Мечты действительно сбываются. Через четыре часа после посадки на Луну, неся на себе ранец с системой жизнеобеспечения, я протиснулся ногами вперед через узкий люк, встал на колени на небольшом порожке и осторожно спустился по трапу «Челленджера», ступенька за ступенькой, пока не выбрался на похожую на тарелку опору. Солнце заливало все вокруг ярким светом, и я смог в первый раз рассмотреть эту обширную пустоту. Купол неба оставался плотно-черным от горизонта до горизонта, и столь явное противоречие вызвало вопрос «как это может быть?» в моем логическом мозгу.

Не было ни страха, ни тревоги – огромное чувство удовлетворения и свершения переполняло меня. Мои ботинки размера десять с половиной стояли лишь в нескольких дюймах над поверхностью этой почти мифической страны, которую человечество на протяжении бесчисленных эр наблюдало так близко и приписывало ей свойства в пределах от объекта религиозного поклонения и символа любви до создателя оборотней и часов урожая. Все ночи моей жизни она была здесь и терпеливо ждала, пока я приду.

Я опустил левую ногу, и тонкая корочка подалась. Мягкое касание.

Итак, сделано. Сернан оставил след на Луне.

Я исполнил мечту, и никто уже не сможет отобрать у меня этот момент. «Ступая на поверхность у Тавр-Литтрова, я хочу посвятить первые шаги «Аполлона-17» всем тем, кто сделал это возможным, – передал я в Хьюстон. – Ох, с ума сойти. Невероятно».

Боже мой, я стоял в таком месте, где никто еще не бывал. Грунт, который твердо держал меня, не был пылью Земли, но принадлежал иному небесному телу, и он сверкал под ярким Солнцем, словно усеянный миллионами маленьких алмазов. Низкое Солнце на утреннем небе Луны отбрасывало длинную тень за припаркованным «Челленджером».

Я медленно повернулся, пытаясь увидеть всё, и был ошеломлен беззвучным, волшебным одиночеством. Ни беличьего следа, который указывал бы на присутствие жизни, ни зеленых травинок, чтобы расцветить пустую и бесплодную красоту, ни облачка над головой, ни малейшего намека на ручеек или речку. Но я чувствовал себя комфортно, словно принадлежал этому миру. С того места, где я стоял на дне этой окаймленной горами красивой долины, которая, казалось, застыла во времени, два горных массива, вырисовывающиеся с обеих сторон, не выглядели угрожающе. Казалось, они тоже ждали того дня, когда кто-то придет и проложит путь в эту долину. Я не тревожился о том, что может произойти дальше и не таится ли какая-нибудь неведомая опасность у меня за плечом, и не думал особо о том, как нам выбраться из этого места, когда придет время. Мы пришли сюда и должны вернуться домой. Но ближайшие три дня я планировал прожить по полной и впитать каждый момент этого редкого и чудесного существования.

Я стоял в солнечном сиянии среди бесплодного мира где-то во Вселенной, смотрел на зеленовато-синюю Землю, погруженную в бесконечную тьму, и знал, что наука встретила достойного соперника.

Я огляделся, пытаясь сориентироваться. Огромные булыжники, скатившиеся с окрестных гор, оставили глубокие борозды. Изрезанные холмы, над которыми мы заходили на посадку, выглядели как морщинистая кожа столетнего человека. Каменный оползень сошел в долину, и повсюду, куда я мог бросить взгляд, были кратеры всех размеров, и самый знакомый из них – буквально на расстоянии вытянутой руки. «Думаю, что прямо передо мной Панк», – сообщил я, пораженный тем, что, пролетев 400 000 км, совершил посадку у лунного кратера, названного в честь моей дочери.

Я прошелся кругом, чтобы мои ноги, привычные к морской качке, приспособились к низкому уровню тяжести в этом странном новом мире. Обучение ходьбе напоминало балансирование на чашке с желе, пока я не сообразил, как переносить свой вес, делая что-то вроде кроличьего скока.

В эти зачарованные минуты Джек грелся на пороге, смотрел вниз и ворчал: «Эй, кто там следит на моей лунной поверхности?» Затем он спрыгнул с трапа и сошел с опоры в геологический рай. Как и я, он немедленно утратил равновесие. Мы отвыкли за четверо суток от земного веса и освоились в невесомости, а теперь сила тяжести составляла одну шестую земной, и ее до нас успело попробовать лишь десять землян. Каждый шаг поднимал пыль, потому что мы раскачивались, как резиновые уточки в раковине, уже тяжело дыша и пыхтя, а наши скафандры утратили идеальную белизну и покрылись липкой тонкой лунной пылью. «Как же тут прекрасно», – говорил я. «Грунт похож на везикулярную, очень слабо окрашенную разновидность порфира, от 10 до 15 процентов везикул», – докладывал Джек. Это означало, что в грунте блестят мелкие крупицы стекла, отражающие солнечный свет. Странная парочка начала работу на Луне.

Первым нашим делом была разгрузка ровера, который мы привезли снаружи лунного модуля, словно пианино на грузовике. С помощью ремней, тросов и петель мы опустили на поверхность эту головоломку из сложенных колес, подлокотников, сидений, пультов, подножек, брызговиков, крышек для аккумуляторов и множества других частей. Мне стало казаться, что я собираю рождественский велосипед для Трейси. Джек сделал весьма научное заключение о том, что «можно без опасения сказать, что эта поверхность сформировалась не вчера». Я его тащил сюда всю дорогу, чтобы услышать это?

