Ночной поезд из Франкфурта опаздывал.
В наши дни ничего не происходит, как положено.
Ничем не примечательный бизнесмен, ожидавший прибытия пассажирского поезда из Германии на Центральном вокзале Амстердама, уже начинал нервничать. В его кармане лежала телеграмма, в которой говорилось, что его двум шуринам удалось достать билеты на экспресс. А что, если с ними что-нибудь случилось… Страшнейшие из погромов в их родном городе остались в прошлом, братьям удалось выжить. Однако подводное течение антисемитизма не умедляло скорости по всей Европе. Вдруг в последнюю минуту возникли какие-то претензии, проверка документов на границе или выяснение целей поездки? Бизнесмен представил, как шурины попадают в лапы гестапо.
С амстердамского залива дул прохладный декабрьский ветер. Человеку на открытой платформе казалось, что он приносит зловонное волчье дыхание.
Ни в чем нельзя было быть уверенным в тот недобрый 1938 год.
Волнение росло. Грудь словно наполнилась песком. Какое-то пустяковое опоздание — несомненно, безобидное в сравнении с иными проявлениями произвола — с необыкновенной силой напомнило о чудовищной зыбкости времен, об опасности, под которой ходят все.
Какая же ответственность: возложить на себя заботу о семье, жене и двух дочерях в таких условиях!
Мужчина полагал, что в Голландии они в безопасности. Все-таки прожили в относительном спокойствии пять лет. Он смог убедить себя, что в приютившей их стране беглецов не коснется безумие Германии. Но теперь понял, что ошибался. Ни на одном пятачке континента не спастись от безумства Гитлера и его приспешников.
Вдруг ему явилось видение — секундное откровение, как в Старом Завете.
Если они останутся здесь, то все умрут. Вопреки попыткам выиграть время, невзирая на все увертки и ухищрения, немцы рано или поздно настигнут их. Они обречены.
Потрясенный, мужчина разрыдался, и лишь прибытие поезда из Франкфурта привело его в чувства. Он вытер слезы рукавом пальто и стал высматривать среди пассажиров братьев жены.
Вот они!
— Ганс, Дитрих, как я рад вас снова видеть!
— Отто!
Они обнялись, затем отступили, чтобы рассмотреть друг друга.
Отто сказал:
— До дома идти милю-две. Не хотите прогуляться? Мы сэкономим на троллейбусных билетах…
— Конечно, — ответил Ганс. — Неплохо было бы размяться после долгого пути.
— И мы сможем поговорить, — добавил Дитрих. — С глазу на глаз, не беспокоя Эдит и девочек.
— Понимаю.
Они покинули вокзал и вскоре оказались на улице Оз-Воорбургваль, ведущей на юг.
— Мы живем в речном квартале, это юг города, — объяснял Отто. — Там поселилось много еврейских семей.
Несколько минут братья рассказывали Отто о том, как живут оставшиеся во Франкфурте родственники и друзья. С жадностью выслушав новости, Отто встревожился. Дела обстояли хуже, чем он предполагал.
Наконец, уже завидев здание муниципалитета, Ганс подошел к сути разговора.
— Мы не намереваемся осесть здесь, Отто, несмотря на ваше добросердечное предложение. Мы решили ехать дальше. В сущности, мы уже купили билеты на пароход в Америку.
Это озадачило Отто.
— Америка… Зачем так далеко? Мы не сможем видеться. И чем вы там будете заниматься?
— На наш взгляд, ближе никак нельзя. Не будем обманываться, Отто. Фашисты не остановятся, пока не завоюют всю Европу. Это ясно, как желтая звезда, которую они заставляют носить евреев! Даже в Англии небезопасно. А насчет того, как мы будем жить — ну, мы же профессиональные немецкие оптики. Такие умения везде в цене.
Они пересекли реку Амстел. Под мостом проносились плавучие льдины, похожие на всплывшие немецкие субмарины. Отто молчал. Он не мог заставить себя возразить братьям — из головы не выходило божественное откровение.
Когда они пересекли Принсенграхт, Дитрих спросил:
— Вы с Эдит и детьми поедете с нами, Отто? На корабле осталось несколько кают третьего класса. Еще не поздно…
Несмотря на недавнее видение, у Отто не получилось дать мгновенное согласие — он от природы был робок.
