Глава первая

1402 год

Родители Аврелии не часто ссорились между собой, но, ес­ли такое случалось, она приходила в полную растерян­ность и ей начинало казаться, что мир вокруг рушится и рассыпается на куски. Когда Аврелия была маленькой, то в та­кие минуты со слезами бросалась умолять мать и отца не ругать­ся; это действовало на них, и они умолкали, а после старались не показывать своих разногласий в присутствии дочери.

Повзрослев, девочка поняла, что ссоры в любой семье неиз­бежны и нельзя воспринимать их так остро. Она видела, что в дру­гих домах, даже очень почтенных, бывают куда более бурные столкновения, чем допускали между собой Марина и Донато. И все же Аврелия оставалась довольно чувствительна к семейным разногласиям — может, именно потому, что понимала: ее роди­тели по-настоящему любят друг друга, а всякая грубость оскор­бляет и принижает любовь — чувство, которое девушка в глуби­не души считала священным, хотя сама его еще не испытала.

Вот и в этот весенний день, вбежав в дом с букетом полевых тюльпанов, собранных у холма, Аврелия сразу же помрачнела, услышав сердитые голоса Марины и Донато. Раньше она бы, наверное, без промедления кинулась бы в родительскую спаль­ню, чтобы прервать разгоравшуюся ссору, но сейчас что-то за­ставило девушку остановиться и прислушаться.

— И ты собираешься уехать сейчас, когда у меня плохие предчувствия? — упрекала мужа Марина. — Значит, поручение консула для тебя важнее, чем благополучие семьи? Однажды ты уже покинул дом ради подобного поручения, хотя я тогда была на сносях. И именно во время твоего отсутствия пропа­ла Примавера, а у меня случились тяжелые роды, и после Ав­релии я уже не могла иметь детей. Теперь ты снова нас поки­даешь, хотя консул мог бы найти и другого посланца! У тебя вообще нет необходимости нести службу, нам вполне хватит доходов от наших земельных владений и от торговых кораблей!

— Ты хочешь, чтобы я превратился в домоседа-помещика или заурядного купчишку? — Донато старался говорить прими­рительным тоном, и все же в его голосе прорывалось недовольство. — Пойми, жена: я мужчина, я еще не старик и не калека, а потому должен заниматься деятельностью и иметь какое-то влияние в городе, а не ограничивать свою жизнь стенами соб­ственного дома. Если я сделаюсь простым скучным обывателем, то скоро и тебе не буду интересен, уж поверь. Да и можно ли прожить в таком неспокойном городе, как наш, отгородившись от гражданских дел? Если уж Кафа стала моей второй родиной, то я должен служить для ее благополучия. Разве ты забыла, как еще три года назад татары разорили наш город? Да, Кафа вос­становилась, как и всегда после подобных испытаний. Но ведь лучше не допускать, чтобы ее снова и снова проверяли на проч­ность! Если в ближайшее время какой-нибудь Едигей или Тохтамыш снова нападет на Кафу, то, боюсь, нам и нашим детям не удастся отсидеться даже в Подере ди Романо. Беда настигнет везде, если не трудиться над ее предотвращением.

— Но чем ты можешь помочь в этом деле? — с нотками раз­дражения спросила Марина. — Ехать в такую даль, в Москов­ское княжество, только потому, что туда отправил своего по­сла хан Шадибек?

— Да, консул опасается переговоров крымского хана с мо­сковским князем. Генуэзские владения в Таврике сейчас слиш­ком уязвимы, и нам непременно нужно знать, о чем будут пе­реговоры Шадибека с князем. А кому же, как не мне, ехать в Москву? Ведь я бывал в тех краях, я знаю славянский язык... наконец, я женат на славянке. — В голосе Донато при послед­них словах почувствовалась улыбка.

Марина несколько секунд молчала, потом со вздохом заме­тила:

— Но это еще не повод, чтобы посылать тебя на такие опас­ные переговоры. Там тебя могут посчитать врагом и князь Ва­силий Дмитриевич, и татарский мирза. И пользы от твоего вмешательства никакой не будет, только вред.

— Но я ведь еду туда не в качестве консульского посланни­ка, а просто как купец. Буду ко всему прислушиваться, заво­дить знакомства с влиятельными людьми.

— Еще лучше! — нервно воскликнула Марина. — Ты едешь не как посланник, защищенный, по крайней мере, охранной грамотой консула, а как лазутчик, шпион, которого в любую минуту могут схватить и бросить в застенки!

— Да успокойся, тут нет никакого риска! Ведь мы с Рома­ном будем заниматься торговыми делами у всех на виду, никто не заподозрит...

— С Романом?.. — у Марины даже голос прервался от вол­нения. — Ты хочешь и сына взять с собой? Мало тебе Примаверы, так ты и его подвергаешь опасности?

— Не забывай, что Роману почти двадцать лет, он очень де­ятельный юноша, и ему не хочется сидеть дома, под матушки­ной опекой. Он жаждет себя проявить, хотя тебе об этом и не говорит. Знаешь, что он надумал? Плыть к родосским рыца­рям, чтобы помогать им защищать Смирну, которую уже двад­цать лет осаждают турки. А теперь кто-то из восточных купцов распустил слух, будто Смирну хочет захватить этот железный хромец — Тамерлан. И наш сын тут же загорелся жаждой мор­ского крестового похода. Посуди сама: разве не безопасней бу­дет Роману ехать со своим отцом в Москву, чем с компанией отчаянных юнцов плыть в Смирну?

— О боже... каков отец, таков и сын... И почему вы не соз­даны для спокойной жизни?.. Уехать сейчас, когда Аврелия вступила в пору юности и так нуждается в защите... А у меня после смерти матери и нашего мудрого Симоне даже хороших советчиков не осталось... Вдруг за время твоего отсутствия опять что-нибудь случится? Ведь я никогда этого не прощу ни себе, ни тебе...

— Клянусь, Марина, мы с Романом возвратимся осенью живые и невредимые. А за Аврелию тебе нечего бояться. Она благоразумная девушка и послушная дочь.

— Но ей только шестнадцать лет, а в этом возрасте девушке способен вскружить голову какой-нибудь красивый или слад­коречивый проходимец. Ведь она может встретить такого в любую минуту! Я даже предстоящего праздника святого Георгия боюсь! Повторяю: предчувствие мне подсказывает, чтобы ты не уезжал!

— Но моя поездка — дело решенное. А что касается Авре­лии, то у нее хватит здравого смысла, чтобы самой оценить лю­бого поклонника. Ведь она же отвергла ухаживания этого Бальдасаре Гамацо, который так не понравился тебе, да и у ме­ня не вызвал доверия. Хотя другая девушка, менее рассудитель­ная, могла бы не послушаться родителей и настоять на своем просто из упрямства и сумасбродства. Будь на месте Аврелии Примавера, я бы, может, и волновался. Но за Аврелию можно быть спокойным: она тебя никогда не огорчит.

Однако похвала отца невольно огорчила саму Аврелию. Де­вушка даже рассыпала часть цветов из своего букета и, не слу­шая больше разговор родителей, ушла к себе в комнату. Она давно догадывалась, что пропавшая шестнадцать лет назад Примавера была любимицей Донато, и даже своенравность и упрямство старшей дочери ему по-своему нравились. А вот Аврелия была совсем другая — не из-за врожденных свойств натуры, а из-за того воспитания, которое с согласия отца дала ей мать. Марина после исчезновения Примаверы буквально тряслась над детьми, не позволяя им сделать ни одного не­осторожного шага. Но если Роман, как мальчик, все же сумел выбиться из-под материнской опеки, то Аврелии это не уда­лось. Марина заботилась о ее воспитаний, образовании и хо­зяйственных навыках, но совершенно ограждала девочку от занятий, в которых видела какую-то опасность для нее. Она не разрешала Аврелии ездить верхом, взбираться на горы, плавать по морю даже в тихую погоду, не позволяла одной гулять за пределами поместья Подере ди Романо. А когда семья Латино пребывала, как этой весной, в своем кафинском доме, девуш­ка почти не появлялась на улицах города без сопровождения. Марина стремилась все узнать о подругах дочери и редко от­пускала ее к ним в гости.

Самой близкой подругой Аврелии — и единственной, кото­рую по-настоящему одобряла Марина, была Кириена — де­вушка из греко-готской семьи Триволис, хорошо знакомой с семьей Латино. А когда стало заметно, что Кириена и Роман питают друг к другу симпатию, Марина уже готова была видеть в Кириене будущую невестку, а потому без опасений отпуска­ла с ней Аврелию даже на городские праздники.

Зато другая девушка, упорно набивавшаяся в подруги Авре­лии и Кириене, совсем не нравилась синьоре Латино. Это бы­ла Раиса, дочь корабельного мастера Ореста и Зои — бывшей злосчастной подруги Марины. Аврелия догадывалась, что мать не приемлет Раису именно из-за Зои: какие-то неприятные и тяжелые воспоминания отвращали синьору Латино от все­го, что было связано с ее бывшей подругой. А год назад Зоя умерла от лихорадки, но перед смертью позвала к себе Мари­ну и исповедалась в своем давнем тайном грехе. После этого Марина пришла домой бледная, как стена, долго молчала, а потом разразилась бурной истерикой. Пришлось позвать ее брата Георгия, ставшего священником, и он привел с собой монаха-целителя, который заговором и наложением рук успо­коил безутешную женщину. Придя в себя, Марина передала слова Зои, открывшей тайну исчезновения Примаверы. Ока­зывается, Зоя всю жизнь мучилась угрызениями совести, но боялась признаться подруге, что помогла Нероне выкрасть ее дочь. К тому же Зою не отпускал страх перед новым появле­нием зловещего генуэзца, с которым она когда-то заключила роковую сделку. Но незадолго до своей смерти Зоя почему-то поняла, что Нероне уже нет в живых, а тайну нельзя уносить с собой в могилу, и во всем покаялась перед бывшей подругой.

«Я чувствовала, что девочка моя жива! — повторяла Мари­на сквозь слезы. -- Я никогда не могла смириться со смертью Примаверы. Но теперь не знаю, что было бы лучше для нее: утонуть в море или быть проданной в рабство». «Малышку Примаверу невозможно представить рабыней», — сказал тог­да Донато, на которого вести из прошлого тоже произвели тя­желое впечатление.

Когда Аврелия узнала всю правду об исчезновении своей старшей сестры, ей многое стало ясно. Конечно, она разделя­ла грусть родителей, но вместе с тем девушке было обидно и за себя; ей казалось, что родители, особенно отец, невольно срав­нивают ее с Примаверой, которая, судя по всему, была бойкой и своенравной непоседой. Может, тем она их и умиляла, но младшей дочери они не позволили стать такой. Аврелию с дет­ства приучили к мысли, что родителей, особенно мать, нельзя огорчать и тревожить капризами, плохим поведением, дерзки­ми и неосторожными поступками. Девочка любила родителей больше себя, а потому согласилась ради спокойствия матери смирять свой нрав и порой поступаться своими желаниями. Ее хвалили, но в то же время Аврелия чувствовала, что, если бы старшая дочь не исчезла, то, конечно, сейчас она бы первенствовала в семье.

Зато у бабушки Таисии, умершей два года назад, Аврелия была любимицей — может, потому, что внешностью очень на­поминала Марину. «Наша кровь, славянская, — иногда шеп­тала Таисия, прижимая девочку к себе. — Роман и Примавера в отца пошли, а ты вся в мать — и лицом, и статью. Разве что глаза отцовские, южные».

Подрастая, Аврелия все чаще смотрела на себя в зеркало и то­же отмечала свое большое сходство с матерью: те же миловид­но-округлые черты лица, тонкий гибкий стан, золотистые волосы. И на этом нежном лице, белую кожу которого чуть оттенял легкий румянец, выделялись жгучие черные глаза, обрамлен­ные густыми темными ресницами. Ей говорили, что она краси­ва, и это не могло не льстить юной девушке. Но слышала она и о том, что Примавера тоже была хорошенькой и могла бы вы­расти настоящей красавицей, только похожей скорее на отца, чем на мать. «Наверное, у моей сестры лицо было бы правиль­ным, как у римской статуи, а у меня вздернутый нос и пухлые губы», — думала Аврелия, разглядывая себя в зеркало. Впрочем, она не огорчалась из-за «неправильности» своих черт, так как уже понимала, что тоже хороша и привлекательна.

Едва у Аврелии начали появляться поклонники, как Мари­на еще строже стала следить за девушкой. Она решила, что ря­дом с ее дочерью должен быть только очень умный, надежный и состоятельный человек — такой, который защитит Аврелию даже в самые трудные времена и в самых жестоких испытани­ях. Аврелия же еще не загадывала так далеко и ни в кого все­рьез не влюблялась, а потому не спорила с матерью.

Когда пару месяцев назад девушке начал уделять повышен­ное внимание некий приезжий генуэзец Бальдасаре Гамацо, Марина отнеслась к нему с подозрением, да и Донато он почему-то не понравился. Что же касается самой Аврелии, то она была невольно польщена ухаживаниями Бальдасаре — мо­лодого красавца, который сам себя называл богатым наслед­ником знатного генуэзского рода. Но Донато сомневался в его происхождении и говорил: «Если он и вправду богат и знатен, то зачем поехал искать счастья в отдаленных генуэзских коло­ниях? В Кафу обычно едут либо люди, обделенные судьбой, либо отъявленные авантюристы». Марина, подтверждая сло­ва мужа, отмечала, что никому из соседей в точности не извест­но, кто таков, откуда родом и чем торгует этот самый Бальда­саре Гамацо. Аврелия не стала спорить с родителями, когда они дали понять Бальдасаре, что он нежелательный гость в их доме. Может, девушка и не согласилась бы с ними так легко, если бы красивый генуэзец затронул ее сердце. Но кроме обыч­ного женского тщеславия, этот поклонник никаких чувств в ней не пробудил. Причем Аврелию, в отличие от родителей, не отпугивала сомнительность его происхождения; ей не нра­вилось в нем другое — слишком наглый раздевающий взгляд и вульгарные замашки, которые пробивались сквозь показную почтительность генуэзца. Ей казалось, что Бальдасаре смотрит на нее, да и на других девушек, как-то слишком уж оцениваю­ще, и это ее настораживало. «Он похож на лошадника, выби­рающего породистую кобылу, а не на благородного нобиля», — сказала она однажды Кириене.

Генуэзец, отвергнутый семьей Латино, на какое-то время исчез, а сейчас, перед праздником святого Георгия, вновь по­явился в городе и, встретив на улице Аврелию с Кириеной и увязавшуюся за ними Раису, преградил девушкам дорогу и с нахальной улыбкой воскликнул:

— Приветствую первых красавиц Кафы!

Слова его соответствовали действительности, поскольку и стройная золотоволосая Аврелия, и Кириена, с ее ладной фи­гурой и красивым, ярким лицом в обрамлении темно-русых во­лос, были очень хороши и вполне могли считаться первыми кра­савицами Кафы. Но тон и ужимки Бальдасаре так покоробили девушек, что они едва удостоили его взглядами, а отойдя на не­которое расстояние, еще и высмеяли плебейские манеры гену­эзца. Зато Раиса нашла Бальдасаре весьма привлекательным мужчиной и даже несколько раз оглянулась ему вслед. Дочь по­койной Зои была младше Аврелии и Кириены на год, но, не­смотря на свой юный возраст, проявляла заметный интерес к мужскому полу и, кажется, уже имела некоторый любовный опыт. Природа не наделила Раису ни красивым лицом, ни стройной фигурой, но девушка старалась восполнять недостат­ки своей внешности модной одеждой и кокетливыми манера­ми. Так, она одной из первых в Кафе стала носить высокий остроконечный чепец — эннин, похожий на сахарную голову. Этот головной убор, недавно введенный в моду французской королевой Изабеллой Баварской, Аврелия находила смешным, похожим на шутовской колпак, зато Раиса, которая была ма­ленького роста, в таком «колпаке» казалась выше. Корабельный мастер Орест, отец Раисы, овдовев, потакал многим прихотям дочери, позволял ей одеваться на свой вкус и, наверное, не стал бы противиться, если бы она самолично выбрала себе жениха. Подумав об этом, Аврелия со смехом сказала Раисе:

— Если красавчик Бальдасаре пришелся тебе по нраву, то постарайся потанцевать с ним на празднике святого Георгия! Кажется, он не прочь найти себе в Кафе жену.

Аврелия понимающе переглянулась с Кириеной. Они обе замечали, что Раиса давно поглядывала на Романа, хотя он ни­когда не воспринимал ее всерьез. А накануне отъезда Донато с сыном в Москву было объявлено о помолвке Романа и Кириены, после чего Раиса уже не могла питать каких-либо на­дежд сблизиться с семьей Латино. И все-таки она не переста­ла навязываться в подруги Аврелии и Кириене, очевидно, считая, что дружба с одними из красивейших девушек Кафы сделает и ее более заметной в городе.

Когда отец и брат уехали, мать повела Аврелию в церковь Святого Стефана, где они долго молились о благополучной до­роге и счастливом возвращении своих близких. И, хотя в се­мье Латино дети исповедовали католическую веру, а церковь Святого Стефана была православной, Марина все же иногда приводила сюда дочь, объясняя, что иконы и фрески в этой церкви имеют чудодейственную силу, так как написаны вели­ким художником Феофаном. Бывала Аврелия и в армянской церкви Святого Саркиса, где правил службу Георгий, брат Ма­рины по матери. Аврелию особенно привлекал скрипторий, которым славился храм Святого Саркиса. Здесь монахи не только переписывали книги, но и создавали искусные мини­атюры и гравюры. Дядя Георгий, поощрявший тягу племянни­цы к книгам, позволял ей приходить в скрипторий и обучаться каллиграфии и рисованию.

Именно потому, что в Кафе были церкви разных конфес­сий и Аврелии разрешалось их посещать, девушка выросла не только любознательной, но и убежденной в том, что любовь к Богу как к истине гораздо важнее различий в религиозных обрядах и подчиненности. Веротерпимость ее католическо- православной семьи естественным образом сочеталась с веро­терпимостью Кафы.

И предстоящий праздник святого Георгия — героя и муче­ника, равно чтимого христианами западного и восточного об­рядов, был убедительным тому подтверждением. К этому дню готовились, его радостно отмечали все, кто населял многоли­кий город: греки, армяне, готы, татары, грузины, славяне, чер­кесы, евреи, венгры. И, разумеется, итальянцы, главным об­разом генуэзцы, правившие колонией. К началу пятнадцатого века они уже находились здесь в меньшинстве по сравнению с другими народами, и все же власть в Кафе принадлежала генуэзскому консулу, в его распоряжении была казна, солдаты, полицейские, стражники, чиновники, а также цитадель с ее неприступными стенами и запасами оружия. И жизнь города уже не один век подчинялась строгому распорядку, который определялся Уставом Кафы и постановлениями Генуи. Поэтому немногочисленные латиняне были в городе наиболее заметны, поскольку либо занимали влиятельные должности, либо были богатыми купцами и землевладельцами.

Аврелия гордилась тем, что по отцу принадлежит к итальян­скому нобилитету, а по матери — к славянскому княжескому роду. И Хотя девушке не свойственны были сословные предрассудки, все же фамильная гордость, внушенная ей с детства, проявлялась в ее манере держаться, вскидывать голову и с пре­зрением смотреть на людей грубых и наглых, которых она на­зывала плебеями. Может, и красавчик Бальдасаре не очаровал ее именно потому, что она причислила его к плебеям.

Впрочем, отвергнув Бальдасаре, Аврелия не могла не думать о других возможных женихах, что было естественно для шест­надцатилетней девушки.

А праздник святого Георгия, с его музыкой, танцами и уве­селениями, как раз предоставлял возможность молодым лю­дям и девушкам познакомиться и приглядеться друг к другу.

Конечно, под бдительным надзором матери Аврелии это сделать было бы непросто, но после отъезда мужа и сына Ма­рина немного приболела и на празднество не пошла, отпустив дочь с Кириеной. Разумеется, она была уверена в благоразу­мии дочери и ее подруги, ставшей к тому же невестой Романа, только боялась, что во время праздничных гуляний девушки могут натолкнуться на лихих людей, действующих под благо­образной личиной мирных купцов и христиан.

Среди таких людей, конечно, подразумевались и генуэзские корсары, способные ради выгоды на любой безбожный посту­пок вплоть до похищения девушек и продажи их туркам. Аврелия помнила строгие наставления духовника своей матери, ныне уже покойного греческого священника отца Панкратия, который осуждал даже благородных по-своему корсаров-иоаннитов, уважаемых в христианском мире.

В последнее время по городу ходили слухи об отважных рей­дах неких родосских рыцарей против турецких пиратов, хозяй­ничавших в Черном море. Эти рыцари-корсары не трогали христианские корабли, потому кафинские судовладельцы мог­ли их не опасаться.

Зато другие слухи были довольно зловещими: поговарива­ли о какой-то женщине — предводительнице корсаров до име­ни Вероника Грозовая Туча. Нашлись купцы и моряки, уверявшие, что видели эту пиратку собственными глазами и были свидетелями того, как она грабит все корабли подряд — и му­сульманские и христианские, да еще и забирает в плен моло­дых и красивых мужчин.

Аврелия не верила этим слухам, считая их досужими домыс­лами, но нашлось немало людей, которые вполне серьезно тол­ковали о таинственной морской ведьме с волосами горгоны Медузы.

Отношение к корсарам у Аврелии вообще было двойствен­ное как и у многих кафинцев. В городе, богатевшем в основ­ном за счет морской торговли, купцы нередко совмещали коммерческие экспедиции с корсарскими рейдами, а купеческие суда при необходимости быстро переоснащались для военных нужд. В дальних морских походах любой купец поневоле ста­новился воином и держал при себе на случай нападения груп­пу хорошо подготовленных и вооруженных людей. На море ча­сты были стычки генуэзцев не только с турками, но также с венецианцами и греками, а иногда вспыхивали настоящие морские войны между кланами генуэзских нобилей. Аврелия запомнила, как однажды отец сказал матери: «Корсары не ху­же и не лучше всех других охотников за богатством: они выбе­рут войну, если она сулит им доходы более высокие, чем те, что могут быть получены в мирных условиях».

Девушка была наслышана о подвигах генуэзских капитанов, не раз отстаивавших Кафу и ее торговые пути. Еще живы бы­ли моряки, помнившие знаменитый поход старого морского волка Симоне ди Кварто, который, вооружив семь торговых галер, разгромил отряд пиратов Синопа, состоявший из две­надцати галер и нескольких других кораблей. Тот рейд был предпринят в ответ на действия синопского эмира, предатель­ски захватившего несколько генуэзских галер и вырезавшего их экипажи. А через двадцать лет после подвига Симоне ди Кварто, когда пиратский флот Синопа восстановился и совер­шил новое нападение на Кафу, генуэзцы снарядили в Кафе и Галате боевые галеры и, настигнув синопскую эскадру, на­несли ей сокрушительное поражение. Но воевали они не толь­ко с мусульманами, а и с христианами за владение Босфором, через который шла черноморская торговля.

