Глава 22
Вокруг больше не было ни людей, ни кораблей. Джадж сосредоточенно посмотрел мне прямо глаза, а я в его. Франт умер. Теперь, без грима, париков и мушек, худощавое лицо Годсгифта выглядело лицом настоящего воина. Передо мной стоял убийца, готовый убивать за своего Бога, свою женщину и своего сына. В руке он сжимал окровавленную абордажную саблю. Глубокий порез поперек груди, казалось, совсем его не беспокоил. Однако глаза смотрели устало, а когда он заговорил, голос оказался утомленным и хриплым.
— Корабль на корабль, Квинтон, я бы вас победил. Вы это знаете. Это голландец поменял шансы, мой благородный капитан.
Я недоверчиво обошел его, пытаясь сдержать гнев, обрести контроль над своими чувствами.
— Это вы и ваша графиня вовлекли голландцев, капитан Джадж. Чтобы дать вашему сыну королевство, так она объяснила. Но, возможно, кое–кто знает голландцев лучше вас. Например, вот этот благородный генерал.
Армия Гленранноха рассыпалась, окружая Ардверран. На мгновение обернувшись, я подумал, что замок напоминает лишь призрак самого себя. Позади Джаджа стоял молчаливый «Вапен–ван–Веере» с наведёнными на разбитый корпус «Республики» пушками. Всего в сотне ярдов я видел Корнелиса на его шканцах. Я поднял левую руку, приветствуя его, а он неловко поднял правую, потому что помнил: если сделает это быстро, то вызовет еще один бортовой залп, и меня может разнести в клочья.
Я снова перевел взгляд на Джаджа.
— А ещё мой шурин, капитан ван–дер–Эйде, вон там.
Впервые с момента нашего знакомства Годсгифт Джадж казался по–настоящему изумлённым.
— Ваш шурин? — переспросил он. Потом улыбнулся. — Да, конечно, так и есть. Папы, кардиналы и графини могут интриговать как угодно. Господь знает, я всё продумал. Но человек предполагает, а Господь располагает. — Он вздохнул. — Значит, божественная справедливость.
Джадж сощурился, его губы скривились в жестокой усмешке.
— Что я за невезучий дурак. Я приказал убить Джеймса Харкера, чтобы развратник Карл Стюарт заменил его каким–нибудь ничтожеством. И я был очень доволен результатом. — Он издевательским жестом отдал мне честь, — но Бог решил, что этим ничтожеством станет зять лучшего голландского капитана. К тому же из фракции, ненавидящей наше дело. Что это, капитан, божественная справедливость или божественная ирония?
Я вспомнил Джеймса Вивиана и ощутил боль. Я знал эту историю, но слышать её из его язвительных губ было невыносимо.
— Вы убили Харкера?
Во взгляде Джаджа отсутствовали угрызения совести.
— Приказал его убить, да, разумеется. Кто же ещё, Квинтон? И его слугу. И этого презренного перебежчика Уоррендера, который пытался выдать нас Харкеру. Сейчас это ничего не стоит, ибо мы оба знаем, что я не сойду с этого корабля живым. Или вы убьёте меня, или меня растерзают ваши люди, если я убью вас. Вот что на самом деле означает глупые разглагольствования Карла Стюарта о примирении старых врагов. Единственное истинное примирение лежит в могиле. — Он улыбнулся блеклой, злобной усмешкой. — А именно туда, капитан, мы и направляемся.
— Но как?.. — спросил я и запнулся.
— Вам интересно как, капитан? — Джадж приподнял бровь, затем оглядел палубу и кивнул на человека, хорошо мне знакомого. — Видите Лайнуса Брента, помощника моего врача? Полезный тип. В юности он был учеником старого хирурга в Чипсайде, а тот долгое время баловался алхимией. Есть мало зелий, с которыми не знаком мой Лайнус. Как жаль, что его клинок не сделал с вами в Портсмуте того же, что его яды сделали с Харкером.
В этот момент Джадж поднял саблю в приветствии. Распираемый яростью, я встал в боевую стойку. Я не стану салютовать этому убийце и предателю. Это просто мясо, которое нужно порубить на куски и отомстить за Джеймса Вивиана, Джеймса Харкера и Натана Уоррендера. Я смотрел на Джаджа, и ярость прорвалась наружу.
— Во имя Господа Бога и короля, пробил час расплаты, Годсгифт Джадж.
— Мне плевать на вашего короля, Мэтью Квинтон. Мне по душе старая добрая идея Республики Англия. А еще главнее — любовь всей моей жизни и будущее моего сына.
Его губы растянулись в усмешке, он шагнул вперед, воздел клинок над головой и рубанул мне по плечу, но я был готов, и кавалерийский палаш моего отца заблаговременно отбил абордажную саблю. Я ответно кольнул Джаджа в бок, но для простого морского пехотинца он оказался очень подвижен, замахнулся и снова полоснул по тому же плечу. Я опять парировал и сделал выпад ему в грудь, но Джадж машинально бросил клинок вниз и отбил палаш. Клинки со звоном столкнулись, заскрежетала сталь. И снова я не сумел пробить его оборону. Абордажная сабля — хорошая штука, когда сражаешься на корабле или в толчее схватки, она режет и пронзает плоть как нож мясника, и Джадж мастерски ею владел, это уж точно.
Однако один на один, на море или на суше, два фехтовальщика — это только клинки и выучка. Годсгифт Джадж изучал мастерство владения саблей на море. Я получил своё от дяди Тристана, а тот учился искусству боя у своих брата и отца. Да, тогда я не был выдающимся фехтовальщиком, ещё нет, как не был и морским офицером.
Но я — сын, племянник и внук величайших фехтовальщиков. Пусть Корнелис и Кит Фаррел оставят при себе морскую премудрость. В тот миг ушли мои невежество и сомнения. Я держал в руке палаш и сделал то, ради чего столетиями рождались и жили поколения Квинтонов.
Я с силой рубанул Джаджу по поясу, и тот неуклюже парировал. Он явно привык расправляться с противниками одним ударом, максимум двумя. Он устал, и мы оба это знали. Я сделал выпад в грудь, но противник как–то ухитрился взметнуть саблю вверх и отразить удар. Я нанёс рубящий ему в плечо, но он отбил и этот.
