Ночная дорога едва освещалась краешком луны, выглянувшей из-за туч. Двое всадников — Анна и Никита — скакали быстро и молча, внимательно вглядываясь в темноту.

Анна в первые часы думала только о том, как бы удалиться подальше от Киева. Потом, постепенно успокаиваясь, она стала давать волю и другим мыслям. Например, задумалась о своем не совсем благочестивом переодевании в мужское платье, за что строгая игуменья ее бы осудила. Анна вспомнила сказочную историю о Василисе Никулишне, которая оделась мужчиной и даже остригла косы, чтобы спасти своего мужа Ставра Годиновича. А она, боярышня Анна Раменская, облачилась в мужской наряд потому, что люто ненавидит своего законного мужа и мечтает от него избавиться. Насколько же сказочная Василиса была счастливей всамделишной Анны!..

Почти спокойно всадники добрались до первого перевоза, через который можно было переправиться на левый берег, к переяславльской дороге. И тут, объезжая Красный Двор, они впервые за ночь услышали отдаленные звуки, напоминающие топот копыт.

Осторожный Никита решил свернуть направо, где в лесном урочище знал место, из которого можно было незаметно понаблюдать за дорогой. Они привязали лошадей к деревьям под уклоном небольшого холма, скрывавшего их со стороны дороги, а сами подобрались поближе и спрятались за обломком разрушенной бревенчатой стены. Чутье не обмануло Никиту: это действительно была погоня. Анна задрожала, увидев, что сбылись худшие ее опасения: во главе погони скакал сам Биндюк. Голова его была перевязана, но в остальном он выглядел вполне здоровым. Анна услышала, как, обернувшись к своим спутникам, Биндюк прорычал:

— Ничего, не уйдут. Главное — перекрыть дорогу на Переяславль, чтобы не пустить их к Мономаху.

Всадники — а их было восемь человек — поскакали к перевозу. Анна переглянулась с Никитой и горестно прошептала:

— Все, теперь на Переяславль путь закрыт…

Никита молчал, раздумывая. Старый конюх, несмотря на всю свою преданность и стойкость в испытаниях, не знал, чем помочь боярышне.

А в душе Анны зрело одно решение — отчаянное, почти невыполнимое, но упорное. Ее манил далекий и загадочный город Херсонес, от которого давно проторен путь до Константинополя, где живет патриарх, в чьей власти освободить ее от насильственных уз. Анна не задумывалась над тем, сможет ли вообще пробиться к столь высокой особе со своей необычной просьбой. Главным ей казалось одно — попасть в Константинополь, а там будет видно…

Она не хотела признаваться себе в том, что именно мечта о встрече с Дмитрием склонила ее к такому решению.

— На Переяславль путь закрыт, значит, надо ехать в Херсонес, — сказала она твердо. — Там живет купец Михаил, который мне поможет.

— Боярышня, да мыслимое ли дело — ехать в Корсунь! — Никита всплеснул руками. — Ты хоть понимаешь, какая это даль? А дороги сейчас какие — весенняя распутица! А где мы будем останавливаться по ночам, кормиться?

— Никита, ты спрашиваешь об этом у меня, неопытной путешественницы? Одно могу сказать: у нас есть деньги на дорогу. Значит, ночлег и еду мы купим.

— А если разбойники нападут?

— Нет худших разбойников, чем тот, с которым меня обвенчали.

— Может, ты и права, боярышня, — вздохнул Никита. — Ну, будь что будет. Говорят, сиротам Бог помогает.

И они поскакали на юг, в то время как преследователи свернули на восточную дорогу. К исходу ночи, уже изнемогая от усталости, беглецы добрались наконец до селения, где можно было остановиться на отдых. По дороге Анна и Никита договорились, что будут выдавать себя за отца и сына, которые едут к монаху-целителю, дабы излечиться от порчи. Приличная одежда и складная речь путешественников вызывали к ним доверие, и сам сельский староста приютил их в своей избе. Услышав о монахе-целителе, он сразу же спросил:

— А, так вы, верно, едете к Монастырскому острову? Говорят, он славится монахами-целителями.

