Точка:

Вторые сутки мы топали по ставшим вдруг родными джунглям. Про цивилизацию и тоннель в нее даже вспоминать не хотелось. Мало того, что истеричный скунс с перепугу уделал меня своим вонизмом с носа до хвоста. Так я еще и сама чуть не ус… э… не опозорилась, когда ревущая и гудящая громада подземной гусеницы накатилась на нас, с грохотом отбросила бесколесный мотик куда-то к стене, и понеслась над прижатыми к земле головами, почти задевая днищем вставшую дыбом шерсть. Ёжики в сортире!

Она катилась и катилась, грохотала и грохотала, и скоро мне стало казаться, что это никогда не кончится, и мы так и сдохнем в вонючем тоннеле под брюхом чертовой механической гусеницы.

Но даже самая темная и глубокая задница когда-нибудь кончается.

Как мы выбрались из тоннеля и доковыляли до первых кустов — даже рассказывать не хочу. Карлу тоже досталось скунсовых подарков, и сам полосатый белк оказался в своем же секрете и кое-чем таком же вонючем по самые уши. И если мы с медоедом смогли избавиться от запаха, несколько раз обернувшись туда-обратно, то чертова хвостатая щетка воняла так, что глаза слезились в любом облике.

Несчастный грызун жалобно пищал, жался к ногам, но шел своими лапами — нести вонючку на руках мы оба отказались категорически.

Вдобавок ко всему к вечеру я почувствовала себя… странно. А потом еще и Карл начал нервно принюхиваться и диковато на меня коситься. Я довольно долго недоумевала и вопросительно поднимала брови на каждый его горящий взгляд, но медоед от меня чуть ли не шарахался. Потом еще более недоуменно смотрела, как он поспешно сооружает себе какую-то дикарскую юбку из травы…

И только тут до меня дошло. Это… это же было уже!

Вот это странное состояние, нервозность, чувствительность кожи словно увеличилась, и в целом тело охватывает такая странная сладковато-тягучая истома.

Течка! Пряники в подгузнике… вот это влипла.

Так, быстро вспоминаем, что там мне успела рассказать Гюрза, которая была профессиональным навешивателем лапши на уши еще с детдома. Самое главное — разобраться, что там про подчинение… а!

Так, по-порядку: подчинить самку можно, только когда ее кроет самец во время течки, причем это обязательно должно быть впервые для самки. В смысле — не течка впервые, а самец. И для этого нужен специальный артефакт… Гюрза уверяла, что фигня эта редкая, громоздкая, и особо охраняемая. То бишь… артефакта у него точно нет. Спрятать некуда, а в то самое место он не влезет.

Я с болезненным интересом покосилась на взбудораженного спутника. А он ничего… очень… даже… ничего-о-о… Ой, заткнись, коза мохнатая! Тебе щас любой верблюд ничего!

Хотя… блин, как вот теперь сообразить, это просто течная медоедка в моей голове нашептывает, какие у парня сильные бицепсы, какой твердый подбородок, и губы такие красивые, зовущие… или это уже меня саму клинит?

Уф. Логически если, вот логически! Медоедка — она барсук. Если бы эта поганка восхищалась зачетными клыками, или, там, могучим хвостом, то я б ее на раз раскусила. Значит, это уже мое?

Тьфу, в любом случае, гормоны со зверюгой у нас общие. Так что делать-то?! Делать-то что?! Он же шарахается и отползает… чего? Ловить и трахать, говоришь… Хм. Хм.

Карл:

Чёрная дыра мне навстречу! Я не сразу понял, что не так. После того, как скунс всё обгадил, я зажимал нос, плевался на вонь и о запахах особо не думал. В сельве смог продышаться, лес как-никак, природа… Тут-то и почуял, как один вдох — и крышу сносит. Запах, тот самый, самый прекрасный во вселенной.

Сначала я на одних инстинктах потянулся к Точке. Девчонка явно против не будет. Скунса только за шкирятник, и отправить за ближайший куст, чтобы не мешал и настрой, зараза вонючая, не сбивал.