«Перебрось в левую руку», — мальчишкой слышал я крик дяди Тристрама. Никто подобного не ожидает.
Но Годсгифт Джадж не оплошал. Он устал, но его реакция оставалась превосходной, а интуиция — непревзойдённой. Как только я поменял руки, он ударил меня справа, вскрыв мне предплечье. Я вскрикнул и увидел, как кровь заливает руку и пальцы. Я отшатнулся, чтобы перевести дыхание, но Джадж наступал, нанося удары и ругаясь, как последний пират. Я парировал, держа палаш левой рукой, но теперь слабел уже я: этой рукой я владел хуже, и внезапно у меня закружилась голова.
Я услышал какие–то крики: грязно ругался Маск, Роже д'Андели призывал контратаковать и пнуть Джаджа в пах. Я продолжал парировать сабельные удары, голова у меня кружилась, я видел опасно раскачивающуюся бизань «Республики», хотя знал, что она стоит неподвижно. Послышался другой голос: «Лучшая рука, парень. Забудь юного Тристрама. Выпад лучшей рукой».
Джадж взмахнул саблей, целясь мне в голову. Одним движением я перебросил палаш в правую руку, и на мгновение, всего на одно мгновение, боль в предплечье ушла. Я ткнул клинком ему в бок и почувствовал, как палаш скрежетнул по ребрам и прошёл насквозь.
Мы сошлись лицом к лицу, я чувствовал запах его пота и его смерти. Глаза Джаджа были от меня всего в паре дюймов и смотрели прямо в душу. Я видел, что он уже уплывает прочь и от меня, и от этого мира.
— Она того стоила. — Его голос затухал, но я его слышал. Джадж вцепился мне в руку, и я ощутил невыносимую боль. — Вы это знаете. Она и мой сын.
Секунду я смотрел в глаза живого человека, через мгновение — уже в глаза мертвеца.
Я оттолкнул тело Годсгифта Джаджа. Словно сквозь туман я слышал восторженный крик корнуольцев и голландцев, в один голос приветствующих наследника Рейвенсдена. Пытаясь устоять на ногах, я почувствовал чью–то руку на локте, кто–то рядом указывал вверх. Я перевёл взгляд на кормовой флагшток, где Мартин Ланхерн ликующе поднимал королевский флаг на возвращённом «Ройал мартире».
Большой алый флаг разворачивался на ветру и сливался с красной пеленой, застилающей мне глаза.
Я очнулся — Маск и доктор Скин, видимо, наперебой старались вернуть меня к жизни. В руке и бедре пульсировала боль. Кажется, я лежал на мешках под чем–то вроде навеса, натянутым, как я смутно видел, на шканцах «Юпитера». На такелаже висели зажжённые фонари, их мерцающие огни дополняли последние отблески вечернего света.
Маск сказал, что моя каюта слишком разрушена, чтобы положить меня там, а Скин дополнил, что орлоп–дек переполнен мёртвыми и умирающими с обоих кораблей, и там меня тоже не разместить. Я разобрал ещё два голоса позади них и увидел обеспокоенные лица Кита Фаррела (на нем запеклась чужая кровь) и шурина. Корнелис бесстрастно смотрел на меня. Я попытался изобразить улыбку и приветственно поднять руку, но застонал от боли.
Лицо Корнелиса эмоциональностью могло посоперничать с гранитом. Он мрачно посмотрел на меня и склонил голову.
— Итак, брат Маттиас, морской бог уберёг тебя во второй раз.
Кит наклонился и поднёс воду к моим губам.
— Всё кончено, сэр, — мягко сказал он. — Остатки команды Джаджа сдались, как только увидели, что он пал. Армия генерала Кэмпбелла завладела замком.
Я улыбнулся его честному доброму лицу. Затем попытался немного приподняться, но не смог. Я посмотрел на окровавленные повязки и понял, что клинок Джаджа нанёс мне глубокую рану. Ко мне наклонился Скин и сказал, что проникни клинок Джаджа хоть чуток глубже, то все ткани руки, всё, что заставляет её жить и двигаться, было бы безвозвратно искалечено. Интересно, где же тогда я нашёл силы для последнего удара, отправившего его на тот свет? Я вспомнил голос, но в голове всё плыло, и я не мог понять, принадлежал ли этот голос нашему миру или загробному, или вообще не существовал.
Маск и Кит Фаррел подошли ближе и помогли мне чуть приподняться на импровизированном ложе. За разбитыми поручнями, через залив, я видел берег и стены замка Ардверран, освещаемые кострами войска Кэмпбелла, который окружил и занял крепость. Движение, казалось, придало мне сил, и я спросил про наши потери.
— Сорок четыре человека погибли, сэр, — сообщил Кит, отводя взгляд. Получается, почти треть команды. — Ещё пятьдесят четыре ранены, из них десяток вряд ли выживет.
Скин молча кивнул. Боже мой, подумал я, всего сорок человек остались невредимыми. Ни один корабль за все сражения последней войны с голландцами не понёс столь ужасающих потерь.
— А офицеры? — наконец спросил я.
На шканцах стало тихо. Даже Корнелис, мой храбрый шурин, смотрел в сторону.
— Преподобный Гейл. Пенбэрон, плотник, — после долгого молчания произнес Скин.
— Что? — спросил я, пытаясь подняться, опираясь на левую руку. — Только эти двое погибли? — Но пока я произносил эти слова, меня накрыла волна воспоминаний. Я вспомнил Малахию Лэндона, которого разнесло на куски у меня на глазах, и беднягу Джеймса Вивиана, убитого наповал Лайнусом Брентом.
— Только эти двое выжили, сэр, — ответил Скин, склонив голову, — ещё несколько помощников боцмана и плотника. Да и Пенбэрон заполучил огромную щепку промеж рёбер. Но он выживет, с Божьей помощью.
Корнелис шагнул вперед и склонился надо мной. Я взял его за руку, пытаясь пожать.
