Корабли серии «Меркурий» были названы в честь мифического крылатого гонца, а программа создания двухместного корабля получила весьма удачное имя «Джемини» – по латинскому названию созвездия Близнецов. Трехместные корабли, которые должны были полететь к Луне, носили имя «Аполлон» – имя греческого бога Солнца.

Никто из моего набора не стартовал ранее чем через два с половиной года, а последний из нас полетел лишь почти по истечении шести лет. Четверо погибли, не получив шанса на полет, и лишь четверо из нас прошли по Луне.

Все мы прибыли в Хьюстон под новый, 1964 год: из ВМС США – я, лейтенант Алан Бин, лейтенант-коммандер Ричард Гордон и лейтенант Роджер Чаффи; капитан Корпуса морской пехоты Клифтон Уильямс; офицеры ВВС США: майор Эдвин Олдрин по прозвищу Базз, капитаны Донн Айзли, Уильям Андерс, Чарлз Бассетт, Майкл Коллинз, Дэвид Скотт и Теодор Фриман; наконец, двое гражданских – Уолтер Каннингэм и Расселл Швейкарт.

Вживаясь в Хьюстон, мы одновременно попали в защитную оболочку от неприятных новостей из внешнего мира. Соединенные Штаты испытывали сложности с гражданскими правами и социальными протестами, а за рубежом были Вьетнам и Холодная война. Во времена заваривающихся проблем росла потребность в героях, которые могли бы стать хранителями веры и носителями огня. Будучи новичками среди астронавтов, мы этого еще не осознавали, но эти роли отводились как раз нам.

Мы с Барбарой и Трейси приехали в середине января после закрытой церемонии выпуска в управлении начальника университета.

Другому студенту диплом могли бы выслать по почте, но в отношении нового астронавта дела делались иначе. Трудно было поверить в эти первые недели, что я действительно хожу по одним коридорам Центра пилотируемых космических кораблей со знаменитыми астронавтами Первой Семерки. Я встречался с ними на собеседовании и несколько раз на вечеринках, но теперь они каждый день были вокруг, и меня распирали вопросы, которые я не осмеливался задать. Я чувствовал себя самозванцем.

Что же касается почитания героев, то я даже сумел получить с каждого автограф на написанной от их лица книге «Мы, семеро», добавил посвящение лично от себя и отправил отцу в качестве рождественского подарка. «Господь даст, быть может, однажды я смогу стать частью этого «мы», – писал я. – И если это случится, то всей благодарности в мире будет недостаточно, чтобы вознаградить тебя за твою роль в этом достижении».

Темп космической гонки нарастал, и русские все еще были впереди. Незадолго до того, как пришел мой набор астронавтов, советская космонавтка Валентина Терешкова стала первой женщиной в космосе, успешно проделав эпическое путешествие из 48 витков. В конечном итоге мне довелось познакомиться с Валентиной, и я нашел ее очаровательной и обаятельной. Русские хотели записать на свой счет еще одно «впервые в мире», и им стала она, хотя Терешкова на самом деле не вполне подходила для такого задания, потому что была подготовлена как парашютист, а не к космическому полету. Из-за невесомости она чувствовала себя очень плохо всё время, которое провела в космосе, и еще несколько дней после этого.

В нашей собственной программе важные вопросы не находили ответа. Смерть Кеннеди оставила огромный и непонятный вакуум лидерства. Пост президента принял Линдон Джонсон, политик до мозга костей. Теперь, когда нашего лидера не стало, – сочтет ли президент Джонсон необходимым выполнить его обещание и отправить человека на Луну? В то время как я осваивался с новой работой в качестве астронавта программы «Аполлон», никто из нас не знал, а будет ли на самом деле такая программа.

Пионерская серия «Меркуриев» закончилась несколькими месяцами раньше, в мае 1963 года, а «Аполлон» был еще слишком далек, чтобы разглядеть его контуры. Поэтому NASA строило своеобразный мост между двумя программами – систему полетов двухместных кораблей по имени «Джемини» с целью испытать важнейшие концепции, необходимые для «Аполлона». Можно ли выйти в открытый космос и работать там? Сможем ли мы найти на орбите другой космический аппарат и встретиться с ним? Возможно ли построить ракеты, которые смогут безопасно пересечь неведомую бездну между Землей и Луной? В описываемый момент ничего из перечисленного еще не было сделано.

