Карл-который-печатает-вслепую
Карл сидел за столом в полицейском участке, дожидаясь своей очереди. Участок мало отличался от его училища: ряды столов, заставленных компьютерами, кипы бумаг и молчащие телефоны. Никаких бандитов в наручниках, никаких выстрелов, никаких разборок между полицейскими. Обычная государственная контора.
Карл, признаться, был даже немного разочарован.
Он барабанил пальцами по столешнице. Да, он гордился своей находчивостью. Если бы не его «Беги, Милли, беги!» и тот отвлекающий маневр, девочка бы не сбежала. Только где она теперь? Что будет делать дальше? Она совсем еще малышка, а он отпустил ее одну на растерзание пригороду.
Карл посмотрел в окно. Мимо шла женщина с коляской.
– Я найду тебя, – прошептал Карл.
Женщина искоса на него взглянула.
– Не вас, – вспыхнув, быстро прибавил Карл и тут же потряс головой, потому что женщина, конечно же, не могла его услышать.
Она скрылась из виду. Карл посмотрел на манекен, которого назвал Мэнни. Тот стоял рядом, прислонившись к столу.
– Мы найдем Милли, правда, Мэнни?
Карл радовался, что не остался в меньшинстве: Мэнни был с ним, на его стороне.
Карл расправил на манекене рубашку и ту штанину, под которой должна была находиться нога. Потом взглянул на свои руки. Оба его безымянных пальца и левый указательный палец были едва длиннее костяшек. Когда он печатал, эти пальцы все время безуспешно замахивались в воздухе, пытаясь до чего-то дотянуться. Но в конце концов он научился печатать и ими, опуская запястье.
Карл потер обрубки большим пальцем. Полицейский, который его сюда привел, стоял, облокотившись о стол секретарши, и тихо с ней разговаривал. Его звали Гэри: полный, коренастый мужчина – один в один бульдог на задних лапах. Секретарша была молода и хороша собой: длинные светлые волосы, розовые ногти и холодные голубые глаза с черной подводкой. Казалось, она обвела их черным маркером, как учитель – грубую ошибку в тетради.
Гэри будто невзначай играл перед ней бицепсами, но Карл знал, что делает он это нарочно. Вид у полицейского был такой, словно он ждал, что в него вот-вот кто-то с разбегу врежется. Секретарша тем временем успела погулять взглядом по его предплечью, по бицепсам, по шее и наконец посмотрела в глаза. От Гэри это не укрылось, и он торжествующе улыбнулся, будто выиграл гонку, спор или добился чего-то в жизни.
Карл отвернулся. Вытащил из кармана бархатный мешочек и высыпал его содержимое на стол. Мешочек этот он обнаружил у Еви в тумбочке, у кровати, когда все-таки нашел в себе силы разобрать ее вещи. К нему был привязан ярлык с подписью «Карл». Внутри оказалось одиннадцать букв от печатных машинок: У, Е, Н, Е, Й, С, Б, Я, О, Ж, Н.
Он понял только одно: Еви хотела ему что-то сказать. И целыми днями пытался сообразить, что именно: менял буквы местами и составлял слова.
Небо жуй ясен. Бойся нужнее. Нужен бой сея. Не ной уж себя. Не бойся жену.
Не бойся жену. В конце концов он всегда приходил к этому. Но почему он вообще должен ее бояться? Он всегда любил Еви. И продолжал бы любить, узнай даже, что она крутила интрижку с каким-нибудь футболистом-красавчиком, или оставила за собой огромный игорный долг, платить за который придется ему, Карлу, или окажись так, что сама она никогда и ни капли его не любила…
– Ну, – сказал Гэри, садясь за свой стол. – И что мне теперь с вами делать?
Карл выпрямился и рассовал клавиши по карманам.
– Ну, – отозвался он, – ничего.
Гэри взял со стола какие-то бумаги и разложил по стопкам.
– Как вас там? Карл?
– Да, сэр, – ответил Карл, постукивая пальцами по ногам через карманы брюк.
– Как думаете, почему вы здесь оказались, Карл?
– Меня задержали, сэр.
– А почему вас задержали, Карл?
– Не знаю, Гэри.
– Очень в этом сомневаюсь, Карл. Мне кажется, вы прекрасно знаете, почему. – Гэри откинулся на стуле. – Мне кажется, не знал бы только полный дурак. А вы мне не кажетесь полным дураком.
Карл чуть помолчал.
– Ну, я бы на вашем месте не был в этом так уверен, Гэри. Я частенько бываю дураком.
– Послушайте, Карл. Послушайте, – Гэри подался вперед и облокотился на стол. – Против вас выдвинули серьезные обвинения.
– Обвинения?
Гэри потянулся через стол и посмотрел Карлу на ноги.
– Что это вы там делаете?
Руки Карл по-прежнему держал в карманах, печатая все, что собирался сказать. Его пальцы двигались вверх-вниз под тканью брюк. Черт. Он понял, на что это похоже.
Карл вынул руки из карманов и пристроил их на коленях. Потом передумал, но, не зная, что еще с ними делать, опустил и выпрямил, как ребенок, который изображает ракету.
Гэри кивнул на Мэнни.
– А этот для чего? Тоже для этого?
– Этого?
– Да, этого. – Гэри чиркнул что-то на бумаге. – Мы возьмем у куклы мазок. – И небрежно прибавил: – И у вас тоже.
– Это манекен, – поправил Карл и тут замер. – Что, простите?
Секретарша подошла к ним с двумя стаканами воды. У Гэри загорелись глаза.
– Как раз вовремя, милая, – он забрал у нее один стакан и сделал глоток. – Принесешь нам набор для мазков?
Девушка поставила второй стакан перед Карлом.
– Ага, хорошо, конечно. – Она ослепительно улыбнулась полицейскому. Потом развернулась и, тряхнув волосами, пошла прочь. Гэри добрых секунд пять смотрел ей вслед.
Тут у него за спиной, на стене, Карл кое-что увидел. Со стены, увешанной объявлениями, на него смотрело множество лиц: одни вышли удачно, другие – не очень. Некоторые объявления гласили: «Разыскивается», некоторые – «Пропал человек». И на одном из таких плакатов Карл увидел собственное лицо. «Пропал человек». Не «Разыскивается». Пропал.
Теперь он все понял.
Гэри поднял какой-то листок у Карла перед глазами. Карл попытался сосредоточиться. Сердце барабанило в горле. Он вытер ладони о штаны.
– Что вам известно об Уорвиквейлском доме престарелых? – спросил Гэри.
Карл узнал логотип на листе и сжал зубы.
– Ах да.
– Что – да?
– Это дом престарелых.
– Вы там когда-нибудь бывали, Карл?
– Нет.
– Нет?
– То есть да.
– То есть да?
– В смысле, да. И нет.
Гэри положил бумагу на столе между ними, а потом, вновь поставив локти на стол, сцепил пальцы.
– Что вы несете, Карл?
Карл пронзительно засмеялся. Совсем не своим смехом.
– Я, м-м… – он прочистил горло. – Бывал там. Вот доживете до моих лет, и все ваши знакомые там очутятся. – Снова чужой пронзительный смех.
Гэри кивнул и поднялся.
– Ясно. Ну, тогда подождите здесь, ладно?
Карл с улыбкой кивнул. Гэри скрылся в соседней комнате и закрыл за собой дверь. Карл повернулся на стуле и заглянул в окошко. Гэри держал трубку и набирал номер. Тут он заметил Карла. Карл помахал ему и подмигнул. Гэри задернул жалюзи.
– Ой-ой, Мэнни, – прошептал Карл.
Секретарша тем временем что-то печатала у себя на компьютере.
– Приветик, – крикнул ей Карл через всю комнату.
Секретарша подняла взгляд.
– Здрасьте, – сказала она с насмешкой на губах. Совсем неприветливо.
«Как поступил бы Бренсон Спайк?..» – подумал Карл.
– Нравится здесь работать? – спросил он.
Она не ответила.
– Как платят? Нормально?
Она надела наушники и продолжила печатать.
– План «Б», Мэнни, – пробормотал Карл, краем глаза наблюдая за девушкой.
Она на него не смотрела. Карл взял стакан воды и вылил себе на брюки.
– Э-э-э… – начал он, подойдя к секретарше.
– Фу! – взвизгнула она, вскакивая со стула. – Не подходите! Что вы сделали?
Карл остановился.
– У меня небольшое ЧП. – Он поднял руки, стараясь привлечь внимание к пятну на штанах.
– Гадость, – поморщилась девушка. – Старики такие противные…
Карл пожал плечами.
– Вы не против, если я… – он показал большим пальцем на значки с человечками.
– Идите уже.
– Я поменяюсь с ним штанами, – пояснил Карл, ухватив Мэнни одной рукой.
– Мне плевать, – пробормотала секретарша, шумно дыша. Она откинулась на стуле. – Только ко мне не подходите!
– Скоро вернусь! – бросил Карл.
Стрелка, ведущая к туалетам, указывала направо по коридору, а выход из здания был слева. Карл покосился на секретаршу. Она сидела спиной к нему, в наушниках. Карл улыбнулся признательно глядевшему на него Мэнни и двинул к выходу.
– Милли, мы идем!
Агата Панта
7:43. Зашла за девочкой. Вместе с ней отправилась к автобусной станции.
7:53. Мимо прошел паренек – весь в прыщах, со скобками на зубах и шапкой набекрень.
– Небось только и мечтает порукоблудствовать, – задев его плечом, сказала Агата.
– Что? – Паренек оглянулся. Он так отчаянно прижимал к уху телефон, будто держался за спасательный круг.
– Что ты там болтаешь по этой штуковине? – спросила она. – О чем вам, детям, вообще говорить? «Фред, вчера ночью я не обмочился!»?
Паренек покачал головой.
– Вы сумасшедшая, дамочка! – выдал он и пошел дальше.
– В мое время никаких подростков не было! – выкрикнула Агата, глядя ему в затылок. – Детьми мы были только до двух лет, а потом сразу становились взрослыми! – Она повернулась к девочке. – Это он сумасшедший.
8:06. Пришли на автобусную станцию.
– А что такое «рукоблудствовать»? – спросила девочка.
– Это то, что мальчишки делают со скуки! – ответила Агата.
– А девочки?
– Что – девочки? Мальчишки себя трогают, а девчонки готовятся к тому, как их будут трогать мальчишки. Вот так вот! Это жизнь. Мотай на ус!
8:07. Нашли на станции таксофон. Девочка позвонила своей маме.
– Телефон еще выключен, – сказала она.
8:09. Купили билеты на автобус.
– Два в Калгурли! – попросила Агата у женщины на кассе.
– Шестьдесят четыре доллара, – ответила та.
– Что? – крикнула Агата.
– Шестьдесят четыре доллара, – повторила женщина.
– Сколько? – спросила Агата.
– Шестьдесят. Четыре. Доллара.
– Потом мне все вернешь! – бросила Агата девочке.
– У меня нет денег, – пробормотала она.
– Ничего. Пойдешь работать.
– Мне только семь.
– Я знаю!
– У меня папа умер.
– Что ты заладила? – буркнула Агата. – У меня тоже.
8:13. Агата оглядела станцию.
– Зачем так много бутылок? – спросила она у девочки.
У стен стояли четыре автомата с прохладительными напитками.
– В мое время продавали только молоко и два вида шипучки – черную и желтую! Да и то черт знает из чего ее делали. Главное, у нее был хоть какой-то вкус. И зачем сто разных видов обычной воды? – Агата сощурилась, разглядывая один из автоматов. – И что это еще за «Витаминизированная вода»?
Девочка пожала плечами.
– В мое время, – продолжала Агата, – мы были счастливы, если в воде не было сточной грязи!
8:24. Рядом с Агатой сел светловолосый мальчик и принялся ее разглядывать.
– Чего вылупился?
Мальчик не шевелился.
– Люди не любят, когда на них пялятся. Кошки тоже. Я с детства это уяснила. Записывай, что я говорю! Кошки и люди не любят, когда на них пялятся. Найди ручку!
8:36. На стене висел плакат, на котором женщина держала табличку: «Старость подождет!» Агата встала перед этой женщиной с видом ковбоя, который пришел стреляться. Светловолосый мальчик по-прежнему не сводил с Агаты глаз.
– Старость – это не выбор! – выкрикнула она ему в лицо.
Мальчик залился слезами, а его мать смерила Агату гневным взглядом.
– А что скрывать-то? – Агата пожала плечами и снова села.
– Это не наш автобус? – спросила девочка.
Агата посмотрела в окно и увидела длинную очередь у автобуса, на котором значилось: «Калгурли».
– Ой, – сказала Агата. А потом разрешила себе один раз тяжело вздохнуть.
