После двух ночлегов в маленьких разоренных местечках, где путешественники могли только вздыхать об удобствах, которые имели в усадьбе Ельского, отряд наконец приблизился к Вильно.

Мороз, ослабевший в три предыдущих дня, вновь усилился, и холмы вокруг городских предместий совсем обледенели, что делало небезопасным передвижение по окрестным дорогам. Но гораздо страшнее было другое: сани то и дело натыкались на замерзшие трупы людей и лошадей. Все места, где французы ночевали, были обозначены грудами непогребенных тел. А самое леденящее зрелище началось примерно за версту от города. Отряд выехал на дорогу, по обеим сторонам которой возвышались две толстые стены из замерзших трупов. Это было похоже на какую-то отвратительную адскую улицу, ужасавшую своим видом даже самых ожесточенных в боях воинов. Софья невольно прикрыла глаза рукой и втянула голову в плечи; солдаты то и дело крестились, а кто-то из офицеров сказал:

– Вот вам и хваленый военный гений! Бросил несчастных околевать, а сам бежал в Париж набирать новую армию взамен уничтоженной. Говорят, еще и шутить изволил при переправе через Березину: дескать, «от великого до смешного – только один шаг, и пусть судит потомство».

– Да, уж потомство рассудит, – вздохнул Луговской. – Человеческой памяти свойственно забывать плохое, а помнить лишь о великих делах, пусть даже самых кровавых. Вот только никто уже не вернет домой и не похоронит этих несчастных, которыми устланы все дороги…

Сани тряхнуло на ухабе, Софья невольно открыла глаза, но тут же снова зажмурила их, не в силах вынести кошмарного зрелища смерти.

– Крепитесь, – раздался над ней голос Призванова, следовавшего за санями верхом. – Скоро вашим испытаниям конец. В городе все будет по-другому. Неприятель уже оттеснен за границу, в Вильно сейчас полно русских офицеров, да и окрестное население оживилось. Надеюсь, что Жеромские тоже вернулись в свой городской дом.

Софья ничего не ответила, беззвучно шепча молитву. Она не очень-то надеялась, что в городе обстановка окажется намного жизнерадостнее, чем в окрестностях, но вскоре убедилась, что Призванов был прав.

Едва путники въехали в Вильно, как их поразило царившее в городе оживление, особенно на красивой центральной площади и главных улицах, где было много больших каменных домов. Тут и там мелькали мундиры русских офицеров и польских гвардейцев, меха и модные шляпки местных красавиц, слышались крики торговцев всех мастей, песни уличных музыкантов, звучал смех и разноязыкий говор, отворялись двери трактиров и игорных домов, вина лились рекой.

Невольно заражаясь кипевшей в городе жизнью, особенно яркой после гнетущих дорожных картин, Софья с радостным удивлением огляделась вокруг и спросила, ни к кому не обращаясь:

– Как такое возможно, чтобы жизнь и смерть были совсем рядом?

– Ничего странного, – пояснил Призванов, – ведь неприятельской армии больше нет, и наши офицеры не очень торопятся покидать Вильно, им хочется после всех мучений войны немного отдохнуть и повеселиться, а иные также лечатся здесь от ран и болезней. Ну а где много офицеров, готовых сыпать деньгами, там тут же найдутся люди, готовые их за эти деньги развлекать, лечить, поить, любезничать с ними.

Софья с замиранием сердца подумала, что среди всех этих многочисленных офицеров может быть Юрий Горецкий. Она хотела и боялась встречи с ним. Возможно, за время войны, находясь близко от смерти, молодой человек понял всю несправедливость своих предрассудков и теперь сможет простить бывшую невесту. Но, увы, ведь и сама Софья уже стала в чем-то другой. Это раньше она была невинной жертвой интриги, теперь же чувствовала себя грешницей и боялась, что Юрий обо всем догадается по ее глазам…

Позаботившись определить членов своего отряда на квартиры, Призванов вместе с Софьей направился к дому Жеромских.

Предстоящая встреча с Ольгой Гавриловной и членами шляхетской семьи была для Софьи настоящим испытанием, и девушка, приблизившись к воротам дома, украдкой перекрестилась.

– Не робейте, Софи, – сказал Призванов, заметив ее жест и напряженное выражение лица. – Насколько я знаю Ольгу Гавриловну, она дама добросердечная и не чванливая.

– О, я лишь молю Бога, чтобы она была жива и здорова…

– Бог милостив, – кивнул Призванов не без иронии и постучал в дверь.

