Замкнутый круг

Один не очень молодой человек, но которого еще нельзя назвать старым, однажды утром отправился в самый большой город на юге нашей страны, чтобы сделать одно дело. Была пятница, мужчина днем раньше купил билет на автобус, который отправляется в восемь утра и прибывает в пункт назначения где-то после одиннадцати. В автобус он сел примерно без четверти восемь. Прежде чем выйти из автовокзала к остановке автобуса, купил газету, но в пути даже не вынул ее из портфеля, так как в поездках, даже в дурную погоду, больше любил смотреть в окно, чем читать газеты. Погода же в то утро была, как говорят метеорологи, переменно облачная.

Мужчина был одет легко: клетчатая рубашка, весенняя куртка бежевого цвета, серые брюки и черные туфли. В руках он держал черный кожаный портфель, в одном из отделений которого была папка с бумагами, имеющими отношение к цели его путешествия, в другом находился складной зонтик. В билете было обозначено его место, номер 13, но он не верил в несчастливое число, как и в то, что оно может принести счастье.

За две минуты до отправления автобуса на место номер 14 уселась женщина, как он сразу отметил — несколько моложе его. Длинные черные волосы, зеленый костюм, в руках черная сумочка — все, что он в первое мгновение заметил у своей случайной попутчицы. Впрочем, он и не любил засматриваться на незнакомых людей, чтобы не смущать их своим любопытством.

Автобус отправился вовремя, мужчина равнодушно смотрел в окно и только на мосту через ручей Бубань повернул голову, взгляд его на несколько мгновений остановился на коленках женщины, сидящей рядом с ним. Это созерцание не вызвало в нем никакого эротического волнения, и, как он отметил, его спутница также не выказывала к нему никакого интереса. Тем не менее после указателя поворота на Смедерево они обменялись короткими комментариями по поводу репертуара и громкости музыки в автобусе. Миновав поворот на Крагуевац, они познакомились, в результате она узнала, что он родом из села восточнее Ниша, а он выяснил, что она родилась севернее этого же города, а последние десять лет, как и он, живет и работает в Белграде. Перед Нишем они обменялись адресами и номерами телефонов. На автовокзале оба выразили надежду на новую скорую встречу.

Встретились они уже через час в здании районной скупщины, перед дверью налогового управления, потому что обоим предстояло подписать какие-то бумаги и уплатить налоги за состоявшееся недавно вступление в наследство. Для того они и приехали в Ниш. После такой скорой новой встречи оба решили, что сама судьба вмешалась в их жизнь. Эта мысль заставила его предложить встретиться, когда они закончат формальности, и она согласилась без долгих раздумий.

И вот, спустя сорок пять минут, они сидели в снек-баре гостиницы в центре города и пили кофе, а спустя полтора часа лежали в постели номера 113 той же гостиницы.

Через полгода они оказались перед столом регистрации скупщины белградского района Раковица. При них состояли два свидетеля; сватов не было, потому что не было и свадьбы. В тот день тоже была переменная облачность, но дождя до самого вечера так и не случилось. Спустя семь лет они в том же здании развелись. В качестве повода, помимо ревности мужа, женщина указала на монотонность их брака, приведя в пример пренебрежительного к ней отношения его весьма остроумное выступление перед родственницей и ее мужем, после чего эта пожилая пара хохотала до слез не менее часа, а в течение всех семи лет совместной жизни он совсем не стремился сделать их брак более счастливым и веселым. Он, естественно, не согласился с такими причинами расторжения брака, однако против самого развода не возражал. И даже по окончании формальностей весьма вежливо попрощался со своей недавней спутницей жизни.

Имущественных споров между ними не было, детей они не родили. Тот, кому удавалось — правда, весьма в редких случаях — заглянуть в их супружескую жизнь, сказал бы, что муж сознательно держал своих приятелей, коллег и знакомых подальше от жены, но свою ревность так ловко скрывал даже от нее, что ей потребовалось шесть лет, чтобы заметить эту ревность, и еще целый год, чтобы решиться на развод. С другой стороны, знакомые жены и ее друзья по характеру занятий были весьма далеки от профессии и увлечений ее мужа, бухгалтера в одном из издательств.