Милли Бёрд
Иногда, когда Милли водила свои сапожки погулять в парк недалеко от дома, на пляж или по магазинам, она придумывала Бродячие стишки.
Вот мимо пробежала мускулистая парочка, обронив два слова («Он сказал…»); вот еще три слова потеряла мама с малышом в коляске («Хочешь свою куколку?»); вот одно словечко упало у бабушки с дедушкой, которые так друг за друга держались, будто сами сейчас упадут («…особенно…»); а вот и едва одетая девочка в наушниках и огромных солнечных очках, усердно потрясывая толстенными ногами, оставила за собой тишину («…»). Усердие этой девочки тоже станет частью стишка.
Он сказал
Хочешь свою куколку?
Особенно
…
В автобусе до Калгурли Милли тоже решила сложить стишок. Она ходила туда-сюда по проходу, водя пальчиками по спинкам сидений.
Тебе нравится
Только двадцать
Женились в церкви?
Боже мой!
Милли нравилось, как слова иногда сталкиваются друг с другом, а иногда легко становятся рядом. Ей нравилась неожиданность. Нравилось, что о стишках никто не знал, и даже она очень скоро их забывала. Бродячие стишки жили всего несколько мгновений.
Автобус мчался вперед, а мимо проносились деревья, кусты и дома. Дорога была длинной и прямой, и казалось, что в самом конце она срывается в пропасть, уходит в небо, в космос, во Вселенную, во что-то, в ничто и во всё.
Трава блестела в солнечном свете, и небо было красным, как огонь. И вдруг у Милли заболел живот, заболело все, потому что она вспомнила о кануне Первого дня ожидания. Она села возле Агаты и попыталась мысленно передать маме сообщение.
«Если голова может отрываться и улетать в прошлое, – размышляла Милли, – почему бы ей не полетать и в другие места?»
И она принялась повторять про себя: «ПРОСТИМАМПРОСТИМАМПРОСТИМАМ».
В соседнем ряду мама кормила малыша, а папа над ними суетился. У Милли потянуло в животе. Она посмотрела на Агату.
– А у вас есть семья, Агата Панта?
– Не суй нос, куда не надо!
– А кто самый главный по семьям? – спросила Милли.
– Что? – нахмурилась Агата. – Не знаю. Наверное, правительство.
– А можно самому себе сделать семью, если ты свою потерял?
На.
Всякий.
Пожарный.
– Тебе нельзя! Тебе же четыре года!
– Семь.
– Одно и то же. Ты не сможешь забеременеть!
– Почему?
– У тебя должны начаться… начаться… – Агата сглотнула. – К тебе должен гость прийти. Женский. Женский гость.
– Гость? Из правительства?
– Ну нет, конечно!
– А откуда?
– Ниоткуда!
– А почему тогда гость?
– Так говорят!
– Кто?
Агата шумно вздохнула.
– Сдаюсь! Гость из правительства. Он приходит к тебе домой и делает тебя женщиной!
Разглядывая кормившую ребенка женщину, Милли наклонилась к Агате и прошептала:
– А такие штуковины мне тоже принесут? Я себе такие не хочу.
– Это ты сейчас так говоришь! Сначала не хочешь, потом захочешь, а когда доживешь до моего возраста и они станут длиннющими, пожелаешь сдохнуть!
Папа в соседнем ряду склонился над своей женой.
– Можно потише? – прошипел он Агате, приложив палец к губам и кивнув на младенца.
– Нет! – крикнула Агата.
– Эй! – отозвался водитель автобуса. – Сбавьте там громкость!
Агата откинулась на сиденье и скрестила руки на груди. Милли принялась барабанить пальцами по подлокотнику.
– А кем вы хотели стать, когда вырастете? – шепотом спросила она у Агаты.
– Какая разница? – шепотом крикнула Агата.
– Мне интересно.
– Ладно! Я хотела стать высокой! И счастливой! Хотела стать медсестрой! Хотела набор винных бокалов! Не каких-нибудь там королевских, но хороших! И все! Разве это много? Но ничем я не стала! Ничего не получила! Потому что сам ты ничего не решаешь! Все решает жизнь!
– А вы хотели замуж?
– Никто не хочет замуж! Но все всё равно выходят!
Милли беспокойно заерзала на сиденье. Водитель автобуса посмотрел на них в зеркало.
– А вы и ваш муж сильно-пресильно друг друга любили? – шепотом поинтересовалась Милли.
– Что еще за вопросы, приставучка?
– Вы будете моей Четвертой точкой? – спросила девочка.
– Что? – выкрикнула Агата.
– Ш-ш-ш! – зашипел папа.
– Ладно-ладно, – сказала Агата и кивнула на Милли. – Если что, это она сумасшедшая.
Вот что еще Милли знает наверняка
В мире есть куча разных слов, но это вовсе не значит, что все их можно говорить. Это правило нигде не записано, но все о нем откуда-то знают. Все, кроме Милли. Какие-то слова говорить можно, а какие-то нельзя – и все тут!
Вот, к примеру, то, что совершенно точно никому нельзя говорить:
– И насколько вы жирный?
– А у вас в штанах член?
– Какие похороны вы хотите, когда умрете?
Как-то вечером, когда мама, ползая на коленях, мыла пол в ванной, Милли спросила:
– Мам, а какие ты хочешь похороны, когда умрешь?
Мама выпрямилась так резко, будто кто-то потянул ее за волосы. Милли отступила на шаг.
– Сегодня в школе лопнул шарик, Джордж испугался и заплакал, а Клэр засмеялась. А все остальные просто удивились. И я хочу, чтобы у меня на похоронах тоже все так удивились. Чтобы сердце у всех забилось быстро и чтобы все вспомнили, что оно еще бьется. Поэтому я хочу, чтобы ты взяла шарик, и чтобы папа взял шарик, и чтобы вы их в разное время лопнули.
Мама не отвечала.
– Ладно? – прибавила Милли.
– Иди к себе, – наконец сказала та.
Милли послушно пошла в свою комнату и села на ковер. Потом пальцами рисовала на нем узоры, лежала, свесив голову с кровати, и смотрела на перевернутый мир за окном. И все в этом мире казалось каким-то свободным…
Когда в комнату вошел папа, Милли разглядывала свои узоры на ковре – крошечные дорожки для крошечных людей.
– Почему, пап? – спросила она.
Папа взял ее на руки, и она обхватила его за живот ногами, совсем как раньше, когда была еще малышкой.
– Правило такое, – ответил папа. – Об этом не говорят.
– А кто это сказал?
Он пожал плечами.
– Бог?
– Но Бог все время всех убивает. Так мама говорит.
– Ну, значит, кто-то другой. Тот же, кто запрещает смеяться и тыкать в людей пальцами или появляться на почте без штанов. Все правила придумывает один парень. А мы должны их соблюдать. Поняла?
– Мне он не нравится, – вздохнула Милли.
Папа засмеялся.
– Он никому не нравится.
Несколько недель спустя Милли сидела на зеленом пластмассовом стуле в сарае у соседей. Она запомнила цвет стула, потому что, сидя на нем, пускала в голову только зеленые мысли. Трава. Деревья. Лягушки. Мусорное ведро. Диван. Странная штука, которая иногда бывает у папы между зубов. Камень на кольце вон у той тетеньки. Вон та банка. Школьный пенал.
Здесь были папа и мама Милли и все их соседи. Папа и остальные дяденьки были в шарфах и с банками пива. Свою банку папа держал в чехле с картой Австралии на одной стороне и тетенькой в купальнике на другой.
Все дяденьки очень громко обсуждали голы, какие-то периоды и квадраты, полунападающих, крайних нападающих и судей. И все эти слова сопровождались другими словами, которые обычно говорить запрещалось, но сегодня почему-то нет. Вроде «долбаный», и «дерьмо», и «Что это еще за придурок?», и «Какого черта? Этот ублюдок смеется, что ли?»
Другие тетеньки и мама ходили туда-сюда с тарелками, полными еды, кружились вокруг мужей в медленном танце и приговаривали:
– Ты смотри, как он со мной разговаривает! – И: – Хочешь подливки, милый? – И: – Эй! Руки прочь!
Папа говорил громко, мама много улыбалась, и оба вели себя не так, как обычно. Дети на улице кричали:
– Ты во́да! – И: – Ты сжульничал! – И: – Я с тобой больше не дружу!
А Милли сидела на своем зеленом стуле и думала: «Сельдерей. Огурец. Соус из авокадо». И ей снова показалось, что здесь, в сарае у соседей, есть какие-то правила, о которых не знает только она. Правила того, как дяденьки, тетеньки и дети должны вести себя друг с другом. Правила, по которым дяденьки сидят в сарае перед телевизором, тетеньки – между ними, а дети бегают на улице.
По телевизору показывали больших дяденек в одинаковой одежде. Они выстроились в ряд и шевелили губами, повторяя: «Радуйтесь, все австралийцы…», а камера кружила над огромным, точно ненастоящим полем.
– Будь я сейчас там, я бы умер от счастья! – громко произнес папа.
Он засмеялся, и остальные дяденьки засмеялись тоже, но в голове у Милли все еще эхом отдавался его голос. Те самые запретные слова, будто камешки на воде, подскакивали над всеми другими.
И Милли спросила у своих резиновых сапог:
– Разве можно умереть от счастья?
Карл-который-печатает-вслепую
До того как заболеть, Еви работала в дневную смену в универмаге. Как-то вечером, за ужином, она спросила:
– Ты никогда не мечтал остаться в универмаге на ночь?
– Конечно, мечтал, – ответил Карл.
– Надо как-нибудь попробовать, – заметила Еви. – Можно спрятаться в мужской примерочной, пока там будут все закрывать. Их никогда никто не проверяет. – Она заговорщицки улыбнулась. – В нашем городе мужчины не ходят по примерочным.
Потом они по очереди придумывали, что будут делать, когда воплотят задуманное.
– Попрыгаем на кровати, – предложила Еви.
– Съедим весь шоколад, – выдал Карл.
– А я перепробую всю помаду.
– Тебе не нужна помада, солнышко.
– Попечатаем на дорогущих компьютерах.
– Ты не умеешь работать на компьютере.
– Его необязательно включать.
– А я поотрываю с клавиатур все буквы и сложу из них тебе любовное послание.
– Ох, милый, мы же не дикари.
– Кто знает. Может, там мы ими станем.
В их разговорах об универмаге, казалось, родились новые Карл и Еви. Но их мечты так и не стали явью, потому что говорить они любили, а делать – нет, и их обоих это устраивало.
* * *
Когда Карл-который-печатает-вслепую сбежал из дома престарелых, он направился прямиком в универмаг и подождал, пока его откроют. Затем сел в кафе и обхватил кофе обеими руками. От этого ему становилось спокойнее.
Карл наблюдал за людьми. И у всех было будущее, была жизнь, были любимые люди. И ему казалось, что сам он парит над остальным миром и что таких чувств ему больше не дано будет познать. А потом, в половине пятого, он спрятался в одной из мужских примерочных и притаился.
Все сработало точно так, как говорила Еви, и с тех пор Карл проводил здесь каждую ночь. Когда выключали свет, он выходил из примерочной и на долгие часы забирался в одну из кроватей в мебельном отделе. Каждое утро проходил по берегу полтора километра до ближайшего лагеря отдыхающих, забегал в душ, мылся и возвращался в универмаг.
Днем он сидел в кафе, смотрел на свой кофе и думал: «Есть шоколад, прыгать на кровати, складывать тебе любовные послания». А потом, когда часы били половину пятого, Карл начинал все сначала.
Он прожил здесь почти три недели и обеспечил себе терпимое существование. Никто его не узнавал. Никто, судя по всему, не искал. Иногда ему, правда, мешал Стэн – невысокий молчаливый охранник со злобным лицом, которого Карл помнил еще со времен Еви. Но, как выяснилось, Стэн охранял почти весь город, а в универмаге бывал только один-два раза в неделю. Да и то в эти дни он почти все время сидел у себя в кабинете и пересматривал передачи восьмидесятых.
Карлу уже начинало казаться, что он может прожить здесь до конца своих дней; и это было бы здорово. У него под рукой имелось все необходимое, и уходить он не собирался. А потом появилась Просто Милли, все стало интересно и сложно, и у него родилась надежда.
В первую ночь, когда она пришла, он остановился за стойками с одеждой для беременных и наблюдал за тем, как она смотрит в окно. Карл видел, как Милли возвращается в отдел нижнего белья, и именно тогда решил, что должен о ней позаботиться.
