Сашка постучал в дверь домика, стоящего на опушке. Темнело, от высоких деревьев ползли негостеприимные тени.

— Там что, никого нет? Но ты же видел свет, Вейн? — неуверенно спросил Сашка.

— Видел, — подтвердил товарищ.

Луиза показывала Олексе и Жаку журавлиный клин, перечерчивающий вечернее небо, укрытое тучами на западе. Только оранжевая полоса протянулась возле самой земли, как раскаленное лезвие. Птицы учатся летать перед путешествием на юг, и, сколько взгляда хватает, колосится золотая пшеница. Еще не скошенная…

— Кто ночью ломится? — дверь открыл уже старый и поседевший, но еще крепкий мужчина с ружьем в руках.

— Переночевать пустишь? — Вейн почувствовал в хозяине что-то родное, словно он тоже потерял все, кроме оружия.

Мужчина опустил ружье.

— Пущу, на нелюдей вы будто не похожи. На теней тоже.

— Тени? — переспросил Эмиль.

— Мертвые, — отрезал хозяин.

— Мертвые? — заходя вслед за Сашкой и Вейном, испугалась Олекса.

Домик оказался слишком маленьким, чтобы они все разместились за одним столом, но хозяин сразу сориентировался.

— Ночь теплая, возле костра посидим. Вы, — он указал на Вейна и Эмиля, — собирать ветки, но в лес далеко не заходить. Девчата за водой: ручей за холмом, вы его услышите. А ты со мной пойдешь, поможешь, — старик кивнул Сашке.

Никто не возразил, ибо от старика исходила какая-то сверхъестественная сила убеждения.

— Кто ты? Как тебя зовут? — спросил парень, когда они зашли за домик, чтобы перенести из-под навеса во двор несколько больших поленьев для костра.

Старик посмотрел на Сашку, и в сумерках его глаза блеснули солнцем.

— Был сказитель, теперь лес охраняю, чтобы такие балбесы, как вы, не шатались. А у сказителя имя не спрашивают.

— Почему? — Сашка не понимал.

— Подрастешь, узнаешь, юноша. Ибо кто Имя сказителя знает, тот над ним власть имеет. Уразумел?

Сашка оглянулся: сказитель несколько мгновений назад был перед ним, а теперь складывал дрова, которые они зацепили, когда вытаскивали большое полено.

Парень тихонько хмыкнул, почему-то не удивившись.

— А что в этом лесу такого, чтобы его охранять?

Сказитель поднял на него веселые глаза.

— Не его, глупыш, а вас, через лес идти собравшихся. Лес злой, потому что поля у него землю с каждым годом все больше отбирают. Да и мертвые блуждают по его тропинкам, пугая.

— Кого пугая? — Сашка должен был убедиться, что правильно понял старика.

— Лес, конечно, — удивился сказитель. — Мертвые страха не знают…

Сашка оторопел, открыв рот, чтобы еще спросить, но не вовремя появились Жак с Олексой.

— Мы принесли воду, господин, — улыбнулась девушка. — Что нам еще делать?

— Огород видели? — старик был рад, что ему не придется отвечать на глупые расспросы Сашки.

— Видели.

— Так идите и наберите там огурцов, помидоров да порежьте все это нам к ужину.

Жак и Олекса ушли к Луизе, ждавшей их на углу дома.

— И чему ты так удивляешься, юноша? — хозяин глянул на него, пряча улыбку, чтобы ненароком не обидеть.

— Ты не похож на певцов, которых приглашают на императорские концерты.

— Так вы со столицы сюда забрели… — сказитель погрустнел, сразу усмехнувшись. — Говоришь «ты»? А разве мы друзья? И врагами, кажется, не приходимся.

Сашка растерялся.

— Да мне тебя как-то иначе неловко называть. Почему-то…

Не мог сознаться парень, что формальные знаки уважения для него остались в том дне, когда он увидел женщину-фотографа, изменившую его жизнь, зачеркнув фальшивое будничностью прошлое. Настоящее уважение не в словах кроется.

Сказитель смотрел на парня с пониманием, улыбка таяла у него на устах, не угасая полностью.

— Так как зовут моего нового друга? И почему его понесло в лес, в котором он ни одной тропки не знает?

— Друзья Сашкой называют. Мы идем к морю. А люди сказали, что море там, — Сашка указал в сторону леса.

— Действительно, — с чувством закивал старик. — Море там. Но, чтобы попасть к нему, вам нужно обойти лес. Путь, выбранный вами, короче, но это верная смерть. Можешь поверить мне.

Глаза старика заволокло тьмой, как два колодца, в которые не заглядывают ни звезды, ни солнце.

Сашка ему верил.

Пламя взметнулось к небу от одного слова, чтобы пригасить его, понадобилось уже несколько слов. Друзья расположились вокруг огня, млея в тепле, уплетая печеную картошку, салат и мясо последней курицы, зарезанной хозяином. Незаметно для самих себя, они выболтали старому сказителю почти все о своем путешествии. Лишь о встрече с колдуном умолчали. Почему-то всем казалось, что не нужно показывать кому-то заколдованный шар, как и самим лишний раз на него смотреть не стоит, дабы беду не накликать. Да и фотографию никому чужому видеть не следует.

Луиза хотела бросить ветку в огонь, но пламя отклонилось немного, когда она к нему приблизилась.

— Темная ты, девушка. Тьма с тобой, ее за красотой не спрячешь, вот пламя и уклоняется.

Луиза гордо обернулась к сказителю.

— И что с того? Мне уже и не жить, если со мной тьма ходит?

— Живи, девочка, живи… — рассмеялся сказитель, ее возмущение действительно напоминало детские капризы по сравнению с тем, что он видел за долгую жизнь. — Тьма в каждом из вас. Спросите у огня, он честен, все расскажет.

