Три дня раненый метался в лихорадочном бреду, потом жар пошел на убыль, наступило облегчение, и утром, когда первые лучи солнца заглянули в окно, Донато открыл глаза и посмотрел на мир уже не затуманенным, а осмысленным взглядом.

В этот момент возле его постели находился послушник Никанор — помощник Тимона, и он поспешил известить лекаря, что больной очнулся. Крики Никанора услышала также и Марина, которой в доме Эраста отвели комнату рядом с той, где лежал Донато.

Девушка накинула на плечи шаль и пошла вслед за лекарями. Она услышала, как Донато спросил у склонившегося над ним Тимона:

— Где я? Что со мной?

— Ты в доме благочестивых христиан, и мы лечим твои раны, — сдержанно пояснил строгий лекарь.

И тут Донато увидел застывшую на пороге Марину. В его глазах появился живой блеск, а в голосе прозвучало радостное удивление:

— Марина! И ты здесь?

— А где же мне быть, разве я могла оставить своего спасителя? — Она сделала несколько шагов к его постели. — Мы с вами в Сугдее, в доме греческого купца Эраста. На наше счастье, мимо того места, где вы дрались с Заноби, проезжали добрые люди, среди них был священник из Кафы отец Панкратий, который хорошо знает нашу семью. А во главе отряда был тот самый феодорит Василий, с которым враждовал Заноби.

Тимон велел послушнику позвать Василия и отца Панкратия, но их в доме не оказалось, они с утра пошли в церковь.

Вообще после прибытия в Сугдею, в дом Эраста, Марина почти не виделась с отцом Панкратием, постоянно занятым какими-то делами. Других же обитателей дома она не знала и, замечая, что они неохотно отвечают на ее вопросы, перестала с ними заговаривать. Делами в доме заправляла жена Эраста — весьма надменная и капризная дама, которой явно не пришлось по вкусу присутствие нежданных и весьма необычных гостей. Однако перечить Василию, князю и главе родового клана, никто в этом доме не смел. Зато, как заметила Марина, на князя большое влияние имел отец Панкратий; раньше она считала его просто кафинским священником, теперь же поняла, что у этого человека есть какая-то тайная власть, что к его голосу прислушиваются люди, наделенные титулами, землями и богатствами.

Видимо, именно по совету отца Панкратия и распоряжению князя к Марине и Донато со вниманием отнеслись в доме Эраста. Их поместили в хорошие комнаты, за раненым был обеспечен надлежащий уход, возле его постели постоянно кто-нибудь дежурил. Марине сразу по приезде предоставили возможность помыться и сменить свою грязную и порванную одежду на новое платье, затем служанка принесла ей в комнату еду. Но, несмотря на внешнее проявление гостеприимства, Марина чувствовала себя неуютно в этом чужом доме, где и хозяева, и слуги смотрели на нее с оттенком подозрения. Большую часть времени девушка проводила у постели Донато, а когда ее сменяли лекари и слуги, читала в своей комнате псалтырь или бродила по саду, окружавшему дом Эраста. Выходить же за пределы двора ей с самого начала не велел отец Панкратий, объясняя это тем, что в городе ее появление может вызвать излишнее любопытство. Вообще же в этом доме было слишком много тайн — во всяком случае, так казалось Марине. Она несколько раз порывалась подойти с расспросами к отцу Панкратию, но он постоянно куда-то исчезал. И тогда девушке пришло в голову, что священник просто выжидает, чем закончится метание Донато между жизнью и смертью. Возможно, если раненый выживет, отец Панкратий всерьез поговорит с Мариной о ее и его судьбе, и кто знает, не приоткроет ли какую-нибудь из тайн?..

И вот наконец мучительные три дня неопределенности закончились. Девушка поняла это в ту минуту, когда ее глаза встретили такой долгожданный, ясный и осмысленный взгляд рыцаря, защитившего ее жизнь и честь.

— Если я выжил, значит, яд был не на лезвии, а только в словах Заноби. — Донато улыбнулся и даже попытался приподняться, но Тимон его тотчас удержал со словами:

— Лежи, ты слаб еще. Благодарение Богу, что хоть выжил, но силы тебе еще придется восстанавливать.