— Твой капеллан, Маттиас. Никогда не видел священника, равного ему. Он уже сейчас исполняет обязанности твоего лейтенанта, подгоняет людей и распоряжается о ремонте, а затем молится над погибшими и умирающими.
— Боцман Ап? — спросил я.
— Погиб, сэр, — Фаррел не поднимал взгляда и положил руку мне на плечо, — его сразила пуля из мушкета.
— А Дженкс?
Лицо Маска нависало надо мной, свет фонарей придавал ему ещё более неприятный вид, чем обычно.
— Пытался атаковать их полубак, — сказал он. — Запнулся о свой костыль, упал прямо на клинок. — Он шмыгнул носом и вытер глаза. — Я был с ним рядом, держал его, когда он умирал. Он говорил перед смертью, сэр. Довольно неловко. Сказал, как он счастлив умереть рядом с графом Рейвенсденом.
Я улыбнулся. Я понимал, что этот человек, сражавшийся вместе с моим дедом, перед смертью прежде всего вспоминал те славные дни. Он умер как жил, преданным и отважным.
— А Певерелл? — наконец спросил я. — Что c казначеем? — Стоявшие вокруг меня переминались с ноги на ногу и переглядывались. — Ну же?
— Похоже, во время боя он пытался укрыться в хлебной кладовой, сэр, — неохотно ответил Кит, — но одно из последних ядер с «Ройал мартира» попало ниже ватерлинии, пробив в кладовой дыру. Мешки с хлебом перекрыли ему доступ к люку, и он захлебнулся. Тело лежит на нижней палубе, сэр. Мы вложили ему в руки распятие.
Оставался только один.
— А граф д'Андели? Месье ле Блан? — я боялся услышать ответ.
Корнелис улыбнулся. Он, должно быть, уже слышал о внезапном дворянстве моего парусных дел мастера.
— Он невредим, брат, и сейчас командует твоим призом. Мы с трудом помешали ему поднять на флагштоке стяг с лилиями короля Луи.
— Посмотрите, сэр, — указал Кит.
Я посмотрел влево и увидел «Ройал мартир», плавучую развалину. Мрачные матросы трудились над такелажем и жуткими пробоинами в корпусе. А на шканцах я заметил улыбающегося Роже д'Андели, его ни с кем не спутаешь даже в сумерках. Он обернулся и приветственно взмахнул нелепо огромной коричневой шляпой с перьями, должно быть, похищенной из гардероба Годсгифта Джаджа. Выглядел Роже как заправский капитан военного корабля.
Память быстро ко мне возвращалась, и я спросил:
— А что с людьми Джаджа? Что с этим убийцей, Лайнусом Брентом?
В это время я обратил внимание, что за спинами моих ближайших соратников собрался целый круг обеспокоенных моряков. Я увидел Мартина Ланхерна, Джорджа Ползита, Джулиана Карвелла, Али Рейса и Джона Тренинника. Вместе с ними стоял их новый боевой товарищ, юный Макферран. При упоминании Брента они нервно переглянулись и уставились на меня.
Кит Фаррел прервал неестественное молчание.
— Брент мёртв, сэр. Погиб в бою.
Из Кита плохой лжец, я уже это знал. С другой стороны, Финеас Маск ещё в меньшей степени позволял врать в своём присутствии. Его лицо скривилось, и он насмешливо хмыкнул.
— Когда вы упали, все подумали, что вы мёртвы. Пронеслось, что Брент убил капитана Харкера, как и бедного лейтенанта Вивиана. Они отплатили ему тем же.
Тогда и только тогда я заметил, что мои корнуольцы уж как–то очень сильно обагрены кровью, и, фигурально выражаясь, не меньше обагрены и их руки. Значит, Джеймс Харкер и Джеймс Вивиан отомщены.
С каждой минутой я чувствовал себя всё лучше. Я попросил виски и откусил ужасный овсяный хлебец, столь любимый шотландцами. Жизнь возвращалась ко мне, я приказал выжившим офицерам вернуться к своим обязанностям, отослал Скина на нижнюю палубу ухаживать за ранеными. Уверившись, что я ожил и не собираюсь умирать, кружок моих помощников растаял. Гибель столь многих всех уравняла и создала на шканцах подобие демократии.
Кит Фаррел, Фрэнсис Гейл и Ланхерн поделили меж собой роли лейтенанта, штурмана, боцмана и главного канонира и распорядились о самом срочном ремонте. К этому времени корабль уже очистили от убитых. Вскоре я услышал, как скрипка Али Рейса аккомпанирует узнаваемому голосу Джона Тренинника в попытке поднять настроение выжившим «юпитерцам».
Маск и Корнелис остались около меня. Шурину на своём корабле делать было нечего: я видел «Вапен» уголком глаза, он стоял на двойном якоре. Безупречный и почти неповреждённый.
— Брат, — позвал я, даже не зная, что сказать суровому родственнику, но следовало попытаться, — ты спас нас. Ты спас меня.
Корнелис снова улыбнулся и похлопал меня по руке. Я постарался не вздрогнуть от боли.
— Я меня были свои приказы, брат Маттиас. Твоё спасение — дело случая, хотя, когда я впервые встретился с генералом и поговорил с ним… — он заметил моё удивление и кивнул. — Да, Маттиас. Гленраннох был моим союзником. Это произошло несколько дней назад, вскоре после моего прибытия в эти воды, именно тогда он сообщил мне имя второго капитана. Меня посетила мысль, что на всё воля Божья, а уж предначертанность судеб — тем более.
Даже одержав победу и заслужив признательность за спасение моей команды, Корнелис умудрился свести всё к скучным кальвинистским наставлениям. Но я ещё раз его поблагодарил и пожал руку.
— Я должен написать твоей сестре, — произнес я, порадовавшись своей находчивости, — но, полагаю, моя правая рука еще долго будет бездействовать. Если я продиктую, ты напишешь? Она поверит тому, что мы оба положим на бумагу, — Корнелис кивнул. — Маск, — позвал я, — нужно будет написать ещё и моей матушке.
— Она не поверит ни слову из того, что вы ей расскажете, если это будет написано моей рукой, — заявил мой верный слуга, шаркая прочь.
