Когда вдали между прибрежными горами открылось море, Дарина испытала ни с чем не сравнимый восторг. Сияющая на солнце синь с белыми барашками волн показалась ей чудесным видением, похожим на преддверие рая. На минуту забывшись, женщина кинулась вперед, желая получше разглядеть божественную красоту вольной стихии. И только преданный и осторожный Мартын вовремя остановил ее порыв. Ведь до сих пор, на протяжении всего пути, Дарина вела себя как истинная монахиня, была сдержанной и строгой, почти не поднимала глаз и не выказывала своих чувств.

Стараясь оградить себя от излишнего внимания, она держалась особняком и беседовала только с Калиником и Мартыном. И если поначалу кое-кто из купцов подшучивал и бросал любопытные взгляды в ее сторону, то потом они невольно почувствовали уважение к молодой паломнице в монашеском платье, которая стойко переносила все тяготы пути, ни разу не пожаловалась на усталость и не вскрикивала от страха, даже когда вдали мелькали шапки татарских воинов.

Лишь один из спутников настораживал Дарину своим отношением к ней. Это был довольно молодой купец по имени Харитон. В его лице и повадке просматривалось что-то лисье, и хотя он не был безобразен внешне, но Дарине казался весьма неприятным. Она часто ловила на себе его любопытные и прилипчивые взгляды, в которых угадывалась скрытая, а порой и откровенная насмешка. Когда Дарина беседовала с Калиником, Харитон старался приблизиться к ним и явно прислушивался к разговору. Она решила, что это обычный интерес мужчины к женщине, и всячески старалась показать купцу, что он обязан чтить духовный сан паломницы. Впрочем, иногда ей приходило в голову, что Харитон не верит ее монашескому платью.

Беседуя с Калиником, Дарина прежде всего старалась научиться от него итальянскому и греческому языкам и за месяц пути освоила их достаточно, чтобы уметь немного объясниться и понять собеседника. Калиникдаже удивился способностям и усердию молодой боярыни, которая готова была учиться с утра до ночи.

Имя Фьяманджело не раз звучало в разговорах Дарины и Калиника. И однажды Харитон, незаметно подкравшись к собеседникам, услышал его и тут же с усмешкой поинтересовался:

— Неужто благочестивая сестра Дария знакома с нечестивым пиратом?

Дарина невольно вздрогнула, смущенная вмешательством купца, а Калиник ответил за нее:

— Сестра Дария должна встретиться с одним монахом, который служит у Фьяманджело.

— Я не советую ей встречаться с людьми Фьяманджело, — сказал Харитон, не сводя с Дарины насмешливого взгляда. — Они все очень опасные, даже монахи. Сказать тебе, сестра Дария, почему этот разбойник получил свое прозвище?

Дарина уже немного знала итальянский язык и догадалась, что «Фьяманджело» означает нечто вроде «Огненный ангел».

— Так вот, — продолжал Харитон, — однажды он сжег два венецианских корабля с помощью греческого огня, и с тех пор его так и прозвали.

— А я слышал совсем другую историю, — возразил Калиник. — Говорили, будто однажды татары напали на селение под Сурожем, где обитали греки и аланы. Жители сопротивлялись, тогда их заперли в церкви и подожгли. И вот, когда несчастные уже ни на что не надеялись и только молили Бога о спасении, к ним подоспела помощь. Церковь открыли снаружи, и на пороге появился человек, которого они поначалу приняли за Божьего посланца. Он многих вытащил из огня. С ним были генуэзцы, они услышали, как греки называют его ангелом, и дали ему прозвище «Фьяманджело». А у него с тех пор на лбу остался след от ожога.

— Где ты услышал такую небылицу? — хмыкнул купец. — Уж не от монаха ли Антония? Но можно ли доверять этому шепелявому дурачку с подрезанным языком? Он потерял разум и верит всему, что говорит его хозяин.

Дарина с неприязнью глянула на человека, столь пренебрежительно отозвавшегося об Антонии. Она давно привыкла считать, что таких людей, как Антон, презирают глупцы, которые не в состоянии понять их святости.

