В тесной темной прихожей старого кирпичного дома в одном из отдаленных районов Москвы пахло пудрой и лаком для волос. На полу под вешалкой, нагруженной ворохом доисторических драповых пальто, дремала кавказская овчарка, при каждом шорохе лениво приоткрывая один глаз. Слышно было, как на лестничной площадке устало бухает дверью древний лифт, тяжело спускаясь в затянутую сеткой шахту.
Женя Мальцева, стройная миловидная брюнетка двадцати шести лет, выскочила из комнаты в черных чулках и кружевной комбинации и стремглав бросилась к зеркалу, на ходу накручивая локон на щипцы для завивки. Шнур от щипцов волочился за ней по полу, и овчарка вальяжно проследила за ним взглядом.
Повертевшись перед зеркалом, Женя вдруг огорченно пискнула и, задрав ногу, придирчиво оглядела поехавший чулок. Удивительное невезение! Это ведь последняя пара. И надо же – именно сегодня, сейчас, когда она и так уже опаздывает на важную встречу.
– Что случилось? – Из комнаты высунулся острый, увенчанный очками в тонкой металлической оправе нос Жениной матери Аллы Ивановны. – Чулок? Это ничего, это мы сейчас…
Она опустилась на корточки перед Женей и принялась старательно замазывать дырку лаком для ногтей.
– Ну мам, – недовольно протянула Женя. – Теперь он приклеился, как я его снимать буду?
– А зачем тебе его снимать? – вскинулась Алла Ивановна.
Тощая грудь ее под пожелтевшим кружевом блузки возмущенно вздымалась. Заслуженная деятельница культуры (попросту говоря, учительница музыки в соседней музшколе) готовилась произнести прочувствованную речь. Женя в предвкушении устало закатила глаза.
– Помнишь, как у классика? – вещала тем временем мамочка. – «Умри, но не давай поцелуя без любви!» Между прочим, прекрасное правило. И действенное! А на тех, кто чулки на первом свидании снимает, никогда никто не женится. А я так мечтаю, чтобы ты нашла хорошую партию… Ты ведь понимаешь, мы – люди искусства, поэтические натуры… Нам просто необходима поддержка разумного, практичного человека…
Женя, стараясь не обращать внимания на материнские причитания, сосредоточенно красила ресницы. Мать и бабка прямо-таки спали и видели, как бы поскорее выдать единственную наследницу семейной благородной бедности замуж. Да не за кого-нибудь, а за «разумного, практичного человека», который и о семье молодой супруги сможет позаботиться.
Каждый появлявшийся на Женином горизонте мужчина подвергался строгому досмотру и контролю со стороны женсовета, и на свидание с одобренным кавалером ее собирали впоследствии всем семейством.
До сих пор, правда, ни один из ее романов так и не увенчался успехом, и место жениха все еще было вакантно, но мать с бабкой не теряли присутствия духа. Вот и на сегодняшнее свидание с Антоном возлагались большие надежды. Правда, этого претендента бдительные родственницы еще не видели, впрочем, как и сама Женя, но на сайте знакомств, где и состоялась их виртуальная встреча, Антон так убедительно расписывал подробности своего семейного бизнеса и размещал фотографии с таких знаменитых мировых курортов, что женсовет в виде исключения одобрил его заочно.
Алла Ивановна ловко орудовала щипцами, превращая Женины растрепанные каштановые волосы в аккуратные локоны, не переставая мечтать о красивой жизни, которую могло бы обеспечить семье Женино замужество:
– Было бы так чудесно, если бы ты поехала в Париж в свадебное путешествие… Ах, Франция, Париж… Эти тихие улочки, эта музыка повсюду… Я могла бы поехать с вами, я бы все вам там показала… Три года назад, когда я возила своих учеников во Францию…
В прихожую, мусоля вечную папиросу, притопала тяжелая артиллерия в виде суровой Жениной бабки, сорок лет отслужившей заместителем заведующей отделом Елисеевского гастронома. Продовольственная каторга закалила бабкин характер до состояния дамасской стали. Несгибаемая бодрая старуха, вышибленная на пенсию более молодыми и оборотистыми коллегами, весь свой командный пыл перенесла на трепетавшую перед ней дочь и безалаберную внучку, искренне полагая, что без ее ценных указаний обе «дурынды» пропадут.
– Распелись тут: Париж, узкие улочки… Что одна, что вторая… Интеллигенция! Домом никто заниматься не хочет! Все думаете, я вас тянуть буду? – загремела бабуля.
Овчарка, пробудившись наконец от ленивой полудремы, заворочалась в своем углу и осторожно ухватила зубами черную Женину туфельку. Девушка, смеясь, потрепала собаку по морде:
– Что, зверюга, и ты хочешь меня замуж сплавить?
– А что ты думаешь? У нее тоже губа не дура, телятинку парную жрать любит… Уж пора бы и тебе о нас позаботиться. Двадцать шесть лет – дурында вымахала, каланча. А замуж все не берет никто. И сама тоже ни то ни се. В актрисы пошла… А что актрисы? Одни простигосподи, прости меня, господи… Шла бы по торговой, как я. Еще знакомые остались, не все поумирали, слава богу, уж пристроили бы на теплое место тетеху…
Продолжая распекать дочь и внучку, «захребетниц бесстыжих», бабка прошествовала на кухню и взревела оттуда:
– Кто поставил утюг на блюдо с холодцом?
