Мой муж теперь женат на другой женщине, ниже меня ростом, всего около пяти футов, коренастой, и, конечно, поэтому выглядит выше, чем раньше, и стройнее, и голова его кажется не такой большой. Рядом с этой женщиной я чувствую себя костлявой и неуклюжей, и она слишком мала ростом, чтобы я могла смотреть ей в глаза, хотя стараюсь стоять или сидеть с таким наклоном, чтобы можно было это делать. Когда-то у меня было четкое представление о том, какого типа женщину он выберет, когда снова женится, но ни одна из его подружек не соответствовала моему представлению, а эта – меньше всего.

Прошлым летом они приезжали сюда на несколько недель, чтобы повидаться с моим сыном, который и его, и мой. Было несколько щекотливых моментов, но были и хорошие периоды, хотя, конечно, и в эти хорошие периоды ощущалась некоторая неловкость. Похоже, эти двое ожидали, что я буду им всячески угождать, может, потому что она была нездорова – ее мучили боли, она была мрачной, и под глазами у нее залегли темные круги. Они пользовались моим телефоном и другими вещами в моем доме. Медленно шли с пляжа ко мне домой, принимали душ, а позднее, вечером, уходили чистые, держа за руки шедшего между ними моего сына. Я позвала гостей, они тоже пришли, танцевали друг с другом, произвели впечатление на моих друзей и пробыли до конца вечеринки. Я выворачивалась для них наизнанку, главным образом ради нашего мальчика. Я считала, что ради него мы должны ладить друг с другом. К концу их визита я очень устала.

Вечером накануне их отъезда мы все решили поужинать с его матерью во вьетнамском ресторане. Его мать должна была прилететь из другого города, а на следующий день они втроем собирались отбыть на Средний Запад. Родители его жены устраивали им пышную свадьбу, чтобы все, с кем она выросла, – дородные фермеры и их родня – могли с ним познакомиться.

Направляясь в тот вечер в город, в гостиницу, где они остановились, я прихватила то, что они забыли у меня дома и что я успела найти: книгу, которая валялась под дверью стенного шкафа, и его носок – не помню где. Я подъехала к дому и увидела мужа, стоявшего на тротуаре и делавшего мне знаки остановиться. Он хотел поговорить со мной наедине, прежде чем я войду внутрь. Оказалось, что его мать плохо себя чувствует, она не может ночевать здесь, с ними, и он спросил, не окажу ли я ему любезность и не возьму ли ее к себе после ужина. Не задумываясь, я ответила утвердительно. Я уже начала забывать, как она, бывало, смотрела на интерьер моего дома и как я чистила самые запущенные углы под ее присмотром.

В вестибюле они сидели в креслах друг напротив друга, эти две маленькие женщины, обе – каждая по-своему – красивые, обе с ярко накрашенными помадой разных оттенков губами, с разного цвета тенями на веках, обе хрупкие, хотя, как мне позднее пришло в голову, по-разному. Сидели они там потому, что его мать боялась подняться по лестнице. Она без всякого страха летала на самолете, но в жилом доме не могла подниматься выше второго этажа. В былые времена она при необходимости могла находиться даже на восьмом этаже, но только если все окна там были плотно закрыты.

Прежде чем мы отправились на ужин, мой муж отнес книгу к себе наверх, а носок, который я отдала ему еще на улице, он засунул в задний карман, где тот и оставался на протяжении всего нашего пребывания в ресторане, где его мать, вся в черном, сидела в конце стола напротив пустого стула и иногда играла в машинки с моим сыном, иногда задавала моему мужу, мне или его жене какой-нибудь вопрос насчет перца и других острых специй, которыми могла быть приправлена ее еда. Позднее, когда, выйдя из ресторана, мы все стояли на парковочной площадке, мой муж вытащил из заднего кармана носок и посмотрел на него так, словно не мог понять, как он туда попал.

Безделица, но впоследствии я никак не могла забыть этот носок, лежавший в его заднем кармане там, в незнакомом странном месте, на восточном выезде из города, в районе вьетнамских трущоб, неподалеку от массажного кабинета; никто из нас толком не знал этой части города, но все мы вдруг оказались здесь вместе, и это было странно, потому что у меня все еще сохранялось ощущение, будто мы с ним по-прежнему пара. Мы были парой долгое время, и я невольно подумала обо всех его других носках, затвердевших от высохшего пота, протершихся до прозрачности на ступне, которые вечно повсюду подбирала, где бы мы ни жили, а потом – о его ступнях, обтянутых этими носками, о том, как кожа просвечивала сквозь них на пятках, где ткань протерлась; как он читал, лежа в постели на спине, скрестив щиколотки так, что кончики пальцев указывали в разные углы комнаты; как он потом поворачивался на бок, сложив ступни словно половинки какого-то плода; как, продолжая читать, протягивал руку, стаскивал носки и, словно мягкие мячики, бросал их на пол, а потом снова протягивал руку и проводил между пальцами ног, не переставая читать; иногда он рассказывал мне о том, что читает и о чем думает, а иногда даже не отдавал себе отчета, в комнате ли я или меня здесь нет.

Я никак не могла отделаться от этих воспоминаний даже после того, как они уехали, и нашла еще несколько вещей, забытых ими, вернее, его женой, она оставила их в кармане моего жакета: красная расческа, красная помада и флакон с пилюлями. Сначала эти предметы кучкой стояли на одном кухонном столе, потом на другом, я все собиралась отослать их ей, потому что лекарство, думала я, может быть ей необходимо, но все забывала спросить об этом, пока в конце концов не убрала все в ящик, чтобы отдать ей, когда они приедут в следующий раз. Ждать оставалось недолго, к тому же мне очень надоело думать об этом.