На вторую ночь Карл следил за девочкой из-за Мэнни и размышлял, как бы заговорить с ней, не напугав. Но тут притопал Стэн, и Карл, разволновавшись, бросил Мэнни ему под ноги. Он хотел всего-то отвлечь охранника, чтобы Милли успела сбежать, но случайно отправил его на пару минут в отключку.
Тогда Милли со всех ног бросилась прочь, а Карл тем временем огляделся: Стэн ничком распластался по полу, а на голове у него лежал Мэнни. И Карл подумал: «Надо признать, Стэн, ты тот еще болван».
* * *
Однако пробраться в универмаг днем оказалось не так-то просто. Особенно теперь, когда Карла разыскивали. Люди знали, как он выглядит, – спасибо тем дурацким плакатам!.. К тому же надо думать и о Мэнни.
Как поступил бы Бренсон Спайк?..
Карл принес Мэнни к автобусной станции, спрятал за большим мусорным баком.
– Я скоро вернусь, – пообещал Карл.
Он прикрыл манекен своим фиолетовым пиджаком и ободряюще похлопал по плечу. Затем зашел в магазин «Все по доллару», купил очки и новую шляпу и уверенно отправился в универмаг – спина прямая, взгляд решительный.
Но никто даже не взглянул на Карла, и его это возмутило. Столько стараний, и все зря! Охранник не заметил его, когда он прошел мимо. Хелен не заметила, когда села за соседний столик в кафе. Секретарша из полицейского участка – когда всего в паре метров от него выбирала себе журнал. Никто его не искал. Никто не видел. А если и видел, то просто не обращал внимания.
Он никому не нужен.
Поздно вечером, после закрытия, убедившись, что Стэна нигде нет и что Милли не прячется в отделе нижнего белья или за горшками в кафе, Карл взял отвертку и оторвал дефисы со всех оставшихся клавиатур, какие только смог найти.
– Видишь, Еви? – сказал он. – Я дикарь.
Он разложил клавиши на прилавке в кафе и расставил их так, чтобы получились слова «Я ЗДЕСЬ». В детском отделе он нашел мел и на доске с меню тоже написал: «Я ЗДЕСЬ». Потом сдвинул столы и из солонок и перечниц сделал надпись: «Я ЗДЕСЬ».
Кабинет охранника в дальнем конце универмага оказался открыт, и Карл заглянул в каждый ящик, пытаясь найти хоть что-нибудь, что подсказало бы, где сейчас Милли. Ничего.
Где же она? Нашли ли ее? Что с ней сделали? Сев на стол, Карл потер лицо ладонями. И увидел перед собой совершенно белую стену. Он достал маркер и аккуратно вывел: «Туточки был Карл-который-печатает-вслепую». Буквы получились большие и округлые.
Утром он прошел почти километр до автобусной станции и проведал Мэнни.
– Ты как? – спросил Карл, приподняв пиджак. – Потерпи еще чуть-чуть, пока я ищу Милли.
Мэнни был в порядке, только разве что слегка взмок от утренней влажности.
– Нам нужен план.
Карл выглянул из-за угла здания и увидел стоянку с длинными местами для автобусов. Один автобус как раз закрыл двери и с урчанием ожил. В его окнах виднелись лица пассажиров: кто-то прижимался носом к стеклу, кто-то смотрел прямо перед собой. Автобус начал разворачиваться, а Карл одно за другим разглядывал лица пассажиров, будто фотографировал их глазами.
«Разыскивается, – думал он. – Пропал человек».
Вдруг в заднем окне автобуса он увидел лист бумаги, приклеенный изнутри: «Я ЗДЕСЬ МАМ».
– Милли? – выдохнул Карл.
И, когда автобус тронулся, поднимаясь по холму, – еще взволнованнее:
– Милли!
Стянув пиджак, он потряс Мэнни за плечи:
– Мэнни, Милли вон в том автобусе!
Карл сгреб маненкен под мышку и поспешил на станцию.
– Извините, – прохрипел он, подходя к кассе. – Куда едет вон тот автобус?
Дамочка за прилавком даже не посмотрела на него.
– В Калгурли, – ответила она, глядя в экран своего компьютера.
– Отлично. А туда едет еще какой-нибудь автобус?
– Конечно.
– Замечательно! Тогда один биле…
– Завтра в это же время.
Карл вздохнул и, опустив голову, коснулся лбом прилавка.
– Извините-ка, сэр, – сказала дамочка.
Он посмотрел на нее, и она наконец тоже на него посмотрела.
– Не надо так делать, сэр. – Она мягко отодвинула его от прилавка, достала тряпку и протерла то самое место, которого касался его лоб.
* * *
Карл стоял на тротуаре через дорогу от автобусной станции. Он держал манекен под мышкой и пытался понять, что же делать дальше. Вдруг возле него остановилась машина. Светловолосый паренек выглянул из пассажирского окна.
– Вы что, автобус пропустили, сэр? – спросил он.
Его брови озабоченно вздернулись вверх. Карлу он сразу понравился.
– Да, – ответил Карл.
Парень кивнул на манекен.
– Вас куда-нибудь подбросить, приятели?
Вдалеке, за холмом, послышался приглушенный звук полицейской машины.
– Да, – быстро отозвался Карл. Он повернулся к холму спиной и сгорбился, будто надеясь, что так его никто не увидит. Затем наклонился и посмотрел в окно машины на водителя. За рулем сидела светловолосая девушка со спокойным лицом.
– Мы едем на восток. – Она улыбнулась. Ее улыбка могла бы оживить мертвеца.
– О! – воскликнул Карл. – Мне нужно в Калгурли.
Ее совершенные молодые ножки сверкали и поблескивали из-под руля.
– Э-э, сэр, – сказал парень. – Ваша, э-э, штуковина, сэр…
– Ой! – Карл вдруг понял, что Мэнни бодает его в лицо. – Извините, пожалуйста. – Карл потряс манекен и скорчил рожу. – Он живо-о-о-ой!
Но ни парень, ни его спутница шутку не поняли.
Полицейская машина тем временем приближалась. Она была уже в паре сотен метров от них. Карл пригнулся.
– У вас все хорошо, сэр? – Парень снова высунулся в окно.
Карл согнулся в три погибели у сточной канавы. Ему нравилось, что паренек называет его сэром. Прямо как на примерке костюма в дорогом магазине.
– Да, спасибо, – он выглянул из-за машины.
Полиция проехала мимо.
– Просто потерял равновесие.
Карлу вдруг понравилось быть старым: никто почему-то не подозревал его во лжи. Такое вот предубеждение насчет стариков – все считают их невинными, как дети. И Карл был не против. Хоть какое-то справедливое вознаграждение за то, что ты столько лет прожил на этом свете.
Вскоре полиция скрылась из виду. Карл встал, отряхнулся, подмигнул девушке и улыбнулся пареньку.
– Мы любим друг друга, – признался тот. – Только водительских прав у нас нет.
Карл заметил наклейку с буквой «У» на лобовом стекле.
– Понятно, – кивнул он. – Все круто. – И прибавил: – Я не против.
Он внимательно посмотрел на лица молодых людей, пытаясь понять, в ходу ли у них еще слово «круто», но так и не понял.
Девушка перегнулась через колени своего ухажера.
– Если хотите, мы с радостью подбросим вас до Калгурли.
Карл кивнул и указал на заднее сиденье:
– Местечко найдется?
* * *
Устроившись на заднем сиденье машины, Карл старался не думать о блестящих ногах девушки. По одну сторону от него расположился Мэнни, пристегнутый ремнем, по другую – коробки с измельчителем и хлебопечкой.
Карл подался вперед и положил руки на спинки передних кресел. Боковые стекла были опущены, и оба подростка сидели, высунув руки наружу и болтая ими на ветру.
Да, этим двоим было невдомек, что ждет их впереди. Им еще столько всего предстояло узнать!.. Помнил ли Карл тот самый миг, когда вдруг понял, что совсем ничего не знает о жизни? Нет. Он осознавал это постепенно, в течение многих лет, будто потихоньку таял. Тут ему вспомнился «Волшебник страны Оз»: «Я таю!»
Девушка улыбнулась Карлу в зеркало заднего вида.
– Ремень.
Карл откинулся на сиденье, пытаясь вести себя по-свойски. Он вспомнил о Бренсоне Спайке.
– Знаете, – начал он, – когда я был в вашем возрасте, ремней вообще не существовало. – Карл пристегнулся. – Все эти предосторожности – тот еще бред. Как считаете?
– Ого, сэр! – паренек повернулся к Карлу и уставился на него такими круглыми глазами, будто наткнулся на древний город. – Не было ремней? Сколько ж, получается, вам… ну…
«Сэров» в его словах становилось все меньше.
– Вы, наверное, и пьяными никогда не водили? – спросил Карл надменно.
– Нет, сэр. Не пью.
– Он будет нейрохирургом, – вставила девушка.
– Ага. – Парень пожал плечами. Выражение лица у него было глуповатое.
– У моего малыша такая уверенная рука.
Тот поднял руку у себя перед глазами.
– Надеюсь, – сказал он.
Карлу парень нравился все меньше.
– Вот так вот, – продолжил Карл, обхватив руками Мэнни и измельчитель. – Я постоянно ездил пьяным. Даже легавые были в курсе.
Он чувствовал, что Мэнни смотрит на него краем глаза, будто знает, что все это вранье.
– А чем вы занимались, сэр? – спросил парень.
– Чем я занимался?
– Ну, работали кем.
Прошедшее время.
– Я… э-э… – Карл попытался придумать что-нибудь впечатляющее.
– А кто это у вас там? – спросила девушка, разглядывая Мэнни в зеркале.
Она избавила Карла от неловкости.
– Это что, какая-то странная, ну… секс-игрушка? – Слово «секс» она произнесла шепотом. – Если что, мы вас не осуждаем.
– Ага, – поддакнул паренек, игриво шевеля бровями. – Не осуждаем. У всех свои причуды.
Ох, как же Карлу хотелось, чтобы это была «какая-то-странная-ну-секс-игрушка»…
– Да, – выпалил он, прежде чем понял, что говорит. – Секс. И все такое. Много всякого.
– Ого, – сказал парень.
Он повернулся к Мэнни и принялся его разглядывать, словно пытаясь понять, как они с Карлом это делают.
– Но со взрослыми, – поспешно прибавил Карл. – С очень старыми взрослыми.
– Нам это тоже нравится, – заметила девушка. – Ну, вы поняли. Это.
– А что у вас с руками? – спросил парень.
– А что с ними?
– Да, что это с ними? Почему они так дрожат? Вы на чем-то сидите, да?
Карл посмотрел на свое сиденье.
– На чем-то сижу?
– Да все нормально! Вы поэтому в Калгурли едете? Хотите оттянуться?
– Оттянуться? Это как? – Карл ничего не понимал и на секунду замер, стараясь собраться с мыслями.
Он повернул голову и посмотрел в заднее окно. Смолянисто-черная дорога вылетала у них из-под колес, как бесконечно длинная лента из кармана у фокусника. Карл глянул на измельчитель и хлебопечку и подумал, что, должно быть, приятно вместе с кем-нибудь пользоваться такими приборами. Что может быть лучше, чем начать новую жизнь с измельченных овощей и горячего хлеба?
– На том автобусе кое-кто уехал, – признался Карл. – Мне нужно их догнать.
Девушка с любопытством оглядела его в зеркале.
– Ваша любимая?
Карл подумал и ответил:
– В каком-то смысле.
– Ах, – вздохнула та. – Старческая любовь – это так мило! – Она повернулась к своему ухажеру. – Мы должны догнать этот автобус. – И к Карлу: – Мы вас довезем. Вы такой милый!
«Милый?» – подумал Карл. Он не понял, комплимент это или оскорбление.
– Вы женаты, сэр? – спросил парень.
– Да. То есть нет. Все сложно.
– А почему? Где ваша жена?
Карл посмотрел на свои пальцы. «Я рядом, Еви», – напечатал он у себя на коленях.
– На кладбище, – ответил он.
– А… – протянул парень. – То есть она…
– Там. Да.
– Ой, – он снова посмотрел на Карла. – Простите, сэр. Мне жаль.
– Ты такой воспитанный, малыш, – сказала девушка.
Она уставилась на своего парня, и машину стало косить влево.
– Э… – Карл указал на дорогу.
– Нет, это ты воспитанная, – заметил паренек. – Ты, моя малышка.
Девушка остановила машину у обочины, коснулась его лица руками и, с отчаянием глядя ему в глаза, прошептала:
– Не умирай. Не смей умирать.
– Не умру. – Паренек приобнял ее за плечи. – Обещаю.
– Скажи полностью, – она сжала его лицо. – Скажи: «Я никогда не умру».
– Я никогда не умру.
