Влюбленные провели еще одну ночь в доме, который Донато уже твердо вознамерился купить, и отправились в путь лишь на следующее утро.

Весна была в самом разгаре, и ее цветущая роскошь на фоне яркой синевы моря и чистой голубизны неба могла внести радость и гармонию даже в самые мятежные души.

И все-таки чем ближе были окрестности Кафы, тем больше волновалась Марина. После того как Донато передал ей слова Симоне, не совпадающие с тем, что сообщил отец Панкратий, девушку охватили сомнения и страх перед неизвестностью. Но она не говорила об этом Донато, пряча тревогу в себе.

Когда вдали показались знакомые очертания Митридатского холма, Марина вдруг подумала о том, что если сейчас свернуть с основной дороги на боковую, то можно проехать мимо загородного дома Андроника. Девушка вспомнила, что незадолго до смерти отчима этот дом хотел купить Константин, и ей стало любопытно, живет ли там молодой купец со своей женой Евлалией.

Перед приездом в Кафу Марина сменила мужской костюм на женское платье, украсила волосы красивым обручем, и теперь могла предстать перед кафинскими знакомыми в надлежащем виде. Она украдкой вытащила из прикрепленного к поясу кошелька зеркальце и, посмотревшись в него, осталась довольна своей внешностью. Любовные бури придали ей волнующую женственность, и даже сознание того, что страсть, соединившая их с Донато, грешна и запретна, не могло погасить блеск в ее глазах.

Марина словно невзначай предложила возлюбленному немного отклониться от основной дороги и проверить, кто теперь хозяйничает в загородном доме, еще недавно принадлежавшем семье Андроника Таги. Донато не возражал, и они, свернув направо, скоро оказались перед увитой плющом изгородью, поверх которой был хорошо виден дом, окруженный садом. На крыльцо вышла женщина с корзиной белья в руках и остановилась, заметив проезжающих мимо всадников. Марина невольно вскрикнула, узнав верную служанку Таисии — повариху Ждану. Ждана тоже узнала свою молодую хозяйку и, поставив корзину на землю, побежала к воротам. Марина, не дожидаясь помощи Донато, соскочила с коня и бросилась в объятия Жданы, смеясь и плача, словно маленькая девочка. Донато спешился и некоторое время с удивлением наблюдал за встречей, потом спросил:

— Это твоя родственница, Марина?

— Нет, господин, я служу в этом доме, — ответила Ждана, с любопытством посматривая на статного спутника своей молодой хозяйки.

— Ждана служит у моей матери с малолетства и стала для нас почти родственницей, — пояснила Марина. — Она тоже славянка, как и мы с мамой.

— Жемчужинка ты наша, красавица, — приговаривала Ждана, гладя Марину по волосам. — Где же ты так долго пропадала? Мы уж не чаяли увидеть тебя когда-нибудь. Чего только не передумали, у каких гадалок не были, столько страху натерпелись! Ведь нам Варадат рассказал, что ты либо погибла, либо попала в плен к татарам!

— Но разве вы не знали, что я спаслась от татар? Разве монахи не передавали вам весточку? — удивилась Марина, вспомнив уверения отца Панкратия.

— Монахи? — Ждана была не менее удивлена. — Да, в Кафе возле нашего дома видели какого-то незнакомого монаха, но он никому ничего не говорил. Правда, в тот же день Никодим нашел под воротами записку, в которой сообщалось, что ты жива и здорова. А больше ничего. Таисия, бедная, вся извелась, и я тоже. Думали-гадали, где ты, что с тобой, от кого эта записка. Ведь приходило в голову, что тебя продали какому-нибудь турку или татарину, а записку нарочно подбросили для нашего успокоения, чтобы мы тебя не искали. Почему ж тот монах нам ничего не сказал?

— Что ж, значит, так было надо, — пробормотала Марина, не решаясь даже мысленно упрекать отца Панкратия. — Ну а что мама, брат? Они здоровы?

— Здоровы, слава Богу. Но горя мы все натерпелись, пока тебя не было, — вздохнула Ждана. — Так где же ты на самом-то деле пропадала, птичка моя? Пойдем, расскажешь обо всем по порядку.

— Да рассказ мой будет коротким, — пожала плечами Марина, избегая прямо смотреть в глаза собеседнице. — От татарского плена меня спас синьор Донато Латино. — Она кивнула на своего спутника. — Но в бою он был ранен и лечился в одном монастыре на побережье. В том же монастыре и я нашла приют. Так и пережили зиму, а как потеплело — тронулись в путь.

— Ох, господин, мы все за вас будем Богу молиться, что спасли нашу боярышню! — обратилась к Донато Ждана. — Входите в дом, будьте дорогим гостем! И ты, сударушка, приглашай своего спасителя!

— А я думала, что наш загородный дом продан, — сказала Марина. — Ведь Андроник перед смертью собирался.

— Нет, дом пока не продан и вряд ли скоро продадут, — пояснила Ждана. — Да тут столько разного произошло, пока тебя не было! Пойдемте, пойдемте, обо всем поговорим. Сейчас позову Никодима, он примет ваших лошадей.

