Уроки алюминия

Гай Плиний Секунд, более известный как Плиний Старший, родился в Италии в 23 году нашей эры. Это был полководец и адмирал эпохи ранней Римской империи, позже ставший писателем, натуралистом и философом. Его самый известный труд – «Естественная история», энциклопедия в тридцати семи томах, описывающая… в общем-то, все, что можно было описать. Одна из книг этой энциклопедии посвящена космологии, другая – сельскому хозяйству, третья – магии, четыре тома занимает всемирная география, девять – флора и фауна и еще десять – медицина. В одном из последних томов под названием «Земля» (книга XXXV) Плиний рассказывает историю ювелира, который принес ко двору императора Тиберия необычную обеденную тарелку.

Тарелка в самом деле производила впечатление: она была сделана из некоего нового металла, очень легкого, сияющего и почти столь же блестящего, как серебро. Ювелир утверждал, что извлек этот металл из обычной глины, используя тайный способ, известный только ему и богам. Однако Тиберий встревожился: будучи одним из величайших военачальников Рима, он завоевал бóльшую часть территории, составляющей современную Европу, и в процессе этого сколотил целое состояние в золоте и серебре. Император хорошо разбирался в финансах и понимал, что ценность его сокровищ может значительно снизиться, если людям внезапно станет доступен новый сияющий металл, еще более редкий, чем золото. «Поэтому, – утверждает Плиний, – вместо того чтобы наградить ювелира, император приказал его обезглавить».

Этот новый сияющий металл был алюминием, и после казни несчастного ювелира он исчез для мира почти на два тысячелетия. Снова алюминий был получен лишь в начале XIX века, но все еще был настолько редким, что его считали самым ценным металлом в мире. Когда Наполеон III устроил банкет в честь короля Сиама, алюминиевые столовые приборы достались только самым важным гостям – остальным пришлось довольствоваться жалким золотом.

Редкость алюминия объясняется его химическими свойствами. Технически говоря, после кислорода и кремния это третий по распространенности элемент в земной коре (до 8,14 % ее массы). Сегодня алюминий дешев и зауряден, мы пользуемся им не задумываясь, однако, как видим на примере придворного банкета Наполеона III, так было не всегда. Из-за высокой окисляемости алюминий никогда не встречается в чистом виде. Вместо этого его находят в виде оксидов и силикатов в похожем на глину материале, который называется боксит.

Хотя боксит представляет собой 52-процентный алюминий, выделение из него чистого металла было сложной задачей. В период с 1825 по 1845 год Ганс Христиан Эрстед и Фредерик Вёлер обнаружили, что, если разогреть безводный хлорид алюминия с амальгамой калия, а затем отогнать ртуть, в остатке получится чистый алюминий. В 1854 году Анри Сент-Клэр Девиль придумал промышленный способ получения этого металла, снизив цену на него на 90 %. Однако алюминий все равно был дорогим и дефицитным. Все изменилось лишь с появлением новой революционной технологии под названием электролиз (ее независимо и почти одновременно изобрели американский химик Чарльз Мартин Холл и француз Поль Эру в 1886 году). Этот процесс Холла-Эру, как его теперь называют, использует электричество, чтобы высвободить металлический алюминий из боксита. Неожиданно все люди на планете получили доступ к огромным количествам дешевого, легкого, удобного в обработке металла.

За исключением казни ювелира, ничего необычного в этой истории нет. История переполнена случаями, когда некогда редкий ресурс становился повсеместно доступным благодаря той или иной инновации. Причина тут весьма очевидна: дефицит ситуативен. Представьте себе огромное апельсиновое дерево, усыпанное плодами. Если я соберу все апельсины с нижних веток, остальные фрукты окажутся вне пределов моего доступа. С моей ограниченной перспективы апельсинов теперь не хватает. Но как только кто-нибудь изобретет приспособление под названием стремянка, я неожиданно вновь получу доступ к фруктам. Проблема решена. Технологии – это механизм, высвобождающий ресурсы. Они могут превратить нехватку в изобилие.

Чтобы немного расширить эту тему, давайте взглянем на проект города Масдар, который в данный момент строит компания Abu Dhabi Future Energy. Расположенный на окраине Абу-Даби, за нефтеперерабатывающим заводом и аэропортом, Масдар вскоре будет насчитывать 50 000 жителей, и еще 40 000 будут приезжать сюда на работу, причем в процессе этой работы не будет возникать ни отходов, ни продуктов сгорания. В Масдаре не будет автомобилей и не будут потребляться ископаемые виды топлива. Эмират Абу-Даби – четвертый производитель нефти в мире среди членов OPEC, на его территории находится 10 % всех разведанных нефтяных месторождений. Журнал Fortune однажды назвал его столицу богатейшим городом в мире. Интересно, что нефтяная столица готова потратить 20 млрд долларов из своего богатства на постройку первого постбензинового города на Земле.

В феврале 2009 года я отправился в Абу-Даби, чтобы выяснить, насколько это в самом деле интересно. Вскоре после прилета я вышел из отеля, запрыгнул в такси и поехал на стройплощадку Масдара. Это было похоже на путешествие назад во времени. Я стоял у Emirates Palace – одного из самых дорогих отелей в мире и одного из немногих мест, что я знаю, где кто-нибудь (чей бюджет значительно отличается от моего) может снять роскошный, сплошь покрытый золотом номер за 11 500 долларов за ночь. До открытия месторождений нефти в 1960 году в Абу-Даби жили в основном лишь кочевники-скотоводы и ныряльщики за жемчугом. Когда мое такси проехало мимо рекламного щита «Добро пожаловать в будущий Масдар», я вдруг увидел свидетельства этого прошлого. Я ожидал, что первый постбензиновый город будет похож на декорации к сериалу «Звездный путь», но вместо этого обнаружил лишь несколько строительных вагончиков, приютившихся на клочке бесплодной пустыни.

Во время моего визита мне удалось встретиться с Джеем Уизерспуном, техническим директором проекта. Уизерспун объяснил, с какими сложностями сталкиваются строители и в чем причины этих сложностей. Масдар, по его словам, строится на основе концепции «Одна живая планета» (One Planet Living, OPL). Чтобы понять эту концепцию, объяснил Уизерспун, нужно первым делом усвоить три факта. Факт первый: в данный момент человечество использует на 30 % больше природных ресурсов нашей планеты, чем может возместить. Факт второй: если бы каждый человек на этой планете вел образ жизни среднестатистического европейца, нам понадобились бы ресурсы трех таких планет, как наша, чтобы это осуществить. Факт третий: если бы каждый на этой планете вел образ жизни среднестатистического жителя Северной Америки, нам понадобились бы ресурсы пяти таких планет, как наша, чтобы это осуществить. Таким образом, OPL представляет собой всемирную инициативу, цель которой – решить проблему ограниченности ресурсов.

Эта инициатива, созданная Фондом биорегионального развития (BioRegional Development) и Всемирным фондом дикой природы (WWF), основана, в сущности, на десяти основных принципах. Их спектр – от сохранения аборигенных культур до разработки безотходных и экологически безопасных материалов и производств, но по большому счету все они сводятся к одному: мы должны научиться делиться друг с другом. Масдар – один из самых дорогих строительных проектов в истории. Весь город строится ради постбензинового будущего, в котором возможны серьезные угрозы из-за нехватки нефти и даже войны за водные ресурсы. И как раз здесь стоит вспомнить урок, который преподал нам алюминий. Даже в мире, в котором не останется нефти, Масдар будет, как и сегодня, буквально залит солнцем. Количество солнечной энергии, которая попадает в нашу атмосферу, достаточно надежно определено как 174 петаватт (1,740 х 1017 ватт) плюс-минус 3,5 процента. Из этого общего солнечного потока около половины достигает поверхности Земли. Человечество в наши дни использует около 16 тераватт каждый год (данные на 2008 год), то есть на поверхность нашей планеты доставляется в 5000 раз больше солнечной энергии, чем мы используем. И снова – проблема не в дефиците, проблема в доступности.

Более того. Если вспомнить предсказания о грядущих войнах за источники воды, то Масдар располагается на берегу Персидского залива – огромного водоема. Земля – вообще водная планета, 70 % ее поверхности покрыто океанами. Но эти океаны, как и Персидский залив, слишком соленые, чтобы пить из них воду или выращивать с ее помощью урожай. В сущности, 97,3 % всех водных ресурсов нашей планеты – это соленая вода. А что, если появится новая технология, которая сможет превращать соленую воду в пресную с той же легкостью, с какой электролиз извлекает алюминий из боксита? Что, если эта технология поможет нам опреснить хотя бы крошечную долю наших океанов? Будет ли тогда Масдар страдать от жажды?

Что мы пытаемся этим сказать: если смотреть через призму технологий, очень немногие ресурсы оказываются дефицитными; в основном проблема в том, что до них невозможно добраться. И в то же время угроза недостаточности ресурсов все еще определяет наш взгляд на мир.

 

Пределы роста

Ограниченность ресурсов всегда была проблемой – с тех самых пор, как на нашей планете зародилась жизнь. Но текущая концепция этого явления – то, что часто называют «моделью ограниченных ресурсов» (scarcity model) – восходит к концу XVIII века, когда британский ученый Томас Роберт Мальтус обнаружил, что производство продуктов питания увеличивается в арифметической прогрессии, а численность населения – в геометрической. И Мальтус пришел к выводу, что настанет время, когда мы больше не сможем себя прокормить. Как он выразился, «сила человеческого рода неизмеримо больше способности Земли поставлять для человечества пропитание». В последующие годы многие мыслители высказывали ту же озабоченность. К началу 60-х годов ХХ века было достигнуто что-то вроде консенсуса. В 1966 году доктор Мартин Лютер отметил: «В отличие от бушевавшей в Темные века чумы, в отличие от современных заболеваний, природу которых мы не понимаем, современную пандемию перенаселения можно вылечить с помощью открытых нами средств и ресурсов, которыми мы обладаем».

Через два года биолог Стэнфордского университета доктор Пол Ральф Эрлих поднял еще более громкий шум, опубликовав книгу «Популяционная бомба» (The Population Bomb). Но по-настоящему открыла миру глаза на глубину кризиса одна скромная деловая встреча, состоявшаяся в 1968 году и организованная шотландским ученым Александром Кингом и итальянским промышленником Аурелио Пеккеи. Кинг и Пеккеи собрали на небольшой вилле в Риме междисциплинарную группу ученых из разных стран. Эта группа, вскоре ставшая известной под названием «Римский клуб», поставила своей целью обсуждение проблем краткосрочного мышления в долгосрочном мире.

В 1972 году были опубликованы результаты этих обсуждений – книга-отчет The Limits to Growth, мгновенно ставшая бестселлером (было продано двенадцать миллионов экземпляров на тридцати языках) и напугавшая практически всех, кто ее прочитал. Используя модель, разработанную основателем системной динамики Джеем Фостером, клуб сравнил темпы роста мирового народонаселения с темпами роста всемирного потребления ресурсов. Авторы пользовались сложными научными приемами, но в итоге у них получился очень простой вывод: у нас заканчиваются ресурсы и время.

Прошло более четырех десятилетий с тех пор, как этот отчет был опубликован. И, хотя многие из перечисленных в нем самых мрачных прогнозов не сбылись, по большей части прошедшие годы не смягчили изначальный вывод. Сегодня мы до сих пор убеждаемся в его правдивости, практически куда бы ни посмотрели. Каждый четвертый вид млекопитающих находится на грани вымирания, а 90 % больших рыб уже вымерло. Наши водоемы начинают пересыхать, а почва становится слишком соленой, чтобы выращивать урожай. У нас заканчиваются запасы нефти, становится все меньше урана. Ощущается даже дефицит фосфора – одного из главных ингредиентов удобрений. За время, которое потребуется вам, чтобы дочитать до конца эту фразу, один ребенок умрет от голода. К тому времени, как вы дочитаете до конца этот абзац, еще один умрет от жажды (или от того, что попил грязной воды, чтобы утолить эту жажду).

