Прошло три месяца. Виктор и Эшли довольно сносно ладили, почти как во времена до его сотрясения и последующего насилия, но она все равно чувствовала неладное: ее все еще волновали ее противоречивые эмоции. Он ни разу не дал ей повода пожалеть, что она вышла за него. На самом деле, брак с Виктором был чудесен. Она имела все, что желала, и ее жизнь была очень приятна, даже шикарна. Ее дни были заняты, но не перегружены, а когда она не занималась покупками для детской, она работала над своей книгой: документальным женским пособием по беременности.

Она также посещала доктора Оупиц и держала связь со своим бывшим боссом, который иногда подкидывал ей задания; а когда она не делала ничего из этого, она просто лежала дома и набирала вес. Это безумно радовало доктора Оупиц, потому что она очень переживала из-за миниатюрности Эшли и ее недовеса в первом триместре.

- Думаю, я всегда столько времени работала сверхурочно, что мне было не до отдыха и плотного ужина, - как-то небрежно заметила Эшли у своего доктора, отчего Виктор побледнел от гнева и в тот вечер заставил ее съесть невероятно огромный стейк на ужин. Она научилась не говорить о своем прошлом при нем, потому что он слишком злился. Это было приятно, но, в некотором роде, глупо. Разве он не понимал, что все это быльем поросло?

Странно, что она смогла так легко забыть о трудном детстве, но с такой неустанной яростью винила Виктора за те ошибки, что он допустил. Возможно, дело было в том, что она никогда не ожидала от детства чудес и потому не была разочарована. Возможно, потому что я стала мстительной дрянью, угрюмо думала она. Но она влюбилась в Виктора и ожидала от него, что все будет волшебно и восхитительно, но лишь была жестоко обманута в своих надеждах.

Несмотря на эти проблемы, их сексуальная жизнь была изумительна, лучше, чем когда-либо у нее было. Даже лучше, чем та ночь, когда он вернулся из Афин. Она все еще не решалась брать на себя инициативу в сексе, но ей никогда и не приходилось – Виктор всегда желал ее, а вообще, у нее складывалось впечатление, что иной раз он хотел ее, но сдерживался, либо потому что думал, что она его не хочет, либо потому что считал, что она слишком устала.

Она решила, даже заволновалась по этому поводу, что все может измениться, как только начала толстеть, но этого не случилось. Виктор был страстен и несдержан как никогда, и он обожал ее тело – ее живот, увеличившуюся грудь и все остальное. Он был настолько заворожен анатомическими изменениями в ней, что она без всяких колебаний разбудила его в два часа ночи, когда ощутила, как задвигался малыш. Они не спали и лежали вдвоем еще час, надеясь, но ребенок решил их больше не радовать.

С тех пор, конечно, она часто чувствовала движение. Она была уже на пятом месяце, в конце концов, на втором триместре – почти полпути пройдено. Она обожала ребенка даже до того, как ощутила первые робкие толчки, но сейчас то сильное чувство, что было в ней по отношению к этому ребенку почти пугало. В отличие от того, что она чувствовала к Виктору, в отношении ребенка она не испытывала никаких колебаний. И временами она думала, что должна любить Виктора просто за то, что он подарил ей это невероятное существо... и так ли важно, в точности, как именно она забеременела?

А иногда она вспоминала те ужасные слова, что он сказал ей в додзе Дерика: о том, что сообщница убийства не может быть достойной матерью для его ребенка. Как он стал бы судиться с ней за опеку, и тогда она думала, что не сможет ни на один день остаться в его доме.

Джинни выехала, чувствуя, как несчастна Эшли.

- Тебе нужно разобраться с проблемами своего брака, - наставляла она ее, игнорируя просьбы Эшли остаться. – И будет слишком легко не принимать их во внимание или откладывать их решение, пока я здесь... как приятная и удобная помеха. Кроме того, я немного скучаю по банде из Карлсона-Муша, а кому-то ведь нужно мучать доброго доктора Лангенфельда. К тому же, Эш, ты не понимаешь? В этом случае и правда третий – лишний.

Так что Джин съехала. На удивление, после этого все стало немного легче. А Виктор точно стал расслабленнее. Она решила, что цена уступки в виде переезда Джин в дом была для него высокой, но он никогда ни словом, ни жестом не указал, что не был счастлив, что она жила здесь.