Тонкая пыль упрямо липла к нашим скафандрам, щиткам гермошлемов, перчаткам и инструментам, словно ее притягивало магнитом. «Боже, такое впечатление, что я уже неделю на поверхности», – сказал я, пытаясь стряхнуть ее без всякого результата. Джек потянулся за камнем, потерял равновесие и смешно осел на попу. Когда он сумел выпрямиться, на нем уже был новый слой пыли, но что еще хуже, в борьбе он утратил единственные наши ножницы. Одни мы оставили у Рона, который все еще не нашел свои, а теперь второй экземпляр исчез в лунной пыли. Если мы не найдем другой способ вскрывать пластиковые пакеты с едой, наша жизнь может стать весьма интересной. У нас были планы на все виды аварий, но никто не думал о возможности умереть на Луне от голода.

Я закончил сборку ровера, запрыгнул вверх и вбок на водительское место, как подросток мог бы запрыгнуть в открытый джип, подключил аккумулятор, проверил рулевое управление, опробовал передний и задний ход и дал газу. Это был момент истины, потому что если бы ровер отказался работать, нам пришлось бы ходить пешком, и наши возможности по исследованию этой долины были бы серьезно ограничены. Электрические моторы в колесах зажужжали. Я прибавил мощности и двинулся в сторону, чтобы сделать тестовый заезд вокруг лунного модуля. «Аллилуйя, Хьюстон! Малыш «Челленджера» поехал!» Луномобиль с сетчатыми колесами и без верха – это было здорово.

Телевизионную камеру снаружи нашего корабля не стали ставить, исходя из весовых ограничений, но теперь мы смонтировали похожую камеру на ровер, и там, в Хьюстоне, Эд Фенделл по прозвищу Капитан Видео взял на себя управление ею и стал нашим удаленным оператором. Теперь мы могли поделиться нашей личной долиной с миром.

Джек упал еще раз, пытаясь поднять лунный камень. «Я разучился собирать образцы – для геолога это совсем неприлично», – признал он. Толстые, неповоротливые перчатки добавляли нам проблем – пальцы болели от напряжения, когда мы старались удержать предметы, которые при этом едва ощущали. Хьюстон подсказал, что мы уже отстали от графика на семь минут, и мы быстро погрузили наши лунные пожитки на ровер, чтобы начать первый день исследований.

Земля продолжала отвлекать мой взор от унылой поверхности, и действительность казалась галлюцинацией. Я уже видел ее много раз, но все еще был околдован самым прекрасным зрелищем всего путешествия. Воспоминания об «Аполлоне-10» нахлынули вновь, когда я задумался о том, какая это редкая честь – стоять на поверхности Луны и смотреть на единственное известное место во Вселенной, где есть жизнь. Это так прекрасно.

Я сделал еще одну попытку привести Доктора Камня к пониманию, что он находится на другом небесном теле. «Эй, Джек, постой. Дай себе тридцать секунд посмотреть на Землю над Южным массивом».

«Что? Земля?»

«Просто посмотри туда».

«Если ты видел одну Землю, ты видел их все». Это был типичный пример его забавного юмора, но я почти почувствовал отвращение к такой бесстрастной реакции. Мне казалось, что любое человеческое существо должно прийти в восхищение от этого зрелища. Джек вернулся к наблюдениям грунта, но принялся напевать Джонни Кэша: «Не хорони меня в пустынной прерии, где воют койоты и вольно дует ветер». Он не собирался признавать существование нашей планеты на публике, но пел достаточно громко, чтобы его могли слышать все желающие. Потом он нашел ножницы. Мы были спасены.

Последнее, что мы должны были сделать перед отъездом с базы, это установить американский флаг. Я вбил в грунт тонкий металлический флагшток и поправил небольшую опору, которая должна была удерживать прямо красно-бело-синее знамя. Этот флаг свозили на Луну и обратно на «Аполлоне-11», и с тех пор он демонстрировался в Центре управления полетом. Теперь он встал навечно в долине Тавр-Литтров как уместное напоминание о людях, которые доставили нас сюда. Я сказал тем парням дома, которые наблюдали за его развертыванием: «Это один из самых высоких моментов моей жизни, точно говорю».

Мы с Джеком выехали, чтобы разместить самый совершенный набор научной аппаратуры, когда-либо собранный для лунной экспедиции. Ее сердцем был набор ALSEP, то есть комплект для исследований на лунной поверхности для «Аполлона». Это была сложная система, на развертывание которой требовалось много времени, и мы спешили, чтобы не накопить отставания. При разгрузке приборов с ровера мой геологический молоток, ручка которого торчала из кармана скафандра, за что-то зацепился. «Снесло брызговик. О, шут!» – воскликнул я, стараясь выражаться аккуратно. Посреди наукоемкого ядерного эксперимента на Луне я оказался виновником мелкого ДТП. Облом части тонкого пластикового брызговика показался мне несущественным, и я использовал единственную доступную вещь, полоску старой доброй изоленты, чтобы удержать этот кусочек на месте. Мы оба работали быстро, но дело было сложнее, чем казалось, и мы вылезли из тех четырех часов, которые отводились на развертывание ровера и на установку приборов ALSEP. А стоило выбиться из графика, и поездка на юг, к кратеру Эмори, нашей первой настоящей геологической стоянке, на которую в план были заложены 90 минут, оказались бы под угрозой.

Я схватил бур с питанием от аккумуляторов, сделанный специально для работы на Луне, «дедушку» современных беспроводных инструментов, и начал бурить каменистый грунт, чтобы взять образцы с глубины и разместить в скважине приборы для измерения температуры. Я должен был держать его крепко и прижимать всем своим весом, но продвижение удавалось лишь случайно. Бур легко входил в грунт на несколько дюймов, затем натыкался на камень и отскакивал назад. Мое сердцебиение поднялось до 150 в минуту, руки болели от сжимания рукоятки, пыль клубилась как липкий туман. Я должен был пробурить три скважины глубиной по 240 см для датчиков температуры, но – без всякого предупреждения – каменистая почва района Тавр-Литтров схватила 90-сантиметровый бур толщиной в свечу словно мощным кулаком, бур застрял, а я начал мотаться вокруг него, как пьяный моряк. Материал был на редкость неподатливый, работа отнимала много кислорода и времени. «Давай, малыш. Я попробую вытащить эту штуку», – проревел я ученым, слушающим меня издалека. Чтобы вытащить бур, я использовал треногу и рычаг, качая его подобно автомобильному домкрату.

