С изумлением Лотти ощущала, как по телу ее разливается приятное тепло. Она смутно догадывалась: все, что должно было произойти, вновь доставит ей неизъяснимое удовольствие.

На этот раз он был более настойчив, более тороплив, словно что-то заставляло его спешить. Она почувствовала на своей шее его прерывистое дыхание, когда он опустил голову, чтобы вдохнуть ее аромат. И пальцы его касались ее грудей.

Ее охватило чувство ликования, когда она ощутила силу его желания, трепетную торопливость его прикосновений. С чувственностью, которой она в себе и не подозревала, она извивалась под ним, и ее плоть устремлялась навстречу теплу его рук. Лотти чуть прикрыла глаза, ее веки отяжелели, и она улыбнулась, погружая пальцы в золото его волос. То, что ее пальцы, ее руки могли быть так чувствительны, когда прикасались к его телу… что она так легко поддалась его чарам, – это было невероятно.

Теплота его губ оставляла легкий холодок на ее теле, и Лотти чувствовала, как его губы и язык пробуждают к жизни соски ее грудей. Огонь желания ее сжигал; она приоткрыла рот, слабо застонав от наслаждения.

Никогда еще она не ощущала себя такой испорченной, так вольно распоряжающейся своим телом. Краска стыда заливала ее щеки. Что он подумает о ней, если она может лежать перед ним бесстыдно обнаженной? И вдруг он оторвался от нее и проговорил с болью в голосе:

– Этой ночью я не стану спрашивать разрешения, Лотти.

– Разрешения на что? – выдохнула она с трудом.

Он коснулся губами облюбованного места на ее груди, и его глаза потемнели, когда он почувствовал немой отклик на это прикосновение.

– Я буду делать с тобой все, что захочу.

Окна были чуть приоткрыты, но Лотти задрожала не столько от холода, сколько от мрачного взгляда, которым Джон смотрел на нее. Он не улыбался, его глаза казались темными и печальными, и это о многом говорило ее сердцу.

– Я не знала, что ты должен спрашивать моего согласия, Джон. Я думала, что, как мой муж, ты имеешь полную власть надо мной. – Ее голос, как ей показалось, звучал как-то слишком спокойно, в то время как сердце билось все быстрее.

Он молча кивнул, пристально глядя на нее, и снова она почувствовала в нем что-то незнакомое, и это было странно для человека, проведшего с ней в постели не одну ночь.

– Я должен спрашивать твоего согласия, Лотти, – сказал он.

Затем его уста снова приблизились к ней, и она уже не видела его глаз, как будто он закрыл их, чтобы скрыть боль во взгляде.

Его руки были жесткими и сильными, его шершавые ладони едва касались ее кожи, как будто он старался сохранить в памяти все изгибы ее тела. И она позволяла ему поднимать и опускать себя так, как ему было удобно. Чувства переполняли Лотти, она задыхалась, и с губ ее срывались сладострастные стоны и вскрики, звучавшие в его ушах как симфония.

Губы Джона следовали за его ласкающими руками, даря ей жгучее удовольствие. И даря ей это наслаждение, он получал ответный дар.

С искусством, которого и не предполагал в себе, он доводил ее до экстаза, его ласкающие руки увлекали Лотти на все новые высоты блаженства, уничтожая все приютские представления о скромности. Своей лаской и словами ободрения он добивался какого-то удивительного состояния, возвышающего их над физической близостью и объединяющего в единое существо.

Их тела напряглись в предвкушении высшего дара, который их ожидал. В душе Лотти ощущала это как дар более значительный, более важный, чем плотское удовлетворение… То было соединение душ, наполнявшее ее небесным блаженством.

На этот раз все происходит по-другому, подумал Джон. Все было не так, как в тех случаях, когда он просто наваливался на нее, чтобы доставить ей удовольствие и получить в ответ то же. Сейчас Джон понял: он достиг с Лотти большего, чем физическое удовлетворение, большего, чем радостный всплеск примитивного обладания, – он достиг глубоких чувств переживаний, о возможности которых даже не догадывался. Его случайные и редкие встречи с другими женщинами поблекли, и память о них потускнела в сравнении с той неожиданной радостью, которую он нашел со своей законной женой.

Так вот что значит быть единой плотью, думал он, лежа рядом с Лотти. В этом вся суть брачного союза – отдавать и брать.

