«Ибо весь мир не стоит того дня, в который дана была Израилю Песнь Песней, ибо все книги – святое, а Песнь Песней – святое святых». Говорят, что на соборе в Явне (около 90 года н. э.) рабби Акива так выразил свое восхищение Песней Песней. По преданию, его речь подтвердила принадлежность этой книги к канону Еврейских Писаний.

 

Аллегорическое толкование Песни Песней

К сожалению, не всегда в Песни Песней усматривали возвышенное понятие сексуальности. Даже еврейские раввины, с их (в целом) здоровым и адекватным подходом к сексуальности, удивлялись, что такой с виду светский текст, как Шир га-Ширим (Песнь Песней) включен в священный канон. Поэтому они придумали и разработали сложное аллегорическое толкование Песни, согласно которому, основной ее смысл – тайный, духовный, а не буквальный. Когда Акива назвал Песнь Песней святым святых, он, видимо, считал, что Песнь – сложная аллегория исторических взаимоотношений между Шехиной (Божественным Присутствием в святом святых) и народом Израилевым, начиная со времен Исхода и до прихода Мессии. Акива предупреждал, что в Песни Песней нельзя видеть чисто человеческую любовную песню: «Кто выводит дрожащим голосом Песнь Песней в доме пиршества и превращает ее в род светской песни, тот не имеет удела в будущем мире». Согласно раввинистической традиции, Песнь Песней нельзя было читать лицам, не достигшим тридцати лет.

Христианские аллегористы пошли дальше раввинов: они не только сочли буквальный смысл второстепенным, но и почти совсем от него отказались. Под влиянием греческой философии (платоновского дуализма и стоицизма) и эллинистических римских культов они постулировали дихотомию между плотским и духовным началом. Чистота стала ассоциироваться с половым воздержанием, а всякие телесные удовольствия (в том числе сексуальные) сочли злом. Эротические образы из Песни Песней понимались иносказательно, как отношения души с Богом или Церкви со Христом. Некогда путем аллегории греческие философы превратили чувственных богов Гомера и Гесиода в возвышенные духовные идеалы, – теперь же целибатные церковные теологи умудрились через аллегорию «кастрировать Песнь, сделав из нее гимн духовной любви, не запятнанной ничем плотским».

Ориген (ум. в 254 году), один из видных сторонников аллегорического подхода к Библии, написал десятитомный комментарий на Песнь Песней, состоящий почти из двадцати тысяч строк. В прологе он утверждает, что Песнь Песней безопасно читать лишь людям зрелым, которых больше не беспокоят сексуальные желания: «Я советую каждому, кто еще не освободился от томления плоти и крови и ощущает страсть телесной природы, полностью воздерживаться от чтения этой маленькой книги и вещей, которые будут сказаны о ней». Ориген ссылается на иудейскую традицию «не позволять даже держать эту книгу в руках тому, кто не достиг полного и зрелого возраста». В своем толковании Ориген замечает, что эротические образы Песни нельзя понимать буквально: «Поэтому и мы с того положения, в котором находимся, искренне молим слушателей умерщвлять свои плотские чувства. Не следует относить ничего из сказанного к телесному, но использовать для уразумения божественных чувств внутреннего человека».

С точки зрения Оригена и других раннехристианских аллегористов, буквальный смысл текста – любовь Соломона и Суламиты (в которой обычно видели дочь фараона) – в конечном счете есть ненужная «шелуха», а «подлинный» смысл и ядро состоят в любви Бога и Церкви (или человеческой души). Например, поцелуи Соломона знаменуют Боговоплощение, щеки невесты – внешнее христианство или добрые дела, золотая цепочка – веру, нард – искупленное человечество, волосы (подобные стадам коз) – народы, обращенные в христианство, пупок Суламиты – чашу спасения Господня, груди – Ветхий и Новый Заветы. Впрочем, насчет деталей мнения толкователей расходились. В грудях Суламиты видели и Церковь, кормящую духовной пищей, и заповеди любви к Богу и ближнему, и кровь с водой, которые истекли из ребра Христова при распятии, и внешнего и внутреннего человека.

На протяжении пятнадцати веков аллегорический метод господствовал в христианской Церкви, и Песнь Песней стала «любимой книгой аскетов и монахов, которые находили в ней (и подробных толкованиях на нее) способ подняться над земными и плотскими желаниями к чистому платоническому боголюбию». Венцом аллегорической интерпретации, пожалуй, был труд Бернарда Клервосского (1090–1153): восемьдесят шесть красноречивых проповедей на Песнь Песней (причем автор даже не дошел до конца второй главы!) В эти полтора тысячелетия лишь один крупный церковный деятель отважился возразить против аллегорических толкований: Феодор Мопсуестский (ум. 428). Он высказал мысль, что толковать Песнь следует в соответствии с ясным и буквальным смыслом: как любовную песнь Соломона о своем браке с дочерью фараона. Эту мысль сочли столь радикальный, что его собственный ученик, епископ Феодорит, назвал буквальное толкование Феодора недостойным «даже в устах безумных женщин». Пятый Вселенский собор (553 год) осудил Феодора и его воззрения как неподобающие для человеческих ушей.

В католичестве аллегорическое толкование задавало тон до самого недавнего времени. Более того, до прошлого века его в целом придерживались даже протестантские авторы. Взять хотя бы Лютера: формально он порвал с аллегорезой, но буквальное толкование Песни вызывало у него недовольство. Вестминстерская ассамблея (XVII век) осудила кощунников-пресвитериан, которые видят в Песни «горячий плотский трактат, написанный каким-нибудь Аполлоном или Купидоном». Джон Уэсли писал своим методистским последователям:

Такие описания жениха и невесты не могли приличным образом использоваться или подразумеваться в связи с Соломоном и дочерью фараона… применительно к ним многие выражения и описания были бы нелепы и чудовищны. А отсюда следует, что эту книгу следует понимать аллегорически: она говорит о духовной любви и браке между Христом и Его Церковью.

 

Буквальное толкование Песни Песней

У аллегорического толкования доныне существуют сторонники среди традиционных и даже критических комментаторов. Однако, к счастью, за понимание Песни в простом и буквальном смысле в наши дни не анафематствуют (в большинстве кругов!) Уже Кальвин порвал с традиционным аллегорическим подходом. С его точки зрения, Песнь вдохновлена Богом, но посвящена человеческой любви. Первым согласился с Кальвином, видимо, английский пуританин Эдмунд Спенсер. Двумя столетиями позже немецкий романтик Иоганн Готфрид Гердер также толковал Песнь как естественное выражение человеческой любви. Со времен Гердера появилось много новых интерпретаций Песни, и у них были свои приверженцы. Однако в последние десятилетия «наметилась заметная тенденция к пониманию Песни Песней как человеческой любовной поэзии». Хотя есть расхождения в ряде существенных деталей, в целом современные толкователи уже не «кастрируют Песнь». В 1952 году Гарольд Роули, тщательно изучив историю интерпретации Песни, вынес суждение, созвучное буквальному подходу Феодора Мопсуестского, Спенсера и Гердера, а также созвучное оценке, которая господствует в современной науке: «На мой взгляд, этот текст – то, чем кажется, а именно, песни людей, которые любят друг друга, радуются друг другу и хотят сказать что-то теплое. Все остальные гипотезы привносят в Песнь что-то чуждое ей».

Как мы увидим в заключение последней главы, лексические пересечения между Песнью Песней и Притч 5 – дополнительное свидетельство в пользу буквального толкования Песни. А если понимать Песнь в соответствии с прямым и буквальным смыслом, получается, что в ВЗ целая книга посвящена «достоинству и чистоте человеческой любви». Может ли Библия более красноречиво возвещать, что человеческая сексуальность не дурна, дешева и уродлива, а прекрасна, целостна и достохвальна! Эта книга опровергает выкладки целого ряда христианских мыслителей прошлого: идеал девства, столь важный для церковной аскетики и монашества, исчезает, ибо целибат оказывается вовсе не божественным идеалом и путем к величайшей духовности. Перед нами «красивое, богатое и вместе с тем лаконичное изложение библейского учения о человеческой сексуальности». Целая книга превозносит великолепие человеческой сексуальной любви, которая описана как драгоценный дар самого Господа. Вопреки мнению некоторых толкователей прославление сексуальной любви в качестве дара Божьего вовсе не означает, что «теология сексуальности», изложенная в Песни Песней, чем-то неполноценна и «недотягивает до полновесной теологии». В этой и следующих главах мы покажем, что эта теология сексуальности является квинтэссенцией ветхозаветной теологии святого святых.

 

Возвращение в Эдемский сад

Песнь Песней возвращает нас в Эдемский сад. Современные исследователи проанализировали и доказали глубокую взаимосвязь между ней и первыми главами Бытия. В «симфонии любви», начатой в Эдеме, но искаженной после грехопадения», «любовная лирика предстает очищенной». Вот как Песнь Песней, «через вариации и перестановки, творчески актуализирует главные мотивы и темы» рассказа об Эдеме:

Женщина и мужчина рождены для взаимности и любви. Они наги и не стыдятся; они равны и неповторимы. Они живут в саду, где природа радуется их единству. Животные напоминают им об их первенстве в творении, а также об их близости меньшим тварям и ответственности за них. Они могут вкушать плоды, приятные для глаза и языка. Их сад наполняют живые воды. Оба они дают имена вещам и трудятся… Чем бы еще ни была Песнь Песней, она представляет собой и комментарий на вторую и третью главы Бытия. Потерянный рай есть обретенный рай.

А вот еще более прямое описание того, как сексуальность в Песни Песней возвращает в Эдем:

В Книге Бытие люди теряют сад, изгоняются из него, а в Песни сад обретается снова благодаря женщине. Через соединение с ней ее возлюбленный открывает радость, о которой возвещал рассказ об Эдеме. В результате меняется и мир вокруг, который также становится садом, садом любви. В этот сад может на время вступить и читатель.

Песнь Песней – возвращение в Эдем, но ее герои – не совсем такие, как Адам и Ева. Поэзия Песни являет нам жизнь без греха и его тягостных последствий. Да, есть и гневные братья (1:6), и дождливая зима (2:11), и «лисенята, которые портят виноградники» (2:15), и тревога в отсутствие любимого (3:1–4; 5:6–8; 6:1), и жестокость и грубость стражей (5:7), и даже смерть (8:6). Однако любовь побеждает то, что ей угрожает.

В параллели с Быт 2:24 Песнь изображает идеал «взаимной гармонии мужчины и женщины». Это вдохновенное размышление о божественном идеале сексуальности после грехопадения можно рассмотреть по тем же десяти пунктам, которые мы использовали в анализе сексуальности, какой она была изначально (см. выше главы 1–2 относительно Быт 1–3). О первых девяти пунктах у нас пойдет речь в данной главе, а о последнем (и самом важном в богословском смысле) – в следующей главе.

 

Сексуальность как тварное устройство

Песни Песней присуще то же высокое учение о творении, что и библейской литературе Премудрости в целом. Правда, напрямую не сказано, что Бог «все соделал прекрасным в свое время» (Еккл 3:11), но о красоте творения, вышедшего из рук Творца в Шестоднев, напоминают описания природы: яркий свет, источники, изобилие вод, холмы и горы, пастбища и виноградники, деревья и цветы, солнце и луна, птицы и животные. Как и в Быт 2, особый упор сделан на райский сад как обитель возлюбленных. Аналогичным образом, сексуальность – один из уставов творения, данный людям в наслаждение. «Голоса Песни Песней прославляют творение сексуальности в Быт 2».

В то же время, подобно первым главам Бытия, Песнь четко размежевывает сексуальность и божество: сексуальность принадлежит к тварному устройству, а не к сфере божественного. «Нигде столь ясно не дает о себе знать протест Израиля против насыщенной мифами атмосферы его окружения (как в Песни Песней. – Р. Д.)… Любовная лирика Песни Песней несомненно предполагает, что яхвизм несовместим с обожествлением секса». Песнь Песней не только не воспроизводит мифологию культов плодородия, как думали некоторые авторы, но, возможно, даже, как и Быт 1–3, содержит сознательную (или как минимум имплицитную) полемику с культами плодородия. В своей острой статье Конни Уайтселл подытоживает яркие параллели между шумерскими мифами плодородия и Песнью и приходит к выводу: Песнь «опровергает парадигму богинь плодородия», «пытается оторвать сексуальность от ее мифологических и магических корней и ограничить обычным человеческим опытом». В отличие от месопотамских мифов, где боги участвовали в оргиастических ритуалах, связанных с плодородием, в Песни «сексуальность не имеет ни магической силы, ни связи с богиней; романтическая любовь причастна плодородию и подобна ему, но не вызывает его».

 

Гетеросексуальная человеческая дуальность и брак

Вторая важная особенность теологии сексуальности в Песни Песней связана с тем, что сексуальность – для гетеросексуальных человеческих пар. Как и при сотворении мира (Быт 1–2), мужчина и женщина формируют гетеросексуальную дуальность. Попытки найти в Песни любовный треугольник или многочисленные связи неубедительны. Наиболее популярной из них была гипотеза «пастуха». Она постулировала наличие трех основных персонажей:

• Суламита;

• ее пастух-возлюбленный;

• царь Соломон, который насильно увел ее в гарем, но после неудачных попыток соблазнить ее, позволил вернуться домой к возлюбленному.

Основным доводом в ее пользу является то, что в тексте как будто можно усмотреть упоминание двух мужских персонажей: пастуха и царя. Однако если вчитаться, становится ясно, что поэт изображает Соломона и как царя, и как пастуха. В Псалмах сам Всевышний описан как Царь и Пастух [ср. Пс 95–97 (СП 94–96) и Пс 23 (СП 22)]. Вообще, принятие этой гипотезы приводит к совершенно произвольному пониманию многих замечательных описаний Суламиты. «Гипотеза о трех персонажах произвольна. Ее сторонники видят в лирических стихах то, что хотят увидеть. Если один толкователь приписывает какую-то любовную песнь «пастуху», то слова – пылкие и чистые, а если другой толкователь приписывает ее же Соломону, эти же слова – похотливые и настырные».

Еще одна популярная гипотеза: Песнь Песней – лишь антология любовных песен, не связанных между собой цельностью сюжета, причем никакая конкретная пара возлюбленных не имеется в виду. Эта гипотеза также неубедительна. Если серьезно отнестись к каноническому тексту, включая надписание, книга содержит «песнь песней» (1:1) – типичное еврейское выражение, обозначающее превосходную степень, – то есть «самую возвышенную песнь», что намекает на единую песнь, а не на антологию. Более того, в ряде исследований последних десятилетий отмечены детали в самом тексте, показывающие, что перед нами целостное произведение, а не собрание разрозненных стихов. Роланд Мерфи отмечает повторяющиеся рефрены, темы, слова, фразы и элементы диалогической структуры. Черил Эксам анализирует многочисленные стилистические и структурные указания на «единое авторство с сознательным замыслом». Майкл Фокс пишет о четырех особенностях, которые доказывают литературное единство (и наличие в Песни лишь одной пары возлюбленных):

• ряд повторов;

• ассоциативные предложения;

• последовательность образов персонажей;

• повествовательная канва.

Джилл Манро показывает психологическое единство и повествовательное развитие многочисленных поэтических образов в Песни.

Самое детальное исследование литературного единства Песни Песней осуществила М. Тимотея Эллиотт. Опираясь на детальный микроструктурный анализ Песни, Эллиотт привела целый ряд доводов в пользу ее единства, основанных на композиции и стилистике текста.

Композиция. «Большое число соответствий между частями» Песни приводит к тому, что эти «взаимосвязанные части тесно сплетены в единую ткань. Структура представляет собой органическое целое». Особенно убедителен тезис, что пролог (1:2–2:7) и эпилог (8:5–14) формируют inclusio, причем между ними есть многочисленные лексические и структурные соответствия.

Стилистика. «Одиннадцать главных элементов стиля охватывают весь текст, объединяют его и свидетельствуют о едином авторстве».

Исследование Эллиотт – очень сильное и утверждает единство Песни Песней.

Ряд современных анализов композиции Песни показывают наличие в ней симметрической или хиастической структуры. Мой собственный литературный анализ выявил двенадцать макроединств, маркируемых рефренами. Эти двенадцать разделов образуют изящную симметричную макроструктуру, которая включает обратный параллелизм (т. е. хиазм) и блочный параллелизм, а в кульминации находятся два стиха: A – B–CDEF – GG'–C' D' E' F'–B'–A'. Выглядит это следующим образом:

A. 1:2–2:7 Взаимная любовь

B. 2:8–17 Приход и уход

C. 3:1–5 Греза I: утрата и обретение

D. 3:6–11 Хвала жениху, I

E. 4:1–7 Хвала невесте, I

F. 4:8–15 Хвала невесте, II

G. 4:16 Зов невесты

G'. 5:1 Ответ жениха на зов; Божье одобрение

C'. 5:2–8 Греза II: обретение и утрата

D'. 5:9–6:3 Хвала жениху, II

E'. 6:4–12 Хвала невесте, III

F'. 7:1–10 Хвала невесте, IV

B'. 7:11–8:2 Приход и уход

A'. 8:3–14 Взаимная любовь

Сложная симметрия между частями пар, по-видимому, исключает возможность того, что редактор насобирал разные любовные стихи и придал им искусственную структуру. Более того, как мы увидим, вдобавок к общей симметрической макроструктуре, в Песни прослеживается и горизонтальная, линейная, квазиповествовательная структура. Без сомнения, такая сложная и многогранная композиция, как и другие вышеотмеченные факты, указывают на единство Песни Песней.

И эта единая Песнь славит гетеросексуальную любовь между вполне конкретными мужчиной и женщиной.

 

Моногамный брак

Третий аспект теологии сексуальности в Песни Песней – моногамность. О какой же паре идет речь? Мы задаемся этим вопросом не из чистой любознательности: он важен для понимания смысла. И ответ неразрывно связан с вопросом об авторстве, датировке и контексте. Поскольку в данном исследовании мы ориентируемся на каноническую форму Песни, уместно всерьез отнестись к надписанию в первом стихе: «Песнь Песней Соломона (ăšer lišlōmōh)». Скорее всего, имеется в виду Соломоново авторство. Глисон Арчер справедливо отмечает: «В иврите предлог lĕ («к») – единственный удобный способ указать на обладание или авторство, когда тот же автор мог написать много других книг». Даже критические ученые, которые регулярно считают надписание неисторичным, в целом соглашаются, что lĕ в Песн 1:1 естественнее всего понять как ламед авторства. В частности, Марвин Поуп: «Вероятнее всего, надписание приписывает авторство Соломону». Если ориентироваться на окончательную форму текста, мы не вправе сбрасывать со счета свидетельство самой Песни об авторе.

В пользу Соломонова авторства Песни (и ее датировки Х веком до н. э.) можно привести целый ряд доводов, основанных на внешних и внутренних свидетельствах. Отметим особенно следующие из них:

• шесть других упоминаний о Соломоне по имени в книге (1:5; 3:7, 9, 11; 8:11, 12);

• три упоминания о «царе» [1:4, 12 (СП 1:3, 11); 7:6];

• упоминания о царской свадьбе Соломона (3:7–11), имеющие параллель в свадьбе Соломона с дочерью фараона (3 Цар 3:1);

• историческое упоминание о 1005 песнях Соломона [3 Цар 5:12 (СП 4:32)] (было бы странно, если бы ни одна не сохранилась);

• историческое упоминание об обширных познаниях Соломона в естествознании [3 Цар 5:13 (СП 4:33)] [ибо в Песни мы находим изобилие флоры (21 разновидность растительной жизни) и фауны (15 видов животных)];

• упоминание о колесницах фараона (Песн 1:8), сообразное с фактом ввоза Соломоном лошадей из Египта (3 Цар 10:28);

• описания царской роскоши [например, Песн 1:12, 13 (СП 1:11, 12); 3:6, 9] и дорогих привозных продуктов (благовоний, золота, серебра, пурпура, слоновой кости, берилла и кедра), сообразные со сказочным богатством Соломона (3 Цар 10:14–23) и обширной торговлей (3 Цар 9:26–28);

• географические упоминания, которые соответствуют лишь временам неразделенного царства, особенно упоминание о прекрасном городе Тирца – значит, книга была написана «в узкий период истории, когда Тирца была значимой, но еще не относилась к враждебному государству… во времена Соломона»; при этом места на Севере и Юге упоминаются без дифференциации, а город Самария вообще не упоминается;

• обширные параллели с Притчами Соломона (например, Песн 4:5=Притч 5:19; 4:11=Притч 5:3; 4:14=Притч 7:17);

• обширные лексическое и синтаксическое сходство с Книгой Екклесиаста (в частности, изобилие относительного местоимения še), которую предание также приписывает Соломону;

• архаические грамматические и поэтические черты;

• обширные параллели с египетской любовной поэзией от XVIII до XII династии (1400–1070 годы до н. э.) – в плане тем, мотивов, ласковых слов, образов, лексики и использования надписаний (тогда как параллелей с поздней эллинистической поэзией мало, и они поверхностные).

Вопреки тому, что утверждалось еще несколько десятилетий назад, никакие серьезные стилистические и лексические данные не опровергают раннюю датировку книги. «Аргументы в пользу поздней датировки, исключающие Соломоново авторство, оказались в целом несостоятельными. Сейчас даже либерально-критическая наука говорит, что книга могла быть написана во времена Соломона». Роберт Альтер согласен: «Все гипотетические стилистические и лексические свидетельства в пользу поздней датировки допускают иное толкование. Вполне возможно, хотя и недоказуемо, что эти поэмы возникли еще в начале Первого Содружества (какие бы модификации они не претерпели впоследствии)». А если лингвистических препятствий не существует, то вышеназванные факты приводят к выводу о Соломоновом авторстве Песни Песней.

С принятием Соломонова авторства Песни (и ее датировки X веком до н. э.) становится убедительной и традиционная точка зрения, что любовная пара в Песни – царь Соломон и дочь фараона.