— А как? — Олекса словно и не испугалась.

— Руку протяни, — девушка сделала, как он велел. — Чувствуешь тепло? — она кивнула. — Не боишься? — качнула головой. — Главное, чтобы страха не было. А теперь опускай руку. Медленно-медленно, чувства тепла не теряя.

Пламя заволновалось, в нем ожили багровые и золотисто-огненные тени. Одна выпрыгнула из костра, рассыпая искры.

— Никому не двигаться! — крикнул сказитель, прежде чем они успели испуганно вскочить.

Существо, сотканное из пламени, подошло к Олексе, лизнуло сухую траву перед ней, подпалив стебельки. Но тот огонь не пожирал траву, а создавал живой рисунок, где девочка ссорилась с родителями, проклиная их за непонимание.

Четвероногое создание фыркнуло, выпустив из ноздрей дым. Горел дом, где воплотилось неосторожное проклятье. И семья расходилась, не простив.

По щеке Олексы скатилась слеза, девушка желала забыть содеянное. Огненный зверь лизнул ее руку, не опалив, а одарив живым теплом, и приблизился к Луизе. Пламя на его шерсти приобрело темные, багровые оттенки. Зверь зашипел на блондинку, отступив.

— Не бойся, Луиза, — предупредил сказитель. — Ты знаешь, что он не на тебя разъярился. Приложи руку к сердцу, чтобы он пошел дальше.

Дрожа, Луиза сделала, как он приказал. Зверь фыркнул искрами, снова став ярким. Возле Эмиля он не остановился, почувствовав в нем лишь тень от тьмы любимой. А Вейну ткнулся в раненую руку, заскулив, как щенок. Мужчина неосознанно погладил огненное создание, будто человек и огонь так договорились, что пламя смолчит, не открывая другим тайны людского прошлого.

На Жака огненный зверь зарычал, ударив лапой по земле.

— На тебе кровь, дитя, — спокойно объяснил сказитель, внимательно глядя на мальчика. — Людская и не людская, и та, что сама есть — чары. Такой больше всего.

Жака трясло от страха.

— Отзови его, — умолял мальчик.

— Я не могу. Он не уйдет, пока не удостоверится, что ты не желал той крови и той боли, — голос сказителя изменился, он не осуждал, но судил, как и огонь.

— А если нет? — Олексу тоже охватил ужас: забава с огнем уже не казалась игрой, и становилась слишком похожей на ловушку.

— Огонь сожжет его.

— Он ребенок! — возмутилась Олекса.

— На нем чародейская кровь, — отрезал сказитель.

— Я не желал той крови, — Сашка не сразу понял, что это говорит Жак, настолько взрослым стал его голос. — Но я видел, как их пытали и казнили. Тех странных людей, чьи глаза ярче звезд, как ваши. Мой отец — палач в Императорской тюрьме, иногда он брал меня с собой.

Сказитель вытянул руку, кажущуюся смертельно бледной, верно, тяжело ему творить заклятья в таком возрасте.

— Возьми все его воспоминания, которые он захочет отдать, — почти неслышно приказал огню старик.

Огонь подчинился его воли сразу, стряхнув, как воду, пылающие искры. Огненные звезды, в которые они превратились, стали золотыми, сложились в сияющий обруч, ложащийся на голову белокурого мальчика. Жак вскрикнул, потеряв сознание. Луиза устремилась к нему, но голос сказителя остановил ее движение, не позволив встать.

— Не разрывай круг! Навредишь ребенку!

Звезды догорали, будто огни в глубине глаз умирающих, осыпались золотым песком. Огненный зверь направился к последнему гостю, остановился возле Сашки, всматриваясь. Застыл, лишь пламя его шерсти шевелилось, живя собственной жизнью.

— Ты что-то утаил от меня, парень, — холодно заметил сказитель.

Сашка нехотя вытащил фотографию корабля с черными парусами.

— Дай ему, огонь передаст.

Зверь осторожно принял фотографию из руки парня, стиснув клыками, но, не повредив, принес добычу сказителю. Старик посмотрел на изображение, улыбнулся и, ничего не объясняя, бросил в огонь.

Друзья вскочили. Огненный зверь прыгнул в костер, огонь взметнулся к небу, сразу угаснув, едва тлея на поленьях. Возвращение ночи ослепило их больше вспышки огня.

Фотография не горела, сказитель вытащил ее из пламени голыми руками и отдал Сашке.

— Это не обычное изображение на бумаге, а чары. Та, что дала вам фотографию, еще жива, если ты об этом хочешь меня спросить.

Луиза обнимала Жака, пришедшего в себя. Вейн и Эмиль встали за Сашкой, как за командиром, чтобы его защитить. Олекса наблюдала за ними со стороны, но с готовностью сразу вмешаться. Сказитель опустил голову, прося прощения.

— Простите меня, я не имел права вас так испытывать. Я слишком давно не колдовал, как раньше, а этот лес странный, ибо за ним в долине скрыт Мертвый город, неприкаянные души не погребенных блуждают по нему. Я же помню, как на его улицах играли дети, — сказитель теперь смотрел лишь на Вейна, обращаясь к нему. — У каждого города, городка или даже селения есть свой защитник, своеобразный оберег. Если убить его, а люди не успеют выбрать нового, поселение тяжело оборонять, почти невозможно.

Тут же случилось иначе: только защитник остался жив, и я видел, как он уходил. В тех страшных заклятьях есть и часть моих чар. Так я платил за свободу, за то, что предал, не выдержав пыток, таких же, которые потом отец показывал этому мальчику.