После громких окриков Жданы из глубины сада появился Никодим и, увидев Марину, выронил из рук лопату и застыл на месте с открытым ртом. Девушка поняла, что в Кафе ее считали уже чуть ли не покойницей. Но, немного отойдя от изумления, Никодим засуетился, велеречиво поприветствовал молодую хозяйку и ее спутника, взял под уздцы лошадей и повел их в стойло.

А Ждана тем временем пригласила молодых людей в дом и торопливо собрала на стол то, что было под рукой: хлеб, молоко, сыр, медовый напиток и сушеные фрукты. Но Марина, едва проглотив кусок хлеба и запив его молоком, тут же принялась расспрашивать Ждану о событиях в Кафе. Впрочем, служанка и сама горела желанием выложить все новости и охотно приступила к ним, перескакивая с одного на другое:

— Неделю после твоего отъезда не было вестей, а потом в город вернулся Варадат и сказал, что на ваш отряд напали татары, всех слуг перебили, а Марину не то взяли в плен, не то она, убегая, упала в пропасть. А сам он — то есть Варадат, будто бы храбро сражался, пытаясь выручить девушку, но на него разом навалились двадцать человек и связали его по рукам и ногам.

— Вот врет-то, трус хвастливый, — скривилась Марина.

— А мы так и думали, что врет, — кивнула Ждана. — Сам-то он откупился от татар, а вот бедняги Филипп и Чугай полегли в бою, мы их потом похоронили.

Марина всплакнула и перекрестилась, вспомнив о верных слугах, защищавших ее до конца.

— Да, много горя мы натерпелись, пока тебя не было, — вздохнула Ждана. — Таисия день и ночь молилась о тебе, а Юрия боялась отпускать от себя даже на шаг. Но лекарь Лазарь ее все время успокаивал, лекарства ей давал, дом помогал вести. В общем, ты, Марина, не удивляйся, но недавно Таисия и Лазарь обвенчались.

— Значит, у меня теперь будет новый отчим, — пробормотала Марина с невеселой усмешкой.

— Что ж делать, жизнь идет своим чередом, — развела руками Ждана. — Я вот несколько лет была вдовой, но недавно решила, что вдвоем все-таки лучше, веселей живется. Так что сошлись мы с Никодимом, поженились, теперь хозяева поселили нас в этот дом, чтоб мы его в порядке содержали и за садом ухаживали.

— А кто же теперь вместо тебя куховарит? — удивилась Марина.

— Лазарь привел своего повара, весьма искусного.

— Наверное, мой новый отчим решил завести в доме новые порядки? — нахмурилась девушка.

— Ничего, Таисия себя в обиду не даст, она женщина властная, — заверила Ждана. — Но Лазарь тоже, хоть и молчун, а многое ухитряется делать по-своему.

В комнату вошел Никодим и скромно сел в сторонке. Марина слегка улыбнулась, вспомнив, как когда-то помощник Андроника заглядывался на нее.

— А еще хозяева нам к свадьбе подарили сундук одежды и полотна, — похвасталась Ждана.

— Так-то оно так, — вставил Никодим, — да только у прежнего господина я был помощником по торговой части, а нынешний, Лазарь, решил, что я гожусь только за домом и садом приглядывать.

— Зато мы с тобой в этом доме — сами себе хозяева, — заметила Ждана.

— А надолго ли? — проворчал Никодим. — Только до тех пор, пока этот дом кто-нибудь не купит.

— Удивляюсь, что он еще не продан, — сказала Марина. — Помнится, кто-то из купцов собирался купить.

— Да, этот красавчик Константин, брат Варлаама! — кивнула Ждана. — Собирался, но не купил.

— Константин? — переспросил Донато. — Кажется, я слышал о таком.

Марина почувствовала на себе его пристальный взгляд и слегка покраснела.

— Да, Константин был человеком заметным в наших кварталах, он считался видным женихом, о нем многие девушки вздыхали, — охотно сообщила Ждана. — За это он, можно сказать, и поплатился. Такое случилось, Марина, ты не поверишь! — По лицу Жданы было видно, что она подошла к самому интригующему месту своего рассказа. — Значит, собрались они с Евлалией, дочкой синдика, пожениться, об этом весь город знал. Ну, дом-то Константин вроде хотел купить, но цену предлагал небольшую, и Лазарь посоветовал Таисии пока подождать с продажей. Дескать, после свадьбы Константину богатый тесть поможет и они за дом больше выложат. И вот день свадьбы наступил. Народу перед церковью собралось — целая толпа. И мы с Никодимом пошли посмотреть. Вот, значит, церковь открывается, выходят оттуда молодые супруги, Евлалия вся в белом, вся в жемчугах и самоцветах. Красавицей особенной ее не назовешь, но одета была так нарядно и богато, что весь народ на ее платье засматривался. И вдруг к самым ступеням церкви подъезжает карета, из нее выходит — кто бы ты думала? Твоя подружка Зоя! Вся в черном, с черным покрывалом на голове, а в руках — черные бумажные цветы. И она эти цветы бросает прямо под ноги молодым, кричит: «Не видать вам счастья!», затем садится в карету и уезжает. Все оторопели. А Евлалия закричала и в обморок хлопнулась, ее потом водой отпаивали. И Константин побледнел и прямо весь передернулся.

— Господи, да зачем же Зоя это сделала? — пробормотала Марина.