Поначалу это не было очевидно, но некоторые из моих героев уже уходили в тень, и состав команды астронавтов менялся. Из знаменитой Первой Семерки все, кроме Слейтона, слетали на «Меркуриях», а Дика отстранили из-за незначительной сердечной аритмии. В течение двух последних лет он был главой Отдела астронавтов. Джон Гленн, прославившийся как наш первый человек на орбите, был в процессе увольнения, имея на уме политику. Таким образом, в летном статусе оставались пятеро из группы «Меркурия» – Ал Шепард, Гас Гриссом, Уолли Ширра, Гордо Купер и Скотт Карпентер.

Будучи теперь участником программы, я стал смотреть на них под другим углом, оценивая каждого как возможного партнера по полету. Это упражнение заставило меня задуматься, что скрывается за трескучими газетными заголовками.

Гордо был свойским и приятным в общении и чертовски сильным пилотом. Многие заскорузлые чиновники NASA полагали, что этот парень с тягучим оклахомским акцентом слишком склонен к авантюрам, и этот взгляд в конечном итоге отразился на его полетных назначениях.

Гас был трудным для знакомства человеком. Он привычно здоровался со всеми в коридоре, но мало с кем был близок и не слишком интересовался нами, новичками. Или ты был его другом, или нет; Гас прилагал немало сил, чтобы показать, что он тут вожак стаи, и мог подставить тебя, если видел, что это тебе не нравится. В глубине души я чувствовал, что после полета на «Меркурии», когда его корабль пошел ко дну, а сам он едва не захлебнулся, Гас всего немного побаивался.

Скотт был единственным, кто летал на многомоторных самолетах, среди этой элитной команды ветеранов реактивной авиации. Ходил слух, что он и не рвался в космическую программу – это была заслуга его динамичной и привлекательной жены. Скотт же вовремя оказался на месте и с медицинской точки зрения подходил просто потрясающе. Однако он облажался в полете на «Меркурии», развлекаясь в управлении кораблем и не уделяя достаточного внимания выполнению задания. Он не отработал тормозной импульс должным образом и приводнился в нескольких сотнях миль от расчетного района. Вскоре стало вполне очевидно, что Скотт больше никогда не полетит в космос.

Уолли, прекрасный пилот, был всеобщим приятелем и курицей-наседкой для новой группы астронавтов. Мы звали его Скайрей по имени самолета, на котором он в свое время летал. Уолли устраивал «вполне заслуженный» длинный перерыв на кофе с куда большей охотой, чем залезал в тренажер. Тем не менее он был очень хорош в своем деле, и полный перфекционист, если не обращать внимания на фривольный юмор. В нем не было никакого притворства. Он мне нравился.

Ал, первый, кто полетел на «Меркурии», был лучшим из этой команды. Он представлялся естественным выбором для дальнейшего продвижения – на «Джемини» и на «Аполлон». Он вполне подходил на роль первого человека на Луне. Однако Ал был совершенной загадкой. Он мог быть теплым и приятным в общении в один момент, а в другой – командиром со стальными глазами и без какого-либо следа широкой улыбки. Для новичка вроде меня казалось разумным держаться подальше от Алана Шепарда.

На мой взгляд, Шепард, Ширра и Гриссом точно должны были командовать будущими кораблями, а возможно, и Купер. По большому счету, Карпентера можно было не учитывать. Таким образом, от Семерки реально осталось лишь четверо, что немного разряжало обстановку в части будущих мест в экипажах, но не сильно. Должно было пройти еще много времени, прежде чем хотя бы одно место предложили бы любому из членов моей группы. Вся Новая Девятка стояла между Первой Семеркой и нами.