Пока я пытался пробуриться сквозь камень, Джек изо всех сил старался установить детектор сейсмических волн – деликатное устройство, созданное для того, чтобы определить, как Луна колеблется во время лунотрясения. Чтобы нормально работать, прибор должен был стоять совершенно горизонтально, и на тренировках во Флориде это делалось легко, но здесь было почти невозможно. Это занятие довело Джека до припадка. Я с изумлением слушал, как ученые на Земле с раздражением намекали, что ученый на Луне не сумел правильно установить их бесценную игрушку. Разозлившись, они наконец сказали Джеку, чтобы тот использовал старый и верный способ ремонта – хороший удар одним из наших инструментов. Однако не помогло и это. Мы несколько раз возвращались к этому месту и впустую тратили время на попытки ремонта, прежде чем авторы эксперимента наконец-то сдались.

Из Хьюстона, где в комнату через две двери от зала управления набились геологи и прочие ученые, сыпались быстрые и резкие инструкции. Мы хорошо знали этих ребят, потому что они тренировали нас и тщательно прописывали всё, что мы должны сделать на поверхности. Но когда мы оказались на месте, когда начались проблемы и появились неожиданные открытия, все прежние соглашения рухнули, и каждая команда защищала собственную территорию. Споры становились всё громче, и Джим Ловелл, которому было поручено отфильтровывать их решения для нас, стал больше похож на укротителя львов в цирке, чем на астронавта.

Джек был обеспокоен. Выполнение инструкций других ученых отнимало время от его собственных геологических планов. «Я боялся, что так оно и случится со всеми этими камнями», – бормотал он, когда шел шатаясь к тому месту, где я не мог добиться существенного прогресса. Он напрыгнул на рычаг, чтобы помочь выдернуть чертов бур из грунта, потерял равновесие и мгновенно исчез в небольшом кратере. В Хьюстоне заржали, но я был в ужасе, потому что тут же представил себе, что он может порвать скафандр, и всё пойдет псу под хвост.

В конце концов ЦУП сообщил нам плохую новость. Мы отстали от графика на 40 минут, и геологическую часть первого дня пришлось сократить. Вместо поездки на 2,5 км на юг к кратеру Эмори мы должны остановиться на полпути, у поля камней вблизи кратера Стено. Джек определенно не был счастлив, но не мог подавить полного восторга оттого, что оказался здесь, и стал напевать собственный вариант «Фонтана в парке» Эда Хейли: «По Луне я однажды гуляю…»

Я присоединился, и мы запели дуэтом: «В славном-славном месяце декабре…»

Я остановился: «Нет, в мае».

«В мае?»

«Месяц – май».

Он спел еще две строки, затем забыл текст и продолжил бессмысленным «би-дупи-ду…». Мы все время были заняты, но шутка всегда отличное средство от стресса. Конечно, если посадить двух мальчишек поиграть в песочнице такого гигантского размера, они получат удовольствие. Это была забава всей жизни. Однако работа ждала нас.

Мы сели в ровер, и я вдавил газ, но почти тут же сбавил скорость до предела над тонкой темной мантией лунной пыли, покрывающей волнистую равнину вокруг лунного модуля. Путь был усеян кратерами всех размеров, от крохотных до больших, и крупные камни часто вынуждали меня объезжать их. Все опасности были частично засыпаны, и обычное, казалось бы, путешествие превратилось в довольно рискованное предприятие.

Помимо всего прочего, моя изолента не удержалась, сломанная часть брызговика отвалилась, и нас стало осыпать пылью, которая зависала передо мной плотной стеной, как в пылевую бурю. Это было всё равно что пытаться разглядеть что-то через водопад из грязи, и поскольку мы держали курс прямо на Солнце, я с трудом мог видеть, куда мы движемся. На колесах из проволочной сетки появилось несколько внушительных вмятин, потому что я ударялся боком о камни. Позднее эту долину признали самым пыльным местом из всех, куда садились «Аполлоны», и это представляло особую проблему. Мы с Джеком были перепачканы до невообразимости, а наши тонкие приборы покрылись слоями пыли, которая угрожала вывести их из строя. Когда мы доехали до Стено, где надеялись найти несколько ценных образцов, мы обнаружили, что время и грунт и здесь сговорились против нас, так что подняться по валу до края кратера не удалось. Снова осыпаемые пылью, мы медленно проделали обратный путь до Камелота, чтобы сражаться с непослушным ALSEP’ом.

Я решил отремонтировать этот чертов брызговик, хотя ни одной ремонтной мастерской не было в радиусе 400 000 км.

Мы провели на поверхности 7 часов и 12 минут, прежде чем вернуться в «Челленджер» и закончить первый день. Мы были грязны как черти и измучены. Мы работали очень напряженно и не спали почти 24 часа подряд. Самым нужным инструментом во всем наборе оказалась большая старомодная щетка, которую мы повесили перед трапом. Ею мы тщательно смахнули друг с друга пыль, прежде чем влезть в кабину.

«Челленджер» изменился. Он больше не был просто транспортом на пути из космоса на Луну – теперь он стал нашим домом, нашим маленьким замком в Камелоте, единственным убежищем для нас в этом новом мире. Да благословит Господь парней и девушек с фирмы Grumman!

Мы наддули кабину, и впечатление было такое, как если бы в канистру подали воздух под давлением. Бдыщ! Маленькая тонкая крышка люка выгнулась наружу, напоминая нам, насколько хрупок наш «жук».