Лекарь послал послушника на кухню, чтобы оттуда принесли раненому бульон, вареное мясо и фрукты.

А через минуту за дверью раздался капризный голос хозяйки дома, и скоро она сама появилась на пороге.

— Ты мне нужен, Тимон, — объявила супруга Эраста лекарю. — Я мучаюсь от головной боли, приготовь мне бальзам для растирания висков. Я вижу, раненому уже лучше, так что тебе тут необязательно дежурить, пусть с ним девушка посидит, — она кивнула на Марину.

Лекарь вышел, Донато с Мариной остались в комнате вдвоем. Он улыбнулся ей и попросил:

— Сядь возле меня.

— Охотно, синьор. — Она присела на край кровати.

— Марина, после стольких испытаний, пережитых вместе, мы уже можем обращаться друг к другу на «ты». — Он взял ее за руку. — Ты согласна?

— Не знаю, удобно ли это. — Марина почувствовала, как он сжал ее пальцы, и невольно ответила на это пожатие. — Впрочем, я согласна.

— Ты ведь не уедешь отсюда, пока я не окрепну и не стану таким, как раньше?

— Конечно, обещаю.

— Мы потом вместе поедем в Кафу, ведь так?

— Но отец Панкратий говорил, что пока это опасно, вас… тебя могут обвинить в убийстве Заноби.

— Ну, тогда я поеду немного позже, когда будет безопасно. Но к той пещере… к тому месту силы ты ведь меня проведешь?

— Да, как только вы… ты окрепнешь.

— Кстати… — Он слегка нахмурился. — Я, наверное, в бреду что-то говорил о пещере и еще о чем-нибудь таинственном?

— Да, ты говорил о каких-то сокровищах, о чаше, о морской деве. Я решила, что речь идет о Чаше Грааля и священных реликвиях. Я и отцу Панкратию так пояснила. Я ведь читала о рыцарях, которые по всему свету ищут духовные святыни.

— Все правильно, дитя мое. — Донато улыбнулся. — В прошлом веке таких рыцарей было немало, теперь же почти не осталось. Но я готов быть последним из них. А морской девой я назвал тебя. Ведь твое имя — Марина — на латыни означает «морская». И моя жизнь связана с морем. В нашей семье из поколения в поколение передавалась легенда, будто основателем рода Латино был некто Маритимус — человек, приплывший в Рим из-за моря. И кажется, это было Понтийское море.

— Понтийское? То есть — наше море, Черное?

— Да, ваше. Мы называем его еще Греческое или Маре Маджоре, а турки — Карадениз.

— У него также было название Русское море, потому что русичи много по нему плавали.

— Я знаю, что ты принадлежишь к народу русичей. У нас, в католических странах, многие считают русов чуть ли не скифами или татарами. А на самом деле вы вот какие — светловолосые, белокожие… и черты лица у вас не азиатские, а как у норманнов, только мягче. А ты помнишь те места, где родилась?

Девушка ничего не успела ответить, потому что вошел Никанор, принесший еду в корзине. Марина тотчас выдернула свою руку из руки Донато и спросила:

— Вам помочь, синьор?

— Не надо, я уже сам способен держать ложку, — усмехнувшись, ответил раненый. — А Никанор поможет мне помыться и сменить одежду.

Он дал понять девушке, чтобы она вышла, и Марина удалилась в свою комнату.

Душа ее ликовала, рука все еще ощущала прикосновение теплых пальцев Донато, в ушах звучал его голос. «Он выжил, он будет жить!» — повторяла она про себя, и именно это было для нее самым главным. Ей хотелось кружиться, петь и мысленно перебирать каждое слово, сказанное Донато…

Но вдруг Марина вспомнила об отце Панкратии — и тут же ее бурная радость утихла, словно речка, вернувшаяся после весеннего половодья в свои берега. Вряд ли строгий пастырь одобрит ее увлечение чужеземцем-католиком; скорее, назовет его греховным и запретит девушке даже думать о Донато как о мужчине. И ей придется смириться с этим запретом, — ведь она дала слово Рузанне во всем быть послушной отцу Панкратию, и к данному слову теперь еще прибавился долг благодарности священнику, который в тяжкую минуту спас ее и Донато.