Многие верят, что существовал какой-то генеральный план по личному составу, исполнение которого сделало Нила Армстронга первым, кто пройдет по Луне. Это не так, и сага об Але Шепарде объясняет почему.

Как и в программе «Меркурий», Шепард был первым кандидатом на полет на «Джемини». Его напарником должен был стать Том Стаффорд из Новой Девятки. В середине 1963 года, еще до того, как этот выбор стал официальным, Шепард испытал приступы головокружения. Врачи в предварительном порядке диагностировали у него проблему со средним ухом, известную как болезнь Меньера, и временно отстранили его от полетов. Несколькими месяцами позже Ал вернул себе летный статус и был назначен на первый полет «Джемини», но врачи вызвали его на еще одно обследование и нашли, что состояние уха ухудшилось. На этот раз они не только заблокировали ему возможность полета в космос, но и ограничили в полетах на самолетах. В соответствии с вынесенным решением он, если вообще хотел полететь, должен был иметь рядом с собой другого квалифицированного пилота, пусть даже из числа нас, новичков, потому что одиночный полет с точки зрения медицины перестал быть безопасным. Его не просто ударили ножом в спину – но еще и повернули нож в ране. О Боже, думали мы, если это могло случиться с Шепардом, это может произойти с кем угодно.

К этому моменту список астронавтов для полетов на «Джемини» включал Уолли Ширру в качестве командира второго корабля, а Гас Гриссом был дублером Шепарда. Ал выбыл, и кто же теперь будет вместо него? Дик назначил Гриссома командиром первого экипажа «Джемини» и поставил Уолли дублером Гаса. Как следствие, Ширру пришлось убрать с должности командира на второй полет. Уолли был этим недоволен, его веселый темперамент весь куда-то делся. Он терпеть не мог быть чьим-либо дублером.

Это решение поставило также вопрос о том, что делать с Томом Стаффордом, партнером Шепарда. Стаффорд рассматривался как наиболее сильный человек в программе по технике встречи на орбите, и NASA хотело, чтобы он полетел поскорее. Партнером Гриссома и дублером Стаффорда в первоначальном раскладе был Фрэнк Борман. Имело смысл продвинуть Гриссома и Бормана как единое целое, а потому Стаффорда из экипажа убрали, но это был еще не конец эпизода, который развивался в стиле комиков Эбботта и Костелло с их номером «Кто первый?». Оказалось, что и у Гриссома, и у Бормана такое эго, что вместе им в одном корабле не ужиться. Помимо этого, Борман уже стоял в планах на важный последующий полет. Поэтому его убрали из экипажа Гриссома в пользу более покладистого Джона Янга, который изначально был в экипаже Ширры. Джон мог поладить с кем угодно и был чертовски хорошим пилотом. В этой головоломке было еще с десяток или около того кусочков, но уже один этот запутанный инцидент иллюстрирует причудливость всей процедуры выбора экипажей.

Мне как новичку было трудно анализировать, куда я могу попасть в этом процессе. За небольшим числом исключений окончательное решение о том, кто полетит, когда и в какой должности, принимал Дик Слейтон. Мы изучали его решения с великим тщанием, пытаясь найти какую-нибудь закономерность, однако ее не было.

Планировалось десять пилотируемых полетов «Джемини», по два астронавта на каждом, то есть всего было в наличии 20 мест. С выбытием Шепарда осталось трое годных меркуриевских астронавтов, и если все члены Новой Девятки получат полетные назначения, то 12 мест уйдут сразу. Разумно было предположить, что некоторые из более опытных ребят слетают дважды, в первый раз в роли пилота, а во второй – командира. Таким образом, нашей группе астронавтов не светило множество пустых клеток в летной таблице «Джемини». Однако чехарда Шепард – Гриссом – Ширра и Стаффорд – Борман – Янг в первом же экипаже давала нам надежду. «Никогда нельзя знать заранее», – гласила старинная поговорка.