Я подумал о генерале Гленраннохе и о секретах, на которые мог бы намекнуть.
— Есть такие слова, которым она поверит, Маск, не беспокойся. Но погоди. — Тот уже собирался ускользнуть. — Мне еще потребуется рука, чтобы написать письма герцогу Йоркскому и королю. Неподходящая работа для исполняющего обязанности казначея королевского корабля, но, возможно, ты согласишься разок взвалить на себя эту ношу?
Маск выпучил глаза. Как я и рассчитывал, старого прохиндея в равной степени поразила как перспектива писать самому королю, так и внезапное и неожиданное повышение в ранг флотского офицера. Он как–то ухитрился милостиво кивнуть, а затем исполняющий обязанности казначея «Юпитера» напыщенно удалился, чтобы взять перо, чернила и бумагу.
Я взглянул на замок Ардверран. Крепость леди Нив кишела Кэмпбеллами, а королевский полк оккупировал причал и охранял грязных пленных с корабля Джаджа. На крыше главной башни я видел генерала — та самая наблюдательная позиция, с которой всего несколько часов назад мы с графиней смотрели, как корабль Джаджа приближался с наветра к «Юпитеру».
Свет маяка (башня служила им в ночное время) освещал генерала. Казалось, он смотрит прямо на меня, и на мгновение мне захотелось поприветствовать его взмахом руки, но он уже повернулся посмотреть на чёрно–золотой флаг клана, гордо реявший над новой крепостью Кэмпбеллов.
Это последнее, что он видел в жизни. В ту же секунду мощный взрыв разнес башню на куски. Сначала я увидел, как рухнули стены, мгновением позже всё поглотил огромный столб дыма, а в следующую секунду донесся звук взрыва, столь же оглушительный, как и недавние бортовые залпы. Огромные камни рухнули в воду как ядра, какие–то даже врезались в наш побитый корпус. Языки пламени взметнулись в проломе, где только что стояли стены и крыша.
Сработал длинный запальный фитиль, спрятанный где–то в глубине замка. Многовековой Ардверран исчез. Генерал Колин Кэмпбелл из Гленранноха тоже исчез, а с ним и все загадочные государственные секреты, которые знали лишь он и моя мать. Миледи Нив, моя прекрасная графиня–предательница, все–таки отомстила. И отомстила в полной мере.
Глава 23
Две недели мы стояли на якоре под разрушенными, дымящимися руинами Ардверрана. Первым же делом, конечно, погребли наших погибших. Фрэнсис Гейл взял на себя всю организацию погребения в крохотной церквушке неподалеку от мыса. Всех здоровых матросов отправили рыть общую могилу. Они трудились два дня почти без отдыха, пока последнее тело бережно не уложили в место его последнего упокоения.
Мне подумалось, что это прекрасное место, чтобы упокоить павших: легкий ветерок доносит запах раннего дрока, а внизу искрится море. Для погибшего Гленранноха и его родичей ничего нельзя было сделать, и это меня печалило, но, возможно, руины замка Ардверран — это подходящий мавзолей для великого воина.
Джеймс Вивиан, как королевский офицер и отпрыск древнего корнуольского рода, заслуживал лучшего. Для столь молодого человека он удивительно много размышлял о своей смерти, о том, какие похороны предпочел бы, по крайней мере, так сказал Гейл. Он будто бы жил в постоянной уверенности в собственной близкой кончине, этот смелый и благородный молодой воин, о котором я так несправедливо злословил.
Поэтому в тот солнечный шотландский день мы вверили его тело глубокому морскому заливу около Ардверрана. Мы обернули его тело флагом Святого Пирана, и когда оно скользнуло в воду, утяжеленное пушечными ядрами в ногах и шее, Джон Тренинник запел старую корнуольскую песню, похоронную песню из другого места и времени:
— My agaran rosen wyn mar whek mar dek del dyfhy.
Рулевой старшина Ланхерн начал переводить:
— Когда я впервые встретил тебя, любовь моя, твоё лицо было прекраснее розы, но теперь твоё милое лицо побледнело, стало таким, как невинная белая роза.
«Юпитерцы», выстроившись у бортов и заполнив ванты, подхватили припев на родном языке.
Я люблю белую розу во всем великолепии,
Я люблю белую розу, когда она цветет,
Я люблю белую розу, когда она растет.
Потому что роза напоминает мне о тебе.
Это была какая–то сверхъестественно красивая песня. По многим лицам текли слёзы, потому что юный Вивиан пришелся по сердцу этим грубым просолённым морским волкам. Я тоже сильно по нему горевал. Горевал по дружбе, что могла вырасти между нами. Не знаю, возможно, я тоже плакал. Когда корнуольскую прощальную песню унес ветер, далекие пушки «Юпитера» начали салютовать, через залив эстафету подхватило громоподобное эхо пушек «Вапена–ван–Веере», а затем пушек корабля, который его временный капитан называл на французский манер «Ле мартир руаяль».
Воздав должное павшим, мы, выжившие, занялись текущим ремонтом. Корнелис и одетые в траур управители Гленранноха прислали людей в помощь, но в этой безлесной земле ремонт — дело медленное и непростое. Что касается меня, я мало что мог поделать, только подбадривать помощников плотника и остальных матросов, потому что сам Пенбэрон всё еще был слишком слаб.
Почти каждый день приходили письма от Корнелии, полные страдания и советов, касающихся моего выздоровления. Несколько раз доставляли посылки со зловонными зельями (каждый раз со всё более отвратительным запахом), которые, как она клялась, ускорят процесс. Лишь позже я узнал, что только прямой запрет моего брата помешал ей поспешно и в одиночку отправиться в Шотландию, чтобы ухаживать за мной.
Раны мои затянулись. Царапина от мушкетной пули на бедре зажила быстрее глубокого пореза предплечья (этот шрам всё еще заметен, иногда он служит источником резкой боли, напоминая мне о давней битве у побережья Ардверрана).