Она была медицинской сестрой. Что же касается их брака, то следовало бы добавить, что и в день его окончания была переменная облачность. Дождь пошел к вечеру.

Этот самый мужчина в год развода — уже семь лет отделяли его от той весны, когда он в поездке познакомился со своей временной спутницей жизни — вновь отправился в самый большой город на юге нашей страны. За минувшие семь лет он почти не изменился. Одет он был точно так же, только рубашка теперь была в несколько иную клетку. У него был тот же самый черный портфель, а в нем — папка, газета и тот же самый складной зонтик, потому что он не только не терял зонтик, но и относил его по мере надобности в ремонт. Он опять купил в пятницу билет на восьмичасовой автобус. В самый большой южный город он ехал по поводу, схожему с тем, семилетней давности, чтобы уплатить налог на недвижимость, которая числилась за ним в родном селе.

На этот раз ему досталось место номер 17. До самого конца поездки никто к нему не подсел. И в этот раз он так и не вынул из портфеля газету, а только смотрел в окно автобуса. Однако он не мог не вспомнить ту поездку, во время которой познакомился со своей бывшей женой. Теперь он сидел точно за тем местом, на котором тогда сидела она, сейчас оно было пустым, но ему было нетрудно восстановить в памяти детали знакомства с женщиной, которая тогда сидела рядом с ним. Ее приход перед самым отправлением, черные волосы, колени, выглядывающие из-под сумки, знакомство и разговор с ней… Все это, ее внезапное появление в скупщине, их поход в гостиницу и занятие любовью в гостиничном номере, показалось ему прекраснейшей историей, какой ему не довелось пережить ни до, ни после, да ему никогда и не доводилось слышать о чем-то подобном. И все это утро, вспоминая обо всем, вплоть до Ниша, и в Нише, и в скупщине, да и в любом другом месте в голове у него вертелась одна и та же фраза: «Все-таки это была любовь…»

В здание скупщины он и в этот раз явился через час после прибытия, сделал все дела, ради которых приехал, зашел в тот же снек-бар и выпил кофе, нанял на несколько часов, хотя в том и не было никакой нужды, так как усталости не чувствовал, номер в той же гостинице, правда, не тот, что семь лет назад, номер 113, а какой-то другой, но на том же этаже. И, заплатив за номер, улегся на кровать, не раздеваясь, одетый и обутый, и, несмотря на отсутствие усталости, сразу заснул.

В село на этот раз он не заезжал, а в Белград отправился вечером.

И на этот раз во время поездки он так и не вынул из портфеля газету. Да и в голове у него никаких мыслей не было, просто он смотрел в окно, хотя было уже темно. И только позже, когда было пройдено полпути, в память его вернулась та поездка семилетней давности. Но вскоре и она стерлась в сознании. Словно никакой женщины, знакомства и занятий любовью с ней, венчания, совместной жизни никогда и не было.

Кто-то может сказать, что его мысли были заняты чем-то иным и что в любой момент он может вернуться к размышлениям о той поездке и о той женщине. Но с течением времени все меньше оставалось надежды на это, потому что сейчас, когда круг замкнулся, этот человек все больше стал сомневаться в том, что описанное в этом рассказе вообще когда-то было.

 

Пять пальто

1

«Добрый день, товарищ Виктор. Мы пришли по поводу пальто, о котором я вам говорила. А вот и Милорад», — что-то в этом духе произнесла мама, выталкивая вперед ребенка, а этот Милорад впервые в жизни оказался у портного, потому что до этого мама шила сама или изредка покупала. Портной Виктор, немец, жил в городе с каких-то доисторических времен, малорослый, сгорбленный, с седыми волосами, что пучками торчат из-под круглой шапочки, из ушей и из носа, смотрит на них сквозь стекла очков, кладет Милораду ладонь на плечо, натянуто улыбается и пропускает их в комнату. А там пальто, законченные и сметанные на живую нитку, брюки, готовые и недошитые, куски раскроенных материй на столе, две машинки «зингер», разнообразные ножницы, совершенно незнакомый мальчику запах. Маме со словами «не хотите ли чаю» предложено сесть на скамейку у окна. Мальчик садится на лавку первым.

