Баркас графа де Суйи, груженный продовольствием, медленно поднимался по извилистой Сене вдоль ее уже зеленеющих берегов, идя то под парусами, если был попутный ветер, то на веслах, если стоял полный штиль.

В Сен-Жерменском лесу в корму им подул устойчивый восточный ветер, и впервые за этот день они подняли паруса. Команда отдыхала, наблюдая за проплывающими мимо восточными краями нормандских владений английского короля Генриха.

Сенред, отрабатывавший свой проезд, сидя на веслах, снял с себя кожаную куртку, откинулся на спинку скамьи и наслаждался солнечным теплом.

Весна чувствовалась во Франции гораздо сильнее, чем в Англии. Судя по виду диких яблонь, растущих вдоль берегов, можно было ожидать, что через несколько дней они уже зацветут, а озимые взошли по колено.

Небольшой пузатый баркас медленно полз по реке, покачиваясь на потоках тающей воды, сбегающих со снежных гор. Курс его лежал на восток. От весенних ручьев река приобрела мутно-коричневый цвет. Такая вода была непригодна для питья. Каждое утро кок зачерпывал ее ведром и тут же с проклятьями выплескивал обратно. Команда пила воду, предусмотрительно запасенную еще в Руане.

Закрыв глаза, Сенред подставил лицо солнцу. Он знал, что они уже недалеко от Парижа. По обеим берегам чернели остатки домов, спаленных во время сражений предыдущим летом. Наступление тепла должно было принести с собой возобновление этих сражений.

Не так-то легко было в разгар военных действий подняться по Сене во владения французского короля. Проще всего это было сделать на борту суденышка, принадлежащего какому-нибудь важному вельможе и доставляющего для него провизию в Париж. Этим способом Сенред и воспользовался.

Но даже и для этого надо было обладать недюжинной силой, которая позволяла бы грести долгими часами и в случае надобности уходить от пиратов, промышлявших в верхнем течении Сены. Их груз представлял собой большую ценность. В Пон-де-Арш баркас загрузили мешками с зерном, которое в голодном Париже ценилось на вес золота, связанными курами, клетками с кроликами, а также свиньями: эти твари пахли особенно омерзительно, и, чтобы пощадить обоняние своего экипажа, капитан распорядился разместить их на корме.

Сенред невольно зевнул. Еще никогда в жизни ему не приходилось столько работать веслами. Руки, которые прежде больше были знакомы с пером, были покрыты затвердевшими мозолями.

Сенред вновь откинулся на спинку скамьи и размял затекшие плечи. Он был рад, что ему удалось получить место гребца на баркасе, плывущем вверх по Сене, тем более что, как всегда, в карманах у него было пусто.

Но, к сожалению, время тянулось удручающе медленно. Было ясно, что матроса из него никогда не получится. Это была в его глазах нуднейшая профессия, не требующая ума. Нужна была только тупая бычья сила для преодоления всех превратностей, которые сулит непогода. Его напарник, бородатый фламандец из Руана, вдруг сунул ему кусок черного хлеба.

– Поешь, пока мы отдыхаем, – сказал он. – Может быть, нам больше не удастся перекусить до самого Парижа.

Сенред покачал головой. С тех пор как он покинул Англию, у него не было аппетита, да и вообще никаких желаний, кроме одного-единственного – как можно скорее очутиться в Париже.

В тысячный раз повторял он себе, что совершает непростительную, более того, опасную глупость, возвращаясь туда, где все ему ненавистно. Для его приезда во Францию не было никакой другой причины, кроме желания увидеть Элоизу.

Она обладала над ним магнетической властью, привлекая его к себе из самых далеких уголков земли. Судя по тому, что он слышал, у него были все основания думать, что Элоиза нуждается в нем. Неужели они никогда не оставят ее в покое, эти церковные стервятники?

Сенред забылся и застонал вслух.

– Что, плечо болит? – спросил, повернувшись к нему, фламандец. – И немудрено. Ты зря сидишь на ветру без рубашки. Как бы ты ни был силен и вынослив, в конце концов непременно застудишься.