Женя, взвизгнув, метнулась за ней и вернулась уже в коротком шелковом платье. Алла Ивановна, залюбовавшись дочерью, прошептала:
– Шарман!
Женя, критически оглядев себя в зеркало, удовлетворенно кивнула:
– Да… шикарная женщина. Мечта олигарха. Последняя надежда благородного семейства. Что б вы без меня делали, сиротинушки… А, Пенелопа? – Наклонившись, она чмокнула овчарку в нос.
Затем, покрутив в руках подсунутую собакой туфельку, отбросила ее в сторону. Нет, в этих определенно нельзя идти – сбитые набойки, потертые носы… Женишок-то сразу раскусит, что она нищая охотница за чужими капиталами. Нет, так дела не делаются. Нужно изобразить успешную звезду, почти что оскароносную актрису, по которой давно плачет Голливуд. Тогда Буратино только счастлив будет, что такая важная персона обратила на него внимание, и все свои миллионы сам принесет, в зубах. Потом-то, конечно, выяснится, что никакая она не звезда, а так, второсортная актриса заштатного московского театрика, ютящаяся с мамой и бабкой в крохотной двушке на окраине… Но, если хорошо постараться, выяснится это уже после свадьбы.
Порывшись в шкафу, Женя извлекла на свет божий высоченные белые сапоги на невообразимых шпильках. Она угрохала на них всю зарплату с гастрольными, да еще у Ленки-костюмерши занимать пришлось, до сих пор не расплатилась.
– Ты с ума сошла? – охнула мать. – Там же 27 градусов жары!
– А что делать? Другой приличной обуви у меня нет! – Она в последний раз кинула взгляд в зеркало. – Ну, Пенелопа, пожелай Каа доброй охоты!
Женя специально вышла из метро на одну остановку раньше и теперь, то и дело осторожно, чтобы не повредить макияж, промакивая лицо бумажной салфеткой, ковыляла к ресторану, где назначена судьбоносная встреча. Ноги в проклятых сапогах начали плавиться.
«Боже мой, до чего же жарко! Судьба начинающей охотницы за сладкой жизнью, оказывается, тяжела и полна лишений. А что делать? Ждать годами мечтательного и бескорыстного юного принца? Так и состариться недолго. Нет, вообще-то мечтательных принцев полно, только каждый при ближайшем рассмотрении оказывается любителем усесться принцессе на шею – я творческая личность, я не могу вкалывать на тупой работе за три копейки, я не виноват, что мой талант не находит достойного применения. Хватит с меня этих самовлюбленных мальчиков. Не очень-то хочется тащить на себе мать, бабку да еще и никчемного принца… Фу, наконец пришла. Итак, состояние полной боевой готовности – локоны взбиты, губы подкрашены, верхняя пуговка расстегнута. Вперед!»
Войдя в полутемный кондиционированный зал, Женя с наслаждением вдохнула прохладный воздух и огляделась.
«Может, вон тот загорелый блондин в светлом костюме? Симпатичный… Хотя совсем не похож».
Широко улыбаясь, она неспешно направилась к дальнему столику, когда вдруг ее окликнули:
– Евгения?
Она увидела поднимающегося ей навстречу невысокого паренька. Его вид слегка разочаровал Женю: ну что это за олигарх – ни властной внешности, ни внушительной фигуры, ни даже костюма.
«Обыкновенный парень, и довольно молодой для таких-то капиталов. Впрочем, часы дорогие, в уголке рта пузатая сигара, так что, может, и олигарх. Кто знает, как они на самом деле выглядят, эти олигархи? Может, в этом-то все и дело – неброский шик, скромное обаяние больших денег… Уолл-стрит, так сказать…»
Парень тем временем с томным видом припал губами к ее руке:
– Антон. Антон Спиричев. Для вас просто Тони.
– Может быть, Тоша? Более непринужденно… – Она старательно хлопала ресницами. – А я, как вы уже догадались, Женя.
К столику уже спешил сомелье, и Женя, быстро перебрав в памяти тщательно изученные перед свиданием заметки светской хроники, сделала заказ:
– Бокал розового вина. За знакомство!
– Разрешите посоветовать «Шато Перусь» урожая 1985 года. – Женя слушала непонятные слова сомелье с таким наслаждением, словно внимала поэзии Серебряного века. – Незабываемый изысканный аромат виноградной лозы, прогретой лучами средиземноморского солнца…
Тоша, кажется, не на шутку распаленный ее вниманием, прервал официанта и по-купечески махнул рукой.
– Да что там, неси сразу бутылку, – с вызовом бросил он удивленно покосившемуся на него сомелье. – У нас с деньгами проблем нет! Или у тебя, брат, другое мнение? – А затем, обернувшись к Жене, вкрадчиво добавил: – Вы не против?
– О, я, право, не знаю… Так жарко… – манерно пожав плечами, Женя скомандовала: – Две бутылки!
Вино действительно оказалось волшебным – помогло разрядить обстановку. Через полчаса Тоша уже рассказывал девушке, как верному другу, о том, какие испытания выпали на его долю в тяжкие годы юности.
