Анна проспала до утра следующего дня, и силы ее вполне восстановились. Когда она проснулась, ей уже ничего не пришлось рассказывать Михаилу и его семье, ибо они все узнали от Дмитрия и теперь готовы были принять самое горячее участие в судьбе своих необычных гостей.

Странные совпадения, связавшие Анну и Дмитрия с домом Михаила Гебра, удивили и самого хозяина и особенно его юную дочь, имевшую склонность ко всему таинственному и верившую в предсказания астрологов. Лидия решила, что встреча героев необычной истории именно в доме ее отца не случайна, а предначертана свыше. Дмитрий и Калистрат, покаравшие убийц ее брата, киевская боярышня, направленная в дом Михаила его благородной спасительницей, муж-злодей, что выслеживал девушку возле их усадьбы и убил ее верного слугу, — все это напоминало Лидии сцены из эллинских трагедий, в которых так велика была роль фатума, предопределения. Когда-то, в былые века, эти трагедии разыгрывались и в Херсонесе, в театре, на развалинах которого теперь возвышался большой храм в форме равноконечного креста. На какое-то время подобным театром стало ее собственное жилище, и Лидия в глубине души этим даже гордилась. Неслучайным представлялось ей и то, что именно Дмитрий оказался покупателем их второго дома, а Калистрат — земляком матери. Этот белокурый здоровяк новгородец с его незатейливыми разговорами и дивной игрой на гуслях напомнил тоненькой темноволосой херсонитке тех сказочных северных богатырей, которых она представляла по протяжным песням-былинам матери. Лидия и Калистрат объяснялись между собой на забавной помеси греческого и русского языков, но прекрасно понимали друг друга. Юную херсонитку больше всего интересовала таинственная история Рашида, и новгородец охотно рассказывал ей все, что знал о восточном мудреце.

Между тем убийство Никиты, совершившееся прямо в лавке Михаила на глазах его дочери, наделало много шума в квартале, и городская стража немедленно приступила к поискам убийцы. Следы Биндюка и его шайки обрывались в порту, где похожего по описанию детину видели в вечер убийства. Возможно, разбойники наняли или украли лодку и под покровом темноты куда-то уплыли. Оставалось надеяться, что Биндюк и его холопы, незнакомые с мореходным делом, вряд ли найдут путь на север, к берегам Руси, да еще ночью, когда ветер дует в сторону моря.

Никиту похоронили на кладбище за городом, и Анна, заплакав над его могилой, оказавшейся так далеко от родного дома, пообещала, что обязательно привезет сюда, к нему, горсть киевской земли.

Теперь Дмитрию и Анне не так просто было появляться на улице: многие херсониты их уже знали в лицо. Победитель пиратов и его невеста (тайна замужества которой, к счастью, не вышла за пределы дома Михаила) вызывали всеобщее любопытство. Анне это было особенно тягостно, и она не могла дождаться дня отплытия в Константинополь.

Дмитрий, вступив в права владения своим херсонесским домом, вселился туда вместе с Калистратом, Анна же осталась в доме Михаила.

Невозможность быть наедине с любимой заставляла Дмитрия почти открыто роптать на жестокие законы церковного брака, которые он, добрый христианин, сейчас готов был преступить без раскаяния в грехе. Останавливала его только боязнь оскорбить Анну, воспитанную в строгом благочестии, а потому не готовую нарушить установленные правила, о которых, к тому же, ей так сурово напомнил Федор.

Дмитрий не знал, что Анна и сама уже в мыслях своих переступила через эти правила, что понимание ненадежности человеческой судьбы, пронзившее ее однажды возле главной херсонесской базилики, теперь не дает ей покоя. Сны ее стали тревожны и полны предчувствий, она не могла дождаться утра, чтобы убедиться, что Дмитрий жив и здоров. Днем она тоже все время искала повод быть к нему поближе, из-за этого много времени проводила в порту. Так прошло шесть долгих и тревожных дней, а утром седьмого она не выдержала и напомнила Дмитрию его обещание показать ей гавань Символов.

Клинец и сам давно этого хотел, но не решался заговорить первым. Он знал, что если окажется вдали от всех наедине с Анной, то у него не хватит сил противиться своему влечению. Но теперь, когда она сама настаивала на этой поездке, Дмитрий отбросил всякие сомнения. Он раздобыл для себя и для Анны плащи с капюшонами, чтобы выехать из города, не привлекая любопытных взглядов, и сообщил об отъезде только Калистрату.