Сенред принужденно улыбнулся:

– Нет, плечо у меня не болит. Я бы скорее сказал, что у меня болит душа.

Он разогнулся, воспользовавшись продольной качкой баркаса, который шел вверх против течения. Надо держать себя в узде. Если бы кто-нибудь знал, какая ужасная сумятица царит у него в мыслях, его наверняка сочли бы безумцем.

Сенред знал, сколько ненависти к себе вызывает несчастная Элоиза. Ее враги считают, что она не только соблазнила, но и погубила Пьера Абеляра. Но больше всего эти ханжи, носящие власяницы, занимающиеся самобичеванием, изнуряющие себя постом, ненавидят милую Элоизу за то, что у нее множество друзей в лоне церкви, и эти друзья очень ее любят. И всегда готовы ей помочь, даже сейчас.

Сенред слышал, что монастырская школа в аржантейском монастыре приобрела еще большую известность при новой аббатисе. Желающих поступить в эту школу куда больше, чем она может принять.

Такой ее успех, естественно, вызывал озлобление у духовенства. Столь непростительный грех, считает оно, никак не может заслуживать вознаграждения. Элоиза должна искупить его страданиями, должна быть унижена перед всем миром, лишена всех, даже самых маленьких, радостей. У нее следует отобрать все, что ей дорого, и, конечно же, непозволительно, чтобы она руководила монастырской школой.

«Эти ублюдки ни перед чем не остановятся», – подумал Сенред.

Все эти последние новости он узнал совершенно случайно от бродячего монаха на мануфактурной ярмарке. Они вместе распивали кувшин эля, которым угостил монаха добросердечный хозяин местной таверны. Монах предложил Сенреду поделиться с ним по-христиански, и голодный Сенред не стал отнекиваться.

Разговор, как и можно было предположить, пошел на церковные темы. Собеседник Сенреда рассказал о реформах, которые Адам Сюгер ввел в монастыре Сен-Дени. При упоминании о монастыре Пьера Абеляра Сенред сразу навострил уши.

– Все, что говорил Пьер Абеляр, оказалось правдой, – сказал ему монах. – Как установил посланный туда папой Адам Сюгер, это было чрезвычайно мерзкое заведение, где господствовала всеобщая продажность. В то время, разумеется, никто не верил обвинениям Абеляра, скандал вокруг имени которого не позволял воспринимать его всерьез. – Он передал Сенреду кувшин, чтобы тот приложился к нему. – Ты, разумеется, слышал о Пьере Абеляре. Его история взбудоражила весь христианский мир. Сами знаете, даже сейчас трудно вынести определенное мнение об этом человеке.

Сенред вытер рот тыльной стороной руки.

– Да, я слышал о Пьере Абеляре, – только и уронил он.

Монах рассказал ему, что Абеляр отправился на восток Франции, чтобы воздвигнуть там часовню «Параклет» на землях, подаренных ему знатными друзьями. Поговаривали, что самую большую помощь оказал ему король.

Однако после того как к месту строительства нахлынули орды почитателей Пьера и окрестные землевладельцы стали дружно жаловаться на бесчинства школяров, Пьеру пришлось покинуть свой «Параклет». Он переехал в Бретань, где ему предложили место аббата в каком-то странном отдаленном монастыре, где говорили только по-бретонски.

Жизнь, которую вел Пьер, после того как стал монахом, не слишком-то интересовала Сенреда. Но он стал проявлять внимание, как только монах упомянул о папском посланце, грозном Адаме Сюгере, который железной рукой наводил порядок в прежнем месте пребывания Пьера – монастыре Сен-Дени.

– Занимаясь обследованием монастыря, Сюгер обнаружил важный документ, где было указано, что вся земля, на которой стоит монастырь, принадлежит Сен-Дени.

Сенред в это время держал кувшин с элем у губ. Слова монаха произвели на него такое сильное впечатление, что он даже забыл поставить его на место. Какое-то время он сидел, глядя куда-то вдаль. До него не сразу дошло то, что говорил его собеседник.