Виктор признавался в любви к ней очень часто и, казалось, никогда не ожидал ответа. Но каждый раз, как она слышала эти слова, ее едва не передергивало. Они напоминали ей, что она не любила, не могла любить, или что любила, но была слишком труслива, чтобы признать это. В любом случае, каждый раз услышав ненавистные три слова, она лишь чувствовала себя хуже.

Она начала вести дневник, и то, что она видела свои мысли на экране перед собой, помогало, хотя когда она попыталась описать насилие, пальцы так дрожали, что она не смогла печатать. Но как только все было написано, при прочтении оно уже не казалось настолько ужасным. Черт, подумала она с тенью улыбки, она бывала на мероприятиях, которые были также отвратительны. И она смогла взглянуть на Виктора с новой стороны, потому что ей пришлось осознать, что никогда до или после этого он не пытался взять ее силой. Ни разу он не сделал ей больно, проникнув, прежде чем она была готова... даже более того, ее удовольствие было ему важнее, чем свое.

Двадцать седьмое марта.

Виктор удивил меня за ужином: на десерт был флан... Я как-то упоминала несколько недель назад, что это мой любимый десерт, и они с Марни, нашей кухаркой, тренировались, чтобы приготовить его правильно. Подозреваю, что в основном все делала Марни, хотя она клялась всеми святыми, что без него бы ничего не смогла. Ха! Без его денег на покупку ингредиентов, возможно... в любом случае, флан был просто объедение, и я съела два куска. Боже, как же я растолстела. Шарон Оупиц в восторге, конечно же, она вечно надоедает мне своими наставлениями побольше есть. И Вик тоже, по такому случаю. Думаю, я понимаю, что такое иметь мать, потому что он вечно преследует меня: «Ешь, ешь, ешь».

За завтраком он сказал, что я самая красивая беременная женщина, которую он когда-либо видел, а я ответила, что он слегка небеспристрастен. Он захотел узнать, при чем тут это, и так серьезно, что я не выдержала и засмеялась. Он выглядит счастливым почти все время, особенно по поводу ребенка, но иногда создается впечатление, что он чего-то ждет, и я ловлю на себе его взгляд, когда он думает, что я не вижу. Не знаю, чего...

- Привет, Эш. Работаешь над книгой?

Она вскрикнула от удивления, затем быстро нажала на сохранение документа и закрыла его, прежде чем повернуться и увидеть, что Виктор стоит в дверном проеме ее домашнего кабинета.

- Ну, все, мы кладем паркет, и ты начнешь носить туфли для чечетки все время, что ты дома, - сказала она в качестве приветствия. – Батюшки, ты, как Бэтмен, все время незаметно ко мне подкрадываешься.

- Спасибо, все хорошо, а у тебя? – он снимал свое пальто, и капли дождя блестели в его темных волосах. – Не хотел тебя пугать.

- Все в порядке. Я не заметила, что уже так поздно, – она нервно засмеялась. – Я аж подпрыгнула, сказать по правде.

- Прости, милая, – он посмотрел на ее лицо и видимо не впечатлился тем, что там увидел, потому что его следующие слова были встревоженными, почти резкими. - Как долго ты работала?

- Эээ... ну...

Он замер, глядя на нее, руки на бедрах, и ее снова поразила его красота – она когда-нибудь привыкнет к его темной привлекательности?

- С позднего утра, могу поспорить, а значит, ты не пообедала.

- Ой, обед, - вспомнила она, в слабой попытке отвлечь его, но он не купился. Виктор пересек комнату в три шага и нежно вытянул ее из кресла.

- Идем, я сделаю тебе бутерброд или что-нибудь еще... Марни приготовила суп с тортеллини, хочешь его?

Ее желудок громко заурчал, и она засмеялась, а затем тяжело вдохнула, почувствовав, что ребенок сильно толкнулся.

- Уффф! Думаю, это отличная идея. Может, две тарелки? – с надеждой поинтересовалась она, проходя за ним на кухню. И скоро они с огромным удовольствием поглощали домашний суп Марни, а он рассказывал ей о том, как прошел день.

По правде, Виктор обнаружил, что в последнее время ежедневная работа стала слишком скучна; его мысли всегда возвращались к Эшли и ребенку. Офис практически работал сам по себе, и он серьезно подумывал о том, чтобы работать дома и ездить только на собрания директоров и подобные совещания. Он не был уверен, как Эшли отреагирует на то, что он будет рядом все время, и ждал подходящего момента, чтобы об этом заговорить.