Соломон был большим любителем женщин (3 Цар 11:1–2), но Писание выделяет лишь одну из них: дочь фараона.

Важность дочери фараона подчеркивается ее пятикратным упоминание в повествовании 3‑й Книги Царств (3 Цар 3:1; 7:8; 9:16, 24; 11:1–2).

Единственное ясное упоминание о свадьбе Соломона в историческом повествовании – это упоминание о его женитьбе на дочери фараона (3 Цар 3:1).

Один и тот же глагольный корень (ḥtn) использован в описании свадьбы Соломона (3 Цар 3:1) и в Песн 3:6. По-видимому, перед нами интертекстуальная связь.

Согласно 3 Цар 3:1, Соломон «ввел (bô в гифиле. – Р. Д.) ее в город Давидов». В Песн 1:4 (СП 1:3) использовано то же самое слово, что образует интертекстуальную связь: «Царь ввел (bô в гифиле. – Р. Д.) меня в чертоги свои».

«Городом Давидовым» в 3 Цар 3:1 явно назван Иерусалим. Песнь содержит частые обмены репликами между невестой и «дочерями иерусалимскими» [например, 1:5 (СП 1:4); 2:7; 3:5, 11; 5:8, 16; 6:9; 8:4]. Тот факт, что «дочери иерусалимские» упоминаются как бы особняком от невесты, может означать, что сама невеста – не уроженка Иерусалима.

Соломон уподобляет возлюбленную «кобылице в колеснице фараоновой» [Песн 1:9 (СП 1:8)]. У дочери фараона это должно было вызвать знакомые по дому ассоциации. Налицо и еще одна интертекстуальная связь с 3 Цар 3:1.

Песн 7:2 намекает на царское происхождение невесты: ср. 7:2 («дщерь именитая», bat-nādîb) и упоминание о «дщери царя» (bat-melek) в Песни любви из псалма 45:14 (СП 44:14). Ведь этот псалом явно связан с Соломоном, как и Пс 72 (СП 71).

Песн 6:12 содержит загадочное упоминание о «колесницах моего знатного народа» (markĕbôt ammînādîb). Это вполне может подразумевать царское происхождение невесты и знаменитые египетские колесницы [ср. 1:9 (СП 1:8)].

Игра слов между именами Соломона и Суламиты, а также словом šālôm («мир») (Песн 7:1; 8:10–11) – все эти слова основаны на еврейском корне šlm – намекает на то, что женихом Суламиты является именно царь Соломон.

Таким образом, отождествление Суламиты с дочерью фараона – вовсе не «домыслы». Может быть, оно не стопроцентно надежное, но аргументы выглядят серьезными и убедительными.

Поскольку Соломон женился на дочери фараона в начале своего владычества, еще даже не построив свой дом и дом Господень (3 Цар 3:1; 7:8), Песнь уместнее датировать ранним периодом правления Соломона, когда он еще не впал в идолопоклонство и многоженство (3 Цар 11:1–8). Судя по рассказу в 3 Цар, брак с дочерью фараона был его первым браком: показательна не только хронология, но и описание строительных проектов. 3 Цар 7:7 описывает дом Соломона, а затем сообщает (7:8): «И в доме дочери фараоновой, которую взял за себя Соломон, он сделал такой же притвор». Согласно 3 Цар 9:24, «дочь фараонова перешла из города Давидова в свой дом, который построил для нее Соломон». Он явно строил два дома: один – себе, другой – своей единственной жене. Если на тот момент у него были другие жены, странно, что забота о них не упоминается. Пятикратное упоминание о дочери фараона в данном повествовании, при том, что о предыдущих женах не сказано ни слова, также наводит на мысль, что она была первой женой. Уместно вспомнить и параллельный отрывок в 2 Пар 8:11, где приведены слова Соломона, когда он привел домой дочь фараона: «Моя жена не должна жить в доме Давида, царя Израилева». И наконец, в контексте брака Соломона с дочерью фараона (3 Цар 3:1) рассказчик отмечает, что Соломон еще не отступил от заповедей и повелений Божьих: «И возлюбил Соломон ГОСПОДА, ходя по уставу Давида, отца своего; но и он приносил жертвы и курения на высотах» (3 Цар 3:3). Лишь в 3 Цар 11:1–2 будет сказано о многих других женах, которых Соломон, когда сердце его отвернулось от Бога, взял в нарушение заповеди. Песнь Песней подчеркивает, что в этот момент Суламита – единственная для Соломона. Само ее имя («Суламита» = «единственная Соломонова»; см. ниже) было бы неуместно, если бы здесь не было ничего уникального.

Писание не только подразумевает, что брак Соломона с дочерью фараона (которую я отождествляю с Суламитой из Песни Песней) – его первый брак. Как мы увидим, женщина в Песни была девственна на момент свадьбы (Песн 4:12). Таким образом, брак и сексуальная активность Соломона и Суламиты в Песни имели место в моногамных отношениях. Часто думают, что Соломон стал многоженцем еще в начале своего правления. На самом деле между Соломоном и женой юности его существовали долгие и моногамные брачные отношения. Как мы уже сказали, Соломон женился на дочери фараона до начала широких строительных проектов (3 Цар 3:1). Строительство Храма заняло семь лет (6:38), а строительство дома для себя и дома для дочери фараона – еще тринадцать лет (7:1). Значит, в общей сложности – двадцать лет (9:10) прошло, прежде чем он привел свою единственную жену, дочь фараона (Суламиту), в ее иерусалимский дом (9:24). Моногамный брак между Соломоном и Суламитой длился не менее двадцати лет, а возможно, и значительно дольше (в зависимости от того, в каком возрасте он женился на Суламите и в каком возрасте впал в многоженство, – текст не дает здесь ясной хронологии). Сказано лишь, что Соломон стал любить и брать в жены многих других женщин, и «во времена старости Соломона жены его склонили сердце его к иным богам» (11:1–4).

Как известно из рассказа о последующем полигамном отступничестве Соломона (11:1–8), под старость царь изменил тому, что описано в Песни. Однако пусть более мрачные реалии конца Давидова правления не отвлекают нас от идеала (и реалий начала его правления), изображенного в «повествовательной канве» Песни Песней. У Песни Песней – счастливая и моногамная литературная концовка.

Хотя есть веские основания считать возлюбленных Соломоном и дочерью фараона, теоретически не исключено, что перед нами все-таки отношения идеальной любовной пары. Однако даже если не отождествлять героев с Соломоном и дочерью фараона, в тексте имеется достаточно оснований для вывода о моногамном характере отношений. Гарретт, который считает, что речь идет об идеальной, а не исторической паре, подытоживает внутренние свидетельства в пользу данного вывода, а также его значение:

Эта любовь моногамна по своей природе. Женщина для мужчины – «сестра моя невеста» (например, 5:1). Она – цветок лилии, а все остальные женщины – колючки (Песн 2:2). Среди шестидесяти цариц, восьмидесяти наложниц и девиц без числа, «голубица моя» – совершенная и единственная (Песн 6:8–9; цифры представляют собой художественный прием, ибо мужчина не имеет в виду, что у него есть другие царицы, наложницы и девицы…). Для женщины мужчина – «возлюбленный мой», тот, «которого любит душа моя» [например, Песн 1:7 (СП 1:6); 5:10]. Он – яблоневое дерево, а остальные мужчины – лишь деревья в лесу (Песн 2:3). Он лучший из десяти тысяч мужчин (Песн 5:10). Более того, женщина возвещает: «Возлюбленный мой принадлежит мне, а я ему» (например, Песн 2:16). Считать все это «невинной ложью» и пустыми «ласковыми речами» (когда у мужчины есть несколько подруг и каждой он говорит, что она единственная), было бы вопиющим цинизмом. Песнь изображает идеальную и совершенную любовь. Эти идеальные возлюбленные говорят, что преданы друг другу без остатка, и мы должны верить, что говорят они искренне.

Помимо этой череды отрывков из Песни, говорящих в пользу моногамии, Гарретт упоминает три отрывка, свидетельствующих о моногамном (и брачном) характере отношений этих возлюбленных.

В Песн 2:7 (и параллельных отрывках 3:5 и 8:4) женщина по сути говорит девушкам: «Не вступайте в сексуальные отношения, пока для них не настанет правильное время… Женщина утверждает, что до брака следует хранить девственность».

Песн 3:6–11 описывает свадьбу. «Древние читатели сразу бы увидели это и поняли, что речь идет вовсе не о внебрачном сексе».

В Песн 8:6–7 «верность невесте отождествляется с верностью самой Премудрости». Женщина также призывает мужа: «Положи меня, как печать, на сердце твое, как перстень, на руку твою». Эти слова, «беззастенчиво собственнические и выражающие нежелание делиться», «исключают неверность и даже многоженство».

Подробнее о данных отрывках мы поговорим далее в этой главе и в главе 14.

 

Равенство полов без иерархии

Четвертый важный аспект теологии сексуальности в Песни Песней – важность равенства и взаимности между возлюбленными. Песнь «отражает чрезвычайно положительный и эгалитарный образ женщины и отношений женщины с мужчиной». Более того, справедливо говорит Отмар Кеель: «Нигде в Ветхом Завете равенство полов… не очевидно в такой степени, как в Песни Песней». Фиппс высказывается в сходном ключе и даже еще более решительно: «Нигде в древней литературе мы не находим аналогов такой восторженной взаимности». В плане эгалитаризма очень важен стих 2:16: «Возлюбленный мой принадлежит мне, а я ему». Этот рефрен повторяется в 6:3: «Я принадлежу возлюбленному моему, а возлюбленный мой – мне». И снова в 7:11: «Я принадлежу возлюбленному моему, и ко мне желание его». Ученые не упустили из виду значение этого трехкратного рефрена: «Любовь-эрос взаимна. Она ставит обоих партнеров на одну доску». Стих 7:11 «говорит об отношениях взаимных, о взаимной любви (с помощью той формулы, что и в 2:16 и 6:3). В Песни секс свободен от таких понятий, как контроль, власть и иерархия».

Эгалитаризм и взаимность прослеживаются во многом. На гендерную взаимность указывают – это показали современные исследователи – определенные литературные приемы. Пожалуй, самый очевидный из них: слова и действия возлюбленных перекликаются друг с другом. И здесь расхожий стереотип, согласно которому женщина должна играть пассивную и зависимую роль, разбивается. Например, женщина, подобно мужчине, изображена способной, независимой и уверенной в себе. Подобно мужчине, она зарабатывает деньги [1:6, 7 (СП 1:5, 6); ср. 6:11]. Даже после брака – в завершении Песни – она сохраняет деловую сноровку и инициативу: подобно Соломону, она владеет виноградником и в материальном плане не зависит целиком от мужа (8:11–12). Возлюбленные уподобляют глаза друг друга голубям (4:1; 5:12); оба горды и высоки как деревья (5:15; 7:8); оба сравнивают тела друг друга с произведениями искусства (5:14, 15а; 7:2б, 3а).

И в любви женщина не менее активна, чем мужчина. Она вводит его в чертоги любви (3:4), как и он вводит ее (1:4; 2:4). Она сексуально возбуждает его (8:5), как и он возбуждает ее (2:3–4; 5:2–5). Не только он о ней говорит ласковые слова, но и она о нем: «мой возлюбленный» (raātî/rē̜î, 5:2, 16), «ты прекрасна… ты прекрасен (hinnāk yāpâ/hinnĕkā yāpeh)» [1:15–16 (СП 1:14–15)]. В сходных выражениях описывают они красоту друг друга: например, глаза голубиные [1:15 (СП 1:14); 4:1; 5:12], «прекрасен… и любезен… прекрасна» [1:16 (СП 1:15); 7:2, 7], с уст каплет мед/мирра (4:11; 5:13). Перекликаются друг с другом целые разделы с хвалой красоте (4:1–16; 6:4–10; 7:2–10). Она зовет его в поле (7:12–14), и он зовет ее (2:10–14). В Песни, «где возлюбленные зовут друг друга, желание полностью взаимно. К обоим применяются образы, намекающие на нежность (лилии, голуби, серны), а также на силу и величественность (столбы, башни). В этой книге Библии женщина воистину равна мужчине».

Не является преувеличением следующая оценка взаимности ролей мужчины и женщины:

Во всей Песни едва ли найдется хоть одна мысль, хоть одна идея или хоть одно дело, которое не приписывается и мужчине, и женщине. И думают, и говорят, и делают возлюбленные одно и то же… Песни абсолютно чужды сексизм и гендерные стереотипы, столь частые в древней (да и современной) литературе. У героев общие роли и одинаковый статус. Для Песни Песней характерна гармония, а не доминация… В Песни никто из возлюбленных не подчинен другому, никто не играет подчиненную роль. И Песнь вращается вокруг них в равной мере. Оба – звезды, которые в центре внимания.

Дэвид Дорси изучил литературную композицию Песни и показал, что каждый из ее семи разделов акцентирует тему взаимности с помощью различных композиционных приемов: чередования речей, активных действий и приглашений, а также многочисленных соответствий взаимных признаний в любви.

Эти композиционные техники подчеркивают, что люди равно любят друг друга, равно восхищаются друг другом и равно готовы проявлять инициативу, звать и приглашать. Идеалу равенства и взаимности в романтической любви, на который намекает композиция (и содержание речей), практически нет аналога во всей литературе древнего Ближнего Востока. Тот мир был глубоко патриархальным, и его любовная лирика зачастую изображала мужчину «быком», а женщину – подчиненной ему. И в эту эпоху Песнь Песней поставила женщину удивительно высоко, возвестив о равенстве и радостной взаимности в браке.

Более того, словно бы с целью подчеркнуть равенство и взаимность, а также нарушение гендерных стереотипов, Песнь отводит женщине основную роль. Один ученый метко называет «доминацию и инициативу Возлюбленной самой удивительной особенностью Песни». Песнь начинается и заканчивается словами женщины [1:2–4а (СП 1:1–3а); 8:14]. Образ сада, олицетворяющего женщину, находится в центре Песни и подчеркивает ее ведущую роль. В диалоге с мужчиной женщина говорит почти в два раза больше. Женщина фактически цитирует некоторые его фразы (2:10–14; 5:2), тогда как мужчина нигде не повторяет ее слов. Только женщина общается с другими важными и второстепенными героями Песни. Именно женщина инициирует большую часть встреч с ее возлюбленным. В ходе этих встреч она снова и снова берет на себя инициативу. Ее призывы к любви наполнены особенной прямотой и силой (4:16; 7:13; 8:2). Большинство глаголов, стоящих в первом лице, относятся к женщине; только она использует (двенадцать раз) эмфатическое слово «я» (ănî); и только к ней применяется (семь раз) интроспективное понятие «душа» (nepeš). Лишь она ярко и уверенно высказывается о своей красоте и своем характере: «Черна я и красива» (1:5); «я – роза Саронская, лилия долин» (2:1); «я – стена, и сосцы у меня – как башни» (8:10). Только она приказывает стихиям: «Поднимись ветер с севера и принесись с юга, повей на сад мой!» (4:16). Суламита говорит мудрые вещи о любви (8:6–7; ср. 2:7; 3:5; 8:4). Одним словом, как указывали исследователи, Суламита обладает качествами, которых обычно в женщинах не видели: «Она уверенна и в отношениях берет на себя инициативу. В своем устремлении к любви она неустрашима и не боится, что ее неправильно поймут или осудят. Она ответственна в своих поступках. Она защищает своего возлюбленного и их любовь от любопытных взглядов посторонних».

Женщина также описана через образы, которые обычно ассоциировались с мужчинами. Кэрол Мейерс показала, что «Песнь содержит целый ряд образов и понятий, заимствованных из военной области, а значит, из мира мужчин. Без исключения эти понятия применяются к женщине… А поскольку воевали в древности почти исключительно мужчины, использование военных образов в Песни по отношению к женщине – неожиданный разрыв с обычной образностью и стереотипными гендерными ассоциациями». Мейерс также изучила сравнения из области фауны. Оказалось, что некоторым животным (голубю, серне) уподобляются в Песни и мужчина и женщина, но дикие животные (лев, леопард), с их дикими местами обитания, ассоциируются только с женщиной (4:8). «Ничто не может быть дальше от философии, что женщина – для кухни. Не соответствуют стереотипным женским качествам дикость, опасность, мощь, сила, агрессивность и другие яркие черты этих хищников». Есть и сочетание военной и животной метафорики: женщина уподоблена «кобылице в колеснице фараоновой» [1:9 (СП 1:8)]. Описана военная уловка: «Кобылица среди жеребцов в колеснице наносит урон эффективности войска. Женское начало обладает силой, способной уменьшить силу профессиональной армии». Кроме того, дважды женщина названа словом ăyummâ («грозная»): она «грозная как полки со знаменами» (6:4, 10).

Интересно, что в Песни женщина обладает не просто удивительной силой, но силой над мужчиной. Она пленяет (lbb в пиэле) его сердце одним взглядом очей (4:9). Ее очи смущают его, повергают в страх (rāhab в гифиле) (6:5). Удивительным образом царь – один из самых могущественных людей на земле – пленен (āsar в породе каль) ее локонами (7:6). Налицо «кардинальное изменение обычных гендерных стереотипов».

Вообще Песни присуща «гиноцентрическая тональность». Ведь немалую роль в развитии сюжета играют и «дщери Иерусалимские». Семи раз упоминаются матери (но не отцы) женщины и мужчины. В день бракосочетания царя увенчивает венцом именно мать (3:11). Более того, Песнь дважды упоминает «дом матери» (3:4; 8:2), но не дом отца. Это очень существенно и даже поразительно, если учесть, что в других местах Писания понятие «дом отца» играет важную роль.

Впрочем, акцент Песни на роль женщины/женщин не предполагает превосходства или господства женщины над мужчиной. Дело в другом: в обществе, где стереотипы и предрассудки отводили женщинам подчиненную и второстепенную роль, Песнь выправляет гендерный дисбаланс, подчеркивая достоинство женщины. Впрочем, женщина желает, чтобы мужчина «влек» ее за собою [1:4 (СП 1:3)]. Она как бы находится под защитной тенью возлюбленного. Например, она говорит: «Что яблоня между деревьями, то возлюбленный мой между юношами. В тени ее люблю я сидеть, и плоды ее сладки для гортани моей». Фрэнсис Лэнди хорошо объясняет смысл данного образа: «Яблоня здесь символизирует возлюбленного, мужскую половую функцию. Прямая и усладительная, она является яркой эротической метафорой. Яблоня дает питание и укрытие. Все это – традиционные мужские роли: любящий защитник и кормилец». Далее мотив мужчины-защитника продолжается: «Кто это восходит от пустыни, опираясь на своего возлюбленного?» (8:5). Возможно, в 8:2 описано, как муж «учит» жену плотской любви.

Подчеркивая женскую инициативу/силу и роль мужчины как защитника и кормильца, Песнь создает взвешенную картину полной взаимности и полного равенства, которую хорошо олицетворяет рефрен: «Возлюбленный мой принадлежит мне, а я ему» (2:16; ср. 6:3; 7:11). «Песнь упоминает многих женщин, но гендерную взаимность это не нарушает. Ни мужчина, ни женщина не имеет превосходства… В эротическом мире человеческих эмоций нет подчинения женщины мужчине». «Хотя феминистские авторы настаивают, что женский «голос» очень заметен, в Песни постоянно звучит и мужской голос, причем не менее сильно. Таким образом, Песнь не возвещает превосходство какого-либо пола, но славит взаимность и равенство».

Этот взвешенный ракурс на равенство полов не только противостоит искаженным гендерным стереотипам, но и прикровенно обличает взгляды и обряды культов плодородия, где женщина выступала в роли «смертоносной и колдовской богини, которую необходимо задабривать, умилостивлять, а в конечном счете терпеть». Лексика и метафорика Песни содержит любопытные параллели с культами плодородия, но женщина в ней не имеет божественных/колдовских сил, которые подчиняют мужчину или угрожают ему, лишают мужского начала. Она «не смертельная лунная богиня, а всего лишь симпатичная девушка… Обличение Песнью культа богинь плодородия едва заметно. Однако читая ее, читатель, сам того не замечая, начинает отвергать богиню. Сексуальное влечение устанавливается как чисто человеческая реальность». Уайтселл, которая исследовала сходства и различия между Песнью и мифами плодородия, заключает:

Песнь старается выправить дисбаланс между мужским и женским началом, свойственный мифологии. В Суламите есть черты, которые в мифах бывают у богинь, но она не ужасает, не несет в себе опасности. Похоть и промискуитет, столь характерные для богини, в Суламите исчезают и преобразуются в глубокое эмоциональное влечение к одному возлюбленному. И напротив, он выигрывает в достоинстве, стабильности и престиже, формально соответствуя мифологическому типажу. Результат: два человека, любящих друг друга и идеально подходящих друг другу.

Некоторые исследователи отмечают, что в Песни отступают божественные суды, прозвучавшие в Быт 3:16. Любовь между мужчиной и женщиной такова, что они словно возвращаются в райский сад. Неслучайна и аллюзия на тему «желания» (tĕšûqâ) в Эдеме – данное понятие встречается лишь в Быт 3:16 и Песн 7:11, указывая на желание сексуальное. В Песн 7:11, где содержится третье из прямых утверждений женщины о взаимности любви (ср. 2:16 и 6:3), Суламита восклицает: «Я принадлежу другу моему, и ко мне – желание (těšûqâ) его». Согласно Божьему приговору в Быт 3:16, желание (těšûqâ) женщины будет устремлено к мужу, и он будет «господствовать» (māšal) над ней (в смысле смиренного лидерства!) Теперь же все наоборот: мужчина испытывает «желание» (těšûqâ) к возлюбленной. Феминистки усматривают здесь отказ от злоупотребления мужской властью, якобы присущий Быт 3:16. На мой же взгляд, Песнь заново утверждает небесный идеал полного равенства («единоплотия») между мужем и женой, возвещенный в Быт 2:24. Это не обязательно означает, что Быт 3:16 перестает действовать. Песнь не отменяет устав в Быт 3:16, согласно которому, смиренное лидерство мужа может понадобиться для установления домашней гармонии. Однако Песнь показывает, что и после грехопадения мужчина и женщина могут обрести взаимную любовь, в которой отношения построены не по принципу главенства и покорности, а в соответствии с идеалом равенства (Быт 2:24).