— Не знаю… Ведь тогда придется начать все с начала. Будет нелегко. Не уверен, что Эдит понравится Америка… И у меня есть обязательства перед фирмой, с которой я сейчас работаю…
Ганс резко остановился и схватил Отто за плечо.
— Майн готт! Отто, проснись! Это твой последний шанс!
Голос Отто дрожал.
— Не знаю, что правильно. Все так запутано…
— Ганс, пожалуйста, — вмешался Дитрих. — Отто сам примет решение. Мы можем только советовать. — Он пристально посмотрел на Отто. — И позволь мне повторить: мы настоятельно рекомендуем бежать. Если не всем, то по крайней мере детям.
Такой вариант для Отто был неприемлем.
— Разбить семью? Я не могу даже…
— Поразмысли об этом. Мы скажем девочкам, что они отправятся в путешествие с вновь сыскавшимися дядями. Никакого повода расстраиваться. Давай же! Если вы с Эдит не хотите спасаться, то детей необходимо уберечь.
Остальной путь домой они молчали.
Дом номер сорок шесть на Мерведеплейн пестрил огнями. Из открывшейся двери на мужчин хлынул теплый воздух, полный божественных запахов еды. Из кухни вышла Эдит, вытирая руки о фартук. Увидев братьев, она расплакалась. Пока они обнимались, Отто тихо стоял в стороне.
На шум в коридоре из гостиной появилась девочка-подросток в очках. За ней хвостом вылезла сестренка года на три моложе.
Отто заново представил их дядям, которых они не видели много лет.
— Это Марго, — сказал он, показывая на старшую. — Марго, поцелуй дядю.
Девочка послушно выполнила указание.
— А это Аннелиз Мари.
У младшей дочери были темные волосы и серо-зеленые глаза с темными крапинками. Щечки и подбородок украшали ямочки. Передние зубы немного выступали.
Необычные глаза девочки сверкнули.
— Пим, — решительно произнесла она прозвище отца, исполненная чувства собственного достоинства, — ты же знаешь, я предпочитаю, чтобы меня называли Анной.
Дяди рассмеялись от ее серьезности.
— Хорошо, — сказал Ганс, — ты будешь юной госпожой Анной Франк.
Четверг, 14 июня 1939 года
Во вторник, 12 июня, я проснулась в шесть утра, в чем нет ничего удивительного: у меня в тот день была первая проба на роль.
Ах да, мне к тому же исполнялось десять лет. За утренним столом меня потчевали пламенным хором «С днем рожденья тебя». Среди исполнителей значились дядя Ганс, дядя Дитрих и Марго. Чудаковатый старый Ганс вставил в праздничный торт свечку, и мне пришлось ее задуть. Затем дарили подарки. От дядей досталась подписка на «Кинороманы» и пару новых рекламных кадров для моей коллекции. А от Марго дневник, в котором я сейчас пишу. На обложке шикарный Рин-Тин-Тин. Может, картинка чуточку детская для юной леди моего возраста, но она мне все же нравится.
Несмотря на праздник, все мои мысли были заняты предстоящей пробой. Признаю, что немного нервничала и так долго возилась с волосами у зеркала, что дядя Дитрих был вынужден крикнуть: «Поспеши, либхен, а то мы опоздаем!»
Когда мы ехали в студию в большом «паккарде», я сидела спереди между дядями — это редкое удовольствие. Обычно нас с Марго сажают назад. Дядя Ганс, который вел машину, спросил:
— Ты уверена, что хочешь пройти через это, Анна? Ведь ты еще чересчур юна, чтобы думать о карьере.
— Всего лишь на год младше Ширли Темпл, — ответила я. — А она снимается в кино целую вечность. Ведь я только об этом и мечтаю уже много лет.
— Понятно, — сказал он. — Однако не надейся слишком. На каждую из ролей претендуют сотни хорошеньких девочек. Я изо дня в день вижу, как они приезжают на студию, и большинство уходит разочарованными.
— Только не я, дядя. Я благодарна за сам шанс прослушивания. Если мне откажут, я с радостью вернусь к учебе. А что тут расстраиваться: есть куча других профессий. К примеру, я могла бы стать журналистом.
— Я рад, что ты столь благоразумна, Анна. Мне пришлось немало похлопотать, чтобы у тебя была такая возможность, но за результат я все же не могу ручаться.