И все это, как утверждают эксперты, только разминка. Сейчас на планете живет более семи миллиардов человек. Если тенденция не изменится, к 2050 году нас будет почти десять миллиардов. Ученые, изучающие емкость глобальной среды (carrying capacity of the Earth) – то есть сколько людей могут жить на планете в стабильном равновесии с окружающей средой, – сильно расходятся в оценках. Самые оптимистичные считают, что это число приближается к двум миллиардам. Пессимисты склонны считать, что верная цифра – триста миллионов. Но если вы согласитесь даже с самым щедрым из этих прогнозов, то, как недавно заявила журналистам доктор Нина Фёдорова, биолог и советник по науке и технологиям Государственного департамента США, из этого можно сделать только один вывод: «Нам нужно замедлить рост мирового народонаселения; планета не сможет обеспечить значительно большее число людей».

Однако некоторые вещи легче сказать, чем сделать.

Самый печально известный пример государственного контроля рождаемости – это нацистская программа евгеники, но история знает и несколько других таких же кошмаров. В Индии в середине 1970-х тысячам мужчин и женщин были сделаны операции по перевязке маточных труб и вазэктомии. Некоторым индийцам выплатили за это компенсацию, а некоторых просто заставили силой. В результате правящая партия лишилась власти, а общественное возмущение не утихло до сих пор. Китай тем временем в течение трех десятилетий проводил политику «одна семья – один ребенок» (хотя эта программа неоднократно объявлялась всеобщей, на самом деле она распространяется только на 36 % населения). В результате, согласно данным правительства, прирост населения страны удалось сократить на 300 миллионов человек. По данным же организации «Международная амнистия», эта политика привела к росту взяточничества, коррупции, повышению уровня самоубийств и абортов, к практике принудительной стерилизации и, согласно упорным слухам, к случаям инфантицида (поскольку младенец-мальчик ценится выше, поговаривают, что в Китае убивают новорожденных девочек). В любом случае, мы как биологический вид пришли к печальному выводу, что правительственный контроль над размером популяции – это варварство, как в теории, так и на практике.

Похоже, остается только один выход. Если мы не можем избавиться от людей, нужно увеличить количество ресурсов, которыми эти люди пользуются. Причем увеличить значительно. Как это сделать – вопрос, который много обсуждается, но в наши дни принципы One Planet Living признаются единственным жизнеспособным вариантом. Однако меня лично этот вариант тревожит – и не потому, что я недостаточно предан идее большей эффективности. Затрачивайте меньше, получайте больше – кто вообще может выступать против такого подхода? Скорее, моя обеспокоенность связана с тем, что эффективность сейчас признается единственным доступным вариантом. Все, чем я занимался в жизни, учило меня тому, что не стоит отсекать дополнительные возможности.

Некоммерческий фонд X PRIZE, который я возглавляю, сосредоточен на подготовке радикальных прорывов, которые могли бы послужить всему человечеству в целом. Чтобы осуществить их, мы готовим и проводим конкурсы с большими поощрительными премиями. За месяц до того, как отправиться в Масдар, я председательствовал на нашем ежегодном «визионерском» заседании правления, где потрясающие изобретатели, такие как Дин Кеймен и Крейг Вентер, блестящие технологические предприниматели, такие как Ларри Пейдж и Илон Маск, а также гиганты международного бизнеса, такие как Ратан Тата и Ануше Ансари, обсуждали, как добиться радикальных прорывов в энергетике, естественных науках, образовании и мировом экономическом развитии. Все эти люди создали индустрии, которых раньше не существовало, индустрии, которые меняют мир. Большинство из них добились этого, взявшись решить проблемы, которые долгое время считались нерешаемыми. Все вместе они представляют собой группу, чей послужной список демонстрирует, что один из лучших ответов на вызов дефицита – не пытаться поделить пирог на более тонкие куски, а понять, как испечь больше пирогов.

 

Возможность изобилия

Конечно, подход «печь больше пирогов» совсем не нов, но на этот раз в нем наблюдается несколько ключевых отличий. Эти отличия и будут составлять основное содержание книги. Если сформулировать в двух словах, то получится так: впервые в истории наши возможности начали догонять наши амбиции. Человечество вступает в период радикальной трансформации, в ходе которой технологии потенциально способны значительно поднять уровень жизни каждого мужчины, женщины и ребенка на этой планете. В течение жизни одного поколения мы сможем предоставить товары и услуги, которыми когда-то пользовалась только кучка богачей, всем, кто в них нуждается (или их желает). Изобилие для всех находится в пределах достижимости.

В нашу скептическую эпоху подобное утверждение у многих вызовет недоверие, но элементы этой трансформации можно наблюдать уже сейчас. В течение последних двадцати лет беспроводные технологии и интернет распространились повсюду и стали доступными практически каждому. Африка перешагнула через одно технологическое поколение и пренебрегла линиями телефонных проводов, которые перерезают наши западные небеса, сразу освоив беспроводную связь. Уже сейчас люди без всякого образования, люди, которым почти нечего есть, имеют доступ к сотовой связи, о которой 30 лет назад вообще ничего не было известно. В наше время у воина масаи с сотовым телефоном в руках больше возможностей связи, чем имелось у президента США 25 лет назад. Скоро абсолютное большинство человечества будет поймано в мировую паутину мгновенной (и при этом дешевой) связи и распространения информации. Другими словами, уже сейчас мы живем в мире информационного и коммуникационного изобилия.

Примерно таким же образом развитие новых, преобразующих реальность технологий (вычислительных систем, сетей и сенсоров, искусственного интеллекта, робототехники, биотехнологии, биоинформатики, 3D-печати, нанотехнологий, зон взаимодействия человека и машины и биомедицинской инженерии) вскоре позволит абсолютному большинству населения завладеть тем, к чему на данный момент имеют доступ только отдельные очень богатые люди. Более того, перечисленные технологии – не единственные факторы изменений, задействованные в игре.

Здесь работают еще три силы, каждая из которых подпитывается мощью экспоненциально растущих технологий и имеет значительный потенциал для обеспечения изобилия. Революция под названием «сделай это сам» (Do It Yourself, DIY) разогревалась в течение пятидесяти лет, но в последнее время начала потихоньку кипеть. В сегодняшнем мире сфера деятельности умельцев, работающих у себя в гараже или на заднем дворе, вышла далеко за пределы индивидуальной сборки автомобилей и компьютеров и теперь дотягивается до таких прежде наукоемких областей, как генетика и робототехника. Более того, в наши дни маленькие группы мотивированных деятелей DIY могут добиться того, что в свое время казалось невозможным целой рати больших корпораций и правительств. Берт Рутан полетел в космос, хотя аэрокосмические гиганты считали это невозможным. Крейг Вентер ввязался в гонку с могущественным правительством США по расшифровке человеческого генома. Недавно обнаруженная мощь этих выдающихся изобретателей – одна из наших трех сил.

Вторая сила – деньги, много денег, которые тратятся правильным образом. Революция высоких технологий создала новую породу богатых технофилантропов, которые используют свои состояния на решение глобальных проблем, связанных с изобилием. Билл Гейтс идет крестовым походом на малярию, Марк Цукерберг работает над переосмыслением системы образования, а Пьер и Пэм Омидьяр сосредоточены на распространении электричества в странах третьего мира. Список можно продолжать долго. Если все объединить, наш второй фактор – мощь технофилантропов, какой история еще не видывала.

И наконец, есть еще беднейшие из бедных – так называемые «нижние миллиарды», которые наконец-то подключаются к мировой экономике и готовы превратиться в то, что я бы назвал «восходящими миллиардами» (rising billions). Создание мировой транспортной системы было первым шагом в этом направлении, но сейчас беднейшие из бедных превращаются наконец в рыночную силу благодаря интернету, микрофинансированию и беспроводной коммуникации. Каждая из этих сил сама по себе имеет огромный потенциал, но когда они действуют вместе, усиливаясь экспоненциально развивающимися технологиями, то превращают когда-то непредставимое в на самом деле возможное.

Так что же возможно?

Представьте себе мир, в котором живет девять миллиардов человек, и у них есть чистая вода, полноценное питание, доступные жилища, персонифицированное образование, отличное медицинское обслуживание и не загрязняющая окружающую среду универсальная энергия. Построение этого лучшего мира – самая амбициозная задача, которую только может задать себе человечество. Эта книга – о том, как мы можем ее решить.

 

Проблема с определениями

Изобилие – концепция радикальная, и, чтобы понять, как достичь изобилия, мы должны прежде всего дать ему определение. В попытках разметить эту территорию некоторые экономисты используют подход «снизу вверх» и начинают с бедности, но здесь кроются сложности. Правительство США определяет бедность, используя две разные шкалы: «абсолютная бедность» и «относительная бедность». Абсолютная бедность измеряет число людей, живущих ниже порога определенного дохода. Относительная бедность определяется при сравнении индивидуального дохода со среднестатистическим доходом в экономике всей страны. Но сложность в использовании обоих терминов заключается в том, что изобилие – глобальная концепция, а данные термины плохо подходят для других стран.

Например, в 2008 году Всемирный банк пересмотрел международный критерий бедности (то есть меру абсолютной бедности). Определение «люди, которые живут меньше чем на 1 доллар в день» изменилось на «люди, которые живут меньше чем на 1,25 доллара в день». То есть это те, кто работает шесть дней в неделю в течение сорока двух недель в году и получает за год в целом 390 долларов. Однако в том же году правительство США объявило, что 39,1 миллиона человек в 48 континентальных штатах (у Аляски и Гавайев были немного другие цифры), зарабатывающие 10 400 долларов в год, также «живут в абсолютной бедности». Очевидно, что между этими цифрами весьма большой разрыв. Каким образом его исправить – а это необходимо сделать, если вы ставите перед собой общую задачу сокращения бедности в глобальных масштабах, – вот проблема, связанная с критерием абсолютной бедности.

Проблема с мерой относительной бедности заключается в том, что неважно, сколько ты зарабатываешь по сравнению со своими соседями, если ты все равно не можешь купить на заработанные деньги то, что тебе нужно. Легкая доступность товаров и услуг – еще один важный фактор в определении качества жизни, но эта доступность очень сильно варьируется в зависимости от места жительства. Сегодня большинство бедных американцев пользуются телевизором, телефоном, электричеством, водопроводом и канализацией. Если вы предоставите товары и услуги, доступные бедняку в Калифорнии, среднестатистическому сомалийцу, живущему менее чем на 1,25 доллар в день, этот сомалиец внезапно станет сказочно богат. В результате любой критерий относительной бедности при попытке выработать всемирный стандарт оказывается бесполезным.

Более того, оба эти термина становятся еще более размытыми, если взглянуть в исторической перспективе. Сегодня американцы, живущие за чертой бедности, не только опережают на несколько световых лет большинство африканцев; они опережают на несколько световых лет и самых богатых американцев, живших всего около столетия назад. В наши дни 99 % жителей США, находящихся за чертой бедности, пользуются электричеством, водопроводом, канализацией и холодильником; у 95 % есть телевизор; у 88 % есть телефон; у 71 % есть автомобиль; у 71 % даже есть кондиционер. Это может показаться не слишком впечатляющим, но сто лет назад в распоряжении людей вроде Генри Форда и Корнелиуса Вандербильта, принадлежавших к числу богатейших в мире, были лишь очень немногие из этих благ.