Да, мы вернулись в Эдем. Возвращение к полной взаимности ознаменовано в именах возлюбленных. Как в райском саду муж и жена звались îš и iššâ (Быт 2:23) – имена сходные по звучанию и связанные в (народной) этимологии, – так в Песни имена возлюбленных снова созвучны: šĕlōmōh (Соломон) и šûlammît (Суламита = Соломоница). Взаимность между Соломоном и Суламитой напоминает фразу ēzer kĕnegdô в Быт 2:18: возлюбленные возвращаются в Эдем, как партнеры, равные и одинаково любящие друг друга.

 

Сексуальность и целостность

С мотивом взаимности/равенства тесно связан пятый аспект богословия сексуальности: понятие целостности. Оно подчеркивается «одной из ключевых тем Песни»: «присутствием и/или отсутствием возлюбленных друг для друга». Всюду в Песни возлюбленным важно быть рядом. Это видно из того, что они говорят и как льнут друг к другу: «О, если бы его левая рука была у меня под головой, а правая обнимала меня!» (Песн 2:6; 8:3). Еще более показательно чувство утраты и тревоги, которое охватывает их в разлуке. Уже в 1:7 (СП 1:6) мы видим тоску по возлюбленному: «Скажи мне, ты, которого любит душа моя, где пасешь ты?» Желание быть с любимым человеком видно и из того, как радуется женщина и как спешит к ней мужчина: «Голос возлюбленного моего! Вот, он идет, скачет по горам, прыгает по холмам» (2:8).

Мотив присутствия/отсутствия достигает кульминации в тех разделах (3:1–5; 5:2–8) симметричной макроструктуры Песни, которые касаются ночи/снов. Женщина взволнованно ищет возлюбленного:

В 3:1–4 с помощью различных литературных приемов автор подчеркивает стремление женщины быть с возлюбленным. Она четырежды (по разу в каждом стихе) повторяет фразу, выдающую глубокую эмоциональную привязанность к возлюбленному: ēt šeāhăbâ napšî («которого любит душа моя»). Три когортативных глагола и частица (nā), выражающая просьбу (стих 2), подчеркивают силу желания: «Я должна встать… я должна пойти… я должна искать». Более того, хотя и женщина, и стражи «обходят» (sābab) город (стихи 2–3), женщина использует интенсивную форму глагола (polel), а стражи описаны с помощью простой формы (каль): стражи лишь делают рутинную работу, женщина же изо всех сил пытается найти возлюбленного. Далее, через трехкратную игру слов с глаголом māṣā («находить») автор поддерживает напряжение и сильнее акцентирует мотив присутствия/отсутствия: женщина ищет возлюбленного, но не находит (стих 2); вместо этого ее находят стражи (стих 3); наконец, она находит того, кого любит ее душа (стих 4). Найдя возлюбленного, она хватается за него (āḥaz) и не дает ему уйти/ускользнуть (rāpâ в гифиле).

Некоторые литературные приемы Песн 5:2–8 напоминают приемы в 3:1–4, но пыл подчеркивается смелыми действиями и словами мужчины, а также чувствами женщины, которая желает присутствия возлюбленного. В 5:2 мужчина «стучится» (dôpēq – причастие породы каль). В других местах Писания еврейский глагол dāpaq обозначает действие сильное и энергичное (ср. Быт 33:13; Суд 19:22). Значит, мужчина не просто застенчиво постучался. Он просит ее «отворить» и обращается к ней с удивительно ласковыми словами: «Сестра моя, возлюбленная моя, голубица моя, чистая моя!» Его сердце переполнено нежностью к ней. И она описывает свою тоску по нему: ее внутреннее существо жаждет его (Песн 5:4), а душа трепещет до обморока (стих 6); она «изнемогает от любви» (стих 8). Она столь активно и даже неистово ищет возлюбленного, что стражи, видимо, принимают ее за блудницу и пытаются изолировать (стих 7). Она умоляет спутниц, чтобы они сказали ее возлюбленному, как скучает она по нему, если они найдут его (стих 8). Вопрос дочерей иерусалимских о ее возлюбленном (стих 9) вызывает в ней waṣf, восторженную хвалу его красоте (стихи 10–16).

Пословица гласит, что «от разлуки любовь горячей». И в Песни мотив отсутствия усиливает смысл присутствия. Как и в Эдемском саду, возлюбленные нужны друг другу, чтобы составлять единое целое. Каждый из них – личность, причем личность одаренная, самостоятельная и независимая. Но в то же время они стали «кость от кости» друг другу и «плоть от плоти» (ср. Быт 2:23). Они не «душат» своей любовью. Они соединены в единое целое, но и сохранили индивидуальность. Они зависимы – и вместе с тем независимы. Они едины, но признают и принимают инаковость друг друга.

Это парадоксальное сочетание целостности и индивидуальности отражено в кульминационном призыве, который Суламита обращает к Соломону: «Положи меня, как печать, на сердце твое, как перстень, на руку твою» (8:6). Печать на сердце/руку подчеркивает единение возлюбленных, а сочетание повеления женщины («положи меня») с зависимой функцией печати на сердце/руке ее возлюбленного опять-таки отражает парадокс «зависимой независимости».

«Положи меня»: сказано требовательно и решительно, но и беззащитно. В Песни много неоднозначности с тем, как герои воспринимают себя и свою индивидуальность, и здесь – самая лаконичная из подобных формулировок. Женщина повелевает, но и полностью зависима; она хочет быть «печатью», орудием своего возлюбленного. Ее слова полны независимости, но она желает стать частью его… Печать – знак идентичности. С ее помощью люди ведут свои дела. Таким образом, женщина словно «отпечатана» на сердце возлюбленного, на его чувствах и мыслях – как его идентичность. Она руководит его отношениями с миром. Более глубокого единения невозможно и представить.

Мотив целостности в Песни состоит не только в том, что возлюбленные жаждут быть вместе и быть единым целым. Налицо целостная/холистическая концепция человека как существа сексуального. Песнь «во многом представляет собой обличение… дуализма души и тела, часто свойственного не только народной ментальности, но и кругам утонченным». Сексуальность – это не только секс. Она включает всего человека: его физическую и чувственную, эмоциональную и духовную сторону. В Песни «каждое человеческое удовольствие сочетает физические, эмоциональные и духовные способности, которые в равной мере стимулируют друг друга».

Физическая привлекательность – это привлекательность всего тела, а не только половых органов. Герои описывают, как хорош каждый из них с ног до головы (5:10–16; 7:2–9). Задействованы все чувства. В библейской поэзии «лишь здесь повествуется о буйном наслаждении любовью через все пять чувств». Задействованы эмоции: как мы уже сказали, женщина «изнемогает от любви» (2:5; 5:8), ее «внутренность» взволновалась от возлюбленного (5:4); ее душа теряет сознание от любви к нему (5:6). И сердце Соломона пленено. Ее очи волнуют его (4:9; 6:5). К ней устремлено его сильное эмоциональное желание (tĕšûqâ) (7:11).

Взаимные описания красоты (в waṣfs и в Песни) касаются не одной лишь физической красоты. Современные исследования показали, что местами метафоры передают не только внешний вид или общий эмоциональный настрой, но и основные (и похвальные) нравственные качества возлюбленных. Вопрос о том, насколько сравнения в waṣfs говорят о нравственных качествах, помимо внешнего вида или эмоций, остается дискуссионным. Однако я пришел к убеждению, что как минимум некоторые метафоры и сравнения в похвалах телу «явно имеют репрезентационную интенцию». Вердикт о том, имеется ли в виду преимущественно внешний облик (формы, цвет и т. д.), эмоциональное чувство (эротическая радость, благоговение, восторг) или динамика (функция и сила символа), надо выносить в каждом случае отдельно. Кеель убедительно доказывает, что зачастую смысл сравнения в метафорах состоит не столько в форме, сколько в функции и силе символа. Он дает и полезную методологию («модель концентрического круга») для понимания смысла.

Например, образ военной башни/крепости при описании жен-щины (4:4; 7:5; 8:10) указывает не только на силу и красоту женщины, но и на «недоступность и гордость, чистоту и девственность… гордую недоступность чистой девственницы». Аналогичным образом на «недоступность женщины» намекает образ гор (4:8; ср. 2:14). Образ голубицы (1:15; 2:14; 4:1; 5:2, 12; 6:9) в одних отрывках Песни имеет в виду, прежде всего, цвет или форму глаз (или искорку во взгляде), но в других – такие духовные качества, как «невинность, нравственную чистоту и непорочность». Эти примеры показывают, что герои Песни не только увлечены телами друг друга, но их любовь охватывает личность целиком. Они не только «возлюбленные» (dôdîm), но и «друзья» (rēîm) (5:1, 16).

Женщина говорит: «Имя (šēm) твое – как разлитое миро» [1:3 (СП 1:2)]. Эти слова подразумевают «привлекательность всей личности ее возлюбленного». Аналогичным образом все существо женщины – в том числе ее физическая красота и нравственное достоинство – побуждает Соломона назвать ее «несущей мир» (8:10). Она описана как физически и нравственно «совершенная» (tam), «безупречная» (bārâ) (6:9; 5:2). Во «всей» ней (kullāk) «нет пятна» (ên mûm) (4:7).

То, что влекло Суламиту к Соломону, – не одна лишь ее личная красота, но ее красота, оживленная и возвышенная благородством души. Она – образец верности, естественной простоты, непритязательной скромности, нравственной чистоты и нелукавого благоразумия – полевая лилия, одетая лучше, чем Соломон во всей славе своей. Мы не поймем Песнь Песней, доколе не поймем, что она повествует не только о внешней красоте Суламиты, но и о тех замечательных качествах, которые делают ее идеалом всего нежного и благородного в женщине.

Целостный подход к сексуальности в Песни не только включает приятные и положительные аспекты любви, но и учитывает негативный опыт: потенциальные и реальные трудности, разочарования, боль и страдания. Герои видят, что против их любви действуют разные силы: разгневанные братья [1:6 (СП 1:5)], «лисенята, которые портят виноградники» (2:15), «большие воды» и «реки» (8:7). Есть понимание, что любовь может стать неуправляемой (2:7; 3:5; 8:4) и разрушительной (8:6). Женщина в Песни видит во сне не только желанную любовь, но и попытку изнасилования (5:7). Сказано не только об удовольствии, но и о страдании: боли неуверенности и унижения [1:6–7 (СП 1:5–6)], боли томления и страха быть отвергнутым (3:1–4), боли конфликта и разделения (5:2–8). Однако «глубокому реализму» сопутствует «библейский идеализм»: уверенность, что любовь одолеет все трудности и вызовы. «Большие воды не могут потушить любви, и реки не зальют ее» (8:7).

Мотив целостности также включает солидарность с более широким кругом семьи и друзей. В отличие от незаконной любви, описанной в седьмой главе Книги Притчей (где секс враждебен домашнему очагу), в Песни любовные взаимоотношения укрепляются семейными узами. Как показал Гроссберг, «для роли членов семьи в целом характерны приятие и одобрение». Мы уже отметили широкий круг отрывков, упоминающих позитивную связь между героями и их матерями. Песнь признает и другие родственные узы: братья – властные [1:6 (СП 1:5)], но упомянуты в положительном смысле (8:1–2) и отличаются заботливостью (8:8–9), – возможно, берут на себя роль отсутствующего отца (который нигде не упомянут). Поддержка идет и со стороны друзей главных героев. «На всем протяжении Песни Эрос дает открытость; любовь между двумя принимает любовь и дружбу многих».

Пожалуй, лучше всего обыгрывается мотив целостности через игру слов, имеющих корень šlm: Соломон (по-еврейски «Шломо»), Суламита (по-еврейски «Шуламит») и «мир» (по-еврейски šālôm) [1:1, 5 (СП 1:2, 4); 3:7, 9, 11; 7:1; 8:10–12]. Эта игра подчеркивает не только взаимность/равенство главных героев (см. выше), но и целостный šālôm. Сексуальная любовь в Песни имеет самое прямое отношение к šālôm, то есть «полному миру и процветанию в теле, уме и душе».

 

Сексуальность и исключительность

В каком-то смысле эрос в Песни Песней инклюзивен: открыт к дружбе многих людей. Вместе с тем – и здесь перед нами шестой аспект теологии сексуальности – идеальная сексуальная любовь означает отношения, в которых нет третьих лиц. Симфония полов воплощает замысел Божий, обозначенный в Быт 2:24.

Как в Быт 2 мужчина «уходит» – в сексуальных отношениях он свободен от всех посторонних вмешательств, – так и в Песни возлюбленные свободны от предварительных родительских договоренностей и политических обещаний. Они просто любят друг друга. Они свободны для спонтанного развития интимной дружбы. Свободные от посторонних помех, люди могут радоваться физической красоте и благородным качествам друг друга.

«Поэтому оставит человек…». Это относится и к свободе от любых других амурных уз: в любви мужчины и женщины нет никого третьего. Отметим здесь несколько особенностей Песни.

Мужчина называет возлюбленную «единственной» (aḥat hî) (6:9) и «лилией (лотосом? – Р. Д.) между тернами (т. е. между другими женщинами. – Р. Д.)» (2:2).

Суламита говорит: «Что яблоня между деревьями, то возлюбленный мой между юношами» (2:3).

Не только о взаимности, но и об исключительности свидетельствуют слова Суламиты: «Возлюбленный мой принадлежит мне, а я ему» (2:16); «я принадлежу возлюбленному моему, а возлюбленный мой – мне» (6:3); «я принадлежу другу моему, и ко мне желание его» (7:11). Относительно последнего отрывка (а также в связи с 2:16 и 6:3) Гарретт замечает: «Они принадлежат друг другу, и больше никому».

Образы военных стен и башен (4:4; 7:5; 8:10) и гор (2:14; 4:8) подчеркивают недоступность женщины для всех, кроме возлюбленного.

Она «сберегла» (ṣāpan) лишь для него одного старые и новые «плоды» (7:14).

Призыв Суламиты в 8:6 отражает не только «зависимую независимость» (см. выше), но и исключительность. «Положи меня, как печать, на сердце твое…» Гарретт: «Она становится печатью на теле и сознании мужа. А это значит, она обладает им и требует от него полной верности. Да, их соединяют узы любви. Однако ее слова – беззастенчиво собственнические и выражают нежелание делиться». Этот акцент на стопроцентную верность связан и с моногамностью брачного союза, о которой мы говорили выше.

 

Сексуальность и постоянство

Седьмой аспект теологии сексуальности состоит в постоянстве отношений. Как в Книге Бытия мужчина и женщина «прилепляются» друг к другу в брачном завете, так Песнь Песней увенчивается обрядом бракосочетания. Хиастическая композиция Песни содержит симметрию, сосредоточенную на описании царской свадьбы Соломона. Песн 3:6–11 явно изображает свадебную процессию Соломона «в день бракосочетания его» (3:11). Последующий отрывок (4:1–5:1), видимо, касается свадебной церемонии как таковой. Лишь в этом разделе Песни Соломон называет Суламиту «невестой» (kallâ, 4:8–12; 5:1). Жених также публично хвалит свою невесту, что напоминает арабские waṣfs на деревенских свадьбах и в современной Сирии.

А затем идут два стиха, которые занимают центральное место в симметрической композиции Песни (4:16; 5:1). Едва ли можно считать случайным, что они находятся точно в середине книги: и перед ними, и после них – по 111 стихов. Они содержат самые тонкие и изысканные литературные приемы во всей Песни, воплощая в себе всю ее макроструктуру. Многие толкователи обращали на них внимание. Например, красноречиво пишет Ши: «Как два блистательных пика, увенчивающие горы-близнецы, в самом центре Песни возвышаются два коротких отрывка – 4:16 и 5:1». И Гарретт замечает: «Данный момент (описанный в 4:16–5:1. – Р. Д.) составляет кульминацию всей книги… В композиции Песни – это центр и крещендо». Эти два стиха можно уподобить современному обмену брачными обетами, – или же они говорят о полном единении на брачном ложе в брачных покоях. Жених сравнил свою невесту с садом (4:12, 15); теперь же невеста зовет жениха прийти и вкусить плодов ее (теперь – и его!) сада (4:16); жених откликается на зов (5:1).

Брачный договор утвержден. Жених и невеста могут «испить» сексуальной любви, и некий голос высказывает свое одобрение (5:1д). Комментаторы ломают голову над тем, кому принадлежит этот голос в самом центре Песни. Может быть, жених зовет гостей присоединиться к брачному пиру? Однако этого не может быть, поскольку слова rēîm («друзья») и dôdîm («возлюбленные»), использованные в 5:1д, в других местах Песни обозначают именно главных героев. Если и здесь они относятся к главным героям, то фраза не принадлежит ни жениху, ни невесте. Судя по всему, в кульминационный момент Песни «всеведущий» рассказчик/поэт обретает некую божественную власть, произнося благословение на брак мужчины и женщины. И как упоминание о Яхве содержится в другом ключевом отрывке Песни (8:6–7; см. ниже), голос в 5:1д, скорее всего, принадлежит самому Яхве. Всевышний благословляет этот брак, как благословил в Эдеме Адама и Еву. На свадебной церемонии лишь одному Яхве принадлежит власть объявить людей мужем и женой. И в брачную ночь лишь Яхве – незримый свидетель, благословляющий их соединение в единую плоть.

Важно понимать публичный характер бракосочетания. Главные герои празднуют свадьбу не где-то в углу, а на виду у всех. Есть слуги и свидетели – и у невесты (3:11), и у жениха (3:7). В событиях участвует семья (3:11). Брак публично утверждается самим Богом (5:1). Тем самым Песнь возвещает социальную значимость брака.

Отношения, возникшие у наших двух возлюбленных, не «сугубо личные». С библейской точки зрения то, как человек распоряжается своей сексуальностью, не его лишь частное дело. Здесь есть важный социальный подтекст. Согласно Библии если человек отдает себя возлюбленному – как сделали эти двое, – у каждого из них меняются отношения и со всем остальным человечеством».

В Быт 2:24 «прилепиться» значило не только официально вступить в брак, но и установить глубочайшую внутреннюю взаимосвязь. Мы видим это и в Песни. В отличие от египетской любовной лирики, где возлюбленные подчас изменяли друг другу, в Песни показаны верность и преданность партнеров (3:1–5; ср. 2:16; 6:3), прочность их любви. Описание союза Соломона и Суламиты, подобно глаголу dābaq, говорит о постоянном притяжении, которое носит не только сексуальный характер, и сообщает смысл их союзу. Постоянство брачного союза имеет в виду Суламита в своем призыве к Соломону, и о нем же говорит речение, которое составляет важнейший момент Песни (8:6–7): «Положи меня, как печать, на сердце твое, как перстень, на руку твою. Ибо любовь крепка как смерть; пылкая любовь (qinâ) – непреклонна (qāšeh) как Шеол….Большие воды не могут потушить любви, и реки не зальют ее». Печать – чрезвычайно ценный, драгоценный предмет, который ее носитель всегда имел при себе. Суламита хочет быть всегда на сердце возлюбленного (средоточии его чувств) и его руке (средоточии его силы). И как смерть не отпускает назад тех, кого востребовала себе, так возлюбленные обладают друг другом вечно. Как Шеол не желает отдавать мертвых, так пылкая любовь, ревностная любовь – да, ревностная! – никогда не откажется от возлюбленного. Возможно, этот стих также имеет в виду ситуацию, когда печать в буквальном смысле налагается на сердце/руку, знаменуя нерасторжимость, которую не могут одолеть силы смерти, Шеола, вселенские воды. Карр точно резюмирует этот аспект вечной верности: «Песнь воспевает человеческую сексуальность как богоданный факт жизни, которым следует наслаждаться в рамках постоянных и прочных отношений. Это не мимолетная вспышка чувств. Песнь утверждает полную отдачу себя возлюбленному, постоянную и радостную ответственность».

 

Сексуальность и интимность

Восьмой аспект теологии сексуальности в Песни связан с интимными отношениями. Как в Быт 2:24 «единая плоть» следует за «прилеплением», так в Песни сексуальная связь осуществляется лишь в браке. Некоторые ученые думают иначе, но не учитывают всерьез единство Песни и свидетельство жениха о невесте. Как мы уже сказали, в ходе брачной церемонии Соломон уподобляет невесту саду. Более того, она есть запертый сад: «Запертый сад – сестра моя, невеста, заключенный колодезь, запечатанный источник» (4:12). Большинство современных толкователей согласны, что «запертый сад обозначает девство», и доводы в пользу такого понимания убедительны. А если так и если Песнь представляет собой единство, то на свадьбе жених говорит, что его невеста все еще девственна. Данная деталь важна для понимания кульминационного момента церемонии и всей Песни (4:16; 5:1): жених зовет девственную невесту «стать единой плотью», и она откликается. Недвусмысленная весть: сексуальный союз мужчины и женщины должен осуществляться лишь после заключения брака.

Центральная часть Песни, с ее описанием женитьбы Соломона на своей девственной невесте, имеет важное значение для понимания предыдущих и последующих отрывков. О симметричной литературной макроструктуре Песни мы уже говорили. Однако похоже, что богодухновенный поэт придал Песни и линейную структуру. Сторонники «драматической» теории – ее предлагал еще Ориген, особенную популярность она имела в XVIII–XIX веках, а некоторые представители есть и в наши дни – пытаются доказать, что Песнь представляет собой полноценную театральную драму, состоящую из нескольких актов. В наши дни сторонников этой теории почти не осталось. На древнем Ближнем Востоке времен Соломона мы не находим текстов, которые можно было бы считать прообразом современной драмы. Да и в самой Песни ни из чего не видно, что она написана для театральной постановки. Тем не менее ряд современных ученых предлагают модифицированную версию теории: Песнь – не полновесная драма, но все же драматична и могла использоваться в античности как своего рода драматическая поэма или песня с несколькими голосами.

