— В «Олмаке» вы долго не задержитесь, — обещал Мэри доктор Пендрагон. — Ник ненавидит это место.
И Мэри понимала почему. На ее взгляд, знаменитое место встреч лондонской золотой молодежи своей толчеей напоминало постоялый двор.
Впрочем, это сравнение было не совсем верно. В «Олмак», как и в любой лондонский клуб, не пускали людей с улицы. Чтобы попасть в число членов, следовало представиться владельцам клуба, получить их одобрение и уплачивать десять гиней в год на угощение и напитки (хотя закуски, что подавались здесь, оставляли желать лучшего). Как и во многих клубах, здесь была игровая комната, а раз в неделю устраивался бал.
И все же «Олмак» был особым местом. Ему покровительствовала элита лондонского общества. В свое время знаменитый Красавчик Браммел, лучший друг принца-регента и законодатель английской моды, проводил здесь все вечера напролет. Теперь же, после падения Браммела, «Олмак» взяла под свой патронаж жена принца-регента, установившая в нем строгие правила.
Лондону был еще памятен скандал, разразившийся, когда привратник не впустил в «Олмак» герцога Веллингтона, явившегося в брюках вместо принятой формы одежды — панталон до колен. Светская молодежь, особенно военные, возмущались таким отношением к национальному герою и многие горячие люди — в том числе и герцог Уэстермир — поклялись, что больше не переступят порог клуба без крайней необходимости.
Но и после этого «Олмак» остался самым модным и фешенебельным клубом в Лондоне. Столичные гуляки, начиная с самого принца-регента, водили сюда своих любовниц; здесь же выводили в свет и барышень из хороших семей, которые мечтали поскорее найти себе подходящего жениха.
Неудивительно, что с раннего утра до поздней ночи в «Олмаке» толпился народ и обсуждались все новейшие сплетни.
«Каждый, кто хоть что-то собой представляет, — заметил однажды Красавчик Браммел, — ездит в „Олмак“ и делится с друзьями новостями, которые услышал в других местах».
Здесь встречались судьи, адмиралы, министры — и люди с сомнительной репутацией, вроде самого Браммела. Здесь же проводили веселый досуг и члены королевской семьи — принц-регент Георг Ганновер и его братья.
Но Доминик де Врие «Олмака» не любил, в этом Мэри могла поклясться. Зачем же он сюда приехал?
Сплетни, родившиеся на балу у герцогини Сазерленд, скорее всего уже достигли «Олмака». Зачем же герцог своим появлением дает новый материал для сплетен?
Так спрашивала себя Мэри, но ее вопросы остались без ответа.
Отвесив поклон патронессам клуба, на лицах которых при виде герцога отразился ужас, смешанный с восхищением, Уэстермир подал руку своей даме и ввел ее в залу.
К несчастью, был как раз перерыв между танцами. При появлении герцога все головы повернулись в его сторону. Воцарилось потрясенное молчание, а затем раздался такой гул голосов, что задрожало пламя свечей в канделябрах.
Денди, светские дамы, актеры и актрисы, богатые наследницы и их престарелые дуэньи — все бросились к герцогу, крича и толкаясь.
Герцог крепко сжал руку Мэри и повлек ее за собой, разрезая толпу, словно морские волны.
— Его светлость просит извинения, — повысив голос, начала Мэри заученную фразу, — к сожалению, из-за ангины он совершенно потерял голос и не может ответить на ваши вопросы…
Уэстермир тем временем не слишком вежливо тащил ее по направлению к буфету.
— Нет-нет, — отвечала Мэри на вопрос какого-то рослого гусара, — герцог Уэстермир никогда не был в Индии и не изучал буддизм. Более подробно о своем отношении к восточным религиям он расскажет сам, когда к нему вернется голос.
«Едва ли», — добавила Мэри про себя. По дороге в «Олмак» герцог написал ей немало записок, где без обиняков высказывал свое отношение к ее фантазиям.
«Попробуйте сказать еще что-нибудь подобное — я вам язык отрежу!» — это была еще самая невинная угроза.
Мэри молчала, поправляя жемчужные нити в волосах.