— О, нет, нет, тебе садиться рано, — говорит Виктор, подходит к одной из машинок и возвращается с сантиметром, который выглядит просто как потрепанная зеленая матерчатая лента с черточками и цифрами, свернутая в рулон, — такое мальчик видит впервые в жизни. — Да, — продолжает Виктор, — что это я так спешу? Глянем сначала, из чего и как.

Мама встает, вынимает из сумки серо-зеленое сукно распоротой отцовской шинели, опять садится и кладет материю на колени.

— Это шинель моего мужа. Я думала сшить ребенку длинное пальто, размером побольше. Я сама ее распорола, материи должно хватить. А у вас на подкладку найдется?

— Поглядим. Немецкое сукно, добротное… — говорит Виктор и тут же обрывает свой комментарий, осознав, что произнес слово, которое в этой стране ненавидят…

— Партизанская, — продолжает мама. — Мой муж эту шинель в партизанах носил. Я потом пальто в темно-синий цвет покрашу.

— Лучше бы это сделать до шитья, — произносит портной, не глядя на нее, позволив рулончику сантиметра размотаться под собственной тяжестью аж до пола.

— Я думала, краска лучше возьмется, если потом покрасить, — извиняющимся тоном говорит мама, на что портной, теперь уже заметно рассердившись на то, что кто-то подвергает сомнению его знания, отвечает словами опытного закройщика и специалиста по окраске:

— Всегда лучше красить перед тем, как шить!

Теперь к ним приближается подмастерье, худой паренек лет пятнадцати-шестнадцати, в брюках с коротковатыми штанинами, видимо, из-за слишком сильно натянутых подтяжек, со вздернутой от рождения бровью и первым юношеским пушком на верхней губе и подбородке. В руках он держит толстую растрепанную тетрадь и химический карандаш.

— Пошире или поуже? Рукава подлиннее и пошире, или покороче и поуже? Что с пуговицами? Однобортное или двубортное? С подкладкой или без подкладки? — спрашивает Виктор, старательно демонстрируя отличное знание своего важного ремесла.

Мама, застигнутая врасплох, пожимает плечами и, наконец, произносит:

— Пусть немного побольше, чтобы хоть года на три хватило… С подкладкой, я уже говорила. Однобортное…

— Товарищ, дети в эти годы растут быстро. В первую зиму оно ему великовато будет, но к началу третьей станет тесновато. Ну да ладно, немного больше… — говорит Виктор, замеряя ширину плеч. — Тридцать восемь. Смотри, малый, не ошибись, — обращается он к подмастерью, который, послюнявив карандаш, записывает цифры в тетрадку. Затем меряет от плеча до колена. — Семьдесят два. — Подмастерье записывает. Следует измерение объема груди и талии, а также длины руки до ладони. Закончив, говорит мальчику: — Когда придешь в следующий раз и наденешь пальто, станешь солдатом, — и театрально, глубоко поклонившись, жестом приглашает присесть рядом с мамой. Потому что процесс еще не завершен. Надо оговорить сроки и стоимость. Мама еще не допила чай. «Каким еще солдатом? — мысленно спрашивает мальчик уродливого карлика. — Швабом или партизаном?»

— Сняли с какого-то немецкого солдата, — рассказывает отец вечером про свою бывшую шинель, после того как Милорад спросил его, действительно ли она была когда-то немецкой. — Я ее получил в последний год войны, когда еще лето было. Сделал из нее скатку и носил на ранце. Правда, иной раз она мне и летом, и осенью служила подстилкой. Но я ее берег, стирал два раза, гладил по-солдатски. Пойдешь служить — тоже научишься… Когда война закончилась, я мог сдать ее, но передумал. Все-таки она меня от холода защищала и от ветра. Для этого, собственно, и нужна шинель. Думаю, это она пулю чуть притормозила, которая меня в ногу ранила. Хотя никто в это не верит. Нет пальто лучше, чем перешитое из шинели. Лучше немецких только русские шинели и русские шубы. Но у них и морозы посильнее.