Анна и Никита даже не представляли, далеко ли находится Монастырский остров, но тут же закивали головами, и хозяин улыбнулся, гордясь своей догадливостью. Анна стала поспешно припоминать все, что ей, было известно об этом острове, и вспомнила три вещи: остров находится на Днепре выше порогов; давным-давно там останавливался святой апостол Андрей Первозванный, который водрузил на острове крест в честь победы христианства над язычеством; княгиня Ольга, направляясь из Киева в Константинополь, несколько дней прожила в монастыре священного острова.

Быстро прикинув все это в уме, девушка сказала:

— Да, Монастырский остров — место святое, его сам апостол Андрей Первозванный благословил. А меня ведь нарекли в честь апостола Андреем, и я верю, что на острове найду исцеление и благодать.

Никита с удивлением покосился на «Андрея», но промолчал, а хозяева избы почтительно выслушали объяснения молодого богомольца.

Сельский староста подал удачную мысль, и теперь Анна решила, что и дальше на постоях следует говорить о Монастырском острове как о цели путешествия. Это звучало правдиво и вызывало уважение.

В первые два дня пути Анна и Никита еще боялись погони и старались ехать не по основной дороге, но потом решили, что опасность уже миновала. Вряд ли Биндюк и его дружки, задержавшись у Переяславля, смогут догнать беглецов, — тем паче что им неизвестно, в каком направлении поехала сбежавшая невеста.

Успокоившись насчет погони, Анна и Никита стали ехать медленно, давая отдых лошадям, которых надо было сберечь до конца пути. Потянулись трудные дни опасного путешествия. В дороге Анна обсудила со своим старым верным слугой все возможные предположения о ходе событий в Киеве. Больше всего Анна боялась, что Биндюк, не найдя ее под Переяславлем, станет по наущению Завиды преследовать Евпраксию и Надежду, требуя от них сведений о беглянке. Оставалось надеяться лишь на то, что монастырские стены в Киеве все еще могут служить достаточной защитой даже от такого разбойника, как Биндюк. А больше всего Анну угнетали мысли о плохом здоровье Евпраксии. Девушка не могла отогнать тяжелого предчувствия утраты, которое, словно змея, шевелилось в глубине души и нашептывало Анне, что она больше не увидит свою любимую наставницу.

Проезжая по землям Юрьевской епархии, Анна иногда подумывала о том, чтобы свернуть направо и попросить приюта у епископа Даниила. Об этом ей не раз твердил и Никита. Но девушка отвечала ему, что епископ подвластен митрополиту и великому князю, а стало быть, скрываясь у него, и себя не спасешь, и владыку Даниила подставишь под удар. Впрочем, тайной причиной ее упорного отказа свернуть с пути было желание поскорее попасть в Херсонес, а оттуда — в Константинополь. За месяцы разлуки с Дмитрием она многократно раскаялась в том, что когда-то отвергла его предложение. Отвергла из гордости, по неопытности, от растерянности. Тогда она еще не думала и не гадала, кем станет для нее этот человек, к которому теперь она стремится через все преграды…

Около Воиня путникам пришлось задержаться на несколько дней из-за того, что заболел Никита. Эти мучительные дни беглецы прожили в избушке при маленьком монастырском подворье на правом берегу Днепра. У старого конюха сильно болел живот, он почти ничего не мог есть, и Анна отпаивала его травами, купленными у местного лекаря. Наконец судьба смилостивилась над девушкой, которая день и ночь молилась о здоровье своего единственного спутника. Немного окрепнув, Никита готов был продолжать дальнейший путь, хотя теперь беглецам приходилось дольше отдыхать.

Но был уже разгар апреля, солнце все чаще стало выглядывать из-за туч и заливать ярким светом землю, и на душе у Анны становилось веселей. Как ни тяжелы были испытания, выпавшие на ее долю, но ясное, теплое пробуждение природы порой пробуждало в Анне надежду на некое чудо, могущее вдруг изменить к лучшему ее злую судьбу.

Путники неустанно молились о благополучном исходе своего пути, и, словно в ответ на эти горячие молитвы, провидение ограждало их от встреч с лихими людьми и дикими зверями. Даже миновав южную границу Киевской державы, они не встретили ни одного кочевника, хотя больше всего боялись именно степных разбойников. Но после долгой снежной зимы степняки покуда не могли оторваться от своих становищ, где еще оставались скудные запасы еды и корма для их отощавших лошадей.