Скоро мы прошли через ворота студии. Место пестрило чудесными людьми, и я подумала: «Ты, маленькая Анна, конечно же, прошла длинный путь из школьного двора Монтессори на другом конце света!»
Едва я осознала это, как очутилась в киносъемочном павильоне. Голова шла кругом от прожекторов, микрофонов, камер и зрителей — именно таких, какими я их себе и представляла. Камера гудела, а мне нужно было читать один из монологов Темпл из «Капитана Января», и я справилась, ни разу не сбившись. Голос откуда-то меж прожекторов попросил меня что-нибудь спеть. Я любезно исполнила арию капитана Сполдинга из «Зверей-хвастунов», и тут проба закончилась, не успев толком начаться.
Дядя Дитрих к тому времени уехал на работу, а дядя Ганс ждал меня.
— Ты знаешь, кто попросил тебя спеть?
— Нет. Кто?
В голосе дяди Ганса прозвучало почтение:
— Это был сам Луис Майер!
Сопровождая дядю в мастерскую, где мне предстояло провести весь день (какое блаженство!), я увидела во плоти прекрасных сестер Лейн: Лолу, Розмари и Присциллу — звезд из «Четырех дочерей».
Лола и Розмари увлеченно болтали с какими-то мужчинами, а Присцилла — моя любимица — одарила меня теплой улыбкой.
Подумать только, когда-то в Амстердаме я фантазировала, будто Присцилла Лейн — моя лучшая подруга, а теперь это может произойти на самом деле!
Суббота, 16 июня 1939 года
Несколько дней я не писала в дневнике, потому что решила сначала подумать, каким он должен быть. Не хочу заносить в него голые факты, как делает большинство людей. Пусть дневник станет моим другом и зовется Присциллой (всем понятно в честь кого!).
Я начну с описания своей жизни с того момента, как мы с Марго приехали в Америку под опекой наших дядюшек.
С корабля мы сошли, конечно же, в Нью-Йорке и вскоре поселились у наших друзей-евреев в Южном Ист-Сайде. К сожалению, работу было найти непросто, даже таким талантливым мастерам, как Ганс и Дитрих. Примерно через месяц нам с Марго сказали, что мы переезжаем.
— Пока мы не проели наши сбережения, хотим попытать удачи в Калифорнии, девочки. Говорят, что в Голливуде требуются специалисты по камерам и их ремонту.
— Голливуд! — обрадовалась я. — Ура! Спасибо, спасибо, дорогие дяди!
— Ах, Анна, — произнесла несколько резко Марго, — пощади нас. Не пытайся поверить, что дяди угождают твоей навязчивой идее. Это чисто практический шаг.
Я знала, что она права, но могу же я пофантазировать? Почему нет?
Понимаешь ли, дневник, с самого детского сада я увлекаюсь кино. Стены моей комнаты в Амстердаме были завешаны плакатами любимых звезд. Я могла в точности пересказать содержание любого фильма и назвать имена снимавшихся в нем актеров. Короче говоря, я была обыкновенным киноманом, помешанным на звездах.
Ну, мы упаковали наши скромные пожитки и сели в поезд на запад, прямо как одна отважная душа из «Дилижанса» Джона Форда. Меня поразил простор моей новой родины, ее разнообразный ландшафт. Самое большое впечатление произвели фермы — на этой земле никогда не будут голодать!
По приезде, как мы и надеялись, Ганс и Дитрих быстро нашли работу. И не в какой-нибудь заурядной студии, а в самой большой: «Метро-Голдвин-Майер».
В «МГМ» работает двадцать режиссеров, семьдесят пять сценаристов и двести пятьдесят актеров и актрис! В прошлом году их доход составил пять миллионов долларов. Это рекорд!
И, дневник, твоя подруга Анна только что пела главе киностудии Луису Б. Майеру.
Понедельник, 18 июня 1939 года
Дорогая Присцилла.
Даже не знаю, с чего начать.
По правде, жизнь в Америке делает человека намного взрослее, чем он есть на самом деле! (И хотя мало кто это признает, приятные моменты иногда столь же мучительны, как и неприятные…)
Я всегда была не по годам развитым ребенком (а какое наслаждение получали Пим и Маме, браня меня за это!). Однако, приехав в Голливуд, я поняла, что легла спать ребенком, а проснулась юной женщиной. Хоть мне и исполнилось всего десять, я ощущаю себя на пять лет старше. (Пусть моя фигура и не поспевает за мной!)