«Пусть бесится, сколько хочет, — думала она. — Посмотрю я на него в следующую субботу! Он, наверно, снова сорвет себе голос, объясняя, что и не думал переходить в мусульманство, что не собирается бальзамироваться после смерти и что в роду у него не было сиамских близнецов.
Да ему еще никто и не поверит!» — подумала Мэри с улыбкой.
Но тут же сникла, вспомнив, с чего началась эта история. Герцог, несмотря на протесты Мэри, упорно называл ее своей невестой, а его тетушка Бесси представила ее отца нищим… Теперь весь лондонский свет уверен, что Мэри — наглая выскочка, охотница за герцогским состоянием.
Самое печальное, думала девушка, что герцогиня не так уж не права. Ведь преподобный Фенвик действительно очень беден. Как и весь его приход.
Предаваясь таким грустным мыслям, Мэри безропотно позволила отвести себя в буфет, где герцог взял себе бренди, а ей предложил фруктовое пирожное и чашку остывшего чая. Любопытные по-прежнему толпились вокруг, и несколько молодых людей, разряженных в пух и прах, поспешили представиться — но Мэри, выполняя строгие инструкции герцога, объясняла, что его светлость не может говорить, и больше ни в какие разговоры не вступала.
Посидев в буфете минут пятнадцать, они покинули «Олмак» и снова сели в карету. Предстоял последний пункт назначения — раут у Амелии Бентинк.
Несколько минут экипаж катился по темным улицам, затем остановился у дома в Челси — когда-то модном районе Лондона, который теперь пришел в упадок. Окна на втором этаже были ярко освещены, оттуда доносился шум голосов. Мэри заметила, что занавески на окнах отдернуты, и на светлом фоне движутся темные человеческие фигуры, так что любой человек на улице может видеть, что здесь идет прием. Видимо, это своеобразная реклама, подумала Мэри.
Она немало слышала о раутах — чисто лондонских приемах, где не танцуют, не играют в карты и не подают угощения (кроме напитков). На рауты люди приходят, чтобы пообщаться друг с другом. Чаще всего раут устраивается совместными усилиями: каждый гость платит хозяину определенную сумму за посещение.
Рука об руку с герцогом Мэри поднялась по узкой лестнице и вошла в холл. Господи, сколько же тут было народу! И какие разнообразные люди собрались у Амелии Бентинк! Пехотные и кавалерийские офицеры флиртовали с дамами; у стен сидели пожилые леди, впрочем, не слишком похожие на мамаш или тетушек юных красавиц. В одном углу человек в черном сюртуке читал стихи, и несколько молодых людей обоего пола внимали ему с благоговением. Воздух гудел от множества голосов, но на герцога и его спутницу, слава богу, никто не обращал внимания.
В комнатах людей было еще больше. Мэри заметила, что в доме почти нет мебели: казалось, когда-то комнаты были богато и элегантно обставлены, но потом нужда заставила хозяев распродать все, кроме нескольких стульев и кресел.
Навстречу Уэстермиру поднялась с кресла стройная смуглая женщина в траурном наряде — темном платье и тюрбане с черными перьями.
Что сталось с герцогом! Мэри не узнавала Уэстермира. Он улыбнулся хозяйке — словно солнышко выглянуло из-за туч, — склонился перед ней в низком поклоне и галантно поднес ее руку к губам, а затем нетерпеливо покосился в сторону Мэри.
Та знала, что от нее требуется.
— Мадам, — начала она, делая реверанс, — герцог Уэстермир просит его извинить, поскольку из-за болезни горла он совершенно лишился голоса…
Но хозяйка дома ее не дослушала.
— Доминик, дорогой, — вскричала она, рассмеявшись, — опять ты болен? И кто же на этот раз поит тебя чаем с ложечки?
С этими словами она обняла Уэстермира и звонко расцеловала в обе щеки. Гости удивленно смотрели на странную пару, Мэри же вдруг ощутила странный и неприятный укол в сердце.