Он понимал, что она не была счастлива, и это разочаровывало и расстраивало его. Привыкший все налаживать, он, встал перед проблемой – человеком – с которым не мог ничего поделать, и это разбивало ему сердце. Он дал ей все материальные блага, но это не сделало ее счастливой, а иногда на ее лице возникало странное выражение, словно она была в ловушке... или думала, что была. Он понимал, что ее грусть была результатом ее разочарования в нем, и все, что он мог – это попытаться быть терпеливым и доказать, что любит ее, и что ей не нужно его бояться. Но было так больно осознавать, что любовь всей его жизни иногда опасалась его и почти никогда не доверяла.

Она больше никогда не отказывалась от секса, и это была соломинка, за которую он цеплялся. Им было очень, очень, очень хорошо в постели, и она была такой великолепной партнершей, он мог только на такую надеяться. Она абсолютно, идеально подходила ему в постели: всегда эмоциональная, всегда страстная. После всего она иногда выглядела несчастной, словно ее страстная натура сама по себе была постыдным недостатком. Он ничего не мог поделать, но пытался доказать ей своим телом, что любит, что она полюбит его, что все будет хорошо.

- Дерик приезжает в город на выходных, - сообщил он, наблюдая, как Эшли поедает шоколадное мороженое, обильно посыпанное грецкими орехами. – Мне его пригласить к нам?

- Конечно! Я не видела его с тех пор, как мы поженились.

- С того дня, как я шантажом заставил тебя выйти за меня.

Ее ложка клацнула по креманке.

- Да, - ответила она, не глядя на него.

- Эшли... – он наклонился вперед, пытаясь поймать ее взгляд. – Эшли, ты так и не поняла? Ты такая умная, я был уверен, что ты вычислишь правду к этому времени.

Она подняла взгляд, удивленная.

- Какую правду?

- Все это было ложью, - мягко произнес он. – Я все сочинил. Я соврал, чтобы ты вышла за меня.

Она уставилась на него в тишине, с открытым ртом, с ложки капало мороженое.

- Но... ты сказал... сказал, что любой судья...

- Это было ложью. Я так отчаянно хотел быть с тобой. Я ужасно боялся, что ты уедешь из страны, заберешь моего ребенка с собой, так боялся, что никогда тебя не увижу. Я знал, что ты боишься меня, знал, что никогда не дашь мне шанса, и был слишком эгоистичен, чтобы позволить тебе сделать это. Не мог позволить тебе отдалиться от меня, поэтому придумал все эти ужасные вещи, чтобы ты подумала, что тебе придется выйти за меня, и что это будет в интересах ребенка. Но я не рассчитывал, что ты настолько поверишь в это, никогда не сомневаясь, что я могу причинить тебе такую ужасную боль.

- Это был обман? – она не верила своим ушам. – Ты меня обманул?

- А твои угрозы аборта не были обманом? – тихо спросил он.

- Ты... ты...

- Это единственное, что я смог придумать, - прямо ответил он.

Она недолго посидела, затем сделала движение – удивительно быстрое, учитывая ее возросшую массу. Только благодаря рефлексам, развитым годами практики боевых искусств, он увернулся вовремя; ее креманка из-под мороженого со свистом пролетела мимо его уха и разбилась о столешницу.

- Что ж, это было просто ужасно, что ты так поступил! – заорала она, запуская ложку вслед за креманкой. Напряжение прошедших нескольких месяцев переполнило ее, и она отдалась во власть своего нрава, в результате чего его лоб опустился на уровень стола, в попытке уклониться от ее снарядов.

-Ты обманул меня... заставил думать, что отберешь ребенка, и все потому, что ты не хотел проигрывать! Козел! Чудовище! Эгоманьяк!

С каждым оскорблением она выпускала новый снаряд: соль, перец, держатель для салфеток.

Виктор, сам достаточно напряженный, тоже сдался на милость своего гнева.

- Ой, как будто ты сама не была чуть-чуть неадекватна? – заорал он в ответ, осторожно вставая, после того, как отметил, что на столе ничего не осталось. – Ты помнишь, как я обнаружил, что стану отцом? Мне просто повезло! Если бы Дерик не шел на обед в то самое здание, я бы до сих пор ничего не знал! Если бы кто-то пытался скрыть твоего ребенка от тебя, разве ты бы не предприняла что-нибудь, чтобы предотвратить это?