 

Практическое определение

Возможно, наилучший подход к определению изобилия – это начать с того, о чем я говорить вообще не собирался. Я не буду говорить о небоскребах Дональда Трампа, о «мерседесах» и одежде от Gucci. Изобилие – это не обеспечение роскошью каждого, кто живет на этой планете. Речь скорее о том, чтобы обеспечить всех жизнью, полной возможностей. Чтобы жить такой жизнью, нужно иметь возможность обеспечить самые базовые потребности – и еще кое-что сверх того. А еще для этого нужно остановить обескровливание человечества, которое в наше время кажется нелепым. Накормить голодных, предоставить доступ к чистой воде, прекратить загрязнение воздуха в помещениях и истребить малярию – означает решить четыре совершенно решаемые проблемы, которые каждую минуту убивают, соответственно, семерых, трех, трех и двух человек в мире. Но самое главное: изобилие – это создание мира возможностей, мира, в котором жизнь каждого проходит в мечтах и действиях, а не в нищете и борьбе за выживание.

Конечно, вышеперечисленные идеи пока еще слишком расплывчаты, но у нас есть неплохая отправная точка. В попытках более четко определить цель я посмотрел на уровни потребностей, имеющие отдаленное отношение к знаменитой в наши дни пирамиде американского психолога Абрахама Маслоу. С 1931 по 1951 год Маслоу с большим успехом преподавал в Бруклинском колледже, где познакомился со старшими коллегами – антропологом Рут Бенедикт и гештальт-психологом Максом Вертгеймером. В то время психология по большей части была сосредоточена на терапии патологий, а не на рассмотрении психологических возможностей, но у Маслоу были другие идеи. Он считал Бенедикт и Вертгеймера настолько «выдающимися человеческими существами», что стал исследовать их поведение, чтобы понять, что же именно делает их такими.

Со временем он начал изучать и других исключительных представителей человеческого рода. В зону его пристального внимания попали Альберт Эйнштейн, Элеонора Рузвельт и Фредерик Дуглас. Маслоу искал общие черты и обстоятельства в их жизнях, стремясь объяснить, почему эти люди смогли достичь таких небывалых высот, в то время как множество других так и не оторвались от земли.

Чтобы проиллюстрировать свои мысли, Маслоу создал «Иерархию человеческих потребностей» – теорию, оформленную в виде пирамиды. Его пирамида состоит из пяти уровней человеческих потребностей, и ее верхушка – это самоактуализация, то есть потребность человека полностью раскрыть свой потенциал. В соответствии с теорией Маслоу потребности на каждом уровне должны быть удовлетворены, прежде чем человек сможет перейти на следующий. Поэтому физиологические потребности, такие как доступ к воздуху, воде, пище, теплу, сексу и сну, лежат в основании пирамиды, и сразу над ними находится потребность в безопасности: чувство защищенности, закон, порядок и стабильность. Средний уровень занимает потребность в любви и принадлежности: семья, отношения, привязанности и работа, – а выше располагается потребность в уважении: достижения, статус, ответственность и репутация. И, наконец, самая верхушка пирамиды – потребность в самоактуализации, касающаяся личного роста и самовыражения, хотя на самом деле эта потребность основывается на стремлении человека к высшей цели и желании служить обществу.

Моя пирамида изобилия, хоть и немного более сжата, чем пирамида Маслоу, следует похожей схеме по схожим причинам. Она состоит из трех уровней. Первый – это пища, вода, укрытие и другие базовые потребности выживания; второй посвящен катализаторам дальнейшего роста, таким как изобилие энергии, достойные возможности образования и доступ к информации и средствам коммуникации; верхний уровень зарезервирован для свободы и здоровья – двух ключевых условий, позволяющих индивидууму сделать вклад в общественное благо.

Давайте присмотримся к этой пирамиде более внимательно.

 

Основание пирамиды

Создание глобального изобилия, которое лежит в основании моей пирамиды, начинается с обеспечения простых физиологических потребностей: достаточного количества воды и пищи, а также укрытия. Минимальные требования для оптимального состояния здоровья человека – это доступ к 3–5 литрам чистой питьевой воды ежедневно и к 2000 и более калорий сбалансированной и питательной еды в день. Настолько же важно обеспечить каждого человека полным набором витаминов и минералов – либо в пище, либо через специальные добавки. Например, если просто гарантировать населению достаточное количество витамина А, то одно это уже вычеркнет основную причину предотвратимой детской слепоты из глобального уравнения здоровья. Сверх этого необходимо еще 25 литров воды в день для мытья, приготовления пищи и уборки, а также, учитывая, что в данный момент 837 миллионов человек живут в трущобах – и ООН предсказывает, что к 2050 году это число возрастет до двух миллиардов, – каждому человеку нужно убежище, которое защищало бы его от стихии и при этом было бы снабжено освещением для чтения, вентиляцией и отвечало бы санитарным требованиям.

Конечно, для жителей развитых стран все это может показаться мелочью, но практически во всем остальном мире это фактор, кардинально меняющий положение вещей, и не только по очевидным причинам. Неочевидные причины начинаются с тех, что описаны в The World Is Flat Томаса Фридмана. На нашей маленькой планете самые серьезные вызовы не изолированы друг от друга. Скорее, они составлены в ряд, как костяшки домино. Если повалить одну костяшку (то есть решить какую-то одну проблему), то повалится и множество тех, кто стоят за ней. В результате возникает цепь благотворной обратной связи. Что еще лучше – отзвуки этого каскадного эффекта распространяются далеко за пределы государственных границ: это означает, что решение базовых физиологических потребностей в развивающихся странах улучшает качество жизни и в странах развитых.

Это настолько важный момент, что, прежде чем мы вернемся к пирамиде изобилия, нам стоит вникнуть глубже в одну из таких проблем: как обеспечить каждого человека на планете чистой водой.

 

Потенциал воды

В данный момент примерно у миллиарда человек отсутствует доступ к безопасной питьевой воде, а примерно 2,6 миллиарда человек живут без водопровода и канализации. В результате половина госпитализаций по всему миру происходит из-за того, что люди пьют воду, зараженную возбудителями инфекции, токсичными веществами и радиацией. Согласно данным Всемирной организации здравоохранения, всего только один из этих возбудителей инфекций – бактерия, вызывающая диарею, – повинен в 4,1 % случаев всех заболеваний в мире, в том числе убивает 1,8 миллиона детей в год. В данный момент больше жителей Земли имеют доступ к мобильной связи, чем к ватерклозету. Даже древние римляне пили воду лучшего качества, чем половина наших современников.

Так что же получится, если мы решим эту проблему? Согласно расчетам, которые сделал Питер Глик из Тихоокеанского института, к 2020 году 135 миллионов человек умрут в результате антисанитарии и нехватки питьевой воды. То есть доступ к чистой воде прежде всего означает спасение этих жизней. Но это также означает, что субэкваториальная Африка перестанет лишаться 5 % валового внутреннего продукта (ВВП), которые сейчас тратятся на лечение заболевших или теряются в результате снижения работоспособности и продуктивности, – и все это связано с грязной водой. Более того, поскольку обезвоживание снижает способность человека усваивать питательные вещества, доступ к воде также поможет людям, страдающим от недоедания и голода. И в качестве бонуса будет стерт с лица земли целый букет болезней и переносчиков инфекций, а также будут решен ряд проблем окружающей среды (не придется вырубать столько лесов только для того, чтобы кипятить грязную воду, и сжигать столько ископаемого горючего, чтобы ее очистить). И это только начало.

Одно из преимуществ, которыми мы сегодня вооружены, пытаясь справиться с мировыми бедами, – это информация. У нас ее очень много, особенно в том, что касается роста населения, факторов этого роста и его последствий. Например, если объединить все наши знания о емкости окружающей среды планеты и о темпах роста населения, неудивительно, что столь многие предчувствуют катастрофу. Угроза перенаселения кажется настолько серьезной, что критики концепции изобилия часто выдвигают следующий аргумент: если мы действительно обеспечим всех людей чистой водой, едой и т. д., то, при всем благородстве порыва, это приведет лишь к увеличению популяции и, соответственно, ухудшению ситуации.

На определенном уровне это совершенно верно. Если 884 миллиона человек, которым в данный момент не хватает воды, вдруг получат ее в изобилии, это определенно продлит им жизнь, то есть приведет к популяционному всплеску. Но есть основательные эволюционные причины, по которым этот всплеск не продлится долго.

Homo sapiens обитает на планете примерно 150 тысяч лет, однако до 1900 года только в одной стране мира уровень детской смертности был меньше 10 %. Учитывая, что дети, став взрослыми, начинают заботиться о своих родителях, в местах, где детская смертность высока, люди стараются обзавестись большой семьей, чтобы увеличить шансы на более комфортную старость. Хорошая новость заключается в том, что верно и обратное. Как отметил основатель Microsoft Билл Гейтс в одном из своих недавних выступлений,

ключевая вещь, которую вы можете сделать, чтобы уменьшить рост популяции, – это улучшить здоровье… Существует идеальная корреляция: как только вы улучшаете здоровье, меньше чем через поколение популяционный рост пойдет вниз.

Гейтс знает об этом, поскольку он ознакомился с огромным количеством данных о росте народонаселения, которые были собраны в ходе последних сорока лет. Марокко, например, – очень молодая страна. Более половины марокканцев – это люди моложе 25 лет; почти трети еще не исполнилось пятнадцати. То, что сейчас в стране столько молодежи, – это сравнительно недавнее явление, но вовсе не потому, что раньше марокканцы не хотели иметь много детей. В 1971 году, когда уровень детской смертности был высок, а ожидаемая продолжительность жизни низка, марокканские женщины рожали в среднем 7,8 детей. Но после того как были сделаны огромные шаги в улучшении качества воды, санитарии, заботы о здоровье и правах женщин, уровень рождаемости в Марокко пошел на спад. Сегодня среднее количество детей на женщину сократилось до 2,7, а рост населения снизился до отметки менее 1,6 % – и все это потому, что жизнь марокканца стала более долгой, более здоровой и более свободной.

Джон Олдфилд, управляющий директор правозащитной организации WASH, деятельность которой направлена на решение глобальной проблемы чистой воды, объясняет это таким образом:

Лучший способ контролировать ситуацию – это увеличить выживаемость детей, давать образование девочкам и как можно шире распространять знания о контроле над рождаемостью. Наиболее важная из этих трех проблем – сокращение детской смертности. В сообществах, где ее уровень составляет почти треть от общего числа детей, большинство родителей предпочитают иметь семью как можно большего размера. Они рожают новых детей вместо умерших, рожают «для подстраховки», в надежде, что хотя бы часть из них выживет, – и в итоге население растет. Это может показаться парадоксальным, но искоренение оспы, предотвращение других болезней с помощью вакцинации, а также борьба с желудочно-кишечными инфекциями и малярией – это лучшая программа планирования семьи из всех, что когда-либо изобретали. Высокий уровень заболеваний, особенно тех, что поражают более бедные слои населения, повышает уровень детской смертности, а это, в свою очередь, повышает уровень рождаемости. Чем меньше детей умирает, тем меньше рождаемость – связь между этими явлениями действительно самая прямая.

Решая проблему доступа к воде, мы также избавляем людей от голода, облегчаем жизнь бедноте, снижаем глобальный уровень заболеваний, замедляем стремительный рост населения и сохраняем биосферу. Если детей больше не будут выдергивать из школ, чтобы они таскали воду и собирали хворост, который требуется для ее кипячения, уровень образования начнет расти. Учитывая то, что женщины тратят в день по несколько часов на те же занятия, обеспечение их чистой водой также улучшит всё: от качества семейной жизни до уровня семейного дохода (теперь у матери будет возможность работать). Но вот что самое лучшее: вода – лишь один пример этого взаимосвязанного феномена. Все наши большие проблемы цепляются друг за друга, и решение одной опрокидывает костяшки домино, запуская положительную цепную реакцию. И это еще одна причина, по которой глобальное изобилие ближе, чем многие думают.