Простая душа новгородца не могла охватить всей сложности отношений, соединявших Дмитрия и Анну. Сам он привык высказывать свои чувства с ходу и без затей. Едва познакомившись с Лидией, Калистрат сразу понял, что никогда раньше не встречал и никогда позже не встретит существо столь для него притягательное, как эта загадочная черноглазая херсонитка. А она обращалась с ним как с другом, будто вовсе не замечала его красноречивых взглядов и вздохов.

Через какое-то время после отъезда Дмитрия и Анны Калистрат улучил минуту объясниться с Лидией наедине. Она пришла пригласить его и Дмитрия на обед; он сообщил, что Дмитрий с Анной уехали в гавань Символов, а сам он с радостью пойдет в дом Михаила, но только после того, как узнает ответ Лидии на его предложение. И Калистрат, заслонив собой дверь, приготовился говорить. Лидия же в некотором смущении пробормотала:

— Значит, они уехали… А я-то думала, что Анна сейчас в порту…

Калистрат наконец набрался смелости и выпалил, что хочет взять Лидию в жены. Девушка вначале удивилась, потом рассмеялась, но ничего не ответила. Не понимая ее лукавого молчания, он принялся уговаривать:

— Ты, наверное, боишься, что тебя увезут в такую даль? Но ведь твоя мать когда-то не побоялась же уехать из Новгорода в Корсунь. Так почему бы тебе не поехать со мной из Корсуни в Новгород? Видела бы ты, как там хорошо, ничуть не хуже, чем здесь! Может, тебя пугают холода? Но мы научились от них спасаться. Слышала, наверное, про наши печи? А какой красивый у нас снег, здесь такого не бывает. Словно пышный белый ковер, а по нему самоцветы разбросаны.

— Знаю, мне матушка рассказывала.

— А может, тебе не нравится, что я сын плотника? Так ведь у нас в Новгороде как бывает: сегодня ты плотник, а завтра — купец или дружинник у князя. Был бы ум и смелость.

— Это я понимаю. У меня у самой дед по материнской линии был плотником. А мой отец — из семьи виноделов, но стал богатым купцом и заметным в городе человеком.

— Ну вот! — обрадовался Калистрат. — Так чем же я тебе не подхожу? Почему не соглашаешься? Наверное, считаешь меня варваром? Да, многие знатные греки все еще нас так называют… Может, я человек не сильно образованный, зато бывал в разных странах и много чего повидал. Да и к нам в Новгород приезжают торговые гости со всего света. Не думай, ты окажешься не в варварской стране. И я не такой уж простак, обмануть себя не позволю, семья моя будет жить в достатке.

— Все перебрал, а самого главного не сказал, — вздохнула девушка.

— Какого главного? — удивился Калистрат.

— Эх ты, медведь новгородский, — укорила его Лидия. — Сыграй лучше на гуслях, они у тебя красиво поют и о нежной любви говорят, о которой сам ты говорить не умеешь…

Несколько минут Калистрат растерянно смотрел на нее, а потом лицо его расплылось в улыбке и он воскликнул:

— Так ведь я о том и говорю, что люблю тебя, а ты не понимаешь!

Но Лидия, не дослушав, оттолкнула его от двери и быстро вышла из комнаты. Новгородец кинулся вслед за ней, однако наткнулся на входивших в дом Михаила и экдика (офицера) из городского гарнизона.

— Калистрат, мы пришли с важной новостью, — сказал слегка запыхавшийся Михаил. — Кажется, найден след разбойника, убившего бедного Никиту. К экдику Халкидонию пришел рыбак, который сегодня на рассвете видел этих злодеев в гавани Символов, они чуть не украли его лодку, он от них еле уплыл.

— Дмитрий!.. Анна!.. Гавань Символов!.. — воскликнул Калистрат и застыл на месте.

Лидия быстро подошла к нему. Они переглянулись и поняли друг друга без слов.

— Не в этой ли гавани замкнется круг судьбы?.. — прошептала Лидия, увидев, как спешно Калистрат прикрепил к поясу свой меч.

А в этот миг Дмитрий и Анна были наедине в царстве прекрасной и таинственной стихии. Вдоволь налюбовавшись сверху побережьем знаменитой гавани лестригонов, они затем спустились к морю и далеко от пристани нашли потаенное место между скал.

Анна чувствовала, что именно здесь, в уединении на морском берегу, должно случиться то, к чему она уже давно была готова душой и телом. Не решаясь сказать об этом Дмитрию, она заговорила о другом:

— Еще в Ялосе мне безумно захотелось искупаться в море.

— Сегодня ты можешь это сделать. День солнечный, и море теплое…

Он обнимал ее и смотрел ей в глаза с немым вопросом. Анне тысячу раз хотелось ответить ему «да», но она не знала, как показать свое согласие.