А прежде, лет за пять до того, как ее распороли, с шинели сняли орден, бронзовую блямбу, которую к ней привинчивали, да звездочки с плеч, означавшие звание. Орден и звездочки сложили в один из ящиков комода, и мальчик часто развинчивал и свинчивал орден. Прежде чем быть распоротой, шинель несколько недель висела на круглой металлической вешалке в коридоре. А до этого — в шкафу с шариками нафталина в карманах. Повиснув на вешалке в коридоре, без ордена и звездочек на плечах, она стала походить на разжалованного унтер-офицера, замершего на посту.

И вот на тебе, прошло всего пять дней после похода к портному, и мальчик в синем пальто, с шапкой на голове, направляется в школу. Остатки сукна убраны в деревянный ящик; может, на что-нибудь еще сгодятся — подшить чуни или на самом пальто залатать рукава, протертые на локтях. А орден мальчик еще летом закопал за домом, наслушавшись историй о спрятанных кладах, один из которых наверняка ему рано или поздно достанется. Блестящую звезду и прочие латунные детали он выкопает, как запланировал, через несколько лет. Отец не очень-то интересовался орденом, похоже, он про него просто забыл, наверное, тот напоминал ему о каком-то нехорошем эпизоде войны. Никогда он о нем не вспоминал, ни мальчика, ни кого другого из домашних о нем не спрашивал, да и вообще про войну никогда ничего не рассказывал.

Но пальто-то — вот оно, мальчик в нем уходит в школу и возвращается в нем, играет в нем в снегу, оно теплое и, похоже, неплохо сшито. Иногда он по-своему, по-детски смотрит на него как на особенную вещь, которая служит чему-то и живет своей собственной жизнью. Точно так и шинель прожила свою собственную жизнь: сначала стол закройщика, потом вешалка на каком-нибудь военном складе в Германии, потом служила немецкому солдату, в ней тот и погиб, а потом партизану, в которой того ранили, хотя она, несмотря на немецкое происхождение, надежно сберегала его от холода и дождя. В конце войны на ее погонах появятся пятиконечные звездочки, а там, где бьется сердце — орден. После она несколько лет провисит в шкафу, потом несколько недель в коридоре на вешалке, без звездочек и ордена, — и так вплоть до своей новой жизни после перекраивания и перекраски, оказавшись в свой синий период на Милораде.

В день, когда он впервые надел пальто, девочка из его класса спросила:

— У тебя новое пальто?

А настоящее новое пальто, светло-зеленое, дорогое, носит она, хотя ее отец не участвовал в победоносной войне.

— Да, — отвечает мальчик, и ему стыдно за свою ложь.

Она тоже видит, что пальто не новое, но только добавляет:

— Великовато тебе.

Он хотел бы ей сказать, что пальто, особенно детские, быстро становятся короткими, а рукава еще скорее делаются тесными, с пальто отрываются и исчезают пуговицы, локти протираются… Сказать ей, что рукава спасти невозможно, разве только наставить их прямоугольными кусками сукна, и тогда они не выглядят как заплатки? Она ведь наверняка не знает этого. Но он промолчал.

Накануне третьей зимы, после того как ему сшили пальто, мальчик поколебался несколько недель, но потом все-таки сказал маме:

— Надоело мне это пальто.

— Ты должен относить его этой зимой, — сказала мама, хотя он догадался, что она не прочь была бы купить ему новое.

Вот прошли и зима, и весна, а пальто все еще в доме. Но она все-таки надеется, что к началу следующей зимы отдаст его какому-нибудь маленькому бедному ребенку. Впрочем, к концу осени, когда наступают холода, пальто все еще висит в шкафу. И хотя мальчик мерзнет по дороге в школу, менять куртку на пальто не хочет. Однажды утром он решается спросить маму:

— Ты купишь мне новое пальто?

Мамин взгляд призывает его к терпению, она вскоре что-нибудь придумает. И смотрит на отцовское пальто на вешалке, первое, которое он носил после войны, после шинели.

2

Несмотря на то что он учился только на «отлично», строгий отец пожелал как можно скорее устроить его на работу, чтобы он не сидел у него на шее, и потому сначала отправил его служить срочную, а потом — к дяде в Загреб, поработать в тамошней монтажной фирме, которая несколько недель спустя послала его и еще двенадцать человек в Словакию, в Братиславу, на строительство новых цехов нефтеперерабатывающего завода. Сначала он работал со словаками, а через несколько месяцев — с французами, технология в то время была японской, так что он познакомился и с двумя японцами, в частности, с Ямамото Коджи, инженером из Токио. Зарплата у него была хорошая, в три раза больше, чем у словаков и всего в три раза меньше, чем у французов. Еще раньше в Братиславу приехал работать его родственник, так что они вместе поселились в гостинице «Татра», в центре города. Работали днями напролет, иногда и по воскресеньям.