Разумеется, отвага этих полукупцов-полукорсаров объясня­лась прежде всего их корыстными интересами, но, рискуя в сражениях ради собственной выгоды, они одновременно приносили пользу Кафе. Да и трудно было, живя в морском торговом городе, разобраться, чем отличаются корсары от авантюристов-удальцов, искателей удачи, которых итальянцы называли словом, заимствованным у татар — казаки. В семье Латино не раз вспоминали подобного удальца по имени Луки­но Тариго, прошедшего некогда на своей фусте через Керчен­ский пролив, Азовское море, реки Дон и Волгу в Каспийское море и грабившего все встречные корабли. И, хотя благонравием и бескорыстием этот пират не отличался, все же родите­ли Аврелии отзывались о нем с теплотой, поскольку в их судь­бе он сыграл совсем не плохую роль.

А еще девушка знала, что ее отцу в молодости пришлось по­бывать и корсаром, и наемным воином, чего он не скрывал, хотя старался не говорить об этом с дочерью.

Таким образом, Аврелия, как истинное дитя своего города и своей семьи, не относилась ко всем корсарам одинаково, а делила их на «честных» и «безбожных».

И сейчас, готовясь к празднику, она, вопреки предостере­жениям матери, даже хотела познакомиться с кем-нибудь из этих ловцов удачи — разумеется, с теми, кого можно было от­нести к разряду «честных». Люди, проводившие жизнь в путе­шествиях и приключениях, вообще были интересны девушке, выросшей под крылом родителей, ограждавших ее от всего беспокойного и опасного.

Любопытство Аврелии подогревалось еще и слухами о том, что на днях консул принял у себя капитанов, имевших корсар­ское свидетельство от ордена иоаннитов. Впрочем, как гово­рили соседи по кварталу, вряд ли представители родосских ры­царей захотят посетить городской праздник; скорей всего, они уже отплыли из Кафы в свою корсарскую гавань, которая, по слухам, располагалась где-то близ Горзувиума.

Весенний день святого Георгия выдался, на радость горожа­нам, солнечным и ясным, но при этом не знойным. С утра тол­пы кафинцев спешили в храмы на торжественные богослуже­ния, а затем — к Кайгадорским воротам, откуда начиналась праздничная церемония, возглавляемая консулом. Аврелия и Ки­риена в сопровождении двоих слуг тоже отправились посмо­треть на важное шествие, хотя их больше интересовали увесе­ления и турниры, которые должны были начаться после полудня. За девушками тут же увязалась Раиса, одетая в ярко-оранжевое платье со смелым вырезом на груди и складчатым шлейфом, который девушке приходилось придерживать рукой, чуть от­крывая при этом ноги в остроносых башмачках.

Аврелии ради праздника тоже было позволено модно и да­же кокетливо одеться, и она заранее позаботилась о своем на­ряде. Шелковое платье малинового цвета поверх голубоватой камизы было перехвачено чуть выше талии широким темно­синим поясом с серебряной пряжкой и подчеркивало строй­ные линии девичьей фигуры. К пряжке мысом спускался от плеч воротник, расшитый серебряной нитью, такая же вышив­ка была и на пышных манжетах, которыми заканчивались уз­кие рукава. Свои светлые волосы, заплетенные в свободную косу, Аврелия не стала украшать чепцом или сеткой, а лишь надела на них серебристый обруч, из-под которого на виски и уши ниспадали легкие игривые локоны, подчеркивавшие де­вическую нежность лица. Ее декольте в форме трапеции, су­живающейся книзу, было не столь глубоким, как у Раисы, по­этому фамильный медальон на цепочке прятался под платьем, зато на виду сияло жемчужное ожерелье, которое изящным кольцом охватывало высокую шею девушки и сочеталось с жемчужными подвесками серег.

Кириена тоже оделась богато, но более строго: ведь она те­перь была невестой уехавшего в далекие земли купца-воина, и на празднике, в отличие от Аврелии, хотела лишь наблюдать за веселыми торжествами, но не привлекать внимания моло­дых горожан. Она сразу же заявила подруге, что не будет при­нимать участия в танцах, но Аврелия ей ответила, что это из­лишняя строгость, и даже самый ревнивый жених не имеет права осуждать девушку за веселье на главном городском празднике. Впрочем, Кириена грустила без Романа не по обя­занности, а по велению сердца, и это еще больше располагало Аврелию к ее лучшей подруге.

Пока длились шествия, конные скачки и торжества возле Дворца Коммуны, слуги неотступно следовали за девушками, но потом, когда на улицах появились виночерпии с бочками вина, стали заметно отставать. Вино и угощение на празднике оплачивалось из городской казны, и это не могло не привле­кать простых горожан. Скоро изрядно охмелевшие слуги Ав­релии и Кириены уже распевали песни в толпе, окружившей уличных фигляров. Девушки были только довольны тем, что избавились от надзора, и, хихикнув, побежали на площадь пе­ред фонтаном, где начинались танцы.

Здесь все уже было украшено гирляндами и цветными флаж­ками, на помосте расположились музыканты с трубами, флей­тами, лютнями, виолами и тамбуринами. По другую сторону от фонтана была отгорожена площадка для игрищ: горожане там соревновались в беге с перепрыгиванием через сложенные на земле палицы, в метании маленьких дротиков в круглые мише­ни, в драке на деревянных мечах. Это были шуточные состяза­ния простонародья, а настоящий турнир, в котором принима­ли участие солдаты и конные стражники из свиты консула, должен был начаться немного позднее и в другом месте.

Подруги появились на площади, когда уже заиграла музыка и начался первый или второй танец. К Аврелии сразу же подбе­жал Филипп — сын купца из квартала Айоц Берд, живший ря­дом с домом Таги. Этого юношу Аврелия знала с детства, а по­тому танцевала с ним, не опасаясь ни сплетен, ни подвохов. Она догадывалась, что нравится Филиппу, но сама не испытывала к нему никаких чувств, кроме шутливо-дружеских.

Кириена, как и обещала, остановилась в стороне, не при­нимая участия в танцах. Рядом с ней крутилась Раиса, высма­тривая, очевидно, Бальдасаре.

Потом Аврелия потеряла из виду подругу, а Филиппа оклик­нул кто-то из его приятелей. И как раз в этот момент к Авре­лии направился человек, встречи с которым она хотела бы из­бежать. Это был некто Ошин — сын купца Варадата Хаспека, когда-то пытавшегося стать женихом Марины. Теперь сын, словно переняв эстафету у отца, принялся так же преследовать Аврелию, как некогда Варадат преследовал ее мать. Внешность и повадки Ошина были Аврелии до крайности неприятны, и она пожалела, что, подобно некоторым горожанам, не пришла на праздничное гулянье в маске — это помогло бы ей скрыть­ся от назойливого поклонника. Теперь же оставалось только спасаться бегством сквозь толпу.

И вдруг, кинувшись в сторону от Ошина, Аврелия лицом к лицу столкнулась с незнакомцем, заставившим ее на какой-то миг забыть обо всем на свете. Он показался девушке вопло­щением той благородно-мужественной красоты, которая по­рою грезилась ей по ночам, когда в девичьи сновидения являлся молодой и прекрасный бог, открывавший ей таинство объятий и поцелуев. Аврелия знала, что это грешные сны и тот бог был языческим, античным, но отделаться от очарования ночных грез не могла. И вот теперь герой ее сновидений сто­ял перед ней, и она замерла на бегу, глядя в его сверкающие глаза. Впрочем, через несколько мгновений она все-таки опом­нилась и осознала, что на нее смотрит вполне земной человек, молодой мужчина, по виду приезжий. В одежде и во всем его облике угадывался некий аристократизм, не свойственный большинству местных купцов. Синий камзол ладно облегал его стройную фигуру с широкими плечами и узкой талией, бе­лый воротник подчеркивал загорелую кожу лица и шеи. Не­знакомец был без шапки, и густые черные волосы, кольцами падавшие на лоб, только усиливали его сходство с романтиче­скими героями эллинских и латинских мифов.

Аврелия уже начала чувствовать себя неловкой и растерянной девчонкой, как вдруг молодой человек поклонился и спросил:

— Сеньорита, не соблаговолите ли подарить мне танец?

Незнакомец говорил с легким испанским акцентом, и де­вушка убедилась, что он приезжий. Она уже хотела протянуть ему руку и войти с ним в круг танцоров, как вдруг сбоку на нее налетел Ошин и громогласно заявил:

— Я первый решил пригласить эту девушку на танец!

Аврелия с досадой взглянула на него и пожала плечами:

— Это ты решил, но я не давала тебе согласия!

Ошин растерялся, но лишь на миг, а в следующую секунду уже кричал, привлекая внимание толпы:

— Если не пойдешь со мною танцевать, я расскажу твоей ма­тери, что ты тут строишь глазки всяким залетным чужеземцам!

Аврелия невольно покраснела, оглядываясь по сторонам, но тут незнакомец заслонил ее от Ошина и презрительным то­ном объявил незадачливому кавалеру:

— Если грубый плебей оскорбляет красивую благородную девушку, его следует проучить.

Ошин так и задохнулся от возмущения, но, прежде чем он успел еще что-либо сказать, испанец неуловимым движением плеча толкнул его, и в следующий момент назойливый поклонник Аврелии плюхнулся на землю, сбив по пути какого-то фи­гляра, тут же поднявшего его на смех. Вскочив на ноги и от­ряхнувшись, Ошин хотел схватиться за кинжал, но, так и не обнаружив его у пояса, предпочел скрыться в толпе.

Вновь грянула музыка, и Аврелия, вмиг забыв неприятную стычку, вошла с незнакомцем в круг танцующих. Она уже не сле­дила глазами за толпой, не высматривала там Кириены, Раисы или Филиппа, Ее занимал лишь танец с прекрасным чужезем­цем, и ей хотелось, чтобы этот танец длился бесконечно долго.

На праздничных гуляниях даже знатные господа, по приме­ру простонародья, во время танца порой хватали своих парт­нерш в объятия и слегка приподнимали над землей. Испанец же пошел дальше: он вдруг поднял Аврелию на руки и закру­жился вместе с ней. Впервые в жизни девушка оказалась на ру­ках у мужчины; ее это смутило, но, вместе с тем, восхитило.

Потом, когда они, выполняя танцевальные движения, шли рядом и держались за руки, партнер спросил Аврелию:

— Вы постоянно живете в Кафе?

— В Кафе, а иногда в поместье ближе к Солдайе.

— Удивительно, что такую красавицу муж отпустил одну на праздничное гулянье.

Ей польстил его комплимент, и она улыбнулась с безотчет­ным кокетством:

— А я не замужем и ни перед кем не должна держать ответ, кроме своих родителей.

— На праздник вы пришли вместе с родителями?

— Нет, с подругой. А вы, судя по всему, приезжий?

— Да, я родился и жил далеко от этих мест. Но мне понра­вилась Кафа.

— Кафу недаром называют королевой Таврики и Понта.

— Пожалуй, она того заслуживает. Я хотел бы здесь чаще бывать.

— Вы купец?

— Гм... и купец тоже.

— Наверное, сегодня вы будете участвовать в турнире?

— В турнире? Я не собирался, но с удовольствием это сде­лаю, если вы, сеньорита, позволите мне сражаться в вашу честь и повяжете мне на копье свой платок.

— Но ведь мы с вами даже не знакомы!

— Это можно исправить. На празднике ведь не обязательно соблюдать церемонии и знакомиться при посредничестве тре­тьих лиц.

Аврелия сама себе удивлялась: как легко и свободно разго­варивает она с этим молодым красавцем, которого видит впер­вые в жизни!

И вдруг девушка почувствовала, что за ними кто-то наблю­дает. Это было не обычное любопытство зевак в толпе; нет, чей-то пристально-жгучий взгляд неотступно следил за молодой парой. Но туг музыка смолкла, танец закончился, и Аврелия оста­новилась, невольно ожидая дальнейших расспросов обаятельно­го незнакомца. Но внезапно рядом с ним возникла та, чей взгляд прожигал Аврелию сквозь толпу. В первый миг девушке даже по­казалось, что к ее партнеру подошел мужчина, а не женщина: причиной тому был мужской наряд и маска. Но в следующую се­кунду маска вместе с шапкой была сброшена и взору Аврелии явилось красивое женское лицо, обрамленное пышным орео­лом черных волос, которые на солнце отсвечивали каштаном. Большие глаза незнакомки смотрели пристально, недобро, но девушка машинально отметила, что они цвета аквамарина, с детства любимого Аврелией, ибо это был цвет глаз ее матери.

— Довольно танцев, нам пора в путь! — требовательно ска­зала темноволосая красавица и, подчеркнуто отвернувшись от Аврелии, взяла молодого человека за руку.

— Как ты здесь оказалась? — было видно, что испанец не­приятно удивлен.

— Так же, как и ты! — язвительно и одновременно сурово прозвучало в ответ. — Пойдем, тебя все ждут!

Аврелия, почувствовав неловкость момента, слегка отсту­пила в сторону, и тут же ее сзади кто-то тронул за плечо. Огля­нувшись, она увидела Филиппа.

— Потанцуешь со мной? — было заметно, что юноша уже под хмельком. — А то, гляди, тебя опять пригласит какой-ни­будь чужак или этот липучка Ошин.

Девушка невольно бросила взгляд в сторону красивого не­знакомца, но он и темноволосая уже скрылись в толпе.

— Так потанцуем? — повторил Филипп, протягивая ей руку.

Заиграла музыка, но Аврелия вдруг почувствовала, что ее боль­ше не радует ни музыка, ни танцы, ни царящее вокруг веселье. Праздник словно бы померк, потерял половину своих красок.

— Не обижайся, Филипп, но я больше не могу танцевать, — сказала она, пожимая плечами. — Я... я подвернула ногу.

Юноша что-то хотел возразить, но тут из-за его спины по­явилась Кириена, словно по наитию пришедшая на помощь подруге.

— Ты подвернула ногу? Пойдем в сторонку, посидим.

Кириена увела нарочно прихрамывающую Аврелию подаль­ше от толпы, к ступеням у фонтана, где можно было сесть.

— Что, после того жгучего красавца тебе уже ни с кем не хо­чется танцевать? — спросила она игриво. — А кто он такой? Я никогда его раньше не видела.

Аврелия вздохнула при мысли, что так и не успела познако­миться с красивым чужеземцем и они даже не узнали имени друг друга. И кто эта девушка с такими красивыми и злыми глазами, которая его увела? Кто она ему? Жена, сестра, любовница? Опомнившись, Аврелия с заминкой ответила на вопрос подруги:

— Я... я тоже его раньше не видела. Он приезжий. По-моему, испанец.

— Возможно. Я слышала, в Константинополе и Афинском княжестве живет немало арагонцев. Кажется, к нему потом по­дошла какая-то девица в маске?

— И, когда она сняла маску, я увидела, что девица весьма красива, — с отсутствующим видом сказала Аврелия.

В этот момент к подругам подбежала оживленная Раиса и, усевшись рядом, объявила:

— Бальдасаре сообщил мне такую новость, что вы сейчас упадете!

— Да ну? — повела бровью Кириена. — А кстати, где он, твой Бальдасаре? Что-то его не видно на празднике.

— Он сейчас беседует с моим отцом.

— Неужели просит у мастера Ореста твоей руки?

— Может, скоро и попросит. Но пока они договариваются с отцом о постройке корабля. Но слушайте, какая новость! — Раиса чуть не подпрыгивала от возбуждения и желания пора­зить собеседниц. — Бальдасаре сказал мне по секрету, что сегодня видел Веронику Грозовую Тучу. Представляете, эта пиратка здесь, в Кафе, на нашем празднике!

Кириена недоверчиво усмехнулась, а Аврелию новость не­ожиданно заинтересовала, и она спросила Раису:

— А что, Бальдасаре знаком с этой Вероникой?

— Во всяком случае, ему приходилось ее видеть! Бальдаса­ре вообще много чего повидал в своей жизни! — заявила Раи­са не без гордости и, вскочив с места, побежала — видимо, ис­кать других знакомых, чтобы поделиться с ними новостью.

— Странно... — прошептала Аврелия. — Мне вдруг пришло в голову, что та девушка в маске... вдруг она и есть Вероника Грозовая Туча?

— Что? — рассмеялась Кириена. — По-твоему, эта пиратка не побоялась бы явиться в Кафу на праздник? Ее же могли схватить стражники!

— Может, потому она и была в маске. Хотя, я думаю, разго­воры о ее разбойных подвигах преувеличены и стражники за ней не охотятся. — Аврелия немного помолчала, задумав­шись. — А маску она сняла, чтобы увести того испанца... на­верное, хотела показать мне свою красоту, прожечь взглядом...

— Выходит, она дьявольски ревнива? Да, ведь говорят, что эта Вероника похищает молодых красавцев, что взгляд ее стра­шен, как у горгоны Медузы. А волосы — словно туча змей. Ты этого не заметила?

— Волосы у нее действительно как туча, но не змеиная. По­жалуй, о них можно сказать словами Овидия:

— Ну, я не такая ученая, как ты, не так много понимаю в поэзии, но зато я поняла другое: этот парень, которого уве­ла девица, похожая на пиратку, тебе очень понравился. Да, не отпирайся! Ведь лишь только он ушел — так и ты загру­стила, даже плясать не хочешь, а ведь как готовилась к празд­нику!

— Ты чепуху говоришь, Кириена! — с досадой возразила Ав­релия. — Как мне может понравиться человек, которого я се­годня увидела впервые в жизни и больше, наверное, не увижу? Да я ведь даже имени его не знаю, как и он моего! Я завтра же о нем и думать забуду!

— Вот и правильно. Ведь, если он близко знаком с этой Гро­зовой Тучей, значит, и сам из корсарской компании.

— А по-твоему, корсары не бывают благородными? — спро­сила Аврелия, вспомнив о своем отце.

— Я этого не говорю, но... но лучше тебе все-таки думать о каком-нибудь честном, мирном купце или землевладельце. А корсары... они ведь для семейной жизни не годятся.

— Господи, Кириена, да я так далеко не загадываю! — с де­ланной беспечностью рассмеялась Аврелия и потянула подру­гу смотреть гонку парусных судов, а затем — конный турнир.

Но, как бы девушка внешне ни бодрилась, на душе у нее все- таки остался смутный осадок. И она знала, что еще долго бу­дет перебирать в памяти свою случайную встречу с мужчиной, показавшимся ей реальным воплощением ее девичьих грез, и с темноволосой красавицей, которая столь уверенным тоном позвала его за собой. Кто бы ни была эта странная незнаком­ка — даже если та самая зловещая Вероника Грозовая Туча, — она, безусловно, привлекательна и обладает властью над муж­чинами. И, наверное, в эти минуты она вполне довольна собой.

Но, думая так, Аврелия ошибалась. Та, что была прозва­на Грозовой Тучей, отнюдь не чувствовала себя довольной и счастливой.

В прошлом остались те радостные дни, когда окрыленная и опьяненная любовью девушка верила, что ее счастье незы­блемо, что возлюбленный всегда будет с нею рядом и она не увидит лжи или отчуждения в его глазах.

Поначалу все складывалось счастливо. Как подруга и невен­чанная жена капитана «Альбы», Вера сопровождала его повсю­ду — на суше и на море. Родриго построил укрепленный дом- усадьбу между Джалитой и Горзовиумом, над маленькой бухтой, где находили свое укромное пристанище «Альба» и «Вероника», когда возвращались после корсарских рейдов с добычей и по­вреждениями. Этот дом, названный Кастель Серено — Тихая Крепость, стал основным местом обитания Веры и Родриго; зи­му же они проводили в Константинополе, а Ринальдо и Кар­ло — в Монкастро, где Вера уже и не появлялась.

В течение полутора лет девушка верила, что они с Родриго обвенчаются и ей не придется больше чувствовать себя греш­ницей и избегать зачатия, дабы ребенок не родился бастардом. Но к марту закончился срок обета, данного Великому маги­стру, а Родриго по-прежнему не спешил узаконить отношения с Верой, и холодок сомнения проник ей в душу. Девушка не могла понять: то ли любовь Родриго угасает, то ли он с самого начала не любил ее так глубоко и серьезно, как она надеялась. Ей вспоминались предостережения Ринальдо, и девушка вну­тренне сжималась от стыда, встречая его внимательный и, ка­жется, всепонимающий взгляд. Но жаловаться Ринальдо или, тем более, просить его воздействовать на Родриго она не ста­ла бы ни за что на свете.

Вера сама решила начистоту поговорить с возлюбленным, хотя и боялась услышать в ответ, что его чувства остались в прошлом. Но такого ответа не последовало; Родриго уверял, что по-прежнему любит ее, а венчание откладывает по другой причине.

— Давай немного подождем, дорогая, — говорил он ей. — Сейчас слишком опасное время. Османский султан готовится двинуть свои войска на Константинополь. Говорят, импера­тор Мануил уже спешит к своей столице, чтобы отразить на­падение. Никто не знает, чем все это закончится. Если падет Константинополь — мы с тобой там уже не сможем жить.

— Будем жить в Таврике или в Монкастро! — возражала Вера.

— После падения Константинополя таврийские города то­же долго не продержатся. Но я верю, что самого страшного не произойдет. Один мудрый прорицатель недаром вещал, что Константинополь еще продержится полвека, хотя помощь к нему придет не с запада, а с востока. Говорят, Тамерлан со­бирается в поход на османские земли. Этот железный хромец скорее справится с Баязидом, чем разрозненные и утратившие волю европейские государи. Дождемся, когда столкновение восточных варваров их обоих ослабит, а тогда вернемся в Кон­стантинополь и обвенчаемся в главном храме Галаты.

Объяснения Родриго показались девушке не очень убедитель­ными, но ей хотелось верить ему, и она заставляла себя верить.

Впрочем, были обстоятельства, удручавшие ее больше, чем отсрочка венчания. Ей стало казаться, что возлюбленный уже не так пылко к ней относится, что во взгляде его порой мель­кает не то скука, не то насмешливая холодность. Все чаще он стал говорить то, чего раньше от него нельзя было услышать: что Вера небрежно одевается, не следит за своими руками, хо­дит размашистой походкой, а голос ее звучит слишком резко. И все чаще она замечала, что Родриго бросает заинтересован­ные, а иногда и похотливые взгляды на других женщин — будь то элегантные константинопольские дамы или оборванные пленницы, которых корсары «Альбы» и «Вероники» освобож­дали из трюмов турецких кораблей.

Однажды, не сдержавшись, Вера в гневе набросилась на Ро­дриго, заявляя, что не отдаст его никому, а если он нарушит клятву верности и изменит ей, то она убьет и его, и любовни­цу. Во время этой яростной вспышки Родриго схватил девуш­ку в объятия, уверяя в своей любви, и все закончилось страст­ными ночными ласками.

Но и после этого у нее не было уверенности в чувствах Ро­дриго. И, когда перед праздником святого Георгия он объявил, что вместе с Ринальдо отправляется в Кафу на переговоры с генуэзским консулом, которому должен передать письмо от ве­ликого приора, девушка тут же вызвалась его сопровождать. Но Родриго и Ринальдо отговаривали ее, поясняя, что Веро­нике Грозовой Туче опасно появляться в Кафе, где злые язы­ки распустили слух о жестокой предводительнице морских раз­бойников. Корсары-мужчины были в Таврике привычным явлением, но женщину, выступившую в такой роли, многие считали ведьмой, одержимой дьяволом, призывали бросить в тюрьму и допрашивать с пристрастием. Родриго заявлял, что одна из целей его поездки — это как раз найти источник кле­ветнических слухов, а также объяснить консулу и его чинов­никам, что Вероника — богобоязненная девушка, которая во­лей судьбы оказалась втянута в корсарскую жизнь.