Это подействовало, он увидел – она выглядела неуверенной, сомневающейся. Затем уверенно покачала головой.

- Мы не обо мне говорим, а о тебе. Как ты мог поступить так низко?

- Низко? Устроить так, чтобы матери моего ребенка не пришлось работать шестьдесят часов в неделю? Чтобы ей не пришлось считать мелочь и выходить на работу спустя две недели после рождения ребенка? Чтобы ей не пришлось бегать от приставов день и ночь? О, да, я просто ублюдок, что лишил тебя такой хорошей жизни!

Внезапно, к его удивлению, она разразилась слезами. Его гнев растаял, и теперь он чувствовал себя самым большим козлом в мире. Она закрыла глаза руками и рыдала как ребенок:

- Я тебя ненавижу!

Он переступил через осколки стакана, рассыпанные кучи соли и перца и попытался взять ее за руки; она отпрянула, все еще рыдая, не отнимая рук от лица.

- Правда, Эш? – горячо спросил он. – Ненавидишь меня?

- Нет, - всхлипнула она, а затем зарыдала сильнее. Ужасно смущенный, он прошел к ней в угол и притянул к себе в объятия. Удивительно, но она не сопротивлялась.

- Пожалуйста, перестань плакать, - умолял он, – ты знаешь, я этого не перенесу.

- Не могу.

- Попытайся. Прошу, Эш. Я в отчаянии.

Она посмотрела на него распухшими глазами, полными слез, и все она была прекрасна.

- Правда? – спросила она сквозь слезы. – Ты все подстроил? Если бы я не вышла за тебя, ты...

- Я бы попытался участвовать в жизни ребенка настолько, насколько ты бы мне позволила. Но я бы никогда не стал бы отбирать его – ее – у тебя. Разве смог бы я тебя обидеть? Я люблю тебя больше жизни – только не плачь снова.

- Я не плачу, - плаксиво отнекивалась она. Каким-то образом ее руки обняли его, а пальцы свободно скрестились у него на затылке. – Я просто рада, что ты сказал правду. Даже если это и был ужасный обман.

Он напрягся, ожидая, что ее пальцы сожмутся и впечатают его голову в стену. К счастью, этого не случилось.

- Это и был ужасный обман, - ответил он. – Я был в отчаянии.

- Да, - вздохнула она. – Я знаю, что такое отчаяние.

А затем, о, чудо, она поднялась на цыпочки, чтобы крепче прижаться к нему своим телом, и нежно поцеловала его в губы.

- Я рада, что ты мне рассказал. Мне стало лучше... по многим причинам.

Он не дал ей выбраться их объятий.

- Мне жаль, что ты во все поверила, - прошептал он в ответ. – Это было важной частью моего плана... но мне все равно было жаль.

Он поцеловал ее в губы, чувствуя, как ее мягкий живот упирается в него, ее полные, налитые груди касаются его груди, и внезапно ему стало трудно слышать, потому что в ушах его звучал приглушенный рев. Ничего больше: на свете только он и его жена. Он почувствовал легкие толчки в свой живот и понял, что ребенок толкается, и волна любви и страсти окатила его так, что колени чуть не подогнулись.

- Быстрее, - выдохнул он, пытаясь подтолкнуть ее, чтобы увести...- черт, бегом, - в спальню. – Быстрее... я...

- Здесь, - ответила она, почти задыхаясь. – Прямо здесь. Помоги мне.

За секунды он освободил ее от туники и леггинсов, яростно расстегнул свой ремень и сбросил брюки. Вик уложил ее на пол, едва замечая прохладу керамики под своими локтями; она даже не поморщилась, когда ее кожа ощутила ту же поверхность. Они оба были сосредоточены друг на друге. Он коснулся ее, раскрыл нежные складки и почувствовал ее нежную мягкость – она уже была готова принять его, безо всяких предварительных ласк.

Он широко развел ее колени и вошел в нее одним рывком. Она подняла ноги, чтобы он смог войти глубже, и они двигались навстречу друг другу снова и снова. Единственным звуком в кухне было их прерывистое дыхание и тихое бульканье кофеварки. Он уткнулся ей в шею и начал посасывать, смакуя вкус ее соленого пота. Она стонала, издавая горловые звуки, которые словно шли изнутри ее, и он ощутил одновременно боль и удовольствие, когда ее ногти вонзились ему в спину. А затем он почувствовал, как восхитительно сжались все ее мышцы при оргазме, и последовал ее примеру.