После этого неожиданного разговора Дарина решила, что будет вести себя с удвоенной осторожностью и держаться подальше от Харитона, не позволяя ему подслушивать.

Она спросила у Калиника, кто такой Харитон и откуда он знает Фьяманджело и Антония.

— Этот купец часто бывает в Суроже, и там о нем ходят разные слухи, — неохотно пояснил Калиник. — Будто бы он даже не брезгует продавать славянских пленников татарам. Но мне об этом доподлинно не известно, а потому не берусь утверждать. Ну, а то, что он знает Фьяманджело и Антония, неудивительно. Ведь Харитон совсем недавно из Сурожа, он был в том самом караване, что и Тихон.

— Так он из одной поездки и сразу в другую? — удивилась Дарина. — И не боится без конца странствовать по татарской земле?

— Сам этого не понимаю, — пожал плечами Калиник. — Он вроде не похож на смельчака, но жизнь ведет не оседлую. Поневоле подумаешь, что у него с татарами какие-то сношения.

— По-моему, он человек опасный, — пробормотала Дарина, а про себя подумала: «Выходит, Харитон ехал из Сурожа в том самом караване, что и Гурий Ярунович».

Впрочем, с того дня как возник разговор об Антонии и Фьяманджело, Харитон ей больше не докучал, и Дарина успокоилась.

И вдруг теперь, когда она, полная неизъяснимого восторга, любовалась морским побережьем, Харитон внезапно возник у ее плеча и вкрадчивым голосом заметил:

— Сегодня глаза у тебя блестят совсем не как у монахини.

Дарина слегка отшатнулась от него и строго ответила:

— Я радуюсь при виде красоты, которую создал Творец.

— Но у тебя не только глаза, а и волосы не как у монахини, — продолжал Харитон. — Или ты не принимала постриг?

— Принимала, но уже давно, волосы успели отрасти, — поспешно ответила Дарина и тут же спохватилась: — А ты откуда знаешь? Подсматривал за мной?

— Случайно увидел, — махнул рукой Харитон и, не отставая, встревожил ее новым вопросом: — А ты, сестра Дария, присоединилась к нам в Меджибоже? Значит, живешь где-то в тех краях?

— Там наша община, — сказала она и попыталась обойти Харитона, но он преградил ей путь.

— А скажи-ка, сестра Дария, не знаешь ли ты под Меджибожем молодую боярыню, вдову по имени Дарина?

Харитон впился взглядом в ее лицо, а она, отвернувшись, сделанным равнодушием ответила:

— Слышала о ней, но не видела ни разу.

— И я слышал об этой красавице. Мне рассказывал Гурий Ярунович, когда мы проезжали мимо тех мест. Вот, говорит, живет здесь такая — собой хороша, да только не в себе и, говорят, приносит несчастье.

Дарина все еще пыталась сохранять спокойный вид, но чувствовала, как горячий румянец разливается по лицу и выдает ее. Конечно, теперь у лисоподобного Харитона не останется сомнений в том, что сестра Дария и боярыня Дарина — одно и то же лицо. И без Гурия Яруновича тут не обошлось! Дарине стало до слез обидно, что даже за кратковременную радость ощутить себя молодой и желанной на празднестве во Владимире теперь вдруг последовала расплата. Кто знает, как поведет себя хитрый и опасный Харитон? Вдруг он вьщаст ее тайну старшему в караване, Луке, или другим купцам? Дарина поежилась от этой мысли и, не найдя что сказать, быстро отошла от Харитона под защиту Мартына и Калиника.

Но, к ее облегчению, Харитон молчал, только изредка лукаво поглядывал на мнимую монахиню.

Чем ближе был Сурож, тем тревожнее становилось на душе у Дарины. Она отгоняла от себя всякие сомнения в том, что Антоний может оказаться вовсе не тем человеком, которого она ищет, но сомнения не отступали. И еще она все яснее стала понимать, что возвращение Антона ничего не изменит в ее судьбе. Да, убедившись, что он жив, она может не считать себя проклятой и обреченной на одиночество, но что дальше? Какая жизнь ее ждет? Надежда на любовь столь призрачна, что о ней глупо и мечтать. Надежда на крепкое мужское плечо, на руку, способную защитить? Но даже если и встретится достойный человек, готовый быть опорой ей и Святославу, то может ли она привести сыну отчима при живом отце? А сочетаться браком с Антоном невозможно, он монах. Значит, единственное, что остается, — это иметь в Антоне своего верного друга и по-прежнему скрывать от людей, кто истинный отец Святослава. И, стало быть, — опять одиночество, а через несколько лет — уход в монастырь.

Но, отгоняя эти грустные мысли, Дарина твердила себе, что главное — найти и вернуть в дом Антона, а там уж вместе с ним и Ксенией можно будет обо всем здраво и по совести рассудить.

Красота южной природы, достигшая в июне своего полного расцвета, так восхищала Дарину, что минутами в ее сердце поднимался необъяснимый восторг и ей казалось, что жизнь еще может быть прекрасной вопреки всем бедам и испытаниям.

Однажды вечером, уже недалеко от Сурожа, с Дариной случилось странное происшествие.

Когда караван остановился на ночлег поблизости от ручья и купцы со слугами принялись ставить дорожные шатры, Дарина решила сбегать к ручью умыться, пока еще караванщики не привели туда поить лошадей.

Сдвинув платок, она ополоснула лицо чистой прохладной водой и не заметила, как волосы золотисто-русым потоком упали ей на плечи. И только услышав чей-то одобрительный возглас и цоканье языком, она вздрогнула и оглянулась. В то же мгновение перед ней мелькнуло и скрылось за кустарником узкоглазое и скуластое мужское лицо. Дарина, быстро надвинув на голову платок, кинулась к купеческому лагерю и позвала Мартына. Он встревожился при виде перепуганной и запыхавшейся боярыни, а она только и могла сдавленным голосом произнести:

— Там… в кустах… татарин… или половец…

Мартын тотчас оповестил Калиника и Луку, они велели слугам обыскать окрестности, но поиски оказались напрасными, ничего подозрительного вокруг не было обнаружено. Купцы решили, что либо сестре Дарий почудилось, либо татарин был просто нищим бродягой, пришедшим к ручью напиться.

Остаток вечера миновал спокойно, и после ужина караванщики отправились спать — кто в шатрах, а кто прямо на повозках.

Дарина ночевала в шатре со своими доверенными спутниками — Мартыном и Калиником. Она уже вошла под полог, а монах с толмачом немного задержались: их отвлек разговором Харитон, который еще во время ужина подсаживался к ним и расспрашивал Калиника о ценах в Херсонесе и Кафе. Сперва Дарину насторожила разговорчивость Харитона, но, поскольку ее он не задевал, она скоро успокоилась.

Наконец все в лагере смолкло, все уснули, только двое сторожей прохаживались между повозками.

Дарина слышала в двух шагах от себя похрапывание Калиника и Мартына, и близость этих людей, уже доказавших свою надежность, придавала ей спокойствия. Поначалу сон к ней не шел, она вспоминала вспугнувшую ее встречу у ручья, но постепенно тревожные мысли улетучивались из головы, веки тяжелели, дыхание становилось все более ровным и глубоким. Дарина не заметила, как уснула.

Зато пробуждение ее было внезапным и страшным. Она проснулась, как от толчка, и почувствовала, что чьи-то руки схватили ее поперек тела, а еще чьи-то вяжут веревкой по рукам и ногам. В первое мгновение спросонок Дарина ничего не поняла, а потом, осознав, какая опасность ей грозит, успела вскрикнуть: «Мартын!..» Дальше вместо звуков она могла издавать лишь нечленораздельное мычание, потому что большая и грубая ладонь зажала ей рот. Дарина ничего не видела в темноте шатра, только слышала сопение вязавших ее незнакомцев да мирное похрапывание Мартына и Калиника. Она отчаянно забилась в руках похитителей, надеясь хоть этой возней разбудить своих спутников, но те не проснулись.

И тут у нее пронеслось в голове: «Харитон!.. Он подлил им сонного питья за ужином!» Теперь ей неоткуда было ждать спасения, оставалось только биться, ворочаться и мычать в надежде, что услышит хоть кто-нибудь из караванщиков.

Но похитители, прорезав шатер, вынесли пленницу со стороны, противоположной купеческому лагерю, и уже через несколько шагов оказались за деревьями, где у них были привязаны две лошади. Дарине затянули рот куском ткани, потом накинули на голову мешок и перебросили через круп коня. Дальше начались мучения, уже испытанные ею однажды, семь лет назад. Но тогда она еще могла надеяться на помощь матери, слуг и крестьян, священника и, наконец, князя. Теперь же надежды не было никакой. Одна, на чужой земле, по соседству с невольничьими рынками, а поблизости нет никого, кроме Мартына, кто захотел бы ее искать… Рушились все надежды не только на встречу с Антоном, но и на свое собственное возвращение домой. В готовой померкнуть памяти мелькнули фигуры Святослава и Ксении, стоящих у дороги. Страх не вернуться к сыну захлестнул Дарину темной волной, от которой сердце готово было разорваться.

Дарина вспомнила о магическом кольце у себя на груди и призвала на помощь те неведомые силы, которые должны были ее охранять. И, словно повинуясь ее мысленному приказу, всадники остановились, спешились, и один сказал другому:

— Теперь-то мы свой долг вернем, да еще с прибылью останемся.

— Да, хорош товар, — поцокал языком другой. Дарине показалось, что голос одного из похитителей знаком ей, и через несколько мгновений она в этом убедилась.

Похитители стащили ее с лошади и куда-то понесли. В призрачном свете луны она рассмотрела вход в пещеру, полускрытый с одной стороны зарослями пышного кустарника. Видимо, здесь был перевалочный приют для работорговцев.

В пещере горела масляная плошка, освещая довольно уютное убранство. На полу были разбросаны пучки сена, прикрытые ковром, со стен свисали складчатые ткани. Внезапно край одной из этих занавесей раздвинулся, и оттуда вышла немолодая женщина в восточной одежде.

Похитители посадили Дарину на пол, и тут она смогла разглядеть их лица. Один из них был татарин — кажется, тот самый, которого она видела у ручья. Другим же оказался Харитон, и это именно его голос узнала Дарина. Заметив, с какой ненавистью она на него взглянула, Харитон сорвал повязку со рта Дарины и, усмехаясь, объявил:

— Теперь можешь кричать сколько угодно, тебя здесь никто не услышит. Эта пещера далеко от людского жилья.

— Недаром про тебя говорили, будто ты торгуешь христианскими душами, — сдавленным голосом произнесла Дарина. — Но Бог тебя накажет, Харитон. Да и людской суд еще настигнет.

— Что поделаешь, каждый живет как может, — пожал плечами Харитон. — Но ты не бойся, тебе еще очень повезло, ты будешь продана не татарам, а христианскому разбойнику. К тому же ты сама хотела попасть в его логово, чтобы найти монаха, хе-хе… Но беда в том, что я задолжал этому самому Фьяманджело и если не отдам ему долг, то не видать мне житья ни в Суроже, ни на всем побережье.

— И ты, безбожник, решил расплатиться монахиней как товаром? — спросила Дарина, пытаясь ослабить веревки на руках.

— Не сразу, а когда убедился, что ты не монахиня. Да, да, и не возражай, боярыня Дарина. Зачем же я буду платить золотом, если мне подвернулся такой красивый товар, а? Говорят, Фьяманджело любит славянских девок. А ты одна из лучших, каких мне доводилось видеть. Думаю, он не будет на меня в обиде.

— А ты не боишься, что Фьяманджело тебя накажет? — спросила Дарина. — Когда я увижу Антония и все ему расскажу…

— Можешь рассказывать сколько угодно, все равно никто не поверит, что ты монахиня, которая ехала в такую даль, чтобы встретиться с монахом. Не знаю, зачем ты пустилась в такой опасный путь. Но раз уж пустилась, то сама виновата в своем несчастье. Ты ведь знала, что здесь много басурманов, которые охотятся за молодыми и красивыми рабынями.

«Ничего, — успокаивала себя Дарина, — мне бы только встретиться с Антоном, и все разрешится само собой, а разбойника-купца ждет расплата». Рассудив, что лучше пока изображать миролюбие, она обратилась к Харитону:

— Если вы повезете меня к Фьяманджело, то мне нет резона бежать. Да и не найду я дороги в незнакомых местах. А потому не держите меня связанной, от веревок будут синяки.

— И то правда, товар должен иметь свежий вид, — кивнул Харитон и тут же обратился к сотоварищу: — Ну-ка, Елтук, разрежь на ней веревки. А завтра утром пусть Зелга хорошенько ее выкупает, умастит благовониями и оденет понарядней. Фьяманджело не любит немытых женщин.

Тот, которого звали Елтуком, послушно наклонил голову и, вытащив нож, ловко разрезал веревку и одним движением освободил Дарину от пут. Она потерла затекшие руки и ноги и уселась поудобнее, показывая всем своим видом, что не собирается бежать.

— Смотри, Елтук, чтоб завтра она была у Фьяманджело еще до моего приезда, — предостерег Харитон. — Все объяснишь ему: вот, дескать, купец Харитон возвращает тебе свой долг. Да гляди, чтобы эта бойкая боярыня случайно не сбежала, стереги ее всю ночь, а завтра возьми в попутчики Бельдюза. Ты все понял? Хорошо. Ну, мне пора. Надо вернуться в купеческий лагерь, пока там не заметили моего отсутствия. Держи свою награду, Елтук!

Бросив помощнику несколько монет и с усмешкой оглянувшись на пленницу, Харитон покинул пещеру, слившись с темнотой ночи.

Дарина, хоть и уверяла похитителей, что не собирается бежать, но намерения такие у нее имелись, и тому было несколько причин. Во-первых, она думала о том, как испугается бедный Мартын, когда утром не обнаружит ее в шатре, и ей становилось жалко верного монаха. Во-вторых, она боялась, что Елтук может не довезти ее до Фьяманджело, продать по дороге какому-нибудь торговцу живым товаром, а Харитону сказать, будто напали разбойники. Наконец, она опасалась, что Антона может завтра не оказаться у Фьяманджело и тогда некому будет защитить ее от пиратов.

Втайне замышляя побег, Дарина ждала, когда ее сторожа уснут. Но Елтук и его помощница, усевшись на корточки возле входа, кажется, и не думали спать. Елтук что-то заунывно бормотал, перебирая четки, а Зелга плела из ниток круглый коврик.

В конце концов, Дарина, измученная усталостью и пережитыми волнениями, улеглась на пол, подмостив под голову какой-то узел с тряпками, и скоро забылась тяжелым сном.

Когда она проснулась, яркие лучи утреннего солнца уже заглядывали в пещеру. Елтук и еще один татарин или половец, которого звали Бельдюз, принесли чан с теплой водой и что-то сказали Зелге на своем языке. Молчаливая помощница жестом велела Дарине раздеться и залезть в чан.

Было ясно, что так выполняется указание Харитона помыть и умастить пленницу, дабы угодить привередливому Фьяманджело. Впрочем, Дарина, с детства любившая чистоту и опрятность, сама давно мечтала вымыться с головы до ног, — ведь в дороге она была лишена такого удовольствия.

После того как пленница была вымыта и натерта благовониями, Зелга одела ее в наряд, состоявший из синих шелковых шальвар и розового атласного халата, стянутого на талии парчовым поясом. Расчесав и высушив волосы Дарины, Зелга накрыла ей голову прозрачным покрывалом, расшитым серебряными нитками. Эта одежда, которую негоже было носить христианке, сперва показалась Дарине варварски яркой и нелепой, но потом молчаливая Зелга поднесла к ее лицу большое бронзовое зеркало, и, увидев свое отражение, Дарина невольно отметила, что восточный наряд не умаляет, а подчеркивает ее красоту.

Перед дорогой бдительные стражи накормили пленницу лепешкой с овечьим сыром и напоили сладковатым напитком, пахнущим незнакомыми фруктами.

Дарина вспомнила, какие мытарства пришлось ей пережить когда-то в плену у бродников, и удивилась, что нынешний плен оказался намного мягче. Она поняла, что все дело в близости покупателя, к встрече с которым ее готовят.

Семь лет назад она боялась, что ее продадут какому-нибудь хану или беку, а теперь даже стремилась поскорее попасть к будущему «хозяину», возле которого надеялась найти друга-спасителя.

До СурожаДарину везли в повозке, запряженной парой низкорослых татарских лошадей, привычных к горным дорогам. Бельдюз правил лошадьми, а Елтук сидел рядом с Дариной и крепко держал ее за руку выше запястья. Стражи не разговаривали с пленницей, а между собой иногда перебрасывались короткими фразами на не понятном ей языке.

Дорога была тряской и неудобной, но Дарина этого даже не замечала, любуясь дивной красотой природы. И минутами в ее сердце вновь поднималась волна беспричинной радости, словно впереди ждали не новые испытания и опасности, а какое-то неведомое чудо.

Путники дважды останавливались возле источников родниковой воды, чтобы напиться и съесть по куску лепешки. Но и во время остановок бдительные стражи не сводили глаз со своей пленницы и в любую минуту готовы были пресечь малейшую попытку к бегству.

И вот, ближе к вечеру, когда солнце уже скрылось за вершинами гор, рассыпав по небу золотисто-розовые лучи, бросавшие волшебный отблеск на морскую гладь, путники достигли Сурожа.

Взору Дарины предстал город на широкой горе, которая скалистыми отрогами возвышалась над морем. Стены с башнями окружали три крепости — верхнюю, среднюю и нижнюю. За зубчатыми краями стен виднелись купола греческих храмов. От угловой башни открывался вид на внутреннюю гавань, закрытую с двух сторон обрывами гор. Паруса кораблей в лучах вечерней зари казались разноцветными, словно крылья диковинных птиц.

Впервые в жизни Дарина видела приморский город — и он показался неискушенной страннице королевским замком из сказки. Она привстала на повозке, чтобы получше рассмотреть каждое дерево, каждый камень, встреченный на пути. Но Елтук, что-то недовольно проворчав, накинул ей на лицо покрывало, почти непрозрачное, и Дарине пришлось довольствоваться лишь смутными картинами городских улиц. Впрочем, она утешала себя тем, что скоро все разрешится к ее облегчению, и тогда они вдвоем с Антоном пройдут по удивительному городу.

Дарина слышала вокруг разноязыкую речь. Торговцы, ремесленники, купцы-мореходы, священники, слуги и рабы — люди всех сословий сновали по улицам шумного города, и каждый был занят своим делом. Кто-то предлагал товар, кто-то зазывал в корчму, кто-то пел ради куска хлеба или просил милостыню. Знатные всадники кричали, чтобы им освободили улицу, и хлыстом разгоняли нерасторопных прохожих. Недовольный господин бил своего раба, а тот оглашал улицу истошными воплями. У дверей какого-то дома громко ругались две женщины. Мерные удары колокола сзывали прихожан к вечерней службе.

Все эти голоса и звуки, окружавшие Дарину, были так непривычны ей после ее тихого селения и так полны жизни, что она забыла обо всех опасностях, невольно отдавшись новизне своих впечатлений.

Миновав шумные улицы, стражи привезли пленницу в более тихую часть города. Оглянувшись сквозь свое полупрозрачное покрывало, она увидела, что море отсюда недалеко.

Повозка остановилась, и Дарине было велено сойти на землю. Под присмотром Елтука она проследовала к довольно большому дому, который казался ей удивительным уже потому, что был каменным, а не деревянным, как большинство строений на Руси. За Дариной захлопнулась тяжелая дверь, и на мгновение молодая женщина почувствовала себя в ловушке. Но, вместе с тем, сердце ее радостно трепетало, готовясь к встрече с чудесно воскресшим другом.

Вечерний сумрак уже начал окутывать город мягкой пеленой, а в этом доме с узкими окнами было гораздо темнее, чем на улице. Дарина сразу поняла, что ее привели в питейное заведение. По левую сторону от двери стояло два длинных стола, за которыми пили, ели и о чем-то спорили мужчины разных возрастов, одетые самым причудливым образом. Две молодые служанки разносили им напитки и отвечали на их грубоватые шутки весьма вольным образом. Увидев закутанную в покрывало женщину, одетую по-восточному, посетители корчмы тут же повернулись к ней и стали, смеясь, что-то выкрикивать. Возможно, это были чужеземные моряки либо местные греки или армяне. У Дарины не было времени их рассмотреть, поскольку Елтук, быстро перемолвившись со слугой, открывшим дверь, тут же повел ее дальше, через коридор в другую комнату.

Помещение, в которое они вошли, было еще темнее предыдущего из-за плотных занавесей на окнах. Посреди комнаты стоял небольшой круглый стол, вокруг которого сидели трое мужчин, игравших в кости. Сбоку на полке горел светильник, и его колеблющееся пламя освещало руки игроков и нижнюю часть их лиц. Они были увлечены игрой и не подняли глаз на вошедших, пока Елтук не обратился к ним по-итальянски. Дарина уже достаточно знала этот язык, чтобы понять смысл коротких сообщений своего стража:

— Купец Харитон отдает долг Фьяманджело. Вот ему красивая славянская рабыня.

Услышав это, игроки разом посмотрели в одну сторону. Тот, что сидел спиной кдвери, повернулся и с хрипловатым смехом воскликнул:

— Значит, хитрый лис Харитон решил отдать мне долг рабыней?! А она, небось, краденая?

Дарина догадалась, что это и есть Фьяманджело. Его лицо оказалось в тени, она заметила лишь, как блеснули глаза при повороте головы, да еще разглядела усы, узкую бородку и темный платок, надвинутый на лоб. Ей показа лось, что пират еще довольно молод, хотя низкий голос и мрачноватый смех его звучали, как у человека умудренного и побитого жизнью.

— Она не краденая, господин! — угодливо заверил Елтук и поспешил стянуть с Дарины покрывало.

Но она успела удержать покрывало за край и, прикрыв половину лица, воскликнула:

— Я не рабыня! Харитон выкрал меня из купеческого каравана!

— О, да она и говорить умеет! — усмехнулся Фьяманджело, явно присматриваясь к ней. — И за каким дьяволом такую благородную даму понесло в купеческий караван?

Игрок, сидевший по левую руку от Фьяманджело, с грубоватым смехом ввернул:

— Да не за дьяволом, а за любовником!

— А что, знатные дамы очень падки на любовников, — добавил третий игрок.

Дарина, решив не обращать внимания на насмешки, постаралась ответить как можно строже и серьезней:

— Я отправилась в путь не за дьяволом и не за любовником, а за человеком ангельской души. Господин Фьяманджело, я ищу твоего друга, монаха Антония.

— Ей нужен монах! — захохотал один из игроков. — Слышишь, Фьяманджело, она пустилась в опасный путь ради шепелявого Антонио! Интересно, какая жизнь была раньше у этого сонного грека, если его до сих пор помнят молодые красотки?

— Тебе нужен монах? — с интересом спросил Фьяманджело. — Зачем?

— Позови его сюда, тогда узнаешь, — с вызовом ответила Дарина.

— А она смелая, — хмыкнул пират и обратился к одному из своих товарищей: — Ну-ка, Никколо, приведи монаха.

Никколо не заставил себя долго ждать и кинулся за дверь с громогласными восклицаниями:

— Эй, Антонио, Антонио! Беги сюда, тощий каплун!

Дарина приготовилась к долгожданной встрече и, устремившись взглядом к двери, выпустила из рук покрывало, которое тут же соскользнуло на пол. Через несколько мгновений в дверном проеме появилась худощавая фигура в одеянии православного монаха. Пройдя из полумрака на свет, монах остановился и с недоумением посмотрел на молодую женщину, которая даже подалась вперед, разглядывая его.

А сердце Дарины в этот миг упало, в груди разлился холод утраченных надежд: стоявший перед ней человек был не Антон. На чужом, незнакомом лице тусклыми огоньками светились маленькие глаза — хоть и черные, но ничуть не похожие на большие выразительные очи Антона.

— Это не он… — прошептала она побелевшими губами.

Отчаяние Дарины было столь велико, что она не могла охватить его разумом. Звуки и голоса стали стремительно удаляться, свет меркнуть, и через мгновение весь мир для нее погрузился во тьму и она лишилась чувств.