Лотти чувствовала на своей коже его дыхание. Постепенно оба стали дышать более размеренно, но она продолжала крепко обнимать его мускулистое тело с непонятной ей силой, рожденной страстью.

«Я запомню это навсегда», – поклялась она себе, изумляясь своим мыслям. И ее сердце на миг остановилось, когда она задумалась о своем будущем. «Сегодня я была ему нужна, – с грустью размышляла Лотти. – Почему-то ему понадобилось мое тело, возможно, ему было удобно со мной. И благодаря этой его потребности и я получила свою долю наслаждения. Может быть, в последний раз…» И она с горечью вспомнила о тех обещаниях, которые они дали друг другу во время свадебного обряда.

Джону не хотелось отрываться от нее, он наслаждался теплом, которое она ему предлагала столь щедро.

Он покрывал ее лицо поцелуями, говорившими о том, как ему приятно быть с ней. И тихо спрашивал:

– Тебе хорошо? Я не был слишком груб?

Лотти медленно покачала головой и открыла глаза, чтобы встретиться с ним взглядом. И увидела в его голубых глазах, что ему с ней хорошо.

– Нет… – сказала она, наконец. Ее улыбка перешла в зевок, и Лотти с удивлением почувствовала, что ее клонит в сон.

– Ты хочешь спать? – произнес он насмешливым тоном.

Она кивнула и уткнулась лицом в его шею, вдыхая исходивший от него мускусный запах.

Лотти не могла понять, что ее разбудило. Откинув одеяло и надевая юбку, она напряженно прислушивалась. Возможно, это петух, подумала она, быстро застегивая лифчик и дрожа от холода.

– Лотти? – Голос Джона звучал глухо из-под одеяла.

Она повернулась к нему, и ее взгляд смягчился, когда он дотронулся до нее своей сильной рукой.

– Полезай обратно в постель, любимая, – зевнул он. – Не может быть, что уже пора вставать.

– Что-то разбудило меня, Джон, – сказала Лотти. – Я хочу выглянуть во двор и проверить, все ли в порядке. Как ты думаешь, может, что-то побеспокоило кур?

Джон снова зевнул и широко раскинул руки.

– Вряд ли, – протянул он с сомнением в голосе. – Но я посмотрю, чтобы тебя успокоить.

Джон поднялся, его ворчание заставило Лотти улыбнуться.

– Как это коврик оказался с твоей стороны постели? – удивился он. – Пол очень холодный.

Лотти была уже у окна и откидывала тяжелые шторы, чтобы выглянуть во двор.

– Оденься, – сказала она отрывисто. – По крайней мере, ночную рубашку и штаны. Тебе не будет так холодно.

– Это не поможет моим ногам, – проворчал он, натягивая на плечи подтяжки и заправляя в штаны свою ночную рубашку. – Я подложу немного дров… чтобы согреть комнату, – пробормотал он, направляясь к камину.

Джон провел руками по волосам, пытаясь пригладить их. Зевнув, пошевелил кочергой угли в камине, чтобы оставшийся жар помог заняться дровам, которые он собирался подбросить.

Лотти повернулась к мужу, наблюдая, как он сел на стул, как надевает сапоги, – но вдруг вся напряглась, уловив какой-то приглушенный звук.

– Ты слышал? – спросила она шепотом.

– Ружье… – пробормотал Джон, резко поднявшись и притопнув ногой, чтобы поудобнее обуть сапог. – Дай-ка мне куртку, Лотти.

Без колебаний она сняла с вешалки его тяжелую куртку и держала ее, пока Джон доставал винтовку из-за камина. Открыв коробку с амуницией, он жестом подозвал ее поближе. Набрав полные пригоршни патронов, он переложил их в карманы. Затем, повернувшись к Лотти спиной, быстро надел куртку.

– Что это может быть, Джон? – спросила она приглушенным голосом.

Лотти видела его хмурое лицо и быстрые движения рук, когда он проверял и заряжал винтовку. Он пожал плечами:

– Трудно сказать. Что-то да есть.

Джон резко вскинул голову, когда вновь раздался звук ружейного выстрела – на этот раз еще ближе к ним.

Лотти повернулась к окну.

– Кто-то едет на лошади, – сказала она. – Похоже на человека из платной конюшни.

– Наверно, Малыш Вилли, – пробормотал Джон, надевая шляпу и направляясь к двери. Он отодвинул задвижку и посмотрел на Лотти. Его глаза были почти не видны при свете камина. – Оставайся здесь, пока я не выясню, что происходит, слышишь?

