Вертолет компании North American доставил нас в аэропорт Лос-Анджелеса, откуда мы, не озаботившись особо предполетным осмотром, поднялись в воздух на двух T-38. Мы с Томом летели ведущими, а Джон шел ведомым. Мы не знали ничего помимо того, что услышали на заводе в Дауни. «Том, что они сказали тебе?» – спросил я по интеркому, когда мы неслись сквозь вечернее небо, и на смену берегу океана с распластавшимся Лос-Анджелесом пришли обширные и необитаемые пустыни Калифорнии, Аризоны и Нью-Мексико. Сзади нас садилось солнце, небо впереди темнело. Внизу мерцали огни – ночь накрывала городки в пустыне. Том попытался вспомнить точные слова, ища какой-нибудь намек, какой-то смысл в лаконичном сообщении, полученном им. Всё, что он знал и мог сказать мне, – наши ребята погибли. Пожар на старте. До сих пор такого невозможно было себе представить.

Через час и двадцать минут мы сели в Эль-Пасо, где дозаправились и полетели дальше почти со скоростью звука на высоте 13 700 метров, в каменном молчании. Нам было трудно сказать хоть что-нибудь. Делалось скверно на душе от того, как они умерли. В программе уже погибали люди, но они разбились на самолетах. Разумеется, все понимали, что рано или поздно астронавт может погибнуть в космосе. Но никогда нам не приходило в голову, что мы можем потерять кого-то в космическом корабле на Земле. Мы – пилоты, мы осознанно принимаем риск, мы полагаемся на свою подготовку и чувствуем себя уверенно, взбираясь в кабину нового самолета. И если мне на этой работе суждено получить серьезные неприятности на свою задницу, я бы предпочел столкнуться с ними в полете, а не сидя беспомощно на стартовой площадке и ожидая, как произойдет что-нибудь скверное!

Этим троим не довелось запустить двигатели своей огромной ракеты. Черт побери, она даже не была заправлена! Если бы она взорвалась после старта, они бы всё равно погибли, но эта трагедия, возможно, оказалась бы немного более переносимой. Гас, Эд, Роджер и все остальные решили стать астронавтами, чтобы использовать свой шанс полететь на Луну, а не умереть сидя на старте. Дайте мне ситуацию, на которую надо реагировать, принимать решение, правильное или нет, но дайте мне возможность побороться – и как раз такой возможности им не досталось. Мы всегда знали, что нам угрожает множество неизвестных проблем, но пожар на старте? Это напрасная потеря, и к такому мы не были готовы.

Я искал, на что направить свой гнев. Я не мог никого обвинить, потому что не знал в точности, что произошло, да и толку в поиске виновного не было. Они мертвы.

Свечение Сан-Антонио сошло на нет у нас за спиной, яркие огни Хьюстона появились на ночном горизонте. Мы начали снижение.

Роджер Чаффи поступил на летную службу после обучения на стипендию ВМС в Университете Пёрдью на год позже меня, и в первое время мы почти не были знакомы. Но когда мы оба оказались среди 14 астронавтов, имена которых объявили в октябре 1963 г., наши жизни переплелись. Это отражалось хотя бы в списке наших имен, если нигде более: в порядке английского алфавита его фамилия Chaffee стояла сразу после моей Cernan. На официальном снимке нашего набора и во многих других случаях он всегда оказывался рядом со мной.

Мы прибыли в Хьюстон в январе 1964 г. Роджер и его жена Марта, красивая молодая женщина, которую избрали королевой бала в Пёрдью на первом курсе, сняли небольшой рыжеватый двухэтажный домик в Клиэр-Лейк, юго-восточном пригороде Хьюстона, где они поселились с двумя детьми, Шерил и Стивом. Мы с женой Барбарой и девятимесячной дочерью Трейси въехали в съемный дом на соседней Хантресс-Лейн. Будучи молодыми лейтенантами флота, мы едва зарабатывали по 10 000 долларов в год, но вскоре на нас пролился дождь гонораров по договору с журналом Life, и мы смогли купить несколько участков в новом районе и построили там дома бок о бок, так что лишь тонкая деревянная изгородь разделяла наши дворы на Барбуда-Лейн. Мы вселились туда с промежутком менее чем в десять дней. У Роджера был первый в квартале плавательный бассейн, а я поставил в гостиной барную стойку, так что наши дома стали местом многочисленных вечеринок. Почти все соседи были участниками космической программы, и дома еще нескольких астронавтов стояли совсем рядом. Майк Коллинз, Джим МакДивитт и Дик Гордон жили чуть дальше по улице, а Алан Бин, Базз Олдрин и Дейв Скотт – за углом.