Некоторые современные ученые также отмечают наличие в различных разделах Песни «повествовательного развития». Было показано, что «нарративность – основная особенность в ряде отрывков», и «есть отрывки, в которых всякая видимость семантической эквивалентности между версетами снимается ради нарративной конкатенации от версета к версету и от строки к строке». Манро прослеживает нарративность в поэтической образности Песни, особенно в связи с образами виноградника, сада, воды и царского двора. Майкл Фокс констатирует наличие в Песни «повествовательной канвы». Гарретт говорит в этой связи о «квазирассказе».

Майкл Гулдер полагает, что вся Песнь состоит из «полупоследовательности, в которой каждая сцена перетекает в последующую». Он понимает сюжет следующим образом:

• события до брака: 1:2[СП 1:1] – 3:5;

• свадьба и первая брачная ночь: 3:6–5:1;

• события после свадьбы: 5:2–8:14.

У Кинлоу мы находим сходный подход с трехчастной последовательностью:

• ухаживание: 1:2[СП 1:1] – 3:5;

• свадьба: 3:6–5:1;

• любовь в браке: 5:2–8:7.

Крейг Гликман дает более сложную хронологическую последовательность:

• ухаживание: 1:2[СП 1:1] – 3:5;

• свадебная процессия (3:6–11);

• брачная ночь (4:1–5:1)

• брачный конфликт и его разрешение (5:2–7:1);

• зрелость брака (7:2–8:4);

• эпилог (8:5–14).

Некоторые экзегеты согласились с тезисом Гликмана о таком развитии сюжета.

На мой взгляд, вопреки мнению Делича и ряда других комментаторов, Песнь не является полновесной драмой, состоящей из последовательных актов и сцен. Однако Гулдер, Кинлоу и другие справедливо усматривают в Песни трехчастный сюжет – только ему сопутствует симметричная литературная композиция. Если вглядеться в соответствующие пары и перекликающиеся рефрены симметричной структуры, окружающей центральные разделы со свадьбой (3:6–5:1), можно увидеть дополнительные указания на линейное развитие.

До свадьбы сексуальные образы носят более сдержанный характер, и секса как такового нет. После свадьбы они становятся интенсивнее, и есть много указаний на сексуальную близость. Например, в разделах A и B [1:2(СП 1:1) – 2:7 и 2:8–17] свадьбы еще не было, и женщина хочет – видимо, еще не имея в реальности – поцелуев [1:2 (СП 1:1)], объятий (2:6) и того, чтобы возлюбленный пребывал у грудей ее (1:12); сексуальная связь отсутствует. В разделах B' (7:11–8:2) и A' (8:3–14) эротический опыт (реальный и желаемый) усиливается. Здесь уже упомянуто ласкание грудей (7:8–9) и есть много намеков на сексуальную близость: «Там я окажу ласки (dôdîm) мои тебе» (7:13); «…всякие превосходные плоды, новые и старые, которые сберегла я для тебя» (7:14); «…поила бы тебя ароматным вином, соком гранатовых яблок моих» (8:2).

Парные картины пребывания на природе (разделы B и B') создают еще одну последовательность в сексуальных отношениях:

2:8–14 (до свадьбы): отношения дружеские и сдержанные (он хочет видеть и слышать ее);

7:13–14 (после свадьбы): многочисленные намеки на сексуальную связь.

А вот другой пример из данных разделов. Суламита говорит возлюбленному: «Возвратись, будь подобен серне или молодому оленю на расселинах гор». Образ «гор» здесь намекает на женскую грудь. В аналогичном рефрене в конце Песни (8:14) грудью дело не ограничивается: «Беги… будь подобен серне или молодому оленю на горах бальзамических (имеется в виду все ее тело. – Р. Д.)!» Почему же в 2:17 ласки более скромные? Гулдер: это «сделано сознательно, ибо партнеры еще не женаты: петтинг – да, жесткий петтинг – нет». И Гарретт замечает, что первый из отрывков «содержит приглашение. Из текста не следует, что сексуальная связь между возлюбленными уже состоялась». Но в отличие от 2:17, в 8:14, где речь идет уже о супругах, «всякая сдержанность отброшена».

Показательны и парные разделы со снами: C (3:1–5) и C' (5:2–8). Опять же эротический элемент усиливается, знаменуя развитие отношений.

Сон первый: женщина хочет удержать возлюбленного, чтобы он не уходил (3:4).

Сон второй: муж приходит ночью в ее спальню, явно для занятия любовью (5:2). Возможно, в описании сна есть двусмысленности с сексуальным подтекстом.

Далее – разделы D (3:6–11) и D' (5:9–6:3), посвященные хвале жениху. Опять же мы видим усиление. В первом случае тело Соломона даже не упомянуто: упомянут лишь его паланкин. Напротив, во втором случае женщина подробно описывает его тело с головы до ног, причем в том числе, видимо, и гениталии (5:14).

И наконец – хвалы невесте [разделы EF (4:1–7 и 8–15) и E'F' (6:4–12 и 7:1–10)].

До свадьбы. Жених описывает невесту с головы до груди (4:1–6), отмечая ее девственность (4:12).

После свадьбы. Хвала носит гораздо более эротический характер (особенно в 7:2–10), касаясь всего ее тела. Значительная часть описания сосредоточена на области гениталий (7:2–3) и груди (7:4, 8–9).

Одним словом, перед нами явная динамика: сначала описание носит более сдержанный характер, затем, после свадьбы – более откровенный и эротический.

Кроме того, создается впечатление, что по ходу сюжета отношения внутри пары становятся более близкими. Например, во время ухаживания [1:2 (СП 1:1) – 3:5] возлюбленные живут порознь, а после брачной ночи (4:1–5:1) – вместе (5:2–7; 7:12–14).

Возьмем еще один пример: рефрен, описывающий взаимность (2:16; 6:3; 7:11). Мы видим, что Суламита все сильнее чувствует надежность в отношениях. В первом случае она начинает с того, что она обладает возлюбленным: «Возлюбленный мой принадлежит мне, а я ему» (2:16). Во втором случае последовательность меняется, и женщина начинает с того, что он обладает ею: «Я принадлежу возлюбленному моему, а возлюбленный мой – мне» (6:3). По-видимому, ощущение надежности у нее увеличилось. В третьем случае женщина не только начинает с того, что он обладает ею, но и упоминает о его желании к ней, – о своем же обладании им вовсе не говорит! «Я принадлежу другу моему, и ко мне желание его» (7:11). По ходу дела «она потеряла себя в нем и тем самым обрела себя».

Гарретт комментирует смену метафоры в 6:4–10 по сравнению с 4:1–15. В 4:1–15 женщина – высоко на горе, с львами и барсами; она уподоблена запертому саду (олицетворение девственности). В 6:4–10 образы носят более грандиозный характер: великие города, небесная свита – после свадьбы невеста еще больше внушает трепет! Гарретт также четко резюмирует динамику первой половины Песни, показывая, что женщина последовательно изображается девственной, и до 4:16–5:1 нет ни намека на сексуальную близость.

Ни из чего не видно, что она утратила девственность до 4:16–5:1. Сначала женщина воспевает свою тоску по возлюбленному [1:2–8 (СП 1:1–7)]. Затем женщина и мужчина воспевают свою любовь друг к другу [1:9 (СП 1:8) – 2:7]. Образы носят эротический характер: например, мужчина уподобляется мирровому пучку между грудей возлюбленной [1:13 (СП 1:12)]. Однако о сексуальной близости не сказано. Песн 2:8–17 содержит зов, и желание сексуального удовлетворения очевидно, но опять-таки нет указаний на реализацию этого желания. В Песн 3:1–4:15 начинаются «ночные свадебные песни», которые непосредственно переходят в описание близости (4:16–5:1). Одним словом, отрывок 1:2 [СП 1:1] – 4:15 наполнен сексуальным ожиданием, а потому ясно дает понять, что секса как такового еще не было.

Как мы уже сказали, в отличие от первой половины Песни (до 4:15), центральные стихи (4:16–5:1) повествуют о наступлении физической близости. Об этом же говорится и на всем протяжении второй половины Песни.

Делич, а за ним в недавнее время Джозеф Диллоу, Дэниэл Экин и другие исследователи убедительно (и гораздо детальнее, чем Кинлоу) показали, что Песнь содержит серию размышлений, охватывающих исторический спектр взаимоотношений между Соломоном и Суламитой: первую вспышку дружбы и любви, ухаживание, свадьбу и даже совместную супружескую жизнь. Правда, Делич напрасно сделал акцент на драматический характер Песни (шесть актов, по две сцены в каждой), предложил не вполне удачную композицию некоторых разделов Песни, а также ошибочно понял отдельные детали. Однако его общий анализ исторической последовательности и базового «сюжета» книги следует признать здравым. Диллоу и другие авторы показали, насколько такой подход делает из Песни «библейское руководст-во к супружеской любви», причем с практическими богословскими указаниями для каждого этапа отношений!

В разговоре о «единоплотии» мы уже неоднократно останавливались на мотиве близости. Брачные и семейные консультанты Говард и Шарлотта Клайнбеллы в своем классическом исследовании выделили больше десятка видов близости в браке. Интересно сравнить их список с Песнью Песней. Судя по всему, Соломон и Суламита испытали все виды близости в своей любви!

1. Физическая/сексуальная близость: возлюбленные целуются [1:2 (СП 1:1); 8:1], гладят друг друга (2:6; 8:3), обнимаются (3:4), флиртуют глазами (4:9; 6:5), ласкают (2:17; 7:8–9), прижимаются друг к другу (8:5). Сказано о сексуальном возбуждении (8:2) и сексуальной связи (4:16; 5:1; 7:13–14; 8:2, плюс возможные намеки, о которых см. главу 14). Есть и другие прикровенные указания на близость (2:3–4, 16; 3:4; 4:5; 6:2–3; 7:10; 8:5).

2. Эмоциональная близость: «изнемогаю от любви» (2:5; 5:8); сердце пленено и взволновано (4:9; 6:5); все внутреннее существо жаждет возлюбленного (5:4); любовный обморок (5:6); сильное эмоциональное желание (tĕšûqâ) (7:11).

3. Интеллектуальная близость: дружба [rēa, «друг» (5:1, 16); rayâ, «спутница» (1:9, 15 [СП 1:8, 14]; 2:2, 10, 13; 4:1, 7; 5:6; 6:4)]; речения мудрости (8:6–7).

4. Эстетическая близость: многочисленные упоминания о красоте (yāpâ или yāpeh) [1:8, 15 дважды, 16 (1:7, 14, 15); 2:10, 13; 4:1 дважды, 7, 10; 5:9; 6:1, 4, 10; 7:2, 7]; эстетические встречи с природой (2:10–13; 6:11; 7:12–14).

5. Творческая близость: сооружение царского паланкина (3:9–10), совместное пение (предполагается в 2:12).

6. Реакреационная близость: общение (2:3–4), посещение природы [1:16–17 (СП 1:15–16); 2:10–14; 7:12–14]; предложение побегать [1:4 (СП 1:3)] и другие упоминания о физической активности (2:8, 17; 4:6; 8:14); отдых на природе (4:8; 8:5).

7. Рабочая близость: пастушество [1:7–8 (СП 1:6–7)], виноградарство [1:6 (СП 1:5); 8:11–12], изготовление украшений [1:10 (СП 1:9)].

8. Кризисная близость: нападение ночных стражей (5:7–8), «большие воды» и «реки» (8:6–7).

9. Конфликтная близость: тема присутствия/отсутствия в двух снах (3:1–4; 5:2–8), «лисенята, которые портят виноградники» (2:15).

10. Близость в обязательствах: верность друг другу (2:16; 6:3; 7:11) и приготовление к браку (3:6–11).

11. Духовная близость (общий смысл жизни): речения мудрости о любви и смысле жизни (8:6–7).

12. Коммуникативная близость: активные диалоги между мужчиной и женщиной на всем протяжении Песни.

О физической/сексуальной близости главных героев мы поговорим в главе 14, при обсуждении целостной и святой красоты сексуальности. А пока лишь отметим, как чувство близости в Песни усиливается различными поэтическими приемами. Эти приемы создают иллюзию непосредственности, впечатление, что события не просто случились когда-то, а идут в настоящем, разворачиваются перед глазами читателя… Словно у нас на глазах возлюбленные обретают блаженство… Зов к любви – выраженный с помощью грамматических императивов, юссивов и когортативов – придает ситуации актуальность… Вкупе с императивами, вокативы усиливают ощущение присутствия возлюбленного в момент высказывания… Настоящий момент также хорошо передают причастия… Влюбленные без помех передвигаются по поэтическому ландшафту – виноградники, сады, дворцы, дома, скалы, пустыни, Ливан – находя удовольствие всюду, где появляются.

По мнению Клайнбеллов, коммуникативная близость – источник всякой другой близости. В связи с этим стоит отметить, что Песнь наполнена диалогом. Было показано, что эта особенность «глубоко отличает» Песнь от древнегипетской любовной лирики. Если в Песни возлюбленные постоянно общаются и разговаривают, египетские песни состоят целиком из монологов и не предполагают разговора между возлюбленными (или влияния друг на друга через речь). В египетской любовной поэзии любовь – это чувство, но Песнь «выходит за пределы чувства к взаимооживлению двух душ… Любовь в Песни – не только чувство. Оно есть слияние душ, которое столь хорошо выражается диалогом».

Еще один элемент коммуникативной близости: диалоги возлюбленных и их описания друг друга полны нежных слов. Можно выделить целых десять гипокористиков (ласкательных имен), которыми Соломон называет женщину.

• «Подруга моя» (rayātî) (1:9, 15 [СП 1:8, 14]; 2:2, 10, 13; 4:1, 7; 5:2; 6:4). Это слово обычно переводят как «возлюбленная моя», однако оно представляет собой женский аналог существительного rēâ («друг»). В ВЗ встречается лишь в Песни Песней.

• «Невеста» (kallâ): шесть раз (4:8, 9, 10, 11, 12; 5:1); лишь в описании свадьбы.

• «Сестра моя» (ăḥōtî): пять раз (4:9, 10, 12; 5:1, 2); лишь в описании свадьбы и непосредственно после него.

• «Голубица моя» (yônātî): три раза (2:14; 5:2; 6:9).

• «Прекраснейшая из женщин» (hayyāpâ bannāšîm): три раза [1:8 (СП 1:7); 5:9; 6:1].

• «Прекрасная моя» (yāpātî): дважды (2:10, 13).

• «Суламита» (haššûlammît): дважды (7:1).

• «Совершенная моя» (tammātî): дважды (5:2; 6:9).

• «Дочерь княжеская» (bat-nādîb): один раз (7:2).

• «Любимая» (ahăbâ): один раз (7:7).

К Соломону применяются четыре ласковых обозначения.

• «Возлюбленный мой» (dôdî): двадцать шесть раз [1:13, 14, 16 (СП 1:12, 13, 15); 2:3, 8, 9, 10, 16, 17; 4:16; 5:2, 4, 5, 6 дважды, 8, 10, 16; 6:2, 3 дважды; 7:10, 11, 12, 14; 8:14].

• «Тот, кого любит душа моя» (šeāhăbâ napšî): пять раз [1:7 (СП 1:6); 3:1, 2, 3, 4].

• «Пасущийся между лилиями/лотосами» (hārōeh baššôsannîm): дважды (2:16; 6:3).

• «Друг мой» (rēî): один раз (5:16).

Однако этого мало. Песнь наполнена и другими выражениями любви и нежности. Вообще, хвалы (waṣfs) составляют половину главных разделов Песни. Но и за пределами waṣfs есть немало строк, буквально кипящих добрым и нежным восторгом. Интересно, что эти влюбленные никогда не говорят друг другу: «Я люблю тебя». Мы слышим иное: «Ты прекрасен» (или «ты прекрасна»). Каждый из них «укрепляет и утверждает другого… Они утверждают достоинство и ценность друг друга, радуются о благом и прекрасном друг в друге… Такие слова как «люблю тебя» ставят во главу угла собственные чувства. А каждый из них сосредоточен на том, кого любит». Отсюда видна и важность словесного выражения любви и, особенно, ценность нежных и добрых слов.

Таким образом мы снова возвращаемся в святое святых райского сада. В самых разных смыслах Песнь напоминает нам о первых трех главах Книги Бытия и развивает их, повествуя о благословенной и многогранной сексуальной любви. Перед нашим слухом разворачивается великая симфония, посвященная любви верной, постоянной и интимной.

 

Сексуальность и деторождение

Если динамика развития отношений видна в Песни очень хорошо, то устремленность к деторождению – отсутствует. Сколько шуму было в языческих культах плодородия о том, что секс нужен единственно для чадородия! А в Песни Песней прокреативная функция даже не упомянута. Конечно, Песнь не отрицает этот девятый аспект теологии сексуальности. Однако, как и в первой главе Бытия, где прокреация выделена в отдельное благословение (Быт 1:28), сексуальность в Песни свободна от расхожего предрассудка, согласно которому главная (или даже единственная) ее цель – деторождение.

Древние ближневосточные культы плодородия эксплуатировали половую активность – на публичных оргиях, в сакральной проституции, инсценировках царем и жрицей связи между богом и богиней – чтобы боги ниспослали плодородие земле. Однако Песнь Песней «демифологизирует» сексуальность, а точнее, возвращает сексуальности первоначальный «немифологизированный» смысл, «лишая ее прагматического оттенка». Хотя отношения развиваются на фоне весеннего цветения (например, 2:12–13; 6:11; 7:12–14), это изобилие не вызвано отношениями возлюбленных. В Песни «плотская любовь не является миметической дупликацией первоначального божественного архетипа совокупления. Поэтому ее оправдание и цель – не в ее порождающей силе. Утилитарности, хотя бы и религиозной, здесь нет места… Эрос не нуждается в оправдании своего существования. Эрос – одна из «данностей» творения».

В качестве скрытой полемики с прагматическими целями сексуальности в культах плодородия Песнь также «оберегает сексуальность от такого вида прагматизма, как вера в то, что секс нужен единственно для чадородия». Конечно, Песнь не враждебна прокреативному аспекту сексуальности: главные герои недвусмысленно и даже радостно упоминают о красоте своего собственного зачатия (3:4; ср. 8:2) и рождения (6:9; 8:5). Однако сексуальная близость имеет самостоятельный смысл и самостоятельную ценность. Сексуальность не нуждается в том, чтобы видеть в ней средство для достижения более высокой цели (в частности, прокреативной).

Отмечалось, что Песнь «даже намеком не упоминает самое важное из половых различий – материнскую утробу»; хотя чадородие имеет «колоссальную социальную, экономическую и личную важность», удивительно, что эту «сугубо женскую способность, необходимую для человечества и существенную для личного счастья и благополучия, Песнь обходит молчанием… герои даже не задумываются о будущих детях. В тщательно обозначенном горизонте этих любовных поэм анатомия – еще не все».

Опять-таки мы возвращаемся в святое святых райского сада. Как и во второй главе Бытия, сексуальный опыт в браке не ограничен утилитарной задачей чадородия. В сексе муж и жена про-сто любят друг друга, а не занимаются им ради прокреации.

 

Целостная и здоровая красота сексуальности

Мы подошли к последней части нашего обзора и главному утверждению Песни Песней о теологии сексуальности. Сексуальность – красива, блага и здорова. Ей надо радоваться и наслаждаться без страха и смущения. Любовь в Песни представлена не как нечто дешевое, уродливое и мелкое, а как нечто имеющее высочайшую ценность. «Если бы кто давал все богатство дома своего за любовь, то он был бы отвергнут с презрением» (8:7). Как и в первой главе Бытия, сексуальность в Песни, подобно всему остальному творению Божьему, «хороша весьма» (tôb mĕōd). Как и во второй главе Бытия, возлюбленные «были наги и не стыдились».

Да, мы вернулись в Эдем. «Дело словно происходит в раю, словно перед нами песнь Адама: ты – мое второе «я»! Ты – моя! От начала и до конца текст наполнен аллюзиями на слова Адама». События разворачиваются уже в грешном мире. Однако оказывается, что и после грехопадения возлюбленные могут согреться в райских лучах…

Эту целостную красоту и благость райской сексуальности можно видеть в ряде переплетающихся тем.

1. Райская любовь удивительно красива. На каждом шагу в Песни мы встречаем красоту. Показательно уже надписание: «Песнь Песней Соломона», то есть «Самая прекрасная/лучшая из песен Соломона» (1:1). Мужчина говорит женщине: «Ты прекрасна, возлюбленная моя» [1:15 (СП 1:14)], и она отвечает: «Ты прекрасен, возлюбленный мой» [1:16 (СП 1:15)]. Красоту возвещают и тщательно созданные словесные портреты, и десятки редких, экзотических слов, и тонкие аллюзии, и симметричная композиция текста. Даже животные восклицают о красоте! Ведь, например, слово ṣěbî, означающее «олень», означает также и «красота». «Слов-но из рога изобилия изливает на нас Песнь прекрасное, когда быть прекрасным – прекрасно в очах возлюбленного».

2. Райская любовь дивно чувственна. О том, как затрагиваются все пять чувств, мы уже говорили в главе 13. А сейчас процитируем высказывание современной исследовательницы о возвышенной чувственности в Песни:

Мужчина и женщина впервые стали единой плотью в Эдемском саду. Бытописатель вкратце упомянул об их сексуальной близости (Быт 2:24). Теперь же, в другом саду, возлюбленные сами восхваляют радости такой близости. Притяжательные местоимения не разделяют их. «Мой сад» и «его сад» сливаются в единую целостную гармонию. Объединяются даже время и место, ибо сад любви – женщина.