Снять перчатки оказалось болезненной процедурой – я не удивился, увидев, что костяшки пальцев и наружные стороны ладоней пылают краснотой ссадин. Пальцы выглядели едва ли не сломанными – мне пришлось сгибать их, чтобы убедиться, что они всё еще работают. Перчатки были толстые, из многих слоев, и когда наддувались вместе со скафандром, они становились такими же жесткими, как гипс на сломанной руке. Каждый раз, когда нужно было что-нибудь взять в руку, мы сражались с этой жесткостью, стирая костяшки и кожу об неподатливый внутренний слой.

После этого мы помогли друг другу выбраться из громоздких скафандров, которые заняли невероятно большую часть нашей маленькой жилой зоны. Они были мокрыми от пота, и чтобы высушить их, мы подстыковали шлемы и перчатки к пустым оболочкам и завели кислородные шланги, чтобы по ним циркулировал воздух. Это было всё равно что надуть два больших воздушных шара, и казалось, в нашу лунную палаточку залезли еще двое. Ранцы висели на стенах, но скафандры поставить было негде, и мы положили их поперек кожуха взлетного двигателя, который торчал посередине кабины словно мусорное ведро, и постарались сжать как можно сильнее.

Раздевшись до костюмов водяного охлаждения, мы быстро перекусили, переговорили с парнями на Земле по закрытому радиоканалу, и поиграли с камнями, которые были сложены в ящики в кабине. Несколько образцов из двадцати взятых были слишком велики для имеющихся мешков, и я крутил и крутил один из них голыми руками, внимательно изучая. Поразительное дело. Остывшая лава, которая вылилась на поверхность по меньшей мере три миллиарда лет назад, обработанная космическим излучением в вакууме за эти несчитанные столетия, стала камнем с другой планеты. И всё же она выглядела обыкновенной, как многие другие образцы, которые я видел на полевых занятиях в Гренландии. Кристаллическая структура с небольшими порами, через которые, вероятно, когда-то в древности выходили газы, покрытая темной пылью с запахом пороха, поднимавшейся в воздух при малейшем касании или сотрясении. Всё такое обычное – и одновременно экстраординарное. Вскоре черная пыль забилась мне под ногти, словно я копался на грядке, потому что я просто не мог отпустить этот камень и положить его на место.

Джек был разочарован. Он считал, что мы сделали очень мало в смысле серьезной геологии за первый выход на Луну, потому что провели слишком много времени за установкой приборов. Если нам по какой-нибудь причине пришлось бы улететь прямо сейчас, мы бы смогли предъявить лишь пригорошню грубых базальтов в оплату за долгие годы тренировок, всего лишь образцы, схваченные из верхнего слоя в районе Тавр-Литтров, и ничего такого, что позволило бы раскрыть настоящие секреты этой долины. Я был с ним согласен. Мы действовали как пара роботов, как продолжение рук и амбиций других людей, послушно подчиняясь натяжению поводка и не занимаясь собственно исследованиями, ради которых мы сюда прибыли. И словно для того, чтобы поиздеваться над Джеком, пыль с лунных камней заставила его чихать. Я описал ЦУПу положение дел с брызговиком, чтобы они смогли придумать «лекарство». Нам нужно было его отремонтировать.

В Техасе холодная погода – всего лишь +7° днем – и моросящий дождь отогнали репортеров от нашего дома. Сквозь сырость светились рождественские украшения. Когда я вышел на поверхность вскоре после шести вечера по хьюстонскому времени, раздались радостные крики и аплодисменты, а когда в трансляции показали, как я еду вокруг лунного модуля, жена и дочь действительно смогли увидеть с расстояния в 400 000 км, как я веду машину по узкому серпу новой Луны в небе. За меня подняли бокалы шампанского Cold Duck.

«Наконец-то мы доставили его туда, – сказала Барбара репортерам, собравшимся перед деревянным Санта-Клаусом. – Слышать, как они садятся сегодня, было просто фантастично. Это самый счастливый день в моей жизни». Они спросили, легче ли ждать в третий раз. «Опасения есть, – ответила Барбара, – и нервозность, и волнение. С этим ничего нельзя сделать». Она сказала, что в критические моменты комок всегда подступает к горлу, и с каждым годом он становится всё больше. Трейси терла медальон «Аполлона-17», как будто он обладал волшебной силой.

Барбара вновь была сильной женой, поддерживающей своего мужа и знающей свою роль в эпопее «Аполлонов» – встречаться лицом к лицу с репортерами при каждом выходе из дома и играть роль хозяйки для целой банды друзей внутри. Все они думали, что помогают ей в это трудное время, но на самом деле они лишь добавляли напряжения. В течение нескольких недель она все время была на виду, и перед публикой, и в своем доме, и, пока я оставался на Луне и искал обратную дорогу к Земле, моей жене приходилось нести груз заботы обо всех остальных и выглядеть иллюстрацией полной уверенности, чтобы убедить весь мир в том, что дела идут хорошо.

За десять лет это стало слишком тяжело. В конце концов она попросила Рай Фёрлонг взять на себя на некоторое время бразды правления. «Я просто хочу побыть одна», – прошептала она своей лучшей подруге.

Но где? Снаружи дом находился практически в осаде репортеров, фотографов и доброжелателей. Внутри паслось два десятка человек, обсуждающих те поразительные события, которые происходят на Луне, и прислушивающихся к динамикам. Барбара незаметно ушла в спальню, затем в ванную, заперла дверь, включила музыку и встала под горячий душ лишь только для того, чтобы найти немного покоя. Под струей воды она забыла официальные манеры, давление победило ее, а уверенность в себе рухнула.