Роджер был трудоголиком; впрочем, я думаю, что и все мы тоже. Вне службы он проявлял замечательное чувство юмора. Мы часто охотились вместе, и я всегда использовал его ружья ручной работы, потому что своего у меня не было. Потом Марта отдала мне «магнум» калибра .243, и теперь у меня это одна из самых дорогих вещей. Прошло всего шесть недель с того дня, как наши семьи вместе праздновали День благодарения у них во дворе. В те же выходные мы с Роджером охотились вместе с легендой гольфа Джимми Демаре, и при перелете в западную часть Техаса на его маленьком «бичкрафте» меня стошнило. Роджер не давал мне забыть об этом. Космический герой, которого тошнит? «А на пути к Луне ты тоже собираешься блевать, Джино?» Как потом выяснилось, некоторых действительно рвало. Но я знал, что с Роджером такого не случилось бы, потому что у него был железный желудок. Перец халапеньо размером с банан он поедал в два больших укуса.

На вечеринках Роджер демонстрировал номер со шваброй. Он держал швабру горизонтально перед собой, затем перешагивал через нее, поднимал ее сзади, проносил над головой и возвращал в исходное положение, не отпустив рук. Это было несложно сделать в трезвом состоянии и с хорошо разработанными суставами, но в противном случае опыт заканчивался чудовищной катастрофой. Ему особенно нравилось раздражать Базза Олдрина, прирожденного спортсмена, которого эта занятная салонная игра ставила в тупик. Мы с Роджером сроднились и в какой-то мере чувствовали себя братьями. А теперь он был мертв.

С того дня, как мы прибыли на службу в NASA, наши космические карьеры развивались параллельными путями. Мы делили арендованные машины, жили в одной комнате в гостиницах, иногда летали на одном самолете. Нас учили с таким расчетом, чтобы мы заняли места пилотов лунного модуля на «Аполлоне». Затем нам оказали особое доверие, потому что корабли типа Block I не обладали возможностью стыковки и не могли использоваться совместно с лунным модулем, в котором нам предстояло садиться на поверхность Луны, да и до завершения строительства первого лунного модуля на фирме Grumman было еще далеко. Так что в тот январский день 1967 года Роджер и я были пилотами лунного модуля на двух кораблях, у которых лунного модуля вовсе не было.

Как часто вечером в пятницу, возвращаясь из недельной командировки на T-38, таком же, как тот, в котором я находился сейчас, мы с Роджером пролетали на минимальной высоте над своими домами, прежде чем резко отвернуть влево, выпустить шасси и приземлиться на авиабазе Эллингтон. Еще от Сан-Антонио мы нацеливали острый нос самолета на дорожку, разделяющую наши дома, и с ревом проносились на скорости 1100 км/час над Барбуда-Лейн, встряхивая черепицу и заставляя дрожать посуду. Это шумное послание говорило женам (ну и соседям тоже), что мы скоро будем дома. Мы садились, прыгали по машинам и гнали со скоростью 130 км/час по двухполосному Старому Галвестонскому шоссе с единственным светофором в городке Уэбстер, чтобы затормозить с визгом у своих домов менее чем через десять минут. Это было не вполне законно, но, черт подери, мы же астронавты!

Я вспомнил об этом, когда мы с Томом пошли на снижение, но теперь при заходе на посадку мы облетели свой район стороной и осторожно зарулили на стоянку. Путь из Калифорнии домой всегда был долог, но на этот раз я не хотел, чтобы он закончился. Оставшись один, я поехал домой медленно, ошеломленный ощущением неполноценности.

Нашу узкую улочку заполонили машины. Я заехал к себе во двор, остановился, выключил зажигание. Не снимая пропотевший желтый летный костюм, я пересек лужайку – тридцать шесть шагов от моей двери до двери Роджера – и кивнул охраннику, который должен был сдерживать растущую толпу и не пускать прессу. Я не стал заходить к себе домой – знал, что Барбара у Марты. Жены в космической программе были женщинами особого сорта – они знали, что нужно делать, потому что такие трагедии случались и раньше. Всех их преследовал один общий кошмар – что однажды муж не вернется домой, а вместо этого в дверь постучится скорбный посланец с ужасной вестью.

Я обхватил Барбару и долго держал ее в объятиях, чтобы мы оба смогли осознать, что живы. Потом я отыскал Марту и тоже крепко обнял – нам обоим было это так нужно! Эмоционально опустошенный, я пытался передать физически то, что не выразить словами. Что я мог сказать ей? «Мне очень жаль, что твой муж только что сгорел заживо»? К счастью, не мне пришлось объяснять Марте, что случилось. Эта обязанность досталась Майку Коллинзу.

