Заказы на вынос меня удивили. Бен передал мне список, когда девчонки убежали, растрепанные, взбудораженные. Едва не опоздали на лекцию.

— А что тут такого? — не понял Бен, когда я поделилась с ним своими сомнениями. — Вы же сами сказали, что хотите завести домовую кухню. Или не говорили? — В его голосе чувствовалось беспокойство.

— Говорила, — подтвердила я.

— Ну и в чем проблема?

Я снова просмотрела список: экзотическое меню на четверых, канапе на восемь персон, оригинальные салаты на шестнадцать человек. Перечитала фамилии заказчиков: Лаферт-Жирарден, Н'Гиен, Элькаруи.

— Кто они такие?

Никого из них я в глаза не видела.

— Откуда узнали? А заказы? Черт знает что! Экзотическое меню! Что я им приготовлю? Пророщенную сою на пальмовом масле?

Бен старательно разглядывал носки своих ботинок.

— А может, этих людей и на свете нет?

Мне почудилась во всем этом какая-то мистификация. Его мягкость подозрительна. Его кротость подозрительна. Его жертвенность подозрительна. Он признался, что хочет изменить мир. Вполне возможно, что и хочет, дыма без огня не бывает, но за этим возвышенным желанием таится другое, куда более скромное. Вместо гордого Идеала с большой буквы — мания мелких благодеяний. Я прекрасно знаю эту манию. Будь я психиатром, назвала бы ее комплексом строителя. Пациент дня не может прожить без того, чтобы с мастерком в руках не заделать какую-нибудь щель, что-то подновить, что-то укрепить. Можно назвать эту манию еще и комплексом мага: пациент, столкнувшись с трудной или конфликтной ситуацией, начинает беспорядочную деятельность, надеясь устранить трудности, исцелить раны. Бен все свое детство нес непосильный груз, старался заслужить улыбку родителей, порадовать их, удивить, и теперь его богатое воображение таит опасность. Теперь ему хочется поддержать меня, заставить позабыть о банковских счетах, о грозных уведомлениях, избавить от боли в спине, разгладить морщины, что пролегли от носа к уголкам рта.

Я разгадала его хитрость. Он просто-напросто выдумал этих заказчиков. Чего проще? Сам принял заказы и сам же отправится их исполнять. Отнесет еду в районный благотворительный фонд (Бен не из тех, кто выбросит ее в помойный ящик), а по счетам расплатится из своего кармана. Он сказал, что небогат? Не верю. Одевается красиво, модно, аккуратно. Я еще не забыла, сколько стоит приличная одежда. Бен сейчас готов пожертвовать собой ради меня. Это своего рода саморазрушение и превышение собственных полномочий.

Я ждала от Бена чистосердечного признания. Он по-прежнему разглядывал ботинки.

— Бен, — начала я. — Я не нуждаюсь в помощи. Я вполне справляюсь. Может быть, не так быстро, как тебе бы хотелось, но я все-таки продвигаюсь вперед, уж поверь.

Я говорила ласково, не желая его обидеть. Потом взяла список заказов и порвала его. Бен смотрел на меня с ужасом.

— А что я скажу этим людям? — спросил он. — Я же принял заказы.

— Каким людям, Бен?

— Вот этим, — Бен показал на клочки бумаги.

У меня в душе шевельнулся червячок сомнения.

— А ты их знаешь?

— Нет, — ответил он.

— Тогда откуда они взялись?

— С сайта.

— Какого сайта?

— Сайта «У меня» в интернете.

— Разве в интернете есть такой сайт? — спросила я.

Ощущение было пренеприятное, будто нечаянно напоролась в саду на шип или обнаружила на пальце бородавку.

Бен кивнул. Он открыл сайт и разместил объявление о продаже ресторанных блюд на вынос. Объяснил, что мне очень повезло, потому что мой ресторан — единственный с таким названием. Сайт пока совсем примитивный. В качестве картинок он дал фотки, снятые на мобильник. Страничка сделана не бог весть как, но, пожалуйста, работает. Мы в интернете всего только сутки, и уже получили три заказа. Я принялась складывать обрывки, чтобы восстановить имена наших виртуальных заказчиков.

— Вы сердитесь?

— А тебе как кажется?

Мы рассмеялись. Я похвалила его за предприимчивость и находчивость, теперь мы будем обогащаться самыми современными методами.

— А какое ты предложил меню?