Сбил-таки. Я, наконец, вспомнил, что у меня где-то там в черепной коробке мозги есть, и ими иногда надо пользоваться. Вот куда я губы раскатал?! У Точки семья. У меня — Шея. Но дело даже не в этом. У меня были брат и друг — я их привёл ад, я их подставил с побегом, казнь — от и до из-за меня, я не смог защитить Лукаса от сколопендры. Даже парнишку, которого на дне взял под крыло, не уберёг.

Я, наверное, проклят. Может, это и иначе называется. Но те, кто мне мне дорог, погибают из-за меня. Я несу несчастья и смерть.

И я ни за что не желаю подобной участи Точке. А значит, единственный способ обезопасить её — держаться подальше.

Я мысленно хорошенько залепил подзатыльник медоеду, совершенно не понимающему, почему нельзя, когда самка так соблазнительно зовёт. Фигу ему! И ей.

Надо как-то придумать, что делать, потому что с каждой секундой сдерживаться всё труднее и труднее. Тьфу, пропасть! Я объявил привал, в приказном порядке оставил Точку со скунсом. Пусть что-нибудь на своей сковороде сварганит…

А сам рванул прочь! Пересижу. Не может же у неё течка вечность продолжаться? В караване не пахла… Сколько, кстати, ждать? И как мне, пустотник меня возьми, «сидеть подальше» и одновременно глаз не спускать с этой компании малолеток — девчонки и белки?! Ладно Точка, она медоедка, у нее шансы больше, но это СЕЛЬВА! Тут без опыта и навыка даже бронированный носорог не выживет!

Ладно, где наша не пропадала. Пока сидит жарит чего-то на своей сковородке — можно отбежать и залечь в кустах, отдышаться.

Я не учел только одного. Медоед живет не только в моей голове, в Точкиной обосновалась такая же живучая, упёртая и своевольная тварь. И эта мохнатая задница, пустотника мне в шлюзу, тоже учуяла моего зверя!

И если белк служил хоть и хреновым, но всё же сдерживающим фактором, то своим уходом я сам себя в ловушку загнал! Только поудобнее устроился на груде листьев и приготовился медитировать на самоконтроль, раздался шорох. И еще один… и…

Точка вышла из-за дерева и с каким-то лихорадочно-нездоровым любопытством уставилась на меня. Голову к плечу склонила, и стоит… дышит! Сиськами, пустотника мне в дюзу-у! Я что, железный?! Да без всякого медоеда, мать его перемать через шлюз в три конца с оборотом!!!

Но я же упёртый, да? Мужик решил — мужик сделал.

— Нет! — рявкнул я на Точку, хотя девочка ни в чём не виновата.

— Не-ет? — томно протянула она, так выгибая бровь и вздыхая, что я аж задохнулся. И жарко стало. Невозможно жарко! И медоед дурного носителя изнутри когтями рвёт. И голосит, гад, на весь мозг, что это самка! САМКА! ЕГО ВИДА! Течная, мать мою в пустоту на три парсека…

— Нет!

— Ладно, — Точка согласилась подозрительно легко.

С чего бы? Заподозрил, что не просто так, я не зря.

— Тогда подерёмся!

Радостно так заявила! И на меня прыгнула.

Точка:

Где-то в кроне весело насвистывал свою брачную песню невидимый птичий самец. Я пошевелила ушами и лениво перекатилась на спину. Потом подумала немного и обернулась. Но осталась при этом лежать на груде теплых мягких листьев, которую мы с Карлом сгребли в процессе… мммм… драки.

Положив подбородок на мохнатую спину медоеда, я запустила обе руки ему в шерсть и начала почесывать, отчего здоровенный зверюга — он оказался чуть ли не в полтора раза больше моей медоедочки, заурчал, как трактор, и перекатился на спину, подставляя для почесывания мягкое пузо.

Вот, другое дело. А то «нет» да «нет».