Барбара стойко перенесла испытания неудачным выходом на «Джемини-9» и кувырканием на «Аполлоне-10» над Луной. Но она хорошо знала, что случилось с Мартой Чаффи после гибели Роджера на Мысе, как раздавила Джинни Бассетт смерть Чарли в дни «Джемини», что испытала Мэрилин Ловелл, когда Джим мог не вернуться домой из «Аполлона-13», как чувствовала себя она сама, узнав о моей вертолетной аварии, и за эти годы она утешала слишком многих вдов астронавтов. Неважно, что она говорила на публике, – в душе Барбара знала, что в каждом полете кроется серьезный риск, и в этом – больше всего. Нечестно, что она не имела права бояться. И если бы я погиб в космосе, ей все равно пришлось бы пройти через хаос и остаться сильной, идеальной Миссис Астронавт. Мы все так горды им!

Накопленное за десятилетие напряжение собралось подобно грозовой туче и обрушилось на нее, и моя жена больше не могла этого терпеть. Барбара медленно свернулась в комок и заплакала. Она била по стене душа и выла в голос – в том тщательно выбранном месте, где никто не мог ее слышать. У женщин не бывает твердого сердца.

Через полчаса она вернулась в гостиную, вновь спокойная и ответственная.

Мы с Джеком натянули гамаки крест-накрест: он вдоль дна возле того места, где мы стояли, когда пилотировали лунный модуль, а я поверху, над конусом двигателя. Мои ноги торчали возле приборной доски, и я беспокоился о том, чтобы не задеть никакой переключатель. Лицо смотрело вверх в туннель, а скафандры пихали меня в спину. Черт, эта кабинка была маленькой. Вспомнилась стажировка на «Роаноке».

Мы чертовски устали и, чтобы создать себе ночь, закрыли окна фибергласовыми створками. Я должен был бы засыпать на ходу, но смог лишь задремать, прислушиваясь к тихому мелодичному жужжанию системы жизнеобеспечения, которая позволяла нам оставаться в живых, и к ровному дыханию и случайному всхрапу Джека во втором гамаке. Снаружи было невероятно тихо. Не шуршал ветер, не стучали капли дождя, не пели ни сверчки, ни лягушки. Ни дуновенья. С каждым часом, проведенным на Луне, нарастало чувство абсолютной нереальности. Я потянулся вперед и отогнул ближайшую створку, чтобы посмотреть, не изменилось ли что-нибудь. Неподвижный флаг по-прежнему блестел на Солнце, а Земля все еще главенствовала в угольно-черном небе. Нет. Здесь просто так всегда. Я вернул створку на место, помассировал больную ногу и безуспешно попытался отдохнуть.

Какая потеря времени! Мой мозг был в смятении, и я лежал в гамаке совсем без сна. Я был измучен физически и умственно, но чувствовал, что негоже лежать на боку в нижнем белье, когда рядом, за этим маленьким люком, простирается огромная Луна, которую надо исследовать. У нас оставалось лишь около 60 часов, причем время шло неравномерно. Когда мы были снаружи, часы летели галопом, а внутри корабля стрелка, казалось, не движется вообще, и во время отдыха они шли агонизирующе медленно. В конце концов мы заснули.

Через восемь часов ЦУП поднял нас на ноги бурным «Полетом валькирий» Вагнера. Было 12 декабря, 13:48 техасского времени. Пока мы спали, янговский гараж «Сделай сам» в Хьюстоне выдал способ собрать запасной брызговик. Инженеры сложили четыре геологические карты в виде прямоугольника размером 38×51 см и толщиной не больше детской маски для Хеллоуина. Они проклеили скотчем швы и использовали винтовые зажимы от аварийного светильника, чтобы приделать его к остатку первоначального брызговика. Джон продиктовал мне всю эту долгую процедуру, и она удалась, но к тому времени, когда мы смогли двинуться на ровере в путь через Тортилья-Флэтс, мы были уже на 84 минуты позади графика нашего второго семичасового выхода.

Несколько геологов считали, что с этого момента я должен был стать лишь таксистом Доктора Камня и сдать роль лидера Джеку. Еще чего захотели! Я был готов предоставить Джеку большую свободу, потому что доверял ему безговорочно, но на кону стояло слишком многое, и моя работа заключалась в том, чтобы следить, чтобы всё заканчивалось настолько успешно, насколько это возможно. Сбор образцов необходим, но дел у нас было намного больше.

Так или иначе, между нами имелось важное различие. Доктор Камень работал в Центре управления полетом и в научных лабораториях, а я был летчиком. Джек полагал, что если что-то случится, ребята в ЦУПе вытащат нас отсюда. Я же знал по опыту множества опасных посадок на авианосец, что хотя люди за пультами и должны помогать нам, но в конечном итоге не они пилотируют самолет. За штурвалом сидел я, и ответственность за то, чтобы вытащить отсюда наши задницы, в конечном итоге лежала на мне.

Кроме того, точно так же как Джек стал довольно хорошим пилотом, я сделался совсем недурным лунным геологом и мог вглядываться в каменный «лес», пока он изучал отдельные булыжники. В результате мы стали чертовски удачной парой: Джек точно анализировал детали, а я давал общее описание.

Мы достигли первого пункта назначения – так называемой Дыры в стене у подножья Южного массива – проехав с уклоном набок по крутому склону, объезжая кратеры и валуны, и наша телекамера фиксировала ухабистый, неровный рельеф. При одной шестой земной силы тяжести ровер, казалось, того и гляди перевернется, так что я следил, чтобы Джек всегда был ниже по склону. В течение часа мы изучали камни, которые скатились в древние времена с 2600-метровой горы, получая тем самым высокогорный материал без необходимости самим лезть на вершину. На самом деле мы напали на такую геологическую сокровищницу, что Хьюстон позволил затянуть пребывание там до максимума, и мы всё равно с сожалением покинули столь многообещающее место.