Двухэтажный дом братьев Жеромских был построен в виде буквы «П»; одно его крыло занимала семья Льва, а другое – ныне покойного Владислава; посередине располагались две гостиные, столовая и обширная прихожая, в которую впустил неожиданных гостей старый слуга, тут же узнавший Призванова:

– О, пан Даниил, какая радость! А мы уж не надеялись ни сами в город вернуться, ни наших офицеров тут увидеть! То-то пани Юлия обрадуется своему племяннику, и панна Калерия, и все другие тоже!

Слуга продолжал говорить, с любопытством поглядывая на Софью, пока Даниил не прервал его:

– Ну, старый Чеслав, ты болтлив, как всегда, умолкни хоть на минуту и проводи нас к господам.

Чеслав засуетился, пропуская гостей вперед и на ходу продолжая пояснять:

– Мы ж все эти месяцы жили в своей сельской усадьбе, а в город боялись показаться, тут было так неспокойно… А когда сюда вернулись, то увидели, что наш дом, как и другие, порядком разорен. Французы, когда убегали от русской армии и остановились передохнуть в Вильно, разграбили тут все лавки, магазины и госпитали, а в домах, не найдя дров, чтобы истопить печку, сожгли всю мебель. Хорошо, что у нас в имении есть плотники, а вокруг много лесов, так уж соорудили наскоро несколько скамеек и столов.

Во время его суетливого монолога по лестнице второго этажа в гостиную поспешно спустилась высокая стройная женщина лет сорока пяти и, увидев Призванова, на мгновение замерла, а потом кинулась к нему с распростертыми объятиями:

– Даниил, дорогой мой!.. Какое счастье, что ты здесь, жив и здоров!

– И я рад вас видеть, тетушка Юлия, – улыбнулся он, обнимая родственницу. – Хорошо, что вы в городе, а то ведь я боялся с вами разминуться.

– Нам писали, что ты тяжело ранен в Бородинской битве, – сказала Юлия, озабоченно оглядывая племянника. – А как сейчас твое состояние?

– Слава Богу, я уже вполне здоров, могу хоть завтра ехать за границу догонять свой полк.

– Не вздумай даже, пока не отдохнешь у нас, не развеешься после всех этих военных бедствий!

– Нет, тетушка, я если и останусь в Вильно, то очень ненадолго.

В это время дама заметила стоявшую чуть в тени Софью и перевела удивленный взгляд на племянника, но спросить ничего не успела, поскольку в следующий миг раздался звонкий девичий голос:

– Даниэль! Какая радость!..

В комнату стремительно ворвалась барышня лет девятнадцати и кинулась на шею Призванову.

– Кузина Калерия, а ты все та же, словно и не было войны, – рассмеялся он, чуть отстранившись от девушки.

– Нет, ты очень ошибаешься, Даниэль, я за это время пережила столько приключений, что впору описать их в романе a la madame Radcliffe.

Посмотрев Даниилу через плечо, Калерия заметила Софью, и во взгляде ее отобразилось удивление, граничащее с недовольством. Софья, в свою очередь, отметила, что кузина Призванова недурна собой: стройная, изящно одетая блондинка с худощавым лицом, на котором выразительно блестели большие, слегка выпуклые голубые глаза.

Видимо, дорожный наряд Софьи навел Калерию на определенные мысли, и она тут же осведомилась у кузена:

– Ты привез с собой маркитантку?

Призванов, подойдя к Софье, коснулся ее руки повыше локтя и представил девушку родственницам:

– Это Софья, дочь Ивана Григорьевича Ниловского, кузена Ольги Гавриловны. Она воспитывалась у ее сестры Домны Гавриловны, но та недавно умерла и попросила племянницу непременно увидеться с Ольгой. Вот Софи и воспользовалась случаем, чтобы сюда приехать.

Юлия, которая, видимо, была осведомлена о роковой ссоре Ольги Гавриловны с сестрой, понимающе кивнула:

– Надеюсь, Ольга будет рада познакомиться с родственницей. Она, бедняжка, сейчас так больна и одинока… а дети ее далеко и почти не навещают мать.

Дама подошла ближе к Софье и с некоторым высокомерием оглядела девушку с ног до головы.

– Моя тетушка Юлия Николаевна Жеромская, урожденная княжна Шувалова, – отрекомендовал ее Даниил и, кивнув в сторону двоюродной сестры, добавил: – Моя кузина Калерия.