Выживших с «Ройал мартира» уже допросили, и я узнал, как тщательно Годсгифт Джадж набрал команду из тех, кто верен тому, что они называли «Старое доброе дело». Все — фанатики, поклявшиеся свергнуть монархию и снова превратить Британию в пуританскую республику. Все, кроме одного, потому что Джаджу не удалось согласовать назначение на должность лейтенанта своего кандидата, и ему против воли назначили Натана Уоррендера: человека, столь же фанатично преданного, как и любой из его команды, но в нём произошел раскол между верностью и чувством долга, между делом, которому он служил так долго, и королевской властью, вернувшей его на военную службу.
Похоже, Уоррендер сильно обеспокоился, когда узнал о заговоре. Как человек чести, он категорически возражал против скрытности и вероломства их плана. Он уговаривал своих соратников и Джаджа отказаться, но безуспешно. Поэтому, четко осознавая, что рискует жизнью, Уоррендер организовал (вероятно, воспользовавшись помощью своего племянника — «юпитерца») встречу с Харкером на берегу, на которой хотел сообщить ему о заговоре.
Для меня осталось загадкой, встретились они или нет. Должно быть, Уоррендеру было непросто покинуть корабль — я внезапно вспомнил двух мрачных громил, как тени следовавших за ним по пятам. Не слуги, как я тогда подумал, а стража. А еще, разумеется, анонимная записка, найденная при Харкере: «Не сходите на берег сегодня…».
Кто её написал? Пенгелли? Страстный роялист, он, вероятно, не доверял своему родичу, сражавшемуся против горячо любимого короля. А возможно, Уоррендер запоздало обнаружил, что смерть Харкера — это часть плана, и как раз просил его остаться на корабле? В любом случае, Харкер роковым образом проигнорировал предупреждение и сошел на берег, где его как–то отравил клеврет Джаджа — Лайнус Брент, и Харкер вскоре умер прямо на виду у команды «Юпитера». Пенгелли, спасая свою жизнь, бежал, но удрал недалеко. С ним тоже расправились.
Что же касается Уоррендера, то Годсгифт Джадж был отнюдь не дураком. Отлично зная, что еще одна смерть в самом начале миссии вызовет подозрения и приведет к расследованию, Джадж держал Уоррендера под стражей до тех пор, пока не разделил наши корабли у побережья Ардверрана, после чего уже не нужно было ни оставлять Натана Уоррендера в живых, ни притворяться самому.
Почему Уоррендер не восстал против спектакля, который Джадж заставил его играть — загадка, над которой я размышляю по сей день. Возможно, он думал, что раз его оставили в живых, ему как–то удастся изнутри разрушить планы Джаджа. Или, возможно, он цеплялся за жизнь в надежде на бегство. Кто знает, как каждый из нас поведет себя, оказавшись в роли живого мертвеца?
Мальчишкой я однажды видел, как один из викариев старого Джерми в Рейвенсдене сидел на полу трансепта церкви. Его окружали тысячи кусочков витражного стекла, разбитого фанатичной толпой, стремящейся уничтожить в нашем уголке Бердфоршира все следы так называемого «папизма».
Я помню, как медленно и кропотливо он собирал осколки в драгоценные изображения святых. И собрал. Они снова стали целыми, как раньше. Все в трещинах, но узнаваемые. В те дни, стоя на якоре у Ардверрана, я ощутил себя на месте нашего викария, собирая всё больше кусочков этой головоломки, и, наконец, весь этот мерзкий заговор собрался воедино у меня в голове.
В те две недели, пока корабль Корнелиса не отплыл домой, я часто обедал с ним. Я был очень ему благодарен, но всё же обнаружил, что столь частое общение с шурином переполнило чашу терпения.
Однако я начал подозревать, что это свидетельствует скорее о моих ограниченных возможностях, чем о его. Тем не менее, я с радостью узнал, как распуталась голландская часть заговора. Корнелис рассказал, что его втайне от всех отправил Великий пенсионарий де Витт с миссией помешать криптокатоликам Амстердама, желающим получить невероятные торговые концессии от Папы и его семьи. Всё это стало известно задолго до того, как Корнелис узнал, что меня в спешке назначили в эскадру, отправленную королем Карлом.
Как и королевские шпионы, де Витт узнал об отправке оружия, но, обладая острым умом и тотальной подозрительностью, выяснил намного больше нашего короля. Де Витт знал полную картину заговора и отправил своего лучшего помощника проследить, чтобы амстердамцы и католики не достигли своих целей.
Мы говорили о Шимиче, несостоявшемся убийце Гленранноха. Ему должны были немало заплатить, чтобы перекупить. Гленраннох всё равно должен был умереть, чтобы расчистить дорогу армии Макдональдов, но мы нечаянно дали врагам намного больше возможностей. Убийство генерала, когда вместе с ним ехал я и Роже д'Андели, позволило бы свалить смерть генерала на нас, людей короля. А наши трупы никак не смогли бы опровергнуть это обвинение.
Подобная стратегема несомненно смутила бы и расколола клан Кэмпбеллов, отвратив их от короля и ослабив перед грядущей резней, задуманной Макдональдами. Подобную стратегему мог породить только мозг Годсгифта Джаджа или графини Нив. Из соображений неуместного рыцарства или, скорее, некоего иного чувства, я предпочел во всем винить первого.
Много времени я провел и с обретшим умеренность в питие Фрэнсисом Гейлом. Похоже, сама возможность утопить свой жаждущий мщения меч в телах республиканцев изгнала его внутренних чудовищ.
Гейл много говорил о своем новом желании обрести спокойный деревенский приход или стать сельским деканом, восторгался своими методами обучения юного Андреварты, чей сметливый ум и потенциал для церковной карьеры однажды далеко превзойдут его собственные достижения. По крайней мере, он так сказал.
Со своей стороны, я обнаружил, что могу свободно говорить с ним о собственных чудищах и демонах. Его беседы — как светские, так и духовные — служили мне утешением, потому что все эти смерти, произошедшие как в первом моем командовании, так и во втором, тяжко на меня давили.
Граф д'Андели, он же Роже Леблан, в итоге отплыл с Корнелисом в Нидерланды, чтобы там прощупать французских собратьев–изгнанников, прогневавших того или иного министра или любовницу короля Людовика, на предмет возможности вернуться домой. Расставаясь, он поклялся мне в вечной дружбе и уважении, поцеловал меня на французский манер, провозгласил, что мы снова встретимся, что, конечно, мы много раз и сделали, и всегда с риском как для себя, так и для королевских домов, которым служили.