Впрочем, подрались мы тоже здорово, я его даже пару раз укусила за куда достала. Один раз, кажется, за задницу, причем за человеческую и человеческими же зубами. А нефиг было пытаться внушить мне, что я развратная девица, и уползти в кусты!

Я и без него в курсе про развратную девицу. Очень… очень развратную. Прям даже не ожидала от себя такого. И медоедка тут не при чем — начали развратничать мы еще человеками. Ну и увлеклись маленько… примерно до утра. А на рассвете своего потребовала мохнорылая, обернулась, выгнула хвост замысловатым пистолетом и так посмотрела куда-то внутрь сущности нашего с ней общего кавалера, что он обернулся медоедом практически в прыжке.

Ну и приземлился, куда надо.

— А не пора ли нам пора? — лениво поинтересовалась я, сладко зевая и дергая своего медоеда за усы.

— Что, опять?! — изумился Карл, тоже превращаясь, и оказалось, что я лежу подбородком на его голой груди. Мужчина легко приподнял меня и переложил иначе, всю меня на всего себя.

— Не опять, а снова, — я сладко потянулась и глянула на него из-под ресниц. — А еще я есть хочу.

Карл тяжело вздохнул, поднялся, привычно поскрёб затылок и вдруг фыркнул:

— Слушай, пока мы тут, там твоего белка не сожрали?

— Сожрут его, как же! — фыркнула я, кивая ему куда-то за спину. — Эй, Леопольд, выходи! Выходи, подлый скунс! Я тебе за подглядывание хвост надеру!

Интересно, а этому конкретному скунсу кто-то рассказал, что он весьма относительная белочка, и в природе по деревьям не лазает? По ходу нет. Вон, сидит, жопа полосатая, на ветке у дупла, и цвиркает то ли недовольно, то ли радостно.

Но успокоившись за белка, я вдруг озаботилась другим:

— Ой! Сковородка! Как бы кто не спер! — и зашарила вокруг себя руками. Уффф…

Мой незаменимый девайс нашелся в листве, довольно глубоко закопанный и слегка… эм… потоптанный.

— Откуда она тут взялась? — вытаращил глаза Карл. — Я же видел, что ты сунула ее в костер, а сама пришла с пустыми руками!

— Это долгая история, — вздохнула я. — Пошли поймаем завтрак, потом расскажу. Эй, скунс-древолаз, а там в твоем дупле чьих-нибудь яиц нет случайно? А ты проверь!

Приключения компании семерых сирот и одной кухонной принадлежности, рассказанные под какого-то зубастого зайца, зажаренного целиком, произвели на Карла неизгладимое впечатление.

Карл:

Мда… история. Типичная на самом деле. Похитили, начали дрессировать. Вслух я ребят хвалил. Да чего уж там, молодцы они. Держатся. Пытаются бороться. Одну только потеряли. Таху, кажется? На деле же всё не так оптимистично. Да не верю я в благополучный исход! Что там с ними Древорубы делают, пока мы по сельве тащимся? Скольких убили, покалечили, свели с ума? Нет, расстраивать Точку заранее я не стал. Пусть идёт к своей семье. Доведу до улья.

Я не сдержался сегодня. Хвалёная выдержка подвела. Я уступил… Да кто бы не уступил такому напору?! И вообще, подобного у меня в жизни ни разу не было, хотя девочки были, чего уж там. С Точкой же… это как разбавленное пойло сельвы и вино многолетней выдержки сравнивать. Или как видеть мир чёрно-белым и вдруг обрести цветное зрение! Захватывающе, потрясающе, сумасшедше! Ох, пустотника мне в дюзу… я бы, наверное, с Точкой на всю жизнь остался. И не только потому что с ней небо в алмазах, а потому что девчонка реально шикарная. И веселая. И безбашенная, как я сам. И умная… и верная — идет к своим напролом через сельву, ни в чем даже не сомневается.

А уж то, что она медоедка, безумно приятный дополнительный бонус.