 

В погоне за каталлаксией

Удовлетворив базовые потребности, мы переходим к следующему уровню пирамиды, на котором помещаются энергия, образование и информация/коммуникация. Почему именно эти три актива? Потому что они приносят двойные дивиденды: в краткосрочной перспективе повышают уровень жизни, а в долгосрочной – прокладывают путь к двум величайшим историческим преимуществам изобилия: специализации и обмену. Энергия предоставляет средства для выполнения работы; образование позволяет работникам специализироваться; изобилие информации/коммуникации не только углубляет специализацию (через расширение образовательных возможностей), но и позволяет специалистам обмениваться опытом в своих сферах, а это, в свою очередь, создает явление, которое экономист Фридрих Хайек назвал каталлаксией (catallaxy) – постоянное расширение возможностей, порожденное разделением труда. Мэтт Ридли в отличной книге The Rational Optimist: How Prosperity Evolves описывает это явление более подробно:

Если я сегодня сошью вам накидку из звериной шкуры, а вы сошьете мне такую же завтра, то эта схема обеспечит лишь ограниченное вознаграждение и убывающую отдачу. Но схема «я делаю одежду, а ты добываешь пищу» приносит гораздо бóльшую отдачу. У обмена есть прекрасное свойство: он не обязан быть справедливым. Чтобы обмен работал, вам не обязательно предлагать друг другу вещи одинаковой ценности. Обмен часто неравноценен и тем не менее устраивает обоих участников. [54]

Из этих трех факторов энергия определенно сильнее всего может изменить ситуацию. Так сколько же энергии нужно, чтобы поменять правила игры? Давайте начнем с Нигерии. Среднее домохозяйство в самой густонаселенной стране Африки – это пять человек, живущих в одной комнате. В таких условиях для освещения достаточно четырех лампочек (обычно для чтения хватает лампы накаливания в 60 ватт, и именно эту цифру мы будем использовать в наших подсчетах, но сегодня такое же количество света может обеспечить флуоресцентная лампа в 15 Вт, а в будущем будет тратиться еще меньше энергии благодаря использованию более эффективных светоизлучающих диодов). Давайте добавим к списку хороший холодильник объемом 450 литров, который потребляет 150 Вт и не дает испортиться важным продуктам и лекарствам; электроплитку на две конфорки (1200 Вт), два вентилятора (100 Вт каждый), пара ноутбуков (45 Вт каждый), а также – гулять так гулять – ЖК-телевизор, DVD-плеер и радиоприемник на 100 Вт (хотя ноутбук постепенно заменит все эти устройства). Добавьте еще 35 Вт на подзарядку пяти мобильных телефонов – и в итоге мы получаем 1,73 кВт пиковой нагрузки. Если мы прикинем средний режим использования всех этих устройств, то определимся с минимумом нагрузки: 8,7 кВт на домохозяйство в день. И хотя это лишь примерно четверть энергии, потребляемой среднестатистическим домохозяйством в США (в нем живут 2,6 человека, потребляющие 16,4 кВт в день, то есть 6,32 кВт на человека, не считая газа или нефти, необходимых для отопления), это все равно было бы радикальным улучшением ситуации в Нигерии.

Для многих других мест это было бы столь же радикальным улучшением. Например, электрическая плита на две конфорки – элементарное устройство, но оно значительно облегчило бы жизнь 3,5 миллиардов человек, которые в настоящее время готовят еду и получают свет и тепло, сжигая биомассу: дрова, навоз и отходы обработки урожая. Согласно докладу Всемирной организации здравоохранения от 2002 года, 36 % острых респираторных инфекций, 22 % хронических обструктивных легочных заболеваний и 1,5 % всех видов рака вызваны загрязнением воздуха внутри помещения, которое возникает из-за подобной практики. Таким образом, электрическая плитка смогла бы на 4 % снизить общий уровень заболеваний в мире. И более того: так же, как и доступ к воде, электрическая плитка решает сразу несколько проблем. В докладе ООН от 2007 года приводятся данные, согласно которым 90 % всех древесных отходов в Африке используются для получения света и тепла. Электроплитка помогла бы сохранить находящиеся под угрозой истребления тропические леса и сложнейшие экосистемные сервисы, которые эти леса обеспечивают. Под экосистемными сервисами я подразумеваю такие явления, как опыление сельскохозяйственных культур, поглощение углерода, регулирование климата, очистка воды и воздуха, рассеивание и утилизация питательных веществ и отходов, предотвращение наводнений, нашествий вредителей, эпидемий и так далее – то есть всё, что окружающая среда бесплатно нам предоставляет. Это очень важное дело по двум причинам: во-первых, общая стоимость этих (бесплатных для нас) экосистемных сервисов оценивается примерно в 36 триллионов долларов в год – сумма, сопоставимая с объемом всей мировой экономики. И во-вторых, как убедительно показал эксперимент «Биосфера-2», стоивший 200 миллионов долларов, ни один из этих сервисов мы пока не можем обеспечить сами.

Однако преимущества электрической плитки существенны не только с точки зрения экологии. Если женщин и детей освободить от бесконечного собирания топлива, они смогли бы получить работу и образование, а это сократит детскую смертность и обеспечит больше прав женщинам – и, соответственно, приведет к замедлению роста населения. Более того, если одна электрическая плитка может принести столько изменений к лучшему, то представьте себе, в какой степени улучшит ситуацию описанный выше комплект устройств, потребляющих 8,7 кВт.

 

Умеешь читать, писать? Готов!

Еще одним глобальным сдвигом стало бы образование, в первую очередь обучение каждого ребенка на планете чтению и письму, азам арифметики и необходимым жизненным навыкам (в том числе и навыкам критического мышления). Это тоже может показаться слишком скромным предложением, но большинство специалистов считают, что эта четверка школьных азов – фундамент, на котором можно возводить здание дальнейшего самосовершенствования, то есть это очевидный краеугольный камень концепции изобилия. Более того, самосовершенствование в наши дни означает уже не то, что прежде. С появлением интернета эти школьные азы стали необходимой основой, без которой невозможно понимание значительной части онлайн-контента – то есть доступ к величайшему инструменту самосовершенствования в истории.

Этот акцент на личностный рост и личную ответственность – ключевой момент, так как мы сейчас находимся в разгаре революции образования. Как уже не раз повторяли эксперты – такие, например, как сэр Кен Робинсон, получивший рыцарский титул за вклад в образование, – наши старомодные учебные помещения – это меньшее, о чем стоит беспокоиться:

Внезапно научная степень перестала иметь значение. Во времена, когда я был студентом, если у тебя была степень, у тебя была работа. Если у тебя не было работы, значит, ты просто ее не хотел.

Проблема заключается как в том, что в мире есть множество мест, где отсутствует инфраструктура образования, так и в том, что там, где эта структура все-таки есть, она базируется на приниципиально устаревшей педагогической модели. Большинство современных образовательных систем построены на одной и той же иерархии дисциплин: во главе угла – математика и естественные науки, затем – гуманитарные предметы, в самом низу – искусство. Причина в том, что эти модели разрабатывались в XIX веке, в ходе Промышленной революции, и тогда эта иерархия в самом деле обеспечивала лучшие перспективы для успеха. В наше время ситуация изменилась. В стремительно меняющейся технологической культуре и постоянно развивающейся информационной экономике на первое место выходят творческие идеи. Однако современная образовательная система очень мало делает для того, чтобы подпитывать креативность и изобретательность.

Более того: существующая сегодня педагогическая модель основана на обучении фактам – хотя практически все эти факты может мгновенно предоставить интернет. Это означает, что мы обучаем детей навыкам, которые им почти не понадобятся, и игнорируем действительно нужные. Поощрять в детях любознательность и творчество, давая им при этом надежную основу в виде критического мышления, грамотности и азов математики, – вот лучший способ подготовить их к жизни в мире стремительно изменяющихся технологий.

Впереди нас ждут изменения в самой технологии обучения. В отличие от существующей сейчас одноразмерной системы образования, завтрашняя ее версия, поскольку она будет реализовываться с помощью компьютера (или смартфона), будет децентрализованной, персонализированной и в полной мере интерактивной. «Децентрализованность» означает, что авторитарные правительства будущего не смогут с легкостью ограничивать образование и что оно будет обладать значительно бóльшим иммунитетом к социально-экономическим потрясениям. «Персонализированность» означает, что учебный курс будет подбираться с учетом индивидуальных потребностей ученика, в том числе и предпочитаемого стиля обучения. Оба эти фактора очень важны, но многие считают, что именно интерактивность сможет решить больше всего задач. Как объясняет Николас Негропонте, основатель Медиалаборатории Массачусетского технологического института (МТИ) и инициативы «Ноутбук каждому ребенку» (One Laptop Per Child, OLPC):

Эпистемологи, от Джона Дьюи до Паулу Фрейре и Сеймура Пейперта, согласны в том, что мы обучаемся в процессе деятельности. Это предполагает, что, если вы хотите научиться большему, вы должны больше делать. Таким образом, OLPC делает основной акцент на программном обеспечении, которое поощряет исследование и самовыражение, а не просто дает инструкции. Любовь – более действенный стимул, чем долг. Когда мы используем ноутбук как средство вовлечения детей в процесс конструирования знаний, основанный на их личных склонностях и интересах, и предоставляем им инструменты, чтобы делиться этими конструктами и подвергать их критике, мы ведем их к тому, чтобы они становились одновременно и учениками, и учителями.

 

Подключение к информационному потоку

Последний пункт на этом уровне нашей пирамиды – это информационное и коммуникационное изобилие. Мы уже касались этой темы, но влияние этих улучшений невозможно переоценить. В Кении, например, рекрутинговое агентство под названием KAZI 560 использует мобильные телефоны, чтобы связываться с потенциальными работниками и потенциальными нанимателями. За первые семь лет существования агентства около 60 тысяч кенийцев нашли таким образом работу. В Замбии фермеры, у которых нет банковских счетов, пользуются мобильными телефонами для закупки семян и удобрений, повышая тем самым всю прибыль почти на 20 %. В Нигере в 2005 году мобильные телефоны служили де-факто национальной системой распределения еды и эффективно отразили угрозу массового голода. В 2007 году кенийская бизнес-леди Асис Нионго (в то время занимавшая руководящий пост в MTV) заявила в интервью BBC, что влияние, которая оказала мобильная связь на Африку, «было похоже на переход к демократической системе правления». Что, возможно, еще более важно – мобильные телефоны произвели эту перемену совершенно органично. Технологию не нужно было «продвигать» в традиционном смысле – мобильные телефоны распространились подобно вирусу, повсеместно и практически неостановимо. Если позаимствовать термин у Малкольма Гладуэлла, это был «переломный момент».

Как только люди освоились с технологией и как только она стала относительно доступной (относительно – потому что мобильные телефоны в третьем мире зачастую поддерживаются с помощью микрофинансирования), темпы роста стали ускоряться в геометрической прогрессии – достаточно взглянуть на пример Нигерии. В 2001 году 134 миллиона нигерийцев пользовались примерно полумиллионом стационарных телефонных линий. В том же году государство начало поощрять конкуренцию в области беспроводных коммуникаций – и рынок с готовностью на это откликнулся. В 2007 году в Нигерии насчитывалось 30 миллионов пользователей сотовой связи. Очевидно, что это значительно подтолкнуло развитие местной экономики, но важно помнить и о том, что не только сами нигерийцы получили от этого выгоду. Когда прибыль компании Nokia в 2009 году достигла миллиарда долларов, компания объявила, что в значительной степени это произошло благодаря проникновению на африканский рынок. В 2010 году, когда этот финский гигант продал свой миллиардный телефон, неудивительно, что он был продан в Нигерии.

 

На вершине пирамиды

Изобилие – всеобъемлющая идея. Изобилие возможно только для всех и для каждого. В этой концепции каждый человек имеет значение – и такое значение, как никогда раньше. В свете этого моя пирамида изобилия завершается двумя ценностями, которые увеличивают возможность индивидуума иметь значение: свободой и здоровьем.