– Начинает темнеть. А «духи» ползут, за склоном прячутся. Я пацанам своим говорю: «Не подкачаете, братцы?» А они: «Не беспокойтесь, товарищ подполковник». И по команде прицельным огнем… дррррр… А ля гер ком а ля гер, как говорится. Я, между прочим, ранение имею! – С важным видом он продемонстрировал Жене короткий шрам, подозрительно напоминавший след после удаления аппендикса.
«Господи, что он несет? – стучало в Жениной приятно уплывающей куда-то голове. – Какой Афган? Ему лет двадцать восемь, ну тридцать. В детском саду он, что ли, батальоном командовал?»
Однако на всякий случай она в нужных местах испуганно вскрикивала, прижимала ладонь к груди и восторженно кивала.
– А свой банк вы уже потом открыли? – все-таки поинтересовалась она.
И Тоша, значительно поиграв бровями, заверил:
– Конечно. С моим фронтовым прошлым волчьи законы российского бизнеса мне нипочем. Так что теперь я настоящий олигарх-лайт. Тем более в Нью-Йорке учился. А там так: если тебя не съели, значит, просто не успели…
Впечатленная Тошиным послужным списком, Женя как бы случайно задела ногой его колено. И тут же со всей искренностью разразилась ответной речью:
– Ах, Тоша, если бы вы знали, как я вам завидую. У вас такая интересная жизнь… А у меня… Постоянные съемки, фотосессии, интервью… города, аэропорты… Будто застряла в какой-то безумной матрице.
Тоша осоловело кивал:
– В матрице… Ага, ну как же… В матрице… Однако!
Женю несло, роль утомленной славой кинозвезды пришлась ей по вкусу:
– А вокруг одни застывшие маски, придуманные эмоции… Совсем нет времени на живое человеческое общение, на духовную близость…
Тоша, впервые за последние двадцать минут уловив, о чем идет речь, вскинулся:
– Нет времени на близость? Да что вы говорите?
Женя продолжала вещать что-то уже совсем несусветное о том, как ей звонили из «Уорнер Бразерс», приглашали на главную роль в новый блокбастер, а она отказалась, так как не все в этой жизни измеряется деньгами, а ее талант достоин лучшего применения, чем второсортная американская стрелялка. Она уже и сама чувствовала, что перегнула палку, что ложь ее очевидна и по-детски глупа, но Тоша так внимательно ее слушал, так серьезно кивал… Фантазия несла ее дальше и дальше. Неизвестно, до чего бы Женя в конце концов договорилась, возможно, приписала бы себе парочку оскаровских статуэток, однако поток ее красноречия был прерван официантом, услужливо подсунувшим Тоше счет.
Олигарх-лайт заглянул в темно-синюю папку и побагровел.
– Прогретая лучами средиземноморского солнца… М-да… – пробормотал он себе под нос, однако довольно уверенно протянул официанту кредитку.
Женя же, отметив про себя этот его жест, решила, что все в порядке, должно быть, ее кавалер просто бережлив, что, в общем, для семейной жизни не так уж плохо.
Распрощаться с Тошей Женя решила у выхода из заведения, наотрез отказавшись от предложения подвезти ее до дома. Антон важно продемонстрировал ей блестящий «Мерседес», на заднем сиденье которого сидела обалдевшая от жары и одиночества толстая австралийская крольчиха.
– А это моя Дольюшка, прошу любить и жаловать – Дольча. – Тоша выволок ее из машины и сунул Жене.
Девушка опасливо подхватила увесистое животное, не забыв, однако, восхищенно пискнуть.
– М-да, в честь модельера назвал, приятеля моего, – пояснил Тоша. – Это, кстати, как раз его подарок, Стефано. Презентовал мне, когда я у него на вилле гостил.
– Какая прелесть, – улыбнулась Женя, осторожно потеребив кроличьи длинные уши. – Ну до свидания, Тоша. Буду с нетерпением ждать нашей новой встречи.
Когда новенький «Мерседес» рванул с места, увозя олигарха-лайт и его откормленную любимицу, Женя, юркнув в ближайшую подворотню, вытащила из сумки старые вьетнамки и с облегчением переобулась, заботливо завернув драгоценные сапоги в пакет. Затем опустилась на край тротуара, закурила и объявила самой себе, что начало охоты, можно считать, прошло успешно, зверь, несомненно, заглотил приманку, а дальнейшее будет зависеть уже от ее ловкости и проворства.
* * *
Увидев, что Женя скрылась за поворотом, Антон Спиричев с облегчением выдохнул и откинулся на прохладную спинку кожаного сиденья «Мерседеса»: «Мать твою, ну и перенервничал. Чуть не засыпался. Думал, на свидание придет обычная симпатичная телка, студентка там какая-нибудь, а оказалась такая шикарная красотка, знаменитая актриса, наверняка денег куры не клюют. Если бы начала спрашивать про банк, точно спалился бы, пришлось сразу запудрить ей мозги папашиными историями про Афган».
Называя себя олигархом-лайт, Антон не то чтобы лгал, скорее сильно преувеличивал. Нет, конечно, нищим он не был, кое-что позволить себе мог – спасибо отцу, полковнику в отставке, сумевшему в девяностые благодаря цепкой хватке и старым связям сделаться директором загибавшегося заводика.