Среди всего этого прошли изменения и в составе руководства. Слейтон уволился из ВВС, оставшись целиком в распоряжении NASA, и был продвинут на должность помощника директора Центра пилотируемых кораблей по операциям летных экипажей. Человек меньшего масштаба мог бы уйти в отставку в знак протеста против отстранения от полета в 1962 году, но Дик выдержал бурю и создал под себя уникальную руководящую должность в космической программе. Для отряда астронавтов он стал не просто боссом, а признанным «крестным отцом», которого уважали все, включая старших руководителей Агентства.

Одним из его первых действий было перетащить только что отстраненного от подготовки Шепарда на оставленное Диком место главы Отдела астронавтов. Этот холодный как лед и грубый сукин сын не смог принять решение врачей с благородством Дика Слейтона, и, казалось, видел теперь свою главную цель в том, чтобы внушить страх Божий каждому из нас – просто потому, что мы имеем право полететь в космос, а он нет. Дик и Ал могли бы исполнять роли доброго и злого полицейского в телесериале об убойном отделе Нью-Йорка, причем Дик придавал уверенность, а Ал требовал большего, чем ты мог сделать. В результате вся программа продвигалась лучше.

Наша группа вошла в ритм подготовки. Краткий вводный курс сменился двадцатью тяжелыми неделями лекций, технических назначений и экзотических командировок. Мы были лишь новичками, но прошедшими исключительный процесс селекции. Нас погрузили в головокружительные темы, нам показали вживую ракеты и объяснили, с чем мы можем столкнуться в космосе. Теперь мы не смотрели на все это с другой стороны телевизионного экрана, а сами шли по Мысу, изучали стартовые сооружения и стояли перед огромными ракетами, которые должны поднять нас в космос. NASA зачастую хотело использовать нас все семь дней в неделю, и мы обнаружили, что постоянные разъезды являются частью нашей работы. Для меня это оказалось превосходное время – люди вокруг были блестящими, работа – поразительной, а высшая возможная награда – прогулка по Луне – почти невероятной.

Однако если для новых астронавтов все планировалось в деталях, NASA не имело никаких руководств по выживанию для наших жен. Это был серьезный недосмотр, за который наши семьи заплатили тяжелую цену. Думаю, NASA считало, что раз мы, как правило, являемся военными семьями, то мы и так привычны к долгим разлукам и к жестко структурированной военной жизни. Жены офицеров с точки зрения исторического опыта должны были уметь справляться с такими сложностями. На самом деле это была ошибка.

Почти сразу после того, как мы обустроились в арендованном небольшом кирпичном бунгало по адресу Хантресс-Лейн, 1922, в новом доме, не защищенном деревьями от техасского солнца, Трейси свалилась с температурой 41° и болела так тяжело, что нам приходилось окунать ее в лед. Барбара тоже сильно простудилась из-за резкой перемены климата по сравнению с приятным монтерейским. И лишь много лет спустя я узнал, что она так боялась оставаться одна в этих странных окрестностях, что могла не спать и плакать половину ночи, пугаясь каждого шороха и опасаясь, что кто-нибудь может вломиться в дом.

Она не рассказывала мне об этом тогда, или, быть может, я просто ее не слышал. Понятно, что я был настолько переполнен эмоциями и взволнован, настолько захвачен ролью астронавта, что, приезжая домой на выходные, мог говорить только о нашей подготовке и о программе. Это было «дорогая, давай я тебе расскажу, что я смог сделать», но не «а что ты тут делала на этой неделе?». Оглядываясь теперь назад, я понимаю, что семья страдала из-за моего «туннельного» зрения.

Постепенно Барбара и другие жены, которые испытывали потрясение такого же свойства, перезнакомились и подружились. Точно так же как Дик был нашим крестным отцом, его жена Мардж превратилась в наставницу жен. Первое впечатление от Хьюстона уступило место приятному открытию: оказывается, в Техасе люди не забыли, как сказать «пожалуйста» и «спасибо», и при необходимости могут бросить все дела и протянуть руку помощи. В доме появился кондиционер, который рассеивал жару, а Трейси нашла других детей, с которыми можно было играть. Все это образовалось не быстро, но мы выжили.