— Затем, что отомстить ему хотела. Оказывается, у них с Константином были любовные дела… — Ждана смущенно кашлянула. — Ну, ты понимаешь, она ему позволила то, что девушка не должна позволять до свадьбы. Видно, красавчик ее уверял, что любит, что женится, а сам и не думал менять Евлалию на Зою. Оно и понятно: у Евлалии отец богач, да еще и судейский чиновник, а у Зои — просто корабельный мастер. Словом, обманул Константин девушку, а она в день его свадьбы решила ему отомстить. Да только себе же хуже сделала: открылся всем ее позор, и пришлось Зое уехать из Кафы. Родители отправили ее к деду с бабкой в Сурож.

Марина вспомнила Зоин остановившийся взгляд и неуверенную походку, и теперь не удивлялась, почему в Сугдее бойкая ранее подружка ее даже не заметила. Удивило Марину другое: как Зоя могла так долго скрывать от нее свои чувства? Ведь между лучшими подругами не было тайн. Во всяком случае, так казалось Марине. Теперь же ей становилось стыдно оттого, что раскрывала подруге душу, признавалась в своих чувствах к Константину. А Зоя еще и советы давала, и подшучивала над «выгодной невестой» Евлалией, и уверяла Марину, что нельзя терять надежды на взаимность. А на самом деле, наверное, она обо всем рассказывала Константину в минуты близости, и они вместе посмеивались над простодушием Марины. Может, потому Константин и смотрел так пристально при встречах. Вероятно, хотел убедиться, что Марина и вправду в него влюблена. Теперь-то он ей был безразличен, и она даже жалела свою незадачливую подружку, которая, наверное, сама себе казалась ловкой и хитрой, но попала впросак.

Заметив, как напряглось лицо Марины, Донато внезапно спросил:

— А вы, синьорина, не были влюблены в этого красавца?

— Нет, синьор, он не в моем вкусе, — усмехнулась девушка.

В вопросе Донато ей почудилась ревность, и это могло бы ее порадовать, если бы одна мысль тут же не привела Марину в уныние: она вдруг поняла, что и сама может оказаться в положении Зои. Она всем сердцем верила, что Донато не способен ее предать, но ведь и Зоя, должно быть, так же верила своему любовнику…

От грустных размышлений ее отвлек вопрос Жданы:

— И как ты думаешь, моя птичка, хорошо ли теперь живется Константину?

— Откуда же мне знать? — пожала плечами Марина. — Наверное, хорошо. У него богатый и влиятельный тесть, да и сам он купец не из бедных. Небось, этот дом теперь им кажется слишком простым, потому и не купили.

— А вот и не угадала! — воскликнула Ждана. — После свадьбы дела у Константина и его брата пошли хуже: ошиблись купцы, взяли плохой товар, да еще один генуэзский корабельщик вздумал с ними судиться. Тесть бы, конечно, помог Константину в тяжбе, но и тут вышла незадача: при новом консуле отец Евлалии оказался не в чести, был смещен с должности. Так что Константин порядком обеднел, и ему теперь не до покупки дома, как бы в долги не влезть. Да и с Евлалией, говорят, они живут не в ладах. Вот и выходит, что Зоино проклятье подействовало.

— Да, неприятная история, — заметила Марина. — А какие еще новости в Кафе? Что слышно о новом консуле?

— Говорят, суровый, старых чиновников посмещал. Ну а нам-то что? Лишь бы новыми поборами людей не обложил. — Ждана всплеснула руками: — Ой, а что это я сижу, пора в город бежать, а то ведь уже темно!

— Зачем в город, ты разве не здесь ночуешь? — удивилась Марина.

— Здесь, но ведь надо же поскорее сообщить Таисии, что ты нашлась!

Марина, которая внутренне еще не была готова к объяснению с матерью, остановила Ждану:

— Погоди, не надо ехать в Кафу на ночь глядя. Наверное, уже и ворота закрыли. Давай завтра с утра все вместе туда и отправимся. А пока нагрей воды помыться, приготовь постели. Очень уж я устала, спать хочется.

— Хорошо, как скажешь, моя птичка. Пойдем со мной. А Никодим все приготовит для твоего спасителя.

Марина перед уходом кивнула возлюбленному:

— Спокойной ночи, мессер Донато.

— Хороших вам снов, госпожа, — улыбнулся он в ответ.

Оказавшись наедине с Мариной, Ждана тут же принялась ее расспрашивать:

— Кто этот генуэзец? Такой видный мужчина! Он из Кафы или из Сурожа?

— Донато не генуэзец, а римлянин. Он недавно приехал из Италии, еще нигде не успел толком обосноваться. Его мне сам Бог послал, иначе быть бы мне в рабстве или в могиле.

— Молиться буду за этого господина, хоть он и не нашей веры. — Ждана перекрестилась. — А чем он занимается? Наверное, купец? Одет, правда, небогато.

— Пока он не богат, но скоро получит большое наследство.

— Это хорошо, это понравится твоей матушке. Но, правда, ей не понравится, что он латинянин.

— Ждана, ты так говоришь, словно Донато уже ко мне посватался, — натянуто улыбнулась Марина. — Он мой спаситель, но не жених.

— Уж будто я не вижу, как он на тебя смотрит! — всплеснула руками Ждана. — Тут и понимать не надо: нравишься ты ему, жемчужинка моя. И он тебе, наверное. А как не влюбиться в такого статного и удалого витязя?