Эта дилемма – следует ли оставаться надолго в хорошем месте или идти к следующему, которое может оказаться еще лучше, – неизменно возникала в каждой лунной экспедиции, и ученые в задних комнатах ЦУПа ожесточенно спорили о том, что следует делать.

Выполнив некоторые эксперименты с переносным гравиметром и с электрическими свойствами грунта, мы выехали к следующей стоянке, к валу небольшого кратера Лара в нескольких сотнях метров к северу от основания уступа Ли. Мы летели вниз по склону так быстро, что я поставил рекорд скорости ровера – почти 18 км/час.

И снова мы так сильно отстали от графика, что на нас давили с целью сделать как можно больше в оставшиеся минуты. На некоторые эксперименты время добавляли, отбирая его у других, и мы с Джеком бродили враскоряку, как пара грязных слонов, бурили, гребли граблями, брали совком камни и прочие образцы, и все страшнее выматывались, стараясь угодить всем и каждому. Скоба телекамеры ослабла, и Джеку приходилось крепко держать ее во время езды. От этого его руки сводило судорогой, и он не мог работать в полную силу.

До конца дня мы смогли проехать около 20 км и посетить кратеры Лара, Шорти и Камелот, и Джек умудрился исполнить такое красивое падение с переворотом, пытаясь взять образцы, что капком Боб Паркер сказал, что в его услугах проявила заинтересованность хьюстонская балетная труппа. И вновь давление многих экспериментаторов препятствовало геологическим поискам Джека, выбивая его из колеи. Тем не менее один шикарный момент ему все-таки достался.

Когда я фотографировал вблизи вала Шорти, Джек глянул вниз на участок грунта, который потревожили его ботинки. «Эге!» Он наклонился, чтобы посмотреть получше, потому что не поверил своим глазам. Кругом простиралась бесцветная Луна, а он стоял на цветном ковре. «Здесь оранжевый грунт!»

Я подумал, что он слишком надышался кислородом. О боже, мой ученый находится здесь уже слишком долго и получил передоз от камней. На Луне не может быть оранжевого грунта! Здесь вообще нет никаких цветов!

«Не трожь его, пока я не посмотрю».

Его голос стал выше, когда Джек потер грунт носком ботинка: «Он тут повсюду! Оранжевый!»

Я оставил свою работу и бросился к нему.

«Я вспахал его ногой». Разум Джека уже кипел от невероятных последствий такой находки.

Меня изумило увиденное. «Эй, так оно и есть! Я вижу его отсюда. Он действительно оранжевый!» Наши золотые солнечные щитки были опущены и, быть может, отражение от них сбивало восприятие. «Давай я подниму щиток». Нет! «По-прежнему оранжевый… Он не тронулся рассудком. На самом деле так».

Задняя комната ЦУПа едва не взорвалась. Это было неожиданное сокровище, как если бы испанский конкистадор нашел в джунглях золото. Ну хорошо, нашли, а что, черт побери, с ним делать?

Джек прорыл на участке канавку, я сходил за инструментами, а Капитан Видео навел на находку цветную телекамеру. Помня об утекающем песке времени, мы замолчали и стали работать как пара канавокопателей, которым платят пофутно. Мы запихивали грунт в мешки и помечали их, а парни в Хьюстоне дискутировали, что делать дальше, потому что их охватил огонь любопытства.

Сначала мы думали, что присутствие многоцветного грунта – а он был в пределах от ярко-оранжевого до рубиново-красного и на вид походил на окисленную пустынную почву – может указывать на наличие воды или на геологически недавнюю вулканическую активность. Мог ли кратер Шорти 110 метров в диаметре на самом деле быть каким-то видом древнего вулкана? Если бы окрашенный грунт оказался именно такого происхождения, это бы значило, что внутренняя тепловая машина Луны не остановилась 3,7 миллиарда лет назад, как думали почти все. И это поставило бы на уши практически все существующие эволюционные теории.

Увы, когда ученые смогли изучить нашу находку, они обнаружили, что грунт состоит из маленьких шариков цветного стекла невулканического происхождения и имеет приблизительно такой же возраст, как и другие древние лунные породы. Материал, возможно, поднялся на поверхность в далеком прошлом с глубины примерно 300 км под невероятным давлением газа в струе так называемого огненного фонтана. Этот процесс в принципе имеет сходство с фонтаном из бутылки колы, если ее потрясти. Давление газа выбросило брызги расплавленной лавы на высоту в сотни и тысячи метров, а потом она остыла и превратилась в стеклянные бусины, окраска которых определялась минеральным содержанием.

Предложенная модель утверждала далее, что эти капельки стекла лежали на поверхности в течение многих эпох, пока их не перекрыла лава какого-то настоящего вулкана, защитив от вечного дождя небольших метеоритов, которые иначе бы уничтожили их. Затем в Луну врезался достаточно крупный метеорит и оставил кратер, названный нами Шорти, одновременно вскрыв цветной грунт, и он ждал на поверхности еще много тысяч лет, пока мы с Джеком не наткнулись на него.

Итак, хотя наш оранжевый грунт и не подтвердил недавнюю вулканическую активность и не изменил тем самым хронологию эволюции Луны, он тем не менее содержал химические элементы из ее глубинных слоев. Когда его сравнили с зелеными капельками стекла, найденными среди лунных образцов «Аполлона-15», ученые нашли, что они содержат титан, бром, серебро, цинк, кадмий и прочие элементы, которые не могли быть занесены каким-то случайным метеоритом. Благодаря этим открытиям мы получили информацию о внутреннем строении Луны, которую невозможно было бы добыть другим способом, и ученые смогли продвинуться дальше в разгадке лунных тайн.