В прибрежной скале был маленький грот, и они вошли туда, чтобы раздеться для купания. Анна снимала одежду, избегая смотреть на Дмитрия, но чувствуя его горячий, пристальный взгляд. Наконец, оставшись в одной нижней рубашке, едва доходившей до колен, она решилась поднять на него глаза. Он тоже разделся, только на бедрах оставалась повязка. Впервые Анна увидела мужскую наготу и с волнением подумала, что даже самый славный герой греческих сказаний не мог быть прекрасней, чем Дмитрий. А он коснулся рукой ее обнаженного плеча и прошептал:

— Совсем как тогда, на речке возле Билгорода…

Ей захотелось приникнуть к нему, ощутить тепло и силу его тела, но вместо этого она взяла Дмитрия за руку и потянула к морю. Они вошли в прозрачную сияющую лазурь, окунулись, поплыли. Но через несколько мгновений Дмитрий не выдержал, схватил девушку в объятия, вернулся с ней к берегу и там, не помня себя, стал покрывать поцелуями прекрасное юное тело, давно сводившее его с ума.

— Прости меня, я не должен… — повторял он, но не в силах был выпустить ее из объятий. — Надо дождаться, когда стану твоим мужем, но…

— Ты и есть мой истинный муж — единственный на свете! — воскликнула Анна, обвив его шею руками и заглядывая в сверкающие черные глаза. — И я хочу доказать тебе свою любовь. Кто знает, доберемся ли мы до Константинополя, освободят ли меня от ненавистных уз… А вдруг погибнем и не познаем счастья?..

Губы Анны дрогнули, и Дмитрий прижался к ним таким долгим и страстным поцелуем, что девушке показалось, будто тело ее постепенно растворяется в теплых морских волнах, в солнечных лучах, в величественной тишине, нарушаемой только плеском моря о скалы и криками чаек. Здесь, на лоне вечной стихии, Анна не чувствовала ни времени, ни страха, ни сомнений, — а только лишь одну любовь, незыблемую от сотворения мира…

Волшебство оборвалось внезапно и страшно. Голос, похожий на утробное рычание зверя, раздался откуда-то сверху, со скалы:

— Эй, голубки, вы сюда прибыли на лодке или на лошадях? Нам сгодится и то и другое.

Второй голос, менее грубый, присоединился с хохотом:

— А еще нам девка нужна, давно не баловались. Поделись, приятель, тогда останешься жив.

Дмитрий и Анна вскочили на ноги и посмотрели вверх. Холодея от ужаса, девушка прошептала: «Биндюк!..» Разбойник тоже узнал ее и крикнул:

— Да это же моя беглая жена! С кем ты тут спуталась, сука?

Дмитрий схватил Анну за руку и побежал с ней к гроту, но

Биндюк, прыгнув со скалы, перекрыл им путь. На поясе у разбойника висел меч, а оружие Дмитрия осталось вместе с одеждой в гроте, куда он сейчас не мог добраться. Заслонив собой Анну, Клинец вытянул вперед согнутые руки, приготовившись отразить нападение противника. Но Биндюк не спешил сражаться сам, он хотел насладиться поединком в последнюю очередь, а вначале пропустил вперед своих четверых товарищей, которые выросли рядом словно из-под земли. Воспользовавшись мгновенным замешательством, Анна кинулась в грот и даже успела поднять меч Дмитрия, но на выходе из пещеры почти столкнулась с одним из разбойников. Он, визгливо посмеиваясь, вытащил длинный нож, она же, стараясь уловить каждое движение противника, выставила вперед меч, крепко сжимая его обеими руками.

Между тем безоружный Дмитрий оказался перед четырьмя противниками, трое из которых имели ножи, а четвертый, Биндюк, — меч. Разбойников забавляло предстоящее избиение ничем не защищенного, босого и почти голого человека. Они не подозревали, что в той борьбе, которой Дмитрия успел обучить восточный мудрец, голая рука способна рубить, как меч или сабля, а босые ноги могут бить больнее, чем обутые.

Разбойники окружили купца со всех сторон, но, едва один из них сделал выпад ножом, как Дмитрий, перекрутившись, вынудил его поразить пустоту, а затем, подпрыгнув, резким ударом ноги в уязвимую точку тела заставил противника лишиться чувств от боли. Молниеносно повернувшись, Клинец успел отклонить удар разбойника, нападавшего сзади, и, подкрепив бьющую силу своей руки движением бедер и корпуса, как цепом рубанул его по шее ребром ладони.