Он умрет, хотел заметить Карл, а подростки тем временем уже целовались с таким жаром, как их, вероятно, научили кинокартины: повисли друг на друге – хватались за руки, тянули за одежду и волосы, кусали губы, будто пытались вывернуть один другого наизнанку. И останавливаться они не собирались. Карл вдруг вспомнил, как любят говорить о дожде сельские жители: «Сейчас начнется!» – и пробормотал:
– Я, наверное… Мы пока выйдем. Подышать.
Подростки его не слышали. А может, и слышали, но им было все равно. Паренек уже снимал футболку… Интересно, а у всех молодых сейчас такие мышцы?
– Мы будем… – Карл кивнул наружу. – Я оставлю вас…
Он не мог отвести глаз от груди паренька. Невероятно. Как в кино.
– …оставлю…
Карл коснулся собственной груди в том месте, где когда-то могли быть такие мышцы. А были ли они у него вообще?
– …наедине.
Карл потянулся через Мэнни и открыл дверь, потом вытолкнул его наружу и вывалился следом. Он тихонько закрыл дверь, будто боялся разбудить спящих детей. Затем поднял Мэнни и потащил к ближайшему дереву.
Прислонив манекен к стволу, Карл встал рядом. По обе стороны от дороги росли невысокие одинокие эвкалипты, а из красной земли тут и там торчали пучки травы – редкие, как усики у подростка.
– Вот пижон! – вздохнул Карл и, оттянув ворот рубашки, посмотрел на свою грудь.
Он чувствовал на себе внимательный взгляд Мэнни.
– Не надо так на меня смотреть. – Карл оперся о ствол дерева. – И прости за… Ну… секс-игрушку. – Последние слова он почему-то тоже произнес шепотом. – Я бы никогда… – он пожал плечами и скрестил руки на груди. – Я даже не знаю, как это делается.
От машины доносились приглушенные звуки. Они становились все громче.
– Да что они знают о любви, Мэнни? – спросил Карл.
Машина громко и часто загудела, и несколько розовых и серых какаду неподалеку вспорхнули в небо.
* * *
Привалившись к дереву и крепко обнимая единственную ногу Мэнни, Карл уснул. Его разбудили хлопки дверей и чье-то хихиканье.
– Сэр? – позвал паренек.
– Скорее, Мэнни! – неожиданно воскликнул Карл. – Притворись мертвым!
Он рухнул на землю, и гравий больно вонзился ему в затылок.
«Не волнуйся, Мэнни, – напечатал Карл у манекена на ноге. – Будет весело. Им понравится».
Карл сквозь ресницы наблюдал за приближающимися подростками. Парень шлепнул девушку пониже спины. Она подпрыгнула на месте и с притворной досадой пригрозила ему пальцем.
– Сэр? – паренек навис над Карлом и загородил ему солнечный свет.
Вокруг потемнело, и Карл почувствовал толчок в плечо.
– Сэр, – повторил паренек. – Мы готовы.
Он схватил Карла за плечи и потряс.
– Сэр, вставайте.
Карл не шевелился.
– Он что… того? – ахнула девушка.
– Сэр… – Парень вдруг шлепнул Карла по лицу. – Вставайте уже!
Карл ощутил его дыхание у себя на щеке.
– Ты убил его! – принялась причитать девушка, то и дело срываясь на крик. – Тупой ты придурок! Я знала, что однажды ты кого-нибудь прикончишь!
– Я его не трогал! – воскликнул парень.
– Не нужно было подбирать такого древнего старика! Я же сказала, что он слишком старый!
Карла от этих слов начало слегка трясти.
– Заткнись, тупая стерва! – выкрикнул парень. – Дай подумать! Я не могу думать, пока ты жужжишь над ухом!
Она принялась бить его, молотить кулаками по груди, но он даже не поморщился. Супермен какой-то.
– Что нам с телом-то делать? – спросила девушка.
– Закопаем его, – ответил паренек и потянул Карла за ногу.
Тут Карлу стало неловко, и он открыл глаза. Растопырив пальцы на обеих руках, он помахал подросткам, как машут гости в камеру на телепередачах.
– Сюрприз? – сказал он с сомнением.
Парень бросил его ноги и закричал, девушка тоже заорала. Карл не помнил, чтобы кто-то так его пугался. Он улыбнулся и, чуть поморщившись от боли в костях, поднялся на ноги.
– Шутка такая, поняли? – он повертелся, чуть пританцовывая.
Весь оставшийся путь они провели в напряженном молчании. Карл пытался завести разговор – поболтать о семьях, погоде и автомобилях – но безуспешно. Потом он принялся читать надписи на указателях и дорожных знаках:
– До Калгурли сто километров – чуть-чуть осталось! Уступите дорогу! Перегон скота!
Он указывал на птиц в небе и на сбитых животных, отмечал новые кустарники и все время говорил с восторгом, стараясь привлечь внимание подростков. Потом решил попробовать по-другому.
– Скажите, – начал он, – сколько вы знаете Мертвых Созданий?
– Прощу прощения? – удивилась девушка.
Карл прочистил горло.
– Ну… У вас умирал кто-нибудь из близких?
– Какая вам разница? – спросил паренек. – Вы что, нас убить хотите?
– Нет! Конечно, нет! Просто спрашиваю. Вот доживете до моего возраста, и все, кого вы любите, уже умрут.
Девушка остановила машину у обочины и вышла.
– Я в туалет, – бросила она. – И чтоб когда вернусь, никто тут не притворялся трупаком, поняли? Или я вас лично прикончу! – Она захлопнула дверь и скрылась в кустах.
Парень повернулся к Карлу.
– Ну спасибо, старик.
– Я не всегда был старым, знаете ли, – заметил Карл и прибавил: – Молодой человек.
Потом он подался вперед и заговорщицки прошептал:
– Давайте немного пошалим?
– В каком смысле?
– Украдем что-нибудь. Наполним фляжки пивом!..
– Какие еще фляжки?
Карл вспомнил об «Очуметь!» и о Бренсоне Спайке.
– …Перевернем пару почтовых ящиков, закидаем яйцами дома!..
– Зачем? Нам же убирать их придется.
– Неужели вам ничуть не хочется поиграть с огнем?
– Если честно, нет.
Карл откинулся на сиденье.
– Хватит, старик.
– Что значит «хватит»?
– Сами знаете.
Карл оборонительно скрестил руки. Ну и ладно, раз ему так угодно…
Он снова посмотрел в заднее окно. Теперь, когда они не двигались, дорога казалась другой. Блеклая и неподвижная, она уже не походила на ленту фокусника.
Вдруг Карл заметил точку на горизонте. Она приближалась к ним и становилась все больше. Это был автобус.
– Автобус! – воскликнул Карл, повернувшись к Мэнни.
– Что? – спросил паренек.
– Автобус! – повторил Карл.
Автобус промчался мимо, и машину чуть тряхнуло. Карл перегнулся через коробку передач и положил руки на приборную панель.
– Эй! – выдохнул парень.
В заднем окне автобуса Карл увидел очертания белого листа.
– Это она! – Карл повернулся к пареньку. – Она. Точно она! Езжай за этим автобусом!
– Что?
Автобус отдалялся от них все быстрее. Карл от отчаяния попытался перелезть на переднее кресло, но парень оттолкнул его назад, и они, кряхтя, сцепились. Карл не смог бы побороть малого с такими невообразимыми мышцами, он это знал, а потому сдался и рухнул на свое сиденье.
Какое-то время в тишине слышалось лишь их шумное дыхание.
– Успокойтесь, – начал было паренек, но тут Карл решил, что все-таки сможет победить.
Он открыл заднюю дверцу, выскочил наружу, открыл переднюю и попытался сесть на водительское сиденье. Парень принялся толкаться. Карл схватился за руль. Тогда паренек по одному начал отрывать его пальцы от руля. Довольно несправедливо, учитывая, что у парня их было больше! И вообще он никогда ничего не терял и не знал, каково это – потерять кого-то, потерять всё, он не знал, не знал… И Карл отпустил руль… а паренек не знал… и Карл сосредоточил в руках, в самых кончиках оставшихся пальцев, всю боль от своих потерь и прочувствовал ее…
Я РЯДОМ…
…и изо всей силы щелкнул – щелкнул паренька по лбу.
– Ай! – выдохнул Супермальчик, потирая лоб и обвинительно глядя на Карла.
– Извини, – Карл привалился к машине, шумно дыша.
Он уже жалел, что щелкнул парня по лбу.
– Серьезно, мужик, это было не круто!
– Говорю же – извини, – пробормотал Карл и прибавил: – Мужик.
Рядом возникла девушка.
– Ну? – она подбоченилась.
– Что – ну?
– Ну? – она кивнула на дорогу.
Карл сделал несколько шагов вперед, к капоту машины, прикрыл рукой глаза и посмотрел в сторону Калгурли. Автобус остановился впереди.
– Он там! – закричал Карл, махая руками. – Подождите! – и, повернувшись к подросткам, проговорил: – Спасибо, что подбросили! Было очуметь как!
Он схватил Мэнни с заднего сиденья и захлопнул дверь.
– Я иду!
Торопливо шагая по дороге, Карл услышал, как девушка у него за спиной спросила:
– Да что с тобой такое?
– Он меня по лицу щелкнул! – ответил паренек.
– Господи, какой же ты жалкий! Мама была права!..
Их голоса постепенно затихали, а Карл продолжал идти вперед – так быстро, как только мог.
– Стойте! – Он хотел рвануть вперед, как раньше, хотел яростно замолотить руками и ногами. – Подождите меня!
Он не отводил взгляда от белого листка в заднем окне автобуса и шептал:
– Пожалуйста, не уходите.
Тут машина, в которой сидели подростки, снова с ним поравнялась. Из ее окна вылетел пиджак и приземлился Карлу прямо на голову. Машина поехала прочь, рыча и раскидывая колесами гравий и пыль. Стоя в этом пыльном облаке, Карл снял с головы пиджак и посмотрел вслед парочке, которая снова мчалась навстречу своей слепой молодости. А потом сделал вдох и закричал изо всех сил:
– ОДНАЖДЫ ОН ВСЕ-ТАКИ УМРЕТ!
Милли Бёрд
Водителем автобуса была тетенька, но выглядела она так, будто нацепила одежду своего папы: синие шорты, большущая рубашка с короткими рукавами, носки до колен и черные ботинки.
Она была тощей, и волосы у нее стояли торчком.
Милли пошла по коридору, волоча за собой ногу Мэнни.
Правда же
Чудесно
Идем в туалет?
Она села на пустое сиденье позади водителя. На наклейке около руля было написано: «С кем вы будете говорить: с мужчиной, который считает себя главным, или с женщиной, которая по-настоящему в курсе дел?»
Милли наблюдала за белыми полосками на дороге, похожими на дефисы. Ей нравилось, что они сливаются в одну длинную полосу, когда автобус едет быстрее, и как будто делят мир пополам.
– Вы когда-нибудь видели жареную курицу в ведре? – спросила Милли у тетеньки-водителя.
Та не отвечала очень долго. Просто сидела и крутила рулем, словно ничего не слышит. Милли уже хотела повторить вопрос, как вдруг тетенька ответила:
– Я уже тридцать лет тут работаю. – Она не отрывала взгляда от дороги, поэтому было непонятно, с кем разговаривает – с Милли или с собой. – А кажется: что нового узнаешь, когда целыми днями мотаешься по одной и той же дороге, правда?..
Они проехали мимо ярко-зеленого клочка земли. Из него торчало одно-единственное голое деревце. Оно походило на человека на необитаемом острове, который зовет кого-то на помощь. Милли ему помахала.
Земля по обе стороны от дороги была плоская и белая, и от нее отражался солнечный свет. Милли прикрыла глаза рукой.
– Это снег? – спросила она.
Тетенька за рулем усмехнулась.
– Соляная равнина. Озеро высохшее. Никогда, что ли, не видела?
– Не-а. – Милли ткнулась лбом в окно.
Ей жутко захотелось лизнуть эту высохшую соляную лужу.
– Раньше тут была вода, – продолжала водитель. – А потом выросла соль и высосала воду, – она несколько раз прихлюпнула ртом. – Убила все вокруг.
– А-а.
На земле виднелись узоры из разводов, как будто великаны рисовали по ней пальцами.
– Потом здесь появились всякие другие растения, которых раньше не было. Красотища, правда?
Милли смотрела, как соль поблескивает в солнечном свете.
– Но жить тут все-таки трудно, – продолжала водитель. – Вот всякие там хиппи, например, когда пытаются найти себя, едут в Индию или еще куда. Висят там вверх тормашками, чечевицу за обе щеки уплетают. А лучше бы сюда пришли погулять. Поспали бы ночку на такой природе и сразу бы себя понаходили.