Федор Николаевич взялся за дело с упорством бодрого отставника: раздобыл где-то финансирование, уломал иностранных инвесторов. И дело пошло – заводик, кряхтя и охая, заработал, а потом и вовсе разогнался и стал приносить прибыль. Теперь Федор Николаевич значился уже не просто директором, а совладельцем предприятия и спал и видел, как бы уйти на покой, да вот беда – не на кого оставить дело. На сына, никчемного обалдуя и лоботряса, надежды не было. Федор Николаевич называл отпрыска не иначе как засранцем, гонял его в хвост и в гриву, пытаясь хоть как-то втянуть в семейный бизнес, заставлял выступать на каждом собрании совета директоров с докладом. Тоша же с завидной регулярностью на собрания не являлся и мечтал, чтобы фатер оставил его в покое, обеспечив, разумеется, доступ к семейным капиталам.
Вот и сейчас, после этого свидания, на котором он трясся совсем как бедняжка Дольча перед жаркими объятиями пьяного хозяина, он не может заехать в бар снять стресс, а должен тащиться на какие-то дурацкие переговоры.
Тоша, поерзав, потянулся к мини-бару («Мерседес» представительского класса тоже, разумеется, принадлежал фирме отца и предназначался для встречи важных клиентов) и извлек оттуда квадратную бутылку «Red Label».
«Промочить горло я имею право или нет? А то от этого пригретого Средиземноморья до сих пор во рту кисло».
– Вы б не пили пока, Антон Федорович, – добродушно пробасил шофер Володя. – Вам же с немцами встречаться через полчаса…
– Поговори мне еще! – взвился Тоша.
По телу разлилось бодрящее тепло, он прикрыл глаза и постарался вызвать в памяти образ Жени.
«Какая она… волшебная, удивительная… Глаза – как камешки на речном дне, а у самых губ родинка. Когда смеется – откидывает голову, и волосы рассыпаются по плечам. Да чего там – влюбился в нее, с первого взгляда влюбился. Теперь только бы не выдать себя – всего-навсего безалаберного сына оборотистого папаши, – а то ведь она, птица высокого полета, и не взглянет на какого-то там старшего менеджера по закупкам сырья на малюсеньком подмосковном заводике».
Дольча, забившись в угол сиденья, не сводила глаз с хозяина, и Тоша, пьяно осклабившись, обратился к ней:
– Зайчишка моя, одна ты меня любишь, одна ты ничего не требуешь. Дай я тебя расцелую.
Машина летела по Новому Арбату мимо сияющих стеклами высоток, мимо дорогих магазинов, рекламных щитов, растяжек и светящихся табло. Смачно чмокнув крольчиху и тут же чихнув от набившегося в нос белого пуха, Тоша приказал шоферу:
– А ну тормозни вон у того кабака, зайду освежусь. Никуда эти немцы не денутся, подождут. А начнут выступать, так мы им напомним 1945 год!
В переговорной, просторной комнате с широким окном, выходящим на главный вход административного корпуса завода, Федор Николаевич Спиричев, коренастый краснолицый мужичок лет шестидесяти, беззвучно матерясь, расхаживал вдоль длинного стола, за которым расселись представители немецких партнеров. Сын опаздывал уже на полчаса.
«Проклятый разгильдяй, опять все на свете проспал и забыл. Делать нечего, придется начинать без него», – Федор Николаевич обернулся к переводчику и начал:
– Дорогие коллеги.
В этот момент с улицы донесся шум мотора. Спиричев глянул на паркующийся «Мерседес» и остолбенел: из машины выкатился помятый, расхристанный Антон. Пошатнувшись, он едва не осел на землю, но устоял на ногах и, вытащив из машины крольчиху, пошел ко входу.
За спиной Спиричева-старшего бесшумно возник предупредительный секретарь, и Федор Николаевич, сделавшись совсем уж свекольного цвета, просипел:
– Перехвати засранца и запри в моем кабинете! Бегом! – Обернувшись к немцам, объявил: – Мне только что доложили… Антон Федорович задержался… на переговорах… на… мм… других переговорах…
Секретарь метнулся к выходу, но Тоша оказался проворнее. Тут дверь переговорной распахнулась, и ввалился менеджер по закупкам сырья во всей своей освеженной красе. И без того длинные физиономии немцев вытянулись еще больше, а наследник семейного бизнеса, обведя комнату царственным жестом, объявил:
– А вот и я! Простите, задержался… задержался…
Федор Николаевич, все еще надеясь спасти положение, значительно произнес:
– На переговорах!
Сын удивленно захлопал глазами, пытаясь выискать среди кружившихся пятен источник знакомого голоса.
– Что? – И, узнав наконец отца, с пьяным добродушием произнес: – А, папа, и ты здесь? А что такое? Что такой грустный? Вот знаешь, папа, я тебе все время хотел сказать: сколько я тебя знаю, ты все время грустный и грустный… Как будто ни дна тебе, ни покрышки…
– Так что там, Антон Федорович, на переговорах-то? – засуетился секретарь.
– На переговорах? А, ну да… на переговорах… – Он принялся неловко пробираться к своему месту. – Так знаете ли, господа, переговорили… Очень… э-э-э… прод… продуктивно.