Только после они заметили, что полуголые лежат на полу в кухне, распластавшись друг на друге словно парочка тинейджеров, и что керамический пол ужасно твердый и холодный. Немного смущенные из-за своего пыла и поспешности, они оба поднялись и попытались привести себя в порядок. Виктор подумал, что Эшли никогда не выглядела красивее, чем сейчас, сражаясь со своей одеждой, со спутанными волосами и горящими от страсти и здоровья щеками. Он остановил ее, положив руку ей на живот, и сказал ей об этом.

Она ухмыльнулась, глядя на него, впервые за эти дни.

- Ты говоришь это просто для того, чтобы я убрала все эти осколки, – затем она показала ему язык, пнула его брюки в кучу соли и, хохоча, пробежала по коридору.

Он преследовал ее до самой спальни.

* * * * *

...так это был обман? Он соврал мне, но я не могу не сказать, что у него не было на это причины. И что теперь? Мне ему поверить? Если так, то значит ли это, что у нас есть будущее? Значит ли это, что я, наконец, смогу отпустить прошлое? После того, что он сказал мне вчера, мы совершенно по-глупому поссорились, он наорал на меня, а я кидалась в него посудой, в смысле, куда уж хуже? А потом все стало так странно... мы занялись любовью прямо на полу, среди рассыпанных приправ. Все было быстро, яростно и чудесно, а потом мы пошли в спальню и снова занялись любовью, в этот раз он был сзади, не торопясь и так нежно, я чуть не зарыдала оттого, что было так приятно. Потом мы повыбирали имя для ребенка и заснули. Вообще, это был один из самых замечательных дней за последний год – а может, и десять – и я теперь полна надежд. Несмотря на то, что я не смогла вытрясти соль из кровати. Но изменение моего настроения просто ужасно глупо, если подумать – он признался, что обманом завлек меня в брак, что только чуточку хуже, чем шантаж. У нас был замечательный секс. Дважды. И теперь я счастлива о того, что я замужем. Все это очень...

Эшли откладывала поход в туалет, потому что хотела закончить запись в дневнике, но давление на мочевой пузырь, наконец, ослабилось, отчего между ног у нее стало мокро.

Отлично, подумала она, ты так сосредоточилась на своем дневнике, что обмочила штаны. Что ж, я наконец-то обнаружила то, что покажется Виктору отвратительным. И что важнее – делают ли памперсы для беременных?

Ее хорошее настроение исчезло, как только она встала и поняла, что не обмочилась – между ног было мокро от крови. Большого количества крови. На секунду она так испугалась, что не могла пошевелиться. Просто стояла, замерев, глядя вниз, а страх наполнял ее так быстро, что она стала задыхаться. В один момент все ее тревоги о ней и Викторе, все волнения – любит ли она его, и если да, то не сделает ли это ее слабой – показались просто не стоящими слов. Единственная мысль возникла и начала крутиться в голове: Я теряю ребенка, я теряю ребенка. Все остальное казалось абсолютно незначительным.

Она считала, что испугалась в ту ночь, когда у Виктора был жар? Это было словно легкая озабоченность о натертой пятке в сравнении с тем всепоглощающим ужасом, что она ощущала сейчас. Она боялась пошевелиться, пройти к телефону или машине, боялась еще больше навредить ребенку. Но она не могла оставаться здесь весь день.

Она медленно попятилась, пока снова не смогла сесть, затем подняла телефон и набрала номер офиса Виктора. Его секретарь подняла с первого гудка, и сообщила Эшли, что ее муж уже едет домой.

- Выскользнул пораньше, чтобы увидеть вас, полагаю, - хихикнула девушка. – Могу соединить вас с ним в машине, если хотите.

Эшли тяжело сглотнула.

- Да, пожалуйста.

Она услышала парочку щелчков, и послышались гудки. Она услышала его голос, и облегчение захлестнуло ее, как здорово, она даже закрыла глаза.

- Алло?

- Вик.

- Эшли? Говори погромче, милая, я едва слышу.

- Вик, у меня кровотечение. Я... – она чуть не всхлипнула, но сдержалась. Не стоило тратить время. Кстати о потерях... – Думаю, я теряю...

- О, Господи!

- Вик... – она попыталась подавить нервный смешок. – Я... столько крови.

- Где ты?