Милли рассматривала собственное отражение в окне.
Зачем кому-то хотеть найти самого себя? Разве не лучше найти кого-нибудь другого? Разве сам ты не единственный, кто тебя никогда не подведет?
Она прикоснулась своей настоящей ладошкой к ладошке-отражению.
По обе стороны рядами росли эвкалипты, которые клонились к дороге и тянулись в небо, точно замершие танцоры.
– Посмотри вон на те деревья, – сказала водитель. – Видишь, какие они розовые?
Милли кивнула. Она почему-то вспомнила про кожу у себя во рту.
– Это лососевокорые эвкалипты. На них все время как будто бы солнце светит.
Милли уставилась на деревья.
– Это твоя бабуля там сидит? – спросила тетенька-водитель.
Милли пожала плечами.
– Что это у тебя на руке?
Милли посмотрела на пивной чехол.
– Папина штука. Он умер.
Тетенька взглянула на нее в зеркало.
– И за что же он умер?
– Не знаю.
Она кивнула.
– Ладненько.
Автобус замедлился.
– Я Милли Бёрд.
– Стелла, милая. Меня зовут Стелла. – Водитель оттянула свой воротник. – Это одежда моего брата. И автобус его. Он тоже умер.
Милли кивнула.
– А где твоя мама? – спросила Стелла.
– Эй, ершик ты мой туалетный, – встряла вдруг Агата, которая пронеслась по проходу и схватилась за спинку водительского кресла. – Скажи-ка, из Калгурли поезда еще едут?
Стелла сощурилась, глядя в зеркало.
– Не-а, – ответила она.
– Нет?
– Там теперь машины летучие. Сразу довезут, куда надо. И быстро, между прочим.
– Ну ладно, – вздохнула Агата. – Ладно, ершик. Не хочешь помогать – так и скажи.
– Знаете что, дамочка, я вам не справочное бюро. Довезу вас до станции, а вы уж там сами разбирайтесь.
– А ты не можешь просто крикнуть в окно кому-нибудь из своей родни: «Эй, Мэри, когда поезд-то отходит?»
Стелла включила поворотник. Автобус, хрустя гравием, свернул на обочину и затормозил на остановке.
– Озеро Картвил, – объявила она.
Двери открылись, и высокий мальчик в наушниках вышел из салона. Стелла обернулась к двери и, держа одну руку на спинке своего сиденья, а вторую – на руле, выдала:
– Не моя забота. – Но смотрела она не на Агату, а на пассажиров, которые наполняли автобус.
В салон, перепрыгнув через две ступеньки, поднялся маленький мальчик в очках и с прилизанными волосами.
– Здравствуй, юный Лоуренс, – поздоровалась Стелла.
– Здрасьте, Стелла, – ответил Лоуренс, не поднимая глаз.
Стелла знала всех пассажиров по именам: миссис Крэнли, Тимбо, Винс, Фелисити – и все они тоже знали ее по имени.
Последним в автобус вошел большой и широченный дяденька в рабочей форме. Лицо, руки и ладони у него были грязными.
– Привет, Стелла, – поприветствовал он.
– Трент, – узнав его, кивнула она.
Он остановился на верхней ступеньке и ткнул большим пальцем себе за спину.
– Там какой-то старикан ползет. Еле-еле. – Трент улыбнулся. – Ему лет так сто семьдесят пять.
А потом у Милли внутри все замерло, как будто от счастья лопнул шарик, потому что в дверях автобуса появился Карл. Он весь взмок, тяжело дышал, и под мышкой у него торчал манекен. Сердце загромыхало у Милли в груди. Она бросилась вниз по ступенькам и повисла у Карла на шее.
– Просто Милли, – пробормотал он.
А потом послышался голос Агаты:
– Эй ты, Джин Уайлдер, ты что, меня преследуешь? – Она вытащила из сумки печенье и бросила прямо в него.
Агата Панта
Вот откуда Агата и Карл (почти) знают друг друга
Раньше Карл часто ходил мимо ее дома в своем фиолетовом костюме. А иногда даже надевал сверху длинный плащ, который доставал ему до пят.
– Мало волос! – вопила Агата, сидя на Стуле Созерцания. – Глупый пиджак! Дурацкое лицо! Корчит из себя Джина Уайлдера!
Как-то раз он дольше обычного стоял у нее перед домом. Погладил ограду, и Агату это так возмутило, что она даже не смогла вымолвить ничего членораздельного.
– Тых!.. – кричала она. – Ух!.. – бормотала она.
И наконец выплюнула:
– Чего?
Агата поднялась, и кровь прилила к голове. Потом высунула указательный палец в окно так далеко, как только могла и воскликнула:
– Хватит лапать мою ограду!
Высунув в окно и голову, Агата ткнула пальцем в Карла. Тот подпрыгнул, глядя на нее.
– Кыш! – выкрикнула она. – Да, ты! Хватит лапать!
Он схватился за ограду обеими руками.
– Извините! – крикнул он в ответ, барабаня пальцами. – Я не хотел… просто… Хотите, помогу вам с сорняками?
Агата ткнула пальцем в дальний конец улицы.
– Уходи! Это ты сделать можешь?
И он ушел. Но когда уходил, пробежал пальцами по ее ограде.
Карл вернулся на следующий день. И на следующий за ним. И на следующий. Он перегибался через ее ограду и рвал сорняки. Агата высовывалась в окно и швыряла в него зачерствевшим печеньем. Он ей надоел, очень ей надоел.
– Ты мне надоел! – кричала она иногда ему вслед.
Она прижималась лицом к окну, и стекло запотевало от ее дыхания. Уходя, он никогда не оборачивался, и это надоедало ей больше всего. Она сама не знала, почему.
– Почему он мне так докучает? – недоумевала Агата, глядя, как он поспешно убегает прочь и заглядывает во дворы к ее соседям.
А потом он вдруг перестал приходить, и Агата целую неделю стояла у окна с двенадцати часов пятидесяти одной минуты до тринадцати часов тридцати двух минут и касалась пальцами окаменевшего печенья. И ждала. Но он так и не пришел.
И мир словно перевернулся.
Карл-который-печатает-вслепую
Карл обнял Милли, и ему показалось, что он не заслуживает объятий, хотя и очень этого хотел. Конечно, когда-то он обнимал так своего сына, но чувство было ему ново. А теперь появилась и та другая женщина, и все стало интересно и сложно.
Вот что еще Карл знает об Агате
Как и все жители Уорвиквейла, Карл знал историю этой женщины.
Однажды Скотт и Эми взяли его с собой за продуктами, и на обратном пути они как раз проезжали мимо ее дома. Тогда Эми повернулась к его сыну и сказала:
– Даже не надейся, что когда ты откинешься, я тоже так у нас забаррикадируюсь.
– Конечно, надеюсь, Эймс, – ответил Скотт. – Но если ты умрешь первой, я закачу вечеринку.
Эми шутливо ткнула его локтем в ребра.
– Притормози, поглядим.
– Нет, давай оставим ее в покое, – ответил Скотт.
– Ну-у… – вздохнула Эми. – Ее даже иногда видно в окно.
Карл никогда раньше не думал, что история той женщины будет его волновать, потому что давно поместил ее в карантин под ярлыком «То, что интересует Эми» (и поставил на одну полку с чужими бедами, карманными поросятами, которых модницы носят в сумочках, и неким доктором Филом). Но теперь, глядя на дом, Карл вдруг понял, что эта история его все-таки волнует. И сильно. Он будто смотрел на собственные внутренности, только в виде дома: темного, умирающего, давно уже поднявшего белый флаг.
– О! Вон она! – засуетилась Эми.
Женщина смотрела на них в окно, и выражение ее лица было холодным и непроницаемым.
– Жуть, – поежилась Эми.
Они поехали прочь, и она прибавила:
– Надо же так от всех закрыться. Даже не знаю, романтично это, грустно или просто безумно!
– По-моему, все вместе, – ответил Скотт. – А ты что думаешь, па? Она же теперь одинокая дамочка. Хочешь, оставлю тебя у нее на пороге?
Карл ничего не ответил. Глядя на ту женщину и ее дом, он вдруг почувствовал себя не таким одиноким.
* * *
Они стояли перед вокзалом в Калгурли, и над ними возвышался памятник жертвам войны – солдат с ружьем наперевес. Мимо мчались внедорожники, расписанные ржавыми крапинками запекшейся грязи, точно произведения искусства.
На фоне неба выделялись внушительные и торжественные крыши баров. Еще из автобуса Карл заметил у входа в один из них доску с надписью: «Горяченькие полуголые барменши». Сначала Карл решил, что «барменши» – это названия каких-то рыб, которые водятся в местных озерах. Но когда автобус встал перед светофором, он еще пару минут поразглядывал надпись – и вдруг осознал ее подлинный смысл. На щеках вспыхнул румянец.
До́ма, на юго-западном побережье, у жителей были изумленные глаза, светлые волосы и мокрые штаны. Здесь же люди казались другими: колючие, будто их грубо набросали на бумаге; будто родились они в той самой красной земле, по которой ходят; будто были выточены из лососевокорых эвкалиптов, рядами росших на улицах.
Эти люди все время кричат: у пекарен, магазинов, баров и на главной улице – и странно рубят слова, будто бросают предложения в измельчитель. Здесь Карл чувствовал себя не в своей тарелке. Впрочем, как и дома.
Небо стало темно-синим, каким бывает, когда день переходит в вечер. К Карлу и Милли стремительно подошла Агата. Ее лицо казалось едва различимым в сгущавшихся сумерках, но походку Карл ни за что бы не cпутал. Создавалось впечатление, что Агата сражалась с воздухом, и воздух этот был плотным, как простыня, через которую ей приходилось прорываться.
– Ну, до завтра поездов не будет, – сообщила она, окруженная облаком пыли, точно силовым полем. – Зуб даю, та Стелла, или как ее, прекрасно об этом знала. Никогда не доверяй женщинам худее себя! Записывай скорее! И что теперь делать? Печатник! Я не собираюсь тут всю ночь торчать и на вас таращиться! Уже семь тридцать семь вечера! И у нас нет денег!
Карл вдруг осознал, что он здесь единственный мужчина, и разволновался. Понятное дело, в таком положении на мужчину возлагаются определенные надежды. Он чувствовал на себе взгляды всех женщин. Не только тех, что были с ним, но и целых поколений женщин из разных веков, стран и цивилизаций.
– Ну, – сказал он как можно более уверенно, – нужно что-то делать.
Он поднял вверх указательный палец, чтобы подчеркнуть важность сказанного. Потом принялся ходить туда-сюда, надеясь разбудить ту часть своего мозга, которая отвечает за принятие решений.
– Давайте…
– Спрячемся, – предложила Милли.
Карл задумался.
– Идея неплохая.
– Одна моя подруга как-то поехала в Калгурли! – заметила Агата. – Так и не вернулась! Черт знает, что с ней случилось! Никто не знал точно! Но я знаю! Небось в одном из этих борделей ошивается! Подрабатывает!
Агата глубоко вздохнула и резко закрыла рот. Судя по всему, что-то заметила. Схватившись за забор возле памятника с солдатом, она пристально на него уставилась.
– «Они не состарятся, – прочитала Агата, – ведь состаримся мы, кто остались».
Она словно приросла к земле.
– Ведь состаримся мы, кто остались, – повторила она и осторожно коснулась ладонью своего горла.
Милли просунула руки в прощелины между заборными досками и взглянула на нее.
– А что такое бордель?
Агата отвернулась от памятника и спросила:
– На что это вы пялитесь?
В ту же секунду на стоянку возле них заехал автобус. Он остановился, открылись двери. Это была Стелла.
– Семь часов, – сказала она.
– Прошу прощения? – Агата заглянула в автобус и встала в угрожающую позу, так широко расставив ноги, будто собралась драться.
– Поезд, старая вы ворчунья. Отправляется в семь утра.
– А я думала, это не твоя забота, – напомнила Агата.
– Я передумала, ясно? – ответила Стелла.
Милли Бёрд
Дом Стеллы издавал много разных звуков. Когда Милли наступала на пол, он что-то бормотал; в стенах и потолке будто сидели какие-то человечки, которые то ли пытались выбраться наружу, то ли, наоборот, – забраться внутрь… А может быть, и вовсе просто танцевали чечетку, кто ж его знает!
Весь дом походил на магазин подержанных товаров, как у Милли в родном городе: тут много разных и непохожих друг на друга вещей сложили вместе и заставили поладить. Милли каждый раз обнаруживала здесь что-то новое – то, чего раньше не замечала. Может, Стелла потому так и живет? Может, она любит забывать вещи и каждый раз их снова находить?