Тоша запнулся о ножку кресла, потерял равновесие и с размаху уселся на спину представителю германской фирмы, грузному мужичку в очках. Тот от неожиданности опрокинул кофе себе на брюки. Началась суета, участники встречи повскакивали с мест. Лицо Федора Николаевича приняло совсем уже апоплексический оттенок.
– О, прошу прощения. Устал… э-э-э… на переговорах. Эти переговоры, знаете ли… Миль пардон, мада… Простите, мусье! – И Тоша, с неожиданной ловкостью стащив с себя рубашку, попытался вытереть ею испорченные брюки немца.
Федор Николаевич ринулся к сыну, проволок по комнате и вышвырнул за дверь, задыхаясь и безуспешно пытаясь выговорить:
– Зас… зас…
* * *
На свидание через два дня Тоша явился отчего-то в темных очках. Женя решила, что это для пущей шикарности. Встретиться они договорились на Тверском бульваре, Женя наплела, что дает интервью в кафе неподалеку.
– Здравствуйте, Тоша! – пропела Женя.
Настроение у девушки было замечательное и еще улучшилось, когда Тоша расплылся в улыбке при ее появлении. Они пошли по бульвару к припаркованной у поворота на Тверскую машине. Все скамейки облепила студенческого вида молодежь. На другой стороне улицы жевали мороженое за столиками «Макдоналдса» разомлевшие от жары москвичи.
– Ну что, айда тратить денежки! – залихватски предложил Тоша. – Хочешь узнать, красавица, как зажигают олигархи-лайт?
– Мне кажется, меня ничем уже не удивишь… – сморщила носик Женя. – Как-то раз на приеме у Бертолуччи…
– А мы попробуем, – возразил Антон.
– К тому же я не одета… Это интервью, нужен был деловой стиль. – Женя имела в виду свою узкую темно-серую юбку (если быть честной, перекроенную из старого материнского платья). – Не успела заехать домой переодеться.
– Так в чем же дело! Поехали в магазин, подберем вам что-нибудь.
– Право, не знаю, это неудобно, – отнекивалась Женя.
– Неудобно на потолке спать, – отмел все возражения Спиричев-младший и скомандовал шоферу: – Вези в Третьяковский проезд.
В дорогущем бутике вокруг Жени сразу же засуетились: принесли кофе в крошечной чашечке, завалили одеждой. Тоша тоже примерил джинсы из новой коллекции Версаче и, вертясь перед зеркалом, кряхтел:
– Не знаю… Не будут ли они меня дешевить?
Себе он так ничего и не купил, зато Дольча разжилась шелковым шарфиком, который Тоша торжественно повязал ей на шею. Женя же, боясь спугнуть потенциального жениха излишней меркантильностью, остановилась на относительно недорогом черном платье.
– Похоронное какое-то! Выбери что-нибудь поэлегантнее, погламурнее. – Кавалер стащил с полки большую темно-бордовую сумку. – Вот хоть этот баул возьми!
– Тоша, это же «Биркин»… Откуда он здесь?
– Ну и что, что бирки? Срежем!
От сумки Женя, однако, отказалась, представив себе, как страшно будет ехать с таким сокровищем в метро, то и дело ожидая получить по голове от продвинутого грабителя. За ее наряд Тоша расплатился наличными – извлек из кармана несколько измятых стодолларовых купюр. А затем, обняв ее за плечи (Женя решила, что можно уже позволить ему некоторые вольности), повез развлекаться в недавно открывшийся модный ночной клуб.
Удобно устроившись на бархатных диванных подушках, Тоша тут же запросил винную карту. Женя, даже не взглянув в нее, заказала:
– Мне «Кристалл», пожалуйста!
– Ради бога извините, но «Кристалл» закончился. Могу предложить «Вдову Клико», «Дом Периньон», – смущенно расшаркался официант.
– Это не мой уровень, – скривился Тоша, однако заказал сразу пять бутылок.
Дольча, которую Спиричев-младший тоже притащил в ночное заведение, хрумкала специально принесенную из кухни морковь, уютно примостившись в уголке дивана.
От грохочущей музыки у Жени разболелась голова. Она давно уже перестала считать бокалы шампанского и только удивлялась, отчего же ей все никак не делается весело. Напротив, с каждым выпитым глотком на душе становилось все муторнее, россказни захмелевшего Тоши ей опостылели, и больше всего хотелось отправиться – нет, не домой, там из нее клещами начнут тащить, почему она упустила такого выгодного жениха, – а куда-нибудь к черту на кулички.
«Что ж за жизнь-то такая паршивая, а? Отчего молодой красивой женщине приходится корчить из себя невесть что и придуриваться для этого остолопа? Он ведь был бы даже симпатичным, если бы не все эти пошлые и смешные понты», – думала Женя.
Совсем расстроившись, она хлопнула очередной бокал и, обведя взглядом помещение, увидела стоявшего у барной стойки лысого сорокалетнего крепыша чрезвычайно мрачного вида.
– Смотри, – зашипела она Тоше, – это же известный криминальный авторитет Мамонт…
– Ты о чем? – Тоша смешно захлопал ресницами.