— Ну, довольно тебе, болтунья, — остановила ее Марина, скрывая смущение. — Может, мы и нравимся друг другу, да только между нами много преград.

— Да уж это конечно, — вздохнула Ждана. — Боюсь, что Лазарь теперь навяжет тебе в мужья своего племянника Захария, и Таисия с этим согласится.

— Нет, теперь мне никто ничего не навяжет, — заявила Марина. — За это время я стала сильней и буду сама выбирать себе судьбу.

— Да, вижу, переменилась ты, повзрослела… не знаю только, к лучшему ли это. — Ждана перекрестила девушку. — Ладно, не буду тебя больше тревожить расспросами.

Помывшись и переодевшись в новую рубашку, Марина блаженно уснула на чистой постели, под теплым пуховым одеялом. Она наконец была в родных стенах, а не в чужом доме и не в тягостном для нее неуюте постоялых дворов, где девушке, переодетой юношей, каждую минуту приходилось быть настороже.

Марина спала так крепко, что не видела снов, а утром, открыв глаза, почувствовала себя удивительно сильной и бодрой. Яркое весеннее солнце просвечивало сквозь листву росшего за окном дерева, причудливые блики и тени скользили по стене, по колеблемой ветром занавеске. Откинув одеяло, Марина потянулась и на мгновение зажмурила глаза, а когда открыла их, увидела Донато. Он быстро шагнул к девушке и, не давая ей вновь укрыться, заключил в объятия.

— Ты что? А если Ждана сейчас войдет? — прошептала она, отстраняясь.

— Не войдет, Ждана с Никодимом уехали в город.

— Уехали? И мне ничего не сказали?

— Наверно, не хотели тебя будить. Ты ведь так сладко спала.

— Но, значит, они скоро вернутся вместе с моей мамой, — заволновалась Марина. — Надо подготовиться…

— Не тревожься, они только что вышли за калитку. Так что вернутся не скоро, у нас еще много времени, любимая…

Он стал целовать девушку, сдвигая с ее плеч рубашку и одновременно раздеваясь сам. И скоро Марина уже не могла сопротивляться его страстным желаниям, ее разум вновь уступил сердцу, а в сердце была только любовь.

Молодые люди потеряли счет времени и опомнились, лишь когда где-то совсем близко раздались шаги и голоса. Марина, вздрогнув, тут же отстранилась от Донато, и он успел надеть штаны, а она — укрыться одеялом до подбородка. И в этот миг дверь распахнулась и на пороге возникли Таисия и Лазарь. Лицо матери, вначале радостное, стало попеременно менять выражение от растерянности и испуга — к возмущению и даже гневу, а Лазарь смотрел с мрачноватым спокойствием.

Несколько мгновений длилась тишина, потом Таисия срывающимся голосом заговорила:

— Марина, дочка, что же это? Тебя полгода нет дома, мы сходим с ума, никаких вестей, кроме жалкой записки, неизвестно кем подброшенной. А теперь ты являешься — и что? Вместо того чтобы спешить ко мне, проводишь ночь в загородном доме, где я застаю тебя с чужим мужчиной! Не думала я, что такой будет наша встреча!

— Мама, перестань меня бранить! — воскликнула Марина. — Если бы не Донато, ты, может, никогда бы меня больше не увидела! Я все тебе объясню, только пусть Лазарь пока выйдет!

Новый отчим Марины молча покинул комнату, Донато отвернулся к стене, а Марина, пряча глаза от матери, быстро натянула на себя рубашку и встала с постели.

— Так что ты мне скажешь? — вздохнула Таисия. — Что этот латинянин тебя спас, а ты в награду стала его любовницей?

— Мама, ты меня упрекаешь вместо того, чтобы обнять? — дрогнувшим голосом спросила Марина. — Разве ты не рада, что я жива и свободна?

— Доченька моя!.. Кровинка родная!

Таисия бросилась к дочери, стала обнимать и целовать ее, перемежая порывы радости слезами, а потом снова отстранилась от Марины и не сдержала упреков:

— Но как ты могла спать с мужчиной, который тебе не муж?

— Мама, мы с Донато прошли через такие испытания, столько всего вместе пережили…

— Понимаю, понимаю, прощаю тебя, — пробормотала Таисия, снова прижимая к себе дочь. — Бедная моя девочка, ты не виновата, с тобой случилось несчастье. Но все можно поправить. Ты вернешься в родной дом, и никто ничего не узнает. Мы выдадим тебя замуж за Захария, племянника Лазаря. Он добрый человек, он полюбит тебя и все поймет. А этого латинянина, — Таисия кивнула на Донато, — мы отблагодарим за твое спасение и дадим ему денег на дорогу, чтобы уехал из Кафы и никому не проговорился о твоем невольном грехе.

Женщина говорила тихо, но Донато все-таки услышал и тут же откликнулся:

— Почему же вы думаете, синьора, что я захочу уехать? Нет, я останусь в Кафе. И ваша награда мне не нужна, я скоро получу большое наследство. — Он помолчал, нахмурившись. — Впрочем, я могу и уехать, но при одном условии: если Марина мне прикажет.

— Я не прикажу ему уехать, — решительно заявила девушка и посмотрела матери в глаза. — И замуж не пойду за Варадата или Захария. Мне никто не нужен, потому что я люблю Донато!