— Для начала изучил предложения конкурентов. Чаще всего дорогие или национальные блюда. Своего рода гетто. Предлагают итальянскую кухню, азиатскую, американскую, японскую. Разнообразия никакого, десерты примитивные. А если блюда стоящие, то и стоят безумных денег. Я и еще кое-что написал, хоть это и рискованно.

Он замолчал, но я его подбодрила.

— Я не вожу машину, — сказал он, — у меня нет велосипеда, нет мопеда, поэтому с доставкой возникли бы трудности. К тому же и на кухне я не лишний, могу вам помочь, если позволите. В общем, я написал, что мы оказываем услуги соседям и заказчики должны сами забирать свои заказы. Подчеркнул, что дешевизна искупит неудобства…

Бен снова замолчал. Я его потеребила, мне было интересно узнать, чем кончится эта история.

— И добавил, что посетителям будет необыкновенно приятно познакомиться с нашей хозяйкой Мириам. Я там расписал вас по-всякому…

— Наврал?

— Нет, сказал правду, чтобы им захотелось с вами познакомиться.

Я не решилась спросить, и Бен не уточнил, как именно он там «расписал» мои выдающиеся достоинства.

— Ну и что дальше?

— А дальше, как видите, сработало. Так ведь? — и он показал на лист, который я склеила скотчем и держала в руках.

— И что же мне стряпать?

— Экзотические блюда, оригинальные салаты и канапе.

Я попыталась определить поточнее, как теперь выражаются, концепцию моего ресторана. Бен поделился еще одним наблюдением. По его мнению, люди теперь не любят выбирать. Слишком много от них требуешь, спрашивая их мнения. Иметь собственное мнение — лишний напряг, вот они и стали легкой добычей расползающейся диктатуры. А раз они отказываются решать сами, то мы все решим за них, мы — добрые тираны-рестораторы, просвещенные диктаторы вкуса. Бен наобум предложил несколько направлений, а я должна была наполнить их внутренним содержанием. Нашими направлениями Бен сделал: экзотику, канапе, оригинальные салаты, традиционные блюда.

— Ты уверен, что традиционные тоже нужны?

— Никто их не будет заказывать. Это я для приманки. Обязательно нужно, чтоб было слово «традиционные». Казалось бы, пустяк, а заказчик успокаивается.

Я расположилась за столом с карандашом в руке, Бен тем временем наводил порядок в зале. Мне предстояло мысленно представить себе вид блюд, скорость их приготовления и стоимость. Важно еще, насколько они мне знакомы, тогда я буду готовить на автомате. Нужно покопаться в глубинах памяти. Не в рецептах, которые я вычитала из поваренных книг, а в тех, что получила по наследству, узнала до того, как выучила алфавит, которые смогу приготовить с завязанными глазами. Восстановить аромат и вкус, а это важнее, чем для невесты ее приданое. Я набросала список находок — икра из баклажанов, салат из ямайского перца, рыба под маринадом, сырные палочки, картофельный салат со стручковым перцем, тарама, артишоки с апельсинами, бобы с тмином, тосты с тунцом и каперсами, пирожки с мясом, яйцом и кориандром… Подсчитала стоимость продуктов, их сочетаемость, прибавила еще сумму на непредвиденные расходы. Корни моей экзотики на Востоке и в Малой Азии. Армия сформирована: овощи всех родов и званий. Отряды особого назначения: приправы и зелень. Оценила их боеготовность, оглядев полки с пряностями: стеклянные баночки с базиликом и куркумой встали по стойке смирно. Майоран, шалфей, мак, перец, ягоды можжевельника, шиповник. Мне понадобятся горы чеснока, кедровых орехов, оливок, лимонов…

Внезапно меня осенило: ключ, что я так долго искала, нашелся.

— Сейчас я позвоню Али Шлиману, — объявила я Бену, соскочив со стула.

— У нас нет времени, — отозвался Бен.

Он уже резал зелень, без которой не обойдется ни одно блюдо.

Я его не слушала. Села на пол позади стойки бара, укрывшись от взгляда прохожих и уличного шума. Бен пришел в отчаяние, он ходил взад и вперед, открывал и закрывал холодильник. Но что он мог сделать один, без меня? Как ему приготовить экзотический ужин на четверых? Может ли он придумать оригинальный салат, раз мы отказались от традиционного риса, тунца и кукурузы? Бен не сводил с меня глаз, корил, умолял вернуться к работе, не загубить его изумительный план обогащения.