Девушки обменялись легкими реверансами, и Калерия тут же с подчеркнутым удивлением заметила:

– Как странно, что мы до сих пор не знали о второй дочери Ивана Ниловского. Ведь первую, кажется, зовут Людмила?

По взгляду панны Жеромской Софья поняла, что той известно о незаконном происхождении младшей дочери Ивана Григорьевича. Но если раньше Софья, возможно, смутилась бы, то теперь, после всего пережитого, в ней появилась уверенность и дерзость; вскинув голову, девушка со спокойным достоинством ответила:

– У нас с Людмилой разные матери, но общий отец, и он всегда открыто признавал меня своей дочерью, а Домна Гавриловна – своей двоюродной племянницей. Надеюсь, что и Ольга Гавриловна признает.

В этот момент боковая дверь гостиной распахнулась и вошел, тяжело опираясь на палку, высокий сухопарый человек с породистым бледным лицом, обрамленным седыми волосами.

– Кто здесь, Юлия? У нас гости? – прямо с порога спросил он чересчур громким голосом, каким обычно говорят глуховатые люди.

– Да, Лев, гости! – так же громко ответила ему жена. – Видишь, приехал мой племянник Даниил!

Лев Жеромский сделал несколько шагов к приезжим и с любезной, хотя немного неестественной, улыбкой кивнул:

– Приветствую вас, мы всегда рады гостям. Простите, что не имею сил вам даже поклониться, замучила проклятая подагра. Увы, я могу похвастать лишь тем, что пока более жив, чем мой бедный брат Владислав, и чуть менее болен, чем моя свояченица Ольга. Ну, дай-ка рассмотреть тебя, Даниэль. Наслышан о твоих подвигах, хвалю! Я ведь сам когда-то был гусаром. А кто эта милая панна в такой странной одежде? Уж не твоя ли невеста? У графа Призванова невеста, вероятно, не ниже княжны?

– Это вовсе не невеста Даниила, а племянница нашей Ольги, – поспешила пояснить Юлия Николаевна.

– Племянница Ольги? И как вас зовут, барышня? Чья вы дочь? – Лев чуть подался вперед и приложил ладонь к уху.

– Меня зовут София! – громко отрекомендовалась девушка. – Я дочь Ивана Григорьевича Ниловского.

– Вот оно что? – удивился Жеромский. – А я думал, что его дочь постарше.

– Пойдемте же, обрадуем Ольгу! – заторопилась Юлия Николаевна, которой, очевидно, хотелось избежать дальнейших расспросов мужа.

А Калерия, взяв отца под руку, что-то сказала ему на ухо, и Софья успела заметить, как Жеромский нахмурил брови и каким-то негодующим взглядом проводил гостью. Девушка ощутила холодок на сердце и уже почти пожалела о том, что так спешила сюда через все тяготы военной дороги. Но у нее еще оставалась надежда, что Ольга Гавриловна, возможно, не заразилась шляхетским высокомерием мужниной родни.

Юлия Николаевна и Призванов повели Софью во второе крыло дома, где обитала вдова Владислава Жеромского и куда изредка приезжали ее дети. Здесь было холодно во всех комнатах, кроме одной, в которой горел камин. Возле камина в кресле сидела пожилая дама, рассеянно уронив на колени вязание, чуть поодаль суетились две служанки, чинившие белье.

– Ольга, спешу тебя обрадовать! – войдя в комнату, сообщила Юлия Николаевна. – У нас дорогие гости!

Дама у камина повернула голову и улыбнулась. Ее лицо, поблекшее от возраста и недугов, все еще хранило следы былой красоты, осанка была величавой, движения – грациозными. Глядя на нее, Софья не удивилась, что эта женщина в молодости не раз разбивала мужские сердца.

– Даниил? Как славно, что ты приехал! – воскликнула Ольга Гавриловна.

Призванов, склонившись, поцеловал ей руку, а она поцеловала его в лоб.

– Если кто-то здесь меня похоронил, то слухи были преждевременны или сильно преувеличены, – пошутил Призванов. – Я еще повоюю до самого конца этой войны.

Ольга Гавриловна перевела взгляд на Софью.

– Не только ко мне приехал племянник, но и к тебе племянница, хоть и двоюродная, – пояснила Юлия Николаевна.

Ольга Гавриловна не поняла, о ком идет речь:

– Какая племянница? Неужели Людмила соизволила приехать сюда из Петербурга?