В этом саду чувственность шире и глубже. Если в Быт 2–3 все пять чувств приходят к непослушанию через вкушение запретного плода, то в Песни Песней они с самого начала насыщают поэзию и служат лишь любви. Любовь сладка на вкус, подобно плоду яблони (2:3; ср. 4:16; 5:1, 13). Благоухают виноградники (2:13), мирра и фимиам (3:6), ливанские рощи (4:11) и ложе (5:13; 6:2). Радость несут объятия и прикосновения [1:2 (СП 1:1); 2:3–6; 4:10, 11; ср. 5:1; 7:6–9; 8:1, 3]. Взгляд очей пленяет сердце (4:9; 6:13), и голос возлюбленного волнует его (5:2). Вкус, запах, прикосновения, лицезрение и слышание пронизывают Песнь.

3. Райская любовь как изобилие радости. В обстановке, пронизанной красотой и чувственностью, возлюбленные наслаждаются брачной сексуальной любовью. Вся Песнь Песней по сути есть «непрестанная радость от страсти и ее удовольствий». Первая вспышка дружбы, первая влюбленность, восхищение красотой друг друга, радость встречи после расставания, пышная свадьба, брачная ночь, хвала силе и постоянству любви – все это непрерывная симфония радости, прекрасной, яркой и пышной. Мы читаем о великолепном паланкине (3:6–11). Много дорогих заморских благовоний – фонтаны мирры, фимиама и других пряностей (4:6; 8:14). Описан и «дом пира» с его праздничным знаменем любви (2:4), сочными плодами (2:3, 5; 4:13, 16; 7:14) и пряным вином, соком гранатовых яблок (7:10; 8:2). А в самом сердце Песни звучит божественный призыв (и даже заповедь!): «Ешьте, друзья, пейте и насыщайтесь!» (5:1). Вообще «возлюбленные буквально упиваются минутами единения и воссоединения, сладким временем близости».

4. Райская любовь как удивительное приключение. Песнь Песней – высокая драма с любовным приключением. Женщина манит возлюбленного: «Побежим…» [1:4 (СП 1:3)]. Он же «скачет по горам, прыгает по холмам» (2:8). И в свою очередь зовет ее к приключению: «Встань, возлюбленная моя, прекрасная моя, выйди» (2:10). Есть и весеннее веселье, и отважное путешествие «в ущелье скалы» за горный уступ (2:14), и увлекательная ловля «лисенят, которые портят виноградники» (2:15). Приключение продолжается! От восторга самой свадьбы (4:1–5:1) до трепета в ожидании любви (5:4, 8; 6:11–12); от живительных походов на природу и сексуальных встреч (7:12–14) до финального зова: «Беги, возлюбленный мой; будь подобен серне или молодому оленю на горах бальзамических!» (8:14) – для влюбленных приключение никогда не иссякает.

5. Райская любовь как наслаждение. Суламита говорит о Соломоне: «Что яблоня между лесными деревьями, то возлюбленный мой между юношами. С великим наслаждением сидела я в ее тени, и плоды ее сладки для гортани моей. Он ввел меня в дом пира, и знамя его надо мной – любовь» (2:3–4). Еврейский глагол ḥāmad в породе пиэль («наслаждаться чем-либо», «получать удовольствие»), возможно, указывает здесь на опыт долгий и продолжительный. Ариэль и Хана Блох дают такой вольный перевод: «Я наслаждалась много раз, снова и снова». То есть женщина не просто разок присела отдохнуть, а неоднократно радовалась общению с возлюбленным. Этот стих хорошо отражает настроение восторга в Песни, – восторга, который заметен и на лицах главных героев, и пронизывает почти каждое их слово и действие.

6. Райская любовь глубоко эротична. Фокс не преувеличивает, когда пишет о Песни Песней (и египетской любовной лирике): «Хочется сразу подчеркнуть, что эротика в этих песнях присутствует всюду». Глубоко эротичным и чувственным языком возлюбленные восхваляют физическую красоту друг друга и описывают свои сексуальные встречи. Иногда об этом говорится напрямую: «Да лобзает он меня лобзанием уст своих!» [1:2 (СП 1:1)]; «о, если бы его левая рука была у меня под головой, а правая обнимала меня!» (2:6; 8:3); «нашла того, которого любит душа моя, ухватилась за него и не отпускала его» (3:4). Однако чаще мы видим, как физическая красота возлюбленных и экстатическое удовольствие сексуального опыта описываются через поэтические метафоры, сознательные двусмысленности, намеки и эвфемизмы, которые одновременно открывают и скрывают. Особый упор в Песни сделан на сексуальную привлекательность грудей женщины, что напоминает о словах Соломона в Притч 5:19: «Груди ее да упояют тебя во всякое время».

Приведем нашу собственную подборку эротических «скрывающих откровений».

Песн 1:13 (СП 1:12): «Мирровый пучок – возлюбленный мой у меня, между грудей моих пребывает». Грамматическую конструкцию можно понять по-разному, но судя по всему, перед нами «веселая путаница»: переход от метафоры с миррой к реальности (Соломон лежит между грудей возлюбленной).

Песн 2:3–4: «яблоня» и «дом пира» метафорически описывают самого Соломона. Его «плод», столь сладкий для вкуса женщины, – это сладость отношений и, возможно, какое-то сексуальное удовольствие.

Песн 2:16 (также 4:5; 6:2–3): Соломон «пасет между лилиями/лотосами (beššôšannîm)». Очень милая двусмысленность: Соломон пасет «стадо» (это слово отсутствует в еврейском оригинале, но подразумевается) среди лилий/лотосов… или нет – сам Соломон пасется среди «лилий/лотосов» тела Суламиты (ср. уподобление частей ее тела лилиям/лотосам в 4:5; 7:3; 5:13).

Песн 2:17 (ср. 4:6–8; 8:14): «Доколе день дышит, и убегают тени, возвратись. Будь подобен серне или молодому оленю на расселинах гор». Судя по всему, имеются в виду не буквальные горы, а «пейзаж» тела Суламиты: две груди и «расселина» между ними. Аналогичным образом две груди, видимо, подразумеваются под «горой мирровой» и «холмом фимиама» (4:6). Высказывалась гипотеза, что два горных хребта, Ливан и Антиливан – с рифтовой долиной между ними (4:8) – образно осмысляют реальный палестинский пейзаж как «пейзаж» грудей возлюбленной. В 4:6–8 мы находим игру слов: «фимиам» – lĕbônâ, «Ливан» – lĕbānôn, которая затем продолжается в стихе 9 глаголом libbabtinî (lbb в породе пиэль; «пленять», «учащать сердцебиение»). Получается своего рода «треугольник: тело как ландшафт, внешний ландшафт и страсть, которую вселяет любимый человек».

Песн 4:5 (= 7:4): «Два сосца твои – как двойни молодой серны (или олененка. – Р. Д.), пасущиеся между лилиями (или лотосами. – Р. Д.)». Уподобление грудей оленятам предоставляет воображению самому решать, в чем состоит сходство. Олень красив и грациозен; двойни – намек на симметрию грудей; если учесть еще упоминание о том, что они пасутся среди лилий/лотосов, возникает картина «полных, упругих и симметричных грудей».

Песн 4:12–16; 5:1: сама женщина – запертый сад и запечатанный источник (ее недоступность и девственность) (стих 12). Она зовет жениха в свой (теперь и его!) сад, чтобы вкусить приятных плодов (4:16). Это явный намек на сексуальную близость. Жених отвечает: «Иду!» (5:1). Таким образом, как мы уже говорили, в самой кульминации, хиастическом центре книги (4:16; 5:1), мы находим приглашение (и отклик на него) придать браку полноту через сексуальную близость. Происходящее в 4:1–5:1 можно резюмировать следующим образом: «Поэзия становится как бы самотрансценденцией двойного смысла: тело возлюбленной уподоблено саду, но и превращается в сад, чудесным образом продолжающий горный пейзаж, столь уместным образом упомянутый в средоточии поэмы».

Песн 5:2–6: одновременно описано и как женщина мечтает о сексуальной близости, и сама эта близость. «Поэзия работает на двух уровнях: в мире сна главная героиня и готовится заняться любовью, и вступает в половой акт». Стих 5:2 («возлюбленный стучится») можно понять и буквально (приход возлюбленного), и в сексуальном смысле (близость). Фразу в 5:3 («я вымыла ноги мои») можно понять и как «у меня была связь» («ноги» – эвфемистическое обозначение гениталий). Слова женщины в 5:4 («возлюбленный мой протянул руку свою сквозь скважину»), конечно, допускают буквальное понимание: мужчина хочет войти. Однако «рука» (yād) может эвфемистически указывать на «пенис» (ср. Ис 57:8), а «скважина» (ḥôr) – на женское влагалище.

Песн 6:1–2: «Мой возлюбленный пошел в сад свой, в цветники ароматные, чтобы пасти в садах и собирать лилии (или лотосы. – Р. Д.)». Без сомнения, здесь, как и в 4:12–16, «садом» названа женщина. Муж «пасет/пасется» и собирает «лилии/лотосы», то есть занимается сексом с женой.

Песн 7:3: «Пупок (šōr) твой – круглая чаша, в которой не истощается ароматное вино; чрево (beṭen) твое – ворох пшеницы, обставленный лилиями (или лотосами. – Р. Д.)». В двух других местах ВЗ слово šōr обозначает «пупок» или «пуповину» (Притч 3:8; Иез 16:4). Однако последовательность описания тела Суламиты такова, что šōr упоминается между бедрами и «чревом» (beṭen), а потому, скорее всего, здесь эвфемистически указывает на женские гениталии, а конкретно, на влагалище. В пользу такого понимания свидетельствуют и родственные слова в арабском языке. Упоминание о неиссякающем напитке соответствует образу влажной вульвы в момент сексуального возбуждения. Слово beṭen («чрево»), видимо, подразумевает живот с кожей пшеничного цвета, внизу которого цветут «лилии/лотосы» (видимо, эвфемистически обозначающие вьющиеся лонные волосы»).

Песн 7:8–9: стан Суламиты уподоблен пальме, а груди – ветвям пальмы. Однако так образно названа и сама женщина, когда Соломон говорит о своем желании ласкать ее: «Влез бы я на пальму, ухватился бы за ветви ее».

Песн 7:9–10: «И груди твои были бы вместо кистей винограда, и запах от ноздрей (ap) твоих, как от яблок; уста твои (буквально «нёбо». – Р. Д.) – как отличное вино». Это Соломон говорит возлюбленной. Она перебивает, заканчивая фразу: «…оно течет прямо к другу моему, с губ (буквально «уст спящих». – Р. Д.) струясь». Не исключено, что слово ap надо понимать так, что возлюбленные трутся носами. Однако в угаритском и аккадском языках оно может обозначать грудной сосок. Судя по параллели с «грудями», таков смысл и здесь. Уподобление нёба отличному вину, видимо, подразумевает «глубокий поцелуй». Фраза «с уст спящих струясь» звучит не вполне понятно, но скорее всего, речь идет опять же о поцелуе (как думают и древние переводчики).

Песн 7:12–14: «Приди, возлюбленный мой, выйдем в поле, побудем в селах (или «кустах лавсонии», kĕpārîm. – Р. Д.); поутру пойдем в виноградники… там я окажу ласки мои (dōday) тебе. Мандрагоры (dûdāîm) уже пустили благовоние, и у дверей наших всякие превосходные плоды, новые и старые, которые сберегла я для тебя, мой возлюбленный!» Опять-таки эротичность усиливается двусмысленностью: они собираются пробыть всю ночь в селах, или среди чувственных цветов лавсонии (в еврейском языке одно и то же слово имеет оба значения)? Фраза «там я окажу ласки мои тебе» явно подразумевает любовную игру (включая сексуальную близость). Заметна и перекличка между словами «ласки» и «мандрагоры» (в древности использовались в качестве афродизиака). Различные виды плодов обозначают аспекты любовной игры, включая старый и новый сексуальный опыт и всевозможные ласки.

Песн 8:2: «Поведу я тебя, приведу тебя в дом матери моей, которая учила меня (или «ты будешь учить меня». – Р. Д.). Я буду поить тебя ароматным вином, соком гранатовых яблок моих». Из еврейского оригинала стиха 2 непонятно, кто учит: мать или возлюбленный. Вполне возможно, поэт специально создает двусмысленность, чтобы передать как преемственность с домашним воспитанием, так и новый опыт с мужем. Ароматное вино и гранатовый сок, видимо, образно обозначают радость сексуальной близости. Эротический аспект подчеркивается и игрой слов: eššāqkā («целовала бы тебя») и ašqĕkā («буду поить»).

Песн 8:5: «Под яблоней разбудила я тебя». Без сомнения, с учетом рефренов со сходной лексикой в 2:7, 3:5 и 8:4, имеется в виду сексуальное возбуждение.

Песн 8:9–10: образ сестры как «стены» и «двери» в стихе 9, видимо, намекает на два возможных пути для Суламиты: быть чистой и недоступной («стена») или развратной и доступной («дверь»). Братья (которым, очевидно, и принадлежит данная реплика) собираются дополнительным образом оберегать сестру, если она – «стена», и загораживать ей путь, если она – «дверь». В стихе 10 Суламита ясно уподобляет себя «стене», а свои сосцы – «башням». Она – не завоеванный город, недоступный для посягательств любых мужчин, кроме ее мужа. Знание о ее верности приносит Соломону «шалом».

Песн 8:14: «Беги (bāraḥ), возлюбленный мой; будь подобен серне или молодому оленю на горах бальзамических!» Глагол bāraḥ («спешить») используется в Песни лишь здесь и, видимо, составляет часть кульминационного эротического намека. Отмечалось, что в других местах Библии корень brḥ иногда связан с понятием «пронзание» или «проникновение» (Исх 36:33; Ис 27:1). Возможно, Песнь увенчивается призывом Суламиты скорее проникнуть в ее тело («горы бальзамические»), довершая сексуальную близость.

7. Райская любовь не стыдится себя. Образы эротической любви, пронизывающей Песнь, красноречиво свидетельствуют, что сексуальность носит целостный и здоровый характер и что ее не надо бояться и смущаться. Возлюбленные беспрепятственно и открыто описывают (и исследуют) тела друг друга. Как и в Эдемском саду, они стоят друг перед другом обнаженными и не стыдясь. О самых интимных моментах сексуальной близости рассказывается без малейшего намека на то, что в них содержится нечто грязное, дешевое или уродливое. Эротика Песни смущает лишь современных читателей. Ее главных героев она не смущала.

8. Райская любовь сдерживает себя и отличается хорошим вкусом. Песнь эротична, но лишена одержимости в сексе. Читатели, которые усматривают в ней сплошные намеки на влажные влагалища и эрегированные пенисы, проецируют на нее свои ожидания. Неслучайно Песнь не упоминает напрямую ни гениталии (мужские и женские), ни сексуальную близость – хотя в древней ближневосточной порнографической и культовой поэзии и иконографии неоднократно говорилось и о гениталиях, и о «пахоте вульвы» (секс). «Эротика Песни не сосредоточена на гениталиях, а рассеяна по всему телу и проецируется на внешний мир».

Сексуальность в Песни нельзя назвать вульгарной и дешевой. Авторы, называющие ее «мягким порно» или «поэтическим порно», не видят, сколь важны в ней целомудрие и брачная верность. Какой контраст с пошлыми и грубыми порнографическими изображениями секса в древних месопотамских текстах, не говоря уже о современной порнографии! В своих эротических метафорах, эвфемизмах и намеках Песнь выказывает чрезвычайную сдержанность и тонкий вкус.

Мы видим сдержанность и тонкий вкус не только в выборе лексики, но и в поведении возлюбленных. Как мы уже отметили в главе 13, любовные отношения развиваются постепенно, шаг за шагом, и секс имеет место лишь после свадьбы. Принцип должной сдержанности отражен и в трехкратном призыве Суламиты к подругам: «Заклинаю вас, дщери Иерусалимские, сернами или полевыми ланями: не будите и не тревожьте любви, пока она не готова» (2:7; 3:5; 8:4).

Сдержанность и вкус подобает проявлять не только в выборе времени, но и в выборе места. Возлюбленным хорошо быть вместе, но интимная близость ограничена уединенной обстановкой. На всем протяжении Песни они воздерживаются от интимных проявлений при посторонних, что разительно контрастирует с публичными сексуальными оргиями культов плодородия. В 8:1–2 Суламита (уже замужняя!) желает, чтобы Соломон был ей братом: тогда она могла бы целовать его на людях. Вопреки утверждению некоторых толкователей, что главные герои игнорируют (или даже отрицают, подрывают) библейские/общественные нормы благопристойности и целомудрия, любовные отношения в Песни нигде не выходят за пределы этих норм (одновременно возвращая сексуальности ее должную красоту и целостность).

9. Райская любовь – веселая игра. О любви в Песни рассказывается языком не только свободным и деликатным, но и игривым. Песнь до краев наполнена парономазией, игрой слов, которая дразнит читателя, пробуждая в нем воображение. Игра слов параллельна игре любовной: «Иными словами, в этих дразнящих трансформациях имеет место странное и приятное созвучие между удовольствием от игры метафор и удовольствием от любовной игры, о которой собственно и идет речь». Сексуальная игривость дает о себе знать и в интерактивном диалоге между возлюбленными. Так, в 1:7–8 (СП 1:6–7) Соломон слегка поддразнивает Суламиту: «…если ты не знаешь (где я пасу стадо. – Р. Д.)… иди себе по следам овец». В 7:10 женщина «игриво прерывает» возлюбленного, заканчивая его фразу. Здесь, как и в других местах поэмы, Гулдер подметил «игривую эротику». Песнь являет нам «мир вольной и радостной игры, лишенной нравственного конфликта, наболевших вопросов истории, государственности и предназначения, а также абстрактного богословствования». Разумеется, Песнь не имеет ничего против этих вещей, но в радости игры и любви о столь «приземленных» вещах можно забыть.

Любовь в Песни – время для веселого смеха и радости. Конечно, я не согласен с «комическим прочтением Песни Песней» и с попыткой понять какие-то из waṣfs в Песни как полновесные пародии на весь жанр. Однако нельзя не заметить, что «в своем поэтическом сказании о возлюбленных Песнь несет дух забавы и фривольности». Песнь учит нас, что не следует смотреть на сексуальность с излишне благоговейной серьезностью.

10. Райская любовь – романтичная любовная история. Большинство толкователей избегают слова «роман» при описании Песни Песней (видимо, во избежание терминологической путаницы). Однако роман налицо: речь-то идет прежде всего о любовной истории! Вспомним многое, о чем мы уже говорили. Перед нами все признаки романа: возлюбленные бегают и резвятся вместе [1:4 (СП 1:3)], устремляются друг к другу (2:8), их сердце пленено (4:9), а внутренность взволнована (5:4); они полны сексуального желания (7:11). Им хорошо на природе (7:12–13); в их брачной жизни есть приятные романтические эпизоды (любовь в виноградниках – 7:13) и памятные прогулки (8:5); они разговаривают о любви (8:6–7)… Отметим также, что после свадьбы романтические прикосновения и выражения ласки не только не заканчиваются, но и становятся еще более откровенными. Роману не обязательно завершаться в брачную ночь: он может длиться вечно!

11. Райская любовь – глубоко страстная. Аналогичным образом дело обстоит со страстью: по мере развития сюжета отношения делаются все более страстными. Более того, особенно страстными они становятся во время и после свадьбы. Да, женщина «изнемогает от любви» – «от силы эротического желания» – еще до свадьбы (2:1), но именно с четвертой главы начинаются высказывания о плененном сердце (4:9), волнении внутренности (5:4), о потере сознания от любви (5:6) и о пребывании на седьмом небе от счастья, в полном экстазе (6:12). После свадьбы царь увлечен кудрями возлюбленной (7:6) и испытывает к ней сильное сексуальное желание (7:10).

Любовь персонифицируется как стихийная сила в трехкратном призыве Суламиты (2:7; 3:5; 8:3): «Не будите и не тревожьте любви, пока она не готова». Страстная мощь любви очевидна на всем протяжении Песни (особенно в описании «почти неистовой силы» сексуального влечения женщины) и находит свое квинтэссенциальное выражение в кульминационном стихе 8:6: «Крепка, как смерть, любовь; люта, как преисподняя, ревность». Сила смерти и Шеола абсолютна и неумолима, – но такова и сила любви. Сила любви, сказано далее, подобна пышущим языкам пламени, и многие воды, даже наводнения, не угасят ее (8:6–7).

12. Райская любовь – великая тайна. Эта особенность сексуальной любви естественным образом вытекает из предыдущей. Столь сильная, побеждающая смерть, огненная любовь вызывает трепет. И когда Соломон глядел на Суламиту, его охватывало благоговение (6:4): «Прекрасна ты, возлюбленная моя, как Тирца, любезна, как Иерусалим, грозна (ăyummâ), как полки со знаменами». Однако этого мало. Через несколько стихов поэт повторяет (6:10): «Кто эта, блистающая, как заря, прекрасная, как луна, светлая, как солнце, грозная (ăyummâ), как полки со знаменами (видимо, речь идет о звездном воинстве. – Р. Д.)?» Слово ăyummâ в этих отрывках имеет коннотации «грозная», «внушающая трепет», «величественная». Красота Суламиты столь удивительна и величественна, что даже вызывает благоговение в людях, которые смотрят на нее.

Но почему любовь внушает столь сильный трепет? Это остается тайной. О многом здесь сказано прикровенно. «Перед нами загадка. Читатель должен окунуться в нее, а затем снова и снова возвращаться, чтобы насладиться богатством многочисленных слоев смысла и откликнуться всеми чувствами на весть о красоте». Песнь Песней воплощает речение мудреца из Книги Притчей, который сказал, что «путь мужчины к девице» есть тайна слишком сложная для понимания (Притч 30:18–19). Тайна любви между мужчиной и женщиной предполагается и в 8:6–7: грозная сила любви так же загадочна, как тайна Смерти и Шеола, как пламя, которое не погасить водой – и даже многими водами. Она загадочна как «пламя Яхве». Это подводит нас к самой великой и сокровенной тайне любви в Песни Песней.