В трубке раздались гудки, вскоре нас соединили, Али и меня.

— Добрый день, это Мириам.

— Добрый день.

— Вы меня помните?

— Помню.

— У вас все в порядке?

— В порядке.

— Я вас не оторвала от дела?

— Не оторвала.

Мне показалось, я обращаюсь с вопросами к сфинксу или эху. Ответы звучали загадками, не избавляли меня от сомнений. Но я была счастлива, что слышу голос Али. Вообразила, как он сидит у себя дома на вершине холма: толстые стены из камней от античных развалин, потускневший плиточный пол, ошметки грязи на стальной скобе для чистки обуви.

— Я открыла ресторан.

— Это хорошо.

— Мне нужна ваша помощь.

Он не ответил. Пока он молчал, я перебрала в уме все, что знаю о нем: темно-фиолетовые губы, уверенность, что из-за него я никогда не заплачу, брюки песочного цвета, неизбывная грусть во взгляде, тонкая сигарета в длинных изящных пальцах.

— Я приеду, — пообещал он.

Я дала адрес. Спросила, когда он сможет приехать, нужно ли мне прислать ему заказ. Есть ли у него факс? Он не ответил ни на один из моих вопросов. Сказал, что рад меня слышать и находит, что я изменилась.

Я повесила трубку. И встала не сразу. Ноги затекли. Чтоб подняться, пришлось уцепиться за угол стойки. Я еле доползла до разделочного стола. Мне хотелось лечь, вытянуться, ждать.

Бен стиснул зубы, его бесило, что я даром теряю время. Моя лень его раздражала, он не сомневался, что великолепный замысел гибнет. Я взглянула на груду мелко нарезанной зелени, что лежала, перемешавшись, огромной кучей, горкой мягче гагачьего пуха, перинкой утонченных наслаждений, легонько погладила ее, примяв верхушку.

— Что дальше? — спросил Бен с ножом в руках.

Я не отказала себе в удовольствии немножко его помучить.

— Дальше, — ответила я, — я выкурю сигаретку, как в старые добрые времена.

— Как в старые добрые времена? — переспросил он.

— Да, именно так, — я привалилась спиной к диванчику и положила ноги на табурет. — Так я курила, когда мне было двадцать лет, а ты еще не родился.

Вполне возможно, я пересолила. Он сидел с обиженным видом под полкой с книгами. Сердился. Молодые не любят, когда им ставят на вид их молодость. Старики — когда напоминают о старости. Кому понравится чувствовать себя жалкой беспомощной мухой на липучке времени. Я уже жалела, что сказала лишнее, но с наслаждением курила запретную сигарету. Мы посмотрели друг на друга. Бен и я. И вдруг я догадалась. Догадалась, что Бену нравятся мужчины. Трудно сказать, что я почувствовала. Отчуждение? Любопытство? Но времени, чтобы обдумать это открытие, не было. Пора приниматься за работу.

Я вскочила, погасила сигарету в раковине и принялась мыть руки до локтей. Я казалась себе хирургом, что готовится к операции. Вот рядом стоит медсестра. Хирург говорит: пинцет, сестра повторяет: пинцет, и подает хирургу. Очень важно, чтобы она повторяла произнесенное слово, потому что случается — хотя очень редко — обмолвиться и хирургу. Скажет — пинцет, а ему нужен скальпель. Сестра повторит: пинцет — и подаст пинцет, а тот — нет, он не станет вскрывать живот пациента пинцетом (согласитесь, это было бы слишком!) — услышит, что ошибся, и поправится: нет, скальпель. Скальпель, — повторит медсестра и подаст нужный инструмент. При готовке, так же как при хирургической операции, мы не имеем права на ошибку. Я говорю: соль. Бен повторяет: соль, — и протягивает мне солонку. Я говорю: масло, он повторяет: масло. Я говорю: ямайский перец, он повторяет: ямайский перец. Я говорю: шесть яиц, он повторяет: шесть яиц. Объяснять ему ничего не нужно, он все схватывает на лету. По моему тону, движениям. Предвосхищает просьбы. Раз — смел губкой со стола очистки и отправил их в мусорное ведро, два — зажег духовку, чтобы она нагрелась. Руки наши встречаются, голоса сплетаются, он убирает со лба выбившуюся прядь, знает, что я терпеть не могу, когда волосы лезут в глаза во время готовки. Я поскользнулась на обрезке помидора, и Бен меня подхватил. Я протягиваю ему нож, и он его точит. Подает ложки, лопатки, меняет мокрую тряпку на сухую. Режет салат. Я показываю, как нарезать помидор кубиками, а кабачок тонкими ломтиками. Бен радуется: «Гениально!» — и режет не хуже меня. Похоже, он такой же замечательный повар, как официант. Ловкий, терпеливый, старательный, сосредоточенный и быстрый. Он сразу уловил соотношение соли и лимона, уловил равновесие между сахаром и пряностями. У Бена великолепная интуиция, я передаю ему свои познания, и мне становится легче. Груз умений больше не тяготит меня. Я забываю обо всем. Выигрываю в скорости. И смеюсь. Честное слово, как будто в цирке. Не успела подумать, а руки уже в муке, положили масло, рубят ножом крошку. Я точь-в-точь святой Дионисий, голова у меня не на плечах, а в руках, и я порхаю по кухне, но я не страдаю, я рада отсутствию собственной головы.