– Я говорю, Мамонт, – стараясь перекричать музыку, повторила Женя. – Бандит! Ты что, не слышал о нем?
– Мамонт? Как же, как же, мы с ним старые кореша… Бывало, говорю ему: ну что, брат Мамонт? А он мне… Эх, жаль, давно не виделись, раскидала судьбина злая…
– Так вон же он! – Женя кивнула на лысого у стойки. – Пойди поздоровайся!
Тоша оторопело перевел взгляд на мафиозную знаменитость. Всю спесь с него сдуло, и вид олигарх-лайт имел довольно жалкий. Но девушка – девушка, которая по-настоящему ему нравилась, – смотрела выжидательно, и Антон поднялся, прикидывая, что на дворе уже не девяностые и вряд ли кто, пусть даже и отпетый урка, решится пристрелить его посреди гуляющего ночного клуба.
Воровато оглядываясь по сторонам в поисках возможности побега, он направился к Мамонту. Женя последовала за ним. Между тем Дольча, воспользовавшись неожиданно свалившейся на нее свободой, спрыгнула с дивана и юркнула куда-то в темноту.
– Здорово, Мамонт! – гаркнул Тоша, поравнявшись с крепышом.
Тот смерил его взглядом и, не говоря ни слова, отвернулся.
– Что ж это ты, не узнал боевого товарища? – не сдавался Тоша.
– Тамбовский волк тебе боевой товарищ, – презрительно сплюнул Мамонт.
Поймав Женин удивленный взгляд, Тоша фамильярно хлопнул Мамонта по плечу. Тот от неожиданности закашлялся.
– Старых друзей забываем… – исполненным обиды голосом изрек Тоша. – Нехорошо, не по-пацански… э-э-э… Слоненок! Забыл, значит, как мы в 92-м солнцевским разборки устраивали? Бизнесменом теперь заделался?
Мамонт, все еще продолжая кашлять, ошалел от такой наглости. Его и без того недружелюбная физиономия побагровела.
Тоша, торопясь разрешить ситуацию, пока бандит не пришел в себя, махнул рукой:
– Что с тебя взять? Пойдем отсюда!
Поспешно удаляясь, он доверительно жаловался Жене:
– Не могу выносить человеческую черствость, неблагодарность… Вся душа переворачивается. Я хоть и две войны прошел, а все такой же… ранимый…
И Женя отозвалась с пониманием:
– Тоша, у тебя душа поэта… Ты такой тонкий…
Потом они еще что-то пили, курили по очереди огромный кальян. Голова Жени куда-то плыла, и смутные угрызения совести рассеялись.
Тоша и в самом деле начинал нравиться ей.
«Такой трогательный, крольчиху эту повсюду за собой таскает – куда, кстати, она подевалась? – и добрый, щедрый. Не жмот какой-нибудь, хоть и олигарх. А то, что приврать любит, так это, может, от развитой фантазии».
И, придвинувшись к кавалеру, она продолжала рассказ, в котором уже сама запуталась:
– И вот после церемонии подходит ко мне Тарантино, а я ему: «Стивен!..»
– Он же Квентин?
– Ну да, Квентин… Но я его называю Стивен. Не понимаю, что в этом странного!
– Да нет, я так… – Антон примирительно развел руками, зацепив рукавом кальян.
Конструкция тут же обрушилась, зазвенело разбитое стекло, ковровое покрытие начало тлеть. Тоша испуганно заметался, а Женя, схватив со стола недопитую бутылку шампанского, залила им занявшийся ворс. Подоспевшие официанты принялись устранять последствия инцидента.
– А вот у нас на фронте случай был… Я сразу вспомнил, когда гарью потянуло… Засели мы как-то с ребятами в ущелье…
– Тоша, ты такой смелый… – перебила Женя. – Настоящий мужчина, не то что все эти голливудские… гермафродиты! Я сейчас всем скажу, какой ты храбрый!
Она, пошатываясь, вскарабкалась на сцену и, слегка поскандалив с менеджером, сумела-таки заполучить микрофон. За столиками стало тихо. Женя с пафосом объявила:
– Для моего друга Антона… который много повидал… и воевал во имя защиты Родины… – а затем проникновенно затянула: – Господа офицеры!..
Какая-то полупьяная деваха прошествовала к сцене и, вытащив зажигалку, принялась мерно покачивать ею в такт музыке. Разомлевший Тоша, дважды оступившись, тоже вкатился на площадку с бутылкой шампанского и, опустившись на пол возле поющей Жени, попытался стащить с ее ноги туфельку. Женя, не прекращая петь, недоуменно таращилась на Тошу и всячески старалась увернуться. Наконец ему удалось все-таки сдернуть с Жениной ноги туфельку. Тоша сосредоточенно налил в нее шампанского, поднялся и, обняв Женю за плечи, обратился к публике:
– Слышь, братва! Эта баба – это вам не какая-нибудь телка, это моя невеста. Я женюсь на ней, я сказал! Мы, может, и недавно знакомы, но я люблю ее! А сейчас мы едем покупать кольцо. От Тиффани, я сказал!
Тоша поднес к губам туфельку и, прихрюкивая, выпил шампанское. Ошеломленная Женя чмокнула его в макушку.