Вера сделала вид, что согласна с доводами Родриго, но пе­ред самым отплытием незаметно пробралась на галеру, кото­рая при попутном ветре за день одолела путь от бухты за Горзовиумом до Кафы. Договорившись с Габриэле, девушка при его содействии скрыла свое пребывание на корабле, объяснив, что хочет подшутить над капитаном. И потом, когда Родриго ходил по городу, Вера незримо его сопровождала. Она убеди­лась, что он действительно был принят во дворце консула и в других важных домах, но не уехал после этого из Кафы, а остался на праздник святого Георгия. Это не понравилось Вере, но она и тут не показалась на глаза Родриго, а продолжа­ла следить за ним. Обстановка городского праздника, во вре­мя которого многие носили маски и вычурные наряды, позво­лила девушке быть незаметной в толпе.

Лишь один раз она отвлеклась и сняла маску, чтобы попра­вить волосы и напиться воды из фонтана. Но именно в ту ми­нуту ей почудился чей-то пристальный взгляд. Быстро подняв голову, девушка заметила лицо человека, который тотчас скрыл­ся в толпе. Вера готова была поклясться, что это не кто иной, как Угуччоне, и уже хотела броситься за ним, но тут увидела, что Родриго направляется к площади, где играла танцевальная му­зыка. Это ее сразу насторожило, и она, опять скрыв лицо под маской, пошла вслед за возлюбленным. Сперва девушка поду­мала, что он решил посмотреть на уличные пляски просто из любопытства, но, пробравшись сквозь толпу, увидела то, от че­го ее бросило одновременно в жар и в холод. Родриго, ее Родри­го, гордый аристократ, который не каждую знатную даму удо­стаивал своим вниманием, сейчас танцевал, ничего вокруг не замечая, с какой-то смазливой кафинской девчонкой, подни­мал ее на руки и смотрел на нее глазами влюбленного юнца. Ве­ра несколько минут не могла опомниться. Что это с его сторо­ны? Случайный каприз? Или, может, он откуда-то знает эту светловолосую девицу и нарочно приехал в Кафу, чтобы встре­титься с ней? Вера едва дождалась окончания танца и тут же по­дошла к Родриго, поразив его своим внезапным появлением. Да и в черных глазах кафинской девицы она увидела растерянность и удивление. Впрочем, Вера не стала удостаивать юную горо­жанку лишним взглядом, а просто увела от нее Родриго, вос­пользовавшись его замешательством. Сознание собственной правоты придавало ей уверенности.

Она вела его на пристань, к кораблю, а он, опомнившись, стал недовольно спрашивать:

— Ты следила за мной? Зачем ты потащилась в Кафу? Я же говорил тебе, что это рискованно!

— Но сам ты, как видно, думал не о моем риске, а о танцах и развлечениях! — язвительно и мрачно усмехнулась Вера. — Если бы ты хоть немного заботился обо мне, то постарался бы найти моего врага Угуччоне! Ведь он наверняка пришел на кафинский праздник! И я, кажется, видела его.

— Да тебе он повсюду мерещится! Забудь этого Угуччоне, как страшный сон. А что касается моего танца на празднике, так что в этом дурного? Разве это грех?

— Но во время танца совсем не обязательно было пялиться на эту белокурую девицу взглядом голодного волка, носить ее на руках и обхаживать, словно королеву!

— Ревнивица моя! Я бы и с тобой танцевал так же галантно.

— Со мной? Да я и забыла уже, когда ты на меня смотрел та­ким восхищенным взглядом, как на эту кафинскую верти­хвостку!

— По-моему, она не вертихвостка, а вполне достойная и се­рьезная девушка.

— Ах, ты ее уже защищаешь? Вот как далеко зашло! Когда же ты успел с нею познакомиться?

— Да успокойся, я с нею вовсе не знаком и вряд ли еще ког­да-нибудь встречусь.

— Ну, не с этой, так с другой, — недовольно поджала губы Вера. — Если уж ты начал поглядывать на сторону, то теперь не остановишься. И наше венчание... я уже не верю, что оно когда-нибудь состоится. Ты дал мне слово, как благородный идальго, но нарушаешь его, как обычный корсар.

— Я сдержу свое слово! — заявил Родриго с некоторым раз­дражением в голосе. — Мы обвенчаемся, но позже, как толь­ко сможем поехать в Константинополь.

Ей так хотелось верить его обещаниям, но что-то мешало. И она молча шла рядом, не замечая праздничной толпы и в ко­торый раз повторяя про себя, что все равно никому не отдаст любимого мужчину.

Но, когда они взошли на «Альбу» и корабль стал медленно удаляться от берега, Вера вдруг ощутила какое-то внутреннее опустошение, усталость и грусть. Отношения с Родриго изма­тывали ее своей неопределенностью, ей уже не хватало терпе­ния ждать и бороться за него, но и отказаться от этой борьбы она не могла.

«Да, я добьюсь своего, не будь я Вероника Грозовая Туча!» — прошептала девушка, упрямо тряхнув головой.

— Тебе понравилась Кафа? — внезапно услышала она голос Ринальдо.

Вера даже не заметила, как он оказался рядом, и не обрати­ла внимания, что Ринальдо не удивился ее присутствию здесь. Зато она вдруг подумала о том, что, поглощенная слежкой за Родриго, не замечала красоты Кафы, хотя минутами что-то знакомое чудилось ей в этом городе — словно смутные обра­зы из давно забытого сна.

— Да... понравилась, — ответила она с заминкой. — И такое впечатление, что я здесь когда-то бывала... может, в раннем детстве?

— Просто Кафа очень напоминает Геную, в которой мы с тобой родились, — ответил Ринальдо, отводя взгляд.

— Да... наверное, — пробормотала она рассеянно, думая со­всем о другом.

 

Глава вторая

Жизнь шла своим чередом, и Аврелия все реже вспо­минала праздник святого Георгия и свою случай­ную встречу с красивым чужестранцем. Она бы, может, вовсе перестала об этом думать, если бы ее увлекли но­вые впечатления. Но все было по-прежнему, и такие поклонни­ки, как Филипп и тем более Ошин, не занимали ее ум и сердце.

Зато Раиса бегала радостная и рассказывала подругам, что у нее с Бальдасаре уже все слажено, дело идет к свадьбе. Она явно гордилась обретением такого красавца жениха, хотя Кириена не очень-то верила в честные намерения Бальдасаре.

— Наверное, этот ловкач хочет получить какую-то выгоду от мастера Ореста, а потом бросить нашу глупышку Раису, — говорила она Аврелии.

— Но будем все же надеяться, что дело закончится пристой­но, — отвечала Аврелия, которой, несмотря ни на что, было жаль оставшуюся без матери Раису. — У них свадьба уже назначена на конец августа, после дожинок. А осенью, когда Ро­ман с отцом вернутся, тебя тоже выдадим замуж.

— Дай-то Бог, чтоб вернулись поскорей. — Кириена пере­крестилась, а потом с улыбкой подзадорила подругу: — Тогда и тебе пора замуж, чтоб от нас не отставала!

— О, мне, наверное, еще долго предписано ходить в дев­ках, — смеясь, махнула рукой Аврелия.

— Заморского принца ждешь?

— Нет, чтобы ждать принца, надо самой быть принцессой.

— Уж тебе-то жаловаться! Такая красавица, да еще из бла­городной и состоятельной семьи! Только погляди вокруг — столько женихов увидишь!

— Женихи, может, и есть, да все не мои.

— Неужели же твое сердечко ни разу не екнуло и не подска­зало: вот он, мой!

— Ну, я хоть и родилась весной, а сердце у меня какое-то зимнее, холодное, все время молчит!

Так, отшучиваясь, Аврелия уходила от щекотливых разго­воров и сама почти поверила в то, что не думает о сердечных делах.

И то сказать, не до свадебных мыслей было в городе, охва­ченном тревожным ожиданием. На кораблях прибывали в Ка­фу вести о том, что Баязид Молниеносный, несколько лет блокировавший Константинополь с суши, теперь готовится окончательно завоевать византийскую столицу и перекрыть выход к Черному морю, тем самым нанеся непоправимый урон и таврийским городам, живущим в основном морской торговлей.

Священники в православных и католических храмах Кафы молились об избавлении христианских стран от османской угрозы. Отважные генуэзские капитаны, проникавшие в Чер­ное море через наполовину перекрытый Босфор, сообщали о зловещих приготовлениях и обстреле с азиатского берега пролива. Но потом в город стали проникать и другие вести, не менее грозные, но в чем-то и обнадеживающие: будто войско Тимура двинулось в Малую Азию и уже захватило города Кеман и Сивас. Следующей его целью могла стать османская сто­лица Анкара. Невозможно было предугадать, чем закончится битва двух азиатских драконов, но их столкновение по край­ней мере давало надежду, что они ослабят друг друга.

По вечерам, собираясь на улицах, возле храмов или в тавер­нах, кафинцы спорили, чья победа для них предпочтительнее: Баязида или Тимура. Одни склонялись к тому, что Тимур, хоть и ужасен, но не так опасен, потому что его главные владения находятся дальше от Таврики, чем земли османов, стремящих­ся прибрать к рукам все Черное море. Другие же вспоминали, как семь лет назад Тимур уже проникал в Таврику, грабил Ка­фу и другие города, и сейчас нет уверенности, что, разбив Баязида, он не двинется дальше, угрожая северному побережью Черного моря. Аврелия, как и все жители Кафы, особенно женщины, боялась неспокойных времен, грозивших войной, и с грустью думала о том, что теперь не скоро повторится в го­роде такой праздник, как был в начале мая, на день святого Георгия.

И вдруг в августе Кафа внезапно приободрилась, словно об­надеживающее поветрие пришло к ней из-за моря вместе с ве­стью о том, что войска Баязида разгромлены в битве при Анкаре, а сам он взят в плен. Поражение султана было спасением для Константинополя, но никто не знал, как поведет себя дальше победитель. Генуэзцы поспешили поднять штандарт Тимура над башнями крепости Пера в бухте Золотой Рог, а император Кон­стантинополя и султан Египта назвали себя его данниками. Да­же европейские короли поздравили эмира с победой. Но озна­чало ли это спокойную жизнь для Кафы и других таврийских городов? Ибо кто знал, куда двинется дальше непредсказуемый Тамербек?

Но скоро тайные генуэзские посланники, прибывшие к консулу, доложили, что восточный завоеватель после захва­та турецких городов собирается повернуть свое войско назад, к Самарканду, чтобы готовить большой поход на Китай. Это означало, что северным берегам Черного моря наступление Тимура не грозит.

Известие было для Кафы столь важным, что заслуживало праздника. К тому же консул Константине Леркари, мать ко­торого была гречанкой, не мог не выразить свою радость по поводу спасения Константинополя. Торжественные службы и шествия были приурочены к наступившему в это время празднику Перенесения из Эдессы в Константинополь Неру­котворного Образа (Убруса) Господа Иисуса Христа, который православные христиане еще называли Спасом на полотне. Разумеется, танцев и гуляний, как надень святого Георгия, не предполагалось, но настроение в городе все равно царило праздничное, приподнятое.

А в семье Латино к Священному Убрусу всегда было особое отношение — как и к Святой чаше, первым местом хранения которой в древности тоже был город Эдесса. Аврелия знала, что с чашей связана какая-то семейная легенда, но в подроб­ности родители ее не посвящали. Когда она спрашивала их об этом, мать-православная рассказывала ей о чаше Евхаристии, а отец-католик — о Святом Граале. И оба они утверждали, что след Святой чаши издавна оставлен в пещерных храмах Таврики, где побывали первые христиане, жившие в те времена, когда церковь еще не делилась на западную и восточную.

К празднику была приурочена ярмарка, на которую съеха­лись со своим урожаем поселяне из окрестных деревень, и, как обычно к Спасу на полотне, начались первые торги холстами из недавно собранного льна. Это торговое оживление радова­ло Аврелию уже тем, что ее мать со служанками была занята покупками и позволяла дочери проводить праздничный день с подругами.

Аврелия не преминула воспользоваться этой относительной свободой и поспешила с Кириеной на берег моря, к корабель­ным причалам, где чаще всего горожане и узнавали последние новости из разных стран света.

Скоро их догнала Раиса в сопровождении Бальдасаре, уже официально объявленного ее женихом. Она показала новый браслет, подаренный ей отцом к обручению, и похвасталась, что Бальдасаре заказал для нее у ювелира ожерелье, которое вот-вот будет готово. Затем, оглянувшись на жениха, игриво спросила:

— А как же парусные гонки? Ты говорил, они сегодня бу­дут. Мои подруги тоже хотели бы на них посмотреть.

— Похоже, что консульский казначей поскупился выделить на это деньги, — с усмешкой заметил Бальдасаре. — Однако, если моя невеста и ее подруги желают морских развлечений, мы с Гварко можем это устроить.

Он оглянулся на своего спутника — невысокого, но крепко сбитого генуэзца, который, выйдя из-за спины Бальдасаре, молча поклонился девушкам.

— Вы будете обгонять друг друга на парусниках? — засмея­лась Кириена.

— Нет, они будут загонять в море скупых консульских чи­новников, — в тон ей сказала Аврелия.

Раиса всплеснула руками, покачала головой и с победонос­ным видом объявила девушкам:

— Хоть вы и насмешницы, но ужасно непонятливые! Баль­дасаре и Гварко покатают нас по морю на парусной лодке! Раз­ве это не интересно — посмотреть с моря на Кафу?

— По-моему, очень интересно! —обрадовалась Аврелия. — Правда ведь, Кириена?

Подруга тоже была охвачена праздничным настроением, но все-таки засомневалась:

— А твоя матушка не будет возражать? Она же тебя к морю не подпускает.

— А мы ничего не скажем синьоре Марине! — с беспечным видом заявил Бальдасаре.

— И правда, — поддержала его Раиса, — зачем вашим ма­тушкам знать о каждом вашем шаге? Или, может, вы боитесь, подруги? А с виду такие смелые! Да вы не сомневайтесь, лод­ка прочная, надежная, ее мой отец строил, а он мастер своего дела.

— И море сейчас спокойное, — добавил Бальдасаре.

Аврелия мечтательно посмотрела вдаль, на сверкающую под

солнцем синюю равнину. Жизнь Кафы была так тесно связа­на с морем, что оно казалось для города средоточием всего са­мого важного и интересного. По морю прибывали не только товары, но и новости со всех концов света, обычаи, слухи, мо­ды. По морю приплывали не только купцы, солдаты и авантю­ристы, но также образованные люди, привозившие с собой но­вые учения, знания, изобретения, книги и картины. Морская дорога не раз выручала город, когда он осаждался с суши. Но море могло быть и источником скорби — особенно для плен­ников, которых увозили на кораблях в далекие края, чтобы продать в рабство. Эта вольная стихия, омывавшая берега Ка­фы, бывала и ласковой и грозной, но никогда не оставляла рав­нодушными тех, кто хоть раз прочувствовал ее красоту и силу.

Море всегда влекло Аврелию, но родители старались дер­жать ее подальше от берега. Она понимала, что это из-за Примаверы: вначале они думали, что их девочка погибла в морской пучине, потом узнали, что разбойники увезли ее по морю. Так или иначе, получалось, что море отняло у них старшую дочь, и они оберегали от него младшую.

Но Аврелия, понимая родительские опасения, все же чув­ствовала подспудную обиду оттого, что ее лишили доступа к стихии, которая казалась девушке самой прекрасной и могу­чей на свете. Лишь раз Аврелии довелось плыть на отцовском корабле из Кафы в Солдайю. И, хотя близко к борту ее не под­пускали, все же это плавание осталось в ее памяти как одно из самых ярких впечатлений жизни.

И вот сейчас ей вдруг представился случай вновь соприкос­нуться с морем — и даже еще ближе, чем раньше. Теперь она сможет смотреть на волны не с высоты палубы, а дотронуться до них рукой, чувствуя мягкое покачивание лодки и соленые брызги на своем лице. Могла ли девушка отказаться от такого удовольствия!

— Мне давно хотелось на морскую прогулку! — объявила она весело. — Отчего бы и не сейчас, во время праздника? Ну же, Кириена?

Подруга, которая тоже была не прочь покататься на лодке, не стала возражать, и, отбросив всякие сомнения, девушки пошли вслед за Бальдасаре и Раисой мимо причалов, где сто­яли галеры, каракки, фусты и тяжелые купеческие навы, в ту сторону, где у самого берега покачивались маленькие суда — лодки, шлюпки и баркасы.

Парусная лодка, изготовленная в мастерской Ореста, вы­глядела внушительно, словно маленький кораблик: прочный широкий корпус, высокие борта, руль. Разместившись на удоб­ном сиденье, девушки возбужденно зачирикали, когда здоро­вяк Гварко оттолкнулся веслом от причала и лодку качнуло. Аврелия не без опаски огляделась вокруг: как бы поблизости не оказалось людей, которые могут рассказать Марине, что ее дочь самовольно отправилась на морскую прогулку. Но, не увидев знакомых лиц, она успокоилась.

Бальдасаре сел к рулю и весело подмигнул девушкам:

— Ну что, первые красавицы Кафы? Еще немного — и вы почувствуете себя морскими принцессами!

Раиса весело рассмеялась, довольная, что ее, сидящую ря­дом с Аврелией и Кириеной, тоже причислили к первым кра­савицам.

Гварко, ловко управлявшийся с парусом, направил его по ветру, и скоро прочная, но легкая лодка уже резво скользила по волнам в сторону мыса Святого Ильи, что выступал далеко в море и был западной границей кафинского залива.

Быстрота парусника, пронзительная синева и опьяняющий запах моря, крики чаек, плеск волн, дыхание ветра, вид при­брежных холмов в лучах солнца — все это привело Аврелию в такой восторг, что она, раскинув руки, закричала:

— Ура, мы летим!.. Эвоэ!..

Подруги разделяли ее настроение и хохотали вместе с ней, радуясь красоте стихии, кипению жизни и собственной моло­дости.

Они и не заметили, как лодка, обогнув мыс, оказалась за пределами кафинской бухты и город скрылся из виду.

Впереди на якоре стоял корабль, на который девушки вна­чале не обратили внимания — тем более что судно по виду бы­ло христианским и могло принадлежать какому-нибудь куп­цу. Но через несколько минут Аврелия вдруг заметила, как Бальдасаре и Гварко перемигнулись и один тихо сказал дру­гому:

— Коршун на месте, это хорошо.

— Коршун? Вы сказали «коршун»? — повторила Аврелия громко — так, чтобы слышали подруги.

Девушки разом насторожились. По городу с недавних пор бродили слухи о турецком корабле, который под христианским флагом появляется у берегов Таврики, чтобы набить свои трюмы живым товаром. Капитан этого корабля — человек неиз­вестно какой национальности и веры — был прозван за стре­мительность и свирепость Морским Коршуном.

— Успокойтесь, красавицы, — рассмеялся Бальдасаре. — Разве плохо покататься на таком быстром корабле, как этот?

Он кивнул на подозрительный парусник, который, сняв­шись с якоря, начал медленно сближаться с лодкой.

— Сейчас же поворачивайте назад, в Кафу! — срывающим­ся голосом крикнула Аврелия.

Но Бальдасаре только посмеивался, делая какие-то знаки Гварко, а лодка продолжала скользить в направлении корабля.

— Вы собираетесь продать нас Коршуну?! — с ужасом дога­далась Кириена.

— Не Коршуну, а Грозовой Туче! — объявил генуэзец, пе­реглянувшись с сообщником.

— Бальдасаре, опомнись! — воззвала к жениху Раиса. — Не пугай нас такими шутками! Ты же обещал, что это будет весе­лая прогулка!

— А она и будет веселой! — ответил он, ухмыляясь. — А глав­ное — прибыльной.

Раиса подалась вперед, пытаясь схватить за руку Гварко, на­правлявшего парус, и тогда Бальдасаре крикнул ему:

— Эй, здоровяк, сними с нее браслет, пока она случайно не свалилась в воду! Пожалуй, отцовский подарочек стоит дороже, чем сама невеста.

Гварко хотел уже выполнить указание сообщника, но тут случилось неожиданное: Раиса, встав во весь рост, прыгнула за борт и быстрыми саженками поплыла к берегу.

Бальдасаре ругнулся от досады, но не выпустил руль.

— Эту держи! — крикнул он Гварко, указывая на Кириену. — А золотоволосая никуда не денется, не умеет плавать!

Здоровяк железной хваткой сжал руку Кириены и кивнул в сторону уплывающей Раисы:

— А как же эта? Ведь уйдет! Еще и расскажет обо всем в Кафе!

— Вряд ли у нее хватит сил доплыть до берега, — махнул ру­кой Бальдасаре. — Ладно, эта дурнушка не такая уж большая потеря, браслет больше жалко, чем ее. Ты, главное, удержи этих двух красоток — уж они-то дорогой товар. Особенно зо­лотоволосая. Слышишь, Аврелия, ты не захотела принести мне удовольствие в постели, так теперь принесешь хорошую при­быль. Может, окажешься во дворце султана или эмира.

Еще никогда в жизни Аврелия так не жалела, что не умеет плавать. Она с завистью посмотрела вслед удаляющейся Раи­се, голова которой мелькала между волнами, и вдруг, в порыве отчаяния, решила, что лучше оказаться на морском дне, чем в рабстве.

— Прости, Кириена! — крикнула она подруге, которую крепко удерживал за руку генуэзец, и, перекрестившись, на­клонилась к борту лодки.

— Куда?! — крикнул Гварко, схватив ее за плечо своими цепкими пальцами. — Эй, Угуччоне, ты же сказал, что эта дев­ка не умеет плавать!

— Не умеет, но, видно, решила утопиться, — пробурчал его сообщник и, бросив руль, кинулся к Гварко, помогая удержи­вать пленниц. — Черт бы побрал этих набожных красоток! Предпочитают стать кормом для рыб, чем нежиться в роскош­ном гареме.

— Угуччоне? Тебя зовут Угуччоне, а не Бальдасаре? — Ав­релия с ненавистью посмотрела на своего бывшего поклонни­ка. — Недаром мои родители и я с самого начала почувствова­ли твою фальшь. Бедная, глупая Раиса, только она могла тебе поверить!

— Но и вы с Кириеной сегодня мне поверили, когда сели в лодку, — ухмыльнулся Угуччоне, заламывая девушке руки.

— Будь проклята та минута, когда мы вам поверили! — вос­кликнула Кириена, тщетно пытаясь вывернуться из медвежьих объятий Гварко.

Одновременно с ней и Аврелия предприняла попытку осво­бодиться, изо всей силы ударив Угуччоне каблуком по ступне, а зубами вцепившись ему в руку. Генуэзец взвыл от боли и с яростью дернул девушку за волосы, а потом резким толч­ком повалил ее на дно лодки.

— Придется связать этих фурий, чтоб не брыкались, — ска­зал он злобно. — Давай веревку, Гварко!

Кириена, осознав, что выхода нет, стала просить похитите­лей повернуть лодку обратно, обещала, что родители ее и Ав­релии заплатят за дочерей хороший выкуп.

— Поздно! — Угуччоне захохотал каким-то демоническим смехом. — Коршун уже увидел свою добычу и ни за что ее не выпустит! Да и не хочу я иметь дело с вашими родителями, слишком это рискованно! Куда надежней вас продать!