Но тут, оглянувшись на Анну, Дмитрий немного опоздал парировать выпад главного сообщника Биндюка, и тот успел задеть купца ножом по руке возле плеча. В ту же секунду сам Биндюк направил свой меч в грудь Дмитрия, но купец быстро присел и толкнул большой камень под ноги разбойнику. Биндюк отлетел на пару шагов, однако меч не выпустил. Его сообщник снова замахнулся ножом. Дмитрий немного отступил, став спиной к морю, чтобы иметь в поле зрения и двух противников, и Анну, которая возле грота все еще стояла лицом к лицу с одним из разбойников.

И в этот миг, словно отрадный колокол благовеста, с высокого берега прозвучал громкий голос:

— Держись, Клинец, я здесь!

Спрыгивая по прибрежным валунам, Калистрат с мечом наготове спешил на помощь к другу. Разбойник, преграждавший путь Анне, оглянулся, и девушка, воспользовавшись этим, изо всех сил ударила его мечом по правой руке, заставив скорчиться от боли и выронить нож. Калистрат по дороге добил разбойника и, схватив протянутый Анной меч Дмитрия, бросил его другу. Биндюк, увидев, что теперь может и проиграть, закричал сообщникам:

— Держите девку, и он будет наш!

С трудом поднялись на ноги двое оглушенных Дмитрием противников, вперед устремился и главный помощник Биндюка. Но теперь на пути у разбойников оказался двойной заслон, пробиться через который было невозможно.

Анна, быстро натянув на себя одежду, стала у выхода из пещеры и с бешено колотившимся сердцем наблюдала за сражением. А сверху, с прибрежной скалы, не менее пристально следила за событиями Лидия, прибежавшая к бухте вслед за Калистратом.

Трое разбойников были повержены через несколько минут, и Дмитрий наконец оказался лицом к лицу с Биндюком.

— Вот и добрался я до тебя, проклятый оборотень! — воскликнул купец, вложив столько ненависти в голос и взгляд, что Биндюк даже удивился.

— Ну ты, потише, я ведь тебя не знаю, — сказал он почти примирительно. — Это ты мою бабу увел, а не я твою.

— Она не твоя, мерзкое чудовище! Но я ненавидел тебя еще до того, как ты причинил зло Анне. От негодяя Узура я узнал твое имя, предатель, и поклялся тебе отомстить.

Дмитрий сделал резкий выпад вперед, и мечи двух непримиримых противников скрестились с такой силой, что, казалось, от них посыпались искры.

В это время на скалистом берегу показались Михаил и Халкидоний. Они начинали поиски с другой стороны бухты, потому и отстали от новгородца. Теперь херсониты могли быть лишь свидетелями яростного поединка главных соперников.

Мысли в голове Биндюка ворочались довольно медленно, и понадобилось не меньше минуты, прежде чем он догадался, кто перед ним.

— Так ты Дмитрий Клинец! — воскликнул он изумленно и на мгновение даже пошатнулся. — Жаль, что я и тебя не уложил под Зарубом, вражье семя!

Это откровенное признание в предательском убийстве явилось последней каплей для Дмитрия. Закричав от ярости, он так стремительно бросился на врага, что тот не успел заслониться и меч Клинца насквозь пронзил грузное, полное злобной силы тело Биндюка.

Дмитрий повернулся к Анне. Благословенное чувство свободы охватило их, захлестнуло неуемной радостью. Не замечая посторонних, они кинулись в объятия друг друга и на несколько мгновений застыли, едва переводя дыхание. Потом Анна вспомнила, что ее любимый ранен. К счастью, рана на руке Дмитрия оказалась неглубокой, поскольку благодаря быстроте его движений в драке удар ножа получился скользящим. Анна осторожно смыла уже запекшуюся кровь и перевязала рану платком.

Калистрат похлопал Дмитрия по плечу и сказал с улыбкой:

— Теперь, Клинец, у тебя есть свой лекарь.

Обнявшись с другом, Дмитрий поблагодарил его за помощь, на что Калистрат заметил:

— Сдается мне, что ты и без меня бы справился. Спасибо нашему учителю за науку.

— Пусть душа его в новом воплощении возрадуется, — вздохнул Дмитрий.

Михаил и Халкидоний тем временем осматривали поверженных разбойников. Из пятерых в живых остался только один — тот, что стоял возле грота.

А Лидия, потрясенная роковым совпадением, вдруг отчетливо поняла, как изменчива судьба и как следует дорожить каждым мгновением быстротечной жизни. Она подошла к Калистрату, тронула его за руку и тихо сказала:

— Если ты не передумал — я согласна.

В голубых глазах новгородца блеснула простодушная радость, и он, не стесняясь Михаила и всех других, схватил Лидию в объятия и закружил.