Через несколько месяцев во время поездки в Вену с родственником, ради которой пришлось отпроситься у шефа на один день, он купил пальто из джинсовой ткани, длинное, ниже колена, гармонирующее с его волосами, джинсами, ботинками и, главное, совпадающее с его музыкальными предпочтениями. По телевизору он видел такое пальто на Мике Джаггере, разница была лишь в том, что у Мика Джаггера пальто было кожаное.

Купив что-нибудь новое из одежды, он долго не решался надевать обновку, полагая, что она будет слишком бросаться в глаза. Так и это пальто провисело у него в шкафу два месяца, прежде чем он впервые надел его. И в самом деле, когда он начал носить его, а носить он его мог, в основном, только в сумерках, или вечером, после работы, или если становилось прохладно, ему казалось, что все смотрят на него, в то время как он со своим родичем, а иной раз и с Ямомото Коджи, прогуливался по городу, заходили в «Вечку», где собирались студенты, или в гостиницу «Киев», куда нередко заглядывали и девушки. Он отрастил длинные волосы, что тогда было редкостью в Словакии, потому что словаки жили за железным занавесом и отставали от западной моды как минимум на десять лет. И у Ямамото Коджи были длинные волосы, с ним все объяснялись весьма успешно — с помощью мимики и жестов, при этом громко смеялись.

Теперь он задумывался над тем, почему некоторые животные, птицы или, скажем, обезьяны, при каких-то обстоятельствах стараются выглядеть иначе, не так, как обычно: надуваются, растопыривают перья, при этом волосы у них встают дыбом, а гребни наливаются кровью, некоторые части тела они выпячивают и криками, или издавая какие-то звуки, пытаются испугать противника или привлечь особу женского пола. Большинство покрытых шерстью животных линяют весной и обзаводятся новой шкурой к зиме, иные птицы меняют цвет перьев, пользуются мимикрией, чтобы укрыться от хищника или подстеречь жертву. А ему в новом пальто всегда как-то неуютно, ему кажется, что он слишком бросается в глаза и постоянно ощущает на себе взгляды незнакомых ему людей.

Однажды он одолжил это свое джинсовое пальто приятелю своей девушки, который очень хотел показаться в нем на какой-то вечеринке. Больше он своего пальто не видел, потому что тот парень, что был чуть старше его, сказал, что на той вечеринке пальто украли, а новое он купить ему не может, потому что нет денег, да и найти такое же негде. Он, конечно, нисколько не поверил в эту сказку, а распрощавшись с пальто, обогатил свой жизненный опыт еще одним происшествием, которыми так щедро одаривает нас жизнь, но с которыми мы иной раз даже не успеваем толком ознакомиться, потому что жизнь та самая не очень-то и долгая.

3

Дафлокт был куплен в Загребе в те времена, когда хиппи рассматривали такое пальто как эстетически привлекательный и весьма практичный предмет верхней одежды. Пальто было черного цвета, с деревянными палочками вместо пуговиц, также окрашенными черной краской, с кружочками черной кожи, к которым были пришиты эти палочки, с вертикальными карманами и, разумеется, с капюшоном. Оно было хорошо скроено и добротно сшито из достаточно толстого материала, из валяной шерсти, и хорошо держало форму. Человек, одетый в это пальто, был тогда уже студентом кафедры иностранной литературы на филологическом факультете в Белграде, куда он поступил поздновато, потому что сначала отслужил армию, а потом трудился в загребской фирме, работал в Лейпциге и Братиславе, и там он заметил, что это его пальто, или он в этом пальто, привлекает внимание девушек. А когда он неожиданно получил очень важную для молодых писателей премию, и по телевидению показали короткое интервью с ним, незнакомые девушки на улице Князя Михайлова, завидев его, принимались выкрикивать фамилию писателя, именем которого названа премия, полагая, что его самого зовут именно так. Тем не менее он был уверен, что запомнили они не его лицо, а его дафлокт.

