Неисповедимы пути Господни там, в сияющих высотах. Человек предполагает, а Создатель располагает.

Кто бы стал спорить, увидеть глаза женщины — верное средство понять что с тобой происходит, только мог ли Ситников предполагать при каких обстоятельствах состоится их встреча? Расхаживал с кружкой кофе по квартире, прислушиваясь к шуму дождя и к себе, курил. Ему казалось, что привычный мир отступил, оставив его один на один с тем огромным, что, не спросившись, вошло в его жизнь. Сюда возвращался он зализывать раны, чтобы появиться на людях как всегда невозмутимым и ироничным, здесь была его неприступная крепость, но про себя Ситников знал, что все это уже принадлежит прошлому. Им владело тревожное и сладостное предчувствие перемен. Не так часто выпадают человеку моменты, когда начинаешь… — нет, не понимать, понять-то как раз и невозможно! — начинаешь ощущать вкус прожитого и это прибавляет тебе уверенности в том, что многое еще впереди…

Только тут в сознание Ситникова вошел давно уже надрывавшийся телефонный звонок.

В такси пахло бензином, он ехал, откинувшись на подголовник. Старался привести в порядок мысли, но получалось плохо. Они бежали по кругу, сплетались в клубок. Дорофеев ухудшился. Неужели есть какая-то зависимость? — думал Павел Степанович, глядя на проносившуюся мимо, сиявшую размытыми огнями Москву. — Иногда трудно избежать ощущения, что в жизни все связано. Наверное именно на этих натянутых до предела струнах и играет судьба. Чтобы не слышать ее тревожной музыки, люди притворяются глухими, да и нет у человека сил откликаться на каждый аккорд движением души. Те же, кто вконец не очерствел, кончают нервным истощением или становятся художниками, воплощающими в своем искусстве звучащую в глубине их «я» мелодию. А может быть, это вовсе даже не струны, может быть это ниточки, и судьба не искусный музыкант, а уставший от монотонности пьесы кукловод?.. Неужели Дорофеев что-то почувствовал?

Как это часто случается, клиническая смерть наступила под утро. Дежурную бригаду это врасплох не застало. Вытащили. Только этим все и ограничилось. Жизнь в пациенте едва теплилась, поддерживаемая арсеналом средств. В начале девятого Ситников позвонил Александре Николаевне и попросил приехать. Голос его она сразу не узнала. Теперь сидел в кабинете, курил, пытался понять, что еще можно сделать. Картина кризиса разворачивалась типичная. Первым дало сбой дыхание, стало спарродическим. Потом упало давление, упал пульс, короче, упало все, что только могло упасть. В условиях, когда причина попадания в кому не выяснена, действовали по заведенному регламенту. Кислородная маска… — мысли шли отрывистые, скачущие: — Сашеньку испугал до смерти… Внутривенно преднизалон… Но ведь и не позвонить не мог!.. Подключили к искусственному дыханию… Что дальше?.. Остается только поддерживать жизнь и ждать… но ведь именно этим все люди и занимаются: поддерживают в себе жизнь и непрерывно чего-то ждут!..

Александра Николаевна вошла неслышно. Ситников сидел, скрестив на груди руки и не отрываясь смотрел в окно. Когда она приблизилась, обернулся. Резко поднялся с дивана. С их первой и единственной встречи прошло не больше полутора суток, но эта женщина уже принадлежала его жизни и без Сашеньки он помыслить ее не мог. Вглядываясь в черты милого лица, Ситников старался найти в нем отражение собственного чувства… Не вовремя?.. Не то слово! Только сердцу не прикажешь. Уму — можно, он привычный. Обведенные кругами усталости глаза смотрели напряженно, но было в его взгляде и нечто такое, что заставило Александру Николаевну улыбнуться. Шагнув к доктору, она протянула ему руку. Ситников взял ее в свои, но не пожал и не поцеловал, а просто держал, словно хотел получше разглядеть. Потом быстро поднял голову, сказал, неясно что имея в виду:

— Такие вот, Сашенька, у нас с вами дела!