По дороге в Херсонес уже велись разговоры о предстоящих двух свадьбах. Калистрат хотел, чтобы оба венчания состоялись в один день. Михаил с этим согласился, но поставил условие подождать не меньше трех недель, чтобы они со Светой успели подготовить Лидию к свадьбе. Тогда Дмитрий заявил:

— Что ж, это ваше право, вы родители. А у нас с Анной никого нет, мы сами себе хозяева. Калистрат и Лидия лишь несколько дней как знакомы, а я об Аннушке мечтаю уже целый год. И судьба нас так помотала, так измучила, что боюсь даже на один день отложить венчание. Так что обе свадьбы сразу не получатся, потому что мы с Анной обвенчаемся завтра.

По прибытии в Херсонес был допрошен сообщник Биндюка. Анна с волнением ждала, что расскажет он о событиях в Киеве. Но, по злой шутке судьбы, в живых остался как раз тот, кто ничего не мог рассказать: у разбойника был вырван язык, да и с головой, очевидно, не ладилось. На все вопросы он либо мычал, либо пожимал плечами и визгливо смеялся.

Так и не доведавшись о судьбе любимой наставницы, а также Надежды и других, Анна со вздохом сказала Дмитрию:

— Кто знает, что ждет нас в Киеве… Как отнесется к нам князь? Какие еще козни придумает Завида?

— Не печалься об этом, жизнь моя, — откликнулся сияющий Дмитрий. — Главное, что мы с тобой теперь вместе навеки. Скорее бы завтрашний день…

И этот день настал. У Дмитрия и Анны не было времени подготовить свадебное торжество, но на их венчание в главном херсонесском храме сбежалось много народа. Слава купца, как победителя пиратов, спасителя эгемона Фессалоники, да к тому же приближенного к императорскому двору, быстро разнеслась по городу, равно как и слава о красоте его невесты. В толпе горожан выделялись две группы людей: матросы со «Святой Анны» и спасенные пленники. Эти последние приветствовали новобрачных особенно бурно. Среди них нашлись такие, которые узнали в невесте странного юношу с корабля, и это породило множество почти сказочных слухов и домыслов.

Дмитрия тяготила многолюдность, он не мог дождаться вечера и минут уединения. Калистрат отправился ночевать в дом Михаила, а немногочисленные домашние слуги, нанятые Клинцом, были отпущены.

И вот наконец дверь дома, за которой скрылись новобрачные, прочно захлопнулась изнутри. Едва оставшись с Анной наедине, Дмитрий тотчас поднял ее на руки и понес в опочивальню, где служанками под руководством Светы для молодых заранее была приготовлена роскошная постель, доставлены цветы в высоких вазах, фрукты и кувшины с вином.

— Как-то неловко… — сказала Анна, оглядываясь вокруг. — Люди, которые все это готовили, наверное, подшучивали над нами… над тем, чем будем тут заниматься…

— И чем же? — улыбнулся Дмитрий. — Известно тебе, что должно произойти?

— Так… немного. Это ведь ты все знаешь.

— Все — и ничего. Потому что люблю первый раз в жизни…

Дмитрий стал раздевать ее, путаясь в застежках, она тоже от волнения не могла совладать со своим византийским нарядом. Но наконец тяжелое одеяние было сброшено и упало к ее ногам. Вслед за ним полетели заколки головного убора, и золотистый шелк волос окутал девушку до пояса.

Заключив Анну в объятия, Дмитрий почувствовал, как часто и гулко колотится ее сердце.

— Не волнуйся, дитя мое, лада моя, все у нас будет чудесно, — прошептал он, целуя ей шею и плечи.

Уже через несколько мгновений она перестала бояться и расслабилась, охваченная приливом томительно-сладкого чувства. Дмитрий отнес девушку на ложе, быстро разделся и, наклонившись над ней, прильнул к нежным обольстительным губам. Анна всем телом ощущала, как пульсирует и кипит в нем горячая кровь степняка, сколь трудно сдерживать ему безумную страсть, давно искавшую выхода. И все-таки Дмитрий ни разу не причинил ей боли своим нетерпением, ибо заботился о ней больше, чем о себе.

Ночь, прерываемая лишь короткими промежутками сна, вся была заполнена сладостной наукой любви, и к утру Анна уже чувствовала себя не последней ученицей Афродиты, Амура и Леля.

А Дмитрий, чей опыт в любовных делах не уступал опыту путешественника, вдруг осознал, что все, происходившее с ним раньше, было только преддверием настоящей жизни. Никогда даже с самыми искушенными красавицами запада и востока он не испытывал такого всепоглощающего и острого наслаждения, как с этой невинной девушкой, пленившей его раз и навсегда. Он понял, что все секреты гетер и одалисок ничего не стоят в сравнении с истинной любовью, способной вознести к вершинам блаженства и душу и тело.