И вдруг, словно угадав ее раздумья и сомнения, на пороге комнаты появился отец Панкратий и позвал девушку для важного разговора с глазу на глаз. Они прошли в сад и сели на скамью, огороженную шатром из дикого винограда. Солнце просвечивало сквозь золотую и багряную листву, прохладный ветер издали доносил запах моря. Марина почему-то подумала о том, что было бы очень интересно посмотреть город Сугдею-Сурож, побродить по его улицам… вместе с Донато. Отец Панкратий заметил, что девушка, слегка жмурясь от солнца, мечтательно смотрит вдаль, и сказал с непривычной для него мягкостью в голосе:

— Да, дитя мое, тебе много пришлось испытать в последние дни. Больше, чем за всю твою спокойную и пока еще детскую жизнь в Кафе.

— Никогда не думала, что моя поездка окажется такой страшной… — Марина порывисто повернулась к священнику. — Скажите, отче, ваш послушник уже передал в Кафу, что я жива и невредима? А что с людьми, которые меня сопровождали?

— Конечно, передал, успокоил мать и всех домашних, а о судьбе твоих спутников пока ничего не известно, — ответил отец Панкратий с некоторой поспешностью. — Слава Богу, для тебя все закончилось хорошо, и твой спаситель Донато выжил. Теперь его здоровье пойдет на поправку, и я за него спокоен. — Он сделал паузу и внимательно посмотрел на Марину. — Но настало время нам с тобой серьезно поговорить об этом человеке и о многом другом. Ты готова воспринять мои слова?

— Слушаю вас, отче. — Марина сложила руки на коленях и слегка потупилась. — Я готова слушать вас всегда и во всем.

— Надеюсь, Марина, я не зря учил тебя никогда не забывать о долге православной христианки.

«Вот оно, начинается! — пронеслось у нее в голове. — Сейчас я услышу о том, что недопустимо православной девушке сближаться с латинянином, даже самым благородным».

— Верю, что ты не забываешь, — продолжал отец Панкратий. — И потому должна знать, что сейчас православный мир находится в опасности.

Марина почувствовала облегчение оттого, что речь пойдет не о Донато, и, вздохнув, сказала:

— Увы, я мало смыслю в таких важных делах, отче, но, если вы мне объясните, то все надеюсь понять.

— И я на это надеюсь, потому что ты умная, пытливая девушка. Недаром же тебе нравится читать книги, в то время как большинство других женщин даже грамоты не знают. — Священник помолчал, перебирая четки и искоса поглядывая на собеседницу. — Хочу сказать тебе о православном княжестве Феодоро, в котором я родился.

— Княжество Феодоро? — живо откликнулась Марина. — Рузанна… сестра Руфина говорила мне, что Феодоро — словно продолжение Византии здесь, в таврийских землях.

— Да. Когда в начале прошлого века Константинополь был завоеван крестоносцами, многие православные люди переселились в Таврику, основав княжество Феодоро со столицей Мангуп. Но теперь над этим оплотом нашей веры нависла страшная тень. Генуэзцы захватили побережье и все дальше оттесняют феодоритов в горы, а на равнинах хозяйничают татары Мамая. И от Византийской империи мы не можем ждать помощи, потому что сейчас она и сама ослаблена распрями, и турки ей угрожают. А в Константинополе все большую власть забирают в свои руки генуэзцы. Когда-то византийский император сам позволил им свободно торговать на Черном море и расширить свою колонию в Константинополе. И сделал он это в награду за то, что генуэзцы помогли ему отвоевать православную столицу, захваченную другими латинянами, среди которых было много венецианцев. Теперь же все переменилось, и венецианцы даже стали нашими союзниками в борьбе с генуэзскими хищниками. Да, дитя мое, в делах державных нет вечных друзей и врагов.

Марина слушала внимательно и старалась вникнуть в смысл речей отца Панкратия, хотя они были ей не очень интересны. Княжество Феодоро казалось девушке далеким и непонятным, но все же она невольно посочувствовала феодоритам и спросила:

— Но неужели у княжества нет никакой надежды уцелеть?