Но…

Наша ночь ничего не меняет! В первую очередь я желаю, чтобы Точка прожила долго и хорошо. Рядом со мной это невозможно, потому что все те, к кому я привязываюсь, умирают. Обрекать её на гибель я просто не имею право. Наверное, надо бы помочь ей её семью вытащить. Ну, потом, когда с Шеей разберусь. Будет одновременно и извинение, и прощальный подарок — помогу им устроиться. Или Шея подождет? Ребята-то Точкины… так, нафиг, что за мысли?! Моя цель — Шея! Все остальное — вторым стартом!

Ещё же к тайнику тащиться, крюк делать… Ошейник с Точки надо снять до того, как я к Шее полезу. Да и белку человеческий облик вернуть не помешает. Хорошо, что я озаботился, кьярр в своё время спёр и ключ. Пригодилось. Кстати, Точкин ошейник, не застегивая, на Леопольда надеть можно, чтобы говорить, наконец, в ментале научился. Странное, кстати, имя для дикаренка…

Мысли переключились на сковородку. Век живи — век учись. Я и не подозревал, что предметы можно в себя втягивать, срастаться с ними. Жаль, что только при первом обороте. Я честно пробовал раз десять — увы. С мелочёвокй получается, например, грязью измазаться и грязнулей из звериного облика вернуться, а ни камень, ни палку вживить в медоеда не получилось. Повезло девчонке. Оружие, можно сказать, массового поражения с собой таскает.

Я покосился на Точку:

— Готова, выходим?

До Шеи по джунглям ещё пилить и пилить. Эх, пустотника мне в шлюз… какая баба! Встала и пошла, не задавая лишних вопросов. И недоеденного второго зосуса, поджаренного до хрустящей корочки, упаковала… эх…

Точка:

Мы шли по сельве вторую неделю, и меня терзали очень разные чувства. С одной стороны мне очень нравилось здесь — медоедка во мне просто кайфовала от обилия движения, запахов, звуков, новых впечатлений, добычи… и хищников — во где адреналина хапнуть можно.

С другой — как Карл и предупреждал, чем дальше в сельву, тем толще партизаны, в смысле те, кто может тебя сожрать. Вот так запросто поваляться на земле и потрахаться в листьях больше не получалось — на ночь надо было искать укрытие, и лучше всего — где-то высоко в кронах исполинских деревьев. Благо, медоеды отличные древолазы, про белку-мутанта и говорить нечего. Ну, а человеческие руки прекрасно справлялись с работой шимпанзе — плели гамак из лиан, в котором можно было не только выспаться…

И отсюда вытекала третья проблема. Карл. Этот чудик, прости пряник, то срывался и трахался со мной, как бешеный, то отмораживался и пытался что-то втирать про «так нельзя, я так не могу, я…» — и прочую чушь.

Пока у меня была течка, я просто не слушала, что он там несет, и медоедка была со мной полностью солидарна. И медоед, кстати, тоже, это у человека в голове тараканы канкан танцевали перед каждым, блин, соитием. И то недолго — втроем мы его в момент «воспитать» могли.

А вот когда гормональный угар почти сошел на нет, я начала задумываться, чего это мужика так клинит. То он меня прям любит-не-может, так, что его аж плющит от нежности… смеется моим шуткам, слушает мои рассказы о детстве в детдоме, сам рассказывает про свой фантастический мир будущего… то вдруг хлоп — мрачные думы поперек всего лица, и попытки слиться в уголок и там пострадать.

Нет, я чуть позже разобралась. Кажется. Потому что Карл много рассказывал о своем мире — но только про детство. Про брата, про друга. И по одной нечаянной обмолвке я поняла, что и в этот мир они угодили когда-то втроем.

Ну, и… с этого места начинало каменное молчание, скорбь сквозь сжатые зубы и все такое. Я это как только поняла — расспросы мгновенно прекратила и этой темы не касалась — вот как никто я его понимаю. Самой дико страшно за своих — как они там? Меня уже столько дней не было… я верю изо всех сил, что они живы, верю! Но временами так тошно…

Ну и короче просекла я, что там нажористые такие тараканы, отборные. По ходу мужик боялся ко мне слишком привязаться.