Финеас Маск наслаждался новым статусом исполняющего обязанности казначея «Юпитера», его восхищала задача наполнения нашей пострадавшей кладовой по смехотворным для короля ценам.
Затем он сошел на берег в увольнение, которое более чем заслужил, и исчез для «освежения духа и тела». Через три дня он вернулся в несколько расхристанном виде — карман камзола оторван, под глазом чернеет фингал — и поведал приукрашенную историю о удивительно красивой женщине в Обане и недоразумении с ее многочисленными братьями. Удивительно, но благодаря этому происшествию матросы стали намного лучше относится к старому мошеннику, даже несмотря на его изменившуюся наружность и жесточайший контроль над корабельными припасами. Казалось, он нашел свое — и вполне удобное — место в корабельной иерархии.
Долгие часы я провел с новым, очень застенчивым лейтенантом Фаррелом, которого назначил исполнять эти обязанности. Я не сомневался, что это повышение абсолютно незаконно, но, как он сам сказал, когда новости о его неизбежной отмене доберутся до берегов Ардверрана, на склонах Мулла успеет вырасти лес. И не один раз.
К концу этого месяца я запомнил название если не каждого каната или троса, то уж точно каждой мачты, паруса и рея. Что гораздо важнее, я запомнил имя каждого матроса и каждый день легко переходил от одной группы обедающих к другой, встречая лишь улыбки и приветствия. Несколько человек попросили свидетельства об их хорошей службе, что я с радостью и сделал, но большинство сообщили, что с удовольствием последуют за мной на другой корабль, если мне дадут таковой под командование, и только в противном случае станут искать других капитанов.
Это меня несказанно обрадовало, я даже не ожидал, насколько, и я много размышлял над этим. Кроме того, я корпел над картами и лоцией и вскоре мог проложить курс на бумаге, во всяком случае, от Ардверрана до Портсмута, Чатема или Смирины. Кит, в свою очередь, умел правильно написать свое полное имя и мое, а любое количество других слов — самым необычным образом, иногда даже почти правильно.
В мой последний день на борту «Юпитера» я стоял на шканцах вместе с Китом, который рассказывал о течениях и приливах этого залива, объясняя, как понять их, едва глянув на воду. Тут я заметил приближающуюся к нам небольшую лодку. Я подумал, что это еще один рыбак или мелкий торговец, и перестал обращать на нее внимание. Однако чуть позже к недавно отремонтированному рулю меня позвал исполняющий обязанности боцмана Монкли — лучший из помощников бедолаги Апа, которого я временно повысил. Одетый с иголочки юный блондин (моложе бедняги Вивиана) поприветствовал меня необычным образом:
— Капитан Квинтон, сэр, — пропищал он, — я Бассет, королевский посланец. Примите поздравления от его величества короля, его королевского высочества герцога Йоркского и его высочества принца Руперта. Его величество передает особые пожелания, сэр, и просит вас навестить его в Хэмптон–корте первого числа следующего месяца.
Когда я в последний раз сошел со шканцев «Юпитера», команда трижды прокричала мне «ура». Я снял шляпу в ответ.
Мартин Ланхерн, как и требовала его должность, командовал гребцами, которые отвезли меня на берег. Среди них были Джордж Ползит, Джон Тренинник, Джулиан Карвелл и юный Макферран. Всё время, пока гребли, они глупо мне улыбались. Кита Фаррела я оставил исполняющим обязанности капитана, что, по его словам, стало одной из самых быстрых карьер за всю историю флота.
Моё последнее воспоминание о нём в этом плавании такое: Кит сидит в моей каюте за столом, выводя горделивый адрес на своём первом в жизни письме, адресованном его матери: «Корабль Его Величества «Юпитер», на йакаре, заммок Арверин, Шатландия, от литинанта Кристофера Фаррела, изполняющего обязаности капитана…»
Его мать, чья орфография столь же отвратительна, несомненно, будет в восторге не менее месяца. На самом деле, как потом рассказал мне Кит, она радостно наливала всем клиентам эль бесплатно, пока толпы, стекавшиеся из Уоппинга, не заставили судей Мидлсекса временно закрыть ее таверну, после того как одного человека задавили до смерти.
Тем временем королевский посланец Бассет, Финеас Маск и я налегке отправились на юг. Эскорт Кэмпбеллов сопроводил нас мимо Инверарея к озеру Гойл. Оттуда бёлин Кэмпбеллов, всё ещё несущий чёрный вымпел в знак гибели своего вождя, вёз нас по мрачному морскому заливу, мимо тёмных, окружённых морем башен Кэмпбелла, салютовавших, пока мы проплывали мимо, и через широкий залив Ферт–оф–Клайд, а затем вверх по реке до Глазго.
Там мы попрощались с последней группой Кэмпбеллов. Конечно, история рассказывает нам, что между Кэмпбеллами и Макдональдами осталось множество нерешённых проблем. Самая известная их стычка — это резня, устроенная Кэмпбеллами Макдональдам в заснеженных пустошах Гленко в третий год правления уже покойного короля Вильгельма. Ничего не зная о столь далёком будущем, а зная только о близкой перспективе, ждущей нас в далёком Лондоне, мы взяли лошадей и поскакали мимо Клейдесдала и Лиддесдейла, останавливаясь на диких шотландских постоялых дворах, где на нас смотрели как на жителей Луны.
Мы въехали в Англию около Ланеркоста, где услышали о прибытии на остров новой королевы и о свадьбе с нашим королем в старинной гарнизонной церкви Портсмута. Постоялые дворы улучшились, чего нельзя было сказать о гостеприимстве, по крайней мере, пока мы не оказались южнее Ковентри — снова в землях цивилизованных речей и поведения.