Она кивнула и метнулась к окну, Джон уже вышел на крыльцо. Всадник быстро приближался, его лошадь мчалась галопом. Лотти видела, как он натянул поводья, осадив лошадь в нескольких дюймах от того места, где стоял Джон.

– Дети пропали, – прокричал человек, засовывая ружье в пустой чехол за седлом.

– Что значит – пропали? – нахмурился Джон.

Но Лотти все было ясно. Ноги сами понесли ее к порогу, руки потянулись к дверной ручке. Но, оглядев себя, она сокрушенно покачала головой, подбежала к кровати и накинула на плечи одеяло. «Малыш Вилли будет таращиться на меня, если увидит в ночной рубашке», – подумала она.

Теперь мужские голоса звучали глухо. Но ее сердце билось учащенно при мысли о том, что она уже услышала. Томас и Сисси… дети… о ком же еще может идти речь?

Джон вернулся. Вид у него был озабоченный. Отблески пламени от камина тревожно плясали в его зрачках. Он прикрыл глаза и помотал головой.

– Лотти, дети каким-то образом ушли из гостиницы, – сказал он, наконец. – Джентри Шерман послал Вилли предупредить нас. Они подняли половину графства на поиски.

– Где… почему? – пробормотала она, отказываясь верить и глядя прямо перед собой широко раскрытыми глазами. – Как они могли выйти из города? Может быть, дети еще там… все ли они осмотрели?

Джон поднял руку, останавливая поток ее слов:

– Успокойся, любимая.

Он подошел к жене и крепко обнял ее. Его холодные губы коснулись ее щеки. Сжимая ее в объятиях, он стремился внушить ей уверенность, поддержать ее силы.

– Оставайся дома. На случай, если они доберутся сюда, – произнес он тоном, не терпящим возражений. – А я оседлаю лошадь и поеду на поиски. Вернусь к рассвету, где-то через час.

– На дороге много снегу. Джон, они могут замерзнуть. Почему они ушли из гостиницы? – твердила Лотти. Ее руки дрожали, она в растерянности жалась к мужу.

– Не знаю, что сказать тебе, Лотти. – Джон поцеловал ее в лоб. – Они не хотели уезжать, но я никак не думал, что они убегут…

– Сисси так плакала, когда уезжала, – напомнила Лотти; ей хотелось разрыдаться при воспоминании о заплаканном личике малышки.

– Я вернусь, когда найду их, – пообещал он, глядя ей в глаза. – Я найду их, Лотти.

Она молча кивнула. Воображение рисовало ей ужасные картины. Она представляла себе хрупкое тело Сисси, покрытое снегом. Лотти знала, что Томас – крепкий мальчик, но не настолько же, чтобы преодолеть многие мили по сельской дороге в такую непогоду.

Хорошо еще, что луна светит, утешала себя Лотти, вспомнив сияние, окружавшее Малыша Вилли, когда он галопом скакал по долине.

– А скоро появится солнце, – прошептала она, заметив, что рассвет уже побеждает ночную тьму. – С ними все будет в порядке, все в порядке, – твердила она, поспешно надевая платье и теплые чулки.

Но тревожные мысли не покидали ее. Лотти доила Рози, а вспоминала руки Томаса; он показывал ей, как это делается, и у него были такие маленькие крепкие ручки. И такие умелые.

Разбрасывая зерно курам, Лотти вспоминала ту голодную курицу, которая оставила множество царапин на руках Сисси. Она грустно улыбнулась, вспомнив, как девочка показывала ей эти ссадины; они обе получили тогда урок, собирая яйца.

Солнце уже окрасило восточный край неба в густо-розовый цвет, а она все вспоминала детей, которые привнесли в ее жизнь так много часов любви и восторга. Вот Томас склонился над грифельной доской, старательно пишет, а Сисси подражает ему, ее маленький язычок выглядывает из уголка рта. Весь дом был наполнен воспоминаниями. Лотти в волнении ходила по комнате от стены к стене.

Она снова выглянула в окно, снова смотрела на тропинку, ведущую к дороге. «А что, если их уже нашли? – подумала она. – Возможно, Джон уже в дороге, и дети вместе с ним. Нет… если их нашли так быстро, то они поедут в Сент-Луис».

Лотти с тоской в глазах смотрела на безлюдную тропинку.