— Какое-то время мангупским князьям казалось, что надежды нет. Они даже спрятали далеко в горах священную реликвию феодоритов — золотую колыбель. Но нашлись в Константинополе и Мангупе мудрые люди, которых Бог просветил, как спасти православный мир от уничтожения. И главная наша надежда на союз с единоверцами — православными русичами. Ты ведь тоже принадлежишь к этому народу, Марина?

Девушка еще не поняла, к чему клонит священник, но вспомнила, что похожие слова слышала от Рузанны, и спросила напрямик:

— Наверное, вы хотите приобщить меня к той миссии, о которой хлопотали в монастыре Сурб-Хач и обители Стефана Сурожского?

— Ты разве видела меня там? — Отец Панкратий был явно удивлен. — Что ж, твои выводы лишний раз убеждают меня, что ты сообразительная девушка. Это хорошо. Значит, все правильно поймешь. Ты славянка и не должна забывать, что татары во главе с Батыем когда-то растоптали твою землю, поработили твой народ. А теперь по стопам Батыя идет Мамай. Русь платит дань Орде, но копит силы, чтобы освободиться от ига. Мамай такой же враг русичам, как и феодоритам. А генуэзцы — союзники Мамая, они снабжают его деньгами и оружием. Тебе все понятно?

— Вы хотите сказать, что если я славянка, то должна питать вражду к татарам и генуэзцам? — слегка растерялась Марина. — Но у нас в Кафе живут разные люди, и я ни с кем не враждую. Среди моих подружек есть одна татарка — Фатьма. А вот знахарь Симоне и его сын Томазо — генуэзцы, но совсем не плохие люди.

— Что ты, дитя, я не призываю тебя к вражде! — запротестовал священник. — Отношения между людьми — это одно, а дела государственные или церковные — совсем другое. Но ты должна понимать эту разницу, Марина.

— Хорошо, я постараюсь понять. Вы говорили, что православные княжества Феодоро и Руси должны действовать заодно?

— Правильно. Но на Руси не все так просто. Там иные князья видят свою выгоду в союзе с генуэзскими купцами. И, если эти сторонники пересилят, то Русь может даже окатоличиться, как это уже случилось с Литвой. А феодоритские князья и священники стараются укрепить русичей в православной вере и объединить их на борьбу с Мамаем. И они добьются своего — не деньгами, не оружием, но духовным убеждением. Ведь от божественного духа идет вся сила, которая потом движет народами и армиями. Впрочем, тебе еще предстоит узнать об исихастах — безмолвствующих.

Марина вспомнила, что похожие слова слышала от Рузанны:

— Сестра-монахиня тоже говорила мне о божественном озарении, о безмолвной молитве.

— Ты в полной мере это поймешь, когда побываешь в Феодоро.

— Разве я должна там побывать?

— Но ты же знаешь, что при нынешнем консуле вам с Донато возвращаться в Кафу небезопасно. Вот месяца через три-четыре, когда займет свое место Джаноне дель Боско, вы вернетесь. А пока для вас будет самым разумным переждать неспокойное время в Мангупе. Князь Василий Нотарас уже сообщил об этом своему влиятельному родственнику Косме Гаврасу, в доме которого вы и остановитесь.

— Но мама не разрешит мне поехать так далеко.

— Она не будет против, я ей все объясню, — поспешно заверил священник.

— Но почему мангупские князья проявляют такое гостеприимство? — удивилась Марина. — Они не знакомы ни со мной, ни с Донато… Неужели только в благодарность за то, что Донато убил Заноби?

— Это я убедил их повезти вас в Мангуп. Поверь, дитя, так надо. Ты ведь обещала верить мне во всем и следовать моим советам?

Девушка молча кивнула.

— Скажу тебе больше, — продолжал отец Панкратий. — Поездка в Феодоро нужна не только ради вашей безопасности, но и чтобы вы с Донато лучше узнали друг друга, прониклись взаимным доверием.

Марина даже вздрогнула, удивленная этими словами:

— Вы думаете, что я и Донато?..

— Да, дочь моя, я вижу ваши взаимные чувства и не считаю их греховными, — мягким голосом сказал священник. — Бывают случаи, когда церковь позволяет заключать браки между православными и латинянами.

— Заключать браки?.. — Марина вконец растерялась. — Да почему же вы считаете, будто Донато хочет жениться на мне?