В свете угасающего костра Сашка видел изувеченные ладони старого сказителя. Шрамы от чар, такие похожие на отметины на ладонях Эсмин, жены бывшего помощника министра, но парень не мог этого знать.

Сегодня «Диаманта» оставит Тортугу. Возможно, навсегда. Нет, навсегда. Если они доплывут до Призрачных островов, Тортуга изменится, став такой, какой ее помнят, а если нет, Империя вернет себе удобный порт, и он будет похожим на все другие порты.

Ярош прощался с пиратским городом, где жизнь кипела даже ночью, особенно ночью, но жизнь призрачная, как воспоминание, как лунный свет на темных волнах.

Пират хотел подняться на скалы, откуда можно увидеть весь город. Но, когда Ярош вскарабкался на вершину, там уже кто-то стоял. Фигура тонкая, словно невесомая, лицо обращено к морю. С этим юношей день назад говорила Ласточка.

Пират стал рядом. Парень продолжал любоваться ночным полотном.

— Слышишь, как красиво? — прошептал юноша. — Свет луны тонок, будто струны скрипки, а прибой — пиано. Тише, тише…

Его голос утихал, парень слушал или сам творил эту музыку, которую невозможно записать или повторить. И Ярош тоже слушал, чувствуя, как печальная мелодия гонит из сердца сомнения, лечит от усталости, ограждает от обреченности и останавливает время.

— Кто ты, юноша? — спросил Ярош Сокол, когда музыка, касающаяся души, отзвучала, распавшись на шелест волн внизу, лунный свет и спокойное дыхание ветра.

— Меня зовут Гунтер. Я чародей, — печально засмеялся он. — Родился на этом острове. И это моя последняя ночь в человеческом мире.

Его боль резанула растревоженную душу пиратского капитана.

— Но это не мир людей! — попробовал убедить юного чародея капитан единственного корабля в этой гавани. — Этот мир призрачный! Почему ты должен уходить?

Гунтер пожал плечами, совсем по-детски.

— А как живется чародею в тусклом мире, знаешь? Как жить в ловушке, не имея возможности что-то изменить для себя или для других?.. Я так решил. Раньше, чем на горизонте показались черные паруса. Я уйду с рассветом. Солнце заберет меня, обратив в пепел.

Ярош молчал. «Диаманта» тоже отплывет утром. А до рассвета осталось несколько часов.

Всемером друзья ступили на дорогу, окутанную предрассветной дымкой. Золотое поле баюкал молочный туман.

— Ты оставишь свой дом? — спросил Сашка у сказителя, решившего сопровождать их.

— Зачем мне этот дом? — но на самом деле старику было жаль оставлять обжитое место: это чувствовалось в его голосе и поведении. — Здесь я одинок. Лишь с тенями и могу перемолвиться словом, когда они сюда забредают, — он больше не казался могущественным колдуном, которому подчиняется пламя, день возвращал его плечам тяжесть прожитых лет. — Да и колдовал я, верно, в последний раз. Холод поселился в моей груди после вчерашней ночи, заклятье выпило мои чары без остатка.

Луиза и Эмиль остановились, ожидая их. Вейн, Олекса и Жак, теперь ставший похожим на ребенка своего возраста, который смеется, ничего не пугаясь, пошли вперед.

Прощай, свободный порт. Корабль отдал швартовые, и все больше взглядов обращались к горизонту, будто отсюда старались разглядеть Призрачные острова. Солнце за мгновение появится над морем, небо уже голубое, а облака тают в свете утра. Команда на пиратском корабле не знала, что идет навстречу солнцу так же, как и небольшая группа людей, обходящая густой лес.

Со скалы кто-то спрыгнул раньше, чем лучи коснулись земли. К кораблю плыл парень.

— Смотрите! — Роксана была невесела, она, как и почти вся команда, стала чувствовать мир намного тоньше, иногда понимая его раньше, чем что-то происходило.

— И там, — Киш указывала на лодку, выплывающую из-за скал.

В лодке стояла высокая женская фигура в сером платье.

— Она без весел… Как? — удивилась Итана.

— Там течение, — объяснила София, которая остановилась за гадалкой.

А тем временем смельчаку, спрыгнувшему со скалы, Берн помогал залезть на борт. Гунтер, улыбаясь, смотрел на Яроша.

— Я передумал, капитан. Возьмешь меня в команду?

— Возьму.

Казалось, парню не хватало только капитанского слова. Улыбка юного чародея стала шире. С Гунтера стекала вода, но это не мешало ему выглядеть величественно. Он воздел руку, тянясь к небу.

Солнечный свет полз по мачтам и парусам, словно их золотой волной накрывало. От прикосновения света пальцы Гунтера засияли, и, будто стиснув в кулаке обрывок солнечного света, он опустил руку. Сияние угасало под взглядом чародея.

Отступил Странник, но, кажется, лишь Хедин это увидел.

— Что ты сделал? — спросил Айлан.

— Отказался от договора с Солнцем, — но отвечал Гунтер Ярошу.

— И если бы капитан был неискренним в своем желании взять тебя с собой, Солнце обратило б тебя в прах, — команда расступилась, пропуская Анну-Лусию, добравшуюся до корабля, пока все наблюдали за Гунтером. — Мы рискнули. Жизнь, какой бы она ни была, лучше пыли небытия.

Ярош склонил голову перед ней, словно в знак навсегда ушедшего прошлого.

— Приветствую тебя на «Диаманте», Анна-Лусия.

Корабль с черными парусами исчезал между морем и небом, оставляя позади остров и пиратский город, тонущий в призрачных радостях забытья.