Когда наконец он обрел дар речи, то сказал:

– Они замышляют погубить ее?

– Аббатису Элоизу? – с равнодушным видом отозвался монах. – Не знаю. Почему вы об этом заговорили? Я только знаю, что Адам Сюгер обратился к папе с прошением об объявлении этого документа имеющим полную силу, о повелении всем монахиням оставить Аржантей и о последующем сносе монастыря. Откровенно говоря, я не понимаю, зачем нужно сносить монастырь со всеми его зданиями, но Сюгер настаивает на этом. Монахиням будет предложено возмещение, если пожелают, они могут вернуться к светской жизни.

Слова собеседника продолжали громко отдаваться в голове Сенреда. «Снести монастырь… Изгнать Элоизу и ее монахинь…» Несколько мгновений он был не в состоянии ни слушать монаха, ни говорить о чем-либо. Он слышал об Адаме Сюгере, так же страстно ненавидевшем женщин, как святой Бернар из Клерво. Этот Бернар перед всем честным народом зверски избил свою сестру за то, что она посмела выйти замуж и родить детей.

И вот теперь этот Сюгер, представитель самого папы, собирается поступить с еще большей жестокостью с Элоизой и ее монахинями в Аржантее.

На берегу стайка оборванных ребятишек бежала вровень с их баркасом, который как раз миновал отмели около Лез-Андели, на границе владений французского короля. Сенред положил локоть на уключину и, упершись подбородком в ладонь, наблюдал за бегущими детьми.

Все это было несколько недель назад. И вот теперь он плывет по Сене к Парижу.

На каждом изгибе реки стояли плотины со шлюзами и высокими воротами, где надо было в очередной раз уплачивать пошлину. На водном пути от моря к Парижу часто встречались следы разрушений и пепелища. Везде оставила свои следы война между английским королем Генрихом и его племянником Робертом Клито – ставленником французского короля. Они проплывали мимо многих прибрежных, дотла выгоревших городков, которые некогда процветали, занимаясь рыбной ловлей и перевозкой грузов, но теперь представляли собой жалкое зрелище: множество полузатопленных судов у берега, полностью разрушенные причалы.

– Какая убогая картина, – пробормотал Сенред. – Сколько напрасно разрушенного. Неудивительно, что я предпочитаю быть певцом и жонглером.

Гребец повернулся к нему, подняв брови.

– Так вот, оказывается, как ты зарабатываешь себе на жизнь? Что ж, неплохое занятие. Развлекать людей сейчас куда приятнее и выгоднее, чем идти на веслах против течения.

Сенред мрачно смотрел на медленно проплывающие берега.

– С самого детства меня учили воевать. Но я уже тогда ненавидел войну, как ненавижу ее и сейчас.

Фламандец кивнул:

– Ты парень очень сильный и, наверное, хорошо умеешь сражаться. Но война тебе не по нутру, так, что ли?

Сенред взглянул на него прищуренными глазами:

– Господи, а кому она по нутру? Ты же сам видишь на берегу этих голодных людей, развалины, пожарища. Я не священник, но клянусь, никогда бы не мог примириться с войной и, сколько бы ни старался, никогда бы не мог полюбить людей, обучающих этому кровавому искусству. Поэтому я стал поэтом, жонглером, а когда повезет, подвизаюсь в роли шута. – Он замолчал, и его губы тронула усмешка. – Как ты можешь догадаться, мне пришлось претерпеть из-за этого уйму неприятностей.

Гребец внимательно вгляделся в него.

– Ты, вероятно, сын рыцаря? Твоя семья настаивала, чтобы ты взял в руки меч, а ты отказался? Бьюсь об заклад, это разрывало сердце твоего старого папаши.

Сенред невольно рассмеялся:

– Мой отец был человеком железным. А железное сердце, сам знаешь, так легко не разбивается. Он был благодарен богу за одно то, что я не стал монахом.

Тут он замолчал, невольно подумав о Пьере Абеляре.