Канапе у нас чудесные: на квадратиках коврижки козий сыр и печеная груша, на ломтиках картофеля паштет из дичи с портвейном и капелькой лукового варенья, небольшие рулеты с медом, булка с сосиской. Бен отправился к соседу-бакалейщику за коробками, чтобы уложить наших лапочек. Экзотическое меню мы составили из тарамы, рулета из тунца с каперсами, салата из сладкого перца с чесноком и баклажанной икры. Для обитателя Балкан ничего особенного, но для бретонца или вьетнамца — безусловно экзотика. Гигантский салат получился и в самом деле гигантским — в него поместился целый обед с закусками и десертом, и при этом я не положила ни риса, ни консервированной кукурузы; стружки всевозможных овощей, фруктов и сыров перемешались, не забивая вкус друг друга. К семи часам все было готово: заказы стояли упакованные, один в тепле, другой в холоде. И вечернее меню в полном порядке: лесные грибы, копченая рыба и брусника. Щеки у нас пылали, руки одеревенели, а на губах застыли идиотские счастливые улыбки. Желая отпраздновать начало нашей совместной деятельности, я откупорила бутылку шампанского, и мы на протяжении вечера не спеша ее выпили. Наши интернет-заказчики оказались премилыми людьми и к тому же на удивление общительными. Они почему-то считали своим долгом беседовать со мной, пока я им вручала заказы. Состязались в остроумии, стремились, чтобы я обратила на них внимание. Дорого бы я дала, чтобы узнать, что же такое Бен написал обо мне на сайте. Провожая заказчиков до двери, Бен говорил, что мы будем очень рады услышать их мнение, что не сегодня-завтра у нас откроется форум лакомок, и тогда их высказывания появятся на гостевой страничке сайта. Наши завсегдатаи были заинтригованы, гадали, кто эти чужаки, выносящие объемистые картонные коробки. Бен прошелся между столиками и раздал наши рекламки. Понятия не имею, когда и где он успел их напечатать! Карточки были в виде элегантных фиолетовых закладок из картона с названием нашего ресторана и нашим электронным адресом. Под названием более мелким шрифтом было написано «ресторан для избранных», фраза довольно неопределенная и вместе с тем наиболее точная из всех, которые только можно было придумать.

Я подсчитывала выручку, Бен провожал последних посетителей. Без четверти полночь. Мы ложились день ото дня все позже. Интересно, надолго ли нас хватит при таком-то ритме? Бен налил мне рюмку коньяку. А я и так была уже немного косая. Себе тоже налил. Мы чокнулись, глаза в глаза, и опрокинули рюмки, выпив за наше здоровье, процветание, успехи и будущие миллионы евро. Я спросила, как нам теперь быть с этой его галимой идеей. Интернет нам не потянуть. Я-то хотела совсем другого. Хотела, чтобы ничего не портилось, все шло в дело, не пропадали остатки. Я обозвала его акулой капитализма. А он меня трусливой уклейкой. Я его — жадиной, а он меня — лентяйкой. Потом Бен стал защищаться от моих нападок всерьез. Терпеливо объяснял, что сначала имей, а потом уж раздавай, сначала накопи, а потом занимайся благотворительностью, рай, как-никак, — изобилие, а не прозябание. Я только диву давалась: я, девочка из буржуазной семьи, которая выросла и создала не менее буржуазную семью, выслушивала поучения, как наживать деньги, от уличного мальчишки. Кто такой Бен? Мне стало невыносимо грустно оттого, что я так мало о нем знаю. Тысяча вопросов зароились у меня в голове о родителях, о детстве, но я не ждала, что ляпну совсем другое:

— Как занимаются любовью с мужчинами? — спросила я.