Конечно, было одно обстоятельство, которое облегчало наше положение и заставляло нас трезво смотреть на любые трудности, с которыми приходилось столкнуться: нам создали особые условия. Самым ценным был знаменитый контракт с компаниями Field Enterprises Educational Corporation и Time Inc., получившими эксклюзивные права на общение с нами. С благословления NASA и Белого дома издатели заключили сделку, в рамках которой астронавтам Первой Семерки в равных долях за несколько лет должны были выплатить сумасшедшие деньги – 500 тысяч долларов, по тем временам целое состояние. Когда к ним присоединилась Новая Девятка, пирог пришлось разрезать на более тонкие ломтики, но и это были немалые суммы. Когда мы появились в команде, финансирование перераспределили еще раз в равных долях, так что каждому из нас причиталось по 16 250 долларов в год. Помимо того, что мы были астронавтами, мы стали еще и богатыми людьми! Это соглашение получило известность как контракт с журналом Life, потому что большая часть написанного о нас и наших фотографий появлялось именно в этом иллюстрированном еженедельнике, и эти доллары стали отличным подспорьем молодому лейтенанту флота и его семье, которая должна была жить на годовую зарплату в 10 835 долларов.

Затем компания General Motors предложила нам сделку, в рамках которой можно было выбрать новый «шевроле» любой модели, цвета и стиля, проехать на нем 5000 км и затем выкупить «подержанную» машину по специальной цене. На следующий год я мог продать ее и купить новую по той же схеме. Присоединилась и фирма American General Mortgage, которая предложила ипотеку под фантастические 4 %. Репутация героя, оказывается, включала и определенные выгоды. Люди стремились продемонстрировать свое понимание и поддержку, и выражалось это в сделках на особых условиях, распространяемых на нас.

Мы передали большую часть «лишних» денег в трастовый фонд на обучение Трейси в колледже, но сколько-то все-таки пришлось истратить на покупку новой одежды. Социальные обязательства, которые, как оказалось, прилагаются к должности космонавта, требовали, чтобы у моей жены в шкафу было еще несколько платьев, а мне пришлось впервые в жизни купить смокинг.

Мы подписались и на автомобильную сделку, хотя и без особого желания, избавившись от «шевроле» 1963 года и купив такую же модель, но выпуска 1964 года и с кондиционером. Нам казалось, что сразу же оторвать «корветт» с выставки будет слишком нахально. Ко всему прочему, я не знал: а вдруг Дик или Ал поставят черную метку около моей фамилии, увидев, как ничего еще не сделавший астронавт рассекает по окрестностям в «корветте». В конечном итоге я поддался и этой лихорадке, и каждый год передавал свою «старушку» приятелю, Скипу Фёрлонгу, который за скромные деньги мог проехать несколько миль на шикарной спортивной машине, а затем сбыть ее кому-нибудь еще. Так «корветты» уходили в народ.

На занятиях в NASA делался большой акцент на научных дисциплинах, главным образом на геологии. Считалось, что это пригодится нам, когда мы наконец достигнем Луны. У всех нас была техническая подготовка, но черт возьми, мы же пилоты! Проблема в имидже – мы не хотели, чтобы на нас смотрели как на ученых. Мы ставили себя так: не существует ничего, что мы не смогли бы сделать, в том числе и собрать лунные породы необходимых видов. Вам нужен геолог – отлично, у вас есть геолог, и это я. В конечном итоге мы смогли защитить наш взгляд. 11 из 12 человек, которые исследовали Луну, были летчиками, и мы привезли целую сокровищницу научного знания.

Прослушанные нами лекции закреплялись полевыми экспедициями в такие отдаленные места, как вулканические территории в Аризоне и на Аляске, а также в Исландии. Одним из наших инструкторов от Геологической службы США был приземистый молодой геолог по имени Джек Шмитт. Он-то и стал двенадцатым человеком на Луне, где мы провели вдвоем трое суток.

Я насмотрелся на чертову уйму камней, прошагал многие мили по лавовым отложениям и продолжал удивляться тому, какое это все имеет отношение к полету в космос. Тем не менее я напряженно работал над освоением и этой темы, потому что обстановка была весьма конкурентная, и мы хотели достичь максимального результата во всех сферах подготовки. Никто не знал, на что обратит внимание Дик, когда будет распределять места в будущих экипажах.