– У меня был друг, – продолжал Сенред, понизив голос, – первенец рыцаря, и вся семья была уверена, что он изберет военную профессию, как того требует обычай. Но мой друг был буквально одержим философией. Он сказал, что поедет учиться в парижский коллеж или покончит с собой. Ему удалось убедить своего младшего брата, чтобы тот стал рыцарем. Но когда я теперь думаю об этом, – сказал Сенред, – сдается мне, что для мира было бы куда лучше, если бы мой друг Пьер избрал военную профессию. Хотя он и наделен поистине блистательным умом, в его душе нет никакого тяготения к церкви. И уж конечно, в нем нет ни христианской кротости, ни смирения. Вряд ли благословен тот день, когда он принялся за изучение и преподавание философии. Никто даже не представлял себе, сколько горя он может принести людям. И какого горя! Уж лучше бы он просто убивал их, став рыцарем.

Фламандец уже не слушал его. Он вдруг показал на утес впереди.

– Смотри, как там волнуется вода… Увидишь, что сейчас будет, парень.

Из-за утеса выплыли два баркаса и направились вниз по течению к тяжело нагруженному баркасу.

Фламандец тихо выругался.

– Приготовиться к бою, – скомандовал капитан.

Парусный баркас с низкими бортами старался поближе к ним подобраться, очевидно, готовясь к абордажу. Тяжело груженное судно графа де Суйи могло маневрировать лишь с большим трудом. Сенред перевел взгляд на другой баркас, заполненный мужчинами всех возрастов, от седых стариков до безусых юнцов, лица которых ясно свидетельствовали о том, что их терзает жестокий голод и, чтобы завладеть продовольствием, они готовы безжалостно вырезать весь экипаж.

– Пираты! – Фламандец пытался оттолкнуть крючья, которые пираты стремились зацепить за скамьи, чтобы подтянуться поближе. – Эти дьяволы собираются идти на абордаж.

Через несколько мгновений им уже пришлось защищать свои жизни. Капитан баркаса, стоявший за штурвалом, повернул к берегу. Он знал, что их единственный шанс – высадиться и сражаться на суше.

Сенред не имел ни малейшего желания сражаться с голодными французами, не за этим он ехал в Париж. А ведь он был уже совсем недалеко от цели.

Как только баркас коснулся днищем прибрежной гальки, Сенред спрыгнул в воду. Обернувшись, он увидел, что экипаж пока еще сдерживает напор нападающих. Будь капитан поумнее, он откупился бы от этих несчастных, отдав им часть провизии, но Сенред знал, что этого не произойдет. Они будут сражаться, пока одна сторона не вырежет другую.

Он взбежал на прибрежный холм и, оглянувшись в последний раз, увидел лежащий на боку баркас и сражающихся противников. В следующий миг он бросился бежать прочь.

Аржантей располагался на берегу петляющей по долине Сены севернее Парижа. День выдался теплый. Вспотев от быстрого подъема по склону прибрежного холма, Сенред увидел широкую каштановую аллею и в самом ее конце – монастырь.

При виде монастыря его охватило какое-то зловещее предчувствие. Что-то было не так. У главных ворот, где в любое время дня толпилось много просящих подаяния, сейчас не было ни души. Перед воротами валялся фургон с отломанным колесом. Монастырь имел явно необитаемый вид.

Пробежав несколько последних шагов, Сенред очутился у дубовой двери, схватился за узловатую веревку и дернул ее, чтобы позвонить в колокол.

– Есть кто-нибудь? – закричал он. – Во имя Отца и Сына, откликнитесь!

Отзвонив, колокол замолчал, и наступила тишина. Только, кружась возле каштанов, щебетали какие-то птицы, да где-то в окрестных полях мычала корова. Сенред положил руки на деревянную дверь и прижался к ней головой.

«Монахини еще не могли покинуть обители, – подумал он. – Если судить по словам монаха, епископ должен получить разрешение на закрытие монастыря. А на это наверняка понадобятся многие месяцы».

Наконец зарешеченное окошко в двери открылось, и за железными прутьями показалось чье-то лицо.