Море очаровало Софию. Она стояла, глядя, как волны разбиваются о борта, а потом снова соединяются, проходя мимо корабля. Смотрела так, словно сама была волной, неожиданно вспомнившей, как стать собой. За женщиной наблюдал Странник, но не подходил. Ласточка и Юрий рисовали своими огнями узоры. Дым пока не решался к ним присоединиться. Пламя на его ладони горело, иногда изменяя цвета.

— Что ты делаешь, сестра? — к детям подошла Иза.

— Учусь, — счастливо улыбнулась Ласточка. — Видишь, они разговаривают. Если красные, то сердятся, а когда больше синего или золотого…

Иза отшатнулась.

— Прекрати, Ласточка, это грех! Ты с адом заигрываешь!

Огонек Ласточки немого поблек, девочка не понимала, как может быть грехом то, что освещает душу, даруя радость.

— Ты что, сестра? Подержи, может, и в тебе есть огонь, — девочка искренне посмотрела на старшую сестру, готовая и своим огнем поделиться, но Иза отступила еще на шаг, охваченная ужасом.

— Ты будешь гореть в аду, сестра!

Иза быстрыми шагами отошла от них. В глазах Ласточки задрожали слезы, огонек соскользнул с пальцев и погас.

— Что я сделала плохого?..

Юрий ничего не сказал, просто обнял подругу, чувствуя: это самое лучшее, чем он может помочь ее печали. А Иза подошла к Бенедикту, наблюдавшему за ссорой.

— Выслушайте мою исповедь, отче, ибо грешна я, — склонила голову Иза.

Но Бенедикт не смотрел на женщину, его взгляд оставался прикованным к странным детям, в чьих сердцах жили чары. Священник еще не решил, как относиться к ним.

— Говори, дитя, в чем грехи твои.

Иза поцеловала ему руку в знак признательности.

— Каков франт, — увлеченно выкрикнул Меченый будто и не о Жан-Поле. — На что спорим, что он трус? — он повернулся к Козырю и Сержу, и втроем они захохотали.

Оскорбленный Жан-Поль подошел к ним, смерив бывшую команду Ричарда презрительным взглядом.

— Разве холопам слово давали?

— Ах ты, плюгавая падаль! — взвился Меченый, готовый выхватить оружие.

— Ребята, может, полюбовно решим вопрос? — попробовал помирить их Серж.

— Полюбовно, — зловеще улыбнулся Меченый, взглядом обещая, что франту не дожить до утра.

— Только если этот щеголь нас обыграет, — Козырь достал колоду карт.

Но предложение сыграть не обидело аристократа.

— Так бы сразу, — с радостью улыбнулся Жан-Поль. — Кто сдает?

Стоящий на мостике Ярош знаком подозвал к себе Гунтера. Парень поднялся к нему, будто взлетел, радость освобождения действительно окрыляла его.

— Расскажи о тех, кого мы забрали с Тортуги, — приказал капитан.

Гунтер оглядывал людей на палубе.

— Анна-Лусия первой попала на остров. Она была ранена, ее привезла пиратская шхуна, но, передав в руки лекаря, сразу покинула порт. Говорили, что ее отравили. Анна-Лусия много раз пыталась уехать, но капитаны кораблей, заходящих в гавань, отказывались ее брать, — взгляд Гунтера остановился на Софии, до сих пор смотревшей на море, несмело говорившей с ним. — София приплыла на лодке, и тоже скоро пожалела, что стремилась оказаться на этом острове.

Я видел, как они с Анной-Лусией напивались, вспоминая былое, но потом поссорились и перестали здороваться. Их обеих боялись, но любили, словно живое прошлое, которое никогда не вернуть, — юный чародей глянул на Жан-Поля, только что выигравшего у товарищей Ричарда, он, не раздумывая, предложил новую партию. — Жан-Поль попал сюда как заложник.

Сначала ему было не сладко, но, в конце концов, когда стало понятно, что пираты за ним не вернутся, он приспособился к здешним обычаям, но остался высокомерным, как павлин. Его не любили, хотя и не трогали, ведь он хорошо дерется и не знает милосердия.

— А по нему не скажешь, — Ярош тоже смотрел, как Жан-Полю снова улыбается удача, но капитан знал, что в последний раз, теперь, как всегда, начнут выигрывать Меченый с Козырем.

— Мальчик и священник с одного корабля. Каким ветром их занесло на Тортугу, я не знаю. Судно было пассажирским, но их не трогали, капитану даже удались уговорить кое-кого помочь отремонтировать корабль: судно побило штормом. Но на третий день, когда настало утро, случилось ужасное.

Чем выше поднималось солнце, чем больше света падало на корабль, тем быстрее ускорялось для него время. Мы видели, как время ест обшивку, оголяя каркас, как истончается ткань парусов, рассыпаясь прахом, а сам корабль уходит под воду. Секунды превратились в годы, но никто не мог ничего поделать. Капитан прыгнул в воду, и водоворот времени закрутил его тоже. Через несколько минут мужчина превратился в сгорбленного болезнями старца. Тот корабль стал последним, зашедшим в гавань.

Не все пассажиры смирились с заточением на пиратском острове. Кто-то сберег себя, как Бенедикт, многие спились. Тетка Димона, что везла мальчика к родителям, умерла от старости, ребенка приняли в одном из домов, занятом оставшимися без корабля. Большинство попробовало покинуть остров, они выходили в открытое море на лодках, но, как только появлялось солнце, обращались в прах, а море возвращало лодки к берегу. Так мы и узнали о ловушке. Но, узнав, решили о ней забыть, наслаждаясь призрачной жизнью.

Гунтер замолчал, Ярош понимал юного чародея. Пират и сам когда-то жил призрачной жизнью, хотя не из-за ловушки, а по собственной воле.

Море ласково поблескивало в утреннем солнечном свете, обещая хорошую погоду.