 

Пламя Яхве

Подумать только: целая книга посвящена здоровой красоте и радости сексуальной любви между мужчиной и женщиной! Как же она попала в священный канон? А никаких оправданий и не нужно. Толкователи, которые пытались обосновать каноничность Песни аллегорическим ее пониманием, упустили из виду главное: в своем простом и буквальном смысле Песнь не просто «светская» любовная лирика, а текст глубочайшей духовной и богословской значимости. С ветхозаветной точки зрения Всевышний вовсе не отсутствует в Песни. Его любовь и забота вовсе не обойдены вниманием. Более того, они ярко проявляются в том удовольствии и радости – данных Богом человеку еще при сотворении, – которые возлюбленные находят друг в друге и в окружающем мире.

В гармонии с рассказом Книги Бытие и с учением литературы Премудрости (к которой и принадлежит Песнь) о сотворении мира, сексуальность в Песни – часть благого творения Божьего. А поскольку она создана Богом, она красноречиво – быть может, красноречивее всего – говорит о любви Бога к своему творению. Таким образом, утверждение человеческой сексуальной любви в Песни есть слово о Боге любви.

Многие комментаторы говорят, что Песнь не упоминает о Всевышнем и Его голосе. Соломон писал во времена языческих культов плодородия, когда воздух был буквально насыщен обожествлением секса. И неудивительно, что в разговоре о сексуальности пришлось сказать о присутствии и голосе Божьем прикровенно. Тем не менее Бог присутствует в Песни и вовсе не молчит.

Завуалированное, но ясное и удивительное упоминание о Всевышнем мы находим в трехкратном призыве Суламиты: «Заклинаю вас, дщери Иерусалимские, сернами или полевыми ланями: не будите и не тревожьте любви, пока она не готова» (2:7; 3:5; 8:4). В первых двух случаях Суламита связывает женщин клятвой «сернами или полевыми ланями» (biṣbāôt ô bĕaylôt haśśādeh). Многие ученые согласны, что перед нами игра слов с намеком на имена Бога: bēlōhê ṣĕbāôt («…Богом Саваофом/Богом воинств») и bĕēl šadday («…Богом Шаддаем/Богом Крепким»). Имена животных, символизирующих любовь, намекают через созвучие, на известные имена Бога, использовавшиеся в клятвах. И никакой «секуляризации» здесь нет. Это сильнейшая весть о Божьем присутствии! Да, Божье имя не звучит напрямую – чтобы секс не обожествлялся, как в культах плодородия, – но весть о нем доносится даже еще отчетливее, ибо животные, олицетворяющие любовь, намекают на божественные титулы. Поэт не воспользовался бы формулой клятвы, которая в Писании регулярно включает имя Божье [ «Заклинаю/клянусь… (божественное имя)… если не…»], если бы не имел в виду намека на божественное присутствие. И уж конечно, не создал бы вербальную аллюзию на божественное имя, если бы пытался избежать любых упоминаний о Всевышнем. Подставив вместо имени Всевышнего аналогичные по звучанию имена животных, символизирующих любовь, а затем включив их в формулу клятвы, он прочно связал Любовь (персонифицированную в клятве) с божественным присутствием, – и избежал обожествления секса. Джордж Шваб точно сказал об использовании намеков на божественное имя в данном стихе:

В Библии нет ни единого случая, когда человек клялся бы зоологическими экземплярами… Девушка хочет, чтобы дочери иерусалимские поклялись Богом не будить любви, доколе ей угодно. (Таково и ожидание автора от читателя.)… Девушка хочет, чтобы молодые женщины поклялись серной и ланью. Эти названия намекают на Бога Всемогущего, Господа Воинств. Однако на всем протяжении Песни они также используются как символы сексуального дара, привлекательности, миловидности и страсти. Таким образом, эти слова существует с тремя референтами: животные в символическом лесу; Бог Всемогущий и Его воинства; пылкое влечение… Таким образом, понятие Бога сочетается с понятием любви и силы. Девушка хочет, чтобы дочери иерусалимские поклялись сексуальностью и Богом – и эти понятия соединены в единый образ. Значит, Песнь следует понимать в том смысле, что любовь – один из божественных атрибутов… Любовь – это не только лишь вопрос чувств, общественных договоров и свиданий в лесу.

А теперь перейдем от основного рефрена Песни к ее двойной кульминации. Согласно широкому научному консенсусу. Песнь имеет две высших точки: 4:16–5:1 (структурный/симметрический центр книги) и 8:5–7 (тематический пик). Лэнди называет эти отрывки «двумя главными пунктами: центром и заключением». Эрнст Вендланд именует их соответственно «средней кульминацией» и «последней вершиной» книги, приводя впечатляющее число литературных свидетельств в пользу того, что это как бы пики-близнецы.

В главе 13 мы уже отметили, что 4:16–5:1 составляет самый центр симметрической литературной композиции Песни. Мы также показали, что, видимо, именно голос Божий звучит в последней строке отрывка, давая божественное благословение на брак и физическую близость в нем: «Ешьте, друзья, пейте и насыщайтесь, возлюбленные!» (5:1). Голос Всевышнего играет центральную роль и, конечно, Всевышний всеведущ. Здесь, в кульминации Песни, этот голос возвращает нас в Эдем, где Бог благословил сексуальный союз, который еще изначально объявил «хорошим весьма». Обращаясь в центре книги к возлюбленным, Бог подчеркивает, что сексуальная близость находится в самом средоточии небесной воли о них обоих.

Намек на имена Божьи звучит в основном рефрене Песни (2:7; 3:5; ср. 8:4), и слова самого Бога – в кульминации книги (5:1). А если мы переходим к тематической кульминации и заключению Песни, великому гимну любви (8:6), появляется и имя Яхве – единственный раз в тексте. Его огненное теофаническое присутствие воплощает в себе всю весть Песни. Читаем:

• Ибо любовь крепка как смерть;

• пылкая любовь – непреклонна/сильна, как Шеол;

• пламена ее (rĕšāpêyhā) – пламена огня (rišpêy ēš),

• само пламя Яхве (šalhebetyâ).

Вендланд показывает: в 8:6 «сходится целый ряд еврейских литературных приемов, чтобы подать сказанное как вершину всей вести… В данном стихе мы видим самую полную и самую последовательную попытку описать (или пробудить?) главный предмет Песни – «любовь»». Он также отмечает, что еврейское слово, выбранное богодухновенным поэтом для «высшего и кульминационного места» в данном стихе (а значит, и в последней вершине Песни) – šalhebetyâ («пламя Яхве»).

Кое-кто даже предлагал изъять это слово из текста как глоссу! Однако никакие рукописные данные не дают оснований для такого исправления, а слово отлично соответствует контексту. Мерфи здраво описывает эту ситуацию: «Некоторые комментаторы сомневались в целостности текста, но без серьезной поддержки со стороны древних переводов. Да, этот колон – краткий, всего лишь четыре слога. Однако это не означает, что перед нами глосса».

Слово šalhebetyâ – составное. Оно состоит из существительного šalhebet («пламя») и суффикса -yâ. В отличие от масоретского текста Бен-Ашера, традиция Бен-Нафтали [а также многие рукописи и редакторы (BHK)] разделяет данное понятие на два: šalhebet-yāh. В пользу выделения yāh в отдельное слово может говорить вероятный поэтический ритм (3+2). Впрочем, разделять слово на два или нет, большинство толкователей согласны, что элемент -yâ (или yāh), связанный с šalhebet, есть еврейское слово «Ях», то есть сокращенная форма Тетраграмматона (Яхве/ГОСПОДЬ).

Таково широкое мнение ученых. Однако целый ряд исследователей настаивает, что перед нами еще один случай еврейской идиомы, обозначающей суперлатив («в высшей степени бурное пламя»). Теоретически это не исключено, хотя ясных примеров использования божественного имени для обозначения суперлатива в ВЗ далеко не так много, как утверждалось, и каждый случай использования имени yāh (или полного Тетраграмматона) в качестве суперлатива оспаривается. «Хотя общее обозначение божества и впрямь используется как семантический прием для образования суперлатива, 8:6 был бы единственным случаем, где в такой роли выступает имя Яхве. И это было бы весьма удивительно. Ведь в Библии с именем Божьим обращались предельно осторожно, что видно из третьей заповеди, которая запрещала употреблять имя Божье всуе (Исх 20:7)… Благоговение к имени Божьему делает маловероятным, что оно использовалось в Песни лишь в качестве стилистического средства».

Несколько важных соображений подводят к выводу, отраженному в десятках комментариев и переводов: данное выражение не просто суперлатив, но описывает «пламя Яхве». Во-первых, šapel, или каузативный глагольный корень слова šalhebet (распространен в арамейском/сирийском языке), предполагающий смысл «заставляющий пламенеть», наводит на мысль, что здесь конструктное взаимоотношение лучше всего понимать как субъектный генитив: Яхве – причина или источник пламени. «Этот предикат не означает, что пламя любви – «самое бурное», но что оно исходит от Предвечного… Перед нами генитив происхождения».

Во-вторых, единственная точная терминологическая параллель к šalhebetyâ в ВЗ – mapēlyâ («тьма Яха» Иер 2:31) – также (подобно šalhebetyâ) представляет собой составное понятие с апокопированным элементом -ya и, скорее всего, не суперлатив, а упоминание о тьме, созданной Яхве.

В-третьих, непосредственный контекст понятия šalhebetyâ в 8:6, по-видимому, предполагает не просто суперлатив («весьма бурное пламя/молния»). «Либо плохо выбрана метафора, либо сказано о сверхъестественном качестве любви. Здесь мы узнаем о божественном аспекте Любви». «Понимать šalhebetyâ как случайную молнию значит не отдавать должное этому слову в контексте Песни в целом и данного стиха в частности, где сталкиваются вечные силы». Эти «вечные силы» – любовь и смерть, пылкая любовь и Шеол – требуют по соседству не обычной молнии, а еще одной «вечной силы» (Яхве!) Отмечалось также, что данный отрывок содержит имплицитное (и я бы сказал, полемичное) противопоставление между Яхве и другими важными ханаанейскими/угаритскими «божествами», над которыми Яхве торжествует: это Смерть (māwet), Шеол (šĕôl), Пламя (rešep), Большие Воды = первозданный хаос (mayim rabbîm).

В-четвертых и в-пятых, структурное положение слова šalhebetyâ в отрывке и высокое художественное мастерство, сопровождающее его, показывают, что перед нами не просто суперлатив. «В принципе, сокращенное и суффиксное упоминание о «Яхве» может быть обычным идиоматическим субститутом суперлатива («самое жаркое/самое яркое пламя»). Однако в этой структурной позиции (кульминационная роль стиха!. – Р. Д.)… и в сочетании со столькими стилистическими украшениями, оно явно указывает на нечто большее (т. е. пламя Божье. – Р. Д.)». Лэнди показывает, что структурное положение слова šalhebetyâ во фразе rĕšāpêhā rišpê ēššalhebetyâ («пламена ее – пламена огня, само пламя Яхве») таково, что это слово разрешает созданное напряжение «В ритмическом плане для данной фразы характерна компрессия: от «rešāpeyhā» к «rišpê» и монослогу «ēš»… На самом деле за двойным ударением (rišpê «ēš») может следовать лишь пауза. Момент напряжения разрешается долгой кульминационной аппозицией – šalhebetyâ».

В-шестых, более широкий канонический контекст указывает на присутствие Яхве в 8:6, ибо «повсюду в Библии огонь выдает присутствие Божье; его стихия – невещественная и не имеющая формы – ближе всего к образу Всевышнего». Во многих местах Писания теофания связана с пламенем огня. Таким образом, в Песни любовь «изображается как амурный флогистон, неукротимое пламенение, огонь Яхве. Полюбить значит войти в присутствие Божье». Самая тесная и самая важная связь между огнем и Божьим присутствием имеет место в святилище Израилевом. Лэнди уловил эту ассоциацию и ее отношение к любви как пламени Божьему:

Ибо в Израиле, в диалектике царя и царства, пламя Божье всегда горит лишь на жертвеннике в центре Израиля; оно образует связь между небом и землей… В святилище единство и различие возлюбленных – процесс коллективный; там символически богатство царства умаляется до пепла, сливается с божественным пламенем и обновляется. Бог, Источник жизни, пребывает на земле и гарантирует ее продолжение. Таким образом, это сияние – матрица, внутренняя граница и очаг, порождающее пламя. Там царь и Возлюбленный участвуют в творческом потоке, который пропитывает возлюбленных в самом центре их мира.

Лэнди находится на правильном пути, когда связывает пламя Яхве с божественным пламенем на алтаре святилища. Однако этого мало. Надо устремиться «дальше вверх и дальше вглубь» (используя выражение Клайва Льюиса): вверх – к небесному святилищу, и вглубь – к святилищу внутреннему.

В-седьмых, Песн 8:6 содержит и более конкретные аллюзии, чем те, что назвал Лэнди. В божественных теофаниях, связанных со святилищем, есть огонь, огненные языки, и не только на жертвеннике, но также (и в особенности) в самом тронном зале Яхве. В земном святилище над «скинией завета» был виден огненный столп (Числ 9:15; Исх 40:38). Пламенеющая слава Божья наполнила скинию при ее открытии (Исх 40:34), и Шехина обитала между херувимами в святом святых [Исх 25:22; 1 Цар 4:4; 6:2; Пс 80:1 (СП 79:1); 99:1 (СП 98:1); Ис 37:16]. В небесном храме серафимы (буквально «пламенеющие») окружали престол (Ис 6:2), антифонно воспевая: «Свят, свят, свят», – и весь храм наполнялся курениями (Ис 6:4); там, на святой горе Божьей, помазанный херувим ходил среди «огнистых камней» (Иез 28:14, 16). Однако и этого мало. Насколько мне известно, лишь один ветхозаветный отрывок можно сравнить с Песн 8:6 в плане концентрированных упоминаний о пламени/огне. И этот отрывок описывает престол Яхве, Ветхого Днями. Дан 7:9–10, интертекстуальный двойник Песн 8:6, полон огненных языков. В арамейском тексте данного отрывка три раза упоминаются, сменяя друг друга, пламена, почти точно соответствуя троичному упоминанию огненных языков в еврейском тексте Песн 8:6.

Дан 7:9: «престол Его (Ветхого Днями. – Р. Д.) – как пламя огня» (= rĕšāpêyhā, «пламена его» из Песн 8:6).

Дан 7:9: «колеса Его – пылающий огонь» (= rišpê ēš, «пламена огня» из Песн 8:6).

Дан 7:10: «огненная река выходила и проходила пред Ним» [= šalhebetyâ, «пламя Ях(ве)» из Песн 8:6].

Судя по всему, между этими текстами есть интертекстуальная связь, причем Дан 7:10 – параллельное описание «пламени Яхве». С канонической точки зрения «пламя Яхве» в Песн 8:6 есть тот самый огненный поток, который исходит от воцаренного Яхве! Таким образом, пламя Яхве в Песни Песней вводит нас в небесное святое святых.

Аргументы в пользу признания šalhebetyâ в качестве неотъемлемой части текста, содержащей прямое упоминание Яхве, столь многоплановы, что возражения выглядят весьма неубедительно. Лэнди четко резюмировал основные контраргументы и вскрыл их глубинные причины.

Ответ Лэнди сторонникам теории эмендации: «Постулировать глоссы – дело сомнительное, ибо так легко списать со счета все, что неудобно. Многочисленны и неуклюжи попытки исправить šalhebetyâ на какое-либо иное чтение».

О невысказанном (и возможно, подсознательном) мотиве сторонников теории эмендации и попытки усмотреть в тексте гиперболу вместо имени Божьего: «излишний интерес к сексу».

О том возражении, что Всевышний не может здесь упоминаться, поскольку не упоминается в других местах книги: это вообще «не аргумент… с тем же успехом можно считать, что единственность упоминания отражает его важность».

О том возражении, что сексуальность несовместима со святостью: «Любовная литература всех веков содержит упоминания о божественном и сравнения с божественным… Удивительно и парадоксально, что именно те толкователи, которые на каждом шагу усматривают в Песни Песней завуалированные намеки на божества, отказываются признать упоминание о Боге, которое звучит прямым текстом».

Лэнди также правильно оценил важность слова šalhebetyâ в credo/речении мудрости 8:6–7 и всей книге. Он замечает: «…Šalhebetyâ, «пламя Божие», есть кульминация credo и Песни». Лакок согласен: «Пламя Яхве… В этой фразе заключена вся суть Песни». Вендланд резюмирует значение данной фразы: «Господь есть Источник не только любви во всей ее силе и страсти, но и (брачных) отношений между мужчиной и женщиной, в которых любовь переживается наиболее полным и глубоким образом».

Если пламя любви – любви между мужчиной и женщиной – есть пламя Яхве, то прямо сказано о том, что эта человеческая любовь – от Бога, что она есть искорка Святого Пламени. Она священна. Данный вывод имеет глубокое значение для понимания всей Песни Песней, а также для качества и мотивации человеческой сексуальной любви. Когда Суламита просит подруг не будить Любовь до урочного времени, в ее словах отражена та реальность (на нее намекает уже игра слов в формуле клятвы – с намеком на имена Божьи), что время наступает не случайно и по капризу, а согласно воле Того, кто священную любовь ниспослал. Любовь между мужчиной и женщиной – не животная страсть и не только лишь естественное влечение, но священная любовь, внушенная самим Господом! Любовные отношения не только прекрасны, здоровы и благи, но и священны. Таким образом, возлюбленные должны жертвенно отдавать себя друг другу, ведь ведет их – Божья жертвенная Любовь. Быть может, неслучайно переводчики LXX переводят еврейское слово ahăbâ («любовь») в Песни греческим словом agapē, тем же самым, которым великую жертвенную любовь Божью описывают новозаветные авторы.

Иначе говоря, если человеческая любовь есть само пламя Яхве, то в своем лучшем проявлении (как в Песни Песней) она указывает за пределы себя на Бога любви. Человеческая «искорка Вечного Пламени» показывает, каково пламя божественное. Любовь мужчины и женщины в Песни «устремляет наше внимание к любви в самой природе Божьей. Христиане могут распознать вечный танец (перихорезу) божественных Лиц во взаимной любви мужчины и женщины». Конечно, Бога нельзя мыслить в гендерных категориях, но, как намекает уже первая глава Библии (Быт 1:26–27), любовные отношения мужчины и женщины, сотворенных по образу Божьему, отражает исполненные любви отношения «Я – Ты» в общении Лиц Святой Троицы. Все особенности и качества священной человеческой любви, которые мы видим в Песни – взаимность, жертвенность, равенство, целостность, радость присутствия, боль от расставания, отсутствие в отношениях посторонних (но с открытостью к ним), постоянство, интимность, уникальность, бескорыстность, полноценность, красота, благость и т. д. – отражают божественную любовь в самой природе Божьей. Взирая на любовь возлюбленных в Песни (и в богоугодных браках наших дней), мы можем видеть отблеск святой любви Творца. Такие браки возвещают нам о Его любви – любви, вселяющей благоговейный трепет.

Любовь/ḥesed/agapē внутри божественных отношений «Я – Ты» исходит от престола Божьего – как šalhebetyâ («пламя Яхве») – ко всему человечеству и, особенно, к народу Божьему, народу Завета. И тогда оказывается, что аллегорическое толкование Песни право в своем выводе (но не способе достижения этого вывода): Песнь возвещает любовь Творца к своему народу. Любовь Соломона и Суламиты вовсе не бесполезная «шелуха», от которой нужно избавиться через аллегорию, чтобы добраться до «ядра» и «подлинного» смысла – любви между Богом и общиной Завета. Любовь мужчины и женщины, мужа и жены, описанная в Песни, имеет самостоятельный смысл и самостоятельную ценность, которую нужно утверждать и восхвалять. Однако эта человеческая любовь обретает более глубокую значимость, ибо, согласно кульминационному отрывку (Песн 8:6), типологически указывает за пределы себя, на божественного Возлюбленного. Это очень далеко от аллегорезы с ее попыткой заменить простой и буквальный смысл надуманным, вычурным и произвольным толкованием. Песнь требует подхода типологического, который не отрицает буквального смысла Песни (и даже утверждает его), признавая, что человеческая любовь в ней служит прообразом любви божественной. Тем самым человеческая сексуальная любовь, уже весьма высоко оцениваемая в Писании, получает высшее одобрение. Песнь Песней становится идеальным венцом и завершением нашего исследования, высшим словом о теологии сексуальности (осмелюсь добавить: и о теологии Бога) в ВЗ. Мы пришли к святому святых, в котором полыхает пламя Яхве.

 

Мы не будем выстраивать полновесную теологию сексуальности в НЗ и даже не обозначим в полной мере предпосылки для такой теологии, вытекающие из предыдущего исследования. Мы лишь частично и ориентировочно рассмотрим некоторые траектории, идущие от Ветхого Завета к Новому Завету, а также в общих чертах – единство, последовательность и развитие между двумя Заветами по этому богословскому вопросу. Мы увидим, как наши выводы по ВЗ помогут осмыслить ключевые новозаветные отрывки, касающиеся сексуальности. Чтобы взаимосвязь между Заветами была яснее, мы выстроили данную главу по тому же принципу, что и анализ ветхозаветного богословия. Полновесная же новозаветная теология сексуальности еще не написана, как не написана и библейская теология, синтезирующая ветхозаветные и новозаветные данные.