Начнем со здоровья. Если каждый человек имеет значение, то имеет значение и его состояние здоровья. Поэтому ключевые компоненты мира изобилия – это поддержание здоровья и доступ к качественной заботе о нем. И вот что самое главное: строительство мира изобилия неизбежно начинается с необходимости отменить миллионы смертей, которые произойдут в результате заболеваний, которые легко предотвратить или вылечить.

Острые респираторные инфекции – одна из главных причин, провоцирующих серьезные заболевания по всему миру; от этих болезней умирает каждый год два миллиона человек, и это главный фактор, который учитывается при подсчете скорректированных по нетрудоспособности лет жизни в развивающихся странах. В группе риска – прежде всего дети, старики и люди с иммунной недостаточностью. В чем же причина? В том, что эти инфекции обычно не диагностируются. Пневмония – болезнь, которую мы умеем лечить уже около ста лет, – до сих пор становится причиной 19 % смертей детей до пяти лет. Что еще более странно: лекарства, которыми лечат это заболевание, дешевы и вполне доступны. Значит, проблема в основном заключается в диагностике и/или распределении медицинской помощи.

В наше время, чтобы сдать анализ крови, необходимо стерильное оборудование и квалифицированный персонал. Конечно, взять кровь не так уж сложно, но ведь ее нужно еще отправить в лабораторию, а затем предстоит несколько дней (а то и недель) ждать результатов анализа. Мало того что анализы в странах третьего мира непомерно дороги – транспортная система во многих регионах практически отсутствует, поэтому для большинства людей добраться до врача даже один раз – серьезная проблема. Что уж говорить о том, чтобы повторить путешествие через несколько недель, чтобы узнать результаты и получить лечение.

Сейчас в разработке находится технология, известная как «Лаборатория на чипе» (Lab-on-a-Chip, LOC), которая потенциально способна решить эту проблему. LOC помещается в небольшом устройстве размером с мобильный телефон и позволяет врачам, медсестрам и даже самим пациентам брать образцы биоматериалов (мочу, слюну, каплю крови) – и тут же, на месте, проводить десятки, если не сотни анализов, причем весь процесс будет занимать всего несколько минут. Джон Ти Макдевитт, профессор биоинженерии и химии в Университете Райса, один из пионеров этой технологии, говорит:

В странах развивающегося мира «Лаборатория на чипе» обеспечит надежным здравоохранением миллионы людей, которые в данный момент его лишены. В развитых странах, таких как США, где цены на медицинские услуги растут на 8 % в год и 16,5 % бюджета расходуется на здравоохранение, подобные персонализированные медицинские технологии просто обязаны изменить ситуацию, иначе дело окончится банкротством страны.

Еще одно преимущество технологий LOC – их способность собирать информацию. Поскольку чип подключен к интернету, информация, которую он собирает, – например, указывающая на начало эпидемии свиного гриппа, – будет мгновенно загружена в облако, где ее можно будет проанализировать более тщательно. Макдевитт продолжает:

Впервые у нас есть доступ к огромным объемам медицинских данных по всему миру. Это невероятно важно с точки зрения противостояния новым заболеваниям и пандемиям.

LOC – не единственная подобная технология, находящаяся в разработке. По данным доклада компании PricewaterhouseCoopers за 2010 год, индустрия персонализированной медицины, которая практически не существовала до 2001 года (ее началом считается расшифровка человеческого генома), растет со скоростью 15 % в год. К 2015 году всемирный рынок персонализированной медицины, согласно прогнозу, должен составить 452 млрд долларов. Все это означает, что мы скоро будем располагать средствами, методами и стимулами для того, чтобы ценить здоровье каждого человека так высоко, как никогда раньше.

 

Свобода

Последний элемент нашей пирамиды изобилия – это свобода. Может показаться, что добиться ее очень трудно, почти невозможно, но без этого не обойтись. В своей книге Development as Freedom, вышедшей еще в 1999 году, лауреат Нобелевской премии экономист Амартия Сен указал, что политическая свобода «шагает в ногу» с устойчивым развитием. Учитывая то, что изобилие – по определению устойчивая цель, определенный уровень свободы необходим для ее достижения. К счастью, определенный уровень свободы также достигается естественным образом как ответ на определенные новые технологии – особенно те, что касаются коммуникационного и информационного разнообразия.

Эта идея не нова. В 1961 году философ Юрген Хабермас в своей книге The Structural Transformation of the Public Sphere: An Inquiry into a Category of Bourgeois Society утверждал, что инструменты для открытого самовыражения, оказавшись в руках граждан, оказывают всё большее давление на недемократических лидеров, одновременно расширяя публичные права. Но даже такой проницательный мыслитель, как Хабермас, не мог предсказать то, что Джаред Коэн открыл в июне 2009 года.

Коэн – молодой представитель поколения Y и настоящий гик, окончил Гарвард и оказался в Госдепартаменте в президентство Барака Обамы под началом госсекретаря Хиллари Клинтон. Именно Коэн в разгар протестов, охвативших Иран в июне 2009 года (причиной протеста были махинации властей на выборах), связался с основателем Twitter Джеком Дорси и уговорил его отложить плановое отключение сервиса (необходимое для проведения каких-то работ), чтобы иранцы могли и дальше писать свои твиты. Учитывая то, что все остальные формы коммуникации в Иране были заблокированы или отключены правительством, Twitter стал единственным средством связи иранцев с остальным миром.

Важность этого связующего звена стала предметом большого количества дискуссий. Webby Awards – самая престижная международная интернет-премия за лучшие веб-проекты – включила так называемую Twitter-революцию в список десяти главных интернет-событий десятилетия (вместе с президентской кампанией 2008 года и первичным размещением акций Google), в то время как другие аналитики отмечали, что «твиты не смогли остановить пули».

В любом случае, иранские события определенно доказали, что информационные технологии могут выступать мощными вершителями перемен. «Используя новые СМИ, чтобы расширить горизонтальные связи и оказать давление на правящий режим, – писал политический аналитик Патрик Квирк в издании Foreign Policy Focus, – это поколение укрепило потенциально мощные силы, способные совершить демократические перемены». И это не только иранский феномен. Шведское агентство по международному сотрудничеству исследовало влияние информационных и коммуникационных технологий (information and communications technologies, ITC) на развитие демократии и расширение гражданских прав в Кении, Танзании и Уганде и пришло к следующим выводам в своем отчете за 2009 год:

Доступ к ITC и их стратегическое использование продемонстрировали потенциальную возможность влиять на экономическое развитие, сокращение нищеты и демократизацию, включая свободу слова, свободный обмен информацией и поддержку прав человека. [82]

 

Еще более серьезная проблема

Итак, мы бросили первый взгляд на наши глобальные цели. Если говорить о сроках их достижения, все перечисленное на предыдущих страницах (а также многое другое, что мы обсудим позже) должно быть достигнуто в течение 25 лет, причем серьезные перемены возможны уже в течение следующего десятилетия. Конечно, теперь, когда мы определились с целями и расписанием, нужно решить еще одну проблему: все эти цели кажутся не очень-то реальными. Покончить со всеми бедами человечества к 2040 году? Вы что, серьезно? Именно об этом мы и поговорим в следующих нескольких главах.

Части 2, 3 и 5 нашей книги посвящены технологиям, которые помогут произвести нужные сдвиги; часть 4 исследует три силы, которые сообща смогут обеспечить изобилие; и, наконец, в части 6 пойдет речь о способах ускорить этот процесс и направлять его. А в оставшихся главах части 1 мы как раз и обсудим причины, по которым многие из нас, услышав разговоры о грядущем изобилии, просто не могут поверить в то, что оно возможно.

Этих причин немало. Кое-кто считает, что человечество сейчас находится в ужасной яме, полной болезней, голода и войн, и эта яма слишком глубока, чтобы мы могли выбраться из нее. Другие решат, что временные рамки, которые мы обозначили, слишком узки, и никакие перспективы технического прогресса в ближайшие несколько десятилетий не смогут развеять их скепсис. Есть люди, которые чувствуют, что ситуация только ухудшается: богатые становятся еще богаче, бедные – еще беднее, в то время как список мировых проблем (пандемии, терроризм, эскалация региональных конфликтов) все растет и растет. Все это небезосновательные опасения, и мы подробно обсудим их в следующих главах. Но прежде всего нам нужно лучше понять, в чем корни этого скепсиса и почему именно подобная реакция – неспособность человека увидеть изменения к лучшему в море плохих новостей – может стать основным камнем преткновения на пути к изобилию.

 

Даниэль Канеман

Изобилие – это большая перспектива, втиснутая в узкие временные рамки. Следующие 25 лет могут изменить мир, но это не произойдет само по себе. Нам предстоит столкнуться с множеством проблем, и не все они будут технологическими. Не менее важно преодолеть психологические блоки: скепсис, пессимизм и все остальные подпорки современного мышления, которые не дают нам поверить в возможность изобилия. Чтобы этого достичь, нужно понимать, как мозг формирует наши представления, а наши представления формируют нашу реальность. И, наверное, лучше всего в решении этой задачи нам поможет лауреат Нобелевской премии по экономике Даниэль Канеман.

Канеман – еврей, родившийся в Тель-Авиве в 1934 году, но проведший детство в оккупированном нацистами Париже. Однажды в 1942-м он заигрался дома у своего приятеля – мальчика из христианской семьи, потерял счет времени и прозевал начало комендантского часа, объявленного нацистами с шести вечера. Поняв, что дело плохо, Даниэль вывернул наизнанку свитер, чтобы скрыть звезду Давида, которую евреев заставляли носить на одежде, и направился домой. Однако не успел он пройти и двух кварталов по обезлюдевшим улицам, как буквально налетел на идущего навстречу офицера СС. Разминувшись с немцем, Даниэль поспешил дальше, пока офицер не заметил звезду, но эсэсовец все равно его остановил. Однако, вместо того чтобы арестовать мальчика, немец, как вспоминает Канеман в своей нобелевской лекции, крепко обнял Даниэля:

…Он очень эмоционально что-то говорил по-немецки. Выпустив меня из объятий, он открыл бумажник, показал мне фотографию какого-то мальчика и дал мне денег. И я отправился домой, лишний раз убедившись в том, как права моя мама: люди бесконечно сложны и интересны. [83]

Канеман никогда не забывал об этой встрече. Его семья выжила в оккупации и впоследствии репатриировалась в Израиль, где интерес Даниэля к человеческому поведению обернулся ученой степенью по психологии. После окончания Еврейского университета в Иерусалиме в 1954 году Канеман был призван на службу в Армию обороны Израиля. Поскольку у него было психологическое образование, ему предложили, чтобы он занялся оценкой кандидатов на курсы офицерской подготовки. Канеман согласился – и с этого момента наука о человеческом поведении изменилась навсегда.

Израильтяне разработали весьма наглядный тест для потенциальных офицеров. Кандидатов собирали в маленькие группы, одевали в форму без знаков различия и давали сложное задание – например, поднять лежащий на земле телефонный столб и передать его через двухметровую стену таким образом, чтобы столб не коснулся ни земли, ни стены. «Мы считали, – пишет Канеман, – что в такой стрессовой ситуации истинная натура солдат себя проявит, и мы сможем определить, кто из них станет хорошим лидером, а кто нет».