– Нет, эту барышню зовут София. – Юлия Николаевна указала на молодую гостью.

Софья вдруг почувствовала, что от волнения не может произнести ни слова. Тогда она молча подошла к тетушке, поклонилась и протянула ей письмо Домны Гавриловны, которое тщательно хранила все эти долгие месяцы.

– Что это, от кого?… – заволновалась Ольга Гавриловна. – Боже мой, да это же почерк Доминики!

– Да, это письмо написала вам Домна Гавриловна… незадолго до своей смерти, – смогла наконец вымолвить сдавленным голосом Софья.

– Моя сестра умерла?… – прошептала Ольга Гавриловна, и в ее больших темно-серых глазах заблестели слезы. – Я думала, что умру раньше… мы так и не увиделись с ней… не помирились…

– Тетушка очень хотела вас увидеть и обнять, – вздохнула Софья. – Наверное, она написала об этом.

Ольга Гавриловна распечатала письмо и стала жадно вчитываться в его строки, забыв, казалось, об окружающих. Наконец, прочитав, она посмотрела на Софью и сквозь слезы улыбнулась:

– Дитя мое, и ты преодолела столько мытарств, столько верст, чтобы привезти это, пусть и горькое, но утешение своей старой тетке, которую никогда не видела? Подойди, я тебя обниму!

Больная дама даже встала с кресла, хоть ей это явно было тяжело, и Софья кинулась к ней в объятия, сразу почувствовав облегчение оттого, что тетушка Ольга оказалась женщиной простой и сердечной.

– Можешь ничего не объяснять, – сказала Ольга Гавриловна, вглядываясь в лицо своей юной родственницы. – Доминика мне все написала о тебе, о твоей грустной истории.

«Неужели и о Призванове сообщила?» – мелькнула в голове Софьи смятенная мысль, но следующие слова Ольги Гавриловны девушку немного успокоили:

– Она написала, что очень боится оставлять тебя одну на этом свете, ведь ты сирота, без поддержки, почти без средств. Но теперь я позабочусь о тебе, бедное дитя, ты останешься жить здесь, со мной.

– Но что скажут на это твои дети? – внезапно подала голос Юлия Николаевна. – Мне кажется, Адам и Каролина не любят, когда ты берешь кого-то под свою опеку, считают, что это вредит твоему здоровью.

– Адам и Каролина слишком редко навещают меня, – вздохнула Ольга Гавриловна. – Они больше думают о Боге, чем о своей матери, а моя жизнь не может состоять из одних молитв, мне надо о ком-то заботиться, чтобы рядом была родная душа…

– Это правильно, сударыня, – поддержал ее Призванов. – А сейчас мы с тетушкой вас оставим, чтобы вам ближе познакомиться со своей племянницей.

Даниил, увлекая за собой несколько растерянную Юлию Николаевну, вышел из комнаты.

Ольга Гавриловна тут же усадила девушку на скамейку рядом со своим креслом, стала торопливо и сбивчиво расспрашивать о Домне Гавриловне, Иване Григорьевиче и о Софьиной жизни, начиная с самого детства. Бледные щеки женщины порозовели, в глазах появился блеск, в движениях – живость. Затем вдруг, словно опомнившись, Ольга Гавриловна всплеснула руками и воскликнула:

– Что же это я заговариваю тебя, когда ты устала с дороги, хочешь помыться, отдохнуть, поесть!.. Сейчас велю все для тебя приготовить, а потом уж мы наговоримся от души. У тебя, наверное, нет с собой платьев, Сонечка? Не беда, будешь одеваться пока в мои; они, правда, не очень модны, но вполне элегантны, а поскольку я в последние годы похудела, то платья не будут широки и для твоей девичьей фигурки.

Девушка была растрогана таким радушным приемом, а от обращения «Сонечка», слышанного ею только в детстве, у нее на глаза даже навернулись слезы.

После теплой ванны Софье было предложено переодеться в серо-голубое платье из тонкой шерсти, которое, правда, было ей чуть велико в талии, но тетушка перехватила его синим кушаком, и получилось весьма эффектно.