И опять я его поняла. Это мы — мафия, семья и сумели даже в детдомовской системе удержаться вместе вопреки всему. А вообще в приюте самое умное — не любить никого. Не привязываться. В любой момент могут перевести, забрать, отдать… это так больно, что ну нафиг.

Но отпустить Карла в его страдания и волевое одиночество я уже не могла. Может, и нехорошо это… может, неправильно. Но это мой медоед! Уже мой. И я его не отдам даже ему самому и его мозговой инсектофауне.

Ну и короче, я сама с собой и со своей медоедкой организовала заговор. Карлов зверь тоже участвовал, но скорее как наблюдатель и тайный союзник. А вот мы…

Мне аж интересно стало, когда упертый владелец тараканьего питомника выкинет белый флаг и перестанет играть в неприступную крепость. И даже крамольная мыслишка закралась: может, пусть подольше сопротивляется? Ну реально, это оказалось ужасно весело и чертовски возбуждающе — соблазнять его всю дорогу в самых неожиданных местах.

У него такое лицо делалось… что я через раз не выдерживала и просто прыгала на добычу, зацеловывая до потери сознания.

Нет, если бы он хоть раз не соблазнился, если бы хоть намеком показал, что ему это по-настоящему неприятно, неинтересно — я бы прекратила в тот же миг. Только в том-то и дело, что его плющило и таращило от того, насколько он сам хотел. И боролся с собой, дурень, не понимая, что поздно уже, поздно. Я у него уже есть. Мы уже есть.

Карл:

Точка слышать моё «нет» не хотела. И ее хитрая вторая ипостась не хотела. Да что там! Медоед мой тоже не хотел. И я тоже… не хотел. Но должен был! Должен! Должен же?! Пустотника мне в дюзу!

Против троих я точно не устою, поэтому я принял стратегическое решение временно отступить. Я предупредил, что ничего у нас не будет? Предупредил. За себя отвечаю, за других — извините. Доведу её до улья, и распрощаюсь. Семью свою найдёт — меня выкинуть из головы легче будет.

Если, конечно, кто-то из их мафии до нашего возвращения доживёт. Ребята, как я понял из рассказов Точки, не то что мы… были… домашние, ни на что не годные детки. Братишка, Лукас. Я до крови прокусил губу, чтобы болью физической отогнать дущевную.

Против нас Точкина семья — это матёрые молодые звери. Может, у них и есть шанс? Да нет, вряд ли. Сломают. Всех ломают. И рано или поздно все умирают. Нелегалов не щадят. Мясо же…

Как я до сих пор жив сам не понимаю. Благодаря Шее… Вот доберусь, сверну и стошлюзово вскоре сам ласты склею. Сельва своё возьмёт. Да и пусть. Что мне ловить? Только бы до цели успеть добраться.

Гадство!

Я слушал рассказы Точки, улыбался её шуткам, а сам всё больше приходил в ужас: тяжёлая жизнь у девочки была. Сначала угодила в детский дом, потом в зелёный ад сельвы. В моём мире приютов не было, детей, оставшихся сиротами, забирали семьи, растили как родных, заботились. А тут, рассказано со смехом, но кошмар же!

Впору пойти и… И что?! Жизнь помочь наладить? К цивилам вывести? Пусть просят убежища на правах беженцев из сельвы? Вот же! Да какое мне дело до чужой семьи?!

Ответ пришёл неожиданный и крайне болезненный: не хочу, чтобы Точка их потеряла. Я ещё раз выругался про себя.

Ну всё, хватит! Расползся лужей сахара. Я решил — я не отступлю. До улья доведу, и разбегаемся. Главное, не начать выть заранее, как представлю, что ее не будет рядом.

Пустотника мне в дюзу, неужели уже настолько влип? Да неееет. Быть не может. И вообще, как древние говорили: с глаз долой — из сердца вон.