— Если латинянин так рисковал жизнью ради тебя, это может свидетельствовать только об очень сильных чувствах. Да и неудивительно, что ты ему понравилась, ведь ты красивая и умная девушка. Я думаю, что когда он узнает тебя поближе, то влюбится еще сильней. И если вы решите пожениться, я благословлю ваш брак.

Марина сидела как громом пораженная. Еще несколько минут назад она боялась, что строгий пастырь запретит ей даже думать о Донато, теперь же он сам будто подталкивал ее к возможному браку с римлянином. Но девушка инстинктивно ощущала, что за всем этим кроется какой-то неведомый ей замысел, нечто большее, чем простая снисходительность священника к чувствам молодых людей. Немного подумав, она решилась задать прямой вопрос:

— Скажите, отче, вы ведь недаром сначала говорили мне о православном долге, а теперь — о моих отношениях с Донато?

Священник пригладил бороду и, как показалось Марине, даже усмехнулся в усы. Он не сразу взглянул в глаза собеседнице и ответил лишь после некоторого молчания:

— Да, Марина, ты верно угадала: между предметами моих рассуждений есть связь. И, рано или поздно, я должен открыть тебе свой замысел. Так вот. Нам, феодоритам, очень важно знать о намерениях генуэзских властей. Именно в Кафе будет готовиться поход Мамая на Русь. Но в окружении кафинского консула пока нет близких нам людей. Ты понимаешь, к чему я веду?

— Кажется, понимаю… Вы хотите, чтобы таким человеком стал Донато.

— Да. Теперь ты видишь, Марина, насколько я доверяю тебе, юной и неопытной девушке, если говорю с тобой на такие темы? Но ты поклялась во всем следовать моим советам. И как бы дальше все ни сложилось, ты должна сохранять в тайне наш разговор.

— Обещаю вам, отче. Только я совсем не уверена, что Донато согласится помогать феодоритам.

— Но у него нет причин отказаться. Он римлянин, а не генуэзец, он не присягал генуэзскому дожу, он приехал в Таврику за удачей и богатством, а еще — как ты считаешь — в поисках Чаши Грааля и других духовных реликвий. Объясни ему, что все это он найдет, если согласится помочь православному княжеству. Когда он поступит на службу к Джаноне дель Боско, то будет получать жалованье не только от консула, но и от нас. А побывав в Феодоро, он убедится, что именно в нашем княжестве остались самые верные следы Святой Чаши. Латинские поэты придумали, будто Чашу надо искать в западных странах, на самом же деле она изначально хранилась здесь, на православном востоке.

— Все это слишком сложно и спорно… — вздохнула Марина. — Поверит ли Донато таким объяснениям?

— А это во многом будет зависеть от тебя. Влюбленный мужчина обязательно прислушается к словам любимой девушки, особенно если она будет говорить горячо и уверенно, с огнем в глазах. Постарайся быть убедительной, но для этого ты сама должна быть убеждена в своей правоте.

Марине приятно было слышать, что отец Панкратий называет ее любимой девушкой Донато, но в глубине души она почему-то сомневалась в чувствах римлянина к ней. Слишком загадочным казался ей этот мужчина, о котором она почти ничего не знала и душа которого была закрыта для нее, как потайной ларец.

Задумавшись, она не сразу откликнулась на прямой вопрос священника:

— Так ты согласна следовать моему плану, Марина? Или тебе не хочется сближаться с этим римлянином?

Она пробормотала что-то неопределенное.

— Впрочем, я не тороплю тебя с ответом, подумай до завтра. — Отец Панкратий покровительственным жестом тронул ее за плечо. — Спроси свое сердце и разум.

Марина и без раздумий знала, что сердце ее согласно, но стеснялась об этом говорить, поскольку еще не была уверена в ответных чувствах Донато.

— Слишком все неожиданно, отче: тайная миссия, поездка в Феодоро… Я не могу так сразу все решить. Можно мне сегодня пойти в церковь помолиться? Пусть Бог меня вразумит.

— Тебе просто хочется посмотреть город? — он слегка улыбнулся. — Хорошо, мы вместе пойдем в церковь Святой Параскевы. Молись и в храме, и дома, это благое дело.