Пройдут годы, и эксперты скажут, что оранжевый грунт стал одним из самых удивительных открытий всей программы «Аполлон».

К концу второго дня на Луне наши руки налились свинцовой тяжестью, ладони были воспалены и кровоточили, и всё, чем мы располагали, – это немного лосьона для рук, способного успокоить боль. Когда мы немного поели и устроились на отдых, Дик вызвал меня по закрытому каналу и сообщил, что дома всё в порядке. «Я говорил с Барбарой, и она сказала, что всё хорошо», – произнес он. «Черный сентябрь» никак себя не проявил.

Мне стало легче от возможности на время забыть о терроризме, потому что мои мысли этой ночью занимал другой вопрос. Еще немного, и я войду в историю как последний человек на Луне на очень долгое время, а у меня не было ничего, что можно сказать по такому случаю. Пресса не оставляла попыток выпытать у меня, что я собираюсь говорить, покидая поверхность, а я уходил от ответа, потому что у меня его не было. Никакой электризующей фразы, способной вдохновить тех, кто в конечном итоге придет за нами. Я открыл пустую страницу нарукавной «шпаргалки» и сделал несколько заметок, молясь, что, когда настанет время, какая-то из них покажется осмысленной. Как можно было уместить всего в несколько слов всё значение тех великих дел, которые мы как нация и как человечество совершили, выйдя из-под власти Земли и исследовав нашу Луну? Что я мог бы сказать такое, что имело бы непреходящее значение? Если честно, у меня не было никаких идей, и я мог только надеяться, что нечто внутри меня придет и поможет выразить эти чувства. Плохо быть последним.

Заключительное исследование Луны астронавтами «Аполлона» стартовало вскоре после того, как ЦУП поднял нас в среду, 13 декабря, в третий день, песней «Зажги мой огонь» группы Doors. Как самые обычные работники, мы позавтракали, оделись и поехали на службу, хотя и наша еда, и одежда, и машина сильно отличались от того, чем пользуется обычный человек. Уставшие до мозга костей, мы вышли еще на семь часов, на этот раз с целью сделать круг по крутым склонам Северного массива, мимо основания Изрезанных холмов и к кратеру Ван Серг, отщипывая и откалывая образцы горящими ладонями и натруженными руками. Растянутое сухожилие отдавало болью при каждом шаге.

Первую остановку мы сделали у огромного расколотого булыжника высотой с трехэтажный дом, который скатился с горы с какой-то доисторической лавиной, подпрыгнул и разбился на несколько больших кусков. Джек наконец-то оказался в своей стихии и смог выполнить качественное полевое исследование гигантского камня, собрав воедино его вулканическую историю, а я с трудом выбрался вверх на склон и сделал панорамные снимки геолога за работой.

В последующие годы меня часто спрашивали, было ли правильным решение послать на Луну ученого. Я не сомневаюсь в этом, и дело даже не в том, что Джек действительно нес свою нагрузку в качестве члена экипажа, но в том, что мы с Джоном Энглом, не имея энциклопедических знаний профессионального геолога, не смогли бы так хорошо дополнить друг друга. Это не выпад в сторону Джо или в мою, это просто факт. Джеку Шмитту следовало быть там, и его присутствие более чем оправдалось.

В Хьюстоне вся слава досталась Трейси. Джим Хартц, ведущий Today Show и наш старинный друг, уговорил Барбару позволить нашей дочке выступить по общенациональному телевидению. В юбке с эмблемой полета, в свитере с высоким воротом и с прической типа «конский хвост» она взгромоздилась на табурет и смотрела, как мы работаем на Луне, а народ смотрел на нее. Она спокойно рассказывала о смысле полетной эмблемы и уверенно вещала о том, что ее папа делает в настоящий момент. «По-моему, им там очень весело», – сказала она и уточнила, что я – это тот, у которого красные полоски на скафандре и шлеме. Когда Джим спросил, можем ли мы найти там воду, Трейси захихикала: «Если они найдут воду, значит, они не туда попали».

Сердца зрителей были покорены, когда Джим спросил, какой сувенир я ей привезу. «Этого я не могу вам сказать». Джим настаивал, но Трейси говорила только, что это секрет. Джим продолжал обхаживать ее, чувствуя хорошую историю, и в конце концов она сдалась. «Он хочет привезти мне лунный луч», – сказала она миллионной аудитории. Когда Джим доставил ее домой, Трейси ввалилась в переднюю дверь, приняла позу модели и объявила: «Звезде нужен «Спрайт»!»

Пыль и усталость определенно вызывали проблемы. Вездесущие мелкие крупинки лунной пыли попадали в движущиеся части наших инструментов, и они ломались. Отлетел импровизированный брызговик, и нас опять обдавало ливнем пыли при каждом переезде. А поскольку всё-всё нужно было удерживать очень крепко, вся верхняя половина тела, и в особенности ладони и предплечья, налились тяжестью, словно гранитные. Грязь, которая сначала лишь окаймляла пальцы, проникла глубоко под ногти, как будто ее забили туда молотком.

И все же у Изрезанных холмов мы завершили геологическую охоту небольшой забавой. Мы уже вполне приспособились к низкому уровню тяжести и могли передвигаться свободно, поэтому подниматься на склон было физически тяжело, но несложно. Вместо того, чтобы спуститься пешком, я запрыгал вниз на двух ногах, как кенгуру, и таким способом добрался до ровера. Джек же изобразил спуск на лыжах, и издаваемые им звуки «шшух-шшух-шшух» озадачили Центр управления.

Мы были истощены после лазанья по склонам, копки грунта и подбора образцов, но когда мы подъехали к кратеру Ван Серг, Джек попросил разрешения залезть в резервное время и остаться здесь подольше. Однако руководитель полета Джерри Гриффин объявил игру законченной. Пора было возвращаться.