Римлянин, словно только и ждал этих слов, тут же подошел к Марине, стал рядом с ней и обратился к Таисии:

— Синьора, я люблю вашу дочь и всегда буду ей защитой. Марина для меня дороже жизни.

— Как мне это понимать? — Таисия растерянно переводила взгляд с Марины на Донато. — Ты хочешь жениться на моей дочери? Ты просишь моего благословения?

— Я непременно женюсь на Марине, как только смогу, — ответил Донато.

— Что значит «сможешь»? — насторожилась Таисия.

— Я должен сначала расторгнуть помолвку, к которой меня принудили в Генуе.

— Ах, вот оно что… — Таисия помрачнела. — У тебя на родине остался какой-то должок… Ты неизвестно как долго будешь ждать расторжения помолвки и жить в свое удовольствие, а Марине все это время придется ходить с опущенной головой? На нее же все пальцем будут показывать: вот, дескать, идет полюбовница латинянина, у которого на родине есть невеста! А может, не невеста, а жена? Да никогда такого не было у нас в роду, чтобы девушки так свое доброе имя порочили! Лучше выйти за нелюба, да честно, чем жить в таком позоре! Не хочу я для дочери такой судьбы!

— Мама, я сама буду выбирать свою судьбу! — воскликнула Марина. — Я с детства привыкла тебе подчиняться, но теперь не стану! И пусть меня весь мир осуждает, но я не откажусь от своей любви! И ходить буду не с опущенной, а с гордо поднятой головой!

Донато взял руку Марины в свои и, склонившись, поцеловал ее.

— Да, сейчас, дочка, тебе все кажется красивым, — хмуря брови, пробормотала Таисия. — Но пройдет любовный угар, и этот латинянин бросит тебя, найдет другую или вовсе уедет к себе на родину. И что тогда с тобою будет?

— Никогда я не предам Марину, клянусь душой, клянусь памятью моих родителей! — воскликнул Донато.

Что-то в словах и во взгляде римлянина невольно тронуло Таисию, и она, смягчившись, вздохнула:

— Ладно, подождем, посмотрим, какой ты человек, Донато. Можешь иногда приходить к нам в гости, но наедине с Мариной я не дам тебе оставаться до тех пор, пока ты не сможешь на ней жениться. А сейчас, будь любезен, собирайся восвояси, а дочку я увожу в наш городской дом.

Возражать матери было неразумно, да и бесполезно, и девушка решила на время смириться. Она с грустной и нежной улыбкой обратилась к Донато:

— Ничего, мы ведь ненадолго расстаемся. Ты пока устраивай свои дела, а я буду за тебя молиться. За нашу общую судьбу молиться.

Таисия показала Донато на дверь:

— Выйди, дай девушке одеться.

Прежде чем выйти, он посмотрел на Марину долгим взглядом и тихо произнес:

— Я люблю тебя.

Эти слова и взгляд согревали девушку в первые, трудные для нее дни после приезда в Кафу. Марину окружало любопытство знакомых и соседей, перешептывания за спиной и лукавые расспросы. Длительное отсутствие девушки в городе, конечно, дало пищу для разговоров, и даже домашние слуги, кажется, не прочь были посудачить о молодой хозяйке. А Таисия, настроенная весьма решительно, не позволяла дочери встретиться с Донато наедине. Дважды он приходил в квартал Айоц-Берд и пытался поговорить с Мариной, но первый раз ее дома не оказалось, мать увела девушку в гости к родичам мужа, а второй раз он видел Марину лишь в присутствии Таисии и Лазаря. Донато сообщил, что ненадолго уедет из Кафы по важному делу, но не стал объяснять, по какому, и только из его намеков Марина догадалась, что дело касается их двоих. После этого Донато к ним в дом не являлся.

А вскоре в Кафу приехал отец Панкратий, и встреча с ним оказалась для Марины тяжким испытанием. Они столкнулись возле церкви Святого Иоанна Предтечи, и девушка смятенно опустила глаза под суровым взглядом священника.

— Изволь объясниться, Марина, — потребовал он, отведя ее в сторону, под тень крепостной стены, тянувшейся от башни Криско. — Как получилось, что вы с Донато исчезли из купеческого обоза? От вас не приходило известий ни из Кафы, ни из Сугдеи. Теперь, когда я сам сюда приехал, то узнал, что ходят слухи, будто латинянин спас тебя от разбойников и вы с ним где-то скитались по побережью. Но это не похоже на правду. Скорей всего, вы сами сбежали и скрывались от всех. Но зачем? Молчишь? Впрочем, я и сам обо всем догадался. Римлянин просто не захотел послужить феодоритам, но не сказал об этом в Мангупе, боясь, что мы его не выпустим. Ведь так? А ты ему решила помочь, потому что влюблена в него и не думаешь о грехе. Ты даже забыла о своем долге православной христианки, хотя обещала во всем следовать моим советам.

— Нет, отче, я помню о своем долге, — тихо откликнулась Марина, не поднимая глаз. — Донато действительно не хочет идти на службу ни к консулу, ни к вам, но он обещал мне, что поможет русичам и феодоритам в войне с Мамаем. Он постарается узнать важные новости, но лишь как частное лицо.