– Я должна что-то делать, – размышляла она вслух. – Я поеду искать их.

Лотти решительно вздернула подбородок и крепко сжала губы, приняв это решение.

– Почему только Джон ищет детей? – спросила она у стен. – Если он разозлится на меня за то, что я не дождалась его здесь… что ж, ему придется, потом победить в себе злость.

Не сразу ей удалось распутать и приладить упряжь, но деревенские рабочие лошади терпеливо ждали, пока она пристегивала ремни, перебирая всякого рода, крючки и деревянные детальки упряжи, которые отчаянно сопротивлялись ей. В конце концов, справилась. Как это легко выглядело, когда запрягал Джон, подумала Лотти, убирая со лба выбившуюся прядь.

Телегу за ночь покрыл слой подмерзшего снега, и Лотти пришлось расчистить себе место, чтобы сесть. Затем она постелила на сиденье старое одеяло, в корзину положила полбуханки хлеба, завернутого в полотенце, и бутылку молока, еще теплого после утренней дойки. Жирное молоко пенилось, и пена выливалась через узкое горлышко, когда Лотти торопясь, наполняла бутылку над раковиной.

– Ведь они голодны, как новорожденные щенята, – пробормотала она, подбирая вожжи.

Руки замерзли, суставы пальцев покраснели и задеревенели, и Лотти попыталась натянуть на них рукава пальто, чтобы хоть как-то согреться.

Она поняла, что надо бы найти рабочие рукавицы Джона, но только передернула плечами – слишком долго искать их где-то в амбаре. Лотти стеганула вожжами по крупам лошадей, и те, спокойно и терпеливо ждавшие ее команды, тронулись с места. А в рукавицах, утешала себя Лотти, ей было бы труднее управлять лошадьми.

Сначала она хотела заложить коляску, но, взглянув на Дэйзи, беспокойно вскидывавшую голову, вспомнила, каким упрямым может быть это животное ранним утром. Пожалуй, для поисков среди запутанных тропинок и оврагов разумнее запрячь вот этих двух широкозадых покладистых красавиц, с которыми куда легче управляться.

Надо найти их побыстрее, думала Лотти, глядя вприщур на раскинувшиеся перед ней бескрайние и, казалось, дремлющие поля. Снег уже давно растаял под бледными лучами солнца, и остатки осеннего жнивья предстали перед ее глазами, обнаженными черными островками. Вначале шли полосы сжатой пшеницы, затем – поле срезанных стеблей кукурузы, а еще дальше – заросли ив вдоль ручья. Вдали, примерно в полумиле вниз по дороге, большая группа деревьев отмечала границу владений Джеймса; тут были сосны, клены, орешник и прочие деревья и кусты.

Она уперлась ногами в специальную планку и крепко сжала в руках вожжи, полагая, что лошади вот-вот помчатся во всю прыть. Но оказалось, у них не было такого намерения, они спокойно тащили телегу по изрезанной колеями дороге.

– Господи, где же искать детей, – шептала Лотти. – А вдруг мне все же следовало остаться дома, как велел Джон?

Но врожденная потребность быть хоть кому-нибудь полезной, желание помочь вели ее к цели, и она решила, что ей следует рассчитывать на свою интуицию.

Миновав еще один лесной массив, Лотти выехала на развилку дорог, одна из которых вела к ферме Джона, и она выбрала этот путь. Телега сильно накренилась набок, когда она направила лошадей по узкой проселочной дороге. Лотти пристально всматривалась вдаль, пытаясь разглядеть смутные очертания дома и других построек на ферме. Лошади пошли быстрее, когда она хлестнула их вожжами и цокнула языком, как учил Джон. Ей вспомнилось, как он гордился ею и хвалил ее, называя «образцовой ученицей».

Вот показался, наконец, и дом Джона; это вернуло ее к действительности и напомнило о цели путешествия. Когда Лотти спрыгнула на землю, дверь дома распахнулась, и на пороге показался большой неуклюжий человек.

– Привет, – сказал он. – Вы, наверно, жена Джона Тиллмэна.

– Да, – кивнула Лотти. – А вы, верно, Отто Шрейдер, не так ли?

Он тоже кивнул и направился в ее сторону.

– Что-нибудь случилось? – спросил Отто, щурясь на солнце.

– Вы не слышали выстрелов перед рассветом? – «Конечно же, он слышал», – подумала она. – Люди ищут наших детей, то есть племянников Джона, они исчезли из гостиницы в городе.