Однажды, сдав его в гардероб Национального театра, он забыл в нем все свои документы и все деньги, которыми располагал на тот момент. И тогда он проерзал весь спектакль, опасаясь, что не найдет ни документов, ни последних денег. В другой раз, в клубе писателей, в полночь после затяжной пьянки с двумя поэтами, у него исчез бумажник. Случилось это после экономического кризиса, во время кратковременной стабильности и резкого роста жизненных стандартов в течение нескольких месяцев так называемых реформ Марковича, то есть во время последних попыток сохранить единое государство и в таком виде войти в Европейский союз. Наутро все в том же дафлокте он с одним из поэтов-собутыльников отправляется в этот клуб, чтобы узнать, не нашли ли официанты или кто-то из посетителей его бумажник. Бумажник исчез бесследно, и он в полной растерянности направляется в скверик рядом со школой, через который прошел минувшей ночью, надеясь найти утрату. Но и там бумажника не было.

С тех пор он чувствовал себя неуверенно в этом пальто. Ему казалось, что тот вечер стал предвестником конца эпохи оптимизма и все последовавшие в конце восьмидесятых события способствовали укреплению в нем этого чувства. Теперь дафлокт, этот свой любимый предмет верхней одежды, по которому его узнавали многие, он надевал редко, только когда отправлялся на прогулки за город, на Авалу или в Кошутняк, или по берегу Дуная. Несколько раз он хотел выбросить его или подарить кому-нибудь, однако вот оно, все еще висит в шкафу, рядом с тем синим, детским, первым зимним пальто. Примерно раз в год он все же запускает руку в его карманы со слабой надеждой обнаружить в них тот самый бумажник.

4

Теперь он раздумывал о том, какое пальто следует купить и носить, когда у него появятся деньги на дорогое, отличное пальто. Он ничуть не сомневался, что в один прекрасный день у него окажется столько денег, что их хватит не только на пальто. Подразумевался наилучший английский материал, темно-серый, с узором в едва заметную полоску, напоминающую, возможно, рыбий скелет, шелковая подкладка, отличные пуговицы соответствующего цвета. Он представлял и крой такого пальто, сшитого по мерке, с двумя хлястиками крест накрест, которые пристегиваются на два ряда пуговиц, слегка зауженное в талии, с воротником и лацканами средней ширины, пальто, которое на пол-ладони ниже колена. Он и теперь иной раз спрашивает себя, было ли вообще такое пальто когда-либо сшито или же это просто его фантазия.

Тем не менее он так и не решился заказать подобное пальто портному, даже заработав деньги, а купил кромби, которое было очень похоже на придуманное им идеальное пальто… Это было единственное кромби, которое он сумел найти в городе. Его материал был с серой и коричневой имитацией рыбьих ребрышек, пальто классического кроя со слегка подчеркнутой талией, но и оно не совсем соответствовало задуманному фасону.

Тогда ему уже исполнилось сорок, и ему казалось, что люди обращают на него внимание, а кое-кто считает его важным господином, именно из-за этого пальто, бросающегося в глаза, как некогда джинсовый балахон или дафлокт.

Однажды он оказался в маленьком городке на западе страны, на границе с Боснией. После обеда он выступил в местной гимназии, а после лекции и беседы с учениками и преподавателями ему захотелось побыть одному, и, попросив хозяев не провожать его, он направился в город с намерением прогуляться по улицам и вдоль реки. Во время прогулки он проголодался и заглянул в ресторан тамошнего отеля.

Он полюбил гостиницы еще с тех времен, когда жил в братиславской «Татре», и частенько ему приходило в голову, особенно когда начал писать, что мог бы все время жить в гостиницах, потому что это отличное место для писателя: оно позволяет свободно располагать временем. И Тесла, земляк его прадеда, который был не только ученым, но и в некотором роде поэтом, тоже жил в гостинице.

Кромби он оставил в гардеробе. В ресторане пробыл час, выпил там два бокала вина, поглядывая сквозь широкое окно на реку, протекавшую рядом с гостиницей, на реку, которую так прекрасно описал Андрич.