— Не хочет идти на службу? — во взгляде отца Панкратия отобразилось недоумение. — Но ведь ему нужны деньги, он только ради них и согласился нам посодействовать.

— Но теперь Донато неожиданно получил наследство, и ему нет нужды наниматься на опасную службу.

— Вот оно что… — священник нахмурил брови. — Да, теперь у меня нет никакой надежды на помощь твоего римлянина. И в тебе я разочарован.

— Так уж получилось. — Она помолчала и осмелилась на легкий упрек: — Но ведь и вы, отче, не всегда говорили мне правду. Я была уверена, что вы успокоили мою мать, передали ей весточку обо мне, а на самом деле в Кафе все думали, будто меня уже продали в рабство.

— Я не мог рассказать, что ты в Мангупе, — сурово ответил отец Панкратий. — Я и сейчас прошу тебя молчать о том, где вы были с Донато. Впрочем, что теперь вспоминать этого римлянина, вряд ли я его еще когда-нибудь увижу.

— Напрасно вы так думаете, отче. — Марина упрямо тряхнула головой. — Я верю обещаниям Донато, он сделает для нас то, что будет в его силах.

— Сделает? — отец Панкратий недоверчиво усмехнулся. — А где он сейчас?

— Он ненадолго уехал из Кафы, но скоро вернется.

— Вернется? А может, став богатым наследником, он вообще покинет Таврику? Зачем ему эта далекая земля, зачем все наши беды и распри? Раньше я надеялся, что он станет нашим союзником не только из-за денег, но еще и потому, что любит тебя. Но теперь я очень сомневаюсь в его любви. Как он мог уехать, оставить тебя в неопределенности? Ведь о тебе в Кафе уже начинают сплетничать. Никто толком не знает, где ты была целых полгода. А то, что ты вернулась вдвоем с латинянином, у многих вызывает подозрения. И я думаю, что, если бы Донато тебя любил, первым делом расторг бы свою прежнюю помолвку и посватался бы к тебе.

— Но это ведь не сделаешь так быстро… — потупилась Марина.

— Отчего же? Быть обрученным — не значит быть женатым. Чтобы расторгнуть помолвку, разрешения Папы Римского не требуется.

Марина не знала, что ответить, и, видя ее растерянность, священник только вздохнул:

— Что ж, дитя, пусть Бог тебя защитит и вразумит. Приходи ко мне на исповедь, я до осени никуда не уеду из Кафы. Ты всегда сможешь найти меня в церкви или монастыре Святого Василия.

После разговора с отцом Панкратием Марина совсем приуныла. В голову упорно лезли мысли о том, что Донато и вправду может ее покинуть, что его чувства оказались не такими глубокими, как он уверял. Вначале она объясняла его отсутствие поездкой за сокровищем, но потом, когда это отсутствие слишком затянулось, девушка стала нервничать и порою плакать тайком у себя в спальне.

Теперь во взглядах соседей, знакомых и даже слуг ей чудилась насмешка, в каждом небрежном или шутливом слове слышался язвительный намек. А однажды случилось то, что повергло ее чуть ли не в отчаяние.

Марина решила пойти в аптеку Эрмирио, надеясь там осторожно выведать какие-нибудь новости о Донато. Но дойти до аптеки она не успела, потому что на улице между греческим и латинским кварталами перед ней вдруг с вызывающим видом остановилась молодая красивая женщина. Незнакомка была одета в платье с плотно прилегающим лифом и широкой складчатой юбкой, ее темно-пепельные волосы были перехвачены обручем, но не закрыты чепцом или покрывалом, что могло свидетельствовать о незамужнем положении красавицы. Она оглядела Марину с головы до ног и, подбоченясь, с усмешкой сказала:

— Так вот ты какая, Марина Северская. Я нарочно шла, чтобы посмотреть на тебя вблизи. Да, ты и впрямь недурна. Недаром же Донато не смог тебя пропустить.

У Марины вспыхнуло лицо от столь двусмысленной похвалы этой грубоватой красотки, которая по виду и разговору могла быть дочерью торговца или трактирщика из генуэзского квартала. Но, решив не показывать своего невольного смущения перед наглой девицей, Марина вскинула голову и дерзким тоном спросила:

— А кто ты такая, чтобы обсуждать меня и мою внешность?

— Кто я? — незнакомка лукаво ухмыльнулась. — Ну, положим, я та, которую Донато тоже любил, хоть и недолго.

— Какое мне дело до тебя и твоих любовников? — пожала плечами Марина и повернула обратно.

— Куда ты? Ты ведь шла в другую сторону! — насмешливо крикнула ей вслед незнакомка.

Марина решила не оглядываться, но тут ее сзади кто-то тронул за локоть, и она, невольно вздрогнув, остановилась и повернула голову. Перед ней возникло шутовское лицо известного приживала и пересмешника Давида.

— Хочешь знать, кто эта девица? — кивнул он в сторону незнакомки. — Так я тебе скажу: это Бандекка из трактира «Золотое колесо».

— Бандекка?.. — Марина непроизвольно бросила взгляд на красотку, которая теперь удалялась по улице, покачивая бедрами и вертя во все стороны головой. — А почему ты решил, что меня интересует эта трактирная девка?