Я подумывал ехать в Лондон через Рейвенсден, где переночевал бы в последнюю ночь уходящего месяца и успел бы вовремя прибыть на встречу с королем. Но несмотря на отчаянное желание повидать Корнелию, имелась и более пугающая перспектива повидать и матушку. Я очень хотел поговорить с ней, придётся рассказать ей о моих встречах с Гленраннохом и о постигшей его участи. Спокойными холодными ночами я перебирал в голове слова генерала гораздо чаще, чем бы мне этого хотелось.
Оставалось загадкой, что же их объединяло. Возможно, это было нечто важное. Но что–то во мне не желало, пока не желало, сильно задумываться об их общем прошлом. Отложу–ка я это на потом, решил я, и мы выбрали дорогу через Стони–Стратфорд, где я отослал Маска: сначала в аббатство: сообщить моим дамам удобоваримое состояние дел, а затем в Портсмут, чтобы привести моего коня, Зефира, который, несомненно, всё это время покрывал кобыл в конюшне гостиницы «Дельфин». Мы с Бассетом поднажали и провели последнюю ночь нашего путешествия в особо зловонной таверне в Барнете.
На следующий день вскоре после полудня мы подъехали к дворцу Хэмптон–корт. Это монструозное кирпичное свидетельство суетности кардинала Уолси и ненасытности отобравшего его короля Генриха больше не было любимой королевской резиденцией. Возможно потому, что ни с того ни с сего приглянулось старине Кромвелю.
Несмотря на это «пятно», наш благородный король Карл на медовый месяц выбрал его.
Мирная интерлюдия, думал я с сожалением, прежде чем король познакомит королеву с водоворотом скандалов, политики и непристойностей, что потрясли стены старого Уайтхолла. Бассет исчез, чтобы сообщить о нашем прибытии, а я в одиночестве стоял в огромном внутреннем дворе, даже не зная, насколько запачкана и покрыта пылью моя дорожная одежда. Вскоре он вернулся с Томом Чиффинчем, который коротко кивнул мне.
Бассет торопливо попрощался. Он оказался напыщенным и неулыбчивым юношей. Больше я никогда его не встречал, хотя и слышал, что несмотря на все старания стать клевретом великого человека, через три года его уделом стали лишь чума и заполненная известью могила.
Чиффинч вёл меня коридорами Хэмптон–корта, столь древними, но упорядоченными, совершенно непохожими на хаотичное переплетение Уайтхолла. Вдоль стен выстроилась привычная свита просителей и придворных, с кислыми минами из–за удаления от лондонского комфорта. На меня было направлено немало подозрительных взглядов — должно быть, я выглядел юным выскочкой, грязным после долгой поездки. Молодые дамы, надушенные и разодетые напоказ, и с декольте напоказ, посматривали на меня с любопытством, а иногда и заинтересованно. Однако мы миновали всех и вышли в парк за дворцом.
По своему обыкновению, где бы король ни останавливался, он совершал краткие прогулки среди деревьев и зелени, в строгом лёгком камзоле, пышном чёрном парике и такой же чёрной шляпе. Вокруг сновали его собаки, ни на шаг не отстававшие от величественного монарха, в то время как мрачная свита следовала за ним в отдалении. Завидев меня, король поднял руку, безмолвно приказывая своим спутникам отступить подальше, за границы слышимости. Я поклонился, и он поманил меня.
— Итак, Мэтт, — мрачно произнёс он, — ты всё–таки едва не потерял корабль.
Я глядел на него спокойно и прямо, поскольку был одним из немногих при дворе, кому хватало роста смотреть королю в глаза. Непередаваемо уродливое лицо Карла Стюарта ещё пару секунд оставалось бесстрастным и мрачным, а потом расплылось в широчайшей улыбке. Глаза заблестели, и он потрепал меня по плечу.
— Отличная работа, капитан. Богом клянусь, великолепный результат, — он ещё раз сжал мне плечо и убрал руку. — В какую ужасную историю мы тебя втянули, причём сами же её и заварили.
Король пошел вперёд, махнув, чтобы я пристроился рядом. Свита следовала сзади на почтительном расстоянии, которое увеличилось из–за сердитого Тома Чиффинча, идущего за нами в нескольких шагах.
— Плохо дело, Мэтт, — ровно произнес он, — капитан Джадж изменник. Убил бедного Харкера, а? Те, кто его рекомендовал, теперь сконфужены. Знаешь, Джадж даже отказался от лакомого командования в Средиземном море, в уверенности, что его друзья проследят — мы узнаем о заговоре ровно столько, чтобы отправить в Шотландию эскадру. Он знал, что окажется единственным подходящим командиром для этой задачи. Гениально, Мэтт. Дьявольски, но гениально. — Король вздохнул. — А тут еще и голландцы, разумеется. Весьма неприятно, что де Витт превзошёл меня, однако на этот раз у него есть оправдание. Слава Господу, ему хватило мозгов отправить твоего шурина и его корабль, как только он узнал о заговоре. Да уж, де Витт мудр, как Давид, можно и так сказать. Проклятье, мне это нравится. — Король громко расхохотался и шлёпнул себя по бедру. — Расскажу об этом королеве, хотя, Богом клянусь, она не ухватит всю соль этой шутки, но, быть может, поймёт её лучше Джейми, пускай и не говорит ещё по–английски.
— И мой шурин, и графиня Коннахт что–то говорили о махинациях голландцев, ваше величество, — спокойно ответил я.
Хорошее настроение Карла Стюарта внезапно испарилось.
— Нет никакой графини Коннахт, капитан Квинтон. Этот титул не признали ни мой благословенный отец–король, ни я, только титул леди Макдональд из Ардверрана. — Его чёрные глаза полыхнули холодной злобой. — В любом случае, сейчас она в безопасности в архиепархии своего дяди, вне моей досягаемости.
Лишь много позже я узнал, что король неоднократно пытался добраться до неё самым прямым образом, но на своей земле итальянские убийцы кардинала О'Дара оказались удачливее английских коллег.
Длинноухая собака схватила короля за пятку и хрипло гавкнула. На королевском лице вновь появилась любезная маска. Он бросил собаке палку и рассеянно произнёс:
— Мэтт, знаешь ли ты, что этой ночью я снова должен быть в Португалии? Миледи Кастлмейн в ярости, но она так располнела от беременности, что у неё нет сил бросаться на меня с кулаками. Хотя Бог знает, какую цену мне придётся заплатить после того, как она разрешится от бремени.