Из гостиницы он вышел за полчаса до отправления автобуса на Белград. Взял в гардеробе пальто и не спеша отправился к автовокзалу, что был в десяти минутах ходьбы от гостиницы. И только пройдя метров сто по темной набережной, он почувствовал, что правая сторона пальто как-то отяжелела, что-то оттягивало его к земле. Он опустил руку в правый карман и обнаружил в нем какой-то предмет, завернутый в бумагу. Он сразу догадался, что это был пистолет, причем не маленький. Он растерялся, не зная, что предпринять, тем не менее, старался вести себя так, чтобы никто ничего не заметил, и продолжил идти к автовокзалу. По дороге поднес к глазам рукав: да, это были рыбьи ребрышки. А когда рядом никого не оказалось, он снял пальто, чтобы лишний раз убедиться в том, что это его кромби. Все было на месте — и карманы с клапанами, и пуговицы, и запах оно издавало такой знакомый. Он мысленно прикинул несколько вариантов. Кто-то по ошибке сунул пистолет вместо своего кармана в его. Может быть, тому человеку, решившему посидеть в ресторане, этот пистолет мешал, и он отправился в гардероб, чтобы положить его в оставленное там пальто, а гардеробщик по ошибке дал ему другое, очень похожее пальто. Или это сделал кто-то, кому надо было немедленно освободиться от оружия, потому что полиция преследовала его по пятам. Возможно, кто-то, сговорившись с гардеробщиком, специально сунул пистолет ему в карман, чтобы некто в Белграде перехватил его и отнял пистолет. Не исключено, что это сделал сам гардеробщик, а может, это была какая-то полицейская подстава. Пограничный город, в котором он был, стал криминальным местечком и вотчиной контрабандистов. На другом берегу, в Боснии, все еще шла война. Перейдя на освещенную сторону набережной, по которой прогуливались люди, он подумал, что за ним, вероятно, следят, и кто-то может подойти и отнять у него свой пистолет. Наверно, лучше всего было бы выбросить пистолет в реку. Но он не стал этого делать. Кто-то мог увидеть.

Он отвез пистолет в Белград. Но и там не выбросил его, и не сдал, хотя поначалу решил, что обязательно это сделает.

Никто никогда так и не востребовал этот пистолет. Вот он и сейчас в шкафу, в правом кармане его кромби.

5

Когда-то давно он мечтал, а потом и решился сшить или купить добротное, отлично скроенное пальто из хорошей материи. Таким пальто в некотором роде стало кромби, которое висит в шкафу, но сегодня оно состарилось, превратилось в весьма потрепанное пальтецо. Моль побила его, оно уже не выглядело так, чтобы старый человек, которым он уже стал, мог чувствовать себя в нем важным господином. Да и тяжеловат кромби для его уже состарившихся плеч. Он думает: лицо, волосы, если они есть, фуражка, шляпа или шапка, галстук, платок, шарф, рубашка, брюки, ботинки… Таким видят человека, таким его воспринимают, когда он зимой выходит на улицу. Классическое длинное зимнее пальто — семьдесят процентов впечатления о человеке зимой, и этими процентами нельзя пренебрегать.

Теперь он раздумывает не о каком-то дорогом, а о самом обыкновенном, но, тем не менее, о добротном пальто, в котором ему будет тепло и которое станет достойным отражением его личности. Он хочет быть в этом пальто самим собой, хотя, как и многие другие, он не очень-то знает, а что он собственно из себя представляет.

И опять-таки нет смысла покупать новое пальто, потому что он уже которую зиму редко выбирается на улицу, так что вряд ли когда представится возможность показаться в новом пальто. Да и старая проблема, возникающая всегда, когда приходится надевать обновку, никуда не делась. Трудно приучить других людей к своему появлению в новом пальто, но еще труднее самому привыкнуть к своему новому облику!