Пока генуэзцы связывали девушек, лодка, потеряв управле­ние, кренилась то в одну, то в другую сторону. Аврелия мыс­ленно просила Бога, чтобы злосчастное суденышко перевер­нулось и помогло ей утонуть. Рядом она услышала тихий голос Кириены, которая просила о том же:

— Господи, сделай так, чтоб эту лодку поглотила пучина!

Чувствуя свою невольную вину перед подругой, Аврелия об­ратилась к ней:

— Прости меня, Кириена, что я подбила тебя на эту прогул­ку! Ты пыталась меня предостеречь, напоминала о матушки­ном запрете, а я...

— Не только твоя вина, я тоже оказалась глупой, — отклик­нулась Кириена. — Давай молить Бога, чтоб он дал нам свободу или забрал на небеса!

— Тщетные мольбы! — засмеялся Угуччоне, услышав разго­вор девушек. — Лодку не поглотит пучина, и скоро вы будете на корабле. А уж корабль тем более не перевернется и доставит вас, как лакомство, к столу восточных владык.

Через минуту Аврелия уже лежала, связанная, на дне лодки и с ужасом наблюдала, как на фоне синего неба все крупнее, все ближе становятся, нависая, паруса турецкого корабля, ко­торые напоминали ей сейчас серые крылья коршуна, приле­тевшего за своей добычей, или грозную тучу, готовую обру­шиться на несчастных пленниц стрелами молний.

Главная мысль девушки сейчас была о близких: о том, ка­ким безысходным отчаянием закончится для матери светлый праздничный день и каким горьким будет возвращение отца и брата в Кафу.

 

Глава третья

Вера не знала, как отнестись к известию о том, что Баязид побежден Тимуром и осада Константинополя сня­та. С одной стороны, это радовало ее как христианку и давало ей надежду на скорое венчание с Родриго, но с дру­гой... исчезновение внешнего препятствия только сильнее обнажило истину, которую девушка всеми силами старалась не замечать: Родриго сам не хочет связывать себя с нею неразрыв­ными узами. Но что тому причиной? Любовное охлаждение? Или он с самого начала не считал Веру достойной называться сеньорой Алонсо де Кампореаль?

И, когда Родриго в очередной раз стал откладывать поездку в Константинополь, Вера прямо его спросила:

— Значит, я гожусь тебе только в любовницы, а не в жены? Почему же ты не сказал мне это два года назад, когда мы толь­ко сближались?

По красивому, породистому лицу Родриго скользнула тень, и он с усилием ответил:

— Видит Бог, когда я это говорил, то говорил искренне. Просто с тех пор корсарская жизнь нас так закрутила, что мне трудно представить себя степенным и оседлым семьянином.

— Вот как? Не значит ли это, что ты отказываешься от дан­ного мне слова?

— Нет... разумеется, нет, — ответил он после паузы. — Я уже готовлю «Альбу» к плаванию в Константинополь. Мы отплы­ваем... через три дня.

— Через три дня? Это точно?

— Слово дворянина!

Вера положила руки ему на плечи, и Родриго привлек ее к себе, погладил по растрепавшимся волосам, поцеловал в ви­сок. «Все-таки я добилась своего!» — подумала она, чувствуя, как сердце сильнее застучало в ожидании давно желанной по­беды. Да, именно ее победой станет тот день, когда гордый идальго даст ей клятву любви и верности перед алтарем.

А сейчас они стояли на берегу моря, у маленькой бухты, над которой расположился дом-усадьба, названный Кастель Се­рено, и девушка верила, что все теперь навсегда, и Тихая Кре­пость в Таврике, как и роскошное жилище в Константинопо­ле, будет их с Родриго семейным гнездом.

«Как жаль, что уехал Карло! — внезапно подумала она. — Уехал и не дождался этого часа, не узнал, что мы с Родриго, несмотря на все препятствия, все-таки обвенчаемся! Ну, ни­чего, я передам ему на Родос письмо. Пусть мой друг пораду­ется за меня!»

Вера хорошо помнила тот день, когда Карло объявил, что едет на Родос в числе других паломников, чтобы вступить в ор­ден. Это было почти год назад, и попрощался он с Верой здесь, возле бухты, в которую вошел корабль Стефана, следовавший в Монкастро. Лишь только Вера услышала, что Карло отправ­ляется в Монкастро, а оттуда — на Родос, как сразу же спро­сила:

— И Ринальдо едет вместе с тобой?

— Нет. Пока нет. — Карло посмотрел на девушку внима­тельным, словно изучающим, взглядом. — Возможно, он уедет туда после того, как выдаст тебя замуж за Родриго. Но я не дождусь вашего венчания.

Вере послышался в словах Карло какой-то скрытый намек, и она с легкой досадой ответила:

— Ты же знаешь, что пока существует препятствие для на­шего венчания.

— Надеюсь, что когда-нибудь оно исчезнет. — Карло по­молчал. — Вероника, сейчас я еду в Монкастро, где ты не бы­ла с тех самых пор, как сошлась с Родриго.

— Да, так уж получилось, что зимой мы жили в Константи­нополе, а в остальное время — здесь, в Таврике.

Вере не хотелось признаваться, что, пока они не пожени­лись с Родриго, ей неловко встречаться с людьми, которые зна­ли ее с детства.

— Прошу тебя, Вероника, обязательно побывай в Монка­стро и повидайся с тетушкой Невеной до того, как обвенча­ешься с Родриго. Не забудь об этой моей просьбе.

Вероника удивленно вскинула глаза и тут же потупилась: опять тот же внимательный, изучающий взгляд, которым Кар­ло словно стремился проникнуть ей в душу.

— Обещаю тебе, Карло.

И сейчас, вспомнив свое прощание с давним и лучшим дру­гом, Вера также вспомнила и о том, что не выполнила данное ему обещание побывать в Монкастро. А ведь Карло просил, чтобы она сделала это перед венчанием с Родриго. Наверное, хотел, чтобы тетушка Невена дала ей наставления перед свадь­бой. А может, сам оставил в качестве свадебного подарка ка­кую-нибудь книгу с религиозными и моральными наставле­ниями, — ведь все-таки Карло лицо духовное.

В какой-то момент Вере стало неловко, что не выполнила просьбу верного друга, и она чуть было не предложила Родри­го посетить перед Константинополем Монкастро, но осеклась на полуслове, решив, что не стоит отдалять событие, к кото­рому так долго стремилась.

Родриго не нарушил своего слова, и через три дня «Альба» вышла из бухты. Вместе с Верой и ее женихом на борту нахо­дился и Ринальдо, без которого девушка не мыслила своей свадьбы. «Вероника», получившая повреждения во время по­следнего рейда, осталась в бухте, и Тьери было поручено сле­дить за ее ремонтом, а также за порядком в Кастель Серено.

Плавание начиналось спокойно, и Вера уже пребывала в со­стоянии радостного подъема от близости своей долгожданной цели; лишь грустный взгляд Ринальдо, который она порой ло­вила на себе, минутами поселял в ее душу смятение. «Дядя опять сомневается в Родриго», — вздыхая, думала она, но тут же отгоняла сумрачные мысли и предчувствия.

Дул юго-восточный ветер, и Вера вдруг подумала, что этот ветер, как нарочно, сделал бы удобным плавание в Монка­стро — словно сама судьба подталкивала ее выполнить прось­бу Карло. Но девушка быстро отогнала от себя эти мысли, по­тому что опасалась любой задержки в пути.

Скоро послышались крики впередсмотрящего, который за­метил по правому борту быстро приближавшийся корабль. Но уже через несколько минут стало понятным, что незнакомое судно не собирается преследовать «Альбу», а просто борется с ветром и идет галсами, стремясь следовать в южном направ­лении.

— Галера под христианским флагом, а рвется к турецким бе­регам, — пробормотал Родриго, вглядываясь в очертания ко­рабля, который вызывал у него все больше подозрений.

Скоро ветер и волны приблизили незнакомца к «Альбе» на­столько, что можно было различить лица людей на палубе. И вдруг Габриэле, подавшись к борту, воскликнул:

— Святые угодники, да это же Коршун! Это его посудина!

Ринальдо, Родриго и матросы разом насторожились. Слухи о мусульманском пирате, плавающем под христианским фла­гом, уже несколько месяцев будоражили таврийские города. В отличие от большинства итальянских работорговцев, выво­зивших на продажу в основном татар, половцев и черкесов, Коршун охотился за христианами, а рейды свои совершал под видом христианского купца, чтобы обезопасить себя от напа­дения родосских рыцарей.

Родриго, убедившись, что Габриэле не ошибся, воскликнул:

— Черт меня побери, если я не прикончу этого гада!

Увидев, как напряглось лицо Родриго, а рука непроизволь­но легла на эфес сабли, Вера попыталась его остановить:

— Зачем тебе это сейчас? Коршун не собирается нападать, а нам какой резон? Какая прибыль? Ведь он торгует рабами, а нам они ни к чему!

— Прибыль? Да если мы прикончим этого губителя христи­анских душ, то заслужим награду от самого Великого магистра!

— Родриго, ты хочешь поступить в угоду своему тщесла­вию! — воскликнула Вера. — Но это вопреки разуму! Вы с Ри­нальдо всегда совершали рейды на двух кораблях, а сейчас твоя «Альба» одна, и половина команды осталась на берегу!

— Ничего, мы справимся и на одной галере! — В глазах Ро­дриго сверкнул азарт борьбы, когда он повернулся к Риналь­до: — Что скажете, капитан «Вероники»?

— Скажу, что этого стервятника надо подбить! — заявил Ри­нальдо. — А наши люди всегда готовы к бою, и никто из них не станет возражать.

— Кроме меня! — поморщилась Вера, которая вдруг поня­ла, что плавание в Константинополь теперь может быть отло­жено. Но уже в следующий миг, когда ее зоркие глаза вгляде­лись в лица людей на палубе мусульманского корабля, она возбужденно воскликнула: — Нет, я не буду против! Я хочу сра­жения! Там Угуччоне! Он помогает Коршуну торговать христианскими пленниками! А чего еще ожидать от этого подонка?

— Вероника, успокойся и иди в каюту, — обратился к ней Ринальдо. — Обещаю, мы приведем к тебе связанного Угуччо­не, и ты придумаешь ему кару.

— Нет, я не буду сидеть и ждать! — упрямо тряхнула головой Вера. — Тем более что вы не знаете его в лицо, только я знаю!

Скоро на «Альбе» все пришло в движение, и уже ни Риналь­до, ни Родриго не могли помешать девушке, настроенной бо­лее чем решительно.

Приготовление к бою было замечено на галере работоргов­ца, и, видимо, там рассудили, что могут проиграть, а потому предпринимали все усилия, чтобы уйти от «Альбы». Но Родри­го уже отдал приказ отсечь кораблю Коршуна путь к азиатско­му побережью. Быстрым маневром обойдя мусульманскую га­леру с юга, «Альба» вынудила противника повернуть в другую сторону. Сильный южный ветер помогал отгонять корабль Кор­шуна к северу. И, едва работорговцы пытались вывернуться от преследования, повернув на юго-восток, как «Альба» снова преграждала им путь.

Вера рвалась немедленно вступить в бой, но Родриго и Ри­нальдо решили не идти на абордаж до тех пор, пока не отгонят мусульманский корабль на север, поближе к бухтам между Монкастро и Ликостомо, где у Коршуна уж точно не могло отыскаться сообщников.

На галере работорговцев пока еще не совсем поняли наме­рения преследователей, и даже раздавались голоса вступить с генуэзцами в переговоры. Против этого были Коршун, двое его помощников и Угуччоне, который твердил, что от «Альбы» надо только уходить, потому что ее капитан — человек ордена иоаннитов, безжалостный к мусульманским пиратам и рабо­торговцам. Угуччоне приходилось слышать об успешных рейдах «Альбы» и «Вероники», он не верил в мирный исход пе­реговоров и советовал Коршуну, уж коль отрезан путь к азиат­скому берегу, стремиться дотянуть до Месемврии, возле кото­рой могут прийти на помощь турецкие корабли.

Тревога на палубе передалась и пленникам, запертым в трю­ме. Они не знали, что надвигается: шторм или бой, но и то и другое могло грозить им как гибелью, так и освобождением. Впрочем, гибель была гораздо более вероятным исходом...

Думали об этом и Аврелия с Кириеной, которых работор­говцы посадили не в трюм, а отдельно, в крошечную каюту, где кроме них были заперты еще три молодые красивые девуш­ки. Это оказались поселянки из окрестностей Кафы, которых схватили у ручья, когда они стирали белье. Старших женщин не тронули, ловили только молодых и привлекательных, а это означало, что пленницы предназначены для гаремов и борде­лей. Из троих лишь одна девушка плакала, убиваясь от разлу­ки с родителями, а двое других выглядели безразличными. Они были сиротами, и, видимо, жизнь в родной деревне казалась им не лучше того, что их ждет впереди.

Когда на корабле начался шум и суета, Аврелия приникла к са­мой двери, пытаясь хоть что-нибудь услышать. Вскоре дверь рас­пахнулась, едва не сбив ее с ног. На пороге стоял Угуччоне, за его спиной маячил Гварко. Генуэзец с порога обшарил каюту беспо­койным, цепким взглядом, словно хотел убедиться, что все плен­ницы на месте. Аврелия тут же кинулась к нему с вопросом:

— Что там происходит наверху? Вы за кем-то гонитесь или от кого-то убегаете?

Угуччоне оттолкнул девушку от двери и раздраженно про­изнес:

— Сидите тут и помалкивайте!

Аврелия не сдержалась и с ненавистью выкрикнула ему в лицо:

— Уж мы не будем помалкивать, когда ты, душегуб, пред­станешь перед судом!

Генуэзец сделал неопределенную гримасу и вышел, резко захлопнув за собой дверь.

— Зря ты так сказала, раньше времени не надо его озлоб­лять, — вполголоса заметила Кириена.

И, словно в подтверждение ее слов, Аврелия, снова приник­нув к двери, услышала, как Угуччоне приказал сообщнику:

— Эти две кафинские девки из благородных семей, от них в случае опасности надо избавиться, а то хлопот не оберешь­ся. Ты понял меня, здоровяк?

— А нам как быть, если Коршуна захватят? — растерянно спросил Гварко. — Не погибать же вместе с этими турками? Дьявольщина! Ты обещал, что никакой опасности не будет!

— Заткнись, трус! Надо спустить на воду шлюпку и незамет­но уйти, пока наши и чужие пираты будут кромсать друг друга.

Затем голоса удалились, но Аврелия уже поняла главное: на корабле готовятся к бою с какими-то пиратами. Ничего хоро­шего пленницам это не сулило, поскольку даже в случае побе­ды нападавших девушки могли попасть из огня да в полымя. К тому же Угуччоне приказал Гварко не оставлять в живых Ав­релию и Кириену — видимо, боялся их как опасных свидете­лей, боялся мести со стороны их семей, а потому хотел, что на­зывается, спрятать концы в воду.

Подруги обнялись и замерли в лихорадочном ожидании раз­вязки.

— Если побеждают люди Коршуна — мы будем проданы в раб­ство, — прошептала Аврелия. — Если они проигрывают, то Угуч­чоне и Гварко нас убьют. А если даже не убьют, то мы попадем в плен к другим пиратам, которые наверняка не лучше этих.

— А вдруг лучше? — предположила Кириена с видом утопа­ющего, который хватается за соломинку. — Ты ведь сама го­ворила, что веришь в честных корсаров.

— Если так... то дай Бог, чтоб они победили. — Аврелия пе­рекрестилась.

В этот момент за дверью послышался шум и скрежет ото­двигаемого засова.

— Гварко пришел нас убивать!.. — вскрикнула Кириена.

Мысль Аврелии сработала почти бессознательно: схватив ряднину, которой был накрыт какой-то ящик в углу, девушка набросила ее на голову вошедшего Гварко и, пока он выпуты­вался, кинулась вон из каюты, увлекая за собой Кириену. Де­вушки, подхватив юбки, взбежали по лестнице на палубу, но на последней ступеньке их настиг Гварко. Оглянувшись, Ав­релия увидела нож в его руке и закричала, но бандит все же успел взмахнуть оружием. Удар пришелся Кириене по бедру, она с глухим стоном упала, а Гварко нацелился теперь уже на Аврелию, однако чей-то увесистый удар свалил генуэзца с ног, а затем клинок сабли проткнул его правую руку. Аврелия, при­сев возле раненой подруги, испуганно огляделась вокруг. На палубе шло настоящее сражение, мелькали люди в доспехах, слышались крики и лязг оружия. Внезапно чей-то резкий го­лос раздался поблизости, перекрывая шум битвы:

— Где Угуччоне?! Найдите мне этого ублюдка немедленно!

Голос показался Аврелии женским, и, подняв голову, она увидела прямо над собой знакомое лицо с пронзительными ак­вамариновыми глазами. Почему-то она сразу поняла, что темноволосая красавица — враг Угуччоне, и поспешила крикнуть:

— Угуччоне собирался сбежать на шлюпке!

Женщина, облаченная в кожаные доспехи, издала какой-то неопределенный звук и кинулась к борту галеры. Аврелия скло­нилась над Кириеной, через юбку зажимая ей рану и одновре­менно пытаясь подтащить подругу поближе к кормовой над­стройке, чтобы ее не задели сцепившиеся в драке противники.

А в это время Вера, увидев с высоты палубы шлюпку, на ко­торой Угуччоне поспешно греб от корабля, выстрелила из ар­балета, но задела лишь руку генуэзца. Угуччоне упал, пытаясь заползти под сиденье шлюпки, но тут же следующая стрела, пущенная Ринальдо, попала ему прямо в шею, и он, дергаясь и захлебываясь кровью, скоро замер. Вера смотрела сверху на поверженного врага, который наконец-то заплатил своей жиз­нью за надругательство, за то, чего простить девушка не смог­ла бы никогда и никому.

— Ты сейчас похожа на фурию... богиню мести, — раздался рядом голос Ринальдо.

— Спасибо тебе за то, что помог его добить, — сказала Вера.

— Я понимаю тебя, и сам когда-то так же гонялся за Ихса­ном. Но слишком грозный у тебя вид.

Вера вдруг вспомнила, что лицо девушки, сообщившей, где искать Угуччоне, показалось ей знакомым, и, бросив взгляд в сторону Аврелии, хлопотавшей возле подруги, спросила:

— А разве пленников уже выпустили из трюма? Откуда здесь эти девчонки?

Ринальдо в два прыжка оказался возле девушек и, склонив­шись над ними, увидел, что одна из них, оторвав полосу тка­ни от своей камизы, пытается перевязать рану другой.

— Вы пленницы на этой галере? — спросил он.

— Да, синьор. — Аврелия, подняв голову, увидела перед со­бой мужчину лет тридцати пяти, высокого, статного, с благо­родным лицом и седеющими висками. Он сразу вызвал у нее доверие, и она поспешила пояснить: — Нас выкрали из Кафы. Мы с подругой и еще три девушки были заперты в каюте, остальные пленники — в трюме. Нам удалось вырваться на па­лубу, но один из бандитов ранил мою подругу.

В этот момент Родриго, охваченный азартом боя, с окро­вавленной саблей в руке, подбежал к Ринальдо с победным криком:

— Коршун смертельно ранен, а почти вся его команда сда­ется на милость победителя! Осталось только добить самых наглых!

Услышав знакомый голос, Аврелия посмотрела в его сторо­ну — и тут же встретилась взглядом с Родриго.

— Сеньорита, вы здесь?.. — В его глазах заплескалось ра­достное изумление. — Эти бандиты похитили вас и хотели про­дать в рабство?

— Да... — Аврелия слегка задохнулась от растерянности. — А вы спасли нас, синьоры, пусть вас Бог вознаградит... Но моя подруга ранена, ей надо остановить кровь...

Родриго взглянул на бесчувственную Кириену, платье ко­торой уже пропиталось кровью, и сразу же решил:

— Вам с подругой надо перейти на наш корабль, там лекарь ее перевяжет.

Он непроизвольным движением подался к девушкам и, ка­залось, если бы не пристальный взгляд Веры, сам доставил бы их к лекарю. Но тут Ринальдо подозвал здоровяка Джованни и велел ему перенести раненую на «Альбу». Джованни подхва­тил Кириену на руки, и Аврелия пошла следом, с ужасом пе­реступая через окровавленные тела и обломки снастей. Она чувствовала, что в спину ей кто-то смотрит, но не решилась оглянуться.

Джованни доставил девушек в каюту, где передал на попе­чение корабельного лекаря, и сразу же исчез.

По бормотанию, с каким немолодой и суровый с виду эску­лап склонился над Кириеной, Аврелия догадалась, что он грек, и поскольку она, как многие жители Кафы, знала несколько языков, то тут же заговорила с ним по-гречески:

— Господин, вы ведь спасете мою подругу?

Лекарь взглянул на девушку более приветливо, чем в пер­вую минуту, и сказал:

— Зови меня Филимон. Рана у твоей подруги сама по себе не смертельна. Я перевяжу ее и остановлю кровь. Но опасность со­стоит в том, что рана может воспалиться, начнется жар... — Он сосредоточился, капая какую-то жидкость в банку с мазью. — Однако будем надеяться на молодость и крепкий организм этой девушки.

Пока Филимон прикладывал к ране бальзам, останавливая кровь и облегчая боль, Аврелия напряженно вглядывалась в бледное лицо подруги. Наконец, когда рана была перевяза­на и боль, видимо, слегка утихла, Кириена очнулась и, глядя лихорадочно заблестевшими глазами на Аврелию, спросила:

— Где мы? Что со мной?

— Успокойся, Кириена! — кинулась к ней Аврелия. — Мы уже не на корабле Коршуна, а на другом! Угуччоне убит, а мы спасены! Тебя ранили, но ты поправишься!

— Если я умру, передай Роману, что я всегда его любила и буду любить даже на том свете!.. — взволнованно прошепта­ла Кириена.

— Он тоже тебя любит, и ты не умрешь! — воскликнула Авре­лия. — Господин Филимон — хороший врач, он вылечит тебя.

— А мы больше не пленницы? — спросила Кириена, обво­дя каюту воспаленным взглядом. — Нас не продадут в рабство?

— Я надеюсь, что те, кто нас освободил, — благородные лю­ди, сказала Аврелия и бросила вопросительный взгляд в сто­рону лекаря.

Он слегка ухмыльнулся и заметил:

— Благородство — редкий товар в наши дни, особенно сре­ди корсаров.

— Вы намекаете, что нас освободят за выкуп? — спросила Аврелия.

— Не знаю, что придет в голову моим хозяевам, — пожал плечами Филимон. — Может, они просто пожалеют таких юных и, кажется, образованных девушек. Ведь вы, похоже, из уважаемых семей? Как это ваши родители за вами не догляде­ли? Или бандиты-нехристи схватили вас где-нибудь в дороге?

Кириена начала было с жаром рассказывать, как их обма­ном выманили из Кафы, но лекарь тут же заметил, обращаясь к Аврелии:

— Твоя подруга слишком возбуждена, ее надо успокоить. К тому же ей вредно говорить. Пусть уснет, а ты мне все рас­скажешь.

Он дал Кириене какого-то лекарства, и вскоре она, затих­нув, погрузилась в глубокий сон.