А пока мы на удивление благополучно миновали граничную полосу, потом перебрались через мангровый лес, где безбашенный медоедка повадилась охотиться на ядовитых змеегаторов, еле вытрясли из белки кровоблох, которых дурной скунс подцепил в каком-то дупле, верхним ярусом — по веткам— пробрались над гигантской рекой, не имеющей названия — я ее не называл, а другие сюда не добирались. И теперь шли знакомой сельвой бывшей «населенной» зоны — тут и там попадались древние руины ульев. Вот в одной такой «крепости» я когда-то и устроил свою самую дальнюю и самую секретную заначку.

Точка:

— Осторожно, полоумная! — Карл, пребывающий в человеческом облике, успел поймать меня за мохнатый хвост и силком вытянуть из норы, в которой скрылась такая вкусная змейка. — Куда ты лезешь, если не знаешь, чем кончается нора и сколько там змей? Пять десятков укусов даже медоед не выдержит.

Я виновато засопела и потрелась о его ноги, заискивающе глядя в глаза.

— Поганка, — проворчал мужчина, смягчаясь, и погладил меня по шерстке. Привычным таким жестом, непроизвольным.

Как только он отступил от своего железного «низачтоникогда» и брыкаться стал только для порядка, он тут же принялся учить меня выживанию в сельве. Причем, как я поняла, ничего не скрывая, рассказывая и показывая такое, чем ни с кем никогда не делился. Во-первых, не с кем было особо, а во-вторых — эти секреты помогали не только выживать, но и стать самым успешным охотником сельвы. Понятно, каждый старался держать их при себе, чтобы не плодить конкурентов.

Я училась с восторгом, еще и скунса припахивала, хотя он поначалу пытался удрать повыше и оттуда материл меня на своем скуньсем языке. Я уже без перевода примерно понимала, что пацан всю жизнь прожил в улье и сельва ему ни в одно место не уперлась, гулять по ней добровольно он не собирался.

А потом его там, наверху, чуть не сожрала кунежулица — этакая помесь куницы и жужелицы, и мохнатый комок нецензурного цоканья живо понял, что уроки выживания никому не помешают. До улья мы еще когда доберемся, а голодные хищники уже здесь.

Карл меня даже вкусные яблочки научил добывать! Главный секрет был в том, чтобы покормить жор-дерево достаточно крупной тушей какого-нибудь зубоногого оленя в нужный момент — когда на нем один или даже несколько почти созревших плодов.

Сожрав подношение, растительный хищник через пару часов растворял добычу в стволе и впадал в некое весьма условное оцепенение, направляя все питательные вещества в плоды, краснеющие на глазах.

И вот тут надо было не зевать. И того. Сорвать яблочко.

Кстати, дерево не особо и возражало — из объяснений Карла я поняла, что плод нашпигован мелкими семенами, которые не перевариваются в желудке и выходят из организма угостившегося вместе с естественным удобрением. Во как!

Короче, несмотря на постоянное беспокойство о своих, несмотря на тараканов Карла, которые периодически маршировали по его нахмуренному челу, когда он думал, что я на него не смотрю, несмотря на опасность и напряжение, впервые в этом мире мне было так хорошо. Я по этому поводу слегка поугрызалась совестью — ребята-то там в плену, а я тут… но долго угрызаться не вышло.

Даже скунс, взявшийся после кунежулицы вонять на любой подозрительный шорох, не мог испортить мне настроения.

Гнездо в развалинах медоед устроил себе знатное. Даром, что мужик. Уютная нора, крепкая, чистая, сухая… под воздействием своей собственной зверюги я как-то незаметно отучилась ценить вещи, мебель и прочие изыски цивилизации. Ну разве что против камина не возражала, так он здесь был.

И постель была, точнее, огромное ложе из отлично выделанных шкур какой-то зверушки, похожей на гигантского песца в крапинку. Поневоле, при одном взгляде на нее закрадывались самые фривольные мысли.

