В когда-то купеческом городе Самаре на крутом холме над Волгой стоит высокая стелла. Ее венчает мужская фигура. Сверкающая в лучах солнца, она держит в поднятых руках нечто похожее на бумажного голубя, какие пускают из школьных окон изнуренные науками дети. В народе вознесенный к небу летательный аппарат зовется гусем, а сам монумент — Паниковским. Изготовленный на оборонном заводе, он увековечивает тот исторический момент в жизни Михаила Самуэлевича, когда гусекрад поднял бестрепетную руку на свободно пасшуюся в городе Арбатове птицу. Плохо знакомым с творчеством Ильфа и Петрова иностранцам гиды, дабы попусту не тратить время, объясняют, что это надгробный памятник аэрокосмическому комплексу, почившему в бозе с приходом в страну ельцинской разрухи. Те скорбно кивают головами и восхищаются утонченностью печали ранимой русской души. Летом, когда внизу на набережных в многочисленных кафе гремит музыка, Паниковский задумчиво смотрит на толпы гуляющих и пытается понять, что эти люди делают со своей жизнью.
Ваське до размышлений взрослого, много повидавшего человека было далеко. Устав стоять без дела у подножия стелы, он нетерпеливо дергал Анну Игнатьевну за руку и тихо нудил:
— Ну крестная! Ну пошли!..
Та гладила мальчишку по вихрастой голове и приговаривала:
— Неужели тебе не интересно? Смотри, Васенька, красота-то какая! Вон пароход плывет в Астрахань, а там, за Волгой, начинаются озера. А справа, — повела она рукой, — вдали, Жигули…
Получив на побывку внучатого племянника, старая учительница считала своим долгом привить мальку чувство прекрасного и максимально расширить его кругозор. Полине, конечно, не до того, вздыхала она, а парнишкой надо заниматься. Мужика бы ей найти стоящего, а Ваське отца, только где ж теперь хорошего взять-то, когда они перевелись.
— Да видел я уже это сто миллионов раз!.. — хныкал парнишка. — Ив новую церковь ходили, и в краеведческий музей два раза, а я хочу поглядеть на памятник Чапаеву. Ребята во дворе сказали, что у него шашку сперли…
Пропажа личного оружия легендарного комдива была, конечно, сильным аргументом, против которого Анне Игнатьевне возражать было трудно. Если взглянуть на дело философски, то ни белоснежные пароходы, ни тем более Жигулевские горы никуда не денутся, в то время как новую шашку герою анекдотов и затеянной большевичками гражданской бойни могли приделать в любую минуту, и тогда близкий к историческому момент будет окончательно упущен: жди потом, когда ее снова стырят!
Были у Анны Игнатьевны и другие соображения, подталкивающие заслуженного учителя к компромиссу с Васьком. Идя ему на уступки и соглашаясь взглянуть на известный всему городу памятник, она надеялась не то чтобы втереться к внучатому племяннику в доверие, а завести с ним обиняками разговор о событиях на личном фронте ее племянницы. Расспрашивать саму Полину Анна Игнатьевна не решалась, в то время как Васька, простая душа, мог между делом пролить свет на интересовавший ее вопрос. Все предыдущие попытки завязать нужный разговор кончались тем, что он скатывался на рыбалку, но дальше того, что рыбу они удят вместе с неким Ваской Мерцаловым, не шел. По обмолвкам скрытной племянницы Анна Игнатьевна могла судить, что этот взявшийся из Москвы человек играл в жизни Полины какую-то роль, но и только, а ей хотелось больше знать о любимых людях. Как человек добрый и щепетильный, она никоим образом не собиралась вторгаться во внутренний мир ребенка, но и дальше бороться со столь естественным чувством, как любопытство, ей было невмоготу.
Опять же посещение оскверненного варварами монумента можно было использовать в воспитательных целях. Оно давало возможность поговорить как о необходимости вести борьбу с хулиганством, так и о богатстве русской литературы, которую Анна Игнатьевна преподавала в школе уже не один десяток лет.
— Ну что с тобой делать, пойдем посмотрим! — вздохнула Анна Игнатьевна, давая крестнику понять, что идет не только к памятнику, но и на большие жертвы. — Кстати, ты читал повесть Фурманова «Чапаев»?..
Васька, проявляя незаурядные задатки дипломата, выбрал уклончивый вариант ответа:
— Мне ребята рассказывали. Идут Василий Иванович с Петькой по улице, а навстречу им Штирлиц. Вы Анку не видели? — спрашивает Штирлиц…
— Нет, Васенька, — прервала Анна Игнатьевна изложение бессмертного творения Фурманова, — Дмитрий Андреевич писал совсем не о том! — Подозревая, чем закончится не совсем детский анекдот, она поспешила перевести разговор на другую тему. — На примере легендарного героя Гражданской войны он хотел рассказать о человеке, видящем смысл своей жизни в борьбе за справедливое дело…
Слова ее совершенно неожиданно повергли мальчишку в глубокую задумчивость. Они уже выходили с большой, украшенной фонтанами площади, когда он заговорил:
— Скажи, крестная, а что, все писатели пишут о смысле жизни?..