Сказитель знал столько историй, смешных, веселых, интересных, что Сашка уже не представлял, как они могли путешествовать без него. А рассказы не заканчивались, лечили душу от серости городов и жестокости Империи, и все чаще в маленьких городках и селениях, через которые они проходили, дети бежали за путниками, прося рассказать еще одну сказку.

Так друзья платили за еду и крышу над головой: сказками, собирая возле себя все больше народа. Вейн и Эмиль хмурились, предупреждая, что об этом могут прознать стражники Империи, но пока беда обходила их стороной. А когда на руку Жака села птица с синим, как летнее небо, оперением, беспокойство совсем оставило друзей.

День клонился к вечеру, в доме, где их великодушно приняли, зажигали огни. Поужинав, друзья расположились полукругом вместе с немолодыми хозяевами и их тремя маленькими детьми. Луиза шепотом предположила, что, наверное, старшие дети ушли из селения или умерли, но спрашивать об этом было неуместно.

Настало время для рассказа, сказитель задумался, выбирая, о чем сегодня услышит вечер. Только ничего не шло ему на ум.

— А вы играть умеете? — осторожно спросила хозяйка.

— Конечно, умею. А у тебя есть, на чем? — глаза сказителя то ли улыбались, то ли в них отражался свет взгляда немолодой, еще красивой женщины.

— Я сейчас принесу, — хозяйка ушла вглубь дома, и быстро вернулась с музыкальным инструментом, похожим на кобзу.

Старое дерево уже подчинилось власти времени, краска слезла, но, когда сказитель коснулся струн, инструмент зазвучал на удивление чисто.

— Что вам сыграть? — спросил сказитель, перебирая струны, пробуя звук инструмента на прикосновение.

— Что-нибудь старинное, чего уже не поют, — попросила женщина.

— Старинное…

Сказитель закрыл глаза, будто и сам тяжело вспоминал забытое. Тихие звуки становились мелодией, очаровывающей, ведущей в прошлое, превратившееся в сказки. Огромные волны накатывались на берег, забирая с собой деревья и дома, ночь накрывала мир крыльями, и лунный всадник летел с гребня волны на гребень. И тогда поднималось солнце, золотое и тусклое, затопляя мир не светом, а серостью. Сходились в бою два войска, и белокурый юноша держал в руке гаснущее звездное ожерелье. На скалах стояла принцесса Кора, ждала любимого Яну, отплывшего за море, и чайка плакала, кружа над ней, как печаль. А Януш, брат-близнец Яну, судил пленных врагов. За его троном, пряча лицо, стоял советник в черном убранстве.

Древняя сказка, что и не сказка совсем, а забытая правда, когда Дух Империи еще не смотрел на мир глазами своих солдат и стражей, выпивая их души. Что осталось от тех волшебных историй? Изображение принцессы Коры стало визиткой сети салонов красоты, а «Яну и Янушем» назвалась группа певцов, за которых музыку писали машины, создавая не человеческие электронные голоса, ведь в действительности ребята не умели ни играть, ни петь. Какими далекими казались эти воспоминания о прошлой жизни в столице, какими тусклыми и ненастоящими…

По сельской улице шел мужчина, обычный, без цели и мечты, просто шел, куда глаза глядят. Боялся, что кто-то остановит, спросив, куда держит путь, а он не сможет ответить, потому что ему безразлично, куда идти. Когда-то он мечтал увидеть мир, пройти его от края до края. Но зачем путешествовать, если не с кем разделить тяготы пути или радость увиденного в дороге либо открытого в себе?..

Из окон дома лился теплый золотистый свет. Заглянуть?..

В углу на составленных полукругом лавках сидели люди, одетые не так, как местные одеваются, а вокруг, на полу — дети и взрослые, привороженные голосом старшего, что наигрывает, перебирая струны. Но слова не долетали до сознания путника, будто не могли пробиться сквозь стену непонимания, возведенную, чтобы защититься от мира и одиночества.

Сказка кончилась, певец отложил инструмент, но слушатели не хлопали в ладоши — слишком глубоко затронула песня их сердца. Сказитель склонил голову, благодаря за внимание. Величие, древнее и свободолюбивое, проснулось в этом жесте, как ритуал из прошлого, до сих пор не утративший могущества.

Мужчина хотел постучать, но пальцы не коснулись стекла. Что он им скажет? Как объяснит, что, посмотрев на них, нашел цель своей жизни? Что мечтает так петь, чтобы и его слушали, затаив дыхание?

Все, что было до этого вечера, стало несущественным, забылось, как наваждение, как причудливый сон. Мужчина посмотрел на темное небо, с которого сорвалась звезда: если смелый — загадай желание.

И мужчина шепотом признался звезде, о чем мечтает, и звезда откликнулась, указав путь. Путь к Морю, что расскажет ему древние, почти утраченные сказки, которые он будет пересказывать людям.

Одинокая фигура исчезала под крылом ночи без страха перед дальней дорогой. Ночь теперь будет защищать его от опасностей и разочарования, мужчина просто знал об этом.

Вейн поднялся, подошел к окну.

— Мне показалось, или там кто-то был? — неуверенно спросил он у друзей.

— Я не видела, — ответила Олекса.

— Я тоже, — подтвердила Луиза.

— А я вроде заметил какую-то тень, — Сашка тоже заглянул за стекло.

— В такие ночи многое почудиться может, — тихо молвил сказитель. — В такие ночи певцы и чародеи рождаются, — и уже обычным голосом добавил: — Вы бы шли спать, Жак уже носом клюет, а у нас завтра долгая дорога.