У него есть хорошая теплая куртка с меховой подстежкой на молнии, он в ней ходит все последние зимы. Но ничто не может заменить пальто, и вот однажды ранним утром он надевает эту свою куртку, обматывает шею шарфом, водружает на голову шляпу, обувает высокие ботинки, натягивает перчатки и отправляется в город на поиски хорошего пальто. Разумеется, предупреждает он сам себя в самом начале поиска, это не означает, что, если он и найдет такое, да еще и по приемлемой цене, вовсе не означает, что его следует немедленно купить, потому как сколько есть причин купить еще одно хорошее пальто, ровно столько же есть причин и не покупать его, так что, возможно, не стоит думать и о покупке, и о предстоящих поисках этого пальто.

Тем не менее он решился отправиться на поиски, и в первый же день обнаруживает очень красивые и добротные пальто, разумеется, с некоторыми недостатками, потому что нет такого пальто, у которого не было бы недостатков. И вот из-за этих мелких недостатков — к ним можно отнести нюансы дизайна, или оттенок ткани, или слишком узкую или слишком широкую талию, фасон воротника и лацканов, карманы, пуговицы — он продолжает обходить магазины, универмаги и торговые центры, чтобы отыскать пальто, которое хоть немного походило бы на то, о котором он мечтает две трети своей жизни, на его идеальное пальто.

Изо дня в день становится все холоднее, идет дождь пополам со снегом, а потом повалил и густой снег, а он все ходит по городу и ищет пальто. Обошел столько магазинов в центре, целый день посвятил бульвару Короля Александра, был в «Меркаторе», в «Устье», в «Дельта-Сити» и еще в нескольких торговых мегацентрах. Повидал множество пальто, внимательно рассмотрел их со всех сторон, некоторые примерил. Между тем на покупку все же не решился. Неделя прошла, а он все не может купить пальто и потому продолжает искать его с утра до позднего вечера, в рабочие и выходные дни.

Наверно, я сбрендил, думает он, или меня охватила какая-то пальтомания, раз я не могу ни на чем остановиться?! К чему все это приведет? Так ведь недолго и помереть от холода и усталости! В Новом Белграде в метель на меня могут напасть бродячие псы или уличные бандиты, и я так никогда и не куплю пальто!

С течением времени он становится все более разборчивым, придумывает для своего идеального пальто все новые обязательные детали, а некоторые из прежних отбрасывает навсегда. Он так далеко зашел в размышлениях об этих деталях, что пять дней спустя уже знал в них каждый шовчик и прорезь, знал, казалось ему, как будет выглядеть это пальто, когда он будет ходить в нем быстро, а когда медленно, и когда он будет сидеть в нем, и как это пальто будет выглядеть на вешалке. Но в какое-то мгновение, примерно на десятый день поисков, он понимает, что именно из-за такой озабоченности деталями теряется общий облик этого его идеального пальто. Когда он, промерзший и усталый, возвращается вечером домой, то понимает, что именно из-за этого, из-за этих несчастных деталей, становится все труднее найти именно его пальто. И те пальто, что он видел первыми, и те, которые исследовал в пятый раз, все больше теряют сходство с идеалом.

Он размышлял об этом следующие несколько дней, все более беспокоясь, однако продолжал обходить магазины. И вот на пятнадцатый день поисков — уже опустилась ночь, дует сильный ветер и метет снег — он идет пешком от «Меркатора» к «Устью». В минувшие дни он уже пять раз побывал и в одном, и в другом торговом центре, пять раз пересмотрел все пальто, по меньшей мере, штук десять примерил, но вот в шестой раз побывал в «Меркаторе» и теперь в шестой раз направляется в «Устье», чтобы еще раз посмотреть тамошние пальто и тем закончить напряженный день. После «Устья» планирует сесть в 16-й на автобусной остановке у бензоколонки «Дейтон», чтобы вернуться в Старый Город, в свою квартиру. Вдруг он останавливается на бульваре Михаила Пупина, на полпути от «Меркатора» к «Устью». Стоит и смотрит на Дворец федерации, стоит и пытается связать свою внезапную остановку с тем, что видит перед собой, и с целью своих поисков. Он никак не может увязать эти три обстоятельства, может быть, какая-нибудь четвертая вещь, какая-то мелочь вроде пуговицы станет оправданием и объяснением того, что он сейчас стоит на этом самом месте как вкопанный. Снег валит, метель метет, а он стоит себе и не может найти ту самую четвертую вещь. Никак не может вспомнить, что это — пальто. Так и стоит, а снег идет.