Он, расталкивая всех на своем пути, по-армейски промаршировал к выходу, волоча за собой Женю. Уже у самых дверей путь ему преградил менеджер:
– Я извиняюсь… Вы не изволили расплатиться…
– Ах да… Держи! – Тоша вальяжно вручил менеджеру кредитную карту.
Тот через несколько секунд возвратился, разводя руками:
– Прошу прощения, но ваша карта заблокирована.
– Что? Да ты в своем уме? Ну, сволочь, если б я так не спешил… – Порывшись в карманах, он сунул менеджеру измятую пачку купюр. – На вот! Сдачи не надо!
– Я прошу меня извинить, но тут… с позволения сказать… Не хватает.
– Чего не хватает? – гаркнул Тоша. – Я тебе семь штук зелени дал.
– Я извиняюсь, но тут… так сказать… на двести восемьдесят тысяч рублей… – пояснил менеджер.
– Сколько? – Тошины голубые глаза чуть не выскочили из орбит. – Да ты… да вы тут все… Жулье! Обсчитали, ободрали! Ты что, за идиота меня держишь? Не собираюсь я эту байду оплачивать! И вообще, где… Где мой кролик? Где Дольча моя, моя девочка? Ее украли у меня! Ты украл, сука, да еще и надуть хочешь? Я тебе… – И взбешенный Тоша полез на менеджера с кулаками.
А тот резким, почти незаметным движением всадил жилистый кулак в живот зарвавшегося гостя. Тоша, икнув, сел на пол. Женя, вскрикнув, закрыла ладонями лицо.
Голову нещадно ломило. Дорогущее шампанское, выветрившись, похмелье оставляло совершенно обыкновенное, двухсотрублевое. Женя выдохнула и потерла глаза. Они с Тошей сидели в комнате для персонала уже два часа. Сначала олигарх-лайт буйствовал и грозился, потом жаловался на судьбу в лице папаши, перекрывшего сыну доступ к семейным закромам, затем, отчаявшись, стал названивать этому папочке и наконец с победной улыбкой обернулся к Жене:
– Все в порядке. Папа сейчас подъедет, он разберется… Ты прости, что так получилось, я же не знал, что папа…
– Папа? – ехидно переспросила Женя. – Так, значит, это его деньги ты тратил? А как же олигарх-лайт, собственный банк, бизнес в Швейцарии… Это тоже все папино, что ли?
Тоша смутился и попытался уйти от ответа:
– Дорогая, может быть, потом об этом? Сейчас главное – Дольчу найти…
– Нет уж, любезный друг, давай сразу разберемся. Или, может быть, мне лучше у твоего папы обо всем спросить? Как считаешь, олигаршусик мой, а?
От такой перспективы Тоше сделалось нехорошо, и он, потупившись, признался:
– Да нет этого ничего! Ни банка, ни Швейцарии… То есть Швейцария-то есть, а бизнеса там у меня нет. И в Афгане я не был.
– Да неужели?
– Я просто менеджер по закупкам оборудования на одном подмосковном заводике…
– Который, конечно же, принадлежит папе, – подытожила Женя.
– Ну… частично, – кивнул Антон.
Он придвинулся к Жене, попытался взять ее за руку:
– Ты извини, я сам не понимаю, почему все это наговорил… То есть понимаю, конечно. Просто ты очень мне понравилась…
– Убери клешни! – Женя резко поднялась. – Понравилась… Оригинальная у тебя манера ухаживать… Наврал с три короба, наобещал неизвестно чего. Ты что же думаешь, я после этого буду и дальше с тобой общаться? Да мне находиться с тобой рядом противно, понторез недоделанный!
– Ясное дело, мы с тобой больше не увидимся… – обреченно произнес Тоша. – Ты ведь знаменитость, на такого, как я, даже и не взглянешь. Но если бы я сразу тебе правду сказал, то у меня вообще шанса не было бы. Куда мне до твоих Квентинов…
Женя смутилась, но тут же взяла себя в руки.
– И подарки забери, их, наверное, можно вернуть и получить назад деньги, – бросила она, скидывая туфли. – Жаль, что я платье снять не могу, так бы и кинула его в наглую физиономию.
Она схватила сумочку и босиком направилась к выходу.
– Ты куда? – окликнул ее Спиричев.
– Домой. Сейчас прискачет твой папаша и наверняка выпорет непослушного сынка. А мне на это смотреть неохота. Не переживай, за такси я сама заплачу, а, впрочем, тебе и нечем… – И Женя стремительно вышла из комнаты, не удостоив Тошу и взглядом.
Мать и бабка, узнав о постигшей ее неудаче, объявили семейный траур. Алла Ивановна всхлипывала:
– Я так хотела, так мечтала… Что ты наконец встретила достойного человека. Что он будет заботиться о тебе да и нас не оставит.
– Эх, Алка, дура ты, дура, – качала головой бабка. – Чтоб достойного да заботливого отхватить, надо чтоб в башке что-то было. А ей куда? Ей вон первый встречный аферист наплел черт-те чего, она и уши развесила. И ты вместе с ней. Навязались на мою голову две кулемы. Так, видно, и тащить мне вас на горбу до самой смерти.
Даже верная Пенелопа, казалось, смотрела на нее с высокомерным презрением.