Харун говорил с Морем, и темная глубина откликалась плеском на его неслышную людям речь. Звездное небо темное, его край укрыт тяжелыми тучами, купающимися в черной, маслянистой воде, подсвеченной вспышками молний на горизонте.

Ярош остановился возле мачты, засмотревшись на давнего. Пиратскому капитану казалось, что Харун и Море нынче стали едины, и благодаря этому приобрели еще большую силу, древнюю, безжалостную и величественную одновременно.

Сокол коснулся мачты, в глубине дерева чувствовался трепет — корабль тоже ждал прихода бури. «Диамата» не страшилась штормов, и каждый из них наполнял ее жаждой жизни. Это было непостижимо, но так прекрасно, словно чудеса еще окончательно не ушли из обесцвеченного мира, и впереди ждут не отчаяние и серость Империи, а опасные путешествия и приключения в далеких морях и землях.

Пиратский капитан подошел к Харуну, остановился возле фальшборта, тоже наблюдая за безмолвными ветвистыми молниями. Раз за разом их отблески высвечивали лица тех, кто осмелился смотреть на них, стремились отразиться в глубине глаз.

— Не спится, пиратский капитан? — Харун оглянулся на Яроша. — О чем думаешь, Сокол?

Ярош усмехнулся.

— Есть о чем подумать. Например, знал ли давний народ, как именно заколдовали Тортугу? Иначе, почему вы остались на корабле?

— Марен знала, какие чары насланы на пиратский остров, и рассказала нам. Поэтому мы и остались на борту. Мир окликается на мысли давнего народа, а сама наша жизнь полна чар. Эти отзвуки слишком сильные, чтобы лишний раз рисковать и собой, и всеми на этом корабле. Или ты считаешь иначе, пиратский капитан?

Харун посмотрел на Яроша, и в тот миг его темные глаза были насмешливыми, глубокими и неумолимыми, они были воплощением самого Моря, чья власть простирается на все времена и берега. Укрытое мраком пространство освещает лишь зарево сильных воль смельчаков, имеющих мужество бросить вызов этой безграничности. Ярош старался не обращаться к темному Морю, зная его коварство, а давний не страшился этой власти, будто сам был ее частью. И это в очередной раз подчеркивало, насколько в действительности разные пиратские капитаны и давний народ.

— Нет, Харун, лишний риск никому не делает чести, — Сокол отвел взгляд и снова посмотрел, как молнии освещают мрак неба и воды своим холодным разноцветным светом. — Марен сказала, что не знает, на кого откликается карта сокровищ Призрачных островов. А если ты спросишь об этом у Моря, разве оно тебе не ответит?

— А настолько ли важно тебе об этом знать, Сокол?

Оба повернулись, услышав насмешливый вопрос, и увидели Марен. Приближение бури изменило и ее, на черную одежду лег едва заметный узор тонкой серебряной вышивки, а рубашка покрылась черным волшебным шитьем.

Ярош поневоле восхитился, насколько давние только благодаря своему чародейству умеют изменяться сами и менять свою одежду, когда пожелают.

— Бури такие своенравные, что расшатывают само естество мира, потому и мы становимся другими, — усмехнулась Марен, почувствовав его мысль. — Другими на некоторое время… Но, возвращаясь к твоим вопросам, Ярош, разве ты не пошел бы к Тортуге, если бы знал, как именно ее заколдовали?

Ярош молчал: он действительно не был уверен, что решился бы подойти к пиратскому острову, зная всю правду о его проклятии. Хотя нет, он бы все равно рискнул…

— Да, но с другими мыслями, сердцем, полным беспокойства о своей команде, и лишней осторожностью. И тогда вряд ли ты нашел бы кого-то на этом острове и забрал с собой.

Ярош не выдержал взгляд проницательных глаз давней и отвернулся.

— Не читай в моем сердце и мыслях, Марен.

— А ты не позволяй этого, Ярош, — рассмеялся Харун. — Мы давний народ, но мы тоже живые, а не бездушные стихии, и поэтому не всевластны. Ты спрашивал, ответит ли мне Море на такой вопрос. Да, ответит, — он с улыбкой глянул на Марен. — Так, может быть, скажем ему, Марен? Или пусть догадывается сам?

Марен ответила ему улыбкой, они поговорили мысленно, и Ярош почувствовал это. Давние играли, как часто они играют с людьми. Сокол положил руки на фальшборт, ощущая тепло дерева, будто сам корабль решил поддержать своего капитана.

— Карта находит пиратских капитанов, — подумав, ответил Ярош. — Как Феникс в Элигере, как Анну-Лусию и Софию на Тортуге.

— Это так, Ярош, — тихо подтвердила Марен. — Карта собирает тех, кто были пиратскими капитанами в прошлом, есть сейчас и могут стать ими в будущем. А еще карта откликается на присутствие тех, кто властен не только говорить с ветром и морем, но и осмелится приказывать им. И неважно, кем они были раньше. Именно поэтому на борту твоего корабля так много учеников Имперской Звездной школы или тех, кто прятался от закона Империи вблизи моря.

— Но тогда… — Ярош не сразу нашел нужные слова. — Тогда Хедин, Айлан, Олег и Ричард… Все они должны были быть на этом корабле?

— Правильно, Ярош, — кивнул Харун. — Так же, как Итана, Зорин, Тайра, Киш, Дельфин и Берн. Так же, как Юран, Герда, Эсмин и другие, только мы не знаем наверняка, кто именно из них. У каждого из этих людей есть прошлое, в котором много тайн, радости и боли, но не меньше власти и свободы… Но и в Элигере, и на борту «Астагора» ты полностью по своей воле выбирал, кого освободить из плена и увести с собой. Как и здесь, на Тортуге. Хотя те, кто сам нашел путь к тебе, тоже не простые люди.