- Дома. – Она когда-нибудь говорила о доме, который он купил на свои деньги как о своем доме? Почему она думает о таких глупых вещах, когда жизнь ее ребенка в опасности? – В своем кабинете.

- Ладно, любимая. Повесь трубку, позвони доктору Оупиц и делай, как она скажет, ладно? Я буду через десять минут.

- Не могу. Ее номер у меня в сумочке, а она в коридоре. Я боюсь пошевелиться. Когда шевелюсь, кровь идет сильнее, – она произнесла это спокойно, но в конце всхлипнула.

- Все в порядке, милая, она есть в справочнике, - успокоил он. Смутно она слышала скрип тормозов и яростное бибиканье. Он не тратил время, добираясь домой... это ее успокоило! – Позвони в справочную службу и спроси ее номер. Он там есть, она же доктор.

Черт. Почему она об этом не подумала?

- Ладно. Я позвоню ей. Вик?

- Я знаю, любимая. Я еду.

Она отсоединилась, затем набрала справочную: посмотрите-ка, доктор Оупиц и правда была в списках. Она позвонила в приемную врача и, как только секретарь поняла всю серьезность ситуации, то сразу же соединила ее с доктором.

- Эшли, это Шарон Оупиц. Что случилось?

- У меня кровь идет, Шэрон, - прошептала она в трубку. – Все кончено, верно?

- Черт, нет! – заорала доктор так громко, что Эшли отняла трубку от уха, поморщившись. – Это может быть что угодно, тысяча причин, и многие из них не причинят вреда ребенку. Пять месяцев – это немного поздновато для непроизвольного выкидыша, ясно, Эшли? Может, все не так плохо, как тебе кажется. Где ты?

- Дома. Виктор уже едет, будет здесь через пару минут.

Если не убьется по дороге, мчась, как идиот.

- Хорошо. Не ждите скорую, пусть Виктор отвезет тебя в Окружной госпиталь Массачусетса. У меня там связи, и он всего в пятнадцати минутах езды. Встретимся там, ладно? Поднимитесь на десятый этаж и скажите свое имя, они все приготовят. Попытайся не удариться в панику, хорошо, деточка? Как я сказала, это может быть что угодно.

- Что мне... кровь, она...

- Возьми полотенце и засунь между ног. Не время скромничать, Лорентц-Лоуренс. Виктор отнесет тебя в машину, а когда приедете в больницу, тебя посадят в кресло-каталку.

- Я не могу! – закричала Эшли. – Боюсь пошевелиться.

- Ты же не можешь телепортироваться в госпиталь, Эшли – строго сказала Оупиц. – Сейчас же соберись.

Тон Шэрон произвел желаемый эффект: внезапно Эшли почувствовала себя глупо и почти устыдилась, что так суетится. Она повесила трубку и услышала, как входная дверь резко распахнулась, и послышались тяжелые шаги. Виктор ворвался, когда она встала, чтобы найти полотенце.

- О, Боже, – закричал он, и она решила, что все выглядит гораздо хуже, чем есть.

- Мне нужно полотенце, - спокойно сказала она, – а потом ты должен отвезти меня в окружной госпиталь.

Он поднял руки и попятился к двери.

- Не двигайся. Я принесу. Не шевелись ни на дюйм. О, Боже мой. Тебе больно?

- Нет, – это хорошо? Она подумала, что да. Не было ни судорог, ни боли от схваток. – Вообще-то, нет. Я ничего не чувствовала, пока не заметила кровь.

Он вернулся и почти шлепнул на нее полотенце; она взяла его, сложила вчетверо и положила между бедер. Он наклонился, чтобы поднять ее и в панике поднял вместе с креслом. Он повернулся и прошел к выходу, не заметив этого, когда ножки кресла ударились о дверной проем.

- Виктор.

Он развернулся, чтобы было удобнее пройти с ней и креслом через дверь, и она практически заорала.

- Виктор, опусти кресло.

- Что? – он посмотрел вниз и заметил, что держит офисное кресло на колесиках вместе со своей женой. Он слегка качнул ее, и кресло отлетело, упав на пол. – Черт, зачем ты взяла его, если оно тебе не нужно? – сорвался он, и она напомнила себе, что он также испуган и потрясен, как и она.

- Все будет в порядке, - произнесла Эшли, но, боже, это звучало как ложь.

- Я знаю, - ответил он.

А теперь, мрачно подумала она, мы оба лжем.