Ириска
Зеленовато-тухлый туман, едкий, как кислота, медленно, даже лениво сгущался в комнате. С первого взгляда вроде и не так все страшно, но попробовав сдвинуться с места, я с ужасом поняла, что этот туман скорее похож на вязкий кисель, он липнет, замедляет движения, засасывает, как трясина. И душит.
«Бей» — услышала я сквозь страх, — «да рубани же мной, не стой сусликом!»
Рубани? Куда? В туман? Черт, ну как он себе это представляет?!
«Проруби себе из него проход!»
Точно! Там… вот в той стороне — окно, надо до него добраться. Правда, «рубануть» что-то чем-то в помещении, где каждое движение дается с трудом, словно приходится преодолевать огромную толщу воды, очень… сложно. Особенно если не дышать.
Как в замедленной съемке я видела собственные руки, уже привычно перехватывающие древко поудобнее, ушедшее в замах лезвие… зеленые пряди тумана обвивались вокруг него, стараясь затормозить, связать, вырвать Косу из моих рук… черта с два!
Резкий взблеск лезвия отозвался диким шипением и ледяным ударом холода по нервам, зато я сумела вдохнуть. В ядовитом тумане появился узкий просвет, где-то далеко-далеко, за окном, как за тридевять земель, мелькнул слабый луч осеннего солнца, и я, не раздумывая, кинулась в ту сторону.
Шаг, еще шаг — несмотря на то, что туман расступился, все равно было тяжело, словно навстречу дул очень сильный ветер. Коса в моих руках потяжелела, Мик как будто вдруг потерял чудесную способность облегчать мне жизнь. Проход к окну стремительно сужался, зеленые стены сдвигались, уплотнялись на глазах, покрываясь блестящей слизью. Пол зарастал такой же слизистой «травой», больше похожей на щупальца хищных лиан. Они шевелились, жадно тянулись вверх, так и норовя оплести ноги, не давая сделать шаг.
От отчаяния я перехватила Мика как косу-литовку, лезвием к земле, и сделала широкий замах. Один, другой… срезанные щупальца расплывались новыми порциями тумана, вокруг визжало и шипело… но заветное окно приближалось.
Наконец, скосив очередной куст ядовитой дряни, я в последний раз замахнулась и что было силы врезала лезвием Мика по стеклу. Осколки звенящим дождем посыпались на улицу, а следом вывалились мы.
Вот где вспомнился с благодарностью полигон и синяки по всему телу. Падать меня Микаэль все же научил. Так что, перекувыркнувшись через косу, я всего лишь смачно проехалась по осеннему облысевшему газону, собрала на себя всю грязь с него и проехала на попе почти до забора.
Выдохнула, оглянулась… ой, мамочки!
Огромный, жуткий призрачный спрут, медленно шевеля щупальцами, выползал из окна. Часть его конечностей быстро трансформировалась в длинные плети с зазубренными гарпунами на конце, а другая часть протянулась в дальнюю от нас часть двора, опутывая деревья и явно готовясь рывком утащить противно дрожащее желейное тело прочь.
Первым моим порывом было сделать то же самое. Руки в ноги — и в другую сторону. Но…
Нельзя. Нельзя! Эта гадость, она же столько бед натворить может, подумать страшно. И это даже важнее того, что если мы не остановим монстра, никакой свободы нам не видать.
Мик в моих руках снова стал легче — видимо, вернул концентрацию и молчал — чувствовал, как я собираю все свои невеликие силы в кулак. Не хотел сбивать. Я медленно поднялась на ноги, опираясь на Косу, и прикусила губу. Надо было решаться…
Зеленый спрут уловил мои намерения, с окрестных деревьев посыпались скукоженные остатки листвы, когда он угрожающе зашипел. Не успела я прицелиться — все же Мик на расстоянии эффективнее бьет — как две зеленые плети метнулись в нашу сторону, угрожающе блеснув зазубренными крючьями-гарпунами на концах.
Заорав с перепугу, я отбила один из них лезвием, а второй рукояткой, и рванула в сторону. Черт, надо оторваться на расстояние дистанционного удара, но при этом не дать чудовищу сбежать. Страшно… только думать об этом некогда, потому что в нашу сторону уже летят еще несколько новых плетей с гарпунами.
«Молодец… ты умница, всё сможешь, только не останавливайся, двигайся» — шептал на периферии восприятия Микаэль.
Я прыгала по скользкому газону, как ошалевшая блоха, парируя удары монстра, потом все же умудрилась и сбила пару щупалец прицельной Миковой волной на подлете. Выдохнула и даже взбодрилась — метод оказался действенным. Несколько режущих волн даже попало в основную тушу спрута, заставив того бешено взреветь.
Поняв, что так просто сбежать не удастся, чудовище вдруг резко прянуло нам навстречу, и выстрелило кляксой липкой слизи.
Один раз оно промазало, второй раз я сама увернулась, а потом Мик, явно впечатлившийся новой тактикой и уже втянувший в себя часть скошенной скверны, вдруг сделался в моих руках совершенно невесомым и бешено заорал у меня в голове:
«Щит! Крутящийся! Как я показывал!!!»
Тогда, на тренировках, у меня не получалось раскрутить трехкилограммовый длиннющий дрын в одной руке так, чтобы он слился в гудящий круг. А тут вдруг получилось — то ли с перепугу, то ли потому, что Мик теперь вообще ничего не весил. Но зеленые кляксы успешно отлетали от этого гудящего, полупрозрачного щита. Под его прикрытием я попятилась, стараясь занять выгодную позицию для «выстрела».