 

Сексуальность как тварное устройство

Широко признано, что в плане основных аспектов теологии сексуальности рассказы о сотворении (Быт 1–2) играют фундаментальную роль не только в ВЗ, но и в НЗ. «В нескольких новозаветных отрывках, касающихся взаимоотношений между мужчинами и женщинами, мы находим апелляцию к ветхозаветным рассказам о творении (Быт 1 и 2). Эти отрывки имеют основополагающее значение для новозаветного взгляда на человеческую сексуальность… Новый Завет решительно делает откровение о человеческой сексуальности как благом творении Божьем (Быт 1 и 2) мерилом и судьей нашего поведения, а не наоборот».

В НЗ Иисус учит, что сексуальность создана Богом, цитируя Быт 1:27: «…Сотворивший в начале «мужчину и женщину сотворил их»» (Мф 19:4). Павел также упоминает о создании мужчины и женщины в начале (1 Кор 11:8–9; 1 Тим 2:13). НЗ, как и ВЗ, обличает искажения этого фундаментального различия между Творцом и тварью, поскольку мистериальные религии и другие синкретические культы I века н. э. вольно заимствовали из древней ближневосточной теологии поклонение богине. Яркий пример Павловой полемики с тогдашним поклонением богине (Артемиде или Диане, Деян 19:21–41) мы находим в Посланиях к Тимофею. Если мы хотим лучше понять проблемы, которые решал апостол, то при изучении данных посланий должны учитывать их культурный контекст: теологию богини матери с ее древними ближневосточными корнями. Если не принять это во внимание, есть риск ошибиться с пониманием Павлова богословия.

 

Гетеросексуальная практика против гомосексуальной практики

Ссылка Иисуса на Быт 1:27 и 2:23 (Мк 10:6–8; ср. цитату лишь Быт 2:23 в Мф 19:5 и у Павла в 1 Кор 6:16; Еф 5:31) раскрывает смысл гетеросексуальных отношений: «В начале же создания «Бог мужчину и женщину сотворил их». «Посему оставит человек (мужчина! – Р. Д.) отца своего и мать и прилепится к жене своей, и будут два (т. е. мужчина и женщина. – Р. Д.) одной плотью»». Как видим, сделан акцент на то, что «Бог сотворил» данный порядок «в начале создания». Отсюда следует, что Иисус принимал прескриптивный характер рассказов о творении и учил, что именно гетеросексуальные (а не гомосексуальные) отношения, заповеданные в Быт 1 и 2, должны остаться нормой в новозаветные времена.

Если рассматривать евангельское обличение porneia (Мф 5:32; 15:19; 19:9; Мк 7:21) в свете ВЗ, станет ясно, что наряду с прочими беззаконными сексуальными обычаями осуждаются и однополые связи. Ученые много спорили о том, в каком смысле Иисус и новозаветные авторы используют слово porne…a (без квалификаторов), но я думаю, что ключ к пониманию дает ВЗ. Особенно важно применение этого слова (опять же без квалификаторов) в Деян 15, где есть недвусмысленные аллюзии на Лев 17–18. Согласно Деян 15, иерусалимский собор предписал языкохристианам соблюдать четыре запрета: «…воздерживаться от идоложертвенного и крови, и удавленины (т. е. мяса, из которого не выпущена кровь – Р. Д.), и блуда (porneia)» (15:29). Особенно интересно, что перед нами тот же список (и в той же последовательности!), что и основные четыре запрета, которые Лев 17–18 налагает как на урожденных израильтян, так и на пришельцев/переселенцев. Эти ветхозаветные главы запрещают следующие действия:

• принесение жертвы бесам/идолам (Лев 17:7–9);

• употребление в пищу крови (Лев 17:10–12);

• вкушение чего-либо, из чего предварительно не выпущена кровь (Лев 17:13–16);

• ряд беззаконных сексуальных обычаев (Лев 18).

Иерусалимский собор явно полагал, что обычаи, запрещенные переселенцам в Лев 17–18, должны быть запрещены и языкохристианам в церкви. Параллель с четвертым запретом недвусмысленна: Деян 15 называет словом porneia те беззаконные сексуальные обычаи, которые перечислены в Лев 18. Короче говоря, подразумеваются инцест, прелюбодеяние, гомосексуальные связи и скотоложство. Многие ученые указывали на эту интертекстуальную связь. По-видимому, корреляцию между Деян 15 и Лев 17–18 можно считать прочной основой для понимания того, какой смысл древняя церковь вкладывала в понятия porneia. «Говоря о porneiai (блудодействах), иудей I века не мог не иметь в виду список запрещенных сексуальных действий в Лев 18 и 20, особенно инцест, прелюбодеяние, однополые связи и скотоложство». Обличая porneia, Иисус обличает все формы гомосексуальной практики.

По-видимому, Иисус также имел в виду осуждение гомосексуальной практики в своих упоминаниях о грехе Содома (Мф 10:15; 11:23–24; Мк 6:11; Лк 10:12; 17:29; ср. Иуд 7). Еще он мог подразумевать мужскую культовую проституцию, сказав: «Не давайте святыни псам» (Мф 7:6), – потенциальный намек на qādēš (буквально «освященный»), то есть культовую проститутку мужского пола, названного «псом» во Втор 23:18–19 (СП 23:17–18). В Евангелиях данная аллюзия не очевидна, а в упоминании Апокалипсиса о «псах» вне святого города (Откр 22:15) уже выглядит весьма надежно: «А вне – псы и чародеи, и любодеи, и убийцы, и идолослужители, и всякий любящий и делающий неправду».

Апостол Павел напрямую обличает гомосексуальную похоть и практику в нескольких отрывках: Рим 1:24–27, 1 Кор 6:9–11 и 1 Тим 1:10. Все эти отрывки следует толковать в свете ветхозаветного контекста, к которому они принадлежат. Павлово рассуждение в Рим 1 во многом завязано на ветхозаветную цитату из Авв 2:4, и ветхозаветные Писания – источник авторитета в плане нормативного социального поведения. «Ветхий Завет дает Павлу и его аудитории знание о суде Божьем на гомосексуальную активность».

Были попытки доказать, что Рим 1:24–27 обличает лишь «эксплуататорские формы гомоэротического поведения – педерастию (любовь к мальчикам), секс с рабами, проституцию или гомоэротизм в контексте идолопоклоннических культов, а потому мы не знаем, что Павел думал об отношениях между взрослыми людьми, соблюдающими верность друг другу». Еще полагали, что «Павел не оперировал понятием “гомосексуальной ориентации” – относительно фиксированного и врожденного склада – а значит, мы не знаем, что сказал бы Павел об однополых отношениях между двумя людьми, испытывающими влечение только к представителям своего пола». Некоторые апеллировали к женоненавистничеству: мол, «Павел возражал против однополых связей, поскольку боялся, что гомоэротические союзы нарушат иерархическую доминацию мужчин над женщинами».

Однако вопреки всем этим гипотезам было показано, что Рим 1:24–27 содержит сильные аллюзии на рассказ о сотворении мира, особенно Быт 1:26–30. А если между Рим 1:24–27 и его субтекстом в Быт 1:26–30 существует интертекстуальная связь, то недавние попытки доказать, что данный отрывок не обличает однополые связи, неудачны и неубедительны.

Что касается тезисов об эксплуатации и ориентации: Павел не одобрил бы никакой гомоэротический союз, поскольку больше думал о Быт 1, чем об эксплуатации в окружающей культуре и бисексуальности. Павла заботило прежде всего то, чем однополый союз не является союзом мужчины и женщины, установленным при сотворении мира и заповеданным в Писании. Гомоэротический союз, движимый врожденными падшими импульсами, не удовлетворяет данному определению. Что касается тезиса о женоненавистничестве: Быт 1:26–31 подчеркивает не гендерную стратификацию, а гендерную дифференциацию: мужчины должны вести себя как мужчины, а женщины – как женщины.

В Рим 1:26–27 Павел обличает не только мужские, но и женские однополые отношения, хотя лесбиянство не упоминается в Лев 18 напрямую. Как мы отметили в анализе Лев 18 (см. главу 4), законодательство Пятикнижия подразумевает запрет на любые однополые связи как нарушение тварного порядка. Павел проговаривает то, что высказано в Лев 18 намеком.

Перечисляя пороки в 1 Кор 6:9, Павел упоминает malakoi (буквально «мягких»). По-видимому, это слово обозначает пассивных партнеров, описанных в Лев 18:22 и 20:13: тех, с которыми ложатся как с женщиной. 1 Кор 6:9 также говорит об arsenokoitai. В NAB это слово переведено как «практикующие гомосексуалы» (practicing homosexuals). Оно всплывает и в 1 Тим 1:10. Некоторые толкователи пытаются подыскать ему греко-римский контекст и тем самым доказать, что речь идет не об однополых связях. Однако важно отметить, что в светском греческом языке времен Павла мы не встречаем это составное слово, но находим его лишь в иудео-христианской литературе. Практически нет сомнений, что оно создано с оглядкой на перевод Лев 18:22 и 20:13 в LXX: слова arsēn («мужчина», «самец») и koitē («лежание») соответствуют еврейским понятиям zākār («мужчина», «самец») и miškāb («лежание»), обозначая «гомосексуальную связь». Судя по несомненной интертекстуальной связи между Павловым использованием слова arsenokoitai (1 Кор 6:9; 1 Тим 1:10) и Лев 18, 20, Павел имел в виду преимущественно уставы ветхозаветной Книги Левит, которые запрещают любые однополые связи (см. главу 4).

 

Моногамия против полигамии

Перевод LXX, которому следуют Иисус (Мф 19:5) и Павел (1 Кор 6:16; Еф 5:31) не только подчеркивает человеческие гетеросексуальные отношения, но и делает акцент на моногамии: «…и будут два (мужчина и женщина. – Р. Д.) одной плотью».

Павел явно стоит на позициях моногамии (1 Кор 7:1–4; 1 Тим 3:2, 12; Тит 1:6), в соответствии с ветхозаветным законодательством.

Грамматика 1 Кор 7:2 («каждый имей свою жену, и каждая имей своего мужа») предполагает моногамный брак. «Павлова привилегия» в 1 Кор 7 (особенно 7:17, 20, 24) не делает исключения из моногамной нормы и не означает, что практикующим многоженцам можно оставаться в церкви.

Стандарт «одной жены муж» в посланиях к Титу и Тимофею означает моногамную верность не только для старейшин и дьяконов, но и для всех христиан.

 

Возвышение женщин против умаления женщин

В контексте неоднозначного и часто негативного отношения к женщинам в иудаизме и других средиземноморских культурах I века н. э. НЗ радикально возвышает статус женщин. Это можно видеть и в революционном подходе Иисуса к женщинам, описанном в Евангелиях, и высокой оценке женщин в древнейших церквах, как она отражена в Деяниях Апостолов и новозаветных посланиях, а также во внебиблейских материалах.

По вопросу о новозаветном взгляде на роль женщины дома и в церкви среди ученых евангельского направления сформировались два основных направления (см. главу 2).

Концепция равенства. Особенно ее отстаивает организация «Христиане за библейское равенство», основанная в 1987 году.

Концепция взаимодополнения ролей. Особенно ее отстаивает организация «Совет по библейскому видению ролей мужчины и женщины», также основанная в 1987 году.

В своих собственных публикациях по этому аспекту новозаветной библеистики я уделял основное внимание теме главенства/покорности/равенства в новозаветных отрывках, посвященных отношениям между мужчиной и женщиной. Изложу здесь вкратце, к каким я пришел выводам относительно лексики, касающейся главенства и покорности. Ученые много спорили о том, что означает слово kephalē («глава») в семи случаях его использования в метафорическом смысле в НЗ. Образовались два основных подхода.

В греческом языке I века (включая НЗ) слово kephalē часто означало «источник» и никогда (или почти никогда) не означало «более высокий ранг»».

Слово kephalē часто означало «более высокий ранг» и никогда (или почти никогда) не означало «источник».

Наиболее серьезные аргументы, мне кажется, были выдвинуты представителями второго подхода. Однако следует признать, что оба значения встречаются в светском греческом языке I века и возможны в НЗ. А потому ориентироваться следует на непо-средственный контекст. Слово kephalē дважды употребляется в контексте отношений между мужчиной и женщиной: 1 Кор 1:13 и Еф 5:23.

С идеей покорности в отношениях между мужем и женой связан в НЗ глагол hypotassō. Мы находим его в НЗ около 39 раз (при этом 23 – в Павловых посланиях и 6 – в 1 Петр). Глагол tassō означает «ставить в порядок», «располагать», а с префиксом hypoв активном залоге – «подчинять», «покорять»; в пассивном залоге – «подчиняться (кому-либо или чему-либо)»; в медиальном залоге – «(добровольно) подчиняться/уступать», «отказываться от своих прав или воли». Семь случаев употребления слова hypotassō – всегда в медиальном залоге – имеют место в контексте отношений между мужчиной и женщиной: 1 Кор 14:34; Еф 5:21, 24; Кол 3:18; Тит 2:5; 1 Петр 3:1, 5.

Еф 5:21–33, основополагающий новозаветный отрывок, касающийся брачных отношений, также является единственным новозаветным отрывком по данному вопросу, который содержит и слово kephalē («глава»), и слово hypotassō («подчиняться»). Без сомнения, речь идет не об отношениях между мужчинами и женщинами в целом, а именно об отношениях между мужьями и женами. Еф 5 входит в серию «списков домашних обязанностей» (нем. Haustafeln), которые объясняют, какими должны быть отношения между членами семьи – мужьями и женами (5:22–33), детьми и родителями (6:1–4), рабами и хозяевами (6:5–9). Без сомнения в Еф 5 говорится о главенстве мужей над своими женами, а не мужчин над женщинами в целом.

Как мы уже сказали, делались попытки переводить слово kephalē в данном отрывке как «источник» (или нечто вроде этого). Однако сочетание kephalē с hypotassō явно намекает на ранжирование авторитета/статуса, а не на идею происхождения/источника. Это напоминает сходное использование слова kephalē в смысле «главы» и «более высокого ранга» применительно ко Христу в Еф 1:22 и Кол 2:10.

В наши задачи не входит детальное исследование того, что говорит Еф 5 о главенстве и покорности в брачных отношениях. Обозначим лишь вкратце основные моменты.

Контекст Павлова совета мужьям и женам (Еф 5:22–33) состоит во «взаимной покорности», описанной в стихе 21: «…повинуясь друг другу в страхе Божием».

Слово hypotassō в медиальном залоге в стихе 22 («жены, повинуйтсь…») означает, что повиновение жены есть «добровольная уступка любви», а не результат насилия со стороны мужа. Мужу не разрешено требовать покорности своему «главенству».

Покорность жены – это не слепой отказ от собственной индивидуальности. Ведь повиноваться следует, лишь соотнося это с повиновением Господу (стих 22)

«Главенство» мужа параллельно главенству Христа, который «возлюбил Церковь и предал Себя за нее» (стих 25). Таким образом, главенство мужа есть любящее лидерство в служении. Оно означает не авторитарное господство, а «главу-раба или первенство в служении». Муж любит жену как собственное тело, питая и грея ее, как и Христос – Церковь (стихи 28–29).

Характер отношений главенства/покорности отражает и резюме в стихе 33: любовь (мужа к жене) и уважение (жены к мужу).

Взаимная покорность между мужем и женой не обязательно означает полную взаимозаменяемость ролей в браке. «Главой» назван лишь муж. «Взаимная покорность имеет место, но это проявляется по-разному, включая упорядочивание отношений и увещевания в соответствии с полом».

Высший идеал отношений между мужем и женой – партнерство равных, о чем свидетельствует еще Быт 2:24 («и будут одна плоть»; цит. в Еф 5:31). Ссылаясь на Быт 2:24 в общем контексте взаимной покорности (Еф 5:21), Павел прикровенно утверждает волю Божью: чтобы люди максимально возможным образом вернулись к полному райскому равенству в браке; Бог дает и возможность для этого. Однако апостол не отрицает, что в грешном мире для сохранения домашнего единства и гармонии может потребоваться принцип смиренного лидерства.

За вычетом Еф 5:23, единственный новозаветный отрывок, где используется слово kephalē в контексте отношений между мужчинами и женщинами, – 1 Кор 11:3. 1 Кор 11:3–16 тематически параллельно Еф 5:22–33. 1 Кор 11 говорит о покорности жен главенству мужей, а не о главенстве мужчин над женщинами в целом. Правда, греческое слово gynē может означать и «женщину», и «жену», а греческое слово anēr – и «мужчину», и «мужа». Однако Ларри Ричардс (как и многие другие исследователи), показал, что контекст 1 Кор 11 явно свидетельствует в пользу перевода «жена» и «муж». Учитывая этот контекст, RSV и NRSV дают правильный перевод: the head of a woman is her husband («глава жены – ее муж»). Носить головной убор, описанный в 1 Кор 11, было знаком покорности жены лидерству мужа, а не лидерст-ву всех мужчин. Хотя данный отрывок говорит об уместности принципа главенства в брачных отношениях (как и Послание к Ефесянам), он также утверждает взаимность этих отношений, причем в идеале иерархии быть не должно: «Впрочем, ни муж без жены, ни жена без мужа, в Господе. Ибо как жена от мужа, так и муж через жену; все же – от Бога» (стихи 11–12).

Другие новозаветные отрывки, где используется слово hypotassō («подчиняться») в контексте отношений между мужчинами и женщинами, – 1 Кор 14:34; Кол 3:18; Тит 2:5; 1 Петр 3:1, 5. В них также идет речь именно об отношениях между мужьями и женами.

1 Кор 14:34–35 применяет – в определенном культурном контексте – устав нынешнего творения о поведении жены по отношению к мужу. Имеется в виду ситуация, когда муж участвует в пророческом служении христианского собрания. В данном случае со-участие жены, которое может включать публичную «проверку» (diakrinein, 14:29) ею вести мужа, считается «постыдным» (aischron) пренебрежением к нему, к общепринятым приоритетам и к ее собственной роли жены. По этим причинам оно запрещено.

Уильям Орр и Джеймс Уолсер согласны: «По-видимому, Павел имеет в виду брачное подчинение, а не подчинение всех женщин всем мужчинам… Цель заповеди состоит в том, чтобы исключить ситуацию, когда жены публично противоречат словам или мыслям своих мужей или смущают их сменой разговора. Ведь иначе получится, что они отвергают авторитет мужей.

Три последних новозаветных отрывка с hypotassō (Кол 3:18; Тит 2:5; 1 Петр 3:1, 5) входят в Haustafeln (ср. Еф 5). Безусловно, во всех этих случаях имеется в виду покорность жен мужьям, а не женщин мужчинам в целом.

Данное толкование работает и в случае отрывка, который в дискуссиях о женском рукоположении вызывает больше всего споров: 1 Тим 2:9–14. Еще Мартин Лютер высказал мнение, что в 2:11–12 идет речь об отношениях между мужем и женой, а не между мужчинами и женщинами в целом. И некоторые другие толкователи последних веков полагали, что имеется в виду брак. А вот что мы находим в некогда популярном переводе Уильямса (стихи 11–12): «Замужняя женщина должна учиться с тихой и совершенной покорностью. Я не позволяю замужней женщине учить или господствовать над мужем. Она должна вести себя тихо».

В последнее время многие ученые убедительно доказывали, что слова gynē и anēr в этих стихах следует переводить соответственно как «жена» и «муж» (а не «женщина» и «мужчина»). В пользу данного вывода говорят следующие факты.

Как показывает Хугенбергер, в других местах Павловых посланий (и повсюду в НЗ), где слова gynē и anēr употребляются в паре и тесной близости, имеются в виду именно жена и муж, а не женщины и мужчины в целом.

Переход от множественного числа в стихах 8–10 к единственному числу в стихах 11–12 предполагает акцент на жену и ее мужа, особенно в последних стихах.

Упоминание о такой брачной паре, как Адам и Ева, в стихах 13–14 предполагает контекст брака.

Упоминание о деторождении в стихе 15 и переключение на множественное «они» (видимо, имея в виду мужа и жену как родителей ребенка или жен в целом, как в стихах 9–10) явно предполагает брачный контекст.

Как мы уже сказали, в других местах у Павла упоминание о покорности (hypotassō) в контексте отношений между мужчинами и женщинами всегда подразумевает покорность жены мужу. «С учетом такого установившегося узуса лишь чрезвычайно убедительные факты могут опровергнуть мнение, что hypotagē («подчинение», «послушание») в 1 Тим 2 отражает требование к женам, а не к женщинам в целом».

Сильные параллели с 1 Кор 14:34–36 (отрывок, касающийся мужей и жен; см. выше) указывают на сходный контекст в 1 Тим 2: отношения между мужьями и женами. В частности, Э. Эллис отметил яркие примеры лексического и концептуального сходства между двумя отрывками: epitrepō («разрешать», «позволять»), sigaō/hēsychia («молчать»/«молчание»), hypotassō/hypotagē («подчиняться»/«подчинение»), manthanō («учиться») и аллюзия на Быт 2–3.

(Решающий довод.) Отрывок 1 Тим 2:8–15 имеет многочисленные лексические, концептуальные и структурные параллели со «списком домашних обязанностей» в 1 Петр 3. Многие ученые полагали эти параллели столь впечатляющими, что выдвигали гипотезу о зависимости одного отрывка от другого или об опоре обоих на общую традицию. Однако наиболее детально параллелизм был изучен Хугенбергером. Поместив тексты в параллельные столбцы, он выделил серьезное лексическое сходство, включая редкие новозаветные понятия: kosmios/kosmeō/kosmos («скромный/украшать/украшение»), hēsychia («молчание»), plegma/emplokē («сложная прическа»; в НЗ оба слова используются только здесь).

Отрывки сходны по структуре логики и мысли, переходя от обсуждения супружеской покорности к совету, касающемуся одежд, а затем к ветхозаветной парадигме должных брачных отношений (Адам/Ева, Авраам/Сарра). Единственная существенная разница – в последовательности: Павел ставит дополнительный совет мужьям на первое место (1 Тим 2:8), а Петр – на последнее (1 Петр 3:7). Однако даже этот совет мужьям выдает глубокие взаимосвязи между отрывками, ибо в других местах Писания редко встречается общее предупреждение о проблемах, касающихся помех в молитве. Поскольку 1 Петр 3 представляет собой «список домашних обязанностей» и явно говорит об отношениях между мужьями и женами, напрашивается вывод, что так обстоит дело и с соответствующим Павловым текстом в 1 Тим 2.