В ванне Милли строила целые города из мыльных пузырей: дома и небоскребы, подъездные дорожки и деревья, кладбища и магазины, школы, полицейские участки и почтовые отделения. Она так долго там просидела, что вода остыла. Стелла вытащила ее из ванны, завернула в полотенце и усадила перед обогревателем с красными светящимися лампами.
Потом Милли сидела за кухонным столом с Карлом и Агатой, а Стелла готовила для них спагетти. Мэнни тоже пустили на кухню, но стула для него не нашлось, поэтому Карл прислонил его к стене возле микроволновки. Проглатывая спагетти, Милли улыбалась манекену.
После ужина Стелла приготовила всем взрослым по чашке чая, а Милли дала миску мороженого. Агата и Карл отправились в гостиную.
– Мы позвоним твоей маме утром, – сказала Агата, выходя из кухни.
Милли осталась сидеть со Стеллой и Мэнни.
«Просто будь добра», – говорил раньше папа, и Милли видела: о доброте Стелла знает не понаслышке.
Милли смотрела, как Стелла дует на чай. Пар, поднимаясь, рисовал в воздухе силуэты, как рисовали их чашки с кофе в универмаге.
А что было бы, если бы все вот так дышали? Звери, люди, трава, деревья. Возле каждого вился бы и рисовал узоры дымок. У одних он был бы коротким и менялся быстро: от бега или сердечного приступа. У других, кто спит или смотрит телевизор, – длинным и медленным. И тогда казалось бы, что ты видишь музыку, если бы ее можно было увидеть. И мир был бы всегда наполнен этой музыкой дыхания.
Может, издавая последний вздох, мы выпускаем все наружу: свои воспоминания, свои мысли; все, что хотели сказать и говорить не хотели; все картинки у себя из головы, на которых танцует пар от кофе и папа смотрит на тебя в последний раз; и ощущение грязи между пальцев; и ощущение ветра, мчащегося навстречу; и все краски, все цвета на свете.
– Я так и не пошла, – сказала Стелла. – Кладбище тут, в конце улицы. Я каждый вечер мимо него проезжаю, но никогда туда не заходила. Даже знаю, где он лежит. Заходишь. Идешь прямо по дорожке. Первый поворот направо. – Стелла глотнула чай. – Эррол. Мой младший братик.
– Эррол, – повторила Милли.
– Ага, – пробормотала Стелла. – Мой братишка. Знаешь, пришла я сегодня домой, села на диван и вспомнила о нем. Он бы не стал думать дважды: как пить дать, за тобой бы приглядел. Вот я и вернулась в свой чертов автобус. А дальше ты знаешь.
Милли сунула в рот ложку мороженого и спросила:
– А вы видели его, когда он был Мертвым?
Стелла снова подула на чай.
– Ага, – сказала она.
– И на что он был похож?
Стелла задумалась.
– Ты знаешь кого-нибудь, кто все время очки носит?
Милли кивнула.
– А потом он возьми да и сними их, чтобы почистить. Видела такое?
– Да.
– И глаза у него становятся будто больше, или меньше, или еще чего. Так?
– Ага.
– Вот так он и выглядел.
– А это точно был он?
– Ну, ДНК у него я не проверяла.
– А вы знаете, где он сейчас?
– Кроме кладбища-то? Это зависит от того, как ты на мир глядишь. Кто-то скажет, что он там вот, – Стелла показала на потолок.
– С Джими Хендриксом?
– С кем?
– Джими Хендриксом.
– Это который с гитарой, что ли?
Милли пожала плечами.
– Папин знакомый.
– По-моему, он просто в земле. Ни в какого жука он уж точно не перевоплотится и не будет привидением витать по дому и подглядывать, как я сижу на унитазте. Это конец. Сначала ты жив, а потом мертв. Вот и все. В этом суть.
– Конец?
– Конец. – Стелла внимательно посмотрела на Милли. – А ты как думаешь?
– Не знаю.
– Вот тебе и ответ.
– Это не ответ.
– Я знаю только одно: никто понятия не имеет, что творится на дне моря, у нас в мозгах и когда мы умираем. Как по мне, ну и ладно. Хоть есть над чем напрячь извилины, пока на автобусе катаешься или еще чего творишь.
Милли взглянула на Стеллу, потом на Мэнни и снова на Стеллу.
– Мне кажется, Мертвые превращаются в пластмассу и их иногда ставят в магазинах, – заметила она шепотом.
– Почему бы и нет, – кивнула Стелла.
А потом посмотрела на Милли внимательно, точно рентгеновским зрением, и наконец спросила:
– Где твоя мама, милая? Только не валяй дурака.
– А ваша где?
– Это похоже на дуракаваляние. – Стелла снова кивнула. – Она неподалеку. Мы не разговариваем.
– Почему?
– Наверное, просто так получилось.
Милли посмотрела на Стеллу, и та вздохнула.
– Ничего особенного, правда. Наболтали друг другу всякого. – Она встала и принялась складывать тарелки в раковину. – На самом деле у нас в семье никто не общается. Мы как будто не умеем. Знаю, могли бы и постараться.
Милли откашлялась.
– Она уехала. Мама.
Стелла обернулась и прислонилась спиной к раковине. С ее рук на шорты потекла мыльная вода.
– Уехала, милая?
– Наверное, просто так получилось.
Стелла улыбнулась. Милли достала из кармана лист бумаги и аккуратно его расправила.
– Это план ее маршрута, – сказала она, надеясь, что правильно запомнила последнее слово.
Стелла вынула из кармана очки и поднесла бумагу к свету. Потом сложила ее, вернула девочке, сняла очки и потерла глаза. Жужжание холодильника вдруг показалось Милли очень громким.
Стелла встала у раковины и посмотрела в окно. Руки так крепко сжали ее край, что костяшки побелели.
– Слушай, – не глядя на Милли, начала Стелла. – А вдруг твоя мама не хочет, чтобы ты ее находила?
Милли схватилась за живот. Стелла повернулась к ней и скрестила руки на груди.
– А эти двое тебе не бабушка и дедушка, так ведь?
Милли отвернулась.
– Они помогают мне найти маму.
Стелла села на стул и подвинулась поближе.
– Я отвезу тебя завтра домой, милая, – сказала она. – Все будет хорошо. Вот увидишь.
* * *
Милли проснулась посреди ночи. Достала из рюкзака листок бумаги и вышла из спальни. Затем прошла по коридору, открыла входную дверь и прилепила пластилином к двери. «Я ЗДЕСЬ МАМ».
Спать Милли не хотела, а потому принялась гулять по дому: собирать всякие украшения, трогать лица на фотографиях, сидеть на диванах, примерять шляпы. Она нарисовала разные фигуры в пыли на журнальном столике, потом открыла заднюю дверь и присела на ступеньку.
Большая луна освещала маленький, огороженный забором задний двор, где громоздились старые букеты цветов, обернутые лентами и пленкой. Над ними висела веревка с мокрым бельем, которая покачивалась и поскрипывала на ветру.
Гора букетов оказалась выше Милли. Их обертки и ленточки были разноцветными: розовые, зеленые, красные и всякие другие, яркие. Одни только цветы – коричневые, мертвые.
Милли сбежала по ступенькам и принялась водить обеими руками по груде букетов: вверх – тыльной стороной кисти, а вниз – ладонью. Сбоку эта груда походила на картинки, которые Милли видела в учебниках, – те, что показывают Землю в разрезе. Точно вырезанный из нее кусок.
Позже она записала в «Книге Мертвых»: «Номер тридцать: Стеллина гора цветов». Голова Милли снова будто бы сорвалась, и вот она с папой в больнице. Милли никогда раньше не видела, чтобы одному человеку дарили так много цветов.
Она лежит на спине у него под кроватью и разглядывает все ноги, которые заходят в гости. Тут и ножки, и ножищи, и обычные ноги. Кроссовки, каблуки, сандалии. Красные туфли, черные туфли, зеленые туфли.
Когда все ноги-гости расходятся по домам, папа говорит:
– Интересно, а где Милли?
Он тяжело дышит, как дышат старики и толстяки, хотя сам не тот и не другой.
– Не знаю, – говорит мама. Она сидит в большом кресле, и ее ноги перекрещиваются то так, то сяк. – Наверное, грабит банк. Или проповедует мир во всем мире.
Их слова большие и круглые и точно друг другу подмигивают.
Папа свешивает с кровати руку. Милли к ней подползает. Раньше его руки никогда не были такими белыми. Приборы вокруг звенят, пищат и гудят.
Милли берет папу за руку и не отпускает.
* * *
Милли полезла на гору букетов, и ноги ее увязли в хрусткой обертке и мертвых цветах, как в трясине. И Милли подумала о соленых озерах и рыбных деревьях, о том, как люди прячутся от самих себя, и о том, что мир совсем не такой, каким она его представляла. Она размышляла над словами Стеллы о том, что творится на дне моря. Что, если под водой тихонько живет себе поживает морской народ? Смотрит морское телевидение, смеется над морскими шутками. Интересно, а морские жители называют небо океаном, а океан – небом? А их музыка плывет в воздушных пузырях?
Милли очень хотела, чтобы в таких пузырях путешествовали все слова, вся музыка, все звуки в мире. Хочешь услышать звук? Тогда взрывай нужный пузырик. Каким бы тихим и удивительным стал мир! Взрывается пузырь, выскакивает из него звук «та-да-а-а-ам!» – и все вокруг подскакивают от испуга.
Только, наверное, пешеходов будут чаще сбивать машины, и мама не сможет услышать, как ты зовешь ее с другого конца улицы. И что, если однажды пузырь со «СПАСИТЕ-ПОМОГИТЕ!» улетит куда-нибудь в небо, а там его лопнет самолет, и за ревом двигателя никто не услышит?
Веревка с бельем качалась, качалась, качалась над головой, поскрипывая, как старая кровать. Милли взяла с цветочной кучи верхний свежий букет. «Эррол», – прочла она в открытке.
* * *
В самом низу своей записки Милли мелко приписала: «Скоро вернусь мам» – а потом вышла со двора и отправилась по улице, сжимая в руках букет Эррола.
Кладбище освещали фонари, и оно показалось Милли совсем не похожим на кладбище в ее родном городке: плоское и без травы – сплошная красная земля. Здесь стояли большие разноцветные ведра, полные красных и фиолетовых цветов. А вдоль дорожки росли огромные эвкалипты, которые склонялись над могилами.
Милли задрала голову и посмотрела на самые верхушки деревьев. Ее папа был всегда так высоко в небе…
Проходя мимо одного из деревьев, Милли коснулась его ствола и подумала: «А разве деревьям не нужна тень?» Ствол был еще очень горячим после жаркого дня.
Красная пыль окрасила надгробные плиты в розоватый цвет. Могилы были распределены по религиям и отделены табличками. Наверное, решила Милли, это чтобы их раи не перепутались.
Вдруг ее резко, как удар по животу, осенила мысль: «А я попаду в тот же рай, что и папа?» И потом она взволнованно подумала: «А в каком он раю?»
Ей даже в голову не пришло кого-нибудь об этом спросить.
Тут не пели птицы, не ревели машины и самолеты не свистели над головой – только тихо шуршали листья на деревьях, точно кто-то вытирал ноги о коврик у входной двери. И это был самый лучший звук на свете, который и звуком-то назвать было нельзя – скорее отзвуком, напоминавшим, что она, Милли, по-прежнему здесь.
А потом Милли увидела ее…
Первый поворот направо.
Она села возле могилы на колени и осторожно возложила перед ней цветы. Красные камни оставили следы на коленях. Милли лизнула палец, стерла пыль с букв, выгравированных на надгробной плите, и прочитала:
– Эррол.
Имя тонуло в камне, будто камень пытался его проглотить.
Даты рождения и смерти, всегда самые важные на надгробной плите, были написаны крупно, а черта между ними – мелко, едва различимо.
Разве черта эта не должна быть большой, яркой и изумительной, если и жизнь твоя была такой? И наоборот. Разумеется, именно черта должна рассказывать о том, как жил Мертвый.
Знал ли Эррол, что от его жизни останется одна только черточка на надгробной плите? То, что он делал, куда ездил, что ел и целовал, – все это превратилось в линию на камне. В парке, среди кучи незнакомцев.
Милли легла спиной на землю, макушкой касаясь основания плиты. Затем вытянулась так, как только могла, широко раскинула руки и как можно сильнее растопырила пальцы. Глядя на ночное небо через просветы между деревьями, она вдруг вспомнила одно-единственное слово и произнесла его вслух:
– Пап?