— Ну, она не совсем девка, то есть не совсем шлюха, — с шутовскими ужимками уточнил Давид. — Она в каком-то родстве с владельцами «Золотого колеса». И, надо сказать, без нее это заведение не пользовалось бы таким успехом, а потому она там чувствует себя почти хозяйкой. Так что ты не очень презирай ее, сестричка.

— А иди-ка ты прочь, братик, — сказала Марина сквозь зубы и зашагала обратно к своему кварталу.

Но Давид, увиваясь вокруг нее и гримасничая, продолжал приставать с разговорами:

— А хочешь знать, почему она тобой заинтересовалась? Ну, не делай вид, что тебе это безразлично! У Бандекки были любовные дела с тем самым латинянином, который привез тебя в Кафу.

Марина одновременно желала и отделаться от назойливого собеседника, и узнать от него об отношениях Донато и Бандекки.

— Но, по-моему, она недаром ревнует к тебе, — продолжал Давид. — Ты красивей ее и, уж конечно, образованней, благородней. Любой генуэзец мог тобой увлечься. Да что там говорить о генуэзских бродягах! Тут некий весьма родовитый и уважаемый господин ищет с тобой встречи, даже попросил меня помочь в этом деле.

— Какой господин? — насмешливо спросила Марина. — Твой давний патрон Варадат? Так он же вроде женился, и, говорят, жена твердо держит его в руках.

О Варадате и вправду было известно, что, поистратившись на свой выкуп у татар, он поправил дела женитьбой на богатой вдове — немолодой, но очень властной особе, которая сумела подчинить себе своего незадачливого мужа.

— Нет, Варадат перестал быть моим патроном, — скривился Давид. — Я говорю не о нем, а о другом человеке, который не только родовит, но и весьма хорош собой. Знаешь, кто это? Константин из квартала Дуки.

— Константин?.. — удивилась Марина, услышав имя того, кто был когда-то предметом ее первых девичьих мечтаний. — А его жена Евлалия знает, что он нанял тебя в качестве сводника?

— Евлалия — женщина недалекая и, слава богу, не такая мегера, как Варадатова супруга. И я ни к кому в сводники не нанимался, просто по собственному разумению решил сделать доброе дело. Константин недавно признался мне за чаркой вина, что ты ему нравишься — особенно теперь, когда вернулась в Кафу после исчезновения.

— Значит, вот каков Константин! Вначале мою подругу Зою лишил доброго имени, а теперь хочет и меня?

— Ну, твое доброе имя, сестричка, уже и так пострадало. Тебя же в Кафе почти похоронили, а ты вдруг явилась вся такая красивая, соблазнительная. — Давид прижал к губам три сложенные в щепотку пальца и чмокнул. — Словно в гареме побывала и там выучку прошла.

— Дурак, наглый болтун! — вскрикнула Марина и, толкнув Давида обеими руками, быстро зашагала прочь.

Он еще кричал ей вслед что-то насмешливое, но она не оглядывалась и не замедлила шаг до самого дома. В голове теснились обидные, горькие мысли о том, что теперь на нее смотрят как на доступную девицу, что не только Константин, но и другие мужчины, попроще, думают, будто после своего таинственного отсутствия Марина потеряла право называться честной девушкой и ей можно назначать свидания словно гетере.

А спасти ее от злых языков и дерзких намеков может только Донато, и ведь он обещал быть ей защитой всегда и во всем… Но почему его так долго нет в Кафе? Неужели обманул?.. «Если так — то мне не хочется и жить», — в отчаянии подумала Марина.

А дома ее снова ждали разговоры матери о том, что неплохо было бы Марине выйти замуж за племянника Лазаря. Ведь Захарий хоть и вдовец, но еще молод, и ему очень нравится Марина, он готов простить все, что случилось с ней во время злосчастной поездки, и приданого не потребует, и дом его расположен недалеко от Андроникового, так что Марина каждый день будет видеться с матерью. Девушка слушала молча, не возражая, но ее совсем не убеждали доводы Таисии; Захарий не нравился Марине ни внешне, ни по характеру, и она подозревала, что с помощью своего угрюмого племянника Лазарь хочет прибрать к рукам строптивую падчерицу, а заодно и соединить хозяйство двух домов. Марина понимала, что мать и новый отчим сделают все, чтобы отдалить ее от Донато, которого между собой они называли «генуэзским бродягой» и не верили, что он может быть благородным и состоятельным человеком. Когда прошло еще несколько дней, а Донато так и не появился в городе, Таисия упрекнула дочь:

— Ну, где же твой генуэзский бродяга? Может, вернулся к своей невесте?

— Мама, сколько можно повторять, что он не генуэзец, а римлянин! — нервно откликнулась Марина.

— А какая разница? По мне, так все эти латиняне одинаковы. Закрутил тебе голову, наобещал с три короба, да и исчез.

— Не забывай, что он спас меня от работорговцев.

— От рабства, может, и спас, но доброе имя твое не защитил, — вздохнула Таисия. — Если бы ты ему была дорога, так давно бы уже вернулся и посватался к тебе.

Марине нечего было ответить матери. Она молчала и ждала. И с каждым днем теряла надежду на счастье.

Ходить в латинские кварталы она уже не решалась, опасаясь встретить там Бандекку или еще кого-нибудь из прежних любовниц Донато. Приступы ревности иногда доводили девушку до отчаяния, и в такие минуты ее любовь превращалась в ненависть.