В свете вышесказанного можно предположить, что в 1 Тим 2:8–15 Павел рассматривает отношения между мужьями и женами, а не между мужчинами и женщинами в целом. В гармонии с этим выводом будет понимать «подчинение» (hypotagē), требуемое от жены (2:11), как подчинение жены мужу, – так обстоит дело и во всех других отрывках с hypotassō, касающихся отношений между мужчинами и женщинами.

Другие исследования по 2:8–15 также показали, что, вопреки расхожему мнению, Павел не учит, что Бог изначально установил главенство мужчины над женщиной. Апостол лишь поправляет ложную синкретическую теологию, существовавшую в Эфесе, согласно которой женщина была создана первой, мужчина пал первым, а потому женщины выше мужчин. Судя по всему, эта система взглядов и приводила к тому, что на церковных собраниях женщины командовали мужчинами. Пафос Павловых советов в данном отрывке состоит в том, чтобы защитить принцип главенства/покорности в брачных отношениях мужа и жены. Павел «не разрешает жене (gynaiki) учить, то есть управлять мужем (аndros); она должна сидеть тихо (hesychia)». Хугенбергер справедливо заключает: «Павел запрещает лишь такое учительство, которое мешает жене “покоряться” мужу».

Один из самых важных результатов наших исследований состоит в том, что НЗ продолжает установку на главенство/покорность/равенство в отношениях между мужчинами и женщинами, заданную еще в Быт 1–3 и последующих ветхозаветных текстах. Одно дело – взаимоотношения мужа и жены в нуклеарной семье, и совсем другое – общие отношения между мужчинами и женщинами в церкви. Анализ новозаветных отрывков, где используются слова kephalē («глава») и hypotassō/hypotagē («подчинятьcя/подчинение») в контексте отношений между мужчинами и женщинами, привел к удивительному выводу: все эти отрыв-ки, касающиеся главенства и подчинения в гендерном вопросе, ограничены брачными отношениями мужей и жен. Нигде не идет речь о главенстве мужчин над женщинами в целом или покорно-сти женщин мужчинам в целом. Новозаветные авторы сохраняют верность ветхозаветному образцу, установленному в Эдемском саду. Как в Быт 3 Всевышний установил принцип главенства/покорности во имя гармонии в отношениях мужа и жены, так и новозаветные тексты утверждают этот характер ролей. Однако как в Быт 2:24 равное партнерство было названо высшим идеалом и для людей после грехопадения, так НЗ призывает мужей и жен выйти за пределы иерархичности к любящему партнерству со взаимной покорностью.

В Апостольской церкви работал принцип главенства/покорности. Однако это не означало, что мужчины-лидеры командовали, а женщины слушались. Ведь согласно новозаветному учению есть лишь один подлинный глава – Иисус Христос; он есть жених Церкви, и вся Церковь – мужчины и женщины – в качестве его невесты должна покориться его главенству. Об этом предельно ясно сказано в Еф 5.

В древнейшей церкви не было земного священства и клира как посредника между Богом и народом. НЗ ясно учит о священстве всех верующих (1 Петр 2:5, 9; ср. Рим 12:1; Евр 13:15; Откр 1:6): все христиане являются священниками, служащими Богу и представляющими Бога пред миром. Таково возвращение к райскому образцу (ведь священниками были Адам и Ева!) и первоначальному замыслу об Израиле (Исх 19). В рамках этого священства всех верующих существуют разные духовные дары, включающие функцию лидера (Рим 12:3–8; Еф 4:11–15; 1 Кор 12: 1–11). Дары дает Дух, «разделяя каждому особо, как Ему угодно» (1 Кор 12:11). Ни о каких ограничениях, связанных с полом, не упоминается.

В НЗ великая весть о подлинном библейском равенстве содержится в словах Павла: «Нет уже ни иудея, ни язычника; ни раба, ни свободного; нет мужского пола, ни женского, ибо все вы одно во Христе Иисусе» (Гал 3:28). Это не просто тезис о возможности спасения для разных групп людей (ср. Гал 2:11–15; Еф 2:14–15). Ведь здесь специально выделены три рода взаимоотношений, в которых иудеи отошли от первоначального Божьего замысла, создав неравенство: (1) иудеи – язычники; (2) рабы – свободные; (3) мужчины – женщины. Используя редкие понятия arsēn-thēlys («мужчина» – «женщина») вместо anēr-gynē («муж» – «жена»), Павел устанавливает связь с Быт 1:27 и тем самым показывает, что Евангелие зовет нас вернуться к божественному идеалу, в котором нет места общему подчинению женщин мужчинам. А еще Павел подобрал лексику таким образом, чтобы высказать мысль о равенстве мужчин и женщин в церкви, не отрицая оговорки в Быт 3:16: муж может быть лидером семьи во имя домашнего мира.

В условиях тогдашних социальных предрассудков Павел и древняя церковь, подобно Иисусу, действовали осмотрительно. Неравенство язычников было сложно искоренить (даже в Петре! Гал 2:11–14). Не отменила сразу Церковь и рабство (Еф 6:5–9; Кол 3:22; 1 Тим 6:1). Однако были запущены в действие такие (евангельские) принципы, которые начали возвращение к райскому идеалу (как мы видим в революционном совете Павла Филимону). Аналогичным образом женщины не сразу обрели полное и равное партнерство с мужчинами в церковном служении. В то же время у нас достаточно данных о лидерских ролях женщин в древней церкви, чтобы сделать вывод: женщины могли иметь влияние, лидировать и даже главенствовать над мужчинами!

НЗ упоминает многих женщин, которые играли лидерские/главенствующие роли в церкви. Среди дьяконов была женщина по имени Фива (Рим 16:1), а возможно, и женщины, упомянутые в 1 Тим 3:11. Судя по всему, Юния (Рим 16:7) была апостолом. Женщины в Филиппах, включая Еводию и Синтихию (Флп 4:2–3), описаны как лидеры местной общины. Именование «избранная госпожа» (2 Ин 1), возможно, было церковным титулом, а конкретная женщина, адресат послания, возможно, была видным церковным лидером, опекавшим целую общину. Женщина по имени Прискилла играла авторитетную учительную роль, причем учила и мужчин (Деян 18). Существовали в древнейшей церкви и пророчицы, которые также учили людей. Еще Павел упоминает многих других женщин, которые были ему соработниками (synergoi). Павел советует «поставить себя на службу» (hypotassō) таким работникам (1 Кор 16:16).

Одним словом, в НЗ, как и в ВЗ, есть много данных, что ничто не запрещало женщинам играть самые важные лидерские роли в общине Завета, в том числе роли, связанные с учительством и главенством над мужчинами. Как мы отметили в главе 2, это выходит за пределы как иерархического, так и эгалитарного подхода в современной полемике о рукоположении женщин. Всюду в Библии, ВЗ и НЗ, для отношений между мужем и женой предполагается (хотя и не считается идеалом) принцип главенства/покорности. (Это соответствует воззрениям сторонников иерархичности, но противоречит воззрениям большинства эгалитаристов.) Однако принцип главенства/покорности не распространяется на отношения между мужчинами и женщинами в общине Завета и не мешает им обладать влиянием, лидировать и даже главенствовать над мужчинами. (Это соответствует взглядам эгалитаристов, но противоречит взглядам сторонников иерархичности.)

В евангельских научных кругах все больше авторов убеждаются в необходимости различать иерархичность взаимоотношений мужа и жены дома (одобренную Всевышним) и эгалитарность взаимоотношений мужчин и женщин в Церкви. Например, Уизерингтон, обстоятельно рассмотрев вопрос о статусе женщин в первоначальных церквах, пришел к выводу, что НЗ продолжает библейскую патриархальность (главенство) в семье, но утверждает новые роли для женщин в Церкви, которые не исключают рукоположения женщин.

В НЗ вопрос о рукоположении женщин и не обсуждается, и не отметается. В текстах нет ничего, исключающего такой вариант. Если возможности женщин в древнейших церквах, как они описаны в НЗ, считать образцом для церковной практики последующих поколений, то надо сказать, что в новозаветную эпоху женщины уже выполняли задачи, которые затем стали уделом рукоположенных клириков. По-видимому, эти роли явно подтверждаются различными новозаветными авторами.

В то же время отметим, что новозаветные тексты, рассмотренные в данном исследовании, не указывают на какое-либо радикальное отвержение традиционной семейной структуры. Быть главой значит быть главой-рабом или иметь первенство в служении. Однако это не идентично некоторым нынешним представлениям об эгалитарной структуре брака.

Еще один пример такой позиции мы находим в трудах Дональда Блёша. С его точки зрения, Библия последовательно поддерживает устремления как «патриархализма» (иерархизма), так и «феминизма» (эгалитаризма): «Как жена своего мужа, жена обязана служить ему и поддерживать его, ибо она – его помощница в Господе. Но как сестра во Христе, она имеет равный с мужем духовный статус». Блёш пытается сделать отсюда выводы. Он говорит, что сохраняет силу устав о главенстве мужа над женой в нуклеарной семье, но рукоположение женщин в церкви допустимо.

И последний пример: Шарон Гритц в своей монографии исследовала отрывок 1 Тим 2:9–15 в его религиозном и культурном контексте. Она заключает, что отрывок касается отношений между мужем и женой, а не главенства всех мужчин над всеми женщинами. Затем она делает выводы более широкого плана.

Так снимаются любые противоречия между этим отрывком и другими библейскими материалами. Он повторяет учение 1 Кор 14:34–36. Он разрешает всем женщинам, замужним и незамужним, использовать свои духовные дары. 1 Тим 2:9–15 не противоречит ни взаимоотношениям Иисуса с женщинами (и его позиции на сей счет), ни тому, что у Павла были соработницы и Павел одобрял участие женщин в церковном богослужении (1 Кор 11:2–16). У всех женщин есть право участвовать в служении, как их призвал и одарил Бог. Новозаветные примеры подтверждают это. Нормативный принцип, лежащий в основе 1 Тим 2:9–15, состоит в том, что брак вносит ограничения в служение замужней женщины. Ответственность и обязанности жены перед мужем корректируют характер ее публичного служения.

Мои выводы совпадают с этими недавними исследованиями. Библия ясно свидетельствует об идеале главенства/покорности/равенства в отношениях между мужчинами и женщинами. До грехопадения Адам и Ева были полностью равны: никто из них не был главой, и никто не покорялся (Быт 2:24). Согласно Быт 3:16, после грехопадения мужу было поручено смиренное лидерство во имя домашнего мира, а равенство сохранено как идеал. Это лидерство мужа и покорность жены ограничены брачными отношениями. Божественное откровение, звучащее в ВЗ и НЗ, призывает мужа к смиренному лидерству, а жену – к добровольной покорности, но никогда не расширяет данный принцип на всю общину Завета: женщинам не запрещено играть в ней ведущие роли и даже главенствовать над мужчинами.

Ветхозаветное и новозаветное свидетельство о статусе женщин призывает оба лагеря в евангельских христианских спорах пересмотреть свои позиции. Можно надеяться, что в результате возникнет новое согласие, которое обогатит Церковь лидерством/учительством рукоположенных женщин, в то же время утверждая смиренное лидерство мужа дома (если оно необходимо) и идеал равенства (для церкви и брака).

 

Целостность против фрагментации

Подобно ВЗ, НЗ устремляется к целостности. Ему присуща еврейская антропология, согласно которой люди – существа целостные: они есть души, а не наделены душами. Ему чужд греческий дуализм, который разделял человека на тело и душу, причем предполагая меньший статус тела. При целостной сексуальности и семья мыслится как целое (не как муж и жена по отдельности). Это ясно из «списков домашних обязанностей», которые содержатся в новозаветных посланиях.

Апостол Павел подчеркивает комплементарный аспект сексуальной целостности, говоря о взаимности мужчины и женщины: «Впрочем, ни муж без жены, ни жены без мужа, в Господе» (1 Кор 11:11). Аналогичным образом Еф 5 указывает на необходимость взаимной любви и уважения между мужем и женой (см. особенно Еф 5:33). Такая взаимность проявляется в жизни конкретных супружеских пар, например Прискиллы и Акилы (Деян 18:18, 26; 1 Кор 16:19; 2 Тим 4:19). Как и в ВЗ, сексуальная целостность не ограничена супругами: Бог помогает людям, призванных к целибату, и дает им ощущение полноценности жизни. Однако, вопреки более поздним христианским воззрениям, целибат не подается как более высокий духовный идеал. Сексуальная целостность отражена и в признании различных ветхозаветных законов ритуальной нечистоты, хотя христиане не обязаны соблюдать эти законы (Деян 15:20, 29).

Как и в ВЗ, особенное нарушение сексуальной целостности видится в жизни проститутки (pornē). Есть упоминания о ветхозаветной блуднице Рахав (Мф 1:5; Евр 11:31; Иак 2:25); как и в ВЗ, блудницы имеют низкую репутацию (Мф 21:31–32; Лк 15:30); как и в ВЗ, отступничество общины Завета описывается через метафору блуда (Откр 17:1, 5, 15, 16; 19:2). Как и в ВЗ, осуждена фрагментация сексуальной целостности через смешанные (межрелигиозные) браки (2 Кор 6:14–16). Впрочем, апостолы советуют христианам, которые состоят в браке с неверующими, не разводиться, а пытаться обратить неверующего супруга или супругу, живя образцовой жизнью (1 Кор 7:12–16; 1 Петр 3:1–2). Божья благодать будет сильно проявляться в жизни верующего супруга ради его партнера по браку.

 

Верность против прелюбодеяния

НЗ, как и ВЗ, подчеркивает необходимость брачной верности. В нем много предупреждений против прелюбодеяния, часто со ссылкой на седьмую заповедь Декалога. НЗ противопоставляет те же «два пути» нравственности, что и ВЗ: путь Духа и путь плоти (Гал 5:16–26), путь нового человека и путь ветхого человека (Еф 4:17–24; Кол 3:5), путь чистоты и путь разврата, путь замысла Божьего о сексуальности и путь богопротивления. Сексуальные грехи очень серьезны, ибо в этом случае человек грешит «против собственного тела» (1 Кор 6:18). Сексуальная верность понимается широко, включая не только отказ от незаконных сексуальных связей, но и чистоту мысли (Мф 5:28–30; 2 Кор 10:5; Кол 3:5; Иак 4:8; 1 Петр 2:11; 2 Петр 2:14; 1 Ин 2:16), и скромность в одежде (1 Тим 2:9–10; 1 Петр 3:2–4). Подобно ВЗ, НЗ использует метафору сексуального прелюбодеяния/разврата для описания духовного непослушания и отступничества.

 

Постоянство против развода

НЗ придает большое значение нерушимости брачных уз: конец браку полагает либо смерть одного из супругов (Рим 7:1–3), либо porneia со стороны одного из супругов (Мф 5:31–32; 19:3, 8–9). О значении слова porneia (без квалификаторов) мы уже говорили выше и сделали вывод (на основании Деян 15), что оно подразумевает все незаконные сексуальные связи, упомянутые в Лев 18 и 20. По-видимому, это внутрибиблейское определение porneia объясняет, какие основания для развода Иисус имел в виду в Мф 5:32 и 19:9. Его подход более строгий, чем во Втор 24:1. В качестве основания для развода он называет porneia, что не является точным эквивалентом erwat dābār (как в Втор 24:1). Понятие porneia носит гораздо более узкий характер: незаконная сексуальная связь, за которую Закон Моисеев предписывал «отрезание» от народа Божьего (Лев 18:29). «Моисей допускал развод даже в случае неприличного поведения, если незаконной сексуальной связи не было, но Иисус учит, что развод допустим лишь в случае незаконной сексуальной связи».

Более того, в этом свете оговорка в Мф 5 и 19 не противоречит параллельным местам в Мк 10:11–12 и Лк 16:18, где возможные основания для развода не упомянуты. Надо полагать, Марк и Лука не упоминают основания для развода, поскольку не рассматривают грех porneia (который наказывался «отрезанием», т. е. смертью). Предполагалось, что смертная казнь («отрезание» от сообщества) де-факто расторгает брак. Судя по всему, Матфей доносит первоначальный смысл Иисусова учения для читателей, живших после 30 года н. э., когда за прелюбодеяние уже не казнили (В.Т.Санхедрин 41а).

ВЗ также проясняет еще один аспект евангельского учения о разводе. Как мы видели в главе 9, редкая форма готпааль (глагола ṭāmē) во Втор 24:4 дает следующий смысл фразы: «…ее заставили оскверниться». Соответственно, перед нами намек: развод противен воле Божьей. Прогоняя жену, муж по сути заставляет ее оскверниться во втором браке таким образом, как если бы она совершила прелюбодеяние. Этот адекватный перевод Втор 24:4 («ее заставили оскверниться») проливает свет на слова Иисуса в Мф 5:32: «А Я говорю вам: кто разводится с женою своею, кроме вины любодеяния (porneia), тот подает ей повод прелюбодействовать (видимо, когда она вступит в новый брак. – Р. Д.); и кто женится на разведенной, тот прелюбодействует». Как и с другими речениями типа «…а Я говорю вам» в Мф 5, Иисус не меняет закон и не вносит в него что-либо новое, а вскрывает истинный и более глубокий смысл, содержащийся в нем и искаженный последующими толкователями. Уже во Втор 24:4 есть указания на то, что развод по причинам менее серьезным, чем незаконная сексуальная связь, заставляет женщину оскверниться, то есть совершить действие, равносильное прелюбодеянию, – Иисус же, величайший из экзегетов, возвращает тексту его подлинный смысл.

Далее Иисус, переключая внимание фарисеев с «уступки» во Втор 24:1–4 на первоначальный божественный идеал (Мф 19:8), непроизвольно уходит от второзаконнического законодательства. Он указывает на вывод, который уже был имплицитно обозначен в Втор 24:4: а именно Втор 24:1–3 – лишь временная уступка, данная по «жестокосердию» Израиля и не отражающая небесный идеал брака.

 

Интим против инцеста

В НЗ мы находим конкретные советы относительно оптимальных брачных отношений, особенно в «списках домашних обязанностей». Подчеркивается, что мужья должны любить и лелеять, беречь и стараться понимать жен, а жены должны любить и уважать мужей. И мужья, и жены должны обеспечивать сексуальную близость в браке (1 Кор 7:4–5). Как и ВЗ, НЗ учит, что сексуальная близость делает людей «единой плотью», хотя сама по себе и не делает их мужем и женой (1 Кор 6:16). Искажение интима в инцестных отношениях осуждается (1 Кор 5:1), исходя из ветхозаветных запретов в Лев 18 и 20.

Есть обетование о божественном прощении и очищении от всех сексуальных грехов (1 Кор 6:11), включая инцест и прочее сексуальное нечестие. Однако если человек упорствует в разврате, его следует наказать и даже исключить из общины (1 Кор 5:2, 9, 11, 13). В основу данного принципа положено ветхозаветное правило, цитируемое в 1 Кор 5:13: «Извергните развращенного из среды вас». Если человек упорствует в сексуальном грехе (да и не только сексуальном), отвергая покаяние и необходимость измениться, он не наследует Царства Божьего (Гал 5:21; Еф 5:5; ср. Откр 21:8; 22:15).

 

Сексуальность и деторождение

Подобно ВЗ, НЗ придает сексуальной близости самостоятельную ценность и самостоятельный смысл. Сексуальные отношения не нуждаются в том оправдании, что они нужны как средство для более высокой (в частности, прокреативной) цели. Хотя ценность деторождения бесспорна (Мф 1:18–25; Лк 1:26–28; 2:1–7; Ин 16:20–22; 1 Тим 2:15; 5:10, 14; Откр 12:2, 4–5), сексуальная близость достойна и сама по себе, независимо от прокреации (1 Кор 7:3–5; Евр 13:4).

НЗ затрагивает различные темы, связанные с прокреацией: бесплодие (Лк 1:7, 36; 23:29; Гал 4:27), левиратный брак (Мф 22:23–33; Мк 12:18–21; Лк 20:27–38) и обрезание. Что касается статуса нерожденного плода, в НЗ он считается полностью человеком (например, Лк 1:15, 35, 41, 44).

 

Целостная красота сексуальности

Подобно ВЗ, НЗ утверждает целостность и красоту сексуальной любви в браке. «Супружество да будет уважаемо всеми, и брачное ложе да будет непорочно» (Евр 13:4). Божественная любовь утверждается и иллюстрируется образами любви брачной. Павел говорит о «великой тайне» союза между Христом и Церковью, которая параллельна единоплотию между мужем и женой (Еф 5:21–33). Вместе с тем пародией на это дивное единоплотие является близость с блудницей (1 Кор 6:16), а пародией духовной – разодетая и соблазнительная блудница, описанная в Апокалипсисе (Откр 17, 19).

Последние ключевые метафоры Библии снова носят сексуальный характер: брак Агнца с его девственной невестой, которая подготовилась (Откр 19:7; ср. 14:1–5); брачная вечеря Агнца (19:9); новый Иерусалим, сходящий как невеста, приготовленная для му-жа (21:2); подробное описание жены Агнца, нового Иерусалима (21:9–22:5); и последний зов в Писании, который звучит как голос Духа и невесты – «Приди!» (22:17)…

Новый Иерусалим, названный «невестой», описан как куб, – эквивалент самого святого места в Храме (21:2–3, 16). Таким образом, здесь, в завершение Библии, как и в завершение ветхозаветной Песни Песней, в брачном союзе невесты и Жениха, мы подходим к Святому Святых. И там, где невесту освещает «слава Божия», где «светильник – Агнец» (21:23), мы встречаем пламя Яхве.