Но я все хожу вокруг да около важного события. Мне почему-то трудно запечатлеть его на этой странице, вдруг оно окажется мыльным пузырем моего разыгравшегося воображения.
Сегодня господин Майер предложил мне роль!
И не просто роль, а главную роль в новом фильме для всей семьи. (Господин Майер говорит, что никогда бы не поставил свое имя в титрах фильма, который постыдился бы показать своей семье.)
Произошло это так.
В восемь утра зазвонил телефон. Выслушав сообщение, дядя Ганс озадаченно посмотрел на меня.
— Анна, это была секретарша Майера. Он хочет, чтобы ты подошла к нему в офис в десять.
Я ходила по дому как в тумане. Даже не заметила, как мы подъехали к студии, и в следующее мгновение я уже сидела перед огромным письменным столом господина Майера. Дядя Ганс находился рядом со мной.
— Итак, госпожа Франк, ваш дядя сказал мне, что вы желаете стать актрисой.
— Да, сэр. Все считают, что у меня хорошо развита мимика. Еще в Амстердаме я часто изображала друзей. И незнакомцев.
— Ваша проба говорит о таланте, большом таланте. Обычно мы начинаем с мелких ролей в разных картинах, но получилось так, что есть фильм, где ваш опыт был бы весьма ценен. Вы читали «Волшебника страны Оз»?
— Книгу Фрэнка Баума? Конечно.
— Вот ее-то мы и экранизируем. Или по крайней мере пытаемся. Не знаю, что с этим проектом не так, но иногда он кажется проклятым. Я хотел начать съемки в прошлом году, однако у Вика — Вика Флеминга — не хватало времени из-за съемок «Унесенных ветром». Мой зять Селзник был в полной запарке. А как только он освободился — всего месяц назад, — мы потеряли Джуди.
На лице господина Майера появилось выражение искренней горести. Я знала, что Джуди Гарленд была его любимицей.
— Да, ужасное несчастье, — сказала я, хотя вряд ли это могло его утешить. — Я плакала, когда прочла о ней в «Фотоплее».
Господин Майер одобрительно взглянул на меня.
— Я ценю, что это тебя так растрогало, Анна. Большая потеря не только для меня, но и для студии. Смерть Джуди в автомобильной катастрофе положила конец съемкам, а мы уже сделали несколько основных сцен с ее участием. В довершение ко всему на прошлой неделе у Бадди Эбсена возникла аллергия к гриму Железного Дровосека. Я чуть не отказался от проекта, но тут каким-то чудом появилась ты.
Господин Майер поднялся с кресла, обошел стол и сел на его край.
— Анна, я думаю, ты прекрасно подойдешь на роль Дороти. Мне все больше казалось, что Джуди в свои семнадцать слишком стара для такой героини. Баум писал о ребенке, о наивной доброй девочке, и я представляю ее именно такой, как ты. Тебя это интересует?
Я едва могла дышать и все же как-то ответила:
— Интересует ли меня это? Господин Майер, я бы жизнь отдала за такую роль!
Господин Майер хлопнул ладонями по коленям.
— Замечательно. Значит, решено. Теперь мне осталось подобрать кого-нибудь на замену Эбсену.
Когда мы с дядей Гансом поднялись уходить, Майер остановил нас.
— Ах да, и еще одно, малышка. Твоя фамилия. Ее нужно заменить. Откровенно еврейская. Да и где-то немецкая. Акцента почти не чувствуется, а на занятиях мы полностью отшлифуем произношение, но вот имя тебя сразу же выдаст. Не пойми меня неправильно, я сам иудей, поэтому речь не о предрассудках. Просто публика предпочитает, чтобы звезды были конфессионально нейтральными, понимаешь?
Признаю, что была обескуражена, я ведь никогда не считала свое происхождение чем-то постыдным. Но я быстро пришла в себя.
— Может, я взяла бы фамилию дяди?
— Холлэндер? Длинновато. А что, если его укротить? Как тебе «Анна Холлэнд»?
— Звучит неплохо, — согласилась я, почти не думая.
Господин Майер улыбнулся и пожал мне руку.
— Малышка, я вижу, мы поладим.
Вторник, 26 июня 1939 года
Дорогая Присцилла.