Уникальным вариантом тренировки было выживание в джунглях и в пустыне. Мы рассматривали это как необходимость, на случай, если промахнемся мимо расчетной точки посадки, но из-за этого как-то не хватало уверенности в том, что NASA всегда знает, куда именно приземлится корабль.

В марте, вскоре после того, как Трейси исполнился год, вертолеты засеяли влажные джунгли Панамы бравыми американскими астронавтами. Нас забрасывали попарно. Имея в своем распоряжении минимальный набор средств для выживания – только то, что будет у нас после реального полета, – мы должны были продержаться на местных ресурсах до недели.

Естественно, нам дали инструкции, как это сделать. Одна из них состояла в том, что нужно срубить пальму и срезать ее верхушку, чтобы добраться до сочной и вкусной сердцевины, которая обычно встречается лишь в дорогих ресторанных салатах. За несколько дней в Панаме я съел столько этого чертова деликатеса, что с тех пор не могу на него смотреть.

Другой совет заключался в поимке и приготовлении игуаны. Это было легче сказать, чем сделать. Через несколько дней, когда от голода уже подводило желудок, эти большие ящерицы стали казаться похожими на стейки из курятины с подливкой. Игуаны, кажется, тоже об этом знали, и играли в игру под названием «поймай меня, если сможешь».

Мы с Донном Айзли нашли ручей, из которого можно было пить, построили укрытие и привязали парашюты к деревьям, превратив их в гамаки. Нас предупредили, что на земле спать нельзя. Бревно, уложенное на пень пальмового дерева под нами служило импровизированным столом. Среди ночи нас заставило насторожиться какое-то гудение, как будто бы поднялся в воздух целый улей пчел. Мы уставились во тьму; шум становился сильнее и ближе, превращаясь в ритмичный толкающий звук, как будто по мокрой листве идет стадо животных. Какого дьявола? Мы схватили фонарики и увидели переднюю кромку огромного ковра из муравьев, приближающихся со стороны деревьев. Миллионы жвал издавали непрерывное и громкое чавканье. Ковер двигался вперед, поглощая все на своем пути, и аккурат между мной и Донном. Когда муравьи дошли до нашего маленького стола, они полезли на пень и на бревно, полностью закрыв их своими телами, и зашагали дальше словно по мосту. Большой паук, который сплел паутину в углу, попал в окружение и попытался удрать от опасности на паутинке, но свалился в колышущуюся орду на земле и сгинул. Мы с Донном оставались очень и очень спокойными. Бежать нам было некуда, так что все, что мы могли сделать, – это молиться за прочность парашютных строп, держащих нас выше уровня земли, по которой маршировали муравьи. Прошло десять минут, прежде чем задний колышущийся край этого жуткого ковра пропал в темноте джунглей и мы увидели поперек нашей полянки трехметровую полосу совершенно пустой земли. На ней не осталось ни листочка, ни травинки, а наш грубый стол лишился коры и казался отполированным ногами и челюстями насекомых. Лежа в гамаках, мы прислушивались, как вдали чавкает и топает армия муравьев, истинных хозяев джунглей.

Космический центр стал магнитом дальнейшего развития. В том полу-болоте, которое мы теперь называли домом, было немного оплотов цивилизации: единственная заправка на главной улице и магазин фирмы Sears в 30 минутах езды. Но бульдозеры сгребали техасский кустарник, изгоняя прочь водяных и медноголовых щитомордников, и по их следам шли отряды плотников, водопроводчиков и электриков, чтобы построить новые дома. Старый добрый Линдон сбросил на Хьюстон бомбу полной занятости. Все эти лунные люди должны где-то жить! Им надо есть! Им нужны магазины! Ясное дело, лунным людям не захочется ехать за 40 км в Хьюстон за беконом с яйцами!