– Монастырь закрыт, – сказал женский голос.

– Сестра. – Сенред попытался рассмотреть, кто именно стоит за решеткой, но прутья были расположены так, что заглянуть внутрь оказалось невозможно. Он только знал, что это не Элоиза, не ее голос. – Я хочу поговорить с аббатисой, – умоляюще произнес он. – Передайте ей, что ее хочет видеть Сенред. Она знает меня по нотр-дамским коллежам.

Это было единственное, что он мог придумать.

Голос сказал:

– Вы что, не слышали? Монастырь закрыт по велению епископа и аббата Сен-Дени.

Сенред изо всех сил трахнул кулаком по двери, и при всей своей прочности она задрожала. Женщина испуганно вскрикнула.

– Немедленно пойдите и приведите аббатису, или я сорву эту проклятую дверь с петель!

Тень по ту сторону исчезла. Сенред, закрыв глаза, вновь прислонился к двери.

Стало быть, это правда. Этот грязный мерзавец в епископской мантии и впрямь намеревается изгнать всех монахинь, чтобы, получив какое-то жалкое возмещение, они вернулись к светской жизни.

Сенред потер глаза рукой. Но в таком случае он может спасти ее. Если дело обстоит именно так, как он предполагает, могут осуществиться все его надежды. Отныне Элоиза свободна от церкви. Свободна от Абеляра. Они могут вместе поехать в Бретань и забрать ее сына у сестры Абеляра, а затем поселиться где-нибудь вместе. Для них открыт и Рим, и Англия. Его горло как будто стянули железные обручи, он едва мог дышать.

Сенред вздрогнул и весь напрягся, когда услышал изнутри знакомый нежный голосок.

– Так это в самом деле ты, мой добрый друг Сенред? Мы так давно с тобой не виделись, и вот ты здесь.

Он чувствовал, что весь дрожит. Элоиза так близко, но он даже не может видеть ее через решетку. На какой-то миг у него мелькнула мысль засунуть пальцы внутрь и вырвать пару железных прутьев.

– Элоиза, – шепнул он. – Стало быть, все-таки есть бог на небесах.

– Ш-ш. – Сенред догадался, что она повернула голову так, чтобы видеть его через решетку. – Ты напугал бедную привратницу.

– Ради всего святого, скажи, что они с тобой сделали.

После короткого молчания послышался печальный вздох.

– Ах, друг мой, ты даже не можешь зайти внутрь. Тут слишком много глаз и ушей, которые ловят каждое наше движение, каждое слово, стремясь уличить нас в чем-то постыдном. И вот являешься ты, мой дорогой друг, полный такой жалости и заботы, что даже угрожаешь взломать входную дверь.

– Ты знаешь, я никогда не мог жалеть тебя.

– Правда? – В ее голосе послышался грустный смешок. – Да, конечно. Иногда, случается, я жалею саму себя. А это нехорошо.

– Элоиза…

Она прервала его:

– Я не могу, – сдавленным голосом произнес Сенред. – Я не в состоянии сейчас читать стихи.

– Но ты же знаешь эти строки из «Энеиды», когда Юпитер обращается к Юноне? Дорогой Сенред, ты должен помнить эти строки. – Элоиза помолчала немного, затем добавила: – Но, вероятно, мне не стоит напоминать о тех незаслуженных горестях, которые мне принес Вергилий.

– Я слышал, но не могу поверить в то, что Сюгер собирается выгнать всех монахинь…

Ответом ему послужило молчание.

– И что желающие могут вернуться к светской жизни, – поспешил он продолжить. – Покинь же монастырь, пойдем вместе со мной. Я буду любить тебя и заботиться о тебе, как всегда обещал.

– Сенред…

Он ухватился за прутья, всерьез намереваясь вырвать решетку. Если бы только он мог ее увидеть.

Сенред скорее почувствовал, чем увидел, что она подалась назад.

– Нет, я приняла святой обет по его велению и не могу отречься, – шепнула она. – Ты был рядом с ним, я знаю. Ты видел все, от начала до конца. Нет, я не покину церкви.