Мой первый день съемок имел потрясающий успех, но устала я больше, чем могла себе вообразить. Я сразу сдружилась со всеми звездами, уняла их первоначальную зависть, что такой новичок, как я, сразу получил главную роль. К вечеру мы шутили и баловались в перерывах между работой, прямо как старые приятели.
Мне выделили наставницу, чтобы сопровождать меня на съемочной площадке. (Как бы мне хотелось, чтобы на ее месте были мама, может, это сблизило бы нас…) Ее зовут Тоби Уинг, и боюсь, что, как я ни старайся, буду всегда считать ее довольно грубой и вульгарной особой. Несколько лет назад она исполняла какие-то мелкие роли, в основном на студии «Парамаунт», но, по сути, не работала с ленты «В поисках красоты» тридцать четвертого года. И каким-то образом — не хочу и думать о подробностях обстоятельств — оказалась среди обслуживающего персонала в «МГМ». Она довольно симпатична, похожа на манекенщицу благодаря своим платиновым волосам и длинным ногам, которые демонстрирует при первой же возможности! Однако она лопает пузыри баббл-гама и ужасно шепелявит.
Когда я сравниваю ее с тобой, Присцилла, мой воображаемый друг, какой же неотесанной она мне кажется!
Представь себе, Тоби пыталась во время обеда дать мне урок математики: «Прежде всего надо следить за весом, цифры в этом деле не повредят. Они понадобятся, когда начнешь считать свои брильянты».
Брильянты? Можно подумать, я здесь за этим!
Воскресенье, 2 сентября 1939 года
Дорогая Присцилла.
Прости меня, что так долго не писала. Съемки не оставляют мне ни одной свободной минуты. Но вчерашние события просто требуют обратиться к тебе.
Гитлер вторгся в Польшу. И добавить тут нечего. Началась война, которой все так давно опасались.
Ах, что же будет с моими милыми Пимом и Мамс, не говоря уже о друзьях? Питер, Мип, Элли, Лиз, Джо, Санна — пока они в безопасности. Но у меня дурное предчувствие, что их ждет беда.
Всё, что мы с Марго можем делать здесь, в Америке, так это молиться. Представить себе не могу, какая сейчас жизнь в Европе. Время, прожитое в Амстердаме, кажется таким далеким. Наверно, я стала настоящей американкой.
Четверг, 30 апреля 1940 года
Дорогая Присцилла.
Уже десять месяцев идут съемки. Кто мог подумать, что потребуется так много времени? У меня такое чувство, словно я прошла сквозь огонь, который выжег всю мою прежнюю сущностью. Из пепла я восстала новым человеком, более сильным и зрелым, который заслужил право произнести магические слова: «Съемка окончена!»
Мой первый фильм почти готов. Он оказался самым дорогостоящим проектом студии. Фактически еще предстоит некоторая доработка, которая может потребовать и моего участия, но я уже буду задействована в следующей ленте. Господин Майер быстро подобрал мне новую роль. Я буду дочерью в инсценировке классики, а именно «Швейцарская семья Робинзонов». Я только что прочла книгу. Душераздирающая история. Трудно поверить, что такое бывает: в ловушке, оторванная ото всего мира, окруженная дикими зверями, семья прикладывает все усилия, чтобы выжить и найти хоть какую-то пищу. Однако господин Майер считает, что сюжет будет иметь большой успех у зрителей, а я доверяю его мнению.
Кажется, Тоби была права, сказав: «Дорогуша, ты на пути к великим вершинам!»
Пятница, 10 мая 1940 года
Дорогая Присцилла.
Голландия, родная Голландия, моя тезка, приняла удар захватчиков! Мы с дядями и Марго весь день не отходили от приемника. (К счастью, открытого боя не велось.) Страшно подумать, что сейчас переживает невинная страна. Наши сердца стонут за ее беззащитных жителей. Если б только Америка вступила в войну. Может, я, как актриса, в силах чем-то помочь.
Спрошу совета господина Майера.
Среда, 12 июня 1940 года
Дорогая Присцилла.
Господин Майер преподнес мне к дню рождения потрясающий, изумительный подарок!
Студия «Фокс» не могла начать работу над одним проектом, пока не определит отношение общественности к войне, и господин Майер выкупил его для меня. Я всецело отдамся новой задумке, как только будет готов фильм о швейцарской семье.