Рядом с нами находилось еще два участка, заселенных ранее прибывшими работниками программы. В Тимбер-Коув, первом из них, обитали шестеро из Первой Семерки; Ал и Луиза Шепард жили в самом Хьюстоне. Другой назывался Эль-Лаго, и там владели домами большинство астронавтов из Новой Девятки. Теперь же у чаппараля отвоевывали территорию небольшие поселения Клиэр-Лейк и Нассау-Бей, которые стали местом проживания многих из нашей группы.

Мы с Барбарой использовали часть суммы от Life в качестве первого взноса за участок, наняли архитектора и начали строить жилье своей мечты – невысокий, кремового цвета, похожий на ранчо дом по адресу Барбуда-Лейн, 18511, в поселке Нассау-Бей. В нем было примерно 280 квадратных метров, стоил он 33 000 долларов, а ставка по ипотеке оказалась достаточно низкой, чтобы я мог выплачивать ее из регулярного жалованья.

Наш район был одним из самых уникальных в Америке – он был полностью заселен участниками программы. Во всех соседних домах жили если не астронавты, то инженеры, менеджеры и их семьи. В конечном итоге Нассау-Бей включили в свой маршрут экскурсионные автобусы с туристами, увешанными камерами и щелкающими затворами. Случалось – уже после того, как я слетал в космос, – что я стриг газон или сажал дерево, одетый в драные штаны и пропотевшую рубашку, и тут к дому подползал автобус, водитель которого кричал мне: «Эй, приятель! Где тут живут астронавты?» Я чесал в затылке, взмахивал рукой вдоль улицы и туманно отвечал: «Кажется, есть у нас парочка где-то там». Мои соседи – Роджер Чаффи, Майк Коллинз, Дейв Скотт, Ал Бин, Расти Швейкарт, Дик Гордон и Джим МакДивитт – проделывали то же самое. А поскольку скафандров на нас не было, никто не мог нас узнать.

Шли месяц за месяцем, подготовка усложнялась. И хотя внешний мир думал о нас с придыханием, внутри космической программы мы все еще оставались классом новичков. Порядок старшинства означал, что нам придется ждать своей очереди на полет. Была лишь одна обязанность, которую старшие астронавты радостно переложили на нас – она называлась «неделя в бочке». Каждый политик и каждая организация граждан хотела заполучить астронавта в качестве гостя и послушать его, и Дик долго сражался, чтобы убедить NASA в том, что мы готовимся лететь на Луну, а не произносить речи. Компромисс был найден в том, что каждую неделю один астронавт выделялся для такой работы – это и называли «неделя в бочке». Отдел связей с общественностью выстраивал запросы в соответствии с их важностью, и «дежурный по пиару» ездил на мероприятия, давал интервью журналистам и вообще «демонстрировал флаг». Обычно говорить приходилось тем из нас, кто меньше всего знал о том, что происходит.

Мой первый срок попал на Авиационную неделю в Коннектикуте. Чиновник NASA, ответственный за протокол, доставил меня на место и выдал подготовленный текст, который надо было зачитать. Губернатор Коннектикута с гордостью указал на молодого, коротко стриженного человека за столом для почетных гостей и буквально просиял, произнося слова «астронавт Джин Сернан». Я встал под громкие аплодисменты. Зрители, наверное, думали, что перед ними крутой и уверенный в себе межзвездный путешественник, а на самом деле у меня так тряслись колени, что я боялся, как бы аудитория не услышала их стук друг о друга. Я ухватился за кафедру с такой силой, что побелели костяшки пальцев. Что я тут вообще делаю? Я же еще не летал!