Марта была в кухне, готовила хот-доги к обеду, когда внезапно появилась Сью, жена Алана Бина. Это ее не встревожило, потому что жены забегали часто. Барбара тоже должна прийти вскоре, она как раз вернулась из кино. За окном собралось много машин, но это было нормально – все возвращались домой на выходные. Ее дети, пятилетний Стив и восьмилетняя Шерил, смотрели телевизор в кабинете. Сью нервно несла какую-то чушь, но Марта все еще не беспокоилась о муже. Роджер во Флориде, и он даже не должен был сегодня летать.

Но потом на пороге возник Майк – а это уже не вписывалось в обычный распорядок. А когда Марта увидела его глаза, она поняла, что произошло что-то ужасно, ужасно плохое. Это было написано у него на лице. Теперь Марта знала, что случилось.

Пока Майк рассказывал ей страшную новость, еще один друг прошел в кабинет и выключил телевизор, потому что скоро должны были передавать выпуск новостей. Он занял детей складыванием уточки из фольги от сигаретной пачки. Справившись с первым потрясением, Марта позвала сына и дочь в спальню и запинающимся голосом сообщила им, что отец больше никогда не вернется домой. Шерил сначала подумала, что мать говорит о разводе, но когда она поняла, что ее отец погиб, девочку охватило острое чувство одиночества. Марта сняла медальон в виде двух золотых сердец, подарок Роджера, который она всегда носила, и застегнула его на шее дочери: пусть память об отце будет всегда рядом. Шерил и сейчас носит этот медальон.

Я смотрел, как наши женщины пытаются справиться с ужасной задачей разделить горе. Всеми своими действиями они показывали, как любят Марту, а она то блуждала по комнатам в трансе, то хлопотала как хозяйка вечера, чтобы не думать о том, что Роджер не придет сегодня, и вообще никогда не придет. Конечно, это было дьявольски трудно, но я видел, как она расправляла плечи, поднимала лицо, вытирала слезы и выполняла свой долг, отвергая реальность. Она была женой астронавта, а жены астронавтов крепки в вере. Она не имела права на несовершенство даже в день самого тяжелого горя. В какой-то момент она перешла через задний двор к нам в дом и позвонила по телефону. Когда Марта возвращалась через парадное крыльцо, охранник остановил ее и спросил, кто она такая, прежде чем пропустить в ее собственный дом.

Дик Слейтон, наш босс, вскоре велел мне отложить все дела и заботиться о Марте. В этом был смысл, потому что космическая программа внезапно остановилась на полном ходу. Других астронавтов назначили помогать Пэт Уайт и Бетти Гриссом – им тоже предстояло мучительно привыкать к смерти мужей, к тому же в высшей степени публичной.

Я обнаружил, что у стремления Роджера делать всё безукоризненно существовала и обратная сторона. Он был настоящим хозяином дома, он выписывал все чеки и принимал все решения. Теперь, без него, жена и дети оказались одни в незнакомом море. Марта даже не знала, был ли Роджер застрахован – он всегда сам заботился о таких вещах.

Следующие несколько дней прошли как в тумане – я пытался привести дела друга в порядок и вернуть его семье чувство безопасности. Барбара была рядом и помогала на каждом шагу.

В маленькой пресвитерианской церкви Уэбстера отслужили панихиду. Небольшая белая часовня у Старого Галвестонского шоссе была переполнена потрясенными друзьями и соседями. Проповедник произнес речь, а затем мы вышли на улицу, и над нами пронеслось звено T-38 с астронавтами за штурвалами, с одним пустым местом в строю. Миновав колокольню, они разошлись в разные стороны. Это была служба лишь для своих, для людей, которые знали троих погибших астронавтов ближе всех, для тех, кто самые важные годы своей жизни проработал в NASA. Мы не просто скорбели – каждый из нас чувствовал личную вину, как если бы мы могли сделать что-то, ну хоть что-нибудь, чтобы не случилась трагедия, которая теперь так потрясла нас.

Холодно было на Арлингтонском национальном кладбище в последний день января, особенно для тех, кто прилетел из Техаса. Резкий ветер трепал гривы шестерки гнедых лошадей, которые медленно цокали по извивающейся дорожке между надгробиями, везя катафалк с гробом Роджера Чаффи, накрытым флагом. На трех лошадях слева скорбно ехали молодые кавалеристы, а у трех справа седла были пусты, символизируя троих погибших седоков. Не одного, а всех троих. Гаса похоронили здесь же, на Арлингтонском, несколькими часами раньше, а Эд нашел покой на кладбище Военной академии США в Вест-Пойнте. Зимнее солнце сияло сквозь высокие облака, но это был черный день, день скорби, худший за все годы космической программы Америки.