Я буду играть дочь главной героини в картине «Замужем за нацистом». Сценарий потрясный! В конце я сдаю своего отца, заявляя, что он шпион, и спасаю плотину Гувера от взрыва. Теперь я больше не чувствую себя такой беспомощной и бесполезной.
Пятница, 15 сентября 1940 года
Дорогая Присцилла.
Сегодня лучший вечер в моей жизни.
Я была на премьере «Волшебника страны Оз» в «Китайском театре Граумана».
Выйдя из лимузина, я поправила свою норку (изумительную накидку от Адриана), надвинув ее на плечи, и тут засверкали вспышки. Мне трудно было поверить, что я скоро увижу свое имя — Анна Холлэнд — на широком киноэкране. Я шла словно во сне. И была в восторге во время всего просмотра. Горжусь своей работой и очень рада, что мое имя теперь будет ассоциироваться с такой замечательной картиной, на которой, я уверена, вырастет не одно поколение. Дети поймут, что мужеством, умом и добрым сердцем можно преодолеть любые трудности. (Будет ли преувеличением увидеть в Злой Ведьме символ фашистской тирании?)
И, дорогая Прис, должна признаться, что осталась прежней киноманкой, несмотря на внешний антураж. А зал был усыпан звездами! (Хотя, к моему огорчению, тебя среди них не оказалось, потому что ты занята съемкой «Четырех матерей» — продолжением «Четырех дочерей» и «Четырех жен»). Насколько приятно было встретить людей, которыми я восхищаюсь много лет. Мне даже посчастливилось пожать руку Чарли Маккарти и его «партнеру» Эдгару Бергену.
Как говорят музыканты, «они балдежные».
Воскресенье, 2 декабря 1940 года
Вчера произошел странный случай. Я обязательно должна тебе об этом рассказать.
На съемочной площадке у меня разболелась голова, и я попросила сделать перерыв на несколько минут, чтобы полежать и прийти в себя. Войдя в гримерную, я поразилась, увидев свою наставницу Тоби в объятиях рабочего сцены. Платье задрано до ушей, а помада размазана по всему лицу. Она была похожа на пугало. Вместо того чтобы замяться, она рассмеялась и сказала: «Ой, милочка, ты же ведь ничего не имеешь против? Девушке нужно как-то развлекаться. За это ее не могут уволить и запретить работать наставницей».
Я ничего не ответила и вскоре осталась в комнате одна с холодным компрессом на лбу.
Я не могла выкинуть из головы образ стиснутой в мужских руках Тоби. Мою грудь переполняло отвращение вперемешку с влечением.
Подсознательно меня уже посещали эти противоречивые ощущения, как в Амстердаме, так и последнее время. Помню, я однажды спала в одной кровати с подружкой (Бонитой Гренвил), и мне безумно захотелось поцеловать ее, что я и сделала. Меня практически каждый раз вгоняет в экстаз, как вижу обнаженную женскую фигуру, такую, как, например, у Джин Харлоу. Она так завораживает меня своей красотой и утонченностью, что слезы сами катятся по щекам.
Мала ли я для подобных ощущений? Иногда мне кажется, что сама жизнь непостижимо ускорила все процессы, и я не в силах более сопротивляться.
Если б у меня был парень!
Четверг, 12 июня 1942 года
Дорогая Присцилла.
Я получила еще один чудесный подарок от дяди Луиса! (Это уже становится традицией…)
Он скоро получит серию фильмов о мальчике Энди Харди, которые были заморожены со времени смерти Джуди Гарленд. И я буду в них играть с Микки Руни! Дядя Луис считает, что, поскольку мне двенадцать, я достаточно созрела, чтобы представлять «интерес» для Микки, который на семь лет старше меня, хоть ему столько и не дашь. (Всего пару лет назад, к примеру, в «Городе мальчиков», он все еще играл детскую роль.)
Не могу словами передать, как мне нравится работать с Микки. Он такой красавчик!
Не ревнуй меня, Прис!
Понедельник, 1 июля 1941 года
Дорогая Присцилла.
Тяжелое положение родителей то и дело приходит мне в голову, круша радостное настроение. Я запинаюсь и забываю слова. Иногда я чувствую себя невероятно виноватой за то, что они остались там и страдают за меня. Хотя порой мне кажется, что уверенность в нашей с Марго безопасности должна придавать им силы в любых трудностях. Я ведь знаю, что они искренне любят нас обеих, несмотря на естественные разногласия, что случались между нами.