Но тест не работал. Канеман вспоминает:

Проблема заключалась в том, что мы ничего не могли определить. Каждый месяц или около того у нас был «день статистики», когда мы получали отзывы из офицерской школы, по которым можно было судить, насколько точны оказались наши психологические оценки кандидатов. И всегда повторялось одно и то же: наша способность предсказать, насколько хорошо кандидат будет проходить обучение, никуда не годилась. Но на следующий день прибывала очередная группа кандидатов, которую мы отводили на поле с препятствиями, ставили перед нашей стеной и наблюдали за тем, как раскрывались их истинные натуры. Я был настолько впечатлен полным отсутствием связи между статистическими данными и убедительностью ощущения, что я все понимаю правильно, что придумал для этого явления специальный термин «иллюзорная валидность» ( illusion of validity ). [84]

Канеман описывает иллюзорную валидность как «чувство, что вы понимаете кого-то и можете предсказать его поведение», но позже это определение расширилось: «склонность человека рассматривать его собственные убеждения как реальность». Израильтяне были уверены, что тест с телефонным столбом поможет выявить истинный характер солдат, поэтому продолжали его использовать, невзирая на факт, что никакой корреляции между результатами теста и дальнейшей учебой на самом деле не существовало. Поиски ответа на вопрос о том, что именно породило эту иллюзию и почему люди так поддавались ее чарам, и стали предметом дальнейших исследований Канемана, полувековой одиссеей, которая навсегда изменила наши представления о том, как мы думаем. В том числе и как мы думаем об изобилии.

 

Когнитивные искажения

Одна из причин, по которым идею изобилия до сих пор так сложно принять, заключается в том, что мы живем в чрезвычайно неопределенном мире, а принятие решений в условиях неопределенности никогда не было простой задачей. Будь мир идеально рационален, мы могли бы каждый раз, когда нам предстоит сделать выбор, оценивать вероятность и полезность всех возможных последствий, а затем комбинировать их таким образом, чтобы принять оптимальное решение. Однако мы редко располагаем сразу всеми фактами, необходимыми для принятия правильного решения, и поэтому просто не можем предвидеть абсолютно все последствия. И даже если бы у нас были все нужные факты, мы не обладаем ни достаточной гибкостью темпоральной памяти, ни неврологическими способностями анализировать подобные объемы информации. По большей части наши решения основываются на ограниченной, часто ненадежной информации; к тому же на них влияют как внутренние ограничения (способность мозга обрабатывать информацию), так и внешние (временные рамки, в которых нам приходится принимать решения). Поэтому мы разработали подсознательную стратегию, помогающую решать проблемы в подобных ситуациях: мы полагаемся на эвристику, то есть совокупность приемов и эмпирических правил, которые позволяют нам упростить процесс принятия решений. Эвристическое поведение может проявляться в самых разных областях. В обучении визуальному восприятию мы используем видимость как способ оценить расстояние до объекта (чем более ясно мы видим предмет, тем он, вероятно, ближе к нам). В области социальной психологии мы эвристически оцениваем степень вероятности – например, вероятность того, что тот или иной голливудский актер нюхает кокаин. В поисках ответа на этот вопрос мозг первым делом обращается к своей «базе данных», в которой содержится информация обо всех известных ему скандалах с наркотиками в Голливуде. Это называется эвристикой доступности (то есть насколько доступны примеры для сравнения), и легкость доступа к той или иной информации становится существенным фактором в нашем суждении.

Как правило, эвристическое поведение – это совсем не плохо. Эвристика – эволюционное решение вечной проблемы ограниченности ментальных ресурсов. И в этом смысле она на протяжении уже очень длительного времени неоднократно помогала нам принимать наилучшие решения. Однако Канеман обнаружил, что есть определенные ситуации, в которых опора на эвристику приводит к тому, что он называет «серьезными и систематическими ошибками».

Возьмем, к примеру, видимость. В большинстве случаев эвристическая опора на этот критерий идеально работает для оценки расстояния от точки А до точки Б; однако в условиях плохой видимости, когда все контуры размыты, мы обнаруживаем склонность к преувеличению расстояния. То же самое происходит в обратном случае. Когда видимость хорошая и все предметы видны четко, мы делаем ошибку в другую сторону. «Таким образом, – пишут Канеман и психолог Еврейского университета Амос Тверски в своей работе 1974 года Judgment Under Uncertainty: Heuristics and Biases, – ориентация на видимость как показатель расстояния ведет к распространенному искажению».

Наши распространенные искажения получили название когнитивных искажений, которые определяются как «паттерны отклонений в суждениях, которые происходят в определенных ситуациях». Исследователи составили довольно длинный список этих искажений, и весьма многие из них оказывают прямое влияние на нашу способность верить в возможность изобилия. Например, предвзятость подтверждения (confirmation bias) – это склонность подбирать или интерпретировать информацию таким образом, чтобы она подтверждала заранее составленное мнение, что часто ограничивает нашу способность воспринимать новую информацию и менять устоявшиеся (неправильные) взгляды. Это означает, в частности, что если вы сторонник гипотезы «Яма, в которой мы сидим, слишком глубока, чтобы из нее выбраться» (а следовательно, изобилие недостижимо), то любую информацию, которая подтверждает гипотезу, вы запомните, а факты, доказывающие противоположное, даже не будут зафиксированы сознанием.

Отличный пример – так называемые «смертельные комиссии» (death panels), о которых говорила Сара Пэйлин. В свое время слухи об этих «комиссиях» распространялись словно лесной пожар, несмотря на то что все авторитетные источники эту информацию опровергали. Газета The New York Times была озадачена:

В последние недели словно ниоткуда появились упорные, хотя и ложные слухи о том, что предложения по здравоохранению президента Обамы содержат идею о спонсируемых правительством «смертельных комиссиях», которые будут решать, кто из пациентов достоин того, чтобы жить. [88]

Это «ниоткуда» на самом деле демонстрирует предвзятость подтверждения. Правые республиканцы и так уже испытывали недоверие к Обаме, поэтому остались глухи ко всем веским опровержениям слухов о «смертельных комиссиях».

Предвзятость подтверждения – далеко не единственное когнитивное искажение, с которым приходится бороться концепции изобилия. Существует еще негативное смещение (negativity bias) – склонность придавать больший вес негативным информации и опыту, нежели позитивным. Безусловно, подобная предвзятость тоже не помогает в нашей ситуации. И есть еще якорение (anchoring): склонность слишком полагаться на неполную информацию при принятии решений. Канеман говорит:

Когда люди верят в то, что мир разваливается на части, это зачастую проблема якорения. В конце XIX века Лондон стал почти невыносимым для проживания из-за гор конского навоза. Люди ужасно паниковали. Из-за якорения они не могли представить себе никаких альтернативных решений этой проблемы. Никто и помыслить не мог, что скоро появятся автомобили – и придется тревожиться о загрязнении воздуха, а не о грязи на улицах. [89]

Еще сильнее усложняет ситуацию тот факт, что наши когнитивные искажения часто работают в тандеме. Стоит заявить, что, несмотря на ситуацию с климатом, мир все же становится лучше, как вас – спасибо негативному смещению! – тут же назовут сумасшедшим. Но мы также страдаем от эффекта группового давления (bandwagon effect) – склонности верить в то или делать то, во что верят и что делают другие. Поэтому, даже если вы подозреваете, что основания для оптимизма и правда имеются, эти два искажения вместе заставят вас усомниться в собственном мнении.

В последние годы ученые обнаружили еще более заметные паттерны в системе наших когнитивных искажений. Один из них часто описывается как наша «психологическая иммунная система». Если вы убеждены, что ваша жизнь безнадежна, какой смысл барахтаться? Чтобы оградить себя от подобных суждений, мы и построили психологическую иммунную систему: набор искажений, которые поддерживают в нас нелепую самоуверенность. Сотни исследований демонстрируют, что мы постоянно переоцениваем свою привлекательность, свой ум, свои деловые качества и шансы на успех (идет ли речь о выигрыше в лотерею или о продвижении по службе), а также шансы на то, что нам удастся избежать всяческих бед, будь то банкротство или злокачественная опухоль. Мы преувеличиваем собственное влияние на события окружающего мира и на других людей и уверены в превосходстве социальной группы, к которой сами принадлежим (подобное искажение известно как «эффект озера Вобегон»).

Но есть у этого эффекта и обратная сторона: сильно переоценивая себя, мы в то же время серьезно недооцениваем весь мир. Человеческие существа по сути своей локальные оптимисты и глобальные пессимисты, и это представляет собой еще бóльшую проблему для концепции изобилия. Соратник Канемана и Тверски, психолог из Корнелльского университета Томас Гилович считает, что проблема здесь двоякая. Во-первых, как показывает явление якорения, существует прямая связь между воображением и восприятием. Во-вторых, мы одержимы контролем и склонны испытывать значительно больший оптимизм по поводу вещей, которые можем контролировать:

Если я спрошу у вас, что вы можете сделать, чтобы получить лучшую оценку по математике, – вы предположите, что вам следует начать заниматься усерднее, меньше развлекаться и, возможно, пригласить репетитора. Эту ситуацию вы можете контролировать, и поэтому ваша психологическая иммунная система придает вам чрезмерную уверенность в себе. Но если я спрошу у вас, что вы можете сделать, чтобы решить проблему голода во всем мире, все, что вы сможете вызвать в воображении, – это толпы голодающих детей. Здесь нет никакого ощущения контроля, никакой уверенности в себе, и эти голодающие дети становятся вашим якорем, который вытесняет из вашего сознания любые возможности.

Одна из этих «любых возможностей» заключается в том, что на самом-то деле мы умеем в определенной степени контролировать глобальный голод. Как мы увидим в следующих главах, в результате экспоненциального развития технологий маленькие группы теперь обладают возможностями делать то, что раньше способны были делать только правительства – включая борьбу с глобальным голодом. Но прежде чем мы доберемся до этого, нам надо по-настоящему оценить все психологические преграды на пути подобного прогресса. Поэтому мы сначала должны осознать, как устройство нашего мозга и его эволюционная история сообща делают из нас пессимистов.

 

Больше крови – больше внимания

Каждую секунду на наши органы чувств обрушивается лавина информации. Чтобы обработать этот потоп, мозг постоянно просеивает и сортирует ее, пытаясь отделить важное от случайного. Поскольку для мозга нет ничего более важного, чем выживание, первый фильтр, через который проходит информация, – это миндалевидное тело. Миндалевидное тело находится в височной доле мозга и отвечает за простейшие эмоции, такие как гнев, ненависть и страх. Это наша первичная система предупреждения, орган, который постоянно находится настороже. Его работа – выявлять в окружающей среде то, что угрожает нашему выживанию.

Миндалевидное тело и в нормальной обстановке находится в состоянии тревожности, а при стимуляции включает режим повышенной бдительности. Наше внимание обостряется, и мы переходим в состояние «бей или беги». Сердечный ритм ускоряется, нервные волокна быстрее передают сигналы, зрение обостряется, кожа охлаждается по мере того, как кровь приливает к мышцам, чтобы обеспечить как можно более стремительную реакцию. Мозг тоже готовится к обороне: система распознавания паттернов прочесывает воспоминания в поисках похожих ситуаций (чтобы помочь идентифицировать угрозу) и потенциальных решений проблемы (чтобы помочь ее устранить). Но этот отклик так силен, что, единожды включившись, он уже практически не поддается выключению. И это представляет собой проблему в современном мире. Мы пресыщены информацией. Миллионы новостных выпусков борются за наше внимание. И как же они конкурируют? Пытаясь захватить внимание миндалевидного тела. Уже очень давно газетчики заметили, что «чем больше крови, тем больше внимания». Этот принцип работает благодаря тому, что «первая остановка», которую делает вся поступающая информация, находится в органе, изначально предназначенном для обнаружения опасности. Мы кормим чудовище. Возьмите, к примеру, газету The Washington Post и сравните количество заметок с позитивной и негативной информацией. Если ваш эксперимент пройдет так же, как и мой, вы обнаружите, что более 90 % всех статей полны пессимизма. Дело в том, что хорошие новости не захватывают наше внимание. Плохие новости продаются, потому что миндалевидное тело всегда ищет, чего бояться.