Самое смешное, что мысли эти пришли не только ко мне, более того, в мою голову они вообще завернули с изрядным опозданием.

Карл устроил в соседнем отнорке белка, которого категорически отказался пускать в святая святых, ибо «опять непонятно чего пересрется, а мне потом лежку менять?!» И вошел в комнату, когда я уже разожгла огонь в камине и уже вынула из него свою фирменную сковородку с жареным попугаем. Запах… ммммм!

Не знаю, что Карл в этот момент сделал со своими тараканами. Может, они сами резко выпали в осадок от запаха нормальной еды и ощущения удивительного домашнего уюта. Но когда я обернулась мужчине навстречу и улыбнулась…

Сковородку я еще успела, не глядя, сунуть куда-то в сторону. А дальше началось такое… тако-ое!

Это я про свою развратность была преувеличенно-высокого мнения. Ибо на шкуре в свете камина этот чокнутый медоед устроил мне оргию, каких я даже в контрабандной немецкой порнографии не видела.

— Моя… к пустотнику все! Моя!

А у меня тоже словно крышу снесло. Ну не знаю, не знаю! Гормональный шторм течки давно схлынул, так чего меня тянет к этому местами угрюмому и обтараканеному с головы до ног парню, словно он натурально медом намазан?! Вроде не красавец, не весельчак, не галантный кавалер, и вообще. Ворчит часто. Поучает.

А вот тянет же… мое, говорит, ишь ты… сам он… мое!

Я в нем растворялась, в какой-то момент переставала чувствовать свое тело, оно у нас словно общее становилось, и… блин, не умею я красиво говорить. Я детдомовка, а не принцесса.

Но мне с ним так хорошо было, так надежно, тепло! И не только в постели — а просто.

Хотя в постели про тепло — это я мимо. В постели было ГОРЯЧО!

И руки у него горячие, и поцелуи, и… да я вспыхивала мгновенно, даже когда он на меня просто смотрел, а когда к себе протягивал… ммммм…

Вот никому не отдам… никому… у меня будет настоящая семья… ребята, я и мой медоед.

Утро началось с того, чем закончился вечер. Кто бы возражал, да только не я!

Между прочим, Карл еще спал, когда я открыла глаза, и целый час, наверное, просто тихонько лежала рядом. Ни о чем не думала. Любовалась.

Чем? Да сама не знаю. Всем. Нос у него… такой нос, прямо нос-нос! И брови чуть вразлет, густые и пушистые, если лего-о-онечко пощекотать мизинчиком, он ими ужасно смешно начинает шевелить во сне. и губы пухлые, четко очерченные, как я люблю.

Я вспомнила, как переливались медовые блики на сильных, упругих мышцах, не выдержала и тихонечко сползала к камину — разожгла огонь и нырнула обратно к Карлу под бочок — любоваться дальше. И тихонечко трогать. И гладить. И щекотать, когда совсем невмоготу стало просто лежать и смотреть!

Ну и дощекоталась, короче.

— Ты чего хулиганишь? — сонно спросил мгновенно перекатившийся по теплому меху мужчина, поймав меня поперек туловища и прижав лопатками к пушистому и мягкому.

— Мур потому что, — объяснила я ему и потянулась за поцелуем.

— Это аргумент, — задумчиво согласился Карл, изобразив бровями путь от сонного скептицизма до заинтересованного энтузиазма. — Сейчас все будет! — и провокационно потерся об меня всем телом. Ого! Верю, аднака! Будет все-все и еще немного даже больше!

Короче, из постели мы выбрались только тогда, когда терпеть завывания голодных желудков стало невозможно.

Хм, а попугай-то остыл! И кое-кто с полосатой жопой успел отгрызть от него одну ножку! Поймаю — хвост оторву, вонючке! Опять подглядывал, скунсяра озабоченная.

— А ну иди сюда, захребетник мохнатый! Иди сам, а то обернусь, поймаю и всю шерсть на попе выщипаю, хоть завоняйся! — угрожала я в темный провал коридора, пока посмеивающийся Карл уплетал свою половину жаркого.