— Дорогая моя, я Амелия Бентинк, — представилась ей хозяйка, — и мы с капитаном де Врие — старые друзья. Он служил в Сарагосе под командованием генерала Бентинка, моего мужа. Ужасное место эта Сарагоса! Не верьте тем, кто говорит, что в Испании прекрасный климат, — там холодно и беспрерывно идет дождь. Неудивительно, что, едва приехав туда, ваш друг слег с ангиной, и мне — единственной женщине в лагере — пришлось за ним ухаживать. Сказать по совести, мне даже нравится, что его светлость так часто болеет, — признаюсь вам, не люблю людей без недостатков!
Этот монолог заставил Мэри вздохнуть с непонятным ей самой облегчением. Тем более что моложавая смуглая Амелия, хоть и сохранила былую красоту, была старше герцога лет на двадцать пять.
Герцог нацарапал на листке из блокнота какой-то вопрос и подал его Амелии Бентинк.
— Как мило с твоей стороны, что ты помнишь всех моих детей по именам, — заметила она, и лицо ее затуманилось печалью. — Да, все здесь, кроме старшего: Ричард сейчас в том же полку, где служил его бедный отец. А я, как видишь, не дождавшись окончания траура, принимаю гостей — но, видит бог, отнюдь не для развлечения!
Уэстермир начал писать новую записку, но Амелия Бентинк жестом остановила его. Возле них уже толпились новоприбывшие гости, которые желали уплатить деньги за вход.
— Сегодня народу больше обычного, — с гордостью заметила Амелия. — Друзья обещали, что приведут ко мне лорда Байрона, и едва ли не половина Лондона собралась, чтобы посмотреть на знаменитого поэта. Не знаю, как бы я прокормила детей, если бы не эти рауты! Дом в Сассексе пришлось продать, — продолжала она, понизив голос, — нам не хватает денег на его содержание. Ах, если бы ты знал, как нам недостает Джека! Ты ведь помнишь, что это был за человек! — Затянутой в черную перчатку рукой она смахнула слезу. — Ладно, иди. Заходи как-нибудь, когда к тебе вернется голос, и мы поговорим по душам.
Миссис Бентинк приподнялась на цыпочки, чтобы поцеловать герцога на прощание, и до Мэри долетел ее громкий шепот:
— Ник, дорогой, это и есть твоя ненаглядная? Очень хороша! Надеюсь, что лондонские сплетники говорят правду, и ты действительно решил покончить с холостой жизнью?
В этот момент новые гости отвлекли ее внимание. Герцог подхватил Мэри под руку и повлек за собой.
— Ее муж погиб на войне? — спросила Мэри, ускоряя шаг, чтобы поспеть за своим кавалером.
Герцог кивнул. Мэри хотела расспросить его поподробнее, но вовремя сообразила, что сейчас он не в состоянии ничего рассказывать. Она слышала, что солдаты и офицеры Веллингтона после победы над Наполеоном принуждены жить на крошечные пенсии: те из них, кто не был богат до войны, бедствуют. Очевидно, то же происходит и с Амелией Бентинк.
Мэри с интересом оглядывалась вокруг. Все как в книгах, где она читала описания лондонских раутов: ни музыки, ни карточной игры, ни закусок. Даже напитки каждый желающий приносит с собой. Люди приходили на раут, чтобы пообщаться со знаменитостями, завязать интересные или полезные знакомства.
На этом рауте было особенно много офицеров — очевидно, старые боевые товарищи генерала Бентинка не жалели денег, чтобы поддержать его обедневшую семью. Офицеры громко и радостно приветствовали герцога и отпускали шутки по поводу его знаменитой болезни.
В одном углу кучка молодых людей в потертых фраках и засаленных шейных платках громко рассуждала о политике. Должно быть, писатели или журналисты, подумала Мэри.
Было здесь и несколько известных музыкантов, и денди, и вездесущие барышни в сопровождении строгих родственниц… Не хватало только лорда Байрона, на приход которого так надеялась Амелия.
И Мэри Фенвик разделяла ее надежды.
Как всякая образованная девушка того времени, она читала знаменитые поэмы Байрона, хотя в глубине души и предпочитала ему другого поэта-современника, Перси Биши Шелли. Однако Байрон был кумиром ее подруг, и Мэри заранее представляла, как будет рассказывать Софронии и Пенелопе о встрече с героем их девичьих грез.