Анна видела счастье в его глазах и все же, чтобы развеять свои сомнения, спросила:

— Не слишком ли я для тебя проста? Ты, наверное, встречал так много опытных женщин… ну, вроде той Хариклеи. Я слышала, что у людей в разных странах бывают такие непонятные склонности в любовных делах…

— Аннушка, милая, я сегодня впервые догадался о причине всяких неестественных склонностей. Они востребованы там, где нет любви. Люди, не способные любить, услаждают свою плоть все большим количеством изощренных приемов, иногда отвратительных, вплоть до убийства. И все равно они никогда не будут иметь того счастья, которое способна дать любовь, даже неразделенная… Говорят, Рим погиб от пороков пресыщенной похоти, не ведавшей истинной любви. А христианство принесло любовь — и возродило душу.

— Как ты хорошо говоришь! — воскликнула Анна. — Не всякий князь умеет так интересно рассуждать и столько знает.

— Я всего лишь простой купец, Аннушка, — улыбнулся Дмитрий. — Многие даже скажут, что, выйдя за меня, знатная киевская боярышня себя унизила.

— Не говори так! Лучше тебя никого нет… ни днем, ни ночью.

— Звезда ты моя путеводная… — Дмитрий положил ее голову себе на грудь, прижался губами к золотым волосам, пахнущим лавандой. — Сколько я думал о тебе в далеких краях! Даже песню сочинил, хотя никогда раньше не был певцом.

Анна попросила его спеть. На словах «где тот якорь, где тот парус, что обещан в жизни каждой», слезы заблестели у нее на глазах, и она подумала, как страшно пропустить свою заветную гавань, — а ведь однажды с ней такое уже случилось…

Мысли Анны унеслись в прошлое, в родной далекий Киев. Увы, неизвестно, что ждет их с Дмитрием в стольном граде…

Было уже далеко не раннее утро, но они не замечали времени. И только неожиданный и настойчивый стук в дверь вдруг напомнил им, что в мире они не одни.

— И кого это принесло в такую рань? — недовольно проворчал Дмитрий. — Я же просил, чтобы утром нас не будили.

— Да ведь уже не рано! — встрепенулась Анна. — Пойди открой, а я пока оденусь.

Дмитрий наскоро натянул штаны и рубашку и пошел открывать, плотно затворив дверь в опочивальню, где Анна поспешно приводила себя в порядок.

Удивленно-радостный возглас Дмитрия, который она вскоре услышала, свидетельствовал о том, что явились гости неожиданные, но приятные. Голоса этих гостей показались Анне знакомыми. В щелочку двери она заметила монашеские одеяния, но не разглядела лиц.

Теперь Анне, как замужней женщине, полагалось носить на голове платок, а она не могла сразу найти его и очень досадовала, что опоздает к началу разговора. Но наконец платок был найден, и Анна с приветливой, хотя немного смущенной улыбкой вышла к гостям.

Навстречу ей поднялись Федор и Феофан. Увидев вместе этих двух незнакомых ранее друг с другом людей, Анна не смогла скрыть удивления. А монахи уже знали обо всем, что произошло в Херсонесе и гавани Символов, так как побывали в доме Михаила. Теперь они собирались рассказать новобрачным о тех событиях, которые предшествовали столкновению Дмитрия с Биндюком.

Молодые иноки ехали в Херсонес, не ведая, что встретят там Дмитрия. Их целью было найти Анну, о которой они знали только то, что направлялась она в дом Михаила Гебра. Они даже не могли быть уверены, что еще застанут девушку в Херсонесе, но ехали туда, как в единственное место, где о ней можно было хоть что-то узнать.

Анна, не успев поинтересоваться, для чего же они ее искали, прежде всего спросила о самом больном:

— Жива ли матушка Евпраксия?

Федор опустил глаза, а Феофан, вздохнув, покачал головой. Анна мало надеялась на хороший ответ и все-таки, потеряв последнюю слабую надежду, зарыдала. Дмитрий обнял жену, усадил на скамью и сам сел рядом, прижимая поникшую голову Анны к своему плечу. Только близость любимого помогла ей совладать с горем утраты и, вытерев слезы, приступить к разговору с гостями.

Первым начал свой рассказ Феофан, бывший свидетелем страшных событий в Киеве:

— Когда ты уехала, сударыня Анна, в наш монастырь прибежала сестра Наталья, вызвала меня и все мне рассказала. Вскоре Биндюк очнулся, стал искать тебя по всему Киеву, ломиться в Андреевский монастырь. Евпраксии Всеволодовне к тому времени стало так плохо, что она упала без чувств. Ничего не добившись в монастыре, Биндюк куда-то уехал, но через несколько дней вернулся. Мы и понять не могли: то ли он тебя не нашел, то ли узнал, что ты в Переяславле под защитой Мономаха, и убрался восвояси. Прошло еще два дня — и вдруг тревожная весть разнеслась по Киеву: умер великий князь Святополк.