Скоро принаряженная и причесанная Софья сидела за столом и с аппетитом поглощала булочки, запивая их горячим сладким кофе. Ольга Гавриловна сидела напротив племянницы и почти не притрагивалась к еде и питью, зато с умилением поглядывала на девушку. Насытившись, Софья глубоко вздохнула и сказала с искренним чувством:

– Хорошо, что вы такая добрая! А я очень боялась, что вы примете меня высокомерно. Пан Лев, узнав, кто я такая, посмотрел на меня столь суровым взглядом, что впору было растеряться. Да и Калерия, видно, не очень рада такой гостье, как я.

– О, не обращай внимания. Жеромским вообще свойственна эта надменность обедневших шляхтичей, а Льву особенно. Но, тем не менее, сегодня мы будем ужинать все вместе за столом в гостиной, и Льву придется с тобой считаться. Я вообще намерена познакомить тебя со здешним обществом, но здоровье не позволяет мне выходить из дому, так что поручу вывести тебя в свет Юлии и ее дочери. Кстати, сейчас в Вильно много блестящих офицеров, и жизнь кипит, несмотря на близость войны. Впрочем, Доминика написала, что у тебя был жених, но вы поссорились и расстались. Может, ты все еще любишь его? Тогда, конечно, общество других мужчин тебя не интересует.

– Да, я все еще люблю его, но… – Софья потупилась, – но боюсь, что он никогда уже ко мне не вернется.

– Наверное, узнал, что ты бесприданница, и отказался от тебя? Да, женихи порой бывают так корыстны… Но если он таков, то не стоит о нем и жалеть.

Софья промолчала, не желая объяснять, в чем истинная причина ее ссоры с Юрием, а Ольга Гавриловна продолжала расспрашивать:

– Наверное, тебе трудно жилось после смерти отца? Жаль, что он не успел тебя обеспечить. Впрочем, такая красивая девушка, как ты, может рассчитывать на хорошую партию даже без приданого.

– Ах, тетушка, ведь не всегда и красота приносит счастье, – невольно вырвалось у Софьи.

– О, мне ли этого не знать, – вздохнула Ольга Гавриловна. – Я тоже в молодости была недурна собой, но это принесло больше горя, чем радости, рассорило меня с сестрой и другими близкими. Могла ли я после этого быть по-настоящему счастливой? Жизнь наказала меня, а за что? За непрошеную ко мне любовь жениха Доминики? Может, я когда-то, по молодости лет, легкомысленно пококетничала с ним, но разве это большой грех? Не знаю… Во всяком случае я тягостно расплатилась и за свою красоту, и за свое легкомыслие. Да, мы с Владиславом любили друг друга, но счастливая жизнь в браке продлилась для меня недолго. В молодости муж изводил меня ревностью, в зрелые годы – скупостью и нравоучениями. И все же его смерть явилась для меня большим горем, потому что без Владислава я стала совсем одинока. Мне не удалось сделаться по-настоящему близкой даже своим детям…

Лицо Ольги Гавриловны при этих словах было таким печальным, что Софья не решилась более подробно расспрашивать ее об Адаме и Каролине.

Однако скоро из недомолвок и вскользь брошенных фраз девушка поняла природу той отдаленности, которая установилась между матерью и ее детьми. Адам рос честолюбивым юношей, мечтавшим о военной или светской карьере, однако родичи и ксендзы внушили ему, что, как поляк и католик, он не должен служить в императорской гвардии, и Адам избрал религиозное поприще, на котором вскоре стал успешно продвигаться, предпочитая при этом умалчивать о православной вере своей матери. Что касается Каролины, то она в 16 лет влюбилась в бедного учителя и хотела выйти за него замуж, но родня Жеромских решительно воспротивилась этому браку и сделала все, чтобы отослать молодого человека подальше от Каролины. Впоследствии несостоявшаяся невеста узнала, что ее возлюбленный пошел на военную службу и погиб. Каролина тяжело пережила это известие и, будучи особой экзальтированной и религиозной, вскоре ушла в монастырь. Ольга Гавриловна корила себя за то, что не поняла честолюбивых стремлений Адама и не внушила ему душевной мягкости, а в случае с Каролиной не смогла противопоставить себя семейству Жеромских и защитить право дочери на выбор ее сердца.

Тетушка, страдая от одиночества и холодности детей, пару раз пыталась завести себе бедных воспитанниц, но мужнина родня, видя в них претенденток на долю наследства, ухитрилась ловко спровадить девиц подальше от дома Жеромских.

Однако теперь не чужие по крови мещаночки, а родственница, образованная барышня, оказалась рядом с Ольгой Гавриловной, и никто уже не мог отослать от знатной дамы эту вполне законную молодую компаньонку.