Судя по портретам в «Татлере» и других журналах, лорд Байрон был не только талантлив, но и очень хорош собой. Не портил его даже излишний вес, из-за которого поэт беспрестанно сидел на диете, а врожденная хромота, доставившая Байрону столько страданий в юности, лишь укрепляла его романтический ореол. О его скандальных связях говорила вся Англия: болтали даже, что он состоял в любовной связи со своей сводной сестрой Августой.
Неудивительно, что множество лондонцев явилось на раут к Амелии Бентинк лишь с одной целью — своими глазами взглянуть на скандальную знаменитость. Амелии очень повезло, думала Мэри: теперь ее салон станет известен и начнет привлекать гостей со всего Лондона.
Уэстермира окружили старые товарищи. Они что-то рассказывали; он улыбался, кивал, писал записки, и впервые за сегодняшний вечер Мэри видела, что он по-настоящему доволен жизнью.
Вдруг по толпе пробежал взволнованный ропот: говорили, что к дому подъехала карета лорда Байрона. Едва услышав это, Уэстермир помрачнел, словно грозовая туча, подхватил плащи, схватил Мэри за руку и потащил за собой.
— Куда мы? — громким шепотом воскликнула Мэри. — Мы не можем уйти! Вы же слышали, приехал Байрон!
Двенадцатый герцог Уэстермир только зарычал в ответ. Похоже, к величайшему английскому поэту он относился не лучше, чем к принцу-регенту.
Герцог со своей спутницей выбежали через заднюю дверь и оказались на кухне. Удивленная кухарка указала им на лестницу черного хода. Через несколько секунд герцог уже вытащил Мэри на улицу.
У тротуара ожидали своих хозяев несколько экипажей. Дождь прекратился, но дул пронизывающий холодный ветер. Небо на востоке чуть-чуть порозовело; близился рассвет.
— Отпустите меня! — крикнула Мэри, вырвав руку. Ее переполняли досада и негодование. — Вы просто надо мной издеваетесь! Никогда, никогда больше я никуда с вами не поеду!
Герцог помахал шляпой своему кучеру, чтобы тот подогнал карету к тротуару. Мэри поплотнее завернулась в плащ: холод пробирал ее насквозь.
— Вы говорили, что мы уедем на «вечер», — жаловалась она, — но смотрите, уже светает! Целую ночь вы непонятно зачем возили меня по каким-то дурацким балам и раутам, а когда наконец представилась возможность увидеть что-то интересное, тут же потащили меня домой! За всю ночь у меня во рту не было ни крошки, если не считать половинки пирожного и чашки остывшего чая! А если бы вы знали, как болят ноги от этих проклятых каблуков!
Уэстермир, как обычно, не обращал на нее ни малейшего внимания.
Карета подъехала, и кучер Мануэль, заменяющий сегодня Джека Айронфута, спрыгнул со своего места.
Дальше началось что-то непонятное. Герцог сбросил ему на руки плащ, затем снял фрак и шейный платок, оставшись в одной белоснежной рубашке. Мануэль накинул на плечи хозяину свой широкий плащ, водрузил на голову широкополую кучерскую шляпу и помог обвязать вокруг шеи длинный шерстяной шарф. При этом оба улыбались во весь рот и подмигивали друг другу.
— В карету! — крикнул Мануэль лакеям. Те спрыгнули с запяток и забрались внутрь, захлопнув за собой двери.
— Что это они делают? — воскликнула Мэри. — Куда мы едем?
Молодой испанец галантно, но твердо взял Мэри под локоть.
— Сеньор хочет прокатить миледи, — объяснил он. — Наш сеньор отлично правит четверней. Muy bravissimo!
Мэри все еще не понимала, о чем это он, а кучер тем временем подсадил ее на колесо, затем помог подняться на крышу кареты. Мэри и опомниться не успела, как с изумлением обнаружила, что сидит по левую руку от кучерского места, а рядом с ней восседает не кто иной, как сам герцог Уэстермир!
Четверка серых беспокойно приплясывала на месте, и карета раскачивалась, словно судно в шторм. В поисках опоры Мэри инстинктивно вцепилась в железную раму сиденья. Она чувствовала себя так, будто оказалась в «вороньем гнезде» на верхушке мачты.