— Он жив? — спросила Александра Николаевна, едва слышно.

Ситников кивнул, но глаз не отвел и руку не опустил:

— Подключен к аппарату искусственного дыхания, ввели вазопрессоры, препараты для стимулирования работы сердца…

Она смотрела на него недоверчиво:

— Зачем вы мне это говорите?.. Будто… будто оправдываетесь…

Павел Степанович едва заметно усмехнулся:

— Это я не вам, это я говорю себе!

— Все так плохо?..

— Хорошим состояние Дорофеева не назовешь, но стабильным можно… — Ситников отпустил наконец ее руку и разлил по кружкам настаивавшийся во французском прессе кофе. Подал одну Александре Николаевне:

— Смотрите, не обожгитесь! — показал рукой на диван: — Присаживайтесь!

Опустился рядом:

— Бог не без милости, выберемся! У меня и не такие ситуации бывали, иногда просто фантастика… — и, то ли следуя привычке успокаивать, то ли из необходимости снять напряжение, продолжал: — Когда работал на Сахалине — кому ни рассказываю, никто не верят! — я тогда недавно демобилизовался… Нет, в армии был хирургом… Привозят ко мне в дальнюю больничку парня, а у него голова пополам фрезой! Зрелище не для слабонервных. Поставил, дурак, вместо наждачного круга, она и разлетелась. У меня аж ноги подкосились, но делать-то что-то надо! И посоветоваться не с кем, один я на всю округу… Ну, стиснул покрепче зубы, промыл, как мог, рану, гематомку удалил, и аккуратненько так прибинтовал одну половинку головы к другой. Понимал, конечно, малый не жилец… — Ситников сделал глоток из кружки: — Четыре месяца у меня в реанимации провалялся, глубокая кома не шутка. На пятый медленно, шаг за шагом, пошел на улучшение. Моей заслуги здесь нет, мать выходила. Ну а года через полтора встретил его в госпитале в Москве, так он, подлец, меня даже не узнал…

Павел Степанович улыбнулся и, достав из кармана халата сигареты, протянул открытую пачку Саше, но она отказалась. Закурил сам.

— К чему я все это вам рассказываю?.. Чтобы не забыть, бывает случаются и чудеса! Ваш муж… — Ситников поднялся с дивана и заходил по кабинету. — Как ни печально это звучит, нам остается одно — ждать. Реанимационная бригада наготове, но ниточка, связывающая его с этим миром, истончилась. Нет — нет, я вовсе не готовлю вас к худшему, скорее наоборот! Потому и позвонил, что хотел… — он остановился у стола и развел принужденно руками: — Мне, Саша, нужна ваша помощь!

— Моя?.. — удивилась Александра Николаевна. — Но, что я могу…

— Я объясню! — Павел Степанович пододвинул к дивану стул, но не сел, а остался стоять, держась за его спинку. — Мой учитель, светлая ему память, говорил: когда все средства исчерпаны, остается полагаться на милость Господа, но и Ему надо по мере сил пособлять. Не хочу называть имя известного актера. Когда он впал в кому, родственники и друзья разговаривали с ним дни напролет и не дали уйти… Было бы неплохо, если бы вы посидели немного с Глебом и с ним поговорили. Знаю, будет тяжело, но это то немногое, что мы, вы и я, можем для него сейчас сделать. Расскажите ему что нибудь, вспомните какие-то моменты из жизни, почитайте вслух…

Как естественно Павел назвал Глеба по имени! — удивилась Александра Николаевна, — как будто знает его целую вечность… — И тут же мелькнула догадка: — А ведь он примеряет состояние Дорофеева на себя! Как же я раньше этого не поняла, отсюда и личная интонация в словах о конфликте с человечеством… Мысль испугала, как если бы Саша вдруг почувствовала, что Ситникову грозит опасность. Неожиданная, она была сродни откровению, с которым входит в сознание понимание того, что человек тебе дорог. И это: «мы, вы и я»! Павел произнес так просто и естественно, как будто давно про себя все решил…