Путникам тоже нелегко приходилось с пропитанием. От Воиня до Монастырского острова было дней пять-шесть езды, а селения на пути почти не встречались. Зная об этом, беглецы заранее купили вьючную лошадь и погрузили на нее запас еды и корма. Иногда еще Никите удавалось наловить рыбы, и они с Анной варили улов в котелке над костром или запекали в золе. Тут и вспомнила боярышня с благодарностью уроки своей тетушки, предвидевшей, что племянницу следует подготовить к любым житейским невзгодам. Две ночи путникам пришлось ночевать и под открытым небом, согреваясь у костра. Потом степной волк задрал ослабевшую вьючную лошадь, а беглецы, моля Бога о чуде, с трудом ускакали на достаточное расстояние.

И все-таки, несмотря на все опасности и лишения, путники добрались до села, от которого уже рукой подать было до Монастырского острова.

Изнуренные трудной дорогой и скудным питанием, Анна и Никита попросились на ночлег в первую попавшуюся избу. Хозяин был человеком бедным и хотя поместил лошадей в стойло с двумя своими клячами и дал им сена, но для самих путников не нашел места в своей крошечной полуземлянке, да и едой не смог поделиться даже за деньги. Путникам пришлось заночевать на сеновале и доесть последний ломоть хлеба, что остался в дорожной сумке. На их счастье, погода была не сырая, и они смогли, зарывшись в сено, спокойно уснуть.

Но ближе к утру, когда лучи еще не взошедшего апрельского солнца уже осветили небосвод, они были разбужены звуками голосов и ржанием лошадей. Всегда настороженные беглецы тут же вскочили и, выглянув из-за сарая, увидели всадников, что медленно ехали по дороге, выискивая подходящую избу для ночлега. Их было человек пять-шесть, и возглавлял этот небольшой отрядец не кто иной, как Биндюк Укрухович. Узнав его, Анна едва не лишилась чувств от испуга. Переглянувшись с Никитой, она прочла в глазах старого слуги не меньший ужас. Затаив дыхание, они ждали, куда свернут преследователи. Биндюк выбрал самую богатую избу в селении и стал громким стуком будить хозяев. Издали Анна и Никита увидели, как перепуганный крестьянин, выбежав во двор, заметался перед незваными гостями.

— Боже мой, как это чудовище смогло нас выследить?.. — прошептала Анна.

Больше всего ее пугала мысль о том, что Биндюк мог, добравшись до Евпраксии и Надежды, выпытать у них сведения о сбежавшей невесте. Но раздумывать об этом было некогда. Биндюк шел по пятам и уже через несколько минут, разговорившись с крестьянами, мог узнать о путниках, что прибыли в селение раньше его.

Анна и Никита не имели возможности даже взять своих лошадей, так как для этого надо было бы разбудить хозяина, да и конский топот мог привлечь внимание преследователей. Беглецам оставалось исчезнуть из селения тихо, незаметно, пешком. Выбравшись к прибрежной дубраве, они побежали вдоль Днепра, решив добраться до Монастырского острова и там искать убежища.

Они увидели остров, когда солнце уже начало всходить, заиграв ослепительными бликами на днепровской воде. Невозможно было не догадаться, что этот большой, красивый остров и есть Монастырский: крест Андрея Первозванного на прибрежной скале был виден издалека, он ярко выделялся — на фоне весенних деревьев, темные ветви которых тронула нежная зелень. Далее, за крестом, виднелось светлое здание храма, а в глубине острова, между зарослями, просматривались строения монастыря.

Анна и Никита сбежали по обрывистому склону вниз, к проливу, отделявшему правый берег от острова. В страхе перед преследователями они готовы были броситься в холодную воду и вплавь добираться до спасительной обители. Но, на их счастье, в прибрежных кустах виднелась утлая лодчонка с одним веслом. Недолго думая, беглецы столкнули ее в воду и ступили на ненадежное дно шаткого суденышка. Анна была наслышана о подводной гряде, начинавшейся в этих местах, и со страхом глядела на речную гладь, которая кругообразно рябила над скрытыми камнями. Через несколько саженей лодка стала протекать и, если бы речной пролив был пошире, а Никита не умел бы так ловко орудовать веслом, вряд ли путникам удалось бы дотянуть до другого берега на столь хлипкой посудине. Возле прибрежных камней острова лодка полностью затонула, и Анна с Никитой, оказавшись по пояс в холодной воде, быстро выбежали на сушу и принялись карабкаться вверх по прибрежной круче. Внезапно Анна зацепилась за куст и упала. Шапка слетела у нее с головы, и в следующее мгновение девушка услышала удивленный мужской голос:

— Гляди, отец Филарет: здесь женщина!