Аврелия же поведала Филимону историю их с Кириеной по­хищения и пребывания на корабле работорговцев. Выслушав ее, лекарь горько усмехнулся:

— Что же обвинять турок и татар, если христиане сами им помогают? Похоже, что алчность правит миром, а вера для многих — только прикрытие.

— Неужели ваши хозяева такие же? — осторожно спроси­ла Аврелия. — То есть, я хочу сказать... они честные корса­ры или...

— Честность не бывает абсолютной, дитя мое. Но, во вся­ком случае, работорговлей ни синьор Ринальдо, ни синьор Ро­дриго не занимаются.

— Расскажите мне о них, господин Филимон, — попросила Аврелия.

— Прежде выпей вот это, тебе тоже надо успокоиться и при­ободриться.

Он дал Аврелии какой-то настойки, имеющей винный при­вкус, и, напившись, она уже через несколько секунд почув­ствовала прилив энергии. Но собственное состояние интере­совало ее не так сильно, как личности людей, на корабле которых она оказалась.

— Значит, ваших хозяев зовут Ринальдо и Родриго? — снова обратилась она к Филимону. — Но Родриго — имя испанское.

— Да, Родриго Алонсо де Кампореаль — испанец. Он из тех арагонских переселенцев, которые давно уже обосновались в Афинском княжестве и в Константинополе. А Ринальдо Сан­тони — генуэзец.

— А кто капитан этого судна?

— Родриго. Он владелец и капитан «Альбы». А у Ринальдо — другой корабль, тоже довольно большая галера. Он назвал ее «Вероника» в честь племянницы.

— Вероника? — сразу же насторожилась Аврелия. — Это та красивая девушка с пышными темными волосами? Не ее ли называют Вероника Грозовая Туча?

— Да, говорят, именно из-за волос ее смолоду так и прозва­ли. О ней, конечно, много лишнего болтают, людская молва горазда на вымыслы. А наверняка можно сказать лишь то, что Вероника — отважная девушка, не хуже других корсаров. Она даже однажды командовала кораблем, когда Ринальдо был в отъезде, а его помощника ранили.

— Какая странная девушка... — пробормотала Аврелия. — И что же, она все время живет среди корсаров? А как же семья?

— У нее нет семьи, она сирота. Ее с детства воспитывал дя­дя, а он — морской бродяга, так уж сложилась его судьба.

— А муж или жених у нее есть? — Аврелия с трудом реши­лась на этот вопрос.

— Да как тебе сказать, девушка... — Филимон усмехнулся. — Она ни с кем не обвенчана, но, кажется, собирается замуж за Родриго. Во всяком случае они давно уже вместе.

Аврелия ожидала подобного ответа, и все же после слов Фи­лимона ее словно что-то царапнуло изнутри. Конечно, Родри­го и Вероника — любовники или будущие супруги, а потому темноволосая красавица имеет на него право. И она не из тех, кто уступит своего возлюбленного каким-то случайным дев­чонкам. Но, не показывая Филимону своего невольного уны­ния, Аврелия бодрым голосом сказала:

— Буду надеяться, что ваши хозяева достаточно благородны и освободят пленников. А когда нас с Кириеной доставят в Ка­фу, наши родители, конечно, отблагодарят синьоров. Только бы Кириена поправилась...

— Может, она и поправится, но не думаю, что вы скоро по­падете в родной город. Кафа отсюда далеко.

— Далеко?.. — растерялась Аврелия. — А где же мы оказа­лись? У западных берегов Таврики?

— Нет, Таврика отсюда — на восток. Ближайшие гавани — возле Ликостомо и Монкастро. Слыхала о таких?

— Да. Я знаю, что там есть генуэзские крепости.

— Есть крепости, и консул есть, только самих генуэзцев очень мало, — усмехнулся Филимон. — Да ведь и в Кафе их не­много, зато они правят... по договору с татарами. Так вот, сейчас мы, девушка, направляемся скорее всего в Монкастро. Там у мессера Ринальдо есть дом. Я думаю, он разрешит вам с по­другой пожить в этом доме, пока она не поправится. А после сможете добраться до Кафы на попутном корабле.

Больше он ничего не успел добавить, потому что в каюту, рывком распахнув дверь, вошла Вера.

— Ступай, Филимон, пора тебе заняться нашими ранены­ми матросами, а не возиться с этими девицами, — сказала она, окинув взглядом всех присутствующих. И, когда грек, взяв сумку с лекарскими принадлежностями, вышел, объявила, об­ращаясь к Аврелии: — Мы решили высадить пленников в бли­жайшей гавани, а это будет у устья Дуная. Там неподалеку го­род Ликостомо, в нем и найдут вспомоществование, чтобы добраться домой. И пусть скажут спасибо, что мы их освободили. — Она с вызовом посмотрела на Аврелию. — Тебя это тоже касается, выйдешь на берег вместе со всеми. Мы не мо­жем всех вас тащить в Монкастро.

— Но я не могу оставить свою подругу, она ранена, ей ну­жен уход! — воскликнула Аврелия, раскинув руки над Кириеной, словно пытаясь защитить ее от невидимого врага.

Вера, у которой не было в жизни настоящих подруг, на мгно­вение заколебалась, увидев это проявление женской дружбы, но тут же резким тоном возразила:

— Ничего, в Монкастро найдется кому подлечить твою раненую. А потом отправим ее домой на попутном корабле.

Она не заметила, как во время этих слов за ее спиной по­явились Ринальдо и Родриго.

— Нет, я не оставлю Кириену! — упрямо тряхнула головой Аврелия, и этот ее жест показался Ринальдо знакомым: так де­лала Вера, когда настаивала на своем.

— В самом деле, зачем разлучать подруг? — с некоторой по­спешностью вступил в разговор Родриго. — Отвезем их обеих в Монкастро. И пусть за раненой ухаживает эта сеньорита... как ваше имя?

— Аврелия! — девушка бросила быстрый взгляд на испан­ца, но тут же опустила глаза.

— Может, ты еще захочешь открыть монастырскую больни­цу в доме моего дяди? — недовольно проворчала Вера, поко­сившись на Родриго.

— Но я тоже считаю, что мы должны дать приют этим де­вушкам, — заявил Ринальдо. — Ты же видишь, Вероника: они из благородных семей, им трудно будет оказаться одним на чу­жой земле, среди простолюдинов.

— Какое сочувствие к девкам, которых наверняка заманил на корабль красавчик Угуччоне! — фыркнула Вера и поверну­лась уходить. — Прямо не корсары, а святые угодники!

Ринальдо кинулся вслед за ней и, догнав ее на палубе, схва­тил за локоть и требовательным тоном спросил:

— Что с тобой, Вероника? Откуда такая злоба на эту девуш­ку, Аврелию? Впрочем, кажется, я понимаю: она слишком кра­сива. Ты ревнуешь к ней Родриго? Но как же ты будешь даль­ше с ним жить, если так мало в нем уверена?

— Ах, дядя... — глаза ее заметались, избегая его прямого взгля­да. — Я, кажется, уже вообще ни в ком не уверена... кроме тебя.

И, отвернувшись, она пошла прочь, к группе матросов, со­бравшихся вокруг Габриэле, который после напряжения бит­вы всегда входил в роль весельчака и рассказчика. И никто из них не заметил, как, быстро моргая, девушка сумела прогнать из глаз набегающие слезы.

 

Глава четвертая

Как ни была Аврелия неопытна и, в сущности, наивна, но и она не могла не заметить, что нравится Родриго. Он пользовался любой возможностью и всяким пред­логом, чтобы заглянуть в каюту, где поместили двух кафинских девушек, и с интересом расспрашивал об истории их похище­ния. Иное дело, были ли его чувства глубоки, или, что казалось Аврелии более вероятным, — он просто ради разнообразия ре­шил приударить за хорошенькой девушкой и, по возможности, склонить ее к греху. Она старалась делать вид, что не замечает его пристальных, обжигающих взглядов, и, чтобы не смотреть на Родриго, наклонялась к Кириене, которая не переставала бредить и метаться в лихорадке. А испанец в такие минуты то­же подходил поближе к раненой и, словно невзначай, касался руки или плеча Аврелии. Она чувствовала, как при этом горят ее щеки, учащенно бьется сердце, и несколько раз хотела на­помнить Родриго о его невесте, но не решалась.

Зато Вера сама напоминала ему о себе: она обычно загляды­вала в каюту через пару минут после Родриго и под каким-ни­будь предлогом звала его за собой. При этом Аврелии она ни­чего не говорила, даже не удостаивала ее взглядом.

Двусмысленное внимание Родриго и скрытая ревность Гро­зовой Тучи становились для Аврелии невыносимы — тем более в условиях закрытого пространства, на корабле, где она боялась лишний раз выйти из каюты, чтобы не нарваться на грубые шут­ки морских вояк, на их бесцеремонное разглядывание, словно она голая стояла между ними. При этом, как заметила Аврелия, с Вероникой моряки обращались уважительно, словно она бы­ла не только равной им, но и лучшей из них. Нет, Аврелия не завидовала Веронике, даже когда видела ее силу и сноровку; девушке, воспитанной в благородном доме, с детства внушали, что женщина должна быть женственной и нежной, обладать хоро­шими манерами, что в этом ее достоинство и привлекательность. Да и книги, которые она читала, учили тому же. И все-таки было в Грозовой Туче нечто такое, что помимо воли внушало Аврелии уважение. Она видела в Веронике ту внутреннюю свободу и смелость, которых ей так не хватало самой и к ко­торым она всегда бессознательно стремилась. Даже беглых на­блюдений за темноволосой красавицей Аврелии оказалось достаточно, чтобы понять: эта женщина умеет себя поставить, с ней всерьез считаются мужчины, включая ее дядю и жениха. И от таких мыслей Аврелии становилось грустно, и сама себе она начинала казаться глупой и беспомощной девчонкой.

Но, наконец, спустя четверо суток, в которые входила и вы­садка освобожденных пленников близ Ликостомо, закончи­лось тягостное для Аврелии пребывание в замкнутом и кача­ющемся мирке корабля. «Альба» прибыла в гавань Монкастро.

Вера еще в дороге заявляла, что Кириену с подругой следу­ет поместить в дом тетушки Невены, находившийся внутри крепостных стен; там за раненой будет ухаживать и сама те­тушка, и лекарки из паствы падре Доменико. Но оказалось, что Невены нет в Монкастро: больше месяца назад она с не­сколькими богомолками отправилась к какому-то скальному монастырю в Добрудже поклониться отшельникам-целителям и попросить у них живой воды, а ее маленький домик в Монкастро пока стоит заколоченный.

Это обстоятельство помешало Вере поселить кафинских де­вушек подальше от жилища Ринальдо, а следовательно, и от гавани, в которой стояла «Альба».

В доме Ринальдо было четыре жилые комнаты, сени, кла­довая, погреб и пристройка, в которой обитали служанка Хлоя и садовник Ивайло, недавно ставший ее мужем. Супруги присматривали за домом и вели нехитрое хозяйство скромной усадьбы.

Теперь в одну из комнат поселили Кириену и Аврелию, в другой обосновалась Вера, а третью Ринальдо предоставил тем морякам с «Альбы», которые в бою получили тяжелые ра­ны и увечья; остальные же привычно разместились на галере.

К удивлению Веры, Родриго отказался поселиться в доме Ринальдо, предпочтя быть со своими людьми на корабле. Ав­релии же вдруг подумалось, что он сделал это нарочно для нее, давая понять, что не так уж близок со своей нареченной невестой.

Оказавшись на суше, хоть и в чужом доме, Аврелия почув­ствовала некоторое облегчение. Позади остались теснота, кач­ка, наглые взгляды морских вояк. Теперь можно было при со­действии расторопной Хлои помыться в чане с теплой водой и постирать свою одежду, временно облачившись в рубашку из простого, но чистого полотна. Да и пища на берегу оказа­лась получше. За Кириеной здесь тоже было легче ухаживать, чем на корабле, и уже через два дня раненая подруга очнулась от лихорадочного забытья, жар у нее начал спадать, а рана за­тягиваться.

Хорошо представляя горе и отчаяние своей матери, Аврелия сразу же попросила Ринальдо передать с попутным кораблем весточку в Кафу о том, что девушки спасены и, лишь только Кириена окрепнет, вернутся домой. В это время из Монкастро в Кафу как раз отправлялось судно кафинского купца Лазаря Никтиона, и Ринальдо передал капитану корабля письмо от Аврелии к ее матери.

Когда стало ясно, что жизнь Кириены уже вне опасности, Аврелия предложила свою помощь по уходу и за другими ра­неными. Четверо моряков с тяжелыми ранениями лежали че­рез комнату от той, в которой находились Аврелия и Кириена, но до девушек все же долетали их стоны и выкрики. Когда Ав­релия заходила туда, чтобы помочь Филимону сменить им по­вязки или приготовить лекарства, она пару раз столкнулась с Верой, которая тоже навещала раненых. Аврелии порой хо­телось заговорить с загадочной Грозовой Тучей, выразить ува­жение к ее мужеству, но она не решалась, потому что взгляд Веры оставался холоден и непроницаем, и она подчеркнуто не замечала бывшую пленницу.

За пределы усадьбы Аврелия пока не выходила, хотя ей бы очень хотелось побывать на берегу моря и в заливе, где стояли корабли. Вера же туда убегала каждый день, и Аврелия понимала, что Грозовая Туча стремится быть поближе к возлюблен­ному. Порою сердце юной кафинской девушки сжималось от тягостного чувства, которое она не решалась назвать ревно­стью, потому что считала себя не вправе вздыхать о чужом женихе. Но чем дальше, тем упорнее ее тайные помыслы устремлялись к Родриго, тем мучительнее было сознавать, что впереди — неизбежная разлука с ним. То, в чем Аврелия не хо­тела признаться самой себе, уже расцветало пышным цветом в ее сердце, и она жила ожиданием встреч и надеждами, на ко­торые, по сути, должна была бы наложить запрет.

А встречи с Родриго были нередки, потому что он каждый день, обычно по вечерам, приходил в дом к Ринальдо. Аврелия старалась не попадаться ему на глаза, но он сам заглядывал в комнату девушек, спрашивал о здоровье Кириены и самочув­ствии Аврелии, задавал также вопросы об их семьях, о жизни в Кафе. Аврелия отвечала сдержанно, кратко, без улыбок и кокетливых ужимок; да и Родриго не позволял себе вольного или игривого слова, — тем более в присутствии Кириены и часто навещавшего ее лекаря. Но то, чего не могли сказать уста, го­ворили глаза; взгляды, которыми обменивались Аврелия и Ро­дриго, невольно приближали их друг к другу и были похожи на безмолвные признания.

В такие минуты Аврелия была даже рада, что Вероника с ней почти не общается и не заходит в комнату — демонстрируя, видимо, свое презрение к кафинской девушке. Пусть так! — думала Аврелия. Пусть так, лишь бы не нарушала их с Родри­го странный, спокойный с виду, но такой волнующий по сути диалог.

Но однажды Вера все же явилась в комнату бывших плен­ниц и снизошла до объяснений с Аврелией.

Этому предшествовала беседа Аврелии с Родриго, пришед­шим, как обычно, под вечер. Теплый и ясный, но не знойный день, какие часто бывают в начале осени, клонился к закату, розовеющие лучи проникали в окно сквозь еще зеленую ли­ству, ветер доносил аромат поздних цветов и отдаленный за­пах моря. И было не удивительно, что в такой погожий вечер Родриго завел разговор о домоседстве Аврелии:

— Теперь, сеньорита, когда вашей подруге стало значитель­но лучше, пора и вам хоть немного подумать о своем здоровье. Пойдите, погуляйте, Аврелия, вредно все время сидеть на ме­сте. Ведь вы, по-моему, никогда не покидаете пределы дома. В лучшем случае бываете в саду. А могли бы осмотреть окрест­ности, город, залив. Здесь, может, нет особых красот, но ведь всегда интересно поглядеть на новые места, в которых раньше не бывал. Разве не так?

Голос Родриго звучал спокойно, ровно, но горячий блеск его глаз завораживал Аврелию. Она посмотрела на него не ме­нее сияющим взглядом и с легкой улыбкой ответила:

— Я обязательно погуляю по окрестностям, но вместе с по­другой, когда она поправится. Мне интересны здешние края. Кажется, недалеко отсюда тосковал в своей понтийской ссылке Овидий. С тех пор мир так изменился, расширился... Но в те далекие времена римскому поэту казалось, что здесь — край света, обиталище дикарей... «Изнемогая, лежу за преде­лами стран и народов...».

— Да, он много жаловался в своих элегиях. Помню там та­кие строки:

Аврелия подхватила:

Как это точно сказано, ведь правда? Духовные богатства по­могают человеку выстоять даже в самых тяжких испытаниях. Овидий благодарил Музу, Боэций в тюрьме перед казнью на­ходил утешение в философии...

— Вы и Боэция читали? — удивился Родриго. — Не ду­мал, что в таврийском городе можно получить такое обра­зование.

— В Кафу приезжает много просвещенных людей с разных концов света. А в кафинских монастырях и храмах есть библио­теки. Поэтому тот, кто стремится к новым знаниям, всегда мо­жет их найти в нашем городе.

— И все же удивительно, когда к книжным знаниям стре­мятся такие юные и прелестные девушки, как вы. Кажется, ваше место в лучших городах Европы, при дворах знатных вельмож.

Теперь в голосе Родриго прозвучала нежность и даже игри­вость, но Аврелия не поддалась его интонации, а ответила сдержанно и серьезно:

— Таврика не такой уж край земли, у нас тоже встречаются семьи, где дочерям дают образование. Тем более что мой отец — потомок древнего римского рода, а мать — из рода славянских князей. Многие генуэзцы приезжают в Кафу лишь на время, чтобы обогатиться, мои же родители считают этот город своей второй родиной. И я никогда не соглашусь, что Кафа — не из лучших городов.

Видимо, Родриго понял, что девушка не желает, чтобы к ней относились как к простой пленнице из отдаленной провин­ции, а требует уважать ее достоинство и фамильную гордость. Он слегка поклонился и сказал:

— Мне бы хотелось познакомиться с вашими родителями.

— Я думаю, они с радостью познакомятся со спасителями своей дочери и изъявят самую горячую благодарность, — от­ветила Аврелия, невольно взволновавшись, поскольку расце­нила его слова как намек на то, что он собирается поехать в Ка­фу вместе с ней.

Кириена, которая вначале, полусидя на подушках, посма­тривала на Аврелию и Родриго, в какой-то момент решила так­тично отвернуться, легла на бок и сделала вид, что засыпает.

Но собеседники не догадывались, что их разговор слушает еще одно лицо.

Вера, которой давно уже не терпелось отправить бывших пленниц восвояси, сегодня узнала, что через неделю из Мон­кастро в Кафу отплывает большой торговый корабль. Она, не теряя времени, договорилась с капитаном, чтобы взял на борт двух девушек, родители которых с радостью заплатят челове­ку, доставившему в город их дочерей.

И теперь, собираясь объявить об этом Аврелии и Кирие­не, Вера подошла к их комнате, но, услышав голоса, остано­вилась на полдороге. Она знала, что Родриго навещает плен­ниц, но бывает там недолго — минуту-другую; она обычно следила за ним издалека. Сегодня же он вошел к ним в ее от­сутствие, и разговор Веру заинтересовал. Она прислонилась спиной к стене возле неплотно закрытой двери и слушала, как Родриго и Аврелия говорят о каких-то, на первый взгляд, незначительных вещах: вспоминают римского поэта, его сти­хи, рассуждают о книжных знаниях, которые можно получить в Кафе. Но под конец разговора Родриго вдруг изъявил же­лание познакомиться с родителями Аврелии, что совсем не понравилось Вере. «Эта девчонка, притворяясь невинной овечкой, стремится очаровать его своими бархатными глаз­ками и нежным голоском, которым лепечет стихи, чтобы по­казать свои познания в поэзии, — с досадой подумала Вера. — Но неужели я уступлю его этой хорошенькой кукле, этому комнатному растению? Нет, не бывать тому!»

Она уже хотела распахнуть дверь и прервать беседу, но тут Родриго сам вышел из комнаты. Он, видимо, все еще был под впечатлением разговора с Аврелией, потому что на лице его блуждала глуповатая, по мнению Веры, улыбка, а рассеянный взгляд не замечал ничего вокруг. Не заметил он и Веру, при­жавшуюся к стене, а она, подождав, когда Родриго выйдет из дома, скользнула в комнату к девушкам.

Аврелия подняла на нее смятенный взгляд, а Кириена при ее появлении снова закрыла глаза и отвернулась к стене, про­должая притворяться спящей.

— Не пугайся, ты... как тебя там... Аврелия, — с нарочитой небрежностью обратилась к девушке Вера, — Я тебе хорошую новость принесла. Скоро в Кафу отправляется корабль из на­шего порта, и капитан соглашается взять на борт вас двоих. А за дорогу ваши родители с ним расплатятся. Ведь вы с по­другой хотите домой, правда? Да и в доме моего дяди вы уже слишком загостились.

— Но... мессер Ринальдо нам этого не говорил, — слегка растерялась Аврелия. — Мы с подругой, конечно, рады поско­рее вернуться домой и вас не обременять, но... но ведь Кири­ена еще не здорова, ей надо окрепнуть.

— Вот как, нездорова? А Филимон говорил, что она быстро поправляется, воспаление прошло, и не сегодня завтра ей уже можно будет вставать с постели.

— Но не забывайте, синьорина, что она ранена в бедро, и ей еще опасно ходить. И потом, она ослабела от потери крови.

Боюсь, что плавание на корабле Кириена пока не перенесет. Особенно если, не дай Бог, откроется рана.

— Что за изнеженные девчонки! — недовольно фыркнула Вера. — Не такая уж у нее опасная рана. К тому же корабль ведь отплывает не завтра, а через неделю.

— Ну, если... если к тому времени Кириена окрепнет, то, ко­нечно, мы уедем.

— «Если!» — передразнила Вера, и глаза ее сузились, слов­но взглядом она хотела проникнуть в тайные мысли Авре­лии. — По-моему, красотка, ты просто не хочешь отсюда уез­жать! И я даже знаю почему. Тебе нравится внимание синьора Родриго, не так ли? Ты думаешь, что можешь его очаровать, прибрать к рукам?

— Что вы, да я... — пролепетала Аврелия, густо покраснев. — Да я даже и мысли такой не допускала!..

— Правильно, и не допускай! Тем более что ты не знаешь мужчин — особенно таких, как Родриго и Ринальдо. Это воль­ные, отчаянные люди, их не возьмешь на такую хилую при­манку, как жеманные манеры и чтение стишков. Что ты вооб­ще знаешь о мире, ты, избалованная девчонка, всю жизнь прожившая под крылом у родителей, в тиши, в безопасности, в полном достатке?

Аврелия вначале сникла под градом этих упреков, но по­том выпрямила спину и, встав лицом к лицу с Верой, нервно спросила:

— За что вы меня так не любите, синьорина? В чем я перед вами виновата?

Девушки в упор глядели друг на друга, и Вера, несмотря на уколы ревности, невольно отмечала, что облик Аврелии ее странным образом привлекает, и в чертах лица этой юной кафинской девушки ей даже чудится что-то родное, давно забы­тое... Тряхнув головой, чтобы отрешиться от внезапного на­важдения, Вера резким голосом сказала:

— Пока ни в чем. Но боже тебя упаси позариться на чужое и стать у меня на пути!