Бен уставился на меня квадратными глазами.

— Простите, не понял, — выговорил он.

Я повторила вопрос — глупость так глупость, скабрезность так скабрезность, но раз заговорила, пойду до конца.

— Как занимаются любовью с мужчинами?

— Об этом, наверное, лучше вас спросить, — ответил Бен.

Я налила себе еще коньяка. Я понимала, что меня несет не туда, но мне это было в кайф. Этакий особый тон. Типа: уж я-то знаю! Но, по всей видимости, мое предположение не имело под собой почвы. Я смотрела на Бена. Гладкие щеки, красиво обрисованный рот, тонкий нос, не пошлый, не остренький, не противный, веки с длинными ресницами, которые неспешно прикрывали и открывали глаза, широко расставленные и узкие. Мне показалось, что он создан для любви. Худой, подобранный, быстрый и осторожный. Руки с продолговатыми ладонями и короткими пальцами, в них сразу чувствовалась сила. Бен объяснил мне раз и навсегда, не дожидаясь других вопросов, не упрекая в постыдном любопытстве, что интимной жизни у него нет.

— А сексуальной? — спросила я с затаенной надеждой.

— Нет, — ответил он спокойно, без тщеславия и без сожаления.

— Ты что же? Живешь как кюре? Как монахиня?

— Нет, — ответил он, помолчав. — Это не ограничение и не обет. Для меня это не жертва.

Секунду он колебался.

— Я не бесчувственный, уверяю вас, — прибавил он. — Просто это так.

— Что-то вроде врожденного изъяна, так что ли?

Я слишком много выпила. Несу сама не знаю что. Грубо, гадко. Но Бен рассмеялся. Он хохотал от души, согнулся от смеха. «Врожденная деликатность, вот что есть у Бена, — подумала я, — и благодаря ей он совершает чудеса». Бен отсмеялся и продолжил разъяснительную работу.

— Со мной все в порядке. А секса нет, как нет у кого-то в жизни книг или музыки. Живут же такие люди не хуже нас с вами. У них другие радости, другие удовольствия. Они не ощущают, что им чего-то недостает, для них этого просто не существует.

Меня отпустило, и я словно после сверхчеловеческого усилия ощутила вдруг глубокий покой, подумала: это и есть настоящая свобода, когда ты избавлен от вожделения в нашем враждебном, противоречивом мире. Ни изнурительного ожидания, ни измен, ни поруганного сердца, ни опороченного тела. Нет мучений, не теряешь времени на изобретение жалких хитростей. Внутренний мир без красок и без боли. «Я» — стекло, а не зеркало.

— Но это не значит, — снова заговорил Бен, прервав мои мысли, — что я не способен любить, я тоже люблю, только по-другому.

Он встал и подошел ко мне. Я тоже встала. Он обнял меня и прижал к себе, и его большое тело показалось мне плоским, будто развернутая штабная карта. Он сказал, уткнувшись мне в шею:

— Вас, например, я очень люблю. Очень. Очень люблю.

Тело его не заговорило, а мое уже надрывалось. Внизу живота полыхало, пульсируя: «Съешь меня!» Я отстранилась и сказала:

— Извини. Я слишком много выпила. Извини.

Он ласково провел по моим волосам. Я вспомнила о животных. Как они любят своих хозяев. И как хозяева любят своих животных. Как мне обуздать телесное вожделение? Я буду думать, что Бен моя кошка, Бен — антилопа. Неужели я не способна владеть собой? Я научусь гладить голову Бена, как голову Лабрадора. Мы с ним разной породы. Вот и все. Я бы очень хотела быть такой же, как он. Неиссякаемая энергия, трудолюбие, столько фантазии. Я понимаю, почему великие мистики соблюдали воздержание. Бен пошел дальше, он не запрещает себе вожделеть, он не вожделеет. Поэтому у него хватает времени учиться, работать официантом, создавать сайты в интернете, заботиться обо мне, чокнутой. Его ничто не отвлекает. Ни малейшего легкомыслия, только дело. Без отступлений, без промедления, прямиком к цели. Но цель-то в чем? Как можно жить, не надеясь, что встретишь свою любовь? Как ухитриться всегда смотреть только за горизонт? Я бы очень боялась смерти, если бы шла, не сворачивая, прямо к концу, если бы на пути не продиралась сквозь обжигающие заросли страсти. За что цепляться, если не за любовь? Перед глазами у меня замаячил висячий мост над пропастью: это любовь, мост любви, приближающий нас к вечности. Как сумеет Бен обойти бесчисленные ловушки пустоты, которые припасла для нас повседневность?