Отто отрицательно покачал головой. Весь его облик говорил о настороженности и скрытности.

– Я слышал выстрелы, но решил, что это не мое дело, – пояснил он грубовато. – Там, откуда я приехал, люди никогда не вмешиваются, если только беда не постучится к ним в дверь. У меня было достаточно проблем такого рода на востоке, после войны. С меня довольно, – отрубил он тоном, не терпящим возражений.

– Значит, вы их не видели? А я надеялась, что они могли забрести сюда в поисках крыши и тепла.

– Не детское дело – гулять по ночам, – заявил Шрейдер. – Детей, значит, не приучили делать то, что им велят.

Лотти вся кипела от гнева. Она отвернулась от злобного брюзги, пробормотав что-то еле слышно.

– Ну ладно. Если не возражаете, я все же загляну в конюшню Джона, – бросила она на ходу, направляясь к строению, находившемуся неподалеку от дома.

– Делайте, как знаете! – выкрикнул Шрейдер ей вслед, засовывая руки в карманы пальто. – Глупая женщина. Сидела бы дома, как ей и положено.

Лотти слышала его ворчание, она чувствовала, что Отто смотрит на нее из-под своих насупленных бровей с нескрываемым осуждением.

– Такой наступит на змею и не заметит, – прошептала она, решительно шагая к конюшне.

Лотти с трудом отодвинула засов и распахнула скрипучие двери. Пыль клубилась в воздухе – и никого. Она погрузилась в глухую пустоту.

Ступая по клочкам соломы, разбросанной по земляному полу, она вглядывалась в темноту широкого прохода между стойлами, которые сейчас были пусты. Упряжь еще висела кое-где на стенах; на козлах лежало седло. С сеновала наверху послышалось шуршание, и клочок сена мягко опустился на пол.

«Мыши», – подумала Лотти с содроганием. Она уже имела счастье встретиться с ними, когда делала уборку по приезде в дом Джеймса. Он никогда не убирал остатки еды, и это превратило его дом в рай для полчищ мышей.

Бросив последний взгляд на проход, она вздохнула, признавая свое поражение. Выйдя на улицу, медленно закрыла дверь.

– Напрасная поездка, – пробормотала Лотти, направляясь к телеге.

И тут до нее донесся какой-то странный звук. Повернувшись, она успела заметить что-то похожее на коричневато-белую вспышку. Это мелькнул хвостик кролика, петлявшего по полю меж сухих стеблей. По какой-то непонятной причине, влекомая чувством, которое она вряд ли смогла бы объяснить, Лотти двинулась в том же направлении.

Здесь солнце еще не полностью растопило снег, и он лежал лоскутами на остатках соломы и травы. Лотти выпрямилась, вглядываясь в эти белые островки, которые, казалось, притягивали ее к себе.

И вдруг у нее перехватило дыхание: два ряда следов четко различались на остатках снежного покрова. Сомнений не было! Две пары маленьких ног прошли здесь после полуночи и оставили свое «послание» на снегу.

– Сисси… Томас, – выдохнула Лотти, мгновенно сообразив, что они где-то здесь, рядом.

Ее сердце бешено колотилось. С широко раскрытыми глазами она бросилась обратно к конюшне. Ломая ногти, с лихорадочной поспешностью отодвинула засов, всем телом навалившись на тяжелые двери.

Лотти снова оказалась в конюшне. Снова перед ее взором предстали голые стены и пустые стойла. И снова она разглядывала дыру на потолке и приставную лестницу, которая вела на сеновал. Но теперь Лотти направилась прямо туда с безошибочной уверенностью.

Нащупывая ногами ступеньки, она поднималась все выше, одной рукой придерживая подол юбки, другой – цепляясь за лестницу. Когда ее голова и плечи поднялись над отверстием в потолке, она стала пристально вглядываться в темноту.

– Томас… Сисси! Если вы прячетесь здесь, пожалуйста, выходите сейчас же. – Ее слова прозвучали настойчиво и требовательно.

– Мы здесь, мисс Лотти, – донесся из темноты детский голосок.

– Мы убежали, – донесся оттуда же второй тоненький голосишко.

Лотти облегченно вздохнула, протянула руку к детям, устроившимся на охапке сена, и громко позвала их:

– Идите сюда!

Вдруг она качнулась, потеряла равновесие, вскрикнула и полетела вниз, ударившись о ступени лестницы.