Добилась ли бы я столько в жизни, если бы осталась в Амстердаме? На этот вопрос у меня никогда не будет ответа, хотя иногда перед самым сном мне мерещится, каково мне было бы там, и эта нереальная альтернатива и пугает, и восторгает меня.
Понедельник, 18 июля 1941 года
Дорогая Присцилла.
Я прочла сценарий к фильму «К Энди Харди приходит любовь» и должна признаться, что в нескольких местах краснела. Не то чтобы в нем было что-то неприличное — вовсе нет! Просто предстоит нелегкое испытание моего профессионализма: придется разграничивать истинные эмоции и те, что диктует роль.
Понимаешь, я влюбилась в Микки!
Я не лгу, Прис! Хватило одной встречи. Он такой славный обольститель! (Он со мной отнюдь не флиртовал. Микки безупречный джентльмен и, возможно, ничего ко мне не испытывает…) Но той ночью только он мне и снился.
Сны развеялись. Когда дядя Ганс поцеловал меня утром, я чуть не закричала: «Почему на твоем месте не Микки?» Я думаю о нем постоянно и твержу про себя весь день: «О Микки, милый, милый мой Микки!..»
Кто сумеет мне помочь? Нужно жить и молиться Богу, что однажды Микки прочтет в моих глазах любовь и скажет: «О Анна, если бы я только знал, я давно был бы твоим».
Воскресенье, 7 декабря 1941 года Дорогая Присцилла.
Вот теперь мы точно вступим в войну. Разрушение Перл-Харбора пробудило дремлющего титана — Америку. Весь Голливуд перестраивается, чтобы внести свой вклад. Кто знает, может, скоро я увижу Пима с Мамс. Я куплю им большой дом на холме, в нем будет много-много комнат и даже потайная пристройка, где мы сможем укрываться от моих почитателей!
Четверг, 14 февраля 1942 года Дорогая Присцилла.
Я получила валентинку от Микки! Он сделал это из вежливости, или, может…
Тоби советует: «Не бросайся на него как отчаянная, малышка. Пусть он немного погадает и поразмыслит».
Такая вот жестокая тактика, женская хитрость, но, видимо, стоит довериться опыту Тоби.
Понедельник, 3 марта 1942 года Дорогая Присцилла.
Помог ли совет Тоби, или взяла верх чистота моего сердца — не важно. Достаточно сказать, что Микки поцеловал меня!
Произошло это так.
Мы только что отыграли очень пылкую сцену и приходили в себя, наслаждаясь содовой из студийного магазина в отдаленном уголке за декорациями к вестерну. Я все еще дрожала от напряжения, в которое меня приводила необходимость скрывать свои эмоции, а Микки, ангелочек, казалось, чувствовал, как я уязвима и как осторожно со мной нужно обращаться. Он подошел ко мне, я не удержалась и кинулась ему на шею (он ненамного меня выше), поцеловала его в левую щеку и собиралась поцеловать в правую, как наши губы встретились и соединились. Голова шла кругом, мы сжали друг друга в объятиях, целуясь без отрыва.
Должна ли я была так быстро уступить? Может, я слишком страстная?
Не важно. Моему счастью нет границ.
Воскресенье, 14 июня 1942 года
Дорогая Присцилла.
В тринадцать лет моя жизнь кончена.
Микки только что призвали в армию. И никакие связи дяди Луиса не помогли выбить для него отсрочку.
Любовь, что расцвела меж нами, должна пройти испытание разлукой, переживаниями и тревогой, которое постигло многие пары в сотрясаемом войной мире.
Боже, какой смысл в войне? Почему люди не могут жить вместе мирно? Почему они создают огромные самолеты и тяжелые бомбы? Почему миллионы долларов должны уходить на военную технику, когда нет ни цента на медицину и для бедноты? Почему некоторые голодают, когда где-то гниют излишки? Почему люди так неразумны?
Я не знаю ответа. Я только знаю, что всегда буду ждать возвращения Микки.
Четверг, 16 октября 1944 года
Дорогая Присцилла.
Я только что получила письмо от Пима и Мамс!
Когда им пришла повестка от эсэсовцев, они решили бежать из Голландии. Благодаря мучительным уловкам они добрались до Швейцарии, где теперь могут в безопасности переждать войну.