Это явилось последней каплей для измученной беглянки: в глазах у нее потемнело, и она лишилась чувств.

Потом, когда мир снова возник перед ней из темноты, она увидела себя лежащей в маленькой комнате, похожей на монастырскую келью. Очаг пылал где-то у ее ног, и от этого живого огня, да еще от мехового покрывала, которым она была укутана до шеи, по телу разливалось сухое тепло, изгоняя остатки озноба после невольного погружения в холодную речную воду.

Свет пробивался сбоку из окошка и освещал лицо человека, склонившегося над ней. Это был молодой монах с необычным, своеобразно красивым лицом. Его смуглая бледность, слегка выдающиеся скулы, прямой нос и тонко очерченные губы делали его одновременно и по-иконописному строгим, и чем-то похожим на диковатого всадника южных степей.

— Где я?.. — тихо подала голос Анна, накрыв ладонью крестик и оберег.

Монах посмотрел на нее в упор своими темно-карими, слегка миндалевидными глазами и, вытянув из-под ее руки оберег, спросил:

— Откуда это у тебя?

Анна растерялась и пролепетала:

— Это… это матушкин оберег.

— Неправда, — строго сказал монах. — Таких оберегов только два на свете, третьего не может быть.

Он отогнул ворот рясы и вытащил наружу точно такую же деревянную фигурку, какая висела на шее у Анны. И в этот миг девушка поняла, почему лицо монаха показалось ей удивительным. Хотя в его чертах заметней было половецкое происхождение, чем в облике Дмитрия, но определенное сходство между братьями все-таки имелось.

— Федор Клинец!.. — прошептала Анна, потрясенная игрой судьбы.

Монах вздрогнул, но, пересилив удивление, спокойным голосом спросил:

— Наверное, Дмитрий подарил тебе свой оберег?

— Да, — чуть слышно ответила Анна.

— Похоже на брата, — нахмурился монах. — Он с юных лет не знал смирения, любил женщин и хмельное питье. Ничего святого для него нет. Значит, он предавался с тобой греху и, забывшись, подарил тебе семейный оберег?

— Нет, все было не так! — воскликнула Анна, покраснев от возмущения. — Не суди о том, чего не знаешь, Федор!

— Я давно уже не Федор, а отец Филарет, — возразил монах. — А теперь расскажи, кто ты такая и почему здесь оказалась, да еще в мужском одеянии.

Сзади послышалось неловкое покашливание Никиты; верный слуга подошел ближе и почтительно обратился к монаху:

— Святой отец, поверь мне, старому человеку: эта девушка — знатная и честная боярышня, моя госпожа. Она попала в беду, потому и бежала из отчего дома. А в мужское платье переоделась, чтобы не так опасно было путешествовать.

— Молчи, старик, пусть сама все объяснит, — сурово сказал монах. — Прежде всего я хочу знать, когда и где ты встречалась с Дмитрием.

— Я встречалась с ним в тюрьме, куда его бросили по приказу князя Святополка. Это было подземелье в доме моего отца, боярина Раменского, и мне удалось туда проникнуть, чтобы вызволить Дмитрия. В благодарность за спасение он и подарил мне оберег. И все это произошло почти год тому назад.

— Но за какое преступление князь заточил его в тюрьму?

— Поверь мне, отец Филарет, что твой брат не совершал никакого преступления. Наоборот, он уничтожил разбойника, погубившего многих людей. Но князю не понравилась гордость и независимая речь Дмитрия, он посчитал это дерзостью.

Анна постеснялась рассказать историю об отвергнутой невесте, и потому обрисовала спор Дмитрия с князем весьма туманно. Федор недоверчиво скривился, а потом спросил:

— И что же, Дмитрий так понравился тебе, что ты решила его спасти?

Обиженная склонностью молодого монаха во всем винить человеческие слабости, Анна ответила вопросом на вопрос:

— А разве истинные христиане не должны спасать несправедливо обвиненных?

Федор бросил на собеседницу быстрый, пристальный взгляд и спросил:

— Где же теперь Дмитрий?