Нашла дурака. Подлый вонючка нарисовался из темноты, только когда я уже остыла и доела остатки пернатого. Подобрела маленько, а кроме того, увлеклась тараканьими шествиями на лице своего медоеда.

Они у него там знатно маршировали туда-сюда-обратно с транспарантами. А Карл их, судя по выражению лица, безжалостно давил, как авторитарное правительство стихийные протесты.

— Так, — заявил он наконец. — Хватит дурачиться. Иди, сниму ошейник, потом попытаем полосатого кьяром, чтобы начал, паразит, учиться обороту. А потом… Я решил. Идем к Древорубам вместе. У меня там свои счеты есть, и вообще. Твоих надо вытаскивать. Я решил!

Повторил, наверное, чтобы ни у кого сомнений не осталось. И челюсть выпятил.

В эту челюсть я его и поцеловала со счастливым визгом повиснув на шее.

В норе мы задержались почти на сутки. Потому что даже оборотни устают, потому что идти осталось всего ничего, потому что Леопольда надо было приучить обратно ходить и говорить по-человечески, а то он от долгого пребывания в теле белки так и норовил пострекотать на нас и в людском облике.

Хорошо, ошейник мой ему нормально подошел, мы его просто запечатывать не стали — мог сам одевать и снимать, когда хотел. Зато научился общаться мысленно.

Елки с иголками, как хорошо было, когда он этого не умел! Научили на свою голову, и теперь не знали, как заткнуть. Даже грозный рык большого медоеда и когтем под хвост помогало максимум на пятнадцать минут.

Правда, к утру того дня, когда мы наметили поход, белк, наконец, выговорился. И стал тарахтеть примерно вполовину меньше. Но к этому моменту мы уже выучили наизусть всю его незамысловатую биографию придонного сироты, а также получили целый ворох беличьих впечатлений от всего на свете и чего попало.

Уффф…

Зато Карл тараканов под этот стрекот передавил почти всех, и теперь улыбался мне открыто, словно сбросил какой-то непосильный груз. Да и меня буквально подбрасывало. От нетерпения — до цели осталось всего пара шагов. От радости, что Карл поможет мне освободить моих, и вдвоем мы живо разберем этот чертов клан по кирпичику. От влюбленности на всю голову и остальной мой приплюснутый этим непривычно-ярким чувством организм…

Уходила от норы я даже с некоторым щемяще-сладким сожалением. Это отличное логово… и мы сюда еще обязательно вернемся.

Сельва стелилась под ноги зеленым ковром, пару раз мы обошли лежки крупных хищников, которых Карл чуял заранее, и меня учил. Первый привал решено было устроить уже в горах, там, где плотность голодных монстров на квадратный метр почвы была заметно меньше.

Узкий карниз рядом с обрывом овевался свежим ветерком, и после духоты сельвы это было приятно. Мы со вкусом пообедали, тщательно собрали все остатки пищи — чтобы не пустить за нами по следу кого-нибудь голодного, и уже почти тронулись дальше…

Превращенный на время пути обратно в скунса Леопольд (свое старое имя он назвать отказался, так ему новое понравилось) запрыгнул к Карлу на рюкзак, заворчавший про захребетников медоед встал с земли, поправил экипировку и шагнул к едва заметной звериной тропе, когда вдруг над краем обрыва, буквально в трех шагах от него, бесшумно возникла гигантская сегментарная пасть, распахнувшая зубастые-жвала-лепестки, с которых капала зеленоватая слизь. Гигантская тварь покрепче впилась клешнями в край обрыва и явно приготовилась к броску.

— Карл! — заорала я, с ужасом понимая, что он не успеет… ничего не успеет! Я оставалась чуть в стороне от броска неизвестного хищника, и могла бы сбежать, но…

Впервые за все эти дни оборот случился у меня непроизвольно и почти мгновенно — вскочила на ноги я еще человеком, а летела навстречу раскрывшей пасть твари уже зверем.