Анна и Дмитрий переглянулись.

— Что тут началось! — продолжал Феофан. — Простые люди так были озлоблены против княжеских любимцев и ростовщиков, что ждали только случая. В Киеве разразился настоящий мятеж. Люди хватали в руки что попало и шли громить дома княжеских подпевал и наиболее свирепых ростовщиков. Первого разгромили и ограбили тысяцкого Путяту. Затем двинулись к боярыне Завиде — а она в это время как раз колдовала над какими-то зельями. Ну, народ в озлоблении поджег ее хоромы, чтобы ведьма в них и сгорела. Там же находились в тот день Глеб и Берислава, их тоже побили. Иванка спас какой-то сердобольный старец, увел его в монастырь. А Завида и Берислава так и сгорели в хоромах, пытаясь защитить свое добро. Глеб остался жив, но из-за ожогов ослеп. После этого он попросил монахов отвезти его в Лавру. Говорят, собирается принять там постриг.

— Бедный Глеб, — вздохнула Анна. — За душевную слепоту он поплатился телесной… Но грехи свои искупил.

— Я готов считать его другом и никогда не забуду, что он спас мою Аннушку от надругательства, — сказал Дмитрий.

— Да и я на него зла не держу, — заметил Феофан. — Он скоро будет мне братом во Христе… Но слушайте, что было дальше. Мятежники, разгромившие дом боярина Раменского, побили там и всех холопов Завиды. Искали также Биндюка, но его нигде не было — ни среди живых, ни среди убитых или сгоревших.

— А дом… полностью сгорел? — печально спросила Анна.

— Да, почти ничего не осталось. Хорошо, что он был окружен широким двором и огонь не перебросился на другие дома.

— Нет больше родительского гнезда, — вздохнула она.

— Не печалься, родная: может быть, это плата за наше счастье, — рассудил Дмитрий. — То был пожар очистительный. Недаром в нем сгорели твои злодейки с их лютой завистью и бесовскими чарами. Пройдет время, и на месте сгоревшего дома мы построим новый.

— И может быть, быстрей, чем думаете, — загадочно сказал Феофан. — Но слушайте дальше. Мятежники все больше бесчинствовали. И это неудивительно: княжеские любимцы сами озлобили народ бесконечными военными поборами и непосильной лихвой. Но большая часть киевлян все-таки хотела не мятежа, а спокойной жизни под рукой умного и мужественного князя, — а потому отрядили послов к Владимиру Мономаху, просили его на киевский стол. Он вначале отказывался, говорил, что у Святославичей больше прав по старшинству. Но и Святославичи не возражали. После того как приехал князь Владимир, мятеж в Киеве скоро прекратился. Мономах обещал снизить рост лихвы, выслать ростовщиков из Киева и издать указы, по которым нельзя за любую провинность обращать человека в рабство. Евпраксия Всеволодовна, бедняжка, не смогла даже поговорить с братом, поскольку уже лежала без чувств. Но еще когда она была при памяти, то взяла с меня слово отыскать Анну и привезти ее к князю Владимиру. Через отца настоятеля и матушку Феклу я осмелился сам спросить у князя, не приезжала ли к нему в Переяславль боярышня Раменская. Оказалось, что Мономах о ней и не слыхивал. Тогда мы с сестрой Натальей поняли, что боярышня Анна по какой-то причине не смогла доехать до Переяславля. Князь Владимир был возмущен, когда ему рассказали о злодействах Биндюка, и велел изловить разбойника. Дружинники отправились искать его по дороге в северные леса, где находится жилище этого оборотня. Но, оказывается, хитрое чудовище бежало не на север, а на юг.

— Так это было просто бегство! — воскликнула Анна. — Биндюк спасал свою шкуру от разъяренных киевлян. А я все время боялась, что он выпытал у матушки Евпраксии и Надежды, где следует меня искать. Теперь мне многое понятно. Выходит, злодей не знал, что едет за мной по пятам. Он бы даже не догнал меня, поскольку выехал из Киева значительно позже. Но беда в том, что по дороге заболел Никита и нам пришлось задержаться на несколько дней. Но… — тут Анна задумалась. — Но тогда как Биндюк выведал про дом Михаила Гебра?