— Ну… — поколебалась заслуженный филолог, — может быть, и не все, но многие. А почему ты спрашиваешь?
— Васка сказал, что заканчивает об этом книгу. Ну, может, и не об этом, но о чем-то таком, я точно не помню…
Слова мальчонки педагога насторожили. С одной стороны, такой поворот разговора был ей на руку, но с другой… Она слишком хорошо знала людей и особенно судьбу тех, кто, на горе себе и близким, задавался философскими вопросами. Участь у них была, можно сказать, общая и незавидная. Анну Игнатьевну не могло не взволновать, что любимая племянница связалась с одним из этих бедоносцев.
— Васка?.. — подняла она театрально брови. — Это который же Васка? Ах да, ты ведь мне говорил! Вы еще ходили с ним пробовать новый спиннинг… Он что же, сам тебе рассказал о книге?..
— Ну да! А еще говорил, что главное в жизни — научиться ничего не бояться и даже смерти. Ребята над ним смеются, а он хороший. Я даже с одним подрался, во, смотри! — показал он почти зажившую ссадину. — Его бабка приходила жаловаться, что я разбил гаду нос!
— Но, Васенька, разве можно так о своих товарищах? — покачала укоризненно головой Анна Игнатьевна.
— А что он о Васке гадости говорит? — нахохлился мальчишка.
Примолкла и крестная. Вселявшая поначалу надежду ситуация, как она теперь понимала, осложнялась тем, что на пути племянницы повстречался не обыкновенный добрый малый, а мужик с идеями, который — тут к гадалке не ходи — испоганит своими исканиями не только собственную, но и ее, Поленьки, и без того несладкую жизнь. Одно дело, когда такие блаженные беспривязно бродят по страницам русской классики, тут ими где-то даже можно гордиться, и совсем другое, когда эти типы лезут со своей дурью к близким тебе людям.
Васек, ангельская душа, не представлял, что творится в душе крестной.
— А еще Васка говорил с директором о природе зла, она уговаривала его пойти работать в школу…
«Час от часу не легче! — ахнула про себя Анна Игнатьевна и еще сильнее сжала в своей ладони Васькину руку. — Нахлебается бедная девочка с этим Мерцаловым так, что мало не покажется. Рассуждал бы лучше как все о футболе или о чем другом, о чем любят поговорить подвыпившие мужики, а тут такая напасть!» Спросила почти автоматически, как если бы для поддержания разговора:
— Директриса, наверное, занятия Васки не одобрила?..
— Да нет, она его и не слушала, — махнул рукой Васек, — у нее у самой забот полон рот! — Вздохнул как-то очень по-взрослому. — Ее сын тремя классами старше меня учится, первый на нашей улице хулиган…
Минут десять после этого шли молча. Наглядевшаяся за долгие годы всякого, Анна Игнатьевна прекрасно представляла заманивавшую Мерцалова в школу загнанную жизнью женщину, для которой, кроме своего домашнего, источником зла была хроническая нехватка учителей, не говоря уже о грошовой зарплате и необходимости достать денег на ремонт здания. Так, не говоря ни слова, и подошли к пряничному, красного кирпича зданию драмтеатра, за которым в центре маленькой площади стоял памятник легендарному полководцу. Тот вел свою дивизию в бой с высоко поднятой в руке шашкой.
Мальчишка огорчился:
— Ну вот, из-за тебя опоздали!
Анна Игнатьевна не сразу поняла, о чем он.
— А Полина что обо всем этом думает? — решилась она на прямой вопрос.
— Мама? — переспросил Васька. — Откуда ей знать, что у Чапая новая сабля…
В попытке обрести логику Анна Игнатьевна потрясла седой головой:
— Да не о Чапаеве я! О Мерцалове, о Васке! Она что-нибудь говорит?..
Мальчонка поднял вихрастую голову и посмотрел на крестную:
— Не, ничего! Только, когда подружки разойдутся, уложит меня спать, а сама сидит у окна и тихо плачет…
«Вот оно как! — подвела про себя итог Анна Игнатьевна, — значит, любит!» А хорошо это или плохо, как ни прикидывала, понять так и не смогла. Может, все еще и образуется, думала она, лежа ночью в кровати без сна, может, этот Васка не совсем пропащий. Осеняла себя в темноте крестом и одними губами шептала молитву:
— Пресвятая Богородица, спаси нас!..