С этими словами она вышла, хлопнув дверью.

Какое-то время в комнате висело напряженное молчание, потом Кириена негромко, но отчетливо произнесла:

— А ведь она ревнует тебя к Родриго.

— Что?.. Ты не спишь? — повернулась к подруге Аврелия.

— Конечно, нет! — тихонько рассмеялась Кириена. — Я только делала вид, что сплю. Да ты не смущайся! На твоем месте я бы даже гордилась, что могу отбить жениха у этой гру­бой и высокомерной фурии.

— Не забывай, Кириена, что ей мы так же обязаны своим спасением, как и всему экипажу «Альбы». И, по-моему, имен­но Вероника убила этого злодея Угуччоне.

— Ну, значит, у нее были свои счеты с ним. Да я бы о ней слова плохого не сказала, если бы она так не злобилась на тебя!

— Ее можно понять...

— Но разве же ты виновата, что нравишься Родриго? И не­удивительно, что ты, а не она! Ведь эта пиратка совсем не жен­ственна, даже когда одевается в женское платье. — Кириена вдруг лукаво подмигнула. — И подозреваю, что он тебе тоже нравится. Конечно, такой красавец и отважный капитан...

— Ах, молчи, Кириена, — прервала подругу Аврелия. — Для всех будет лучше, если мы с ним поскорей расстанемся. Он давно уже связан с Вероникой, и она не отдаст его без боя. Да и я боюсь оказаться для него просто временной забавой... По­этому дай Бог, чтобы ты поскорей поправилась и мы бы вер­нулись домой.

Через два дня после этого разговора Кириена уже ходила, опираясь на руку Аврелии, по двору усадьбы. Да и раненые ма­тросы постепенно выздоравливали. Отмечая такие перемены к лучшему, Вера собралась поторопить Родриго с отбытием в Константинополь. И Ринальдо, предвидя близость этого пла­вания, уже договаривался с молдавскими землевладельцами о покупке зерна для купца Юлиана.

Но однажды утром, когда Ринальдо отлучился по торговым делам, в дом пришел взволнованный Родриго и сообщил Вере, что корабль, накануне прибывший в Монкастро из Констан­тинополя, привез тревожные вести. Речь шла о взятии Ти­муром Смирны, занятой крестоносным гарнизоном рыцарей-иоаннитов. Крепость, которую турки осаждали двадцать лет, Железный Хромец взял за несколько дней, а когда на по­мощь осажденным прибыли венецианские и генуэзские ко­рабли, воины Тимура забросали их из катапульт головами крестоносцев. Снова замерли в страхе европейские госуда­ри, но после разграбления Смирны Тимур дальше не пошел, а, по слухам, собирался повернуть обратно, в свою азиат­скую державу.

Веру эти новости потрясли главным образом потому, что с рыцарями-иоаннитами теперь был прочно связан Карло.

— Боже мой!.. — воскликнула она, стиснув руки на гру­ди. — А если Карло в это время находился там, в осажденной Смирне?..

— Но почему же обязательно там? — пожал плечами Родри­го. — Карло мог быть на Родосе или в других местах, где дей­ствуют иоанниты.

— Будем надеяться на это. — Вера перекрестилась перед рас­пятием, висевшим на стене. — Господь всеблагой, сделай так, чтобы наш верный друг был жив...

Молясь о Карло, девушка внезапно вспомнила о своем не­выполненном обещании, но эта мысль тут же улетучилась из ее головы, как только Родриго сообщил:

— А еще шкипер корабля передал мне письмо из Ликосто­мо, куда он заходил по пути. Так вот, тамошний консул пишет, что пленники, которых мы спасли и высадили в устье Дуная, теперь безобразничают в городе и требуют, чтобы их бесплат­но отправили в Таврику. И консул считает, что, если я их вы­ручил из плена, то должен теперь за них отвечать и доставить их домой на своем корабле или заплатить за них городской коммуне. Как видишь, Вероника, ни одно доброе дело не оста­ется безнаказанным. Придется мне ехать в Ликостомо и там на месте во всем разобраться.

— И долго ты будешь отсутствовать? На каком судне поплы­вешь? — забеспокоилась Вера.

— Я поеду верхом, так будет быстрее. Тем более что сегодня в Ликостомо собираются несколько местных купцов, пристро­юсь к их обозу. Я уже купил у них коня. Надеюсь вернуться через неделю.

Девушка быстро прикинула в уме, что за время отсутствия Родриго она успеет отправить в Кафу Аврелию и Кириену, а Ринальдо договорится о покупке зерна. И тогда отплытие в Константинополь станет не только желательным, но и необ­ходимым — дабы успеть до осенней непогоды, грозившей штормами.

— Ну что ж, если надо — поезжай, — ответила она, стараясь не показывать, что довольна его решением.

— Но у меня к тебе есть просьба, Вероника. — Родриго улыбнулся, игриво потрепав ее по плечу. — Ты ведь хорошо знаешь здешние края, верно? Покажи моим людям лиман и побережье вокруг. Пусть наловят рыбы или купят ее у мест­ных рыбаков.

Может, в другое время просьба Родриго показалась бы Ве­ре немного странной, но теперь, когда она была заинтересова­на в его отъезде, ей не хотелось ему перечить в таких мелочах, и она согласилась.

— Тогда соберись в дорогу и пойдем, — поторопил ее Ро­дриго. — Эльяно и Франко уже взяли лодку и ждут тебя на берегу.

Веру обрадовало, что на этот раз он даже не заглянул в ком­нату девушек, и она, сменив женское платье на привычную ей мужскую одежду, ушла вместе с Родриго, поручив Ивайло и Хлое приглядывать за домом и его временными обитателями.

Вскоре она убедилась, что Родриго действительно уехал, присоединившись к небольшому купеческому обозу, двигав­шемуся в юго-западном направлении.

Сама же она села в лодку, которой правили два растороп­ных моряка с «Альбы» — Эльяно и Франко. Они налегли на весла и поплыли вдоль южного берега лимана, постепенно уда­ляясь на северо-запад, к месту впадения Днестра, где степные пейзажи сменялись пойменными лугами и редкими рощица­ми. Когда Эльяно и Франко причалили к берегу и стали рас­ставлять сети, Вера сразу поняла, что эти двое — весьма неваж­ные рыбаки и вряд ли смогут преуспеть в непривычном для них деле. Тогда, чтобы не терять времени даром, она предложила им завернуть в рыбацкую деревушку, где можно недорого ку­пить свежей рыбы, пока ее еще не отвезли на рынок к стенам крепости. Моряки тут же согласились, и Вера мимоходом от­метила, что ведут они себя с беспечным видом — словно капи­тан и не давал им указания осмотреть берега лимана и снаб­дить уловом экипаж «Альбы».

Вскоре лодка причалила у небольшой, поросшей камышом заводи. Здесь располагалось селение рыбаков, жены которых частенько приходили на городской рынок и в предместья, по­рой надоедая жителям своими пронзительно зазывающими го­лосами.

Но, едва Вера в сопровождении моряков ступила на берег, как тут же удивленно приостановилась: навстречу ей шла по­жилая рыбачка, которую девушка хорошо знала, но не ожида­ла увидеть здесь и сейчас. Это была болгарка Веляна, подруга Невены, часто посещавшая ее домик в Монкастро.

— Тетушка Веляна! — воскликнула Вера, разводя рука­ми. — Оказывается, ты осталась дома? А я думала, что ты по­шла с тетушкой Невеной и другими богомолками в мона­стырь к целителю.

— Вера, это ты?.. — Рыбачка подслеповато прищурилась, разглядывая девушку. — Давно я тебя не видела, детка, со­всем ты позабыла наши края. А мы с Невеной часто тебя вспо­минали. И святых старцев за тебя просили, хоть ты и латин­ской веры.

— Святых старцев? Значит, и ты была в том монастыре?

— Была, конечно была! И я, и Невена, и Тодорка, и Елица, и другие. Старцы нам дали живой воды. Я вот глаза ею промы­ла, и, кажется, они теперь зорче стали. Вот тебя ведь сразу узна­ла, хоть и не виделись мы давно.

— А когда же вы вернулись с богомолья?

— Вчера вернулись. Все село бегало на нас посмотреть.

— Значит, и тетушка Невена уже дома?

— Дома, а где ж ей быть? Только она, наверное, не знает, что ты тоже здесь, думает, что в Таврике.

— Вот как... — Вера посмотрела вдаль, вспоминая что-то очень важное, связанное с тетушкой Невеной. И вдруг ее осе­нило: — Карло! Ведь он оставил у Невены письмо для меня! Как же я могла забыть?.. Чем была занята моя голова?..

Наскоро попрощавшись с Веляной, девушка приказала мо­рякам грести обратно и даже не стала слушать их возражений. Мысль о Карло гнала ее вперед. Карло, верный друг, который, может быть, сейчас в опасности, а то уже и на другом свете, оставил ей послание, а она его так и не прочитала. Но теперь, когда тетушка Невена вернулась в свой дом, можно ли хоть на минуту откладывать встречу с ней и чтение заветного письма? Ни о чем другом девушка сейчас и думать не могла.

 

Глава пятая

Когда время уже перевалило за полдень, Аврелия вышла погулять в саду. Сентябрьский день выдался почти без­облачным, ясным, словно умытым после легкого ночно­го дождя, а сочетание зеленой и желтой листвы придавало осо­бое, немного грустное, очарование осеннему саду. Девушка бродила между деревьями, наслаждаясь возможностью побыть наедине со своими мыслями. В последнее время она поняла, что одиночество тоже может быть своеобразной роскошью, спасе­нием от несвободы. В доме Ринальдо Аврелии постоянно каза­лось, что чужие и порой недобрые взгляды замечают ее ду­шевные метания, и это было ей тягостно. И даже оставаясь наедине с Кириеной, Аврелия чувствовала невольное смуще­ние, ибо подруга слишком многое угадывала и понимала.

Но сейчас Кириена уснула, из четверых раненых матросов в доме осталось только двое, но и они спали после снадобий Филимона, Ринальдо еще на рассвете уехал по делам, Хлоя от­лучилась на базар, где любила подолгу болтать с товарками, а Ивайло, пользуясь отсутствием жены, пошел к приятелю пропустить чарку-другую. Но самое главное — в доме не было Вероники, чье присутствие кафинская девушка ощущала осо­бенно болезненно и остро.

Утром Аврелия случайно услышала, что Родриго уезжает на неделю в Ликостомо, а Вероника до самого вечера будет на ли­мане. Теперь, наедине с собой, у Аврелии было время обду­мать, как ей следует поступить. Да, она уже вполне осознала, что любит Родриго, и, несмотря на все преграды и опасности этой любви, такой неподходящей и безнадежной, не может из­гнать ее из своего сердца. Но она уверила себя, что причиной тому — ее частые встречи с Родриго, которые подпитывают за­претное чувство, а вот если разлука положит конец этим встре­чам, то и мучительную тайную любовь можно будет одолеть.

Возможно, отъезд Родриго — это знак судьбы, думала Авре­лия, и до его возвращения ей надо обязательно попасть на ко­рабль, отплывающий в Кафу, что сделать будет нетрудно, поскольку и Вероника в этом очень заинтересована.

И тогда — свобода от оков упрямой любви, возвращение до­мой, радость встречи родных людей...

Все это Аврелия хорошо понимала умом, но сердце ее бун­товало против доводов рассудка. Сердцу хотелось еще одной встречи, еще одного взгляда и, самое главное — решительно­го и открытого объяснения, после которого можно будет либо поставить крест на всех своих робких надеждах, либо...

Но додумать это «либо» девушка не успела, потому что услы­шала за своей спиной скрип открываемой калитки и звук ша­гов. Она вздрогнула, словно застигнутая на месте преступле­ния, и первой ее мыслью было, что это Вероника вернулась раньше времени. Но, оглянувшись, она увидела того, кого хо­тела, боялась и уже не надеялась увидеть: по садовой дорожке к ней приближался Родриго. Девушка невольно сделала пару шагов ему навстречу и остановилась. Несколько мгновений они молча смотрели глаза в глаза, потом Родриго чуть хриплым голосом произнес:

— Аврелия, я, может, буду сейчас говорить с тобой сбивчи­во и нескладно, но я волнуюсь, как мальчишка.

Она даже не заметила, что и сама перешла с ним на «ты»:

— А я думала, ты уехал отсюда на целую неделю...

— Мне пришлось обмануть Веронику и остальных; это был единственный способ поговорить с тобой наедине. Я не мог до­пустить, чтобы ты уехала в Кафу до того, как мы объяснимся.

Аврелия чувствовала одновременно и радость, и смятение, и страдание. Она прижала руку к груди, словно хотела унять торопливые, гулкие удары сердца.

Родриго, чуть коснувшись ее талии, повел девушку к ска­мейке, окруженной, словно шатром, навесом из дикого вино­града. Это было самое укромное и уединенное место в саду.

Когда они сели, Аврелия вдруг, неожиданно для себя, заго­ворила первой:

— А может, лучше расстаться без всяких объяснений... и со­хранить друг о друге ничем не омраченные воспоминания?

— А ты считаешь, что мое признание их омрачит? — Горя­чий взгляд Родриго заставил ее смятенно опустить глаза. — Можешь как угодно отнестись к моим словам, но я их скажу. Иначе всю жизнь буду мучиться, что не сказал, не выяснил все до конца... Так знай же, Аврелия, что я люблю тебя! И, Богом клянусь, душой своей, что никогда и ни к кому еще не испы­тывал такого светлого чувства! Да, я не ангел, на моей совести немало грехов. Обычно мужчины вроде меня называют любо­вью вожделение, обладание женщиной. Но к тебе у меня все иначе! Я ведь даже не коснулся тебя, не поцеловал твоей руки, не осмелился смутить нескромной шуткой. Это, конечно, не значит, что мое тело не жаждет близости с тобой, но я бы не посмел предложить тебе близость прежде, чем ты согласишь­ся стать моей женой и нас соединят святые узы у алтаря. — Он замолчал, взволнованно переводя дыхание. — Что скажешь мне, Аврелия? Теперь все от тебя зависит.

Они были так поглощены своим объяснением, что не заме­чали ничего вокруг. Порывистый ветер шелестел живой листвой на ветках и опавшей — на земле, и сквозь этот шелест молодые люди не уловили звук шагов Ринальдо, вошедшего во двор как раз в тот момент, когда они усаживались на скамейку. А он, увидев их издали, догадался, что это не случайная встреча, и его первым побуждением было вмешаться, уличить Родриго в вероломном обмане. Но жизненный опыт подсказал Риналь­до действовать осторожно, и он решил прежде выяснить, на­сколько честны Родриго и Аврелия и как далеко зашли их отно­шения. Приблизившись к увлеченным собеседникам со спины, он стал за скамейкой, где заросли дикого винограда делали его незаметным. Ответ Аврелии на прямой вопрос Родриго сразу же подтвердил то, о чем Ринальдо, впрочем, и так догадывался: мо­лодых людей пока еще не за что осуждать.

— Мне трудно говорить, Родриго, — вздохнула Аврелия. — Видит Бог, я старалась не думать о тебе и старалась не замечать твоих взглядов. Считала, что для тебя это просто забава, игра. Ведь о таких, как ты, говорят: у него в каждом порту по возлю­бленной. Но как мне быть теперь, когда ты признался в люб­ви... и я так хочу верить, что это серьезно...

— Это более чем серьезно! — пылко воскликнул испанец.

— Хочу верить, но не могу... слишком трудно. И перед гла­зами такой красноречивый пример твоего непостоянства — Вероника. Говорят, вы с ней уже два года вместе, она невеста твоя. Наверное, ей ты тоже клялся в любви, обещал сделать своей женой. Ведь она гордая девушка и не сдалась бы так про­сто, если бы ты не убедил ее в своей любви и верности, как сей­час убеждаешь меня...

— Аврелия, до чего же мне тяжелы твои упреки!.. — в голо­се Родриго звучало страдание. — Да, я виноват перед Верони­кой, но, клянусь, я не думал ее обманывать! Когда я призна­вался ей в любви, то действительно любил... или мне казалось, что люблю. Ведь на нее нельзя было не обратить внимания — такая необычная, смелая, яркая, словно диковинный цветок, совсем не похожая на других женщин. Сперва меня очень при­влекала эта новизна, потом стала утомлять, мне не хватало в Веронике женского начала. Со временем я понял, что это не любовь, а лишь увлечение, сила которого постепенно ослабе­вала. Я уже не мог себе представить, что проживу с Вероникой всю жизнь. Видно, мы не предназначены Богом друг для дру­га. Но до конца я это понял, лишь встретив тебя. Ты — моя судьба, Аврелия, с тобой я хочу быть рядом до глубокой старо­сти и знаю, что никогда мне это не наскучит и никогда я не взгляну на другую женщину, если ты будешь моей.

— Молчи, Родриго!.. — Она легонько прикрыла его рот сво­ей ладонью. — Мне больно тебя слушать, потому что... потому что я тебя тоже люблю, но не имею на это права. Между на­ми — неодолимые преграды...

— Какие преграды, ангел мой? — Он поцеловал и прижал к своей груди ее руку. — Слышишь, как бьется мое сердце? Это от радости, оттого, что ты тоже призналась мне в любви. Мы лю­бим друг друга, а это главное! Я уже давно сам распоряжаюсь сво­ей судьбой, и мне никто не запретит выбрать жену себе по серд­цу. Что же касается твоих родителей, то я надеюсь убедить их, что буду хорошим мужем для тебя. Я достаточно богат, чтобы ты ни в чем не знала нужды. Я знатного рода, с которым никому не за­зорно вступить в союз. Или, может, их отпугнет мой корсарский промысел? Но я действовал под покровительством ордена иоаннитов, высоко чтимого во всем христианском мире. И потом, раз­ве в Кафе мало купцов, которые начинали как корсары? Нет, я не думаю, что это такое уж неодолимое препятствие...

— Ты не о том говоришь, Родриго! — прервала его Авре­лия. — Дело не в моих родителях и не в твоем корсарстве. Не­одолимое препятствие — это твоя клятва Веронике. Ты не мо­жешь ее нарушить. И Вероника тебя не простит.

— Да, мне неловко перед ней, — вздохнул Родриго. — Но разве любовь — это обязанность? Нет, это чувство, и чувство свободное, оно не терпит насилия над собой. И если я буду лю­бить тебя, а женюсь на Веронике — кому из нас троих это при­несет счастье?

— Не знаю, что тебе сказать...

— Скажи «да»! Скажи, что согласна стать моей женой, и мы немедленно уедем отсюда в Кафу, и я буду просить твоей руки у твоих родителей!

— Прежде чем дать тебе ответ, я хочу, чтобы ты честно во всем объяснился с Вероникой. Она должна понять и простить нас, а иначе... иначе не будет нам с тобою счастья.

— Аврелия, дитя мое, ты просишь о невозможном!.. — вос­кликнул Родриго почти с отчаянием в голосе. — Ты не знаешь Грозовую Тучу! Да она из упрямства не откажется от задуманного! Будет добиваться своего до победы, а любую уступку по­считает поражением! Если мы станем дожидаться ее понима­ния и прощения, то не поженимся никогда!

— Как бы там ни было, Родриго, но без твоего откровенного разговора с Вероникой и наш разговор не имеет смысла. — Ав­релия резко поднялась с места и выдернула свою руку из руки испанца. — Мы не должны сговариваться тайно и обманывать Веронику. Это будет нечестно. Прости...

Не оглядываясь на него, девушка побежала в дом. А Родри­го еще немного посидел на скамейке, потом, вздыхая и пону­рив голову, пошел прочь со двора.

В то время как Родриго и Аврелия объяснялись между со­бой, Вера спешила поскорее встретиться с тетушкой Невеной. По дороге она вспомнила, что приготовила для Невены подар­ки, и повернула к дому Ринальдо, чтобы взять их с собой.

Проходя мимо причала, где стоял корабль, прибывший из Константинополя и принесший тревожную весть об осаде Смирны, Вера снова подумала о Карло и о его письме, о кото­ром так долго забывала, а теперь нетерпеливо хотела прочесть.

И чем дальше, тем медленнее становился ее шаг. Девушке вдруг пришло в голову, будто Карло может сообщить в письме нечто такое о Родриго, что сразу же ее разочарует и заставит отказаться от союза с испанцем. Вера боялась этого, но краем сознания чувствовала, что это может в какой-то мере даже при­нести ей облегчение: слишком устала она от неопределенно­сти отношений с Родриго и минутами чуть ли не начинала со­мневаться в своей любви к нему. «А вдруг это уже и не любовь, а лишь мое вечное упрямство в достижении цели?..» — внезап­но подумала она и сама испугалась этой мысли.

Но все ее сомнения разом улетучились, как только девушка увидела Родриго. Он шел от дома Ринальдо, задумавшись, гля­дя себе под ноги, и не заметил Веру, отпрянувшую за широкий ствол старого дуба, что рос у ворот усадьбы.

У девушки похолодело в груди: значит, он обманул ее, как наивную простушку, выдумал историю с поездкой в Ликостомо, а сам свернул с дороги, чтобы броситься в объятия Аврелии!

И как ловко устроил, чтобы никто не помешал их свиданию — и в первую очередь — она, Вероника Грозовая Туча!

Так чем же эта кафинская девчонка смогла его околдовать, заставить идти на обман и риск?!

Вера негодовала — и снова любила Родриго или свою лю­бовь к нему, и снова ревновала, и снова страдала из-за уязвлен­ного женского самолюбия.

Несколько мгновений она колебалась: бежать ли за Родри­го и требовать у него объяснений, или кинуться к Аврелии и за­дать ей хорошую трепку, а потом немедленно выдворить их с подругой из Монкастро. Немного подумав, Вера останови­лась на последнем.

Она пришла к выводу, что всем этим хитростям Родриго на­учила Аврелия — ловкая притворщица, решившая соблазнить и привязать к себе возлюбленного Грозовой Тучи. Думая плохо о сопернице, Вера испытывала хоть какое-то облегчение и даже чувствовала себя вправе отомстить юной интриганке, каковой считала Аврелию.

Толкнув калитку, она вошла во двор и тут же вздрогнула, встретившись с Ринальдо.

— Ты уже дома? — удивилась Вера. — Давно ли вернулся?

— Только что. А ты где была? — Он смотрел на нее внима­тельным и каким-то напряженным взглядом.

— Я? По просьбе Родриго показывала его людям рыбацкие деревушки на лимане. — Она нервно рассмеялась. — А сам Ро­дриго с утра уехал в Ликостомо улаживать какие-то дела с бывшими пленниками. Да, видно, не доехал, потому что я сейчас видела его здесь недалеко. А он меня даже не заметил. Навер­ное, был под впечатлением от свидания со своей красоткой. Я обо всем догадалась, дядя.

— Вероника, мне не нравится твое состояние. — В голосе Ринальдо сквозила тревога. — У тебя сейчас такое лицо, будто ты что-то недоброе задумала.

— Нет, дядя, что ты, дорогой, не беспокойся! — Она снова нервно рассмеялась и вдруг стала очень серьезной, даже мрачной. — Скажи... наверное, я не женщина, я хуже других, если Родриго полюбил ее?..