— Ты не будешь всегда так жить, — сказала я ему. — Все изменится.

Мне хотелось бы, чтобы он послушал Norwegian Wood.

Бен покачал головой.

— Нет, — сказал он, — не думаю. Я не изменюсь. Не хочу меняться. Я не один такой. Есть и другие. Нас таких полно среди молодежи. И всегда такие были, только раньше их не замечали. Раньше о таких, как мы, не говорили, и вообще не говорили ни о чем. Процент девственников среди взрослого населения более или менее постоянный. Чем вы объясняете девственность? Робостью? Может, и так. А что касается количества, то без секса живут калеки, сумасшедшие, больные и еще мы.

Ненавижу это «мы». Армия нигилистов.

— А что будет с человечеством, если все станут такими, как вы? — поинтересовалась я.

— Мы же никого не заставляем жить по-нашему, — ответил он. — А вот если все будут жить по-вашему, то Земле грозит перенаселение. У каждого окажется по пяти младенцев на руках.

— Любовь и дети — не одно и то же, — заявила я.

— Нет, одно, — стоял на своем Бен. — Я не хочу воспроизводить себе подобных.

Ночь — время теней, под влиянием алкоголя тени увеличивались и становились грозными. Я видела толпы молодых, они теснили нас, надвигались — рука об руку, сплоченными рядами. Больше всего меня пугала их сплоченность: ни ревность, ни желание не смогут их разъединить. Все свое время они посвящают ученью, все свои силы — завоеванию власти, а мы, жалкие, изношенные вожделениями, старики, прозябаем в немощи.

— Поздно уже, давай отправляйся, — сказала я.

— Разве что завтра, — ответил Бен с улыбкой. — Метро закрыто, на улице холодно, а денег на такси нет.

Я взяла бумажку из кассы и протянула ему.

— Держи, вот деньги. Не стесняйся. Скоро в мире все будет вашим.

— Как же, как же, — ответил он, все так же улыбаясь. — Ложитесь спать, Мириам. Я останусь. Сегодня у нас праздник. Я не хочу оставлять вас одну.

Бен вытащил из-под дивана мои спальные принадлежности. Ничего от него не утаишь. Постелил, уложил меня, подоткнул одеяло, ласково погладил по руке, сказал, что все хорошо. Засыпая, я видела, как он при свете крошечной лампы, которая отбрасывала на стену огромную гориллообразную тень, достал из сумки ноутбук, разные провода и на ощупь их прилаживал. Мне снилось, что мне снится сон, как я вхожу в дворцовый сад и, только попадаю в розарий, просыпаюсь во сне, и сон во сне начинался сначала.

Среди ночи я открыла глаза. Голова была совершенно ясная. На экране компьютера Бена, равнодушно шевеля плавниками, плавали в черной воде рыбки. Бен, скрестив на столе руки и положив на них голову, спал. Я всматривалась в угловатые, прерывистые очертания его силуэта, различила ноги, ножки стула. Когда мелькала светлая рыбка, видела силуэт отчетливее, а когда плыла темно-серая акула, темно-синяя барракуда или коричневая мурена, — только черное пятно неподалеку от меня. В душе у меня поселилась тревога. Я стала припоминать наш разговор. Нет, я не согласна с Беном, девственников вроде него раньше не было. Уверена: именно наше время породило подобных молодых людей. Людей, отвернувшихся от жизни. Как их убедить, что они пошли по ложному пути? Эмансипировались, освободились от многого: брак, привязанность, государство, власть для них ничего не значат. Но как объяснить Бену, что он может угодить в еще более опасную ловушку? Уязвимее всех бунтовщики. Бунтуя против системы, ты только ее укрепляешь. Как ему это объяснить? Я не знала. Зато я знала, что плотское желание остается единственной реальной подрывной силой. Когда угнетатели оделись в ледяную броню безжалостных экономических законов, самое важное — запастись легкомыслием, сохранить в целости ценный горшок Винни-Пуха и побольше разноцветных шариков. Бен спал, а я ему пела о доблести инстинкта и вожделения.