— Точно не знаю. Монахи видели его перед Рождеством в Константинополе. Говорят, он пережил немало злоключений, побывал в плену у разбойников, потом в Солуни едва не погиб от отравленного кинжала.

Лицо Федора внезапно потемнело, брови сложились в горестную складку, и он не удержался от восклицания:

— Господи, ведь говорил же я ему, чтобы шел вместе со мной на Святую гору, там бы очистился от грехов и суеты, принял постриг!.. Тогда бы с ним таких несчастий не случилось!

Анна увидела, как суровый монах в одно мгновение превратился в растерянного юношу, обеспокоенного судьбой брата — единственного родного человека, какой остался у него на этом свете.

Глаза Федора потеплели, когда он обратился к Анне с вопросом:

— Значит, раньше ты помогла Дмитрию, а теперь сама нуждаешься в помощи?

— Да, выходит так. После смерти моего отца мачеха заперла меня в доме, опоила зельем, позвала подкупленного священника и насильно обвенчала меня со своим родственником Биндюком Укруховичем — отъявленным злодеем. Они хотели, чтобы мое наследство досталось только им. И мачеха, и Биндюк втайне молятся самым нечестивым из языческих идолов. Мне удалось вырваться от него и бежать.

— Почему ты не обратилась за помощью к князю?

— Святополк во всем доверяет моей мачехе, Завиде. Если б я осталась в Киеве, меня бы силой принудили исполнять супружеский долг. Я хотела бежать в Переяславль, к князю Мономаху, чтобы он помог мне обратиться к патриарху. Ведь патриарх может признать такое венчание незаконным?

— Да. — Федор помолчал, и его глаза опять стали строгими. — Но до тех пор, пока он этого не сделал, ты считаешься женой Биндюка.

Анна внутренне задрожала от непреклонности суждений монаха и не решилась открыть ему ту страшную истину, что обвенчана с убийцей его отца.

— Но к Мономаху мне попасть не удалось, — продолжала рассказ Анна. — Биндюк перекрыл путь на Переяславль, и я со своим верным слугой решила добираться до Херсонеса. Там живет купец Михаил Гебр, к которому я обращусь за помощью от имени Евпраксии Всеволодовны, сестры Мономаха. Он имеет высокие знакомства в Константинополе и поможет мне попасть на прием к патриарху.

— С твоей стороны безрассудно было пускаться в такой долгий и опасный путь без охраны.

— У меня не было другого выхода, отец Филарет. Но самой большой опасности я чудом избежала сегодня утром…

И Анна рассказала, как они с Никитой, вовремя заметив появление Биндюка, решили искать убежища на святом острове.

— Значит, Биндюк пока не знает, что вы здесь?

— Если бы знал, то уже, я думаю, был бы на острове. Но нашего бегства никто не видел. А Биндюк с дружками, наверное, устал после ночной дороги и улегся спать. Дай Бог, чтобы он спал подольше — тогда мы с Никитой сможем отъехать подальше.

— А лошади, боярышня? — подал голос Никита. — Ведь наши лошади остались в селении…

В эту минуту какой-то звук за дверью привлек внимание Федора. Монах быстро вскочил, подбежал к двери и, распахнув ее, выглянул наружу.

— Это ты, отец келарь? — крикнул он вслед уходящему монаху. — Принеси путникам еды, они совсем измучены.

— Кто там? — настороженно спросил Никита. — Не тот ли монах, который первым нас увидел?

— Он самый, — подтвердил Федор. — Этот отец келарь так скуп, что следит за всякой мелочью, а в каждом путнике подозревает вора.

— Он не пожалуется на нас игумену? — забеспокоилась Анна. — Конечно, это грех, что женщина, да еще в мужской одежде, оказалась здесь, но…

— Не тревожься, — твердо сказал отец Филарет. — Сейчас игумен Григорий болеет и мне доверил управление обителью: ведь, несмотря на молодость, после обучения на Святой горе Афон я удостоился звания иеромонаха. И это мое право — принимать всех, кто нуждается в помощи. И уж тем более я не оставлю в беде спасительницу моего брата. А женщины на святом острове нашем бывали не раз.

— Княгиня Ольга?

— И не только она. Когда-то здесь приняла крещение дочь Тугоркана, которая после этого была выдана за князя Святополка. А лет шесть тому назад здесь просветились еще две знатные половчанки. Одна стала женой Юрия Мономаховича, другая — черниговского князя. И ты можешь находиться на острове, пока не окрепнешь.