Я уже почти справилась, почти… но не заметила, что эта дрянь, отвлекая меня кляксами, протянула по земле тонкие, как нитка, щупальца. И вот эти самые «травинки» в какой-то момент ринулись на меня снизу, как ядовитые змеи, впиваясь в тело, и…
«Усталая, измученная старуха в драном черном платке, тощая настолько, что сквозь кожу на лице явственно проступают кости черепа. Сморщенное, желтое личико младенца, мелькающее у нее за пазухой. Это соседка по лестничной площадке, дочь какого-то профессора. Сколько же ей лет было? Двадцать пять? Ишь как за блокадную зиму пооблезла, интеллигентская краля, недобитый класс. У них же и квартира не квартира была, музей, и никаких чертовых соседей, отдельный клозет. И картины на стенах. А теперь чего? Последнюю приволокла? Импрессионисты? Ну ладно, на писят грамм хлеба потянет. Что, сдохла через три дня? Ребенка в детдом? А в их квартире еще осталось что-то… да и сама квартирка. Щенка надо оформить как неизвестного и из домовой книги выписать. Помер и помер, нету наследников».
Я вскрикнула и свободной рукой выдрала из ноги впившегося червя чужой памяти. Но на его месте тут же возник другой.
«— Сама понимаешь, Михална, расстрельная статья у твоего сынка. Вольно ж ему было шпионить. Признанку-то он вишь, подписал. Че? Кровь на бумагах? Дык а че ты думала, целовали его на допросе, что ли? А ну не вой! Давай, показывай, чего ты там приволокла, какое такое фаберже. По-соседски-то, может, и порадею. А то поедут твои внуки в спецраспределитель под Воркуту, как дети врага народа, сама понимаешь»
Я не выдержала и закричала, выдираясь из переплетения этих змей. Картинки давней подлости и боли мелькали все быстрее, заслоняя реальность. В какой-то момент даже Мик едва не выпал у меня из рук…
А потом я поняла, что сопротивление бесполезно. И единственное, что я могу сделать, это…
Не сопротивляться. Пропустить все сквозь себя. Опять. Всю эту мерзость, все кошмары жадного, безумного старика, в последние годы видевшего в своих картинах не деньги и не красоту работы старинных мастеров, а глаза жертв. Тех, кто умер в блокаду от голода, сгинул в лагерях после войны, потерял дом и даже имя… всех.
— Дура! — отчаянно заорал Микаэль. — Не смей! Сгоришь!
— Мик… — жалобно всхлипнула я. — Прости… так надо…
И впустила в себя чужую жизнь. Вот только в этот раз волна захлестнула не меня одну… Где-то, уже вдалеке, раздался яростный рык моего Оружия. А затем пришла призрачные досада, стыд и…
Я не знаю, как он это сделал. Но я больше не была одна в этом сумрачном мире кошмаров… Волны боли, смерти, голода, отчаяния и бессилия перед чудовищной несправедливостью захлестывали с головой, но нас было двое. И совершенно волшебным образом чужая скверна бурлила вокруг, проходя сквозь нас, но словно не касаясь души. Мы видели, слышали, осязали… но не тонули. Наши чувства остались с нами, и эта мерзость не могла их затронуть… было просто жалко их всех, и дурного, жадного мальчишку, по-настоящему дорого заплатившего за свое болезненное стремление к чужой красоте в том числе.
Вынырнули мы из этого омута так же резко. Несколько секунд я стояла неподвижно, стараясь перебороть звон в ушах и усмирить цветные фейерверки в голове.
— Ты самая чокнутая, долбанутая, безответственная и непослушная Мастер на свете! — голос Мика буквально звенел у меня в ментале, сопровождаясь шквалом его эмоций, которые вдруг уж очень резко сменили вектор: — Но, похоже, самая везучая! Ну не ржи себе… Тут это… мы, вроде как, победили. Глаза открой.
Я послушалась. Огороженный кирпичным забором двор был пуст. Рваное осеннее солнце отражалось в совершенно целом стекле второго этажа. Я стояла у как-то полузасохшей декоративной туи, опираясь на древко.
И тишина… словно ничего не было.
— Это… как? А где оно?
Мне по мыслесвязи прилетела потешная картинка Мика, похлопывающего себя по раздувшемуся животу.
— В надежном месте, ик, — постарался схохмить он, — давно я таких объемов не глотал… Всё же на охоте с прежним Мастером большая часть скверны шла Микаэлле.
Я слегка напряглась, ожидая привычной боли от его старых воспоминаний, но нет. Только тепло и легкая грусть.
А еще моя Коса светилась. Видимо, от переизбытка энергии.
— Ты не лопнешь? — обеспокоилась я, глядя, как стальное лезвие на глазах покрывается узорами булатной стали и обрастает какими-то боевыми выступами.
— Нее-ает, — раздался в ответ зевок сытого кота. — Только, кажется, эволюционирую. Знакомая чесотка… я, кстати, нечаянно всю скверну втянул. Вообще всю, и из дома тоже. Так что теперь эти их картинки безопасны для наследников.
Легкий звон привлек наше внимание и на мою вытянутую ладонь опустился солнечный зайчик очищенной души. Я улыбнулась и подкинула ее вверх, как мячик. Лети!
— Ну что, домой? — спросила я, проводив искорку света глазами, пока она не растворилась в небе. — Может, ты своими нога…
Резкая боль в спине заставила меня вскрикнуть, а потом я стала падать, так и не поняв, что случилось.
— Ирина! — испуганно закричал Мик и мне по мыслесвязи прилетело изображение знакомого до боли лица из подворотни, со впалыми щеками и острыми, нечеловеческими чертами.