Карета закачалась сильнее: Мэри поняла, что Мануэль сел в карету к лакеям. Слишком поздно она сообразила, что происходит. Герцог Уэстермир собирается править четверней!
— Отпустите меня! — взмолилась она шепотом. — Пожалуйста, позвольте мне сойти!
Ее совершенно не интересовали спортивные таланты Уэстермира, она устала и продрогла до костей, наконец, она просто боялась высоты!
Но Уэстермир словно не слышал. Лихо заломив на затылок шляпу Мануэля, он взял поводья и хлестнул лошадей. Послышался мерный стук копыт, и карета закачалась пуще прежнего. Мэри подбросило вверх и снова швырнуло на сиденье, затем начало мотать из стороны в сторону.
— Что вы делаете?! — отчаянно взвизгнула она, из последних сил цепляясь за раму.
Герцог наконец повернулся к ней, и из-под широких полей кучерской шляпы сверкнула его белозубая улыбка.
Набирая скорость, карета мчалась к югу, по направлению к берегам Темзы. Пронизывающий ветер изорвал облака, и в бледном утреннем небе горели колючие огоньки звезд. Но внизу, на улицах, было еще совсем темно, и редкие фонари не разгоняли тьмы.
Карета неслась все быстрее. На крутом повороте возле лондонского Тауэра она едва не столкнулась с телегой, доверху нагруженной дровами. В последний момент герцогу чудом удалось избежать столкновения — карета пролетела буквально на волосок от телеги. Вслед ей неслись проклятия перепуганного возчика.
Лакеи в карете аплодировали и громкими криками выражали восхищение отвагой и кучерским мастерством своего господина. Мэри зажмурилась, вцепившись в сиденье обеими руками: от ужаса она потеряла дар речи.
Уэстермир свернул на южную дорогу, что шла вдоль лондонских доков. Похоже, он наслаждался этой бешеной скачкой. Ветер рвал плащ у него с плеч, трепал длинные черные волосы, пытался сбросить шляпу. Сейчас в герцоге не осталось ничего от надменного аристократа — в облике его появилось что-то дикое и мятежное, и Мэри с изумлением поняла, что к ее ужасу примешивается восхищение этим бесстрашным красавцем.
Копыта коней гулко застучали по дощатому настилу. Мэри догадалась, что эти доски — балласт с кораблей, которые сейчас бесформенными черными тенями покоятся на якоре в устье реки. По сравнению с булыжной мостовой доски были удивительно ровными и гладкими: карету почти перестало трясти, и Мэри немного перевела дух. Экипаж Уэстермира мчался на юг, по направлению к Гринвичу.
Внизу, под ногами у кучера, распахнулось окошко: оттуда высунулся Мануэль с рожком и протрубил какой-то замысловатый сигнал. Кого он предупреждал, непонятно — ведь, кроме кареты Уэстермира, на дороге никого не было.
Плащ на Мэри распахнулся, но она боялась оторвать руки от железной рамы, чтобы застегнуть его. Ветер сорвал с нее жемчужные нити, растрепал тщательно уложенную прическу. Девушку охватило отчаяние: долго она так не выдержит.
«Зачем он это делает? — спрашивала она себя. — Хочет меня напугать? Мстит за мое поведение на балу? Или он и не думает обо мне — просто мчится по Лондону для собственного удовольствия, надеясь, что холодный ветер развеет скуку сегодняшнего вечера? А может быть, и то, и другое вместе?»
Пора бы уже привыкнуть к его эксцентричности, сказала себе Мэри. Если уж она собирается прожить с герцогом всю жизнь…
Что?! Черт возьми, о чем она только думает! Она ведь не дала согласия стать его женой — и не согласится никогда!
Карета свернула с деревянного помоста, и колеса тут же утонули в грязи. Экипаж тряхнуло, Мэри подбросило на несколько дюймов, и мысли о замужестве вылетели у нее из головы.
«Господи, — беззвучно взмолилась она, — пожалуйста, не дай мне упасть!»
Карета неслась к морю — впереди чернели силуэты больших океанских судов. Становилось светлее. Несмотря на ранний час, в доках вовсю кипела работа; некоторые грузчики оборачивались, чтобы посмотреть на карету, и приветственно махали руками.