— Было бы хорошо, — продолжал, между тем, Ситников, — если бы у него нашлись какие — нибудь неосуществленные планы или мечты, одно упоминание о которых вызвало бы живой интерес…

— Мечты?.. — Александра Николаевна не сразу поняла о чем речь. — Ну да, мечты! Не думаю, что они у него есть. Все, к чему Дорофеев стремился, он получил сполна, его мечты превратились в обыденность. Хотя… — прикусила в нерешительности губу. — Не уверена, что это то, что вы имеете в виду! Глебу с детства хотелось встретить рассвет на вершине горы Мачу-Пикчу. Не знаю, откуда такое желание возникло, но, судя по тому, что он рассказывал, постепенно оно стало едва ли не наваждением. Мальчишеская мечта превратилась для него в олицетворение всего, что он хотел достичь…

Саша замолчала, отпила из кружки несколько глоточков кофе. В чертах ее бледного лица Ситникову почудилось что-то болезненное.

— Когда мы только познакомились, — продолжала она, делая над собой усилие, — Дорофеев говорил о Мачу-Пикчу скупо, с придыханием, как о чем-то глубоко личном, но со временем… — Александра Николаевна горько усмехнулась. — Со временем он превратил свою мечту в подобие дежурной шутки, а лучше сказать в разменную монету! Часто и не к месту вспоминал о ней в пьяной компании, кичился: мол, все вокруг люди приземленные, а я с полетом. Смешно и противно вспоминать. Если на то пошло, давно мог слетать в Перу, никто ему не мешал… — Саша достала из сумочки сигареты. — Предательство себя, каким был в юности, даром не проходит… — Вскинув голову, посмотрела на Ситникова. — Мне, наверное, не стоило об этом говорить!

Стоявший все это время за спинкой стула, Павел Степанович опустился рядом с женщиной на диван и взял ее руку в свои. Саша благодарно улыбнулась, но руку потянула на себя, словно боялась, что он ее уже не отдаст. Этот жест вернул профессора к действительности.

— Что ж, — нахмурился он, — в таком случае просто посидите рядом, почитайте ему что нибудь вслух. Главное, чтобы Дорофеев ощущал ваше заинтересованное присутствие, слышал ваш голос и чувствовал, что его…

Ситников умолк. Ситуация была двусмысленной, хуже не придумаешь. Не мог он просить Сашу дать Дорофееву понять, что его любят и ждут, как ни старался, а не мог.

Александра Николаевна, человек тонкий, поспешила ему на помощь:

— У меня нет с собой книги! Да и не знаю я, что надо читать…

Павел Степанович поднялся с дивана и открыл дверцу шкафа:

— Ну уж точно не Тибетскую книгу мертвых! Ее читают, чтобы человека не угораздило в очередной раз родиться… — и, мгновенно поняв, что слова его нехороши, поспешил исправиться — Почитайте Библию, я одолжу вам свою. Она, правда, местами исчеркана, но другой все равно не найти…

— Вы думаете, он меня услышит?.. — усомнилась Саша.

— Из этого следует исходить! Будем считать, что проводим эксперимент из области медицины катастроф, в подобных ситуациях любые средства хороши. Люди так устроены, что всегда чувствуют… — Ситников осекся, посмотрел на Александру Николаевну озадаченно. — Я хотел сказать, когда два человека, то в природе вещей… Вы ведь меня понимаете!..

В кругах театралов бытует мнение, что мастерство актера измеряется длительностью паузы, которую он способен держать на сцене. Если это наблюдение справедливо, то Александра Николаевна могла претендовать на звание артиста народного.

Так и не дождавшись ее реплики, Ситников сделал попытку объясниться:

— Вот вы, вы ведь не можете не чувствовать!..

Умолк, и молчание это получилось более чем красноречивым. Саша смотрела не него и губы ее складывались в улыбку:

— А вы?..

— Я?.. — вспыхнул он. — Я чувствую! То есть, хотел бы… — провел ладонью по лицу. — То есть, был бы счастлив…

Женщина поднялась с дивана и протянула Павлу Степановичу кружку. Таким торжественным жестом послы вручают главам государств верительные грамоты. Засверкали вспышки камер, засуетились фоторепортеры… увы, ничего подобного не произошло. Потерявшие нюх на новости блудные дети журналистики бегали в этот утренний час по своим личным делам.