Руки Веры судорожно сжались в кулачки, она поднесла их к груди, а Ринальдо накрыл сверху своей ладонью и глухим го­лосом сказал:

— Ты прелестная женщина, но женское в тебе подавлено, нужно его возродить. А Родриго, видно, по-настоящему этого не смог... или не захотел. Ты еще будешь любима, ты достой­на самой большой любви. Но Родриго — не твоя судьба.

— Хочешь сказать, что я должна отдать его этой маленькой интриганке?

— А если Аврелия гораздо лучше, чем ты о ней думаешь?

— Вот как, ты ее защищаешь? Может, она и тебя очаровала?

— Вероника! — Ринальдо отступил от нее на шаг, и между его бровями пролегла глубокая, хмурая складка. — Мне не нра­вится, как ты говоришь об этой девушке. Что ты задумала? Что ты собираешься делать?

— Что я собираюсь делать? — Она передернула плечами. — Сейчас собираюсь пойти к тетушке Невене, она вчера верну­лась с богомолья. Вот только возьму подарки для нее.

С этими словами девушка заспешила в дом, а Ринальдо тре­вожно посмотрел ей вслед.

И тревога его была не напрасна, потому что не за подарком направилась Вера; ворвавшись в комнату девушек, она с по­рога испугала их гневными восклицаниями:

— Лживая, распутная негодяйка! Значит, ты все-таки не успокоилась, решила обманом заполучить Родриго?! Я только что видела его возле дома! Он был у тебя?

Аврелия растерянно отступила к стене, а Кириена, проснув­шаяся от крика, испуганно таращилась на разъяренную фурию.

— Что смотришь на меня своими невинными глазками, ли­цемерка? — Вера подошла к Аврелии вплотную и вдруг схва­тила ее за шею. — Я задушу тебя, подлая тварь!

Кириена завизжала, а через секунду в комнату ворвался Ри­нальдо и, схватив Веру сзади за плечи, оттащил от Аврелии.

Но, цепляясь за соперницу, Вера успела разорвать ей платье на груди, и в прорехе блеснул золотой медальон. Увидев при­метное украшение, Вера на миг застыла, а потом порывистой птицей кинулась к Аврелии и, взяв цепочку с медальоном в ру­ку, взволнованно спросила:

— Откуда это у тебя? Где ты взяла?

— Это... это фамильное украшение, — сдавленно прогово­рила Аврелия. — Оно у меня с самого детства.

— А что на нем написано? — Вера присмотрелась. — «Авре­лия»?

— Да. Отец решил всем своим детям надевать на шею оди­наковые медальоны с их именами.

— Но у меня точно такой же! — Вера вытянула из-за пазухи цепочку с медальоном. — Дядя говорил, что это фамильное украшение семьи Сантони.

Она оглянулась на Ринальдо, но он молча отвел глаза в сто­рону. Зато Аврелия так и вскинулась при взгляде на медальон Грозовой Тучи и, быстро осмотрев его, потрясенным голосом произнесла:

— Примавера!.. Не может быть!..

— Да, так звали мою бабушку, — сказала Вера и снова огля­нулась на Ринальдо, ища подтверждения, но он снова промол­чал, отводя взгляд.

— Это невозможно, таких совпадений не бывает! — вос­кликнула Аврелия. — Мою старшую сестру звали Примавера, и это точно ее медальон! Где ты его взяла, Вероника?

— Ты намекаешь, что я его украла?! — с угрозой накинулась на Аврелию Вера, но Ринальдо снова ее удержал. — Ты смеешь считать меня воровкой? Не я, а ты воровка, тайком крадущая чужих женихов!

— Замолчи, Вера! — прикрикнул на нее Ринальдо. — Авре­лия не хотела уводить Родриго тайком, она требовала, чтобы он честно с тобой объяснился. Я случайно услышал их разго­вор и могу поклясться, что эта девушка вела себя достойно.

Аврелия растерянно переводила взгляд с Веры на Риналь­до, потом, снова сосредоточившись на медальоне, ломким го­лосом спросила:

— Ради Бога, объясните, синьор Ринальдо, как к вашей пле­мяннице попал медальон моей сестры?

— Да этот медальон у меня с самого детства, сколько себя помню! — воскликнула Вера. — Скажи ей, Ринальдо!

Вместо ответа он обратился к Аврелии:

— А где сейчас ваша сестра?

— Примавера исчезла шестнадцать с половиной лет тому назад, — вздохнула Аврелия. — Долгое время все думали, что она упала со скалы в море и утонула, но недавно одна женщи­на открыла нам тайну, что Примаверу украл некий страшный человек, враг нашей семьи.

— Он был генуэзец? Как его звали? Не Элизео? — быстро спросил Ринальдо.

— Его настоящее имя было Нероне Одерико, но он мог скрываться и под другими именами.

— А откуда он ее выкрал?

— Из нашего имения Подере ди Романо — это к востоку от Солдайи.

— Да... кажется, все сходится... — Ринальдо повернулся к Ве­ре. — Прости, если то, что ты сейчас услышишь, потрясет тебя. Ты не племянница мне, Примавера, а сестра этой девушки, Аврелии. — Он сделал паузу, взволнованно переводя дыхание — Когда-то один негодяй выкрал маленькую девочку не то на про­дажу, не то ради получения выкупа, а мы с Карло спасли эту бедняжку. Но так и не смогли узнать, кто она и откуда, потому что ее похититель был убит в драке, а девочка потеряла память, помнила только свое имя — Вера — и все время его повторяла. Она была чем-то похожа на мою маленькую племянницу Веро­нику, погибшую вместе с моей сестрой на корабле Ихсана. Эта спасенная малышка так тронула мое сердце, что я решил выдать ее за свою племянницу — тем более что у меня не осталось на свете близких людей, а она своих напрочь забыла или, может, как мне думалось, была сиротой. Шло время, ее родители так и не отыскались, а я привык к этой новой Веронике как к род­ной. Когда она подросла, Карло убеждал меня открыть ей прав­ду, но я боялся, что для нее правда будет лишь большим разоча­рованием. А потом, когда она влюбилась в гордого испанского идальго, я и вовсе не мог рассказать, что моя Вероника, по сути, найденыш, девушка неизвестно какого рода и племени. — Ринальдо помолчал, искоса поглядывая на Веру. — Так и полу­чилось, что я скрыл правду о твоем происхождении. Но правда все равно открылась. Не знаю, как ты к этому отнесешься, Ве­роника... то есть Примавера... но мне сейчас стало легче, слов­но камень свалился с души.

Пока он говорил, Вера смотрела на него застывшим взгля­дом, и в ее памяти внезапными проблесками стали высвечивать­ся картины давно забытого прошлого. Но если раньше первым детским воспоминанием девушки было лицо молодого Риналь­до, его сильные руки, вызволившие ее из жадных лап страш­ного человека, то теперь время углубилось дальше в прошлое. Перед мысленным взором Веры мелькали зеленые лужайки кра­сивой усадьбы, улицы шумного портового города, комнаты уют­ного дома, а главное — лица, лица людей, казавшиеся такими близкими и дорогими, что защемило сердце. Тряхнув головой, чтоб отрешиться от странных, разрозненных воспоминаний, она неуверенно обратилась к Аврелии:

— Выходит, мы с тобой — сестры? Но я совсем тебя не помню.

— Конечно. И не вспомнишь, даже если к тебе вернется па­мять. Ведь я родилась в тот день, когда ты исчезла. Тебе тогда ис­полнилось пять лет, а нашему с тобой брату Роману — три года.

— Брат?.. Роман?.. — Вера потерла виски руками. — Я пом­ню — маленький мальчик... Он подпрыгивал за какой-то игрушкой, а я поднимала ее вверх...

— Да, да! Это, наверное, была деревянная разукрашенная лошадка, которую он очень любил! Мама рассказывала, как вы играли.

— Мама?.. — Слово, которого Вера уже и не вспоминала, за­ставило ее встрепенуться и пристально посмотреть в лицо Ав­релии. — Мне кажется, я могла бы ее узнать, если б увидела...

— Говорят, я очень похожа на маму, — мягко улыбнулась Аврелия. — Только глаза у меня отцовские. Зато твои глаза — точно как у мамы, такого же цвета.

— Маму зовут Марина? — внезапно спросила Вера. — А отца...

— А отца — Донато! — подсказала Аврелия. — Донато Лати­но. Наши родители знатного рода. У нас состоятельная и ува­жаемая в Кафе семья. А Роман уже не маленький мальчик, а взрослый юноша, очень умный и достойный. Кстати, Кири­ена — его невеста.

Аврелия вдруг обратила внимание, что подруги нет в ком­нате. Во время напряженного объяснения собеседники были так возбуждены, что не заметили исчезновения Кириены.

— Наверное, она испугалась и побежала звать на помощь... — пробормотала Аврелия.

И, словно подтверждая ее слова, через несколько мгнове­ний в комнату ворвался Родриго. За ним, прихрамывая, с тру­дом поспевала Кириена.

— Что здесь происходит? — Родриго обвел глазами всех при­сутствующих и тут же кинулся к Аврелии: — Она пыталась те­бя душить? Сделала тебе больно?

— Нет... нет, ничего. — Аврелия слегка отстранилась от Ро­дриго и, глядя на задумчивую Веру, поспешно сказала: — Бла­годаря ее горячности мы с ней нашли друг друга. Видишь, у нас одинаковые медальоны. Настоящее имя Грозовой Тучи — Примавера, и она моя родная сестра.

Родриго изумленно и растерянно уставился на Аврелию, по­том перевел взгляд в сторону Ринальдо и Веры:

— Что все это значит? Кто здесь кого обманывает? Вы всег­да утверждали, что родом из Генуи, из семьи Сантони. А у Аврелии отец — римлянин, мать — славянка. Или я что-то неправильно понял?

Примавера мельком взглянула на Родриго и внезапно, мах­нув рукой, усталым голосом произнесла:

— Ах, объясните ему все сами, а мне надо побыть одной.

И она пошла из дома походкой сомнамбулы.

Родриго и Аврелия неподвижно смотрели друг на друга, а Кириена от пережитого потрясения и телесной слабости ста­ла медленно оседать, держась за стенку. Ринальдо подхватил ее на руки и уложил на кровать, а потом кинулся вслед за При- маверой. Он догнал ее во дворе и остановил вопросом:

— Погоди, что ты задумала?

— Пока ничего, мысли мои разбегаются. Хочу побыть в оди­ночестве, прийти в себя.

— А на меня ты не держишь обиды? — Он внимательно и тревожно смотрел ей в глаза.

— Нет. Но мне еще надо привыкнуть к мысли, что мы с то­бой не родственники... и что меня зовут не Вероника, а При­мавера...

— Да, мы не родственники, зато у тебя теперь есть семья: отец, мать, брат, сестра. Они состоятельные и уважаемые лю­ди. А меня прости за то, что я, может быть, недостаточно усерд­но искал твоих родных. Если б я их раньше нашел, ты жила бы в окружении знатных людей, а не морских бродяг... Но отны­не твоя жизнь изменится к лучшему.

— Не говори мне ничего, Ринальдо. И оставь меня в покое, я хочу сама во всем разобраться.

— Но куда ты направляешься?

— Не очень далеко. Но ты не иди за мной, лучше поговори с этими... женихом и невестой. — Она невесело усмехнулась и зашагала прочь со двора.

Ее путь лежал к крепости Монкастро, между двумя стенами которой среди прочих строений приютился домик тетушки Невены.

Примавера шла, не замечая никого и ничего вокруг, углуб­ленная лишь в свой внутренний мир. Назвав Родриго и Авре­лию женихом и невестой, она словно бы смеялась над соб­ственной ревностью, и ревность, как ни странно, с каждой минутой угасала. «И что это я ополчилась на эту девушку... гм, мою сестру? — мысленно рассуждала Примавера. — Ведь, ка­жется, Аврелия — славная девчонка, добрая, смелая... и со мной вела себя честно, не хотела тайком отбивать Родриго, а требовала, чтоб он сперва со мной объяснился. Да, она со­всем не плохая. Так старательно ухаживала за подругой, да и за другими ранеными тоже. И у нее такое хорошее, милое лицо... как у мамы...»

На глаза Примаверы навернулись слезы от наплыва детских воспоминаний, что высвечивались из пелены забвения, слов­но огоньки из тумана.

Но было еще что-то, кроме воспоминаний, тревожившее ум и душу Примаверы. Она пока не могла этого понять, но чув­ствовала, что разгадка где-то рядом, совсем близко...

Невена встретила девушку радостно, но и с оттенком оби­ды за то, что два года Вера ее не навещала.

— Карло мне рассказывал, что ты себе нашла какого-то знатного жениха, так уж, верно, и стыдилась перед ним нашей простоты, потому сюда и не заезжала, — приговаривала бол­гарка, застилая стол полотняной скатертью и расставляя гли­няные миски с фруктами и пирожками. — А я-то тебя не забы­вала, и подруги мои тоже. Молились за твое счастье. Садись, угощайся, рассказывай, что у тебя нового в жизни.

— Нет, тетушка Невена, не хочется мне есть, — вздохнула Вера.

— Отчего это? Ты же всегда любила мою стряпню! Детка, да ты будто не в себе? Или обманул тебя тот заморский жених? Так уж твой дядя и Карло ему отплатят за обиду!

— Знаешь, Невена... а Ринальдо мне не родной дядя. Карло тебе об этом не говорил?

— Нет... — Болгарка от удивления округлила глаза и тяже­ло опустилась на скамью. — А как же ты узнала? Когда?

— Только что. Потом расскажу. А пока дай мне письмо Кар­ло. Ведь он оставлял для меня письмо?

— Письмо?.. Конечно! Как же я, старая, забыла? Вот, возьми! Невена вытащила из шкатулки, хранившейся в сундуке, ту­го скрученный свиток.

— Спасибо, тетушка. Я скоро вернусь.

Примавера вышла из дома и побрела по улице все той же сомнамбулической походкой, что появилась у нее после пере­житого потрясения. Свернув в укромное место за старой ча­совней, она села на сруб заброшенного колодца и, развернув свиток, принялась читать.

«Вера! То, что ты сейчас узнаешь, я давно хотел тебе сообщить, но не мог. Ринальдо взял с меня клятву, что я не скажу тебе ни слова, и я поклялся молчать. Но я не давал клятвы ничего не пи­сать об этом. К счастью, ты уже научилась читать, и я могу открыть тебе правду в письме. Знай же, что ты не племянница Ринальдо и зовут тебя не Вероника, а, скорей всего, Примавера, как написано на твоем медальоне. Этот медальон — единствен­ное, что связывает тебя с твоим истинным происхождением, а больше нам о тебе ничего не известно...»

Дальше Карло рассказывал то, о чем девушка уже знала со слов Ринальдо. Она торопливо пробежала глазами строчки, в кото­рых для нее не было почти ничего нового, но сразу же замедлила чтение и напряглась, как только дошла до фразы:

«А теперь хочу сказать тебе то, в чем я абсолютно уверен, хотя вы с Ринальдо этого пока не понимаете».

Девушка на мгновение подняла голову, чувствуя, как сердце тревожно забилось, словно в нем пульсировала уже близкая догадка, а потом снова углубилась в чтение:

«Мне хочется, чтобы ты узнала это прежде, чем пойдешь под ве­нец с Родриго Алонсо. Потому что не он твоя судьба, и не будете вы счастливы вместе, как не будет счастлив и Ринальдо, кото­рый почему-то уверен, что для тебя лучше по-прежнему считать его родным дядюшкой. Ринальдо упрям, он самому себе не хочет признаться в своих чувствах, а ты неопытна, наивна, да и не зна­ешь всей правды, а потому вы с ним похожи на двух одиноких странников, которые во мраке неведения бредут мимо друг дру­га. Но я помогу вам раскрыть глаза! Ведь недаром я когда-то готовился к духовному поприщу, я умею читать в душах людей то, чего они сами до поры не сознают.

Вы с Ринальдо любите друг друга! И любите не как родствен­ники, а как мужчина и женщина! В том для меня нет сомнения. Я много раз замечал, какими глазами смотрит на тебя Риналь­до, но мои просьбы открыть тебе правду он пресекал на корню. Он находил себе других женщин, хотя не любил их, а просто хо­тел или, в лучшем случае — жалел. Ты тоже металась, искала любви, но по-настоящему любила одного лишь Ринальдо. Ты рев­ниво относилась к его женщинам, считала их недостойными его, ты готова была лететь на край света, чтобы помочь ему, когда он страдал. Да, любовь твоя была несомненна, но только ты ведь думала, что любишь его как дядюшку.

Теперь, когда я открыл тебе правду, подумай о своих истин­ных чувствах к Ринальдо и пойми, что вы с ним созданы друг для друга. Дай Бог, чтобы ты вовремя прочла мое письмо и не сдела­ла ошибки, которую трудно исправить.

Не знаю, увижу ли еще когда-нибудь тебя и Ринальдо, но я из­дали вас благословляю».

Девушка уронила на колени прочитанный свиток и невидя­щим взглядом посмотрела вдаль.

Одна за другой всплывали перед Вероникой-Примаверой картины прошлого, и всегда рядом с ней был Он — самый кра­сивый, сильный, умный, добрый, смелый. Да, таким для нее был Ринальдо, и всех мужчин она невольно сравнивала с ним. Но если раньше она думала, что восхищается Ринальдо как родственником, почти отцом, то теперь, после письма Карло, собственные чувства представлялись ей в другом свете. Может, она и сама бы обо всем догадалась — тем более после того, как узнала правду о своем происхождении, но письмо приблизи­ло, ускорило волнующую разгадку...

Карло, верный, мудрый друг Карло, как прозорливо он по­нял то, что так долго было скрыто пеленой благородного, но неразумного обмана...

Сейчас Вера вспоминала себя в шестнадцать лет, когда впер­вые — и, опять же, не без подсказки Карло — к ней пришло понимание собственной женственности и захотелось из девчонки-сорванца превратиться в очаровательную королеву мая. Если бы уже в ту пору она могла знать, что мужчина ее мечты так близко! Может, не было бы тогда в ее жизни ни самоуве­ренного юнца Федерико, ни насильника Угуччоне, ни случай­ного любовника Луиджи, ни даже гордого красавца Родриго с его недолгой страстью и длительным обманом. О, если бы вернуть тот день, когда она, юная и беззаботная, впервые при­мерила на себя платье королевы мая!..

И тут девушка вспомнила, что белое атласное платье по-прежнему хранится в сундуке у тетушки Невены, и решила на­деть его именно сегодня, сейчас!

Болгарка немного удивилась, когда в дом влетела оживлен­ная, разрумянившаяся Вера и попросила немедленно достать то нарядное платье, которое когда-то Невена сшила ей к празднику королевы мая.

— А я уж думала, не пригодится тебе эта красота, — развела руками Невена. — Но что сегодня-то случилось? Уж не к об­ручению ли ты готовишься?

— Еще не знаю... может быть, — сдерживая волнение, сказала Вера. — Просто сегодня такой день... хочу быть кра­сивой.

— Наконец-то додумалась, что негоже пристойной девуш­ке разгуливать по городу в штанах, это ж не на корабле, — за­суетилась болгарка, доставая платье и прикладывая его к Ве­ре. — Оно тебе по-прежнему впору, фигурка-то у тебя такая же стройная, как в юности.

Через некоторое время Примавера, одетая в белое атласное платье, с серебристым обручем на тщательно расчесанных во­лосах, вышла на улицу и, сопровождаемая одобрительным напутствием тетушки Невены, направилась к воротам крепости. Прохожие, встречавшиеся ей на пути, оглядывались с востор­гом и удивлением, но она этого даже не замечала.

Выйдя за пределы крепостных стен, Вера на минуту задума­лась, куда же ей дальше повернуть: к дому Ринальдо или на бе­рег моря? И, хоть она всегда была сторонницей решительных и быстрых объяснений, сейчас ей почему-то стало страшно возвращаться в дом, где предстояли разговоры с Родриго, Аврелией, а главное — с Ринальдо! Хотелось подождать, собрать­ся с мыслями, унять волнение... И ноги сами понесли ее не к дому, а в сторону берега.

Тропинка, огибавшая обломок старой каменной стены, сво­рачивала к трем придорожным ивам, похожим на шатер. И вдруг, раздвинув их длинные ветви, прямо перед девушкой возник Ринальдо. Она вздрогнула, чуть отступив назад, быстро спросила:

— Ты следил за мной?

— Да, издали. Мог ли я тебя оставить одну, когда ты была в такой растерянности? Ведь, зная твою отчаянную натуру, от тебя чего угодно можно было ожидать. — Он окинул ее восхи­щенным взглядом: — Но, слава Богу, ты не наделала глупо­стей, а наоборот, оделась, как королева... или невеста.

— Когда-то я хотела быть в этом платье королевой мая, — грустно улыбнулась Примавера. — Но прекрасной дамы из ме­ня не получилось, а получилась пиратка Грозовая Туча.

— Может, другие и видят в тебе пиратку, только не я! Я-то знаю, что ты была нежной и милой девочкой, потом очарова­тельной девушкой, готовой расцвести в ореоле женственно­сти. Но судьба так распорядилась, что ты стала Грозовой Ту­чей. И во многом тут виноват я...

— Нет, Ринальдо, не говори так. Лучше повтори то, что уже сказал мне сегодня. Будто я... я достойна самой большой люб­ви. Ты действительно так думаешь?

— Да! — ответил он глухо и отвел глаза от ее прямого взгляда.

Они медленно пошли по направлению к берегу. Молчание между ними затянулось и было похоже на тлеющую искру, го­товую вспыхнуть ярким пламенем. Наконец, Вера нашла в се­бе волю заговорить:

— Карло, уезжая на Родос, оставил у тетушки Невены письмо для меня. Тебя оно тоже касается. Прочти.

Она протянула ему свиток. Они сели на плоский камень- песчаник возле спуска к берегу, и Ринальдо, развернув письмо, углубился в чтение, а Примавера незаметно наблюдала, как меняется выражение его лица.

Прочитав, он несколько мгновений молчал, глядя перед со­бой, потом со вздохом произнес:

— Что ж, Карло прав в отношении меня. Только зря он те­бе рассказал... о моей любви. Вдруг ты теперь из благодарно­сти, из чувства долга... из жалости, наконец... вздумаешь объ­явить, что тоже меня любишь. Мне больно будет слышать твое вымученное признание. Не менее больно, чем видеть тебя в объятиях Родриго, которого ты действительно любишь... к сожалению.

— И ты готов был благословить нас с Родриго и молчать о своих чувствах?! — воскликнула Примавера, сверкая глазами.

— Я хотел видеть тебя счастливой... вопреки всему.

— А теперь думаешь, что мое признание тебе будет выму­ченным, а не искренним? — спросила она почти возмущенно.

— Да, потому что не может такая молодая и прекрасная де­вушка из благородной семьи любить бродягу корсара, который старше ее на пятнадцать лет и основательно потрепан жизнью...

— Молчи! — Она прикрыла ему рот рукой. — Ты сейчас го­воришь совсем не то, что надо, зато молчал о том, о чем надо было говорить. Если бы ты раньше мне признался, что мы с то­бой не родственники!.. Да разве б я полюбила кого-нибудь дру­гого, если бы знала, что могу любить тебя!

— Это правда, Примавера? — Он схватил ее за плечи, пыт­ливо и страстно заглядывая в глаза. — Неужели со мной все происходит наяву? Сколько раз во сне я грезил, что мы вместе и любим друг друга!.. Но я отгонял эти сновидения, чтобы по­напрасну не страдать. Разве я мог надеяться, что ты меня по­любишь?