Королевская любовница была известна своим тяжелым нравом. Карл Стюарт угрюмо окинул взглядом большой сад, придворных и, наконец, меня. Казалось, он спохватился и сказал:
— Бедняга Кэмпбелл. Хотел бы я с ним встретиться. Знаешь, он мог бы стать мне полезным. Жаль, что я ошибочно счёл его предателем. — Король повернулся и посмотрел мне прямо в глаза — на его смуглом лице промелькнуло грустное и торжественное выражение. Собака, тяжело дыша, сидела у его ног, терпеливо ожидая возобновления игры. — Даже короли могут ошибаться, Мэтт. Некоторые, увы, чаще остальных. Но я буду учиться. Господни Иисусе, да, я научусь.
Я знал, что любая аудиенция у монарха коротка, и сколько бы времени она ни продлилась, его немного. В голове теснилось множество мыслей, и мне следовало воспользоваться моментом.
— Ваше величество, — начал я, — могу ли я просить, моя команда…
— Все выжившие уже получили щедрую королевскую награду, — быстро ответил король, — но она идёт с одним условием, тем же самым, что я налагаю и на тебя. Молчание, Мэтт.
— Ваше величество?
— Молчание, — он повернулся, медленно пошел вперёд, я последовал за ним. — Твой брат подробнее пояснит мои мотивы, когда ты повидаешься с ним. Видит Бог, Чарли известны куда более важные тайны. Но эти события, — он неопределённо махнул украшенной драгоценностями рукой, — их никогда не было, капитан. Как же обрадовались мои враги, знай они об этой угрозе моему шотландскому трону. Что капитан Джадж обвёл вокруг пальца меня и моих доверенных советников, что в моих собственных водах произошло сражение вроде как моих же кораблей! Насколько слабым я стану выглядеть, Мэтт? Я только два года как вернулся на трон своих предков, и, если я хоть в чём–то уверен, так это в том, что не отправлюсь ещё раз в странствия. — Король остановился и шагнул ко мне, его лицо оказалась в паре дюймов от моего.
— И как же мне примирить обе стороны, что недавно воевали друг против друга, — произнёс он резким шёпотом, — если станет известно, что они снова сражались друг с другом? Нет, Мэтью Квинтон. Вот тебе новая истина: «Ройал мартир» и «Юпитер» отправились в Шотландию с исследовательской миссией. Там их угораздило во время сильного шторма заплыть в опасные воды. «Юпитер» получил повреждения, большая часть команды погибла, но корабль уцелел. Увы, «Ройал мартир» угодил в водоворот Коривреккан и погиб со всем экипажем, включая своего преданного капитана, о котором мы все скорбим.
И впрямь новая истина. Теперь я уже стар, старее всех моих знакомых, как когда–то мой дед. Я живу в мире, где каждые несколько недель появляются новые истины — новая война, новый министр или новый король. Даже новая религия, хотя религия кажется в наши дни весьма временной истиной. Истина — это то, что люди у власти объявляют истинным, даже если это гнуснейшая ложь.
Кому не повезло помнить старые истины — должен забыть, потому что им велено забыть, а настоящая истина, единственная вечная истина, которую мы знаем из Священного Писания, погребена под всем остальным. Последние шестьдесят лет моей жизни, прошедшие с того дня, это доказывают: можно изменить, отменить или перестроить истории целых народов, если так нужно для какой–то цели, особенно если это отвечает целям людей, обладающих властью.
Впервые я усвоил этот урок тем днём в садах Хэмптон–корте. И позднее неоднократно с этим сталкивался. Я даже делал так сам, и не раз.
Я заметил, что король ищет взглядом своих собак и уже поворачивается к придворным, и понял, что его терпение почти иссякло. Я быстро спросил, что случится с теми, кто, к несчастью, выжил после поражения «Ройал мартира». Оказалось, их судьба уже предрешена: в скором времени их отправят в Индии, где станут содержать как рабов на самых отдалённых плантациях вместе с замшелыми ирландцами и неграми вроде Карвелла.
— Конечно, поползут шепотки и сплетни, — сказал король Карл. — Но, в конце концов, Мэтт, кто в Лондоне поверит диким россказням с шотландских островов? Это слишком далеко, там живут люди, склонные к преувеличениям и мифам, это страна, до которой мало кому из англичан есть дело. Сражение в тех местах, разрушенный до основания замок там, где кровная месть приводит к подобному почти еженедельно?
Гнилозубая улыбка расколола его уродливое лицо пополам.
— Нет. Никому нет дела, по крайней мере, никому из уважаемых людей. Это станет вчерашним слухом, если только не появится свидетельств людей с хорошей репутацией. Знатного капитана корабля, прежде всего.
Произнеся это, король протянул правую руку. Я замешкался на секунду, затем склонился поцеловать большой золотой перстень с печаткой, который король получил при коронации.
Сегодня я бы по–другому реагировал на предложение короля солгать, особенно если предложение последовало бы от одного из этих придурков–германцев. Тогда я был молод и как всякий юноша верил в чистоту добра и зла, не замечая, что это лишь две стороны одной монеты с толстым слоем металла между ними. Я низко поклонился государю, а тот удовлетворенно улыбнулся и хлопком ладоней подозвал Чиффинча.
Чиффинч с готовностью шагнул вперед и достал из камзола бумагу, которую вручил мне. Я с удивлением развернул её: это было подписанное и скрепленное печатью короля назначение в Конную гвардию. Я уставился на вершину моих жизненных желаний. Я почти явственно услышал гордость в голосах Корнелии и матери, когда они узнают об этом. Но я услышал или почувствовал и другие голоса. Решение должно быть принято либо мной, либо за меня. Я перевел дыхание и посмотрел на короля.
— Я моряк, ваше величество, — произнёс я со всем возможным спокойствием, — как и когда–то мой дед.
Карл Стюарт изумлённо поднял бровь.
— Благодарю вас, сир. Но у меня есть просьба… — Я перевел дыхание и продолжил: — Я прошу дать мне ещё один корабль.