— Пойдемте, Павел, у нас будет время…

Как после бессонной ночи ни казалось Ситникову странным, но рабочий день был еще только в начале. Оставив Александру Николаевну в палате интенсивной терапии, Павел Степанович принялся расхаживать с отсутствующим видом по больничному коридору. Собравшиеся в ординаторской коллеги поглядывали на профессора с удивлением, однако тот не только не собирался проводить пятиминутку, но вообще ничего кругом не замечал. Вернувшись в кабинет, подсел к компьютеру и долго смотрел на темный экран. И здесь никто его не потревожил, хотя каждый знал, что к их заведующему можно обращаться в любое время дня и ночи.

Когда часом позже Павел Степанович заглянул в палату, Саша читала. Плотные шторы на окнах были задернуты, большие плафоны под потолком не горели. Лицо ее в свете зеленой лампы казалось очень бледным. Услышав, как приоткрылась дверь, она оторвалась от книги и бросила на Ситникова долгий, пристальный взгляд. Павел не подошел, остался стоять, привалившись плечом к косяку. Им вдруг овладел страх. Страх потерять эту женщину, страх очнуться и обнаружить, что события последних двух суток не более чем плод игры его уставшего ума. Не мог он вернуться в мир, где ничего нет, кроме страдания людей и одиночества, его одиночества.

От бессонной ночи и накопившейся усталости окружающее воспринималось Ситниковым как бы с запозданием, ему требовалось время, убедить себя в реальности происходящего. Когда-то, еще студентом, он читал про газ для анестезиологии на основе закиси азота. Надышавшись им, человек начинал веселиться и только потом проваливался в черноту небытия. Что-то похожее, — думал Павел Степанович, — происходит и со мной, будто и я сделал глоток и ощутил, как легко и радостно бывает жить. Остается только не потерять сознание…

Александра Николаевна, между тем, вернулась к чтению:

Кто находится между живыми,

Тому есть еще надежда…

— читала она тихо, почти шепотом. Ситников стоял, прикрыв глаза, как если бы пытался представить себя на месте пациента.

Иди, ешь с весельем хлеб твой

И пей в радости сердца вино твое,

Когда Бог благоволит к делам твоим…

Павел Степанович вышел на цыпочках из палаты, но, прикрывая за собой дверь, успел услышать как Саша прочла:

И люби твою женщину, потому как нет

На бренной земле ничего, кроме любви!

Или это только Ситникову показалось?.. Или, как ни был мудр Еклезиаст, строк этих сын Давидов не писал?..

Но стоило профессору очутиться в коридоре, как на него обрушилась суровая действительность. Тактично ожидавшая все утро, горячка дня подхватила его и понесла. Рвали на части ординаторы, потом навалились аспиранты. Совсем потом, когда и сил не было говорить, потащили изможденного в другой корпус на консультацию. К себе Ситников вернулся выжатый, как лимон. Сашины перчатки и сумочка все так же лежали на диване.

Спустившись в буфет, Павел Степанович запасся бутербродами и, жуя на ходу, принялся готовить крепкий кофе. Пораженные зрелищем дежурные сестры наблюдали, как их профессор несет, боясь пролить, в палату большую кружку и тарелку со снедью. Все так же горела зеленая лампа. Александра Николаевна сидела, откинувшись на спинку стула, и смотрела на осунувшееся, с заострившимися чертами лицо Дорофеева. Постояв рядом, Ситников бросил взгляд на показания приборов и так же тихо удалился.

Когда Саша вошла в кабинет, уже начало смеркаться. Утомленная, с красными от слез глазами, помедлила у шкафа с книгами. Занятый правкой статьи, Павел поднялся ей навстречу. Подошел, остановился напротив. Улыбнулся, как улыбаются детям, когда хотят их успокоить. Привлек к себя, обнял, и они долго так стояли, два очень близких совершенно незнакомых человека.