Женя и сама себя ругала на чем свет стоит:
«Надо ж было выставить себя такой идиоткой – таскалась с ним везде, слушала бесконечные бредни, головой кивала. А ведь чувствовала, что что-то тут не так. Почему же сразу не поставила на место?»
Через день после ее триумфального провала позвонили из ночного клуба – портье записал номер ее мобильного, когда заказывал для нее такси.
– Это вы забыли кролика?
– Какого кролика? – не поняла Женя, но сразу сообразила: – Ах, вы про Дольчу!
– Не знаю, Дольча она или Габбана, только ее нужно немедленно от нас забрать. Она уже уничтожила на кухне недельный запас моркови. Если вы не приедете, я собственными руками сделаю из нее низкокалорийное азу.
– Хорошо-хорошо, я приеду, – согласилась Женя.
Так в их двухкомнатной квартире поселилась белая австралийская крольчиха с флегматичным характером, лошадиным здоровьем и непобедимым аппетитом.
– Доченька, ну зачем она нам? У нас и так места мало, – трепыхалась Алла Ивановна.
– Ты скажи спасибо, что она в подоле не принесла, – изрекла бабуля, вынув изо рта изжеванную «беломорину». – Ладно, с паршивой овцы хоть шерсти клок.
Пенелопа несколько дней недоверчиво косилась на незнакомого зверя, но потом, смилостивившись, лизнула крольчиху в розовый нос. В конце концов домочадцы привязались к Дольче. Алла Ивановна тщательно расчесывала ее белую блестящую шерсть и повязывала крольчихе на шею атласные ленточки; бабка, возясь на кухне, не забывала оставить для «животинки» капустную кочерыжку; а Женя, поглаживая кролика за ушами, жаловалась вполголоса:
– Дольчинька, отчего ж твой хозяин таким дураком оказался, а? Он ведь мне и правда понравился…
Женя собиралась приняться за уборку, когда в дверь позвонили. Оправив выношенный халатик, она пошла открывать. На пороге стоял Тоша с пышным букетом пионов.
– Как… Как ты меня нашел? – пролепетала ошеломленная девушка.
– Поймал таксиста, который дежурил у клуба. Он дал мне твой адрес. Значит, вот так живут голливудские звезды?
– Это… это квартира моей бабушки, – попыталась отовраться Женя. – Я здесь почти не бываю, только…
– …только проездом из Лос-Анджелеса в Париж. Ну понятно. И халат на тебе тоже бабушкин. И вот это, – он махнул в сторону возвышавшихся под зеркалом белых сапог, – тоже ее.
Женя поняла, что отпираться бесполезно. И тут из комнаты, привлеченная шумом, выкатилась Дольча.
– Что это? Не может быть, это же… Дольчинька, девочка моя, ты нашлась! – Спиричев подхватил крольчиху на руки. – Женя, это ты, ты ее нашла?
– Да, мне позвонили из клуба, и я ее забрала.
– И ты решила оставить ее у себя? Но почему? – Тоша обернулся к девушке.
Женя смущенно пожала плечами и, не найдя что ответить, заметила:
– М-да, неудачливые мы с тобой получились золотоискатели…
– Ну это как посмотреть… – Аккуратно опустив Дольчу в кресло, он шагнул к Жене, притянул ее к себе и поцеловал.
Августовское солнце клонилось к закату. На распахнутой в сад створке окна сушились Тошины плавки и Женин ярко-оранжевый купальник. Во дворе Алла Ивановна усердно выпалывала сорняки вокруг клумбы с анютиными глазками. С террасы донесся раскатистый голос Спиричева-старшего:
– Хода нет – ходи с бубей, бубен нет – ходи с червей.
Тоша сгреб разомлевшую от жары Женю в охапку и поцеловал в пахнувшее речной водой плечо. Вследствие того, что семейные капиталы были порядком растрачены Тошей во время его разудалого загула, на семейном совете было решено, что медовый месяц молодые проведут на подмосковной даче Федора Николаевича. И вот уже неделю они наслаждались друг другом среди пузатых садоводов, крикливых деревенских бабок и парного молока по утрам.
– А все-таки хорошо, что ты не кинозвезда. Сейчас спешила бы на съемки куда-нибудь в Париж или Лондон. А я бы торчал тут один.
– Ты бы тогда был олигарх и торчал не тут, а на каком-нибудь совещании совета директоров твоего банка, – напомнила Женя.
– Да ну его, в такую жару, – засмеялся Тоша. – Знаешь, по-моему, мы все равно неплохо устроились.
– Значит, ты не только на войне можешь чувствовать себя по-настоящему счастливым? – лукаво спросила Женя.
– Не-а… Лишь бы у тебя находилось время на близость, и не только духовную. – Смеясь, он повалил молодую жену на кровать и набросился на нее с поцелуями.
На веранде тяжело заскрипело старое кресло. Бабка, поднимаясь, сгребла со стола карты и сурово выговорила Спиричеву-старшему:
– Давай-давай, Николаич, держи себя в руках, нервничай после расплаты.
Федор Николаевич, ругаясь, отсчитал проигрыш, и бабка, пряча купюры в карман засаленного фартука, произнесла:
– Пойду, что ли, ужин разогревать. А-то наши-то сейчас встанут, жрать захотят. Засранцы!