Я был в синем военно-морском мундире, под вычищенными до блеска ботинками хрустел иней, когда мы занимали места на короткой траурной церемонии. Я изучал печальную сцену, и сердце мое гулко стучало. Всё было неправильно.

Марта сжала мою руку так сильно, что наши перчатки должны были сплавиться вместе. Вдова пребывала в смятении, я тоже. Ее дети, восьми и пяти лет, с трудом понимали, что происходит, сидя на холодных металлических креслах рядом с матерью. То же чувствовала и Барбара, которая осталась в гостинице в постели в полном истощении. Потрясены были родители Роджера, которые приехали на похороны из Гранд-Рэпидса в Мичигане. И Линдон Джонсон, президент Соединенных Штатов, стоявший у открытой могилы, тоже. Потрясена была вся страна. То, что случилось, просто не имело права произойти.

Страшные детали стали известны за прошедшие несколько дней. Очевидно, где-то в лабиринте проводов возникла искра, и чисто кислородная атмосфера корабля тут же создала душегубку. Парни боролись за жизнь, они пытались открыть этот чертов тяжеленный люк, но умерли за какие-то секунды, задохнувшись в своих скафандрах.

Космическая программа была плохо подготовлена к такой катастрофе, и мы собрались в этот день на Арлингтонском кладбище не как космические герои, а как простые смертные, лишенные плащей неуязвимости, и ноги отказывали нам.

Катафалк погромыхивал, холодный ветер морщил красно-бело-синее знамя. Лошади не спеша преодолевали милю извилистого пути от места краткой мемориальной службы у административного здания до готовой могилы за номером 2502-F на склоне мерзлого холма, где Роджер должен был обрести вечный покой рядом с Гасом. Скрип кожаных седел, позвякивание металлической упряжи и глухие удары копыт служили аккомпанементом к военному оркестру, который маршировал с глухим барабанным боем, медленно играя «Вперед, солдаты Христа». Затем гроб понесли астронавты.

У этого вирджинского холма, открытого всем ветрам, было градусов на двадцать холоднее, чем в Хьюстоне, в те минуты, когда отдавались воинские почести по высшему разряду лейтенант-коммандеру Роджеру Чаффи. Он потерял жизнь всего за несколько недель до того, как должен был стать двадцатым американцем в космосе.

Марта вытерла слезы дочери Шерил, а отец Роджера, заметно дрожа, положил руку на холодный стальной гроб своего сына. Президент Линдон Джонсон от имени народа Соединенных Штатов лично поблагодарил их, но Марта не запомнила этого. Супруга президента и вице-президент Хьюберт Хамфри исполнили такой же церемониал в Вест-Пойнте. Члены Конгресса, руководители NASA и еще несколько сот человек стояли в отдалении, когда с гроба сняли флаг, и команда срочников ВМС сложила его треугольником и передала Марте.

Затем внезапно раздались три залпа ружейного салюта, и потекли скорбные ноты горнов, которые, казалось, будут звучать вечно. Мы посмотрели вверх и увидели сквозь скрюченные, по-зимнему голые деревья, как с грохотом несется парадное звено «Фантомов», и один самолет уходит вверх и в сторону из строя. Теперь все было кончено.

Один лишь невыносимый вопрос лежал вне нашего круга скорби. Мы пришли сюда, чтобы проводить в последний путь наших любимых и друзей, или же в этот день на Арлингтонском кладбище мы хоронили всю пилотируемую космическую программу? С этого момента мечта отправить людей на орбиту и далее должна была рассматриваться сквозь призму тех жертв, которые для этого потребуются. Наше предприятие было опасным, и теперь мы все ясно понимали, что имел в виду президент Кеннеди, когда говорил, что наша страна должна принять этот вызов не потому, что полететь на Луну просто, а потому, что это трудно. Он хотел, чтобы мы высадили человека на Луну до конца десятилетия, и сейчас, в начале 1967 года, первый космический корабль, который мог приблизить нас к этой цели, лежал в руинах. Часы тикали, а работы еще оставалось очень много. Быть может, то, о чем просил Кеннеди, на самом деле невозможно?

Я смотрел, как хоронят моего друга, и начинал думать, не будет ли смерть Гаса, Эда и Роджера стоить нам шанса пройти по Луне. Не конец ли это всей программе «Аполлон»?