И это оказывает немедленное воздействие на наше восприятие. Дэвид Иглмен, нейробиолог из Медицинского колледжа Бейлора, объясняет, что даже в обыденных обстоятельствах наше внимание – ограниченный ресурс:

Представьте, что вы смотрите короткометражный фильм с единственным актером, который готовит омлет. Камера показывает нам с разных углов этого актера в процессе готовки. Вы ведь наверняка заметите, если актер вдруг превратится в другого человека, не так ли? Однако же две трети зрителей этого не замечают. [94]

Это происходит потому, что наше внимание серьезно ограничено, и, когда мы сосредоточены на каком-то одном аспекте, мы часто не замечаем других. Конечно, любая реакция страха только усиливает этот эффект. Все это означает, что раз уж миндалевидное тело начинает выискивать плохие новости, оно их обычно находит.

Дело в том, что наша система раннего оповещения эволюционировала в эпоху, когда требовалась срочная реакция на прямые угрозы типа «В этих кустах – тигр!». С тех пор ситуация изменилась. Многие из сегодняшних опасностей носят вероятностный характер: экономика может рухнуть, террористический акт может случиться – и миндалевидное тело не в состоянии определить степень опасности. Что еще хуже, система раннего оповещения не отключается, пока потенциальная угроза полностью не исчезнет, но вероятностные угрозы никогда не исчезают полностью. Добавьте к этому вездесущие СМИ, которые постоянно запугивают нас, пытаясь захватить еще кусочек рынка, – и вы получите мозг, который убежден, что живет в состоянии настоящей осады. Это состояние тем более печально, говорит в своей книге «Ложная тревога: вся правда об эпидемии страха» (False Alarm: The Truth About the Epidemic of Fear) доктор Марк Сигел из Нью-Йоркского университета, поскольку оно не имеет ничего общего с действительностью:

С точки зрения статистики жизнь в экономически развитых странах никогда еще не была настолько безопасной. Многие из нас живут дольше, чем наши предки, и при этом практически без происшествий. И тем не менее мы продолжаем верить в сценарии катастроф. За последнее столетие мы, американцы, серьезно уменьшили риски практически в каждой области жизни, в результате чего средняя продолжительность нашей жизни с 1900 по 2000 год выросла на 60 %. Антибиотики снизили вероятность смерти от инфекции. Стандарты чистоты питьевой воды и воздуха значительно повысились. Наши отходы быстро вывозятся. Мы живем жизнью, в которой контролируется температура окружающей среды и уровень заболеваний. И при этом мы тревожимся больше, чем когда-либо раньше. Угрозы со стороны природы устранены, но механизмы отклика на них до сих пор действуют – и большинство из них почти всегда включено. Наши адаптивные механизмы страха вызывают неадекватную реакцию, и в результате нас захлестывает паника. [95]

Для концепции изобилия все это втройне плохо. Во-первых, сложно сохранять оптимизм в условиях, когда система фильтрации информации в мозге пессимистична по природе. Во-вторых, хорошие новости проходят незамеченными из-за того, что СМИ всячески выпячивают плохие. И в-третьих, ученые недавно обнаружили еще более серьезную проблему: дело не только в том, что наши инстинкты выживания заставляют нас верить в то, что «яма слишком глубока, чтобы из нее выбраться». Они еще и ограничивают наше желание выбраться из этой ямы.

Желание улучшить мир отчасти зиждется на эмпатии и сочувствии. Хорошая новость заключается в том, что мы теперь знаем: эти просоциальные типы поведения «записаны» у нас в мозге. Плохая новость: они записаны в более медленной, лишь недавно возникшей в результате эволюции префронтальной коре. Однако миндалевидное тело появилось давным-давно, в эпоху, когда время, затраченное на реакцию, было критичным для выживания. Если в кустах прячется тигр, то у вас явно нет времени на раздумья, поэтому мозг реагирует мгновенно.

В опасных ситуациях миндалевидное тело направляет информацию в обход префронтальной коры. Именно поэтому вы отскакиваете, когда видите на земле что-то длинное и изогнутое, прежде чем разберетесь, что это ветка, а не змея. Из-за разницы в скорости нейронных процессов более новые, просоциальные инстинкты вынуждены отойти на задний план, как только в действие приходят наши примитивные, но стремительные реакции выживания. Сочувствие, эмпатия, альтруизм, даже возмущение – все это становится неважным. Когда СМИ поддерживают в нас состояние повышенной тревожности, то, например, пропасть между богатыми и бедными выглядит гораздо более широкой, почти непреодолимой – поскольку те самые эмоции, которые могли бы подтолкнуть нас к преодолению этой пропасти, в данный момент отключены от системы.

 

«Неудивительно, что мы изнурены»

В последние 150 тысяч лет Homo sapiens эволюционировал в мире, который был локальным и линейным, но сегодняшняя наша реальность глобальна и экспоненциальна. В локальной реальности наших предков почти все, что происходило в течение дня, происходило в пределах ограниченных расстояний, которые можно было пройти пешком. В их линейной действительности перемены были невероятно медленными – жизнь от поколения к поколению практически не менялась, и, когда перемены все-таки происходили, они всегда следовали линейной прогрессии. Чтобы вы почувствовали разницу: если я сделаю тридцать линейных шагов (допустим, преодолевая метр за один шаг) от порога моего дома в Санта-Монике, я пройду 30 метров. Однако если я сделаю тридцать экспоненциальных шагов (один, два, четыре, восемь, шестнадцать, тридцать два метра и т. д.), я окажусь в миллиарде шагов от дома – то есть двадцать шесть раз обогну земной шар.

Сегодняшний глобальный и экспоненциальный мир очень отличается от того, который научился понимать в процессе эволюции наш мозг. Представьте себе масштаб информации, с которой мы сегодня сталкиваемся. Выпуски The New York Times за неделю содержат больше информации, чем среднестатистический гражданин XVII века встречал за всю жизнь. И этот объем растет в геометрической прогрессии. Эрик Шмидт, главный исполнительный директор Google, говорил в 2010 году:

С самого начала времен и до 2003 года человечество создало пять эксабайт цифровой информации. Эксабайт – это один миллиард гигабайт, то есть единица с восемнадцатью нулями. В данный момент человеческая раса производит по пять эксабайт информации каждые два дня. К 2013 году пять эксабайт будут генерироваться каждые десять минут. Неудивительно, что мы изнурены. [100]

Проблема в том, что мы интерпретируем глобальный мир с помощью системы, разработанной для локального применения. А так как мы раньше не видели ничего подобного, экспоненциальные изменения кажутся нам еще более непонятными. Кевин Келли пишет в книге «Чего хотят технологии» (What Technology Wants):

Пятьсот лет назад технологии не удваивали мощность и не дешевели в два раза каждые 18 месяцев. Водяные колеса не становились дешевле с каждым годом, а пользоваться молотком не становилось проще с каждым десятилетием. Железные изделия не становились все более прочными, урожай кукурузы зависел от погоды, но не улучшался последовательно год за годом. Вы не могли каждые 12 месяцев «апгрейдить» свою воловью упряжку, переводя ее на какой-то принципиально новый уровень. [101]

Разрыв между локально-линейной прошивкой нашего мозга и глобально-экспоненциальной реальностью нашего мира создает ситуацию, которую я называю «разрушительной конвергенцией». Технологии переживают самое бурное в истории развитие и взаимопроникновение, а наш мозг не может с легкостью воспринять такую быструю трансформацию. Наши текущие способы управления и сопровождающие их структуры регулирования не предназначены для таких темпов.

Посмотрите на рынки. В последние десятилетия в одночасье рухнули такие компании-миллиардеры, как Kodak, Blockbuster или Tower Records, в то время как практически ниоткуда появились новые компании-миллиардеры. YouTube прошел путь от стартапа до актива, приобретенного Google за 1,65 млрд долл., за 18 месяцев. Groupon проделала путь от стартапа до компании, стоящей 6 млрд, за два года. Состояния еще никогда в истории не делались столь быстро.

Здесь кроется фундаментальная психологическая проблема. Изобилие – глобальная концепция, в основе которой – экспоненциальные изменения. Однако наш локально-линейный мозг не способен уловить ни возможностей, которые приносят с собой эти изменения, ни скорости, с которой они происходят. Вместо этого мы оказываемся жертвами явления, получившего название «цикл ажиотажа» (hype cycle) или «цикл зрелости технологий». Мы встречаем очередную новую технологию с завышенными ожиданиями – и очень быстро разочаровываемся, если ее возможности не соответствуют ажиотажу. Но помимо этого, вот что здесь важно: нам снова и снова не удается распознать постажиотажные трансформирующие возможности новых экспоненциальных технологий. То есть у нас имеется в буквальном смысле слепое пятно в отношении технологических возможностей, на которых могло бы основываться наше видение изобилия.

 

Число Данбара

Около двадцати лет назад антрополог и эволюционный психолог из Оксфордского университета Робин Данбар обнаружил еще одну проблему, связанную с нашей локально-линейной перспективой. Данбар заинтересовался числом межперсональных связей, которое человеческий мозг способен обрабатывать одновременно. Исследовав глобальные исторические закономерности, Данбар обнаружил, что люди имеют свойство самоорганизовываться в группы числом примерно в 150 человек (это объясняет, почему армия США, пройдя длительный путь проб и ошибок, пришла к выводу, что 150 человек – оптимальное количество для функционального боевого соединения). Подобным же образом, когда Данбар исследовал паттерны общения в таких социальных сетях, как, например, Facebook, он обнаружил, что, хотя люди могут иметь тысячи «друзей», на самом деле они общаются опять же примерно со ста пятьюдесятью из них. Сложив вместе все эти сведения, ученый пришел к выводу, что люди эволюционировали в составе групп примерно по 150 человек – и это число, известное теперь как «число Данбара», и определяет максимум социальных связей, которые может обрабатывать мозг индивидуума.

В современном обществе, где, например, нуклеарная семья сменила расширенную семью, очень немногие способны по-настоящему общаться со ста пятьюдесятью соплеменниками. Но это число все еще зашито в наш мозг, поэтому мы заполняем пустое пространство теми, с кем поддерживаем «контакт» – пусть этот контакт заключается лишь в том, что мы видим этих людей по телевизору. Сплетни в их изначальной форме имели значение для выживания, потому что в кланах численностью около 150 человек происходящее с одним членом клана оказывало непосредственное влияние на всех остальных. Но сегодня мы наблюдаем остаточный эффект этого явления. Нас так заботит то, что происходит со звездами вроде Леди Гаги, не потому что это может оказать непосредственное влияние на нашу жизнь, а потому что наш мозг не делает различий между поп-звездами, которых мы знаем, и родственниками, которых мы знаем лично.

Само по себе это эволюционное наследие делает нас еще более зависимыми от телевидения (и, возможно, отнимает у нас время, которое мы могли бы потратить на улучшение планеты), но число Данбара никогда не работает изолированно – как и ни один из когнитивных процессов, описанных в этой главе. Наш мозг – изумительно интегрированная система, поэтому все эти процессы работают совместно, как музыкальные инструменты в оркестре, – и симфония, которая получается в результате, не всегда звучит приятно.

Из-за функции миндалевидного тела и конкуренции СМИ за наше внимание поступающая к нам по каналам связи информация полна апокалиптических прогнозов. Из-за негативного смещения и предвзятого обращения к авторитету (authority bias) – еще одного когнитивного искажения, связанного с нашей склонностью излишне доверять авторитетным для нас фигурам, – мы охотно им верим. А из-за локально-линейного устройства нашего мозга (одним из примеров чего является число Данбара) мы к тому же относимся к этим авторитетным фигурам как к друзьям, что, в свою очередь, провоцирует ингрупповой фаворитизм (ingroup bias – склонность отдавать предпочтение тем людям, которых мы числим членами своей группы). В результате мы им еще больше доверяем. Как только мы начинаем верить в скорое наступление апокалипсиса, миндалевидное тело приходит в состояние повышенной тревожности, отбрасывая практически все доводы, которые свидетельствует о противоположном. Ту информацию, которую не улавливает миндалевидное тело, подхватывает предвзятость подтверждения, которая теперь направлена на убежденность в нашей неминуемой гибели. Все вместе приводит к тому, что множество людей на Земле убеждено в том, что конец близок и мы абсолютно ничего не можем с этим поделать.