И тут Милли почувствовала себя самым крошечным существом на свете – меньше камешков гравия, которые впивались ей в спину, меньше муравьев, которые ползли у ее ног, – и мир вдруг стал таким огромным, и в нем было так много деревьев, так много звезд и так много смерти…
И Милли подумала: «Может, я и есть просто маленькая черточка».
Вот что еще Милли знает наверняка
Когда папа лежал в больнице, слова: «Пап, ты что, становишься Мертвым?» – говориться почему-то не хотели.
Агата Панта
21:06. Села на незнакомый стул, в незнакомой комнате, в незнакомом доме. Пила чай из незнакомой чашки в незнакомое время и старалась об этом не думать.
– Что у тебя с руками? – крикнула Агата Печатнику.
Печатник поставил чай на журнальный столик и спрятал ладони под мышками.
– Ничего, – ответил он.
– А чего они так трясутся? – спросила Агата.
– Они не трясутся.
– А похоже, что трясутся.
– Они не трясутся, – повторил он, – а печатают.
– Печатают?
– Печатают.
– Зачем это? – поинтересовалась она.
Он пожал плечами.
– Говорить мне не хочешь? – сощурилась Агата.
– Не особо, – отозвался он.
21:11. – Ужасный чай! – громко прошептала она ему.
21:13. – Что это? – спросил он. У нее из сумки торчала «Книга Старости». – Ваш дневник?
Агата запихнула тетрадь поглубже в сумку, застегнула молнию и поинтересовалась:
– Что «что это»?
– То, что вы сейчас в сумке спрятали, – ответил Печатник.
– Я ничего не прятала, – заявила Агата.
– Прятали-прятали, – настаивал он.
– А вот и не прятала, – настаивала она.
21:16. – А с женой что? – спросила Агата.
– Умерла, – ответил он.
– Рон тоже, – сказала Агата. – Сердечный приступ возле зоомагазина. А у твоей что?
Он сел себе на руки и ответил:
– Рак.
Агата кивнула.
21:17. – Почему ты мне так докучал, пока я дома была? – спросила Агата. – Влюбился, что ли?
– Не влюблялся я, – покачал головой Печатник.
– Влюбился бы – то же самое сказал бы! – проворчала Агата.
– Я вас даже не знаю.
– Не-а. Не знаешь.
21:18. Но спросить она хотела другое: «Почему ты перестал приходить к моему дому?»
21:20. Печатник уснул на диване, откинув назад голову и широко раскрыв рот, и захрапел.
21:22. – Они не состарятся, – прошептала Агата, – ведь состаримся мы, кто остались.
21:23. Агата Панта позволила себе почувствовать одиночество.
Карл-который-печатает-вслепую
Глубокой ночью, уже под утро, Карл встал и пошел по коридору в туалет. Тут он услышал, как на кухне по телефону разговаривает Стелла, и остановился.
– Да, – говорила она. – Да, брошенный ребенок.
Карл прислонился спиной к стене у двери. Свет из кухни прямоугольником растянулся на полу коридора, точно вход в другой, лучший мир.
– Ничего толком не знаю, – продолжала Стелла. – Ее мать ни с того ни с сего уехала из города. А отец уже не с нами. Ей какие-то старики помогают. – Она замолчала. – Слушайте, не знаю я. Старуха совсем психованная. Старик не лучше. Они просто… Ну, старенькие, в этом все дело.
Карл соединил кончики пальцев.
– Отлично, – заключила Стелла. – Ага. Привезу их завтра. И, Берт. – Она запнулась. – Извини, что так рано звоню. Просто не могла спать от всех этих мыслей. – Она снова замолчала. – Хороший ты парень, Берт. Спасибо.
У Карла свело желудок. Он услышал, как Стелла кладет трубку на место. Потом погас свет, и другой, лучший мир исчез. Карл прижался к стене, задержал дыхание и зажмурился крепко, как только мог, рассуждая, как ребенок: если я тебя не вижу, то и ты меня не видишь.
Открыв наконец глаза, он заметил фигуру Стеллы в конце коридора. Та вернулась в свою спальню. Карл зашел на кухню и уставился на телефон. А рядом на столе лежали Стеллины ключи – прохладные, металлические, похожие на причудливых насекомых…
Карл проник в комнату Агаты.
– Агата, – прошептал он так громко, как только посмел, и осторожно потряс ее за плечо.
Она продолжала храпеть.
– Агата, – повторил он чуть громче.
– Чего? – буркнула она, садясь в кровати и подтягивая одеяло к подбородку. – Вы кто? Вам чего надо? – она принялась шарить рукой по прикроватной тумбочке в поисках очков.
– Ш-ш! – Карл дал ей очки. – Тише, Агата.
Она надела их и удивленно на него взглянула.
– Печатник! Я тебя к себе не пущу, вот уж точно! Сейчас без десяти пять! Я сплю!
Карл присел на край ее кровати. Кровать под ним была теплая.
– Нам нужно идти, Агата. Прямо сейчас.
Но, когда они включили свет в комнате Милли, ее там не оказалось.
Карл схватил под мышку Мэнни, Агата – рюкзак Милли, и они покинули дом так тихо, как только позволили скрипучие половицы.
Из рюкзака Милли торчала нога Мэнни, и его пальцы скакали вверх-вниз у Агаты за головой. Карл прислонил Мэнни к автобусу Стеллы и положил руку на пластмассовое плечо.
– Стой на страже, Мэнни, – велел Карл серьезно.
– Он пластмассовый, Печатник, – прошипела Агата и бросила рюкзак на землю возле манекена.
Вместе с Карлом они направились вниз по улице, окликая Милли и заглядывая во дворы, под машины и на деревья.
Около кладбища они услышали голоса. В мерцающем свете фонарей Карл заметил за оградой трех пьяных мужчин, которые, пошатываясь, направлялись к ним. Пьяницы хохотали и ругались. Один из них попытался забраться на дерево, другой помочился, целясь в небо, а третий швырнул бутылку в одну из надгробных плит. Бутылка разбилась вдребезги, и ее звон пронзил ночную тишину. Собаки в соседских домах залаяли.
– О нет, – выдохнул Карл.
– Что? – спросила Агата.
Карл показал, что.
– О нет, – пробормотала Агата.
Недалеко от пьяниц они увидели Милли: она сидела на земле, спиной к надгробной плите.
– Они идут к ней. – Карл наклонился к черным железным прутьям ограды.
– Я туда не пойду, – быстро сказала Агата. – Я не… – Она замолчала и тихо прибавила: – Все эти мертвецы… Ты меня не заставишь.
Пьяницы заметили Милли.
– Эй! – Они загоготали. – Чего ты тут в темноте творишь? Совсем еще мелкая, да?
Милли встала, и у Карла екнуло в животе. Со звоном разбилась еще одна бутылка. Милли попыталась уйти, но пьяницы ее окружили.
– Ты чего это, Дорой-путешественницей себя возомнила, что ли?..
Агата взяла Карла за руку. И это на него подействовало. По руке словно ток пробежал. Мозг перезапустился, будто все это время спал. Прямо Спящая Красавица. Или как там называется ее мужская версия? Точно ведь должна быть!..
Но Карл никак не мог собраться с мыслями и думал только о ее руке. Липкой от пота и грубоватой. По сравнению с ней его собственная рука показалась ему мягкой.
– Что это ты тут одна делаешь, а, Дора?
Агата сжала руку Карла. Тот посмотрел на нее краем глаза. Снова ток…
Потом полностью к ней повернулся.
– Мы забираем автобус, – прошептал он.
– Как это «забираем»? – прошептала в ответ Агата.
– А так, – Карл отдал ей ключи Стеллы. – Заводи. Мы его крадем.
Ему показалось, что Агата улыбнулась. А может, это просто была судорога – он так и не понял.
– Я не… – начала Агата, но Карл уже бежал вперед, а точнее, перескакивал с ноги на ногу, словно Клиффи Янг.
Пьяницы размахивали бутылками у Милли над головой.
– Хочешь моего лесного сока каплюшку, а, Дора? – спросил один из них, и Милли точно окаменела.
Карл не знал, что будет делать, когда до них доберется, и только повторял про себя: «Еви-Еви-Еви»… Уж она бы знала, как поступить, а он…Что он? Он просто должен до них добраться, ведь Милли совсем еще ребенок, совсемещеребенок…
– Эй, – произнес он, подходя к пьяницам. Но они его не услышали, и Карл крикнул: – Эй!
Все трое повернулись к Карлу. Милли бросилась к нему и обхватила за ноги. Он положил ладонь малышке на голову и встал вперед, загораживая ее от мужчин.
– Эй, – выпрямляясь, повторил он, но уже тише.
Пьянчуги были один в один друг на друга похожи: синие джинсы, рабочие ботинки и волосы торчком – специально так не уложишь! – точно их полили лаком в аэротрубе. Пьяницы перевели на Карла мутные взгляды, будто он невидимка, а они смотрят в пустое пространство, откуда исходит его голос.
На одном из них была синяя серферская кепка, на другом – футболка с надписью «Полиция бюстов», а на третьем – байковая рубашка.
– Ой, Дорин дедуля пришел! – воскликнул Синяя Кепка и толкнул Карла в грудь.
– Я не хочу неприятностей, – пробормотал Карл.
А Полиция Бюстов ответил:
– Ты чего, не слышал, старый хрен? Тут у нас ясли.
Карл попятился, подняв руки вверх, как делали герои во всяких кинокартинах.
– Мы просто угостим Дору молочком, – вставил Синяя Кепка, – а потом уложим в кроватку.
Он снова толкнул Карла. Тот споткнулся и сказал:
– Со мной можете делать, что хотите, только не трогайте девочку. Она совсем еще ребенок. Отпустите ее.
Красноглазые пьяницы, пропахшие алкоголем, покачиваясь, окружили Карла и Милли. И Карл понял: этим пьянчугам плевать на себя и свою жизнь, а потому они очень-очень опасны. И тогда он выпалил:
– Беги, Милли, беги!
Но она не убежала. Взяла его за руку и уткнулась лицом ему в ногу, и он закрыл глаза и подумал: «Ну вот и все».
И тут раздался голос:
– Пьяницы чертовы!
За спиной у мужчин, размахивая ногой Мэнни, как оружием, появилась Агата. Она ударила Байковую Рубашку сзади по голове, и тот рухнул на землю, стукнулся головой о надгробную плиту и потерял сознание. Тогда Агата принялась яростно размахивать ногой перед двумя другими пьяницами.
– Приветик, – буркнул Синяя Кепка.
– Полегче, бабуля! – пробормотал Полиция Бюстов. – Мы просто… – тут он, точно желе, а не человек, навалился на ствол какого-то дерева, обнял его и уткнулся лицом в кору. – …Шутим.
– Да? – фыркнула Агата. – Неужели? А мне почему-то совсем не смешно!
Она попыталась ударить Синюю Кепку, но промахнулась.
Тот положил ладони на затылок и покрутил бедрами.
– Хочешь попробовать, да? Только попроси, моя ягодка.
Агата подошла к пьянице и со всей силы пнула его по голени.
– Эй! – выдохнул он, а потом, схватившись за одну ногу, запрыгал на второй, потерял равновесие и шлепнулся на землю.
– Слишком узкие штаны! – крикнула Агата и, замахнувшись ногой Мэнни на Полицию Бюстов, ударила его чуть выше колена. – Слишком мало зубов! – еще один удар – повыше локтя. – Мрачное будущее!
– Вы сумасшедшая, дамочка! – воскликнул Синяя Кепка.
Нависнув над ним, Агата снова его пнула. На этот раз по пятой точке.
– Хватит! – Кепка попытался дотянуться до ее лодыжки, но вместо этого ткнулся носом в землю.
Агата наступила ему на руки.
– Я, – произнесла она, пока он старался высвободиться, – не, – он поднял голову и попытался в нее плюнуть, – сумасшедшая. – Агата подковырнула ногой землю и зарядила комьями ему в лицо.
– Пойдем-ка, друг, – пробормотал Синяя Кепка, отползая от Агаты и пытаясь встать. – Бред какой-то…
– Ага, – согласился Полиция Бюстов. – Тот еще…
– Я напишу вашим матерям, молодые люди! – заметила Агата.
– Вы че это про мою маму щас сказали? – возмутился Синяя Кепка.
– Друг, пошли, – позвал Полиция Бюстов.
– Не-не, – продолжал Синяя Кепка. – Знаете что, дамочка? Мы Нуннаса позовем, и Скоба, и Флити позовем, вот что! И придем! И разберемся с вами! – Он ткнул в Агату дрожащим пальцем…
…и тут его стошнило на собственную рубашку.
– Черт… – буркнул он. – Черт.
– Ничо, друг, – пробормотал Полиция Бюстов.