У «Челленджера» мы очистили друг друга от пыли и загрузили на борт последний ящик с образцами. Джек взобрался по трапу и исчез в люке. Мы уже пробыли на поверхности Луны дольше и проделали больший путь, чем любой другой экипаж. Мы покрыли почти 36 км и собрали более 110 кг образцов, и еще до того, как мы поднялись на борт, ученые в Хьюстоне гордо говорили, что это было самое осмысленное исследование Луны. Мы явились живым доказательством того, что программа «Аполлон» принесла дивиденды.

Пока Джек прибирался внутри, я отвел ровер примерно на милю от лунного модуля и аккуратно припарковал его – так, чтобы телевизионная камера могла заснять наш старт на следующий день. Я улучил момент, встал на колени и одним пальцем процарапал в лунной пыли инициалы Трейси – T.D.C. Я знал, что эти три буквы останутся непотревоженными больше лет, чем кто-либо может себе представить.

Оставшись на поверхности один, я поскакал обратно к «Челленджеру», но мои мысли бежали еще быстрее. Я старался впитать ощущения. Просто побывать здесь – уже триумф науки, который будет прославлен в веках. И это было больше, чем исполнение личной мечты, – я чувствовал, что представляю всё человечество.

«Аполлон» заставлял думать о вечном. Сэр Исаак Ньютон однажды сказал: «Если я видел дальше других, то потому, что стоял на плечах гигантов». Каждый мужчина и каждая женщина, которые много часов работали над тем, чтобы послать нас на Луну, находились теперь рядом со мной около лунного модуля под этим странным темным небом с сияющим на нем Солнцем. Каждый астронавт, отправившийся в космос, который позволил мне подняться немного выше и пролетать немного дольше, был рядом со мной. Они были теми гигантами, на плечах которых стоял я и тянулся к звездам. Я почти чувствовал присутствие Роджера, Гаса и Эда и всех остальных астронавтов и космонавтов, которые погибли на пути к Луне. Во имя их мы продолжали жить.

Я в последний раз посмотрел без фильтра на Землю и почувствовал себя эгоистом – я не мог разделить с другими то, что я ощущал. Я хотел, чтобы все на моей планете могли пережить этот волшебный опыт – оказаться на Луне в действительности. Я понимал, что это невозможно технически, но оставалась вина за то, что я – Избранный.

Я поставил ногу на опору и схватился за поручни трапа. Я знал, что три прошедших дня изменили меня, что я больше не принадлежу только лишь Земле. Отныне я буду принадлежать Вселенной. Все на Земле слушали меня, и я оставил заметки, записанные на «шпаргалке», и заговорил вдруг от чистого сердца.

«Сейчас мы покидаем Луну и район Тавр-Литтров, покидаем, как и пришли, и, даст Бог, еще вернемся – с миром и надеждой для всего человечества». Я поднял ногу из лунной пыли и добавил: «Делая эти последние на какое-то время шаги с поверхности, я бы хотел отметить, что сегодняшнее испытание Америки выковало завтрашнюю судьбу человека».

Я повернулся и снова увидел маленькую табличку, приделанную под трапом каким-то неизвестным доброжелателем, с фразой, которую я повторял каждый раз, покидая «Челленджер» или возвращаясь в него. «С богом, экипаж «Аполлона-17»», – сказал я и поднялся на борт.

Мои шаги по Луне стали последними следами человека на слишком много лет вперед.

Внутри мы немного прибрались и выбросили кучу дорогущего оборудования из корабля. Камеры, инструменты, ранцы скафандров и прочий бесполезный теперь материал полетели на поверхность. Нам нужно было избавиться от лишнего веса, если мы хотели благополучно стартовать с Луны. Планировщики рассчитали необходимый баланс, и мы взвесили каждый принесенный на борт контейнер с образцами на ручных пружинных весах, откалиброванных для 1/6 земной тяжести, прежде чем уложить его на место. У нас было как раз столько топлива, чтобы выйти на орбиту, практически без запаса на ошибку, поэтому суммарная масса аппарата, его пассажиров и груза камней была критична. Мы выкинули за борт почти всё, что не было прибито к полу.

Мы с Джеком были вымотаны, и поэтому хорошо спали этой ночью. Наутро мы надели скафандры, шлемы и перчатки, переговорили с ЦУПом и подготовили «жук» к отбытию. Рон Эванс пролетел над нами на «Америке», всё еще в напряженной работе, но ожидающий нас.

Хьюстон скормил нам данные для компьютера. Мы открыли клапаны и стали смотреть, как растет давление гелия, который будет вытеснять топливо во взлетный двигатель. Когда компьютер даст команду, или когда я нажму кнопку зажигания, два компонента сольются вместе и мгновенно сдетонируют, и мы пойдем по дуге от поверхности на орбиту, затем состыкуемся с Роном и отправимся домой. Если всё сработает. Здесь не было стартовой команды Рокко Петроне, которая могла бы помочь нам, не было Гюнтера Вендта, который бы помог нам пристегнуться и убедился бы, что всё готово, не было Глинна Ланни, чтобы дать старт, и не было второй попытки. Я обратился к Деве Марии и к символу распятия, потому что нуждался в любой помощи.

Часы на пультах и на руках синхронно отсчитывали секунды на двух планетах. Были открыты все клапаны, кроме двух последних. В Хьюстоне Капитан Видео «наехал» на нас зумом камеры ровера, чтобы показать старт «Челленджера».

Я положил кончик указательного пальца левой руки на желтую кнопку зажигания в 16:54 хьюстонского времени. Десять секунд, идет отсчет. Я повернулся к Доктору Камню – пять… четыре… три… два… и произнес последние слова, которые прозвучали на Луне вплоть до конца XX века: «О’кей, Джек, давай сваливать отсюда».