На том разговор был окончен, и отец Панкратий оставил девушку в раздумьях.

Теперь, после объяснений священника, Марине многое стало ясно. Она поняла, что их с Донато хотят использовать в сложной политической игре, которую здесь, в Таврике, вели между собой греческие князья, генуэзские купцы и татарские беи. А главным полем этой кровавой игры должны были стать земли далекого северного княжества, где жили единокровные Марине русичи. Столь неожиданные повороты судьбы пугали девушку, и порой она чувствовала себя щепкой, подхваченной бурным потоком, но мысль о том, что отец Панкратий — святой человек, который не может посоветовать плохого, ее успокаивала.

И сейчас Марина уже не удивлялась тому, что греки старались сделать незаметным пребывание ее и Донато в доме Эраста. Ведь Сугдея, как и Кафа, была владением генуэзцев, и отец Панкратий опасался генуэзских чиновников и шпионов, которые могли помешать той тайной миссии, к которой он хотел привлечь Донато и Марину.

Но уже на следующий день девушка убедилась, что, несмотря на все предосторожности, в городе нашелся человек, узнавший римлянина.

Это случилось утром, когда Марина, готовясь дать окончательный ответ отцу Панкратию, решила войти к Донато и попытаться хотя бы намеками распознать его чувства к ней.

Она застала раненого уже не в постели; он стоял возле окна, опираясь здоровой рукой о стену, и, отодвинув занавеску, смотрел на улицу.

— Зачем вы встали?.. Зачем ты встал? — забеспокоилась девушка, кинувшись к нему. — Разве врач уже разрешил вставать?

— Марина! — обрадовался он. — А что же ты вчера вечером не зашла меня проведать?

— Я была в церкви с отцом Панкратием, — сказала она, отводя взгляд от его искрящихся черных глаз. — Ну, довольно стоять, ложись в постель, ты еще слаб.

— Слаб, говоришь? Ну, тогда помоги мне добраться до постели.

Он крепко обнял Марину за талию и, чуть прихрамывая на раненую ногу, отошел от окна и сел на кровать. Марину он не выпустил, и ей пришлось сесть рядом. Осторожно освободившись от его объятий, она заставила раненого лечь и строго ему сказала:

— Твои раны еще не зажили, а от потери крови у тебя может закружиться голова, поэтому пока не вставай, если находишься в комнате один.

— Спасибо за заботу, мой милый лекарь, — улыбнулся Донато.

— Могу ли я не заботиться о своем спасителе? — Марина улыбнулась в ответ.

— Не только я твой спаситель, но и ты моя спасительница. Ведь это ты помогла мне нанести решающий удар Заноби, а потом ты же позвала на помощь греков. Если бы не твое мужество, я бы тогда отправился в мир иной.

«А ведь и правда — мы спасли друг друга», — подумала Марина, радуясь, что взаимная благодарность навсегда связала ее с Донато.

Он вдруг попросил ее:

— Наклонись ко мне, я что-то хочу сказать тебе по секрету.

— Любопытно, что за секрет?

Она наклонилась, а он вдруг обнял ее, притянул к себе и крепко поцеловал в губы.

Марина никогда раньше по-настоящему не целовалась с мужчинами. Те легкие, полушутливые поцелуи, которые срывали с ее уст юнцы во время танцев на городских праздниках, были не в счет, и она это поняла сейчас, испытав волнующее, ни с чем не сравнимое чувство. В поцелуе Донато угадывалась настоящая мужская страсть, опыт и сила. «Что это, если не любовь? — подумала девушка с замиранием сердца. — И эту любовь готов благословить даже суровый отец Панкратий!»

Слегка задохнувшись, она оторвалась от Донато и тут же услышала за спиной веселый мужской голос:

— Я вижу, приятель, ты здесь не скучаешь, о тебе есть кому позаботиться!

Вздрогнув, Марина оглянулась на вошедшего. Это был молодой генуэзец среднего роста и ничем не примечательной наружности. Он смотрел на Донато и Марину смеющимся взглядом и, судя по всему, сразу же сделал вывод об их любовной связи.

— Нефри? — удивился Донато. — Откуда ты узнал, что я здесь?