И тут возникает последний вопрос: где же правда? Если наш мозг создает такой хаос в нашем восприятии реальности, то как же эта реальность выглядит на самом деле? Этот вопрос очень важен. Если мы движемся к катастрофе, то все эти когнитивные искажения могут оказаться полезным активом. Но именно в этот момент все становится еще более странным. В следующей главе мы обсудим кое-какие доказанные факты, и эти факты просто поражают воображение. Забудьте о «яме, которая слишком глубока, чтобы из нее выбраться». Как мы вскоре увидим, на самом деле никакой ямы, в общем-то, и нет.

 

Эти пессимистические стенания

Во второй главе мы перечислили сложные цели, которых нужно достичь, чтобы наступило изобилие. Это был первый очерк нашей финишной прямой, но финиш – это не то же самое, что весь путь в целом. Чтобы полностью понять, куда мы хотим прийти, нам нужно как можно точнее определить отправную точку. Если мы сможем взглянуть на мир без присущего нам скепсиса, каким он пред нами предстанет? Какого прогресса мы уже достигли, не заметив этого?

Мэтт Ридли потратил последние два десятилетия, пытаясь ответить на эти вопросы. Сейчас Ридли под шестьдесят, это высокий англичанин с поредевшими русыми волосами и приятной улыбкой. Он учился в Оксфорде на зоолога, но сделал карьеру в качестве автора научно-популярных книг, специализируясь на истоках поведения и его эволюции. В последнее время его больше всего интересует чисто человеческий аспект поведения – предрасположенность нашего биологического вида к плохим новостям. «Это невероятно! – восклицает Ридли. – Эти пессимистические стенания, это непроизвольное „все ужасно“, вырывающееся у людей, живущих в довольстве и безопасности, за которые их предки бы отдали всё что угодно. Мы наблюдаем очень устойчивую тенденцию рассматривать каждый стакан как наполовину пустой. Впечатление, что люди судорожно цепляются за плохие новости, словно за противошоковое одеяло». В поисках объяснения этого пессимизма Ридли, как и Канеман, определил в качестве источника проблемы когнитивные искажения и эволюционную психологию. Он считает, что искажение, в наибольшей степени мешающее нам воспринять идею изобилия, – это неприятие потери (loss aversion), то есть склонность огорчаться из-за потери больше, чем радоваться такому же приобретению. Неприятие потери заставляет людей двигаться по накатанному пути. Человек не желает избавляться от плохих привычек из страха, что изменения только ухудшат его положение. Но это искажение тоже работает не в одиночку. «Я думаю, что здесь есть и компонент эволюционной психологии, – объясняет Ридли. – Возможно, мы такие хмурые потому, что именно самым хмурым из наших предков в эпоху плейстоцена повезло не попасть на обед льву».

В любом случае Ридли пришел к выводу, что этот отрыв от реальности приносит нам больше вреда, чем пользы, и последнее время начал с этим бороться. «У меня вошло в привычку спорить с подобными мнениями. Каждый раз, когда кто-то ворчит по поводу той или иной мировой проблемы, я стараюсь обдумать контраргументы – и каждый раз их нахожу». Такой переход к позитивному мышлению не случился за одну ночь. Когда Ридли только начинал работать научным журналистом, он встречал сотни экологов, которые убежденно предрекали планете самое мрачное будущее. Но потом он стал замечать, что признаки катастрофы, предсказанной этими экспертами, так до сих пор нигде и не наблюдаются.

Кислотные дожди были первым признаком того, что факты не очень-то соответствуют поднятой шумихе. Кислотные дожди, которые когда-то считались главной угрозой жизни на нашей планете, возникают из-за того, что ископаемое топливо при горении выделяет в атмосферу двуокись серы и оксиды азота, что приводит к кислотному сдвигу в pH-балансе осадков – отсюда и их название. Впервые явление кислотного дождя было замечено английским ученым Робертом Ангусом Смитом в 1852 году – и понадобилось около столетия, чтобы кислотный дождь превратился из любопытного феномена, интересного только натуралистам, в причину предполагаемой глобальной катастрофы. Тревогу забили к концу 1970-х, и в 1982 году канадский министр по защите окружающей среды сформулировал общие опасения в интервью журналу Time:

Кислотный дождь – это одна из самых ужасных форм загрязнения, какие только можно себе представить. Это коварная малярия, которой больна биосфера.

В то время Ридли разделял это мнение. Но прошло несколько десятилетий, и он осознал, что не происходит ничего катастрофического. «Дело даже не в том, что деревья так и не погибли, – дело в том, что они никогда и не думали погибать в больших количествах и из-за кислотных дождей. Леса, согласно всем этим прогнозам, должны были полностью исчезнуть, а вместо этого они сейчас находятся в лучшем состоянии, чем когда-либо».

Конечно, меры, принятые человечеством, сыграли огромную роль в предотвращении катастрофы. В Америке все эти «заламывания рук» привели к появлению множества законодательных запретов и норм, от Закона о чистом воздухе до обязательной установки на все новые автомобили каталитических конвертеров. В результате выбросы двуокиси серы уменьшились с 26 миллионов тонн в 1980 году до 11,4 миллионов в 2008-м, а оксидов азота – с 27 млн до 16,3 млн тонн за тот же период. Некоторые эксперты считают, что уровень выбросов SO2 и NO в настоящее время все еще слишком высок, но факт остается фактом: экологический апокалипсис, предсказанный в 1970-х годах, так и не наступил.

Этот факт возбудил любопытство Ридли. Он начал изучать другие мрачные пророчества – и обнаружил схожие закономерности. «Предсказания о грядущем кризисе перенаселенности и глобальном голоде оказались совершенно ошибочными, – говорит Ридли, – и пандемии были не были столь масштабными, как предполагалось. Уровень заболеваемости раком с учетом возрастных групп снижается, а не растет. Более того, я заметил, что людей, которые выдвигали эти прогнозы, подвергали серьезной критике, но они так и не признали свою ошибку».

Все это привело Ридли к следующему вопросу: если самые мрачные пророчества не сбываются, то как насчет достоверности более общих предположений – например, убежденности в том, что мир становится хуже? Чтобы ответить на этот вопрос, Ридли начал изучать глобальные тенденции: экономические и технологические отчеты, показатели продолжительности жизни и здравоохранения, а также целую группу экологических проблем. Результаты этих исследований легли в основу его книги «Рациональный оптимист», которая объясняет, почему в наше время разумнее смотреть в будущее человечества с оптимизмом. Источник его оптимизма основывается на очевидном, но часто пренебрегаемом обстоятельстве: время – это ресурс. Более того, время всегда было нашим самым драгоценным ресурсом, и этот факт имеет важные последствия для нашей оценки возможности прогресса.

 

Сэкономленное время и спасенные жизни

У каждого из нас в сутках 24 часа. То, как мы используем это время, определяет качество нашей жизни. Мы прилагаем огромные усилия к тому, чтобы управлять нашим временем, экономить время, находить время для чего-то. В прошлом мы тратили бóльшую часть нашего времени на то, чтобы обеспечить основные наши потребности. В огромной части мира и сегодня почти ничего не изменилось. Крестьянка в сегодняшнем Малави 35 % времени своего бодрствования тратит на сельскохозяйственные работы, 33 % – на приготовление пищи, 17 % времени она таскает из колодца питьевую воду и 5 % уходит на собирание хвороста. В результате на все остальное, включая поиски работы по найму, которая могла бы освободить ее из этого замкнутого круга, остается всего 10 %. Поэтому Ридли считает, что лучшее определение преуспевания – это просто «сэкономленное время». «Забудьте о долларах, раковинах каури или золоте, – говорит он, – настоящее мерило ценности чего-либо – это время, которое требуется на то, чтобы это что-то получить».

Как люди экономили время в разные эпохи? Например, когда-то мы практиковали рабство – держали в качестве рабов не только домашних животных, но и людей, и это работало до тех пор, пока у нас не появилась совесть. Мы научились усиливать мощь своих мышц с помощью природных сил: огня, ветра и воды, а позже – с помощью природного газа, нефти и ядерных процессов. Но на каждой ступени этого пути мы не только добивались всё большей мощности – мы также экономили всё больше времени.

Великолепный пример – свет. В Англии примерно в 1300 году искусственное освещение стоило в двадцать тысяч раз дороже, чем сегодня. Но когда Ридли расширил уравнение и посчитал, как менялось количество света, которое можно было купить на один час работы (при средней заработной плате), выяснилась еще бóльшая экономия:

Сегодня час освещения стоит менее половины секунды вашего рабочего времени (если вы получаете среднестатистическую зарплату): полсекунды работы за час света! Если бы вы пользовались керосиновой лампой в 1880-е годы, вам пришлось бы работать 15 минут за то же количество света. Свет сальной свечи в начале XIX века: более шести часов работы. А чтобы лампа, заправленная кунжутным маслом, светила в течение часа в Вавилоне в 1750 году до н. э., нужно было работать более 50 часов.

Иными словами, если сравнить сегодняшнюю стоимость освещения с его стоимостью в 1750 году до н. э., мы получим экономию времени в 350 000 раз. И это лишь чистая экономия, выраженная во времени необходимой работы. Учитывая, что люди, пользующиеся электричеством, довольно редко поджигают собственные амбары в результате того, что у них опрокинулся масляный фонарь, и не страдают от респираторных заболеваний, вызванных постоянным вдыханием свечного дыма, мы получаем еще больше сэкономленных часов, которые раньше пропадали из-за потери трудоспособности и имущественного ущерба.

Кривая развития транспорта следует по еще более экономящей время траектории. В течение миллионов лет мы могли добраться только туда, куда можно было дойти пешком. Шесть тысяч лет назад мы одомашнили лошадь – это был, конечно, гигантский прогресс, но лошадь – ничто в сравнении с самолетом. В начале XIX века путешествие из Бостона в Чикаго на дилижансе занимало две недели, и, чтобы его оплатить, нужно было работать месяц. Сегодня оно занимает два часа, и на него можно заработать в течение дня. А как насчет того, чтобы переплыть океан? Положим, от лошади тут мало толку, но наши древние корабли тоже не были воплощением эффективности. В 1947 году норвежский путешественник Тур Хейердал потратил 101 день, чтобы добраться на плоту «Кон-Тики» из Перу до островов Полинезии. «Боинг-747» потратит на это 15 часов – налицо экономия в 100 дней (плюс преимущество в виде экспоненциально уменьшившегося риска погибнуть в пути).

Это сэкономленное время – не единственное незамеченное улучшение качества жизни. На самом деле, как объясняет Ридли, эти улучшения обнаруживаются, куда бы мы ни посмотрели:

Некоторые из миллиардов людей, населяющих Землю, до сих пор живут в нужде и нищете, в худших условиях, чем большинство представителей Homo sapiens в каменном веке. Да, некоторые живут сегодня хуже, чем несколько месяцев или лет назад. Но подавляющее большинство людей гораздо лучше питается, обитает в жилищах гораздо более высокого качества, гораздо лучше развлекается, гораздо лучше защищено от болезней и имеет гораздо больше шансов дожить до старости, чем их предки.

Доступность практически всего, чего может пожелать человек, стремительно росла в течение последних 200 лет (периодические пиковые всплески имели место и в течение предшествующих двух тысяч лет): продолжительность жизни, чистая вода и чистый воздух, свободное время, средства передвижения более быстрые, чем наши ