Разбойники были отчаянными лодочниками: два дня они одолевали порожистую реку, выходя на берег лишь в самых опасных местах, где тащили лодки волоком вдоль берега. Связанным пленникам приходилось терпеть опасности пути вместе с похитителями. Несчастным лишь раз освободили руки и рты, чтобы напоить водой и накормить кусками зачерствевшего хлеба.

Наконец вечером второго дня лодки вышли на безопасный равнинный разлив реки. Разбойники причалили к берегу и, открепив своих пленников от бортов, но связав их прочной веревкой, позволили им выпрыгнуть в воду, напиться прямо из реки и освежить свои затекшие, измученные тела. Повязки с лиц им сняли, — тем более что у многих пленников все равно уже не было сил кричать и звать на помощь. Да и вряд ли их кто-то услышал бы в этой местности, отдаленной от людского жилья.

— Мы уже на границе с татарскими владениями, — услышала Дарина чей-то угрюмый голос и невольно вздрогнула, представив весь тот неведомый ужас, который ее ждет впереди, и безутешное горе матери, которая теперь до могилы останется несчастной и будет во всем винить себя.

Дарина опять готова была проклясть свою неосторожность и легкомыслие, но у нее уже не осталось на это сил: за время дороги она истратила весь запас молчаливых укоров и проклятий.

Пленникам снова дали поесть черствого хлеба и, оставив их, связанных одной веревкой, на берегу, позволили им лечь и уснуть здесь, а не в лодке, где они могли дремать только скорчившись.

Тяжкий сон, в который провалилась Дарина, изобиловал пугающими сновидениями, но она ни одного из них не запомнила. Открыв глаза, девушка так и не поняла, от чего проснулась: от лучей ли утреннего солнца или от грубого окрика одного из надсмотрщиков. Оборванные и заросшие разбойники, видно, были измучены не менее своих пленников, которых они ночью по очереди сторожили.

Теперь, при ярком свете дня, Дарина могла хорошо рассмотреть как похитителей, так и своих товарищей по несчастью.

Воровская шайка состояла из восьми человек; главарем был худой и хромоногий верзила, которого дружки заметно побаивались и называли с почтением в голосе «Борил-Змей». Он не был старше других годами и не казался самым сильным, но, вероятно, превосходил всех опытом, хитростью и командирской уверенностью в себе. Два его ближайших помощника носили клички, данные им по внешним приметам: Толстый и Одноглазый. Еще двое — те самые заросшие бородой здоровяки-«близнецы», как мысленно прозвала их Дарина, были, судя по всему, главными силачами в шайке. Двое всадников, участвоваших в похищении Дарины, выполняли в пути роль береговых сторожей и сигнальщиков. Восьмой участник шайки — молодой крепкий парень с туповатым выражением лица — был не то очень молчаливым, не то попросту немым. Дарина про себя так и назвала его — «Молчун».

Пленников было двенадцать — шесть девушек и шестеро парней. Их поровну разместили в двух лодках. В той лодке, где ехала Дарина, две девушки беспрерывно лили слезы; лицо одной из них показалось боярышне знакомым, и она вспомнила, что не раз видела эту юную крестьянку из ближнего села. Среди юношей, одетых по-крестьянски, выделялись двое в монашеском платье. Их поместили в разные лодки. Тот, что оказался вместе с Дариной, был ей незнаком, зато другой вызвал в ее памяти недавнее посещение церкви и невольное знакомство с новыми соседями по имению. Юноша оглянулся на Дарину, и у нее не осталось сомнений, что она уже видела это бледное лицо с грустными и кроткими глазами.

Дарину мало утешило открытие, что младший сын боярыни Ксении тоже похищен для продажи в рабство, и все-таки в ее душе затеплилась надежда, что теперь погоня за разбойниками окажется более скорой и многолюдной, чем если бы среди пленников были одни крестьяне. Что касается ее собственного исчезновения, то девушка отнюдь не была уверена, что мать уже знает об увозе дочери. Ведь, во-первых, Назар мог не видеть похищения, а во-вторых, если даже и видел, то мог не решиться рассказать боярыне правду, чтобы не навлечь на себя обвинений. Дарину невольно угнетала мысль о возможной трусости человека, который еще совсем недавно мелькал в ее девичьих грезах.

Теперь, когда миновала опасность погони по горячим следам, Борил-Змей распорядился посадить за весла пленников. Разбойничья ватага с радостью откликнулась на команду своего атамана. Теперь похитители отдыхали, а полуголодные, измученные страхом пленники под угрозой плетей налегали на весла.

Грести заставляли только юношей; девушек берегли для выгодной продажи любителям юной и свежей красоты. Разбойники, не стесняясь в выражениях, обсуждали достоинства своих пленниц и хохотали, видя испуг и слезы девушек. Только Дарина не плакала, а с ненавистью смотрела исподлобья на мучителей. Толстый, заметив ее взгляд, хмыкнул: «Ишь, какая гордая, надо бы тебя распробовать», — и попытался схватить Дарину за грудь, но Одноглазый тотчас ударил его по руке и предостерег:

— Забыл, что приказывает Борил-Змей? Девок не трогать! Хан любит только целых и невредимых!

Толстый тут же умолк и бросил опасливый взгляд на переднюю лодку, в которой ехал атаман.

И вдруг молчавшую до сих пор Дарину словно прорвало: она принялась торопливо объяснять своим стражникам:

— Вы просчитаетесь, если продадите меня татарам. Я знатная боярышня, и моя мать заплатит вам больше. Если же увезете меня, князь Галицкий вам жестоко отомстит. И сельские общины поднимутся против вас, достанут вашу ватагу из-под земли. Лучше добром верните меня и моих крестьян домой.

— Если ты знатная, так за тебя и заплатят знатно! — хохотнул Толстый.

А Одноглазый угрюмо добавил:

— Боярыня ты или нет, а лучше помолчи, не то опять рот завяжем.

Дарина прикусила губу и, беспомощно оглянувшись по сторонам, встретилась глазами с юношей в монашеском платье. Тяжело загребая веслом, он на выдохе тихо сказал: — Меня зовут Зиновий, я послушник.

— А я боярышня Дарина, — прошептала девушка.

— Как же ты попала в плен? — спросил он, бросив косой взгляд на надсмотрщиков. — Наверное, гуляла без мамок-нянек?

— Да. А ты как сюда попал?

— Шел на богомолье. Меня и Антона схватили, а Мартын убежал.

— Хорошо, что убежал, — пробормотала Дарина. — Значит, он расскажет боярыне Ксении, что ее сын…

Она замолчала, наткнувшись на колючий взгляд Одноглазого. Его единственное око, казалось, видело все насквозь. Толстый и Молчун тоже не дремали, наблюдая за пленниками.

Впрочем, через несколько часов пути разбойники устали и утратили бдительность. Пользуясь этим, Дарина начала потихоньку заговаривать с другими пленниками. Плачущих девушек она утешала, говорила им, что помнит, из какого они села, и сделает все, чтобы спасти их от рабства. Постепенно девушки успокоились и стали шепотом рассказывать боярышне о себе. И Дарина, утешая этих бедолаг, чувствовала, что сама становится сильнее.

Когда время перевалило за полдень и июльское солнце немилосердно напекло головы как пленников, так и надсмотрщиков, атаман приказал причалить к берегу. Там хитрый взгляд Борила-Змея сразу же приметил, как тянутся молодые крестьянки к боярышне, а она утешает их, словно заговаривает боль. Атаман тут же велел Одноглазому, указывая наДарину:

— Эту отделить от ее подружек и пересадить в другую лодку.

Девушки горестно запричитали, но их, разумеется, никто не стал слушать, и Дарину тотчас поменяли местами с одной из пленниц, ехавших в первой лодке. Теперь, когда после короткого привала путники отправились дальше, Дарина оказалась рядом с Антоном. Пока лодка отчаливала от берега, толкаемая крепкими руками бородатых «близнецов», Дарина успела шепнуть своему соседу:

— Я знаю, что ты — Антон, сын боярыни Ксении.

— А я видел тебя возле церкви, — откликнулся он. — Ты дочь боярыни Ольги?

— Да, меня зовут Дарина. Зиновий рассказал мне, как вы с ним попали в плен.

Но тут атаман, удобно усевшись в лодке, заметил торопливую беседу юноши и девушки и сразу же ее прервал:

— Эй вы там, замолчите! А ты, девка, уж если такая бойкая, бери в руки весло и помогай грести.

Борил-Змей, решив, что лодки продвигаются недостаточно быстро, теперь велел дать вторую пару весел и девушкам, чтобы гребли по очереди.

Но, как ни старался атаман пресечь всякие разговоры между пленниками, Дарина и Антон все же ухитрялись иногда перемолвиться словечком. Искоса поглядывая на молодого послушника, Дарина чувствовала к нему невольную жалость: этот худой, бледный юноша с кротким выражением больших черных глаз иногда казался ей бестелесным ангелом, которого мрачные дьявольские силы принудили к грубой земной работе. Налегая на весла, Антон тяжело дышал, и крупные капли пота скатывались у него по лбу. Дарине порой даже хотелось ему помочь, подставить свое плечо, словно двадцатилетний юноша приходился младшим братом ей, хрупкой шестнадцатилетней девушке. Жалея Антона, она и сама не заметила, как стала уставать, как от напряжения заныли руки и спина. Потом начали саднить ладони, и скоро эту острую боль от водяных мозолей уже нельзя было терпеть. Дарина выпустила весла, принялась дуть на распухшие ладони, и слезы выступили у нее на глазах. Антон заметил это и указал Борилу-Змею:

— Смотри, девушка натерла руки до кровавых мозолей!

Атаман недовольно прикрикнул на юношу и, сделав пару шагов к гребцам, словно мимоходом отвесил ему подзатыльник. Однако, взглянув на руки Дарины и убедившись, что юноша прав, тут же велел одному из бородачей:

— Эту девку за весла не сажайте, у нее руки слишком нежные, испортятся совсем. — Он взял Дарину за подбородок и, рассмотрев как следует ее лицо, заметил: — Наверное, из знатных. За такую красотку хан может дорого заплатить. Она ему не только как служанка сгодится, но, пожалуй, он ее и в жены возьмет. Накиньте ей на голову покрывало, чтоб не обгорела на солнце.

Дарина вся сжалась при мысли о той участи, которую ей готовили ее нынешние непрошеные хозяева. Предстоящая встреча с неким «ханом», чей образ рисовался ей непременно страшным и отвратительным, сулила только горе и новые унижения. Боярышня слышала о том, как обращаются с пленницами восточные владыки, и судьба бесправной рабыни, постельной игрушки, обязанной выполнять любую прихоть хозяина, пугала ее больше смерти.

В памяти девушка невольно раскручивала моток времени назад, к тем минутам, когда еще была свободной, когда чувствовала себя гордой и желанной в объятиях Назара. Если бы она тогда не убежала от него!.. Ведь все могло быть иначе, останься она с Назаром. Сейчас Дарина жалела даже о том, что не отдалась молодому охотнику. Уж лучше бы ее сделал женщиной он, а не какой-то хан-нехристь, который, скорее всего, стар, уродлив, груб и пропитан тошнотворным запахом бараньего жира и лошадиного пота. Поневоле рисуя в воображении мерзкий образ того, кто походя растопчет ее девственность, Дарина стонала и кусала себе руки.

Антон, услышав ее рыдающие вздохи, бросил на девушку взгляд, полный сострадания, и прошептал:

— Не плачь, они больше не будут тебя мучить, им это невыгодно.

Но Дарину мало утешили слова Антона. Она подумала, что, пожалуй, было бы лучше, если бы разбойники изнуряли ее трудом и не берегли от солнца, — ведь тогда, может быть, будущий хозяин не станет использовать ее для любовных утех. Сейчас Дарине хотелось быть убогой замарашкой, некрасивой и нежеланной.

Вечером, высадив пленников на берег и вновь связав их крепкой веревкой, разбойники разожгли костер и стали жарить уток, подстреленных всадниками, которые удачно поохотились на приречных лугах. Запах жареной дичи щекотал ноздри полуголодных пленников, заставлял их тянуться к аппетитных кускам. Но утятина и вино были для хозяев, а будущим рабам полагался только черствый хлеб и речная вода. Впрочем, насытившись, разбойники все же бросили остатки дичи пленникам, а вот вина не дали им ни капли.

РукиДарины нестерпимо болели, и Антон, сидевший с ней рядом, незаметно вытащил из мешочка на поясе маленькую деревянную коробочку и протянул ей, шепотом объяснив:

— Здесь бальзам, намажь себе руки.

Дарина растерла целебную мазь между ладонями и вернула Антону со словами:

— У тебя самого руки не лучше моих, намажь и себе. Они улыбнулись друг другу слабыми, измученными улыбками, и снова Дарина ощутила к Антону прилив теплых чувств, похожих на сестринские.

В эту ночь сон девушки не был так крепок, как в предыдущую, и она часто просыпалась — то от зудящих комаров, то от случайного плеска воды, то от уханья ночной птицы или стона кого-то из пленников. А ближе к утру, когда ночной мрак стал чуть рассеиваться перед зарей, Дарину, да и не только ее, разбудили крики стража, который присматривал за спящими пленниками. Оказалось, что Зиновий, отыскав где-то в траве железный обломок, ухитрился перетереть веревку. Освободившись сам, он подполз к другому пленнику, пытаясь и его освободить, но тут стражник заметил Зиновия и поднял крик. Разбойники тотчас вскочили на ноги, но Зиновий успел метнуться к кустам и, окутанный ночным мраком, скрылся в прибрежной дубраве. Атаман послал вдогонку за беглецом двух всадников и Молчуна, но поиски ничего не дали: Зиновий будто сквозь землю провалился.

— Слава Богу, он ушел, — прошептала Дарина, наклонясь к Антону. — Может быть, доберется до селения и расскажет людям об этой шайке.

— И наши родные узнают, где надо искать, — кивнул Антон. — Только бы они успели до того, как нас продадут в рабство…

Теперь, после побега Зиновия, атаман опасался погони и решил двигаться в путь, не дожидаясь рассвета. Но его подручные, особенно Толстый и бородатые «близнецы», еще не отошли после вечерних возлияний и, переругиваясь пьяными голосами, просили главаря дать им отдых до утра.

— Для нас было бы лучше, если б они двигались медленней, — заметил Антон, настороженно оглядываясь по сторонам. — Надежда только на погоню. Надо бы как-то тянуть время и торговаться с разбойниками.

— По-моему, из них самый падкий на деньги — толстяк, — сообщила о своих наблюдениях Дарина.

Антон согласился с ней и, воспользовавшись минутой, когда Толстый прилег в стороне от товарищей, подполз к нему и шепотом стал его уговаривать:

— Помоги нам с боярышней бежать, и наши родные тебя по-царски отблагодарят. Ты не будешь больше на побегушках у этого Змея. Моя мать возьмет тебя к нам в имение конюхом или ключником.

Маленькие глазки толстяка сперва пьяно и алчно заблестели, а потом в них мелькнул огонек злой насмешки, и он недоверчиво хмыкнул:

— Да что твоя мать может? Она, небось, старая и вдова, и денег у нее мало. А от Змея мне убегать нельзя, он меня из-под земли достанет.

— Но, если вы нас не отпустите, вам всем не поздоровится, — пригрозил Антон. — Мой старший брат — человек крутой, он догонит вашу шайку и спуску никому не даст. А если ты мне поможешь, так тебя боярин Карп вознаградит.

— Боярин Карп? — Толстый не удержался и захохотал, чем привлек внимание Одноглазого. — Нашел кем пугать! Да ведь это он нам заплатил, чтобы мы тебя поймали и продали в рабство! А помог ему…

Но тут увесистая затрещина заставила разболтавшегося толстяка прикусить язык. Одноглазый присел рядом с ним и сквозь зубы прошипел:

— Скажи спасибо, что Борил-Змей не слышал, как ты тут разблеялся, пьяный баран. Он бы тебе язык вырвал.

Такая угороза вмиг отрезвила толстяка, и он, испуганно озираясь по сторонам, отодвинулся подальше от пленников.

Но сказанного им оказалось достаточно, чтобы Антон и Ларина все поняли. Переглянувшись, они прочли в глазах другудруга не просто испуг, но и почти полную гибель надежды. После долгого и гнетущего молчания Дарина пробормотала:

— Недаром вид боярина Карпа Ходыны показался мне таким зловещим.

— Да, — с тяжелым вздохом отозвался Антон. — Теперь я все понимаю. Брат боялся, что я отдам свои земли монастырю, и поспешил от меня избавиться. Хотя какой он мне после этого брат…

На рассвете атаман, еще раз отругав своих людей за то, что упустили Зиновия, не стал больше слушать их жалобы на усталость и велел всем немедленно трогаться в путь. Теперь пленникам нечего было и надеяться повторить побег Зиновия: Борил-Змей объявил, что ночью удвоит дежурство и будет сам проверять, чтобы ни у кого не оказалось под рукой ни железки, ни острого камня. Свой скудный завтрак в виде все того же черствого хлеба пленники получили, уже сидя в лодках.

Антон, неумело обмотав тряпками натертые до крови руки, взялся за весла и прошептал Дарине:

— Кажется, нам неоткуда ждать спасения. Надо думать самим…

Грозный взгляд атамана заставил юношу мгновенно замолчать и даже чуть отодвинуться от девушки. Но Дарине показалось, что молодой послушник замыслил больше, чем успел сказать.

Нетерпеливая боярышня с трудом дождалась минуты, когда взгляды стражей отвлеклись от пленников, и, наклонив голову к Антону, быстро спросила:

— А что ты надумал?

— Будет гроза, — ответил он, почти не разжимая губ, и выразительно повел глазами на слегка потемневшее небо и низко парящих птиц.

— Ну и что? — не поняла Дарина.

— Будут искать укрытие, — прошептал Антон, не глядя на нее.

И тут Дарина догадалась, на что надеялся ее товарищ по несчастью. Если начнется ливень, разбойники со своим живым товаром не смогут заночевать на траве вокруг костра, им придется либо искать укрытие, либо сооружать его самим. Наверняка во время этой суеты надзор за пленниками будет ослаблен. Может быть, их не свяжут, а заставят помогать своим «хозяевам».

Едва Дарина об этом подумала, как Борил-Змей, сидевший на носу лодки, резко повернулся и приказал:

— Грести к берегу! Собирается гроза, надо построить шалаш.

Не успели лодки причалить, зашуршав по мокрому песку, как атаман выпрыгнул на берег и принялся торопливо распоряжаться. Четверых крестьянских парней, которые, видимо, казались ему слишком крепкими и способными на побег, он велел оставить прикованными к бортам под присмотром Одноглазого, а девушек и Антона решил высадить на берег, чтобы помогли собрать ветки и сучья.

Бородачи тем временем вытаскивали из лодок свернутые воловьи шкуры, которые, очевидно, должны были служить крышей для шалаша. Порыв ветра зашумел кронами деревьев, предвещая приближение грозы.

Пока разбойники суетились, Антон успел шепнуть Дарине:

— Держись поближе к толстяку, а когда зайдем в лес, падай и кричи, что сломала ногу.

Она удивленно взглянула на него, не понимая, в чем заключается его замысел, но спрашивать ничего не стала, лишь молча кивнула, полагаясь теперь только на смекалку юноши.

Вначале атаман хотел было связать пленников общей веревкой, но внезапное сверкание длинной молнии и оглушительный раскат грома заставили его вздрогнуть и поторопиться. Слегка осипшим голосом он велел Молчуну, толстяку и бородачам:

— Эй вы, поспешите! Да присматривайте за девками и монахом! Чуть что — кнутом их и гоните обратно.

Оглянувшись на Борила-Змея, Дарина заметила, как он, взглянув на небо, торопливо перекрестился. Она невольно усмехнулась при мысли о том, что свирепый разбойник, судя по всему, боится грозы. Сама же Дарина грозы не боялась; напротив, перед грозой ее обычно охватывало какое-то необъяснимое, тревожно-дерзкое веселье. Вот и сейчас ей показалось, что небесный гром бросает ей нить надежды, которую нельзя упустить. Девушка взглянула на Антона и прочла в его глазах ту же мысль: «Теперь — или никогда».

Углубляясь в прибрежную дубраву, Дарина зорко поглядывала по сторонам и сразу же заметила, что атаман отстал и принялся забивать в землю колья для натягивания шкур. Видимо, он был уверен, что его подручные и без него не упустят девушек и «монаха» — созданий по своей природе несильных, да к тому же ослабевших в дороге из-за скудного питания.

Пленники, подгоняемые криками суровых стражей, начали собирать в кучу ветки и сучки. Дарина, незаметно подобравшись ближе к толстяку, схватила обеими руками большую ветку и, делая вид, что напрягает все силы, крикнула:

— Ну, помоги же мне, Толстый, я одна не справлюсь!

Краем глаза она заметила, что бородачи с помощью девушек уже сооружают шалаш, а Молчун с Антоном подтягивают к ним ствол поваленного дерева. Толстяк подошел кДарине, и она, сделав вид, что соскользнула с коряги и оступилась, тут же упала на землю и пронзительно закричала:

— Ой, больно, больно!.. Я сломала ногу!..

Толстый слегка опешил и чертыхнулся, а Антон бросился к девушке со словами:

— Сейчас помогу, я ведь лекарь!

Дарина поймала на себе подозрительный взгляд Молчуна и вдруг подумала: «Хоть бы пошел дождь!» И словно небесные силы услышали ее немую мольбу: через мгновение на землю упали первые тяжелые капли, а потом дождь грянул отвесным, почти непроницаемым потоком.

Девушки визжали, разбойники ругались, но их голоса тонули в шуме грозы.

Из-за сплошной стены ливня те, кто укрылся в шалаше, почти не видели толстяка и Антона с Дариной. Один из бородачей, напрягая голос, крикнул:

— Толстый, тащи их сюда!

В этот миг Антон прошептал Дарине: «Бежим!» и потянул ее за руку в лес. Толстый оглянулся на беглецов и уже открыл рот, чтобы закричать, но Антон, приложив палец к губам, протянул ему две золотые монеты, которые перед тем успел вытащить из потайного кармана на поясе. Толстый сгреб монеты, но жестом показал, что этого мало и снова угрожающе открыл рот. Дарина выдернула из ушей сережки и вложила их в пухлую ручищу разбойника. В следующее мгновение юноша и девушка скрылись за ближайшим деревом, а дальше, не разбирая дороги, побежали через мокрые заросли. Сквозь шум дождя они расслышали в отдалении голос толстяка:

— Помогите, я ее сам не дотащу!

Беглецы поняли, что жадный разбойник схитрил: бросился к шалашу, словно бы за подмогой, чтобы потом сделать вид, будто пленники его обманули и ушли из-под носа.

У Антона и Дарины были в запасе считанные минуты, но их союзником оказалась гроза; густой дождь делал их невидимыми даже на расстоянии нескольких шагов. Беглецы вымокли до нитки, но бежали, не останавливаясь, не обращая внимания на ветки, хлеставшие по лицу, на лужи и вязкую грязь под ногами, на оглушительные раскаты грома. Шум грозы их не пугал; они боялись только одного — услышать за спиной звуки погони. Дарина, задыхаясь и чувствуя, как сердце выскакивает из груди, срывающимся голосом спросила:

— Куда мы бежим?

— К низовьям реки, — также срывающимся голосом ответил Антон. — Они подумают, что мы побежали назад, а мы…

Ему не хватило дыхания договорить, но Дарина и так поняла его замысел: Антон решил обмануть разбойников, убегая не домой, а в ту сторону, куда направлялись караваны торговцев людьми. «Наверное, он хочет где-нибудь выждать, пересидеть, а потом повернуть обратно», — подумала она, бросив взгляд на своего рассудительного спутника. Даже сквозь пелену дождя она разглядела, каким бледным и осунувшимся было лицо юноши, как вздымалась его грудь, разрываемая хриплым дыханием. «Да, мы с ним слабые, а злодеи — дюжие здоровяки… Как жаль, что с нами нет защитника-богатыря», — пронеслось в голове у Дарины, когда она, падая с ног и цепляясь за стволы деревьев, из последних сил пробиралась вперед.

Дождь утихал, редела его непроницаемая пелена. Это облегчало беглецам дорогу, но, вместе с тем, делало их более уязвимыми для преследования. Теперь каждый миг они опасались услышать за спиной тяжелый топот и грубые окрики разбойников. Страх отбирал у юноши и девушки последние силы, перехватывал дыхание. И наконец, когда измученные беглецы уже готовы были упасть замертво, под их ногами оказалось неожиданное и спасительное препятствие в виде небольшой горки с отверстием, похожим на нору. Была ли это природная пещера, или землянка, прорытая человеком, или логово зверя, — Антону и Дарине уже было все равно. Чуть живые, они забрались вовнутрь, на настил из сухой травы, и, прикрыв отверстие ветками, затаились в своем тесном и, может быть, опасном убежище. Но усталость их была столь велика, что через несколько минут они, невзирая на прошлые и будущие страхи, провалились в глубокий и тяжелый сон.