– Это не моя рубашка…
– Ничего, отмоешь.
Они обхватили друг друга за плечи, как старые любовники, а затем принялись сбивчиво распевать футбольные кричалки и похромали к выходу с кладбища, покачиваясь из стороны в сторону, точно спускались с лыжного склона.
– Вверх, только вверх! Мы станем чемпионами…
Милли обняла Агату за талию. Та смущенно похлопала малышку по голове. Карл тоже хотел обнять Агату, хотел положить подбородок ей на макушку и сказать спасибо; хотел погладить Милли по голове, утешить, но ничего такого не сделал. Как поступил бы Бренсон Спайк?..
Тогда Карл сказал:
– Идите в автобус, там вы будете в безопасности. – Он вдруг почувствовал себя сильным и главным. – Я останусь замести следы. – Он кивнул в сторону Байковой Рубашки.
Агата с сомнением на него посмотрела.
– Только не надо тут слишком долго торчать. Ты же слышал, скоро придут Скобка, Флейта и Нунчак.
– Я на минуту, – ответил Карл.
Агата и Милли направились к выходу с кладбища, а Карл тем временем достал из кармана маркер, который украл из дома престарелых. Присев на колени рядом с Байковой Рубашкой, Карл закатал ему рукав и написал на предплечье: «Туточки был Карл-который-печатает-вслепую». Потом чуть отстранился, полюбовался своим творением и широко улыбнулся. Чернила на руке у Рубашки поплыли от пота, и надпись стала похожа на заголовок у киноужасов.
Карл оглянулся на дорогу.
Светает. Пора двигать.
Он залез в карман к пьянице, вытащил у него бумажник, открыл и почувствовал дрожь во всем теле, точно ради этой секунды прожил всю жизнь.
И он подумал: «Я – Карл-который-печатает-вслепую. В настоящем времени».
* * *
Всходило солнце, и Карл чувствовал себя неуязвимым. Ему довелось принимать решения, спасать женщин (с небольшой помощью от них же самих), портить общественное имущество, красть деньги и сопротивляться аресту. Карл возился с ремнем Мэнни, пристегивая его к переднему сиденью автобуса, и никак не мог перестать улыбаться. Милли сидела рядом с манекеном, баюкая его оторванную ногу.
– Молодец, Мэнни, что охранял наш автобус, – Карл похлопал манекен по голове.
– Да, – согласилась Милли и, подвинувшись к манекену, прислонилась к нему головой. – Молодец, Мэнни.
– Да-да-да! – присоединилась Агата. Она сидела на водительском кресле и копалась у себя в сумке. – Пластмассовый человек и правда молодец.
– Мы крадем автобус, да? – спросила Милли.
– Мы везем тебя к маме, Милли, – сказал Карл.
– А мы на поезде поедем?
– Да, Милли.
– А у меня денег нет.
Карл почувствовал, как пачка купюр пульсирует у него в кармане.
– Не волнуйся, я об этом позабочусь.
Милли посмотрела в окно, на дом Стеллы.
– Значит, мы крадем автобус, да?
– Одалживаем.
– Как те ваши компьютерные кнопки?
– Да. Именно так.
– Значит, крадем, да?
– Да.
– Но это Стеллин автобус.
– Да. Он не наш.
– У Стеллы брат умер.
– Я не знал.
– Я не хочу красть у нее автобус.
– Иногда взрослые лучше знают, как поступить, – заметил Карл.
– Иногда взрослые вообще ничего не знают, – возразила Милли.
Но прежде чем они решили, кто прав, кто виноват, в свете фар возник Синяя Кепка.
– Эй! – крикнул он и замолотил рукой по капоту.
– Агата, закрой дверь, – тихо велел Карл.
– Я не…
– Эй, – вновь произнес Синяя Кепка и на этот раз ударил ногой по шине. – Сказал же, вернемся.
Карл встал. По одну сторону автобуса он увидел Полицию Бюстов, а по другую – мужчину, которого не знал. Первый держал в руках крикетную биту и злобно ухмылялся Карлу через стекло.
В следующую секунду мужчины принялись с обеих сторон толкать автобус ладонями.
– Закрой дверь, Агата, – повторил Карл уже громче.
– Ну как это…
– Здрасьте! – в дверях автобуса, перед лестницей, появился Синяя Кепка, потрясая разбитой бутылкой. Глаза cвирепые, ноздри раздутые.
– Агата, закрой дверь! – закричал Карл.
В тот же миг Кепка наступил на нижнюю ступеньку, а Агата наконец нашла нужную кнопку и ударила по ней ладонью.
Кепка застрял в дверях: он наполовину влез в автобус и теперь, просунув руку в салон, пытался плечом отодвинуть створку. Карл хотел было вытолкать пьяницу, но тот стал размахивать «розочкой» и чуть его не поранил.
– Не подходи, Милли, – предупредил Карл.
Милли тем временем хватала все, что попадалось под руку, и бросалась этим в Кепку: аптечку, какие-то очки, майку, яблочный огрызок, – а Кепка отбивался от бомбардировки бутылкой, точно начинающий фехтовальщик.
Карл принялся толкать его ногой, стараясь не подходить слишком близко. Тут заднее окно автобуса с треском разбилось.
– Газуй, Агата! – завопил Карл. – Просто газуй!
– Я семь лет не водила!
– Вспоминай!
– Ладно, но я не… я… это что?..
– Агата, у тебя все получится! – воскликнула Милли.
Автобус раскашлялся, расплевался и наконец взревел.
– Получилось! – воскликнула Агата. – Получилось! Что теперь-то делать?..
– Газуй!
– А! Да! Точно!
Автобус медленно, рывками тронулся, и Синяя Кепка покатил вместе с ним, цепляясь рукой за дверь, а ногу держа на верхней ступени. Отстегнув ремень Мэнни, Карл поднял манекен высоко над головой и воскликнул:
– Будет совсем не больно, Мэнни!
Но он соврал и уже направлялся к дверям, собираясь швырнуть его в Синюю Кепку. Карл знал – Мэнни снова их спасет: выбьет бутылку у наглеца из рук, оттопчет ему ногу, раздавит пальцы.
– Скажи «пока-пока», Синяя Кепочка, – крикнул Карл. В это мгновение время будто остановилось: грохот снаружи стал тише, точно вдалеке на каком-нибудь острове били в барабаны, и Карл вдруг понял, что перед ним вовсе не мужчина, а озлобленный пьяный мальчишка. На лице – россыпь прыщей, а в глазах – гнев, который никак не найдет себе выхода. И причина этого гнева крылась не в них. Карл прочел в его глазах отчаянную попытку стать мужчиной.
Карл захотел сказать: «Все хорошо, я на твоей стороне» – и даже на секунду решил, что может найти общий язык с этим пьяным мужчиной, с этим пьяным мальчишкой. И только он попытался опустить Мэнни, как перед глазами что-то блеснуло, и пьяный мужемальчик, сделав выпад, полоснул его бутылкой по ладони.
– Карл! – Милли охнула у него за спиной.
– Чего там? – спросила Агата. Автобус вильнул прочь от сточной трубы.
– Ничего страшного, – пробормотал Карл, хотя сам не знал, страшно это или нет, и вдруг при одной мысли о сочащейся крови ослабел в коленях и отвернулся. Теперь стало ясно: найти общий язык с мужемальчиком не удастся.
«Знаешь что, пьяный ты мужемальчик, – думал Карл. – Мне тоже есть на что злиться». Он сосредоточил всю свою злость в руках и почувствовал себя Суперменом, Халком или тем шестнадцатилетним пижоном, с которым познакомился утром, занес манекен над головой и изо всех сил швырнул его в дверь.
Но в ту же секунду автобус подпрыгнул на «лежачем полицейском» и Карл потерял равновесие… Он рухнул навзничь, а Мэнни, кувыркнувшись в воздухе, приземлился рядом. Автобус продолжал двигаться медленно, но прыгать Синей Кепке приходилось быстро. А тут еще и Милли хорошенько пнула его по застрявшей в салоне ноге и больно укусила за голень. Кепка выругался и попытался полоснуть малышку бутылкой.
– Отойди от него, Милли! – воскликнул Карл. Автобус, угодив колесом в сточную канаву, чуть не врезался в дерево. Агата громко ойкнула.
Когда она вновь вывела автобус на дорогу, Синяя Кепка упал, и его нога выскользнула из салона. Карл и Милли подбежали к боковым окнам и замерли, глядя, как он катится по дороге позади автобуса.
– Все целы? – спросил Карл. – Просто Милли?
– Да, кажется, – ответила Милли, забираясь на сиденье позади Агаты.
Подняв с пола Мэнни, Карл внимательно его осмотрел.
– Агата?
– О, со мной все отлично! – отозвалась она. – Все прекрасно. Небольшая психическая травма, но в целом… Он отцепился?
Автобус тарахтел по улице мимо темных кирпичных домиков. За окном – дети в школьной форме, мужчина в халате с утренней газетой и женщина с собачкой.
– Отцепился, – кивнул Карл.
Он сидел напротив Милли и держал на коленях Мэнни.
– Хорошо, – сказала Агата. – Потому что уже шесть часов и шесть минут утра! – Она показала пальцем на свои часы.
– И?.. – разглядывая порез на ладони, спросил Карл. У него кружилась голова.
– Эй, ты! Капитан Смерть! – Агата повернулась к Милли. – Держи руль.
– Мне семь.
– Именно. Когда мне было семь, я через всю страну грузовики возила!
– Неправда.
– Просто держи руль, – Агата слезла с водительского кресла.
– Ты что, Агата! – Карл подскочил к ней и схватился за руль, прежде чем их понесло в кювет.
Агата плюхнулась на сиденье возле Милли и открыла сумку. Затем положила себе на колени тетрадку и зеркальце и поднесла к лицу линейку.
Карл взглянул в зеркало заднего вида.
– Агата, что…
– Послушай, господин Шаловливые Пальчики, – перебила его Агата. – Занята я. Звонков не принимаю. – И отметила что-то у себя в тетради.
Милли Бёрд
Они пару раз поворачивали не туда, спорили и ехали обратно, но в конце концов прибыли на вокзал. Вышли на перрон, и из-за влажного воздуха дышать стало трудно. Поезд уже прибыл, и его постепенно наполняли люди с чемоданами. У поезда с логотипом «Индиан-Пасифик» фотографировались туристы. Мужчины и женщины в форме проверяли билеты и направляли пассажиров в нужные вагоны. Семьи обнимались, плакали, смеялись.
Купив билеты, Карл, Милли и Агата пошли в свое купе. Оно оказалось маленьким, с креслом-кроватью, умывальником в углу и большим занавешенным окном.
– Это все, что ли? – удивилась Агата и тут же принялась раскладывать кресло.
За окном, на перроне, раздался какой-то шум.
– Я не могу пустить вас без билета, мисс, – произнес мужской голос. – Поезд вот-вот отправится.
– О госссподибожемой, Дерек! – послышался женский голос. – Я же с тобой в школе училась! В седьмом классе встречалась с твоим чертовым братцем! Постоянно ходила к вам на барбекю по воскресеньям!
– У нас строгий график, Стелла, – ответил мужчина. – Ничем не могу помочь, сама понимаешь. Расписание и все такое.
Милли отдернула занавеску и спросила:
– Стелла?
Потом постучала по стеклу и открыла окно.
– Стелла, – повторила она.
– О господи, – пригнувшись, буркнул Карл.
– Посадка завершена! – объявил с перрона проводник и запрыгнул в поезд.
Стелла махнула на него и подбежала к их окну.
– Я тебя вижу, Карл, – сказала она.
Поезд тронулся, и Карл тут же встал, покачиваясь на ногах.
– Где мои ключи-то? – поинтересовалась Стелла, идя за поездом по перрону.
– В автобусе, – смущенно ответил Карл.
– Уж постарайтесь найти ее маму, – вздохнула Стелла.
Карл посмотрел на Милли:
– Мы постараемся.
– У тебя все хорошо, милая? – поинтересовалась Стелла.
Милли кивнула.
– Да.
– Честно?
– Да.
– Ладно, – Стелла остановилась и сунула руки в карманы.
Поезд начал набирать скорость. Милли смотрела, как Стелла на перроне становится все меньше и меньше. Потом взглянула на папин чехол и сказала:
– Но я хочу, чтобы вы пошли с нами.
Она почувствовала, как к глазам подступают слезы, но ничего не могла с собой поделать: Стелла была такой доброй, а папа умер, и мама тоже как будто умерла…
Милли смотрела на Стеллу, пока та не исчезла из виду, а внутри все сводило от боли. Взрослые, которых Милли знала, отрывали кусочки у нее изнутри, уносили их с собой и не возвращали.