Генуэзец подошел ближе, а Марина, поднявшись с кровати, пересела на стул.

— Я нашел тебя случайно, — пояснил Нефри. — Купец, у которого я остановился, живет на соседней улице, и мне не раз приходилось бывать возле дома Эраста. Я знаком с его управляющим, мы вместе любим захаживать в один трактир. На днях он мне проговорился, что у хозяина в доме находится раненый латинянин и красивая девушка из Кафы. — Нефри повел глазами в сторону Марины. — А сегодня утром, направляясь в порт, я случайно поднял глаза и увидел тебя в окне, но не успел окликнуть. Я засомневался, ты ли это, и решил проверить. Хозяев в доме не оказалось, а слуги меня задерживать не стали, я сказал, что ты мой друг и ждешь меня.

Марине показалось, что словоохотливый генуэзец не очень-то обрадовал римлянина своим визитом. Однако Нефри, видимо, этого совсем не заметил, либо посчитал недовольное выражение лица Донато признаком болезни, и с надлежащей долей сочувствия спросил:

— Кто же тебя так серьезно ранил? И где это случилось?

— Я сам не знаю, кто были эти разбойники, которые напали на меня по дороге в Солдайю, — уклончиво ответил Донато.

— Управляющий Эраста сказал по секрету, будто тебя ранили, когда ты защищал эту милую девушку. — Нефри лукаво подмигнул Марине: — В этом доме вас, синьорина, считают невестой Донато, хоть вы и гречанка.

— Я не гречанка, — тихо откликнулась Марина.

— Да? Ну, не важно, — сказал генуэзец. — Вообще-то вы похожи на венецианку, там тоже много золотоволосых. Если бы кое-кто в Генуе узнал, какие подвиги ты совершаешь ради таврийской красавицы, то…

— А ты скоро едешь в Геную? — прервал его Донато.

— Да, уже завтра, дела торопят. Очень рад, что перед отъездом успел с тобою повидаться. Жаль, конечно, что ты сейчас не при здоровье и не можешь выпить со мной доброго вина в таверне. Ну да ничего, говорят, тебя здесь лечит ученый греческий медик Тимон. Впрочем, лекари всех племен и сословий одинаковы: первым делом пускают больному кровь, а потом пичкают горькими настойками. У тебя же, приятель, кровопускание случилось и без вмешательства лекарей, так что есть надежда на твое скорое выздоровление. Особенно если здесь за тобой будет такой приятный уход. — Он снова стрельнул глазами в сторону Марины.

Донато натянуто улыбнулся и ничего не ответил.

Однако Нефри, совершенно не замечая, что собеседник устал от его болтовни и определенно ею тяготится, продолжал расспрашивать:

— А как получилось, что именно Эраст с родичами тебя спас и оставил в своем доме на лечение? Ведь этот грек, как и всякий купец, ничего даром не делает — тем более для незнакомого человека, чужеземца. Или ты пообещал ему хорошо заплатить? Или собираешься поступить к нему на службу?

Но в этот момент на пороге появился отец Панкратий и избавил Донато от необходимости отвечать.

— Послушайте, господин купец, — обратился священник к Нефри, — раненого нельзя беспокоить долгими разговорами. Здоровье Донато еще не поправилось, и медики запрещают пускать к нему гостей. Но, коль уж вы случайно проникли в дом, то так тому и быть, вам позволили немного побеседовать с вашим знакомым. Однако теперь довольно, я прошу вас покинуть эту комнату. Придете позже, когда Донато окрепнет.

— Да я пришел попрощаться, — пояснил Нефри, немного смущенный строгим тоном священника. — Завтра с утра отправляюсь в Геную и вряд ли скоро увижусь с Донато.

— Я рад был видеть тебя, Нефри, — слегка улыбнулся раненый. — Счастливой тебе дороги!

— Выздоравливай, Донато, и старайся лечиться только приятными средствами. — Нефри подмигнул ему и, оглянувшись на Марину, добавил: — Вы уж поухаживайте за моим приятелем. Всех вам благ, синьорина! И вам, святой отец.

