чем писать сама, и обнаружила, что вечерами остается достаточно сил на собственный мой перевод Данте.
Мне пришлось его забросить, когда мы переехали в Майнц, потому что не было писчих принадлежностей, а потом, когда они появились, не стало времени. Теперь мне хватало и того и другого, и я наконец поняла, что испытывала Гертруда, работая над своей Библией. Я корпела над каждым словечком, пыталась создать шедевр из перевода… да и куда мне было торопиться? Впереди у нас с тобой была вся жизнь!
В конце концов, твое ученичество завершилось. Ты получил необходимые бумаги ремесленника. После этого события принято было отправляться в Wanderjahre, «годы странствий»: путешествовать из города в город, учиться работе у разных мастеров, — но ты не собирался никуда уезжать.
Ты стал находить работу в Майнце — местные каменщики уже запомнили тебя и точно знали, что ты предпочитаешь не переезжать с места на место. Никто и не корил тебя за столь понятное желание — ведь ты был самым великовозрастным подмастерьем за историю города.
Нам в жизни так много везло, что мы едва упоминали то единственное, что до сих пор не получалось. Быть может, нам казалось, что нельзя жаловаться, или мы просто не хотели сглазить… В общем, мы пытались зачать ребенка, но мне никак не удавалось забеременеть. В глубине души я постоянно тревожилась, что в один прекрасный день ты все же сочтешь, что я не подходящая для тебя спутница. Даже не представляешь, какое облегчение я испытала в тот день, когда ты, наконец-то получив свои бумаги, объявил, что хочешь взять меня в жены!
Мы договорились о скромном обряде, однако, едва просочились слухи, все наши знакомые захотели получить приглашения на свадьбу. Мне нравится думать, что мы были такие популярные, но скорее всего народ просто предвкушал экстравагантный свадебный пир. Я закупила кучу продуктов, к ним добавились щедрые дары заказчиков, и вскоре на кухне появился легион помощников. Когда стало понятно, что наше жилище слишком мало, приготовления перекинулись в соседние дома. Всем руководила наша хозяйка и даже бегинки предложили помощь, хотя готовили они ужасно.
Я только жалела, что не могу пригласить матушку Кристину, отца Сандера и брата Хайнриха. Думала даже, не послать ли весть в Энгельталь. Впрочем, я понимала, что им придется отказаться, и не хотела ставить их в неловкое положение. Успокаивала я себя только одним: и матушка Кристина, и отец Сандер, и брат Хайнрих точно были бы рядом, если б только могли. А ты жалел лишь о том, что не можешь пригласить Брандейса.
Ты даже не знал, жив ли твой друг. А хуже всего, ты не мог отправиться на его поиски, не обнаружив того факта, что выжил после ожогов и, таким образом, покинул кондотту, единственным правилом в которой была невозможность побега. Ты не в силах был себе простить, что убежал стараниями Брандейса, которому самому пришлось вернуться в кондотту. Ты до сих пор иногда просыпался от кошмаров о прежних битвах.
В день свадьбы нам повезло — погода была удачная. Каменщики болтали с книжниками, евреи мешались с христианами, и все, даже бегинки, наелись до отвала. Почти все гости разбрелись по домам на заплетающихся ногах, и тогда остались только мы с тобой; нас ждала первая ночь в качестве мужа и жены.
Наутро мы проснулись, и ты подарил мне маленького каменного ангела, которого вырезал сам. По-немецки это называется Morgengabe — «утренний дар», подарок молодого мужа в знак законности нашего брака. Нашего сожительства. Я всегда думала, мне будет все равно — чтомне до любых ритуальных признаний; я и так верила в истинность нашей любви, — однако невольно расплакалась от радости.
Вскоре ты нашел постоянную работу, которая пошла тебе на пользу. Здоровье твое окрепло, работа с камнем нравилась. А я делала книги, руководила работниками и продолжала перевод «Ада». Мы часто заговаривали о переезде в дом побольше, но как-то так и не собрались. Нам нравилось жить тут, нравились наши друзья… пожалуй, и еврейский район тоже очень подходил нам, изгоям. Может, мы просто выдумали себе этот большой дом, когда захотели помечтать. Только одно могло бы сделать нас еще счастливее… а потом и это тоже получилось!
После долгих бесплодных лет я, наконец понесла. В жизни у меня не было момента радостней, чем тот миг, когда я сказала тебе об этом и увидела выражение твоего лица: ни тени страха и сомнений — лишь чудесное ожидание. Ты побежал рассказывать новости всем своим друзьям-каменщикам, а вернувшись, крепко обнял меня и принялся рассуждать, как хорошо иметь девочку, а не мальчика, или мальчика, а не девочку.
Через некоторое время мы пошли на рынок за овощами и увидели, как группа молодых людей напала на торговца, прицепившись к какой-то мелочи. Одежда у нападавших была грязная, вид самоуверенный и наглый — такой свойствен только самодовольным юнцам. Чуть в стороне за ссорой наблюдал человек постарше — смотрел пресыщено, как будто в сотый раз, на дурацкую выходку, но понимал, что вмешиваться толку нет.
Мне показалось, я его уже где-то видела, однако никак не могла припомнить имя… Я взяла тебя под руку и указала на незнакомца. Может, ты его знаешь? Ты выронил охапку овощей, побледнел, изменился в лице. И едва нашел в себе силы выдавить имя… Неужели он тебе знаком?..