— Ах, Ринальдо!.. Было бы странно, если б я тебя не полюби­ла! Я всегда знала, что ты лучше всех мужчин на свете! Я знала это с детства. Когда я плакала, ты меня утешал, когда болела, ты не спал ночами у моей кровати, когда сомневалась, помогал мне советом. Благодаря тебе я никогда не оставалась без крова и пи­щи, всегда чувствовала себя защищенной. Ты заботился обо мне, словно мой ангел-хранитель. А я, глядя на тебя, думала: как счастлива будет та женщина, которой выпадет судьба стать тво­ей женой! Но я-то ведь считала свои чувства к тебе родственными. Теперь же понимаю, что любила тебя как мужчину, но не смела в этом признаться даже самой себе...

— А я не смел открыть тебе правду... боялся огорчить тебя, испугать этой правдой... Но, если были в моей жизни благо­родные поступки, то я совершал их ради тебя.

— И ты никогда не разочаруешься во мне? Не скажешь, что я не такая, как надлежит быть женщине?

— Никогда не разочаруюсь! Ведь моя любовь — не времен­ное увлечение, она проверена годами. Я люблю в тебе не при­чудливое существо, которое когда-то заинтересовало Родри­го, а тебя — истинную, такую, как ты есть на самом деле. Мне кажется, только я один и знаю тебя по-настоящему. И для ме­ня ты самая прекрасная женщина на свете!

Она провела пальцами по его седеющим вискам и вдруг по­чувствовала, как сердце переполняет нежность к этому чело­веку, который намного старше и опытней ее и, кажется, никогда в жизни не нуждался в жалости и снисхождении. Такую нежность она не испытывала даже к Родриго, а уж к другим мужчинам и подавно. В этот миг девушка поняла, что раньше ее любовные отношения с мужчинами были похожи на поеди­нок; теперь же ей хотелось быть женственно-слабой и, присло­нившись к сильному плечу своего ангела-хранителя, дарить ему всю любовь и нежность, на какую было способно ее про­будившееся сердце.

Ринальдо обнял девушку, и в крепости его объятий, в свер­кании взгляда она почувствовала огонь давно сдерживаемой страсти, и ее это мгновенно взволновало.

— Но согласится ли моя строптивая Грозовая Туча стать мо­ей женой? — спросил Ринальдо хрипловатым голосом. — Или для знатной кафинской девушки Примаверы не подойдет в му­жья простой шкипер с сомнительным прошлым? Согласится ли на это семья Латино?

— А я больше не буду Грозовой Тучей. Я хочу быть твоей пре­данной женой, мой отважный капитан. Ты сказал, что я похо­жа в этом платье на невесту? Пусть оно и будет венчальным! А что до семьи Латино... пока я еще в нее не вернулась, мы можем пожениться и без их согласия. Если, конечно, ты этого хочешь.

— Хочу больше всего на свете! И чем скорей, тем лучше! Мы и так уже потеряли слишком много времени.

— По твоей вине.

— Боже мой, как я был глуп все эти годы!.. Но теперь-то уж наверстаю с лихвой...

Он поцеловал Примаверу вначале нежно, словно приучая девушку к себе, а потом таким страстным и долгим поцелуем, что у нее закружилась голова.

Ранний осенний вечер уже накинул на землю свое легкое покрывало, но Ринальдо и Примавера продолжали целовать­ся, не замечая ни времени, ни наблюдателей, которые появи­лись неподалеку.

А этими наблюдателями — вернее, случайными свидетеля­ми страстного свидания — оказались Родриго и Аврелия.

— Вот видишь, а ты хотела, чтобы я объяснялся с Грозовой Тучей, — прошептал Родриго, указывая на самозабвенно це­лующуюся пару. — А все разрешилось само собой, как только они узнали, что не являются родственниками. Вернее, она узнала. А он был так глуп, что молчал и любил ее тайно.

О, я всегда подозревал этих двоих в слишком пристрастном друг к другу отношении и боялся, что это может закончиться инцестом. Но, благодарение Богу, они теперь вместе, а я сво­боден от всяких обязательств.

— А ты не ревнуешь Примаверу к Ринальдо? — лукаво по­грозила пальчиком Аврелия.

— Что ты, мой ангел, я только радуюсь за них! — Он пылко обнял девушку. — Одно меня огорчает: почему они целуются, а мы — нет?

Она сделала легкую попытку высвободиться из его рук:

— Но нельзя же так, на открытом месте... вдруг нас кто-нибудь увидит?

— Хорошо, если моя юная фея так стыдлива, отойдем в сто­ронку.

Он увлек девушку за росшие на пригорке ракиты и, заклю­чив в объятия, прижался к ее губам. Но после первого же по­целуя тихонько рассмеялся:

— Ты не умеешь целоваться, дитя мое.

— А это плохо? — растерялась она. — Тебе это не нравится?

— Что ты, наоборот! Это прекрасно! Я буду первым, кто на­учит тебя поцелуям и всему остальному.

— Ну, до остального дело не сразу дойдет... — Она слегка уперлась ладонями ему в грудь.

— Да, я знаю, что такие девушки, как ты, становятся женщи­нами лишь после венчания. Значит, оно должно состояться как можно скорей! Мой корабль готов отплыть в Кафу хоть завтра!

 

Глава шестая

Сон редко посещал Марину с того самого дня, как ис­чезла Аврелия. То был злосчастный день, хотя начи­нался он как праздничный, и Марина, отправляясь с Агафьей на ярмарку, даже не подозревала, каким страшным известием он завершится.

Возвратившись домой с купленным полотном и другими то­варами, она сначала просто удивилась тому, что Аврелия до сих пор не вернулась с прогулки, на которую пошла вместе с Кириеной. Но оснований для беспокойства пока не было, и Марина присела отдохнуть у окна. В ту минуту ей почему-то вдруг вспомнилась вся ее жизнь: детство, юность, встреча с До­нато, их трудная, но пылкая любовь, счастливые первые годы супружеской жизни, омраченные лишь одной серьезной раз­молвкой, когда Донато в порыве безумной ревности и гнева изменил жене с Бандеккой. С тех пор не было между ними ни измен, ни крупных ссор, и даже свою ревность Донато укро­щал, боясь обидеть жену. И все-таки их жизнь после исчезно­вения Примаверы уже нельзя было назвать полноценно счаст­ливой...

Отрешившись от раздумий и воспоминаний, Марина заня­лась домашними делами. Однако скоро ее начало одолевать беспокойство: время близилось к вечеру, а дочери все не бы­ло, и Марина отправилась к родителям Кириены, надеясь, что Аврелия задержалась у подруги. Но, когда выяснилось, что обе девушки не вернулись с прогулки, заволновалась и Евдокия, мать Кириены. Женщины решили пойти к главной площади, где чаще всего собиралась по праздникам молодежь. Волнение Марины усиливалось еще и оттого, что муж и сын были в отъ­езде и не могли поддержать ее в трудную минуту. Впрочем, и Евдокии приходилось не легче, поскольку муж ее, хоть и был дома, но тяжко болел и нуждался в уходе, а два маленьких сы­на, девяти и семи лет, едва ли могли помочь в поисках сестры.

Но, выйдя на улицу, Марина и Евдокия столкнулись с Ра­исой, вид которой вызвал у них не просто волнение, а насто­ящий ужас. Мокрая, изможденная, растерянная, она, шата­ясь, брела к дому отца. Первой мыслью женщин было, что несчастную девушку изнасиловали, и они тут же испугались за своих дочерей. Но когда Раиса, полубезумная от страха и измученная долгой борьбой с морскими волнами, расска­зала, что вплавь добиралась до берега, в то время как Аврелию и Кириену удерживали на лодке двое разбойников, один из которых — Бальдасаре, Марина и Евдокия поняли, что их дочерей постигло бедствие не меньшее, чем насилие: они попали в плен и теперь будут проданы в рабство. Скоро вокруг собрались люди, прибежал и Орест, отец Раисы, и девушке пришлось повторить свой рассказ, причем теперь она доба­вила, что Бальдасаре — вовсе и не Бальдасаре, а Угуччоне, злодей, поставляющий христианских девушек на турецкие корабли, и что Аврелию с Кириеной он собирался продать не то Коршуну, не то Веронике Грозовой Туче.

После этого убийственного известия настали для Марины черные дни и бессонные ночи. Вначале она проклинала не только похитителей дочери, но и всех, кто был поблизости, но не помог, в том числе и Раису, которая спаслась, хотя де­вушки оказались в плену именно из-за ее жениха. О, не зря этот негодяй Бальдасаре сразу не понравился Марине, не зря и Аврелия охотно его отвергла! Марина готова была прокли­нать даже собственного мужа, который не послушался ее и уехал по делам, и вновь именно в его отсутствие с дочерью случилось несчастье! История повторилась — и повторилась не менее горько, чем шестнадцать лет назад, когда пропала маленькая Примавера.

Марина металась без сна, чувствуя, что близка к безумию. Лишь в молитвах находила она слабое утешение да в совмест­ных с Евдокией хождениях в порт, где они расспрашивали всех прибывающих в Кафу моряков, не слышно ли что-нибудь о де­вушках, похищенных не то Коршуном, не то Грозовой Тучей.

И вот, через несколько беспросветных дней ожидания, по­явился проблеск надежды: до Кафы дошли слухи о том, что ко­рабль Коршуна потоплен корсарами ордена иоаннитов. О судь­бе пленников, правда, ничего не было известно, но утешала мысль, что устав родосских рыцарей запрещает торговать хри­стианами и, стало быть, пленников могли высадить в каком-нибудь порту.

Теперь храмы и корабельные причалы были теми един­ственными местами, которые посещала Марина. Она почти не ела и не спала, забросила домашнее хозяйство, общалась толь­ко с Евдокией, Агафьей, своим братом Георгием и другими священниками. Однажды Марина с Евдокией даже пошли к известной в округе прорицательнице, которую раньше избе­гали, потому что она была язычницей. И когда после долгих бормотаний над закопченным котлом старуха возвестила жен­щинам, что их дочери живы, Марина и Евдокия ухватились за это прорицание, как утопающий за соломинку.

«Аврелия жива! Она вернется!» — шептала Марина днем и ночью и жадно ловила новости о прибывших в Кафу кораб­лях или купеческих обозах.

В конце сентября до горожан дошли сведения о том, что у мыса вблизи Солдайи потерпел крушение корабль кафинского купца Лазаря Никтиона. В Кафе был созван совет, по­становивший отправить в Солдайю опытных людей, чтобы со­брать имущество с потонувшей галеры.

На Марину известие о кораблекрушении подействовало угнетающе: ей вдруг стало казаться, что на той галере, шедшей из Монкастро в Кафу, могла быть ее дочь. Она отгоняла эту страшную мысль от себя и ничего не говорила Евдокии, но с удвоенным усердием стала молиться святому Николаю, по­кровителю мореходов, прося о спасении потерпевших бед­ствие на море.

И, словно в ответ на ее молитвы, через две недели в Кафу прибыло несколько матросов с галеры Никтиона, спасшихся во время крушения. Марина и Евдокия поспешили поговорить с каждым, и один из них вспомнил, что перед отплытием к их шкиперу приходил известный многим купец и корсар Риналь­до и передавал письмо от какой-то девушки к ее родным. Но, увы, шкипер погиб при кораблекрушении, а другим ничего не известно об этом письме.

Хоть новость и не сулила ничего определенного, но Мари­на невольно воспрянула духом и даже стала подбадривать Ев­докию:

— Мне кажется, это было письмо от Аврелии! Кто бы другой мог написать своим родным в Кафу? Грамотные девушки у нас только среди знати, а разве кто-то из уважаемых семейств Кафы имеет дочерей в Монкастро? По-моему, нет. А если Аврелия сейчас там, то и Кириена с ней! Они ведь не оставят друг дружку!

— Дай Бог, чтобы все было так, как ты думаешь, — вздыха­ла Евдокия. — Только если наши дочери там, то почему не воз­вращаются домой?

— Мы же не знаем, какие обстоятельства мешают им вер­нуться! Может, как раз в этом письме они и просили за ними приехать. Боже, скорей бы возвращались Донато и Роман!..

В этот вечер Марина молилась в церкви, обращаясь к Бого­родице и ко всем святым, а еще мысленно попросила проще­ния у Донато за то, что в первые дни после исчезновения Ав­релии гневалась на него, обвиняла в несчастье и готова была проклинать.

А ночью — впервые за все тягостные недели ожидания — уснула глубоким сном. И под утро ей вдруг явственно приви­делась Матерь Божья, распростершая свой покров над дороги­ми Марине людьми: Аврелией, Романом, Донато и маленькой Примаверой, которая вдруг неожиданно превратилась во взрослую девушку.

Марина проснулась со слезами на глазах — но это были сле­зы не горькие, а принесшие сердцу облегчение. Она сразу же вспомнила, что сегодня — праздник Покрова Пресвятой Богородицы и, значит, сон ей приснился не случайно.

С каким-то просветленным состоянием души она пошла в храм Пресвятой Богородицы, где с утра началась торжествен­ная служба, и покинула церковь после всех прихожан.

А выйдя на улицу, Марина неожиданно столкнулась с Раи­сой. С того самого дня, как случилось несчастье, эта девушка избегала матерей исчезнувших подруг, но сейчас вдруг сама подбежала к Марине, заулыбалась и воскликнула:

— Здоровья вам, тетушка Марина! С праздником вас пресветлым! Сегодня в порт прибыл корабль под названием «Аль­ба». Радость вам от него будет большая!

— О какой радости ты говоришь? — настороженно взгляну­ла на нее Марина.

— Идите домой, там все и узнаете!

— Что, что тебе известно?.. Мне кто-то передал письмо? Го­вори ясней!

Она хотела схватить Раису за руку, но та ловко увернулась и со словами: «Дома все узнаете!» скрылась в уличной толпе.

Марина, волнуясь, заспешила к своему дому и, войдя во двор, едва не обомлела от счастливого потрясения: прямо пе­ред ней стояла Аврелия — живая, здоровая, улыбающаяся.

После объятий, поцелуев и слез радости Марина наконец обратила внимание, что дочь находится во дворе не одна: чуть поодаль за ее спиной стояли двое высоких статных мужчин, один постарше, другой помоложе, и красивая темноволосая девушка лет двадцати — двадцати двух, лицо которой показа­лось Марине смутно знакомым. Аврелия повернулась к своим спутникам, представила их матери:

— Эти люди спасли нас от разбойников-работорговцев с ко­рабля Коршуна. Но Кириена была ранена, и мы с ней какое-то время находились в Монкастро, где нас приютил в своем доме синьор Ринальдо Сантони. — Аврелия указала на мужчи­ну постарше. — Он по моей просьбе сразу же послал в Кафу весточку с попутным кораблем, но, как нам стало известно, корабль купца Никтиона потерпел крушение...

Марина кинулась горячо благодарить спасителей дочери, обратив внимание, что все трое чем-то смущены.

— Мама, я еще многое тебе должна рассказать об этих лю­дях! — волнуясь, объявила Аврелия и, видя, что мать напряг­лась и насторожилась, решила не начинать с самого ошеломительного для нее известия: — Мессер Ринальдо Сантони принадлежит к генуэзско-флорентийским нобилям, а дон Ро­дриго Алонсо де Кампореаль — из знатного арагонского рода. А еще они отважные капитаны, владельцы боевых галер, и оба пользуются покровительством ордена иоаннитов. И еще... Ро­дриго Алонсо — мой жених.

— Да, сеньора, я люблю вашу дочь и имею честь просить ее руки, — с поклоном объявил Родриго.

— Господи, как неожиданно... — растерялась Марина. — Даже не знаю, что вам сказать...

— Мама, ты всегда говорила, что не будешь неволить меня в выборе супруга. Так вот, этот выбор я сделала сама и от него не отступлюсь! — Аврелия упрямо тряхнула головой и стала рядом с испанцем, коснувшись его плеча.

— Боже мой, дочка, какая ты стала взрослая и решитель­ная! — всплеснула руками Марина. — Я ведь совсем не против твоего выбора, но давай дождемся возвращения отца. Они с Ро­маном будут не меньше моего потрясены такими новостями...

— Но это не самое большое для вас потрясение... — Авре­лия собралась с духом и выпалила: — Посмотри внимательно на эту девушку с такими же глазами, как у тебя, и с таким же медальоном, как у меня и Романа.

Она слегка подтолкнула вперед сестру, которая, вытащив свой медальон из-под платья, пристально и тревожно смотре­ла на Марину.

Через несколько секунд разглядывания, изумления, узнава­ния Марина наконец пришла в себя, осознав, что не спит и не грезит, и кинулась к обретенной дочери:

— Примавера, девочка моя!.. Я молилась столько лет об этом чуде!.. Богородица мне помогла!.. И медальон пригодился!.. Недаром Донато верил в силу древнего золота!.. Ты мне снилась сегодня и была совсем как наяву!.. Маленькая моя, какая же ты стала большая и красивая!..

Восклицания Марины, со стороны казавшиеся бессвязны­ми, для Примаверы были исполнены особого смысла и ожив­ляли в ее памяти звуки родного материнского голоса, касание ласковых рук, из которых маленькая девочка когда-то была грубо вырвана на долгие годы.

— Мама... — с усилием произнесла она слово, столь непри­вычное для Грозовой Тучи, но сейчас возвращавшее ее край­нему детству, к чистым истокам, пробившимся сквозь пепел некогда прерванной памяти.

Наконец, уверовав до конца в чудо возвращения дочери, Марина опомнилась и заметила, что вокруг приезжих собра­лись любопытные слуги во главе с Агафьей, радостно причи­тавшей на весь двор.

Тогда Марина, распорядившись, чтобы слуги занялись де­лом, а именно приготовили праздничный обед и наилучшим образом убрали гостевые комнаты, обняла своих дочерей и обратилась к их спутникам:

— Прошу в наш дом, синьоры, мы отпразднуем сегодня огромную радость семьи Латино! Отныне наш дом будет и ва­шим домом, где вы всегда найдете дружбу и помощь.

— Погоди, мама, — вдруг остановила ее Примавера. — Пре­жде чем мы войдем в дом, я хочу тебе объявить, что Ринальдо Сантони — тот человек, который когда-то вызволил меня из рук Нероне Одерико. Много лет Ринальдо был для меня дру­гом, братом, покровителем, почти отцом... а недавно стал мо­им венчанным мужем.

— Так ты замужем, дитя мое? — переспросила Марина и тут же обратилась к Ринальдо: — Я счастлива иметь такого зятя, как вы, синьор. Но почему так получилось, что за столько лет вы не могли найти родителей Примаверы?

— Ринальдо не знал, кто мои родители, — ответила за мужа Примавера. — А я от потрясений потеряла память и не могла ему ничего объяснить. Лишь совсем недавно, после встречи с Аврелией, я узнала, кто я такая, и стала многое вспоминать.

— А как же ты жила все эти годы, доченька? Где, в каком окружении?

— Я была пираткой Грозовой Тучей, мама, — вздохнула Примавера. — Но теперь с этим покончено.

— Вероника Грозовая Туча?.. — вскрикнула Марина. — Не может быть!..

Она внимательно оглядела девушку с головы до ног и не на­шла в ней ничего, что бы соответствовало как описанию Гро­зовой Тучи, которое разносили кафинские сплетники, так и представлению самой Марины о подобных особах. Прима­вера была одета в элегантное платье красного шелка, ее пыш­ные темные волосы кокетливо выбивались из-под кружевной повязки, в выражении лица, как и во всем облике, сквозила яркая женственность.

— Не могу поверить... — снова повторила Марина.

— Вы представляли Грозовую Тучу совсем другой, не так ли, синьора? — слегка улыбнулся Ринальдо. — Злые языки обри­совали ее кровожадной ведьмой, убийцей со свирепым лицом и змеями вместо волос. Но знайте, что Вера использовала ору­жие или для защиты, или против турецких пиратов, которые везли в неволю пленных христиан. Да, она жила среди корса­ров, носила мужскую одежду. Но теперь у нее будет совсем дру­гая судьба — женская.

— Да... глядя на вас, Ринальдо, и на нее, я верю в эту судь­бу, — тихо промолвила Марина. — Но как много я еще долж­на узнать про свое дитя!.. Пойдемте в дом, там и переговорим.

В доме все уселись вокруг большого стола, и начались раз­говоры наперебой, иногда бессвязные, иногда с женскими сле­зами, но чаще — с радостными улыбками и удивленными восклицаниями.

Скоро пришли Кириена с Евдокией и внесли дополнитель­ное оживление в беседу.

Слуги тем временем постепенно заполняли стол празднич­ными блюдами и напитками, но собеседники, не замечая уго­щений, продолжали без умолку говорить.

Когда послышался шум со двора, первой на него обратила внимание Кириена и, выглянув в окно, воскликнула:

— Роман и господин Донато приехали!

В ту же секунду девушка, позабыв о недавнем ранении, стре­мительно кинулась навстречу жениху, а Марина, перекрестив­шись, с благодарной улыбкой прошептала:

— Спасибо тебе, Матерь Божья, что всю нашу семью ты се­годня собрала под свой покров! Сон мой был вещим!

Аврелию, которая хотела бежать навстречу отцу и брату, Ма­рина жестом остановила:

— Погоди, дочка. Мне надо их сперва предупредить, подго­товить.

И она вышла во двор, к мужу и сыну, оставив дочерей и их возлюбленных с волнением дожидаться той встречи, которой как раз не хватало для полной радости необыкновенного дня.

Когда через несколько минут появился Донато, обе девуш­ки поднялись ему навстречу. Но Аврелия, предоставив стар­шей сестре первой обнять отца, сама подошла к стоявшему чуть поодаль брату и с улыбкой посмотрела на счастливо-по­трясенных Донато и Примаверу.

Праздник радостного соединения семьи был так похож на чудо небесное, что скоро новость о нем разнеслась по всем кварталам Кафы.

До ночи продолжалось веселое торжество в доме Латино, и каждого, кто в столь знаменательный день заглянул в этот дом, хозяева были рады приветить и попотчевать.

А за стенами дома жил своей шумной жизнью многолюдный и многоязычный город — город купцов и корсаров, моряков и зодчих, ремесленников и земледельцев, священников и врачей, чиновников и стражников, трактирщиков и грузчиков, уче­ных книжников и отчаянных авантюристов; кипела жизнь в об­ширной гавани, куда заходило множество кораблей с Запада и Востока, перевозивших рабов и вино, зерно и пряности, шел­ка и фарфор, меха и кожи, оружие и драгоценности.

Почти три четверти века было еще отмерено городу оставать­ся Кафой — важнейшей гаванью Черного моря, расположенной на пересечении торговых путей, населенной разными народа­ми, управляемой предприимчивыми итальянскими купцами. А потом, после османского нашествия, Кафа на три века пре­вратилась в Кафе — владение турок и татар, называемое ими еще Кучук-Истанбулом — Маленьким Стамбулом. А в конце во­семнадцатого столетия славяне отвоевали Крым у Османской империи и вернули городу его древнее греческое название — Феодосия.

Сколько веков миновало... но, кажется, до сих пор в старин­ной части Кафы-Феодосии, между башнями, храмами, полураз­рушенными стенами цитадели и холмами, сбегающими к причалам, бродит память о романтических героях прошлых лет...