Мне захотелось послать Бена ко всем чертям с его идеями назойливой рекламы, с замашками акулы маркетинга, хваткой девственника-студента. Если ему нравится делать деньги, пусть мотает куда подальше. «У меня» кормят вкусно и дешево. «У меня» богатства не наживешь. Пока посетитель уписывает за обе щеки, я думаю: вот и еще одним счастливцем на свете больше, он не платит за счастье болью, не отравляет его привычкой, не гонит дьявольским бичом: «Еще! Еще!»

Я размышляла о сытости. Встречаются люди, которые никак не могут наесться, но редко. Зато когда речь идет о сексе, тут аппетит никогда не пропадает. Огонь требует дров, знай подбрасывай. Давай! Давай! Давай! А вот в ресторане: нет, спасибо, вкусно, но я больше не могу.

Начнешь думать об одном, и мысль сразу перескакивает на другое. Тема философского эссе Анны и Симоны напомнила мне о всевозможных кошмарах. Я не хочу быть такой, как Бен, но такой, как я сама, тоже не хочу. Я непредсказуемая и вероломная. Мысленно пишу прощальное письмо Бену.

«По причине разногласий в выборе средств, из-за идейных расхождений, ради того чтобы оградить вас от самого себя и от ваших иллюзий, я чувствую необходимость положить конец нашему сотрудничеству, которое, поверьте, принесло мне огромную пользу».

Перечитываю письмо. Одобряю спокойствие официального стиля: возмущение больше не встает на дыбы, оно улеглось. Нежность и предательство идут рука об руку строка за строкой. Прощальное письмо на трех страницах, полное упреков и обвинений — читай, оскорблений, еще и послание любви, если оно кончается примерно так: «Но в глубине души я знаю, что больше никого не буду любить так, как любил (а) тебя». Мне нравятся скромные, сдержанные письма, в которых чувство автора выдает случайная обмолвка, промелькнувшая бабочка, — вырвалась и улетела, — чтобы коснуться — дорогу-то она знает! — уголка рта адресата, вызвать легкую улыбку, предвосхищение тайной, но уже ощутимой любви.

Ну вот я и успокоилась. Последняя капелька коньяка растворилась в крови. Я злилась на Бена за то, что он не захотел меня. Все мы люди, как говорится. А думается: все мы скоты. Шесть лет я не была с мужчиной. Того, с кем я была в последний раз, мужчиной трудно назвать. Шесть пустых лет.

Хотя однажды вечером… Впрочем, тогда ничего особенного не произошло. Темное небо, на небе звезды. Слишком много звезд, думала я тогда. Куда ни посмотри, повсюду над нашим цирковым шатром большие, маленькие, странствующие, падающие. Теплый вечер. Листва на дереве чуть подрагивала, будто ресницы танцовщицы-испанки. Земля, стены домов дышали дневным теплом, день сопротивлялся, цеплялся, не хотел уходить безвозвратно, уступив место ночи. «Нет, со мной не так-то легко справиться», — говорил день. Спать было невозможно. Достаточно только вдохнуть теплый воздух, напоенный солнцем, и сон бежал прочь. Я не спала. И мое нутро проснулось. Я сходила той ночью с ума.

Элуа вышел, услышав, что коза мечется и натягивает веревку. Сам он выступал с номером, который назвал «Колесо смерти», но всегда возился с животными. Он испугался, как бы коза не убежала. Коза в Париже. Цокает по Монмартру. Я сидела на улице. Вдыхала одуряющий запах. Мы вместе с Элуа заглянули в выпуклые умоляющие глаза Марины, нашей козочки. Марина жаждала ласки. Мы посмеялись и остались стоять рядышком, наслаждаясь сводящим с ума душистым воздухом. Сто, тысячу раз наши руки мечтали о встрече. Мы стояли не шевелясь, наполняя легкие соблазном. Вдыхая аромат летней ночи, что обволакивала обнаженных приторной патокой. Ее можно было слизывать с кожи другого до рассвета. Я уже представляла, как мы, обнявшись, катаемся в лопухах, давим зеленый лук на грядке: ох, любовь моя луковая!.. Бедра напряглись, трепетали, жаждали блаженной тяжести и… освобождения… Уф! Но Элуа ушел. Его ждала жена, куда моложе и красивее меня, так что он вернулся к себе в фургон.