– У меня есть деньги, ты не будешь ни в чем знать нужды. Мне нужен лишь день-другой, – взмолился он. – Я достану столько денег, что мы сможем безбедно жить где-нибудь подальше отсюда. Если хочешь, Элоиза, я отвезу тебя с сыном в Рим.

– Дорогой Сенред. – Он почувствовал, как под ее рукой нагрелась решетка. – Пьер знает о нашем положении. Он небогат, но предложил отдать нам «Параклет». Ту самую часовню, которую выстроил в восточных горах. Говорят, правда, что она сильно пострадала от рук школяров, поэтому он уехал в Бретань, чтобы стать там аббатом. Но мы сможем обосноваться там. Со мной готовы поехать многие наши монахини. Конечно, мы будем жить очень бедно, но нас это не пугает.

Сенреда охватило отчаяние. Он изо всех сил потряс прутья решетки.

– Элоиза, прошу тебя, откажись от мысли жить в аду. Я знаю, что твои религиозные убеждения недостаточно прочны, чтобы выдержать ту затворническую жизнь, на которую тебя обрек Абеляр. Позволь, я сделаю все для твоего счастья. Иисусе, сколько это может продолжаться? Сколько времени ты еще будешь доказывать любовь к нему?

Сенред прижал лицо к решетке, но ответа так и не услышал.

Через несколько минут он понял, что она ушла.

Сенред выпустил железные прутья, пошатываясь, отошел в сторонку и присел у дороги, ведущей в монастырь. Нечего и думать идти дальше, пока он в таком состоянии. Упершись локтями в колени, он обхватил ладонями голову и сжал ее изо всех сил.

На его душу пал ледяной холод. Он хорошо знал ответ на вопрос, сколько времени Элоиза будет доказывать свою любовь Абеляру.

Пока она жива.

Мысли, словно фурии, неистовствовали в его уме. Элоиза последует за Абеляром хоть в ад. Это говорили многие, в том числе и он сам. И теперь ему достаточно было слышать ее голос, чтобы убедиться, что это сущая правда.

«Мы до предела дошли…» Стало быть, конец уже недалек. Произнося эту строку из «Энеиды», он каждый раз чуть не задыхался от отчаяния.

И как назло, по неожиданной прихоти судьбы, Абеляр решил наконец позаботиться о ней и ее монахинях, подарив им несколько полуразрушенных зданий «Параклета» и кое-какие земли.

Услышав, как звякнул металл, он понял, что кто-то подошел к решетке и открыл ее. Но это была не Элоиза. Та самая привратница, которая предстала перед ним, когда он позвонил в колокол.

Сенред знал, что она наблюдает за ним. Жалкое, вероятно, это было зрелище. Высокий сильный мужчина сидит у дороги, нажимая ладонями на голову с такой силой, словно хочет выдавить мозги, а заодно и покончить все счеты с жизнью.

Она не может знать, что своими руками он как бы защищается от смерти и безумия. Это чудовище, бог, явил ему правду во всей ее полноте, и у него нет сил взвалить на себя это бремя. Элоиза навсегда потеряна для него. И не только для него, но и для всех, кто любит ее.

Помимо его воли из груди вырвался стон.

И вдруг в кромешной тьме его рассудка замерцал огонек. Слабый, почти невидимый. Но он принес ему утешение.

Да, здесь, в Аржантее, и в самом деле, как сказала Элоиза, все кончено. Но только здесь, а не во всем мире. Он знал, что, спроси он Элоизу, она подтвердила бы это.

Какое-то время Сенред обдумывал эту мысль. Он размышлял о любви. Какой крепкой хваткой она держит человеческое сердце. Он встал на колени, затем поднялся на ноги и стал стряхивать пыль с панталон и куртки.

Слегка покачиваясь, он спустился на несколько шагов с холма и остановился словно в нерешительности. Постояв так, погруженный в раздумья, Сенред вдруг распрямил плечи, вскинул голову и решительно зашагал по дороге прочь от монастыря.