Но все изменилось в одно прекрасное утро, когда Марина, ускользнув из-под домашнего надзора, вышла к морю в районе Доковой башни. За ее спиной осталась Святая Долина, плотно застроенная храмами, а перед ней расстилалась синяя морская равнина, упиравшаяся в зеленые прибрежные холмы. Марина долго стояла на одном месте, рассеянно оглядывая корабли на кафинском рейде, верфи возле Доковой башни и саму башню, омываемую морем, но устойчивую, словно поплавок, благодаря особому устройству основания, заполненного глиной. Кричали морские чайки, слышался звон колокола и отдаленные звуки голосов, но девушка ничего этого не замечала, поглощенная своими мыслями.

И вдруг сзади раздались шаги, кто-то тронул Марину за плечо. Она вздрогнула, недовольная тем, что потревожили ее одиночество. Но в следующий миг, оглянувшись, не смогла скрыть невольной радости: перед ней стоял Донато.

— Наконец-то я тебя вижу, и ты здесь одна. — Он быстро поцеловал девушку.

Она отстранилась от него, посмотрела по сторонам и, убедившись, что поблизости никого нет, сказала:

— А ты не очень спешил меня увидеть.

— Я только об этом и мечтал, но не мог тебя позвать до тех пор, пока все не подготовил к нашей встрече.

— А чем же ты был занят так долго? Разве для того, чтобы привезти в Кафу ларец из пещеры, требуется целый месяц?

— А почему ты решила, что я привез его в Кафу? Нет, это было бы слишком опасно. Да и с тобой я не могу быть в Кафе до тех пор, пока не освобожусь от своих постылых уз. Мы поселимся отдельно, вдали от городской суеты, чтоб никто нам не помешал. И все это время, любимая, я был занят покупкой и обустройством дома, который станет нашим с тобой семейным гнездом. Теперь там все готово к приезду хозяйки — тебя. Требуется только твое согласие.

— Ты купил тот самый дом? — Марина все еще пыталась хмуриться, но искорки в глазах выдавали ее радость.

— Да. Тот самый, где мы с тобой провели нашу первую ночь. И я верю, что у нас там будет еще много счастливых ночей.

— Почему же ты раньше не сказал, чем будешь занят? Ведь я волновалась.

— Как я мог сказать, если нам с тобой не давали увидеться наедине? Но я думал, что ты и сама догадаешься. Разве ты не уверена во мне?

— Трудно быть уверенной, когда все вокруг доказывают мне обратное! — воскликнула она с обидой. — Мать и отчим твердят, что ты меня обманешь, и предлагают мне выйти замуж за человека, которого считают надежным. Твоя любовница из «Золотого колеса» встречает меня на улице и говорит дерзости. Сплетники шепчутся за моей спиной, сводники уже начали предлагать свидания с местными ухажерами.

— Прости меня; я клянусь, что все это очень быстро закончится! — Донато взял Марину за плечи, и желваки на его скулах заходили. — Я сегодня же пойду к консулу и попрошу его помочь в моих хлопотах о разводе.

— Но эти хлопоты продлятся долго, — вздохнула Марина.

— Да, скрывать не буду, это долгое дело. Но, чем бы оно ни закончилось, ты все равно моя жена. Мы будем жить вместе в нашем доме богато и счастливо.

— Нас никто не благословит на это счастье: ни твои, ни мои священники…

— Нас благословит Бог, который послал нам эту любовь, — убежденно заявил Донато.

— Может быть. Но люди осудят. Я недавно встретила отца Панкратия. Он очень обижен на нас. Я ему пообещала, что ты, хоть и не пойдешь на службу, все же постараешься узнать о подготовке к войне. Я зря пообещала?

— Нет, не зря. Я сделаю то, что говорил. Я не хочу быть лжецом в твоих глазах. Мне важно, чтобы ты в меня верила.

— Слава Богу, теперь воскресла моя надежда на счастье. — Марина грустно улыбнулась. — Хотя это будет очень трудное счастье…

— А счастье вообще не бывает легким, — вздохнул Донато. — Так ты согласна уехать со мной из Кафы в наш дом?

— Когда?

— Да хоть сейчас, немедленно.

— Сейчас это невозможно. Мне надо все обдумать, собраться.

— Скоро в Кафе будет праздник святого Георгия, всеобщая суматоха. По-моему, это удобный случай для нашего с тобой отъезда. Ты согласна?

Марина быстро оглянулась по сторонам и поймала на себе любопытные взгляды двух стоявших в отдалении женщин. Ей стало неприятно, что городские кумушки будут наблюдать за ее разговором с Донато, а потом обсуждать и строить предположения.

— Встретимся на празднике, и тогда я тебе дам ответ, — сказала она торопливо и, отступив на шаг, добавила: — Торжества начнутся возле Кайгадорских ворот, там ты меня и увидишь. Прощай!

Марина зашагала прочь, не оглядываясь, а он некоторое время смотрел ей вслед, потом повернул от Доковой башни на юго-запад, к воротам цитадели, за стенами которой располагался замок консула, резиденция епископа, главный латинский храм города — церковь Святой Агнессы, а также здание суда, казначейство и прочие важные учреждения города. Сегодня в полдень Донато рассчитывал попасть на прием к консулу Кафы Джаноне дель Боско.