— Погоди, сударыня, и это узнаешь, — сказал Феофан. — Слушай дальше. В день, когда преставилась матушка Евпраксия, мы с Надеждой… сестрой Натальей решили, что я должен ехать в Корсунь. Тут как раз несколько монахов отправлялись по Днепру к Святому острову, и я к ним присоединился. Решил: до острова с ними доеду, а дальше тоже как-нибудь с Божьей помощью доберусь. Каково же было мое удивление, когда на острове я встретил иеромонаха, чье мирское имя было Федор Клинец!

Дальше в разговор вступил Федор:

— Не меньше и я был удивлен, когда узнал, как повернулись события в Киеве. Получалось, теперь боярышне Анне не надо было ехать в Царьград, она бы и в Киеве смогла уладить свои дела. И Дмитрию можно было не бояться княжеской опалы. Мы с отцом Феофаном решили наутро отправиться в Корсунь. А после нашего с ним разговора вдруг явился ко мне на исповедь один молодой послушник. Он всегда грешил чревоугодием, а потому старался держаться поближе к запасливому отцу келарю. Помнишь келаря, сестра?

Анна кивнула.

— Так вот, — продолжал Федор, — этот самый послушник то ли под влиянием пасхальной службы, то ли под действием выпитого вина вдруг захотел покаяться в одном грешке. Рассказал, как они с отцом келарем какое-то время назад ходили в селение, чтобы встретиться там с одним приезжим, неким Биндюком, который оказался преотвратным детиной и очень не понравился послушнику. Отец келарь, известный своей жадностью, хотел продать этому Биндюку один секрет. Послушник догадался, что речь шла о какой-то сбежавшей девушке. Келарь выдал Биндюку, что искать ее надо в Корсуни в доме такого-то купца. Однако прижимистый монах на этот раз просчитался: Биндюк не заплатил ему ничего и пинками вытолкал келаря вон. Так на исповеди мне и открылось, какая опасность грозит боярышне. Келарь, подслушавший под дверью наш с ней разговор, был, конечно, наказан за свое предательство. Хорошо еще, что он не знал, по какой дороге и с кем поехала Анна. Разобравшись в этом деле, мы с Феофаном поспешили в Корсунь.

Наконец-то все разрозненные звенья событий собрались в единую цепь причудливой судьбы. Горе и радость переплелись неразрывными узлами.

— Что же ты грустна, Аннушка? — спросил Дмитрий, заглядывая ей в глаза. — Ведь все хорошо закончилось. Хвала киевлянам, что на киевский стол теперь посажен достойный князь. Может, при Мономахе и его сыновьях Русь еще станет такой же сильной и сплоченной, как во времена Ярослава Мудрого.

— Погодите, вы пока не все знаете, — заметил Феофан, скрывая довольную улыбку. — Есть еще одна хорошая новость для вас. В ту ночь, когда ты, Анна, бежала из Киева, сестра Наталья рассказала мне о наследстве твоей матери, спрятанном в Билгороде. Мы решили опередить Завиду и поехали в Билгород, не дожидаясь утра.

— Неужто успели?.. — спросила Анна, затаив дыхание.

— Да, Господь помог. Мы нашли тайник, забрали ларец с кладом и поспешили обратно. Хорошо, что догадались возвращаться другим путем, а то бы могли столкнуться с Завидой и ее холопами. Они ехали за сокровищем, в то время как Биндюк преследовал тебя на переяславльской дороге. Так что наследство твое осталось цело и хранится в надежном месте. Можешь теперь отстроить свой дом.

— Не знаю, как и благодарить вас с Надеждой… — Анна растерялась от такой неожиданной и радостной новости.

— Благодари Господа, которому мы с сестрой Натальей теперь полностью принадлежим, — сказал Феофан.

— Что ж, если так… — Анна на мгновение задумалась, а потом рассудила: — Благодаря Божьему провидению и воле киевлян мы с Дмитрием теперь можем без опасений вернуться в родной город. И я половину матушкиного наследства отдам на строительство церкви и на помощь самым бедным киевлянам.

— Это угодное Богу решение, — заметил строгий Федор. — И князь Мономах тебя бы одобрил. Иноки рассказывали, что он так наставлял сыновей: «Хвалите Бога. Любите также человечество. Не забывайте бедных, кормите их и мыслите, что всякое достояние есть Божие и поручено вам только на время. Не давайте слабых, вдов и сирот в обиду сильным».

Анна, накрыв ладонью заветный оберег, прошептала: «Мудрый князь… как и мой Дмитрий». Затем обратилась к мужу:

— Вторая половина матушкиного наследства пусть будет моим приданым, которое я с радостью тебе вручаю. На эти деньги мы ведь сможем построить наш дом?

Дмитрий обнял жену и, улыбаясь, ответил:

— С приданым или без, но дом свой мы обязательно построим. И будет он в нашем родном городе, куда я так долго стремился за своей мечтой.