Как и обещала тетушка, в день приезда Софьи и Призванова в доме был ужин с гостями, и даже чванливый Лев, сидя во главе стола, вел себя с натянутой любезностью. Были также приглашены Луговской и Киселев; Чижова не смогли найти, так как он уже где-то кутил в компании молодых офицеров.

Луговской, еще страдавший от язв на ногах, большей частью молчал, а если и говорил, то о делах военных, о болезнях, грозящих городу после таяния снега, а также о наполеоновской казне и награбленных сокровищах, которые, по слухам, отступающие французы вынуждены были бросить у обледенелых холмов Вильно.

Зато опьяневший от хорошего вина и веселых шумных улиц Киселев оживленно делился своими городскими впечатлениями. Оказалось, что здесь, в двух шагах от военного ужаса, ежедневно идут театральные представления, открылись трактиры и игорные дома, даются как частные балы, так и публичные, на которых каждый может быть за определенную цену, объявленную в афишке. А знатная и обеспеченная молодежь составила общество, названное лейб-шампанским, все члены которого сыпали деньгами направо и налево, пили шампанское, как воду, и, разумеется, волочились за виленскими красавицами.

От этих рассказов чета Жеромских хмурилась, зато Калерии, судя по всему, было весело; сидя рядом с Даниилом, она то и дело, склонившись к нему, что-то возбужденно шептала и заливисто смеялась, не забывая порой бросать быстрые взгляды на Софью.

Наслушавшись разговоров о городских увеселениях, Ольга Гавриловна вздохнула:

– Что ж, пусть молодые офицеры немного развлекутся. Они ведь столько натерпелись всякой нужды, рисковали жизнью под пулями, так пусть хоть какое-то время у них останется на передышку. И если ты, Даниил, примкнешь к этим лейб-шампанцам, я, например, тебя совсем не буду осуждать.

Юлия Николаевна нахмурилась:

– Кутят и сорят деньгами те, кто оказался здесь вдали от семьи и родственников, в обществе разнузданных приятелей. А у Даниила, слава Богу, в Вильно имеются близкие люди, и он живет не на какой-нибудь прокуренной офицерской квартире, а в приличном доме, где о нем есть кому позаботиться.

– Разумеется! – подхватила Калерия. – Я и сама никуда не пущу его без присмотра! Мы слишком долго ждали моего дорогого кузена, чтобы отдать его каким-то лейб-шампанцам!

Софья вдруг ощутила подоплеку слов Калерии: так могла заявлять не столько кузина молодого человека, сколько его невеста. Призванов медлил с ответом, и Софья, не удержавшись, искоса на него посмотрела, но, встретившись с ним глазами, тут же отвела взгляд. Голос Даниила прозвучал спокойно и чуть насмешливо:

– Можете не волноваться за мою нравственность, тетушка и кузина. Кутить и сорить деньгами мне некогда, я и так уже порядком отстал от своего полка. Так что отдохну в Вильно денька два-три – и в путь, за границу. Война ведь еще не окончена, государь требует, чтобы наши полководцы гнали наполеоновские войска до самого Парижа.

Юлия Николаевна и Калерия стали наперебой убеждать Даниила оставаться в Вильно подольше, поскольку он уже достаточно совершил подвигов на войне, пора бы и отдохнуть. Призванов, рассеянно слушая их, только усмехался и качал головой. Потом Ольга Гавриловна вдруг вмешалась в разговор:

– Кутить вы ему не разрешаете, отправляться на войну – тоже. Хотите, чтобы бравый гусар сидел тут возле ваших юбок? Вряд ли такое возможно.

– Легко тебе говорить, Ольга, ведь Даниил – не твой племянник, – упрекнула Юлия Николаевна. – А нам так хочется задержать его подольше!

– Когда Даниэль уедет, я буду ужасно скучать без него! – надула губки Калерия.

– Я думаю, милая, что сейчас в Вильно для тебя найдется компания и без кузена, – заметила Ольга Гавриловна. – А я хотела бы еще и попросить, чтобы ты вместе с матерью оказала мне одну услугу.

– Какую услугу? – заинтересовалась Калерия.

– Я собираюсь познакомить Софью с виленским обществом, а из-за своего плохого здоровья не могу ездить по гостям. Вот и хочу попросить вас о таком одолжении.