— Спасибо, отец Филарет. Но злоупотреблять твоим гостеприимством мы не станем, чтобы не навлечь беду. Подкрепимся немного пищей и поедем дальше, пока Биндюк нас не хватился. Мне надо поспешить в Корсунь, к Михаилу Гебру.

В этот момент дверь медленно открылась и в келью с помощью ног и локтей протиснулся отец келарь. Руки его были заняты корзиной с едой и кринкой с питьем.

— Отец келарь никому не доверяет носить свои припасы, — усмехнулся Федор.

— Если каждого странника будем кормить, самим ничего не останется, — хмуро заметил келарь.

— А мы заплатим за еду! — откликнулась Анна.

Федор остановил ее жестом и, когда вышел келарь, сказал:

— Не спеши платить, деньги тебе еще пригодятся в Корсуни и Царьграде. Ешьте спокойно. А я пока распоряжусь, чтобы вам нагрели воду для купания и дали чистые рубашки.

После еды и теплой бани Анна почувствовала себя совсем здоровой и уже готова была вновь отправиться в путь. Надо было только придумать, как забрать из селения своих лошадей.

Однако Федор, услышав о ее намерениях, тут же возразил:

— Нет, такие годится. Вам с Никитой надо еще отдохнуть до утра, вы очень ослабели. Пойдем, я покажу тебе остров, а заодно и обсудим твой дальнейший путь.

С возвышенной скалистой части острова они спустились на его равнинную полосу, тянувшуюся вдоль Днепра, и пошли по каменистой дорожке между деревьями и кустами.

— Здесь нас никто не слышит, — начал Федор, — а потому буду говорить с тобой начистоту, боярышня Анна. Как духовный пастырь, я научился читать сокровенные мысли людей и знаю, что ты любишь Дмитрия. Наверное, и он тебя. Не мне судить, что между вами было и почему вы расстались. Сейчас важно то, что ты к нему стремишься, хотя обвенчана с другим человеком.

Анна, смущенная проницательностью молодого монаха, хотела было ему возразить, но отец Филарет ее остановил:

— Да, ты обвенчана, пусть и насильно, но эти узы надо разорвать по закону. Иначе… ты не должна встречаться с Дмитрием.

Анна взглянула в суровое лицо монаха и поежилась, натолкнувшись на непреклонный взгляд темно-карих глаз.

— Я хочу, чтобы вы с Дмитрием были счастливы, — продолжал Федор, — но это счастье должно быть чистым. Именно с такой мыслью я помогу тебе добраться до Корсуни. Мне известно, что завтра через Самару должен переправиться торговый караван с мехами, идущий от северных земель Черниговского княжества. В том караване есть купцы из Сурожа, они мне знакомы. Ты присоединишься к ним.

— Сурож?.. — переспросила Анна. — Но ведь мне надо в Херсонес!

— Из Сурожа морем вдоль берега можно добраться до Корсуни за два дня.

— А как быть с лошадьми? Надо вывести их из селения, а там остановился Биндюк.

— О лошадях забудь, их уже не вернешь. Нельзя, чтобы Биндюк о чем-то догадался. Я переправлю вас на левый берег завтра рано на рассвете, чтобы никто даже не видел, куда вы делись. В караване вам не понадобятся лошади, будете ехать на повозках.

— А согласятся купцы взять нас в свой караван? Может, потребуют непомерно большую плату?

— Нет, я обо всем договорюсь. Там будет купец Джулио Санти, он мне не откажет. В прошлом году он добрался до нашего острова совсем больным, а я его вылечил.

— Джулио Санти? Имя как будто итальянское.

— Да, он генуэзец из Галаты, ведет торговлю через Сурож и Корсунь.

Анна задумалась о том, как мало ей знаком широкий мир, в который пришлось броситься так отчаянно, сломя голову. Остановившись, девушка следила взглядом за сизыми, холодными еще волнами Днепра, которые неуклонно катились вперед, просвечивая на солнце и подергиваясь рябью от ветра. Внезапно ей пришло в голову, что и жизнь ее похожа на реку — бежит, покрываясь волнами невзгод, и не знает, что ждет там, в неведомой дали за холмами и порогами.

Словно угадав ее тревожные мысли, Федор сказал:

— Не печалься, Бог милостив. Я буду за вас молиться.