К этому времени Мэри немного собралась с духом: страх ее сменился мрачной решимостью. Уэстермиру не удастся ее напугать! Больше она не закричит, не завизжит и не вымолвит ни слова, и пусть этот наглец потом не хвастается, что сумел одержать над ней верх!
Но не успела Мэри принять это мужественное решение, как герцог уперся обеими ногами в пол (точнее, в крышу) и натянул поводья. Лошади неохотно замедлили бег.
Радостный крик рвался из груди Мэри, но она сжала зубы. Не дождется! Скорей она умрет, чем позволит Уэстермиру насладиться своим унижением!
Наконец экипаж остановился. Уэстермир снял кучерскую шляпу и спрыгнул с сиденья.
— Вот и приехали, — заметил он. Похоже, свежий воздух и бешеная скачка благотворно подействовали на его горло: он говорил довольно громко и отчетливо, хоть и хрипло.
Карета стояла у крыльца непритязательной на вид гостиницы. Красочная вывеска извещала, что в «Весле и якоре» любого моряка ожидают вкусный ужин и теплая постель.
Дверца кареты распахнулась, и «пассажиры» гурьбой высыпали на улицу. Мануэль и лакеи хохотали, хлопали друг друга по плечам и громко обменивались впечатлениями. Его светлость — лучший кучер в Англии, говорили они, он мог бы на этом большие деньги зарабатывать. Как ловко он объехал того мужика с дровами!
«Вот болваны! — мрачно думала Мэри. — Неужели они не понимают, что мы были на волосок от гибели?»
Уэстермир сбросил кучерский плащ на руки Мануэлю, забрал свой собственный и протянул кучеру пригоршню монет, приказав принести по полпинты эля каждому, бренди себе и чашку горячего чая для мисс Фенвик — да поскорее!
Мэри по-прежнему сидела на крыше, держась за сиденье. Она не могла заставить себя разжать руки и спуститься вниз.
Герцог поднялся на колесо, взял Мэри за руки и помог ей сойти вниз.
«Я не заплачу, — упрямо думала Мэри. — И, конечно же, не упаду в обморок! Сейчас соберусь с духом и выскажу этому негодяю все, что о нем думаю…»
Однако, почувствовав под ногами твердую землю, Мэри забыла о своих благих намерениях. С тихим стоном она прильнула к герцогу и уткнулась лицом ему в грудь.
«Обними меня! — мысленно молила она. — Пожалуйста, обними и никогда не отпускай! Ты бессердечное высокомерное чудовище с невыносимым характером; я терпеть тебя не могу и знаю, что и ты меня терпеть не можешь; но почему же только с тобой я чувствую себя в безопасности?»
Хорошо, что Мэри не поднимала глаз — иначе она увидела бы, что герцог улыбается.
— Ну-ну, мисс Фенвик, — прошептал он, ласково гладя ее по голове, — где же ваш неукротимый дух? Вот Мэри Уоллстонкрафт — та ни за что не испугалась бы! И уж конечно, не стала бы бросаться в объятия к первому попавшемуся джентльмену.
Он выбрал верные слова и верный тон. Мэри отпрянула, мгновенно забыв о своих страхах: синие глаза ее сверкнули гневом.
— Сэр, — возмущенно начала она, — вы просто…
Закончить фразу она не успела — ее прервал знакомый громовой бас.
— Все прошло как нельзя лучше, ваша светлость, — объявил Джек Айронфут, сходя с гостиничного крыльца. — Наш груз цел и в безопасности, плывет в Буэнос-Айрес. Надеюсь, там ему повезет больше, чем здесь. А хорошо мы повеселились, — добавил он, блеснув улыбкой, — совсем как в добрые старые деньки!
Герцог и его кучер пожали друг другу руки.
— Двое суток не спал, — заметил Джек, отчаянно зевая. — Эх, поскорей бы до дома добраться!
У кареты повился Мануэль с чашкой в руках.
— Вот и ваш чай, — заметил герцог Уэстермир. — Пейте, мисс Фенвик. Надеюсь, на этот раз он достаточно горячий.
Чай обжигал рот и почему-то отдавал рыбой, но Мэри казалось, что никогда в жизни она не пила такого божественного напитка.