Я выдавил из себя несколько предложений и увидел, как слова на бумаге начинают расплываться. Но аудиторию не интересовала эта техническая фигня. Слушателям было скучно! Я посмотрел на них несколько мгновений, перестал читать и медленно отложил бумаги в сторону. Чиновника, наверное, хватил в этот момент сердечный приступ, потому что он никак не мог угадать, что я теперь скажу. Черт побери, я и сам не знал. Я подумал так: люди пришли на званый обед, чтобы услышать астронавта, астронавт тут один, и это я, и хотя я не слишком много знаю о программе, но точно больше, чем любой из них. И я начал говорить так, как будто сижу среди друзей, которые пришли в гости ко мне домой. Я рассказал несколько баек, вставляя известные имена типа Шепарда и Гленна, и колени мои перестали трястись. Я объяснил, что мы собираемся сделать в проектах «Джемини» и «Аполлон» и как мы намерены добраться до Луны. Аудитории понравилось – человек действительно знаком с Алом Шепардом и Джоном Гленном! С мероприятия я уходил с возросшей уверенностью в себе. Оказывается, секрет состоял в том, чтобы говорить с людьми, а не читать им лекцию. Больше я никогда не пытался зачитать подготовленную NASA речь.

В Хьюстоне после знакомства с Семеркой я вскоре смог оценить и Девятку и понял, что это самая совершенная и талантливая группа пилотов из всех, что я видел. Все они были летчиками экстра-класса.

Эд Уайт олицетворял собой все американское – без сучка и без задоринки, лицо космической программы. Он был нашим Юрием Гагариным. Эд был чертовски хорош, и мы бы не смогли найти лучшего кандидата на первый выход американца в открытый космос.

Джим МакДивитт был исключительным человеком – славный парень, но с таким потенциалом лидерства, что его назначили командиром экипажа «Джемини-4» в первом его полете. Джим говорил мало – за него говорила его работа.

Джон Янг был летчиком с простым подходом к работе – «давайте делать дело». Мы сдружились с ним, когда слетали к Луне и затем объехали полмира. Джон доводил инженеров до бешенства своими ядовитыми служебными записками, составляя их для протокола в тех случаях, когда ему что-то не нравилось. Их так и называли – «янгограммы».

Пит Конрад, упрямый невысокий щербатый парень, носил прозвище Твити, то есть Болтливый. Он все время рвался в бой и готов был свернуть весь мир в бараний рог, чтобы дело было сделано. Трудно было заподозрить в нем человека, учившегося в Принстоне и происходившего из влиятельной филадельфийской семьи.

Фрэнк Борман был строг во всем и пропитан лидерством с головы до пят. У него никогда не было проблем со сферой полномочий, потому что он работал на более высоком уровне, нежели большинство из нас. Он выделялся из общего ряда и иногда казался «святее Папы Римского», но в любом случае был прирожденным лидером.

Нил Армстронг все еще оставался тем дружелюбным и невзыскательным парнем, которого я поверхностно знал по учебе в университете и через Смитти.

Мы с Томом Стаффордом, несхожие как день и ночь, стали как братья, потому что провели очень много времени в совместных тренировках и дважды летали вместе. Ти-Пи, как его звали, был блестящим парнем из маленького оклахомского городка, он думал со скоростью хорошего компьютера и редко ошибался. Из-за привычки говорить быстрее, чем думать, он заработал прозвище Мямля. Когда что-то пошло не так на «Джемини-9» и вновь на «Аполлоне-10», я был рад, что Томас Пэттон Стаффорд рядом со мной.

Джима Ловелла мир помнит как командира неудачного «Аполлона-13». Счастливый и дружелюбный в обычной жизни, в этом полете он очень вовремя проявил свои лидерские качества. В фильме «Аполлон-13» способности Джима ничуть не преувеличены, хотя Пит Конрад и дал ему грозное прозвище Шейки – «Дрожащий».

Последним был Эллиот Си, худощавый техасец, который служил в авиации флота, а затем гражданским летчиком-испытателем компании General Electric, где помогал создать прославившийся в дни Вьетнамской войны реактивный истребитель-бомбардировщик F-4 «Фантом». Мое будущее оказалось связано с судьбой Эллиота, и связано не по-хорошему.

На мой взгляд, Борман и Стаффорд по своему опыту возвышались над остальными, на следующей ступеньке, совсем рядом, стоял Мак-Дивитт, а за ним Ловелл и Конрад. Однако самым знаменитым среди них стал Армстронг, «темная лошадка». Девятка была очень, очень хороша – им предстояло делать историю.