— Потому что каждый, оказавшийся на корабле с черными парусами, — особенный, — Марен тоже коснулась дерева, пульсирующего жизнью. — И судьбу каждого из них, как и судьбы пиратских капитанов, освещают яркие звезды. Но каким будет этот свет, и не откажутся ли они от своей судьбы, не знают ни Море, ни давний народ. Звезды давних, чародеев, властителей или обычных людей могут быть одинаково яркими и одинаково тусклыми. Тебя тоже ждет такой выбор, Ярош Сокол, — какой будет твоя звезда… Очень скоро…

Шторм относило ветром, освобождая путь пиратскому кораблю, но одинокие молнии все еще пытались достать до морского дна и осветить собой черные глубины. Темное море стелилось безграничным полотном, на волнах появлялись едва заметные гребешки пены. Бури так легко от своих замыслов не отказываются и не уступают дорогу пусть и кораблю с черными парусами.

Никогда не обещай любить до самой смерти. Никогда не обещай, что не предашь, выстояв перед лицом врага. Никогда не обещай. Ничего не обещай. Обещание обманет и предаст, заставив нарушить клятву.

На ресницах Али качался сон, как продолжение пыток. В этом сновидении она была маленькой девочкой, трубившей в рог в знак скорби по друзьям. Ибо друзья ее похоронены в одной могиле. Но жизнь никого из них не отпускает. Задолжали они жизни своими неосмотрительными клятвами и смелостью.

Сон качался на пышных ресницах, не даруя покой.

Никогда не обещай…

Пылает в огне письмо, лишь подпись пославшего его еще цела. Непонятная подпись, за которой вся жизнь, будто сам огонь расписался. Но тому письму было не суждено сгореть, оно стало пламенем, унесшим не одну жизнь…

Узница Имперского подземелья блуждала миром погибших, разыскивая друзей, и не находила. Пустой смех вел ее дальше крутой тропой к одинокой горе собственной гордыни, где уже ждал палач.

Но стоит взобраться на эту гору, как палач превращается в птицу и летит за горизонт, теряя черные перья, словно улетают паруса с мачт, гнущихся под ветром.

И снова идти. К новой горе, где ждет палач…

Советник Императора смотрел, как тревожно спит прикованная к стене женщина, и тихо улыбался, довольный: на суде она предстанет обессиленной настолько, что ясный непокорный взгляд будет волочиться по разрисованному кровавым золотом полу.

Никогда не обещай, что не предашь…

На звезды, светившие кораблю с черными парусами, наплывал туман. Тонкий ломоть красной луны, уже уходящей с неба, задержался возле самых волн, отражаясь в них багровой дымкой.

К Марен, стоящей на вахте, подошла Мать. Давняя повернулась к ней, почтительно здороваясь, как только смерть могла приветствовать жизнь.

— Ночь пророчит, что прольется много крови, — тихо промолвила Мать, расплетая темные косы. — Я не смогу на это смотреть, ибо гибель моих детей причиняет и мне смертельную боль. Я должна покинуть корабль, но, прежде чем уйду, хочу сделать один подарок.

— Уйдешь? — не поняла Марен. — Как уйдешь? Умрешь? Ты ведь жизнь? Ты не можешь умереть!

— Нет, — рассмеялась Мать. — Я из того же давнего рода, что и ты, сестра. Но сделала иной выбор. Я не умру, но стану другой, ты будешь чувствовать меня в шелесте волн и мерцании лучей, и, возможно, когда-нибудь я вернусь в этот мир человеком, — она задумалась.

Той, которую Мать назвала сестрой, показалось, что воплощение жизни колеблется и даже боится принятого решения.

— Твоя сила улетела с вороном, но твои знания и чары остались при тебе?

Марен смотрела на сестру, отдавшую Имя за этот мир, чтобы исцелять его раны, а не чтобы отсекать головы и ломать судьбы, как это делала она сама в течение многих лет.

— Кто-то из нас погиб, кто-то люди называют богом, кто-то ушел в небытие по собственной воле. Ты пожертвовала своим Именем, но я до сих пор помню, что тебя звали Иверин, — почти неслышно сказала Марен. — Да, мои знания при мне. Чем помочь тебе, сестра?

— Скажи Имя призрака, которого Ярош привел с зачарованного острова. Призрак помнит, как его зовут, но не скажет даже мне, ибо считает, что возложенное на него наказание справедливо.

— Такое наказание не может быть справедливым, — усмехнулась Марен, а пальцы уже плели заклятье, внезапно их движение остановилось, оборвав прозрачную нить. — Ее зовут Мариан. Что дальше?

Мать не ответила сразу, снова окунувшись в мысли.

— Я хочу попрощаться с одним человеком. Позови Катерину и, прошу, позаботься, чтобы нам не мешали.

Марен оглянулась на Яроша, Бенедикта и Гунтера, не ушедших с палубы, но они были достаточно далеко, чтобы слышать, о чем тихонько разговаривают давние.

— Позволишь оградить тебя заклятьем?

— Позволю.

Марен ушла и через несколько минут вернулась с заспанной Катериной. Одежда Матери изменилась, на рукавах кофты и в волосах засеребрились капли соленой воды, а юбка стала темного, штормового цвета, только кружево внизу оставалось светлой морской пеной.

У Катерины сон как рукой сняло.

— Что случилось? — испугалась она.

— Все в порядке, дочка, — попробовала ласково улыбнуться Мать, душой она была далеко от пиратского корабля. — Я должна оставить вас, но хочу поблагодарить тебя, что не бросила меня в беде. И прошу, Катерина, еще раз помочь.

— Да, все, что угодно, — без колебаний согласилась Катерина, которой все больше не нравился отстраненный голос Матери.