Теперь мне не уснуть. Я взяла наугад с полки книгу. Сборник писем, что ж, очередное письмо, читаю: «Мы купили бычка, мама назвала его Банжо, почему, не знаю. Мне всегда думалось, что, заведи она собаку, непременно назвала бы ее Азор, без всякой иронии. Я бы тоже назвала собаку Азором, не без иронии. Вы скажете, что разницы никто и не заметит». Я прочитала кусочек письма Фланнери О'Коннор к подруге А. от 9 августа 1957 года и поблагодарила за нежданный подарок, что мгновенно смягчил мою душевную смуту.

Из-под железной шторы потянуло утренним ветерком.

— Доброе утро, — сказала я сама себе.

Когда Венсан пришел пить утренний кофе чуть позже обыкновенного (целую неделю его не было, ездил в Кельн на выставку цветов), я не удержалась и сообщила с сарказмом:

— А мальчик ночевал здесь.

— Какой мальчик? — спросил Венсан, словно не понял, о ком речь.

— Бен. Бен тут переночевал.

И сейчас же опомнилась: Венсану ведь и в голову не приходило, что здесь, в самом деле, мой дом. Нечего сказать, уязвила! Нашла чем хвастаться. Это наше с Беном преуспеяние вскружило мне голову. Заказов на вынос становилось все больше, мы обслуживали посетителей в две смены вечером и в три в обед. Готовили для детей и для взрослых: малышня с важным видом поедала котлеты с пюре за одним столом с банковскими служащими, студенты брали хлеб из одной корзинки со штукатурами с соседней стройки. Бен посмеивался надо мной. Называл Неистовой Мириам. Я не спорила, но держала ухо востро, поджидая беду, опасность, что неминуемо нас подстережет, разинет рот на наш маленький рай. Откуда появится враг, я пока не знала. По расчетам Бена, — а на логику его компьютерной головы, казалось бы, можно положиться, — мы непременно выберемся из ямы. «Любой подъем завершается спуском, — внушала я себе, — раз мы достигли успеха, следом жди неприятности». Вполне возможно, нагрянет санинспекция. Обнаружит «У меня» брошенные комком чулки рядом с тряпкой, одеколон в шкафу с пряностями. Все запишет и назначит огромнейший штраф, так что мне не расплатиться вовеки веков. Но пока инспектора нет. Лишь нашему другу Венсану открылась позорная правда.

— И я тоже здесь ночевала, — продолжала я, закусив удила.

— То есть как?!

В голосе Венсана звучало негодование, а не любопытство.

— А разве ты не знал, что я здесь живу? — я понизила голос, чтобы другие посетители не слышали моих откровенных признаний.

— Что ты несешь?!

— Я живу у себя в ресторане. Не призналась сразу, потому что мы еще не были знакомы, и я не знала, как ты к этому отнесешься…

— Резко отрицательно! — оборвал меня Венсан. — Что за глупое постыдное ребячество! Но это же неправда, — проговорил он затем с улыбкой. — Ты просто дразнишь меня. Как можно жить в этом…

— Здесь есть все необходимое, — не сдавалась я. — Кровать, туалет, кухня, умывальник. А главное, у меня нет денег на другое жилье.

— А как же продажа чайной возле площади Инвалидов?

Надо же, не забыл ни единой из моих дурацких выдумок!

— У меня нигде и никогда не было чайной. Я тебе наврала. Боялась, что иначе ты будешь разочарован.

— Теперь я и вправду разочарован.

— Ты говоришь, как персонаж мелодрамы.

Он умолк, насупился. Обиделся на меня.

— Не сердись, Венсан. Ты первый проявил ко мне участие. Без твоей помощи я бы не справилась.

— Но ночевать ты оставила Бена, — процедил он сквозь зубы.

Венсан заслужил утешительный поцелуй. Я наклонилась через стол и поцеловала его, не спеша, с наслаждением, с любопытством. Соскучившись за шесть лет.

Посетители ничего не заметили. Нас от них заслоняла вешалка.

Я взволнована.

Венсан тоже. Он достал из кармана пакетик анисовых леденцов, поспешно развернул бумажку, судорожно сунул конфетку в рот.

«Неужели мое влияние на него так велико?» — удивилась я, заметив, как он теперь заботится о том, чтобы от него хорошо пахло.

Чмокнула его в лоб и вернулась на кухню в прекрасном настроении.