Калерия сделала недовольную гримасу, и Софья тут же заметила, обращаясь к Ольге Гавриловне:

– Мне бы не хотелось кого-либо затруднять, тетушка. Поэтому, если Юлии Николаевне и Калерии не по душе ваша просьба, я совсем не обижусь. Я ведь приехала сюда к вам, а не к здешнему обществу.

Ольга Гавриловна пожала плечами, Даниил бросил быстрый взгляд на Софью, а Юлия Николаевна поспешила вмешаться:

– Ну что вы, Софи, нам совсем не в тягость выполнить просьбу Ольги! Мы с дочерью охотно введем вас в местный круг уважаемых семей.

– Но лишь после того, как Даниэль уедет, – добавила Калерия. – Пока кузен у нас, мне бы не хотелось ходить по гостям, пусть они приходят в наш дом.

Заметив, как переглянулись мать и дочь, Софья поняла, что они немало обеспокоены ее присутствием в доме, которое, по воле Ольги Гавриловны, может оказаться длительным и серьезным.

Вскоре после ухода гостей девушка, еще плохо знавшая дом Жеромских, случайно вышла не в тот коридор и услышала под лестницей приглушенные голоса Юлии Николаевны и Калерии. Поскольку в разговоре прозвучало ее имя, Софья, прижавшись к стене, тут же навострила уши.

– Почему мы должны опекать эту проходимку? – возмущалась Калерия. – Мало того, что она компрометирует нас своим происхождением, так еще, похоже, имеет виды на Даниэля!

– Именно потому мы и должны взять ее под свою опеку, – рассудительно заметила Юлия Николаевна. – За соперницей легче уследить, если быть рядом с ней, притворившись подругой. Впрочем, она тебе и не соперница. Никогда старик Призванов не согласится на такую невестку – с сомнительным происхождением и без приданого. Да и сам Даниил вряд ли принимает ее всерьез.

– Однако я заметила, что он слишком часто на нее посматривает!

– Да, я тоже замечала эти взгляды, но они ничего не значат. Позабавиться с хорошенькой девицей он, конечно, не прочь, но для женитьбы выберет кого-то другого.

– Но я хочу, чтоб он выбрал только меня!

– Для этого надо немного постараться, дочка. И кстати, подружившись с Софи, ты непременно должна внушить ей мысль, что Даниил – твой жених и ваш будущий брак – дело решенное.

Дальше кто-то из слуг отвлек внимание хозяек и разговор прервался.

После всего услышанного Софье стало и смешно, и немного грустно. В какой-то степени ей льстило, что знатная панна Жеромская видит в ней возможную соперницу, но, вместе с тем, ее больно уязвили слова Юлии Николаевны о том, что нельзя даже допустить мысли о каких-то серьезных взглядах графа Призванова на такую особу, как Софья. Впрочем, сама Софья про себя соглашалась с Юлией Николаевной и была уверена, что лишь столь благородный человек, как Юрий Горецкий, может увидеть в незаконнорожденной бесприданнице не кратковременную забаву, а спутницу жизни.

Видимо, совет матери возымел действие на Калерию, потому что уже на следующий день она сама заговорила с Софьей, стала сочувственно расспрашивать о жизни в тетушкином имении, о московском пожаре, о дороге на Вильно. А еще через день, взяв гостью под руку, Калерия повела ее по модным магазинам. Разговоры во время этих прогулок панна Жеромская вела самые легкомысленные и, словно между прочим, спросила Софью, есть ли у той жених.

– Есть… вернее, был. Перед войной мы поссорились и расстались. Но после войны я надеюсь с ним помириться.

Софья нарочно ответила так, чтобы виленская барышня перестала видеть в ней соперницу и относилась доверительно.

– А вы очень любите своего жениха? – поинтересовалась Калерия.

– Не знаю, очень ли, но он единственный, кого я вижу своим мужем.

– И у меня есть единственный человек, за которого я бы хотела выйти замуж. Это мой кузен Даниил. – Калерия искоса бросила взгляд на Софью и продолжала: – Правда, некоторые ортодоксы считают, что двоюродное родство есть препятствие к браку, но я не обращаю внимания на эти предрассудки. Для меня главное – чувства, ведь я люблю Даниила. Он такой красивый, умный, храбрый. Не правда ли?

Софья пожала плечами:

– Ну, это дело вкуса.

– Разумеется, если вы любите своего жениха, то вам достоинства других мужчин безразличны. А для меня Даниэль превыше всех. Кто может с ним сравниться? Впрочем, признаюсь вам откровенно… есть один человек, кроме Даниила, которому я могла бы отдать свое сердце.