— Никогда не давай слова, пока не узнаешь, что у тебя попросят, Катерина, — предупредила Мать, и на мгновение в ее голос вернулись чувства. — Но мне от тебя нужно немного. Удержи в ладонях сияние, хотя тебе и трудно будет, и грустно, и дай напиться той, кого я сейчас позову, — давняя подняла взгляд на мачту, где на рее сидел призрак. — Мариан, — шепотом позвала та, в ком воплощалась в человеческом обличии жизнь этого мира.

Будто не по своей воле, призрак соскользнул на палубу и приблизился к ним.

— Вы звали меня, — тихо сказала призрачная Мариан, удивленная, что кто-то здесь знает ее Имя.

Марен обходила их кругом, украдкой сыпля серебристую пыль, которая сразу впитывалась в доски палубы.

— Мариан, тебя наказали, отобрали жизнь, но лишили посмертного покоя, — не вопрошающе, а утвердительно сказала Мать.

— Нас всех наказали, хотя и по-разному, — грустно откликнулся призрак. — Но откуда вам это известно?

— А ты меня разве не узнала?

Мариан внимательно посмотрела на Мать, призрачные глаза сверкнули жизнью, но лишь на миг. Призрак опустил изверившийся взгляд.

— Узнала. Ты старше и людей, и чародеев.

Круг замкнулся, тускло засветившись, Марен оказалась за ним. Гунтер краем глаза видел слабую вспышку заклятья и глянул в их сторону, не обратив внимания других.

— Хочешь снова жить? Полно, как раньше? Забыв о пережитом? Хочешь жить, Мариан?

В третий раз Имя призрака прозвучало глухо, словно в другом мире промолвленное. Призрачная женщина подняла на нее глаза, приняв решение:

— Хочу жить, но забывать не желаю. Что мое, то мое, пусть то радость будет или боль, — в ее голосе скользнули привычные нотки командира, что может отдать любой приказ, да и себя не жалеет.

— Дай руку, Мариан.

Мать вела пальцами, с выступавшими на них сверкающими животворными каплями, по руке призрака. На полупрозрачной коже оставался цветной красочный след. Но когда радуга растаяла, скапывая водой, тело вместо призрачного становилось живым.

Мариан вздохнула, оседая на палубу. Руки Матери касались ее волос, становящихся темными и пышными, а блеклое платье превращалось в пиратскую одежду. Мать, склонившись, поцеловала пиратку в лоб, и, поднявшись, повернулась к Катерине.

Удивительное создание истекало не кровью, а водой, живой и соленой, оплывало лицо, а кожа становилась прозрачной.

— Катерина… — Мать с мольбой протягивала сложенные руки, с которых капала вода.

Катерина подставила руки под этот источник жизни, и через несколько секунд человеческие ладони наполнились сияющей водой.

— Напои ее, — попросила Мать, и сама, не в силах стоять, опустилась на палубу.

Мариан пила из рук Катерины, но живая вода все равно оставалась на коже человека, даря и ей новую жизнь.

— Что там происходит? — Ярош порывался идти к сияющему кругу, который только что увидел, но Бенедикт взял его за плечо, останавливая.

— Там творится чудо, не мешай, капитан.

Пиратка легла, утомленная жизнью, наполнившей ее.

— Слушай, Мариан, — тихо обратилась к ней Мать, через ее юбку уже просвечивались доски, мокрые от воды, заволновалось море, качнув корабль. — Я вернула тебе жизнь, но счастье ты вернешь себе сама, поделившись жизнью с тем, кого захочешь поцеловать. Ты поцелуешь его, когда сойдешь на берег, обещаю. А теперь спи.

Глаза Мариан закрылись, она заснула живым сном.

Ярош высвободился.

— Нет, что-то не так, — он пошел к кругу, и, приблизившись, застыл, не в силах переступить сияющую линию.

— Переведи его, сестра, — попросила Мать, и Марен завела Яроша в круг, обняв, у нее снова были крылья, в которых мерцали звезды.

Пират присел рядом с Матерью, не пугаясь, что сейчас она сама похожа на привидение.

— Ярош, я ухожу. Мы больше не увидимся. Благодарю, что не оставил меня на улице раненную людским горем и безразличием, не ведая, что тебе будет за поступок, — ее голос звучал все тише. — Но, уходя, я умоляю тебя, капитан, освободи Ричарда. Негоже моим детям мучить друг друга.

Ярош смиренно опустил глаза.

— Я сделаю, как ты скажешь, даю слово.

— Благодарю, капитан, — слабо улыбнулась Мать.

Волна неожиданно ударила корабль, затопив палубу. Марен накрыла Мариан крылом, но вода смыла сияющий круг и намочила одежду пиратов. Когда вода стекла, Матери уже не было — Море забрало ее, как и обещало, ибо, где родилась жизнь, туда она и должна возвратиться.

Гунтер помог подняться Катерине. Бенедикт склонился над спящей.

— Кто она, Ярош?

Капитан посмотрел на молодую красивую темноволосую женщину.

— Мариан, славный пиратский капитан и мой боевой товарищ, — но в его голосе не было никаких чувств. — Передайте мой приказ, чтобы освободили графа, только ничего ему не говорите. Пусть помучается, стараясь понять, кому обязан спасением.

Ярош поднялся, подошел к фальшборту. Море успокоилось, будто только что и не одарило их ледяной волной.

— Для чего же ты сзываешь своих капитанов? Зачем собираешь нас по всему миру? Не ради сокровищ Призрачных островов… Тогда зачем?..

Во взгляде пиратского капитана был вызов. Вызов самому Морю. Но темные волны не отвечали ему сегодня, как и его компас. Мир онемел в ожидании того, что вскоре должно произойти.