У меня с души камень упал. Сомневаюсь, что им удалось бы бежать, будь они отягощены нами с Марго. Наконец-то мудрость наших дядей достигла своей триумфальной кульминации!
Если б у меня были еще последние новости от Микки. Он пережил день высадки, и война для него только начинается…
Воскресенье, 12 ноября 1944 года
Дорогая Присцилла.
Микки возвращается домой.
Он потерял ногу.
Четверг, 3 января 1945 года
Дорогая Присцилла.
Война так сильно изменила Микки. Уходил он на нее беззаботным мальчиком, в которого я влюбилась. Представшие перед ним ужасающие сцены, события, в которых он принимал участие, изранили его душу.
Даже я, находясь дома, в безопасности, была глубоко потрясена сообщением из освобожденной Германии о так называемых концентрационных лагерях… Кажется, в них канули все друзья моего детства, сгорели, как мотыльки в пламени свечи.
Я до сих пор люблю Микки и, конечно же, всегда буду его любить. Однако я знаю, что короткой детской интерлюдии, когда мы были так счастливы, не повториться. После того как мы поженимся, мы сделаем безвозвратный шаг во взрослую жизнь. (Странно, никогда не могла представить себя взрослой.)
Я твердо решила посвятить остаток своей жизни заботе о Микки.
И, конечно, искусству.
Пятница, 19 декабря 1949 года
Дорогая Присцилла.
Почему я снова пишу, после долгих лет молчания, которые я была столь занята разными делами, что забыла даже о моем самом старом важнейшем друге? Надо сказать тебе, что Марго эмигрировала в Израиль, чтобы быть с Мамс и Пимом. Вот и конец моей мечте, что мы будем жить в одном большом доме. (Хотя кто, как не твоя многострадальная Анна, смог бы жить с бедным Микки…)
Как же мне хочется суметь поверить во что-нибудь, во что угодно, но так же страстно, как Марго. Боюсь, я утратила эту способность. Единственное, во что я в силах верить, так это в вымышленную жизнь на сцене.
Я никогда не говорила Марго, как много для меня значит ее присутствие. Мы ссорились, как и все сестры, однако под любым раздором скрывались глубокое понимание и нежность. Последним проявлением ее сестринской преданности перед отъездом было обещание, взятое с Микки, что он бросит пить.
Суббота, 12 июня 1951 года
Дорогая Присцилла.
Наконец я добилась развода.
Судебный процесс был таким унизительным, фактически аморальным. По законам штата Калифорния я была вынуждена привести доказательства моральных издевательств со стороны Микки. Нетрудная задача, если учесть его резкость, когда он пьян, но все же неприятная. Когда я вспоминаю наши невинные первые свидания, да и те месяцы брака, когда Микки искренне пытался заново начать карьеру, я плачу: как могла жестокая война разрушить такое? Что могло быть хуже? — спрашиваю я в жалости к самой себе.
Впрочем, выпив пару «мильтаунзов» и разгладив складки, я надеваю профессиональную актерскую маску. Адвокат Микки в отместку разворошил давний скандал с Винсентом Миннелли. К счастью, нет никаких доказательств моей беременности — я сделала все, чтобы не показываться на публике последние несколько месяцев и, естественно, не сниматься, — и никто не нашел маленькую Лизу в приюте штата Миннесота. Поэтому, как я и надеялась, решение судья вынес в мою пользу.
Все же выиграть дело было невероятно сложно: пришлось потратить немало времени и денег. До сих пор не могу поверить, что моя жизнь превратилась в такое.
Ах, Присцилла, если б я только осталась с Пимом и Мамс в Амстердаме! Нам бы наверняка удалось вместе бежать в Швейцарию! А после войны я могла бы вернуться в наш маленький домик по улице Мерведерплейн, номер сорок шесть. Встретила бы одного из старых друзей и стала бы обыкновенной голландской hausfrau [4]Домохозяйка (нем.).
! Какая то была бы сладкая жизнь! Без корыстных агентов, капризных звезд, пластических операций в ближайшем будущем…
Но ужасы, которые я только что описала, составляют мою жизнь, и тут уж ничего не поделаешь.
Хотя… знаешь что?
Глубоко в душе, спрятанной под тонной грима, я до сих пор верю в доброту человеческую.