После ухода генуэзца в комнате на несколько мгновений повисла странная тишина. Марина чутьем угадывала, что визит Нефри отнюдь не обрадовал Донато, хотя и не могла понять почему. Сама же она чувствовала смущение и досаду из-за игривых намеков Нефри, который оказался свидетелем ее поцелуя с Донато. Что касается отца Панкратия, то он, видимо, просто был огорчен тем, что не удалось сохранить в тайне от всех генуэзцев пребывание Донато в доме Эраста.

— Слава Богу, что этот проныра завтра уезжает, — пробормотал священник, бросив недовольный взгляд на дверь, за которой скрылся генуэзец.

— Нефри безобиден, но слишком болтлив, — сказал Донато. — Мы с ним не на такой уж короткой ноге, но он всех своих знакомых называет друзьями и приятелями. А мне бы не хотелось, чтоб он, приехав в Геную, рассказывал, что я попал в какую-то историю.

— Если бы ты… если бы вы, синьор, не выглядывали сегодня в окно, этот Нефри вас бы не увидел, — с шутливой укоризной заметила Марина.

— Так ты уже сам вставал и подходил к окну? — уточнил отец Панкратий. — Что ж, значит, силы к тебе возвращаются. И вид у тебя сегодня бодрый. Надеюсь, что тебе удастся выздороветь быстрее, чем предполагал лекарь. И это очень кстати, потому что скоро вам с Мариной предстоит неблизкая поездка.

— Поездка? Куда? — насторожился Донато.

— На запад Таврики, в княжество Феодоро. — Отец Панкратий, заметив удивление и недовольство в глазах римлянина, поспешил пояснить: — Увы, я получил из Кафы неутешительное известие: те два проходимца, которые были свидетелями вашей драки с Заноби, рассказали кафинским чиновникам, будто ты убийца, а Марина — твоя пособница. Бог знает что они наговорили, и теперь стражники консула готовы тебя арестовать. Конечно, может, суд во всем разберется и вас оправдает, но ведь до суда может быть еще и тюрьма, а то и допросы с пристрастием, проще говоря — пытки.

Марина вздрогнула и испуганно спросила:

— Отче, неужели все так опасно?

— Более чем, дитя мое, — вздохнул священник. — Потому и оставаться в Сугдее вам нежелательно, ведь кто-нибудь прознает и донесет, а Сугдея — город, подвластный генуэзцам. Зато в княжестве Феодоро вы будете в безопасности. Потом, когда сменится консул, сможете вернуться в Кафу. Надеюсь, за три-четыре месяца слухи об убийстве Заноби утихнут.

Марина, которая уже и раньше дала согласие на отъезд в Феодоро, не стала возражать, но Донато был явно раздосадован таким поворотом дела:

— Спасибо за заботу, святой отец, но нельзя ли нам с Мариной переждать опасное время где-нибудь поближе? Мне бы не хотелось ехать так далеко.

— Разве для бывалого путешественника это такая уж даль? — бодрым голосом возразил отец Панкратий. — К тому же, насколько я понял, ты человек, не чуждый духовным исканиям. Наверное, тебя интересует Святая Чаша, которую вы, латиняне, называете Грааль. Так вот, именно в нашем горном княжестве, с его древними храмами в пещерах, ты найдешь самый верный, самый истинный след Святой Чаши. Ибо, как говорят мудрые люди, Запад погряз в грехах и духовные сокровища могут храниться только на Востоке.

Донато вопросительно посмотрел на Марину, словно искал у нее совета и одобрения. И она с готовностью подтвердила слова священника:

— Да, отец Панкратий все правильно говорит, и мы ему должны быть благодарны.

— Что ж, если так… — Донато пожал плечами. — Но где я буду жить в вашем горном княжестве? Ведь вы же не можете меня, католика, поселить в греческом монастыре.

— В Мангупе ты будешь не моим гостем; тебя поселит в своем доме князь Косма Гаврас, родственник Василия и один из правителей Феодоро. Это замечательно мудрый и праведный человек, и счастлив тот, кому он окажет покровительство.

— Уж не хотите ли вы, чтобы я поступил на службу к тамошним князьям? — пробормотал Донато.

Но отец Панкратий сделал вид, что не расслышал вопроса, и, пожелав раненому здоровья, вышел, уводя за собой Марину, которая на ходу успела обменяться с Донато красноречивыми взглядами.