– Да? И кто же он? – невольно заинтересовалась Софья, заметив, что Калерия искренна в эту минуту.

Глаза панны вдруг сделались мечтательно-томными, словно глядели куда-то в безбрежную даль, и, приостановившись, она тихо сказала:

– Я не знаю ни имени его, ни звания, помню только красивое лицо и благородный взгляд… Это случилось два месяца тому, когда поблизости от нашего поместья оказались бандиты или, может, то были пьяные казаки, не знаю. Я не успела добежать до усадьбы, и они меня схватили, хотели увезти с собой и надругаться. Но, к моему счастью, на бандитов налетел военный отряд, во главе которого был молодой красавец офицер. Он отбил меня у злодеев, а я от испуга потеряла сознание. Когда очнулась, то уже лежала на кровати, вокруг суетились домашние. Оказалось, что мой спаситель отнес меня к крыльцу и ускакал, не назвав своего имени. Но его лицо врезалось мне в память… Впрочем, будь на месте того офицера Даниэль, он повел бы себя не менее храбро.

Софья промолчала, отметив про себя, что, по странному капризу случая, Призванов не раз выступал в роли ее спасителя, в то время как спасителем панны Жеромской оказался кто-то другой.

После этого разговора Софья решила, что Калерия не так уж лицемерна, если минуты искренности иногда побеждают в ней притворство.

Вечером в доме появились Луговской с Киселевым и стали рассказывать об офицерах, с которыми познакомились в Вильно. Разумеется, Софье очень хотелось расспросить их, не встречали ли они Юрия Горецкого и не слыхали ли о нем, но присутствие Призванова заставляло девушку сдерживать свое любопытство. В конце концов она решила, что будет наводить справки о Юрии после того, как Даниил уедет.

А его отъезд не заставил себя долго ждать. Уже через день Призванов снарядился в путь. С ним должны были отбыть еще двое гусар из его полка, которые тоже временно проживали в Вильно.

Прощаясь с домашними, он церемонно поцеловал руки Ольге Гавриловне и Софье, а Юлию Николаевну и Калерию обнял. После его отбытия дамы разошлись по своим комнатам: Калерия с матерью – горевать с платочками у глаз, Ольга Гавриловна – вздыхать в кресле у камина, а Софья… Нет, Софье решительно не сиделось в комнате. Какое-то странное, мятежное предчувствие гнало ее из дому. Через заднюю дверь она выскользнула в сад, прошла среди белых заснеженных деревьев к воротам…

Неожиданно ворота распахнулись, и девушка вскрикнула, увидев прямо перед собой Призванова. Он сделал к ней несколько шагов. Она невольно отступила назад и пробормотала:

– Почему вы вернулись?…

– А почему вы подошли к воротам? Словно хотели посмотреть мне вслед.

– У меня не было таких намерений. Я просто вышла в сад погулять… а о вас даже и не думала.

– Жаль. А вот я думал о вас… о тебе, Софья. Должен признаться, что за время войны, после всего пережитого, я много чего передумал. У меня уже нет тех сословных предрассудков, что раньше. Сейчас я, наверное, мог бы… да, я мог бы жениться на любимой женщине даже вопреки воле отца и всего моего окружения.

Они посмотрели друг на друга в упор. Мелкие морозные снежинки, кружась в причудливом хороводе, оседали им на плечи и ресницы. Что-то сказочное, нереальное было в этом прощании. Софья еще не могла понять, какой смысл вкладывал в свои слова Призванов, и не удержалась от вопроса:

– А разве у вас есть любимая женщина? Разве вы кого-то любите?

Вместо ответа Даниил шагнул к ней, порывисто обнял и поцеловал долгим и крепким поцелуем. Она слегка задохнулась и, отстранившись, посмотрела ему в глаза. Обычно насмешливые, его глаза сейчас были серьезны, даже печальны. Казалось, он ждал от девушки какого-то ответа, но она ничего не могла сказать.

– Ну, что ж… даст Бог, еще увидимся, – пробормотал он глухим голосом и, резко повернувшись, ушел прочь.

Опомнившись через полминуты, Софья выбежала за ворота, но Призванова уже и след простыл.

Его странное, неопределенное, иносказательное признание так поразило ее, что она долго стояла посреди белоснежного двора, прижав руку к груди и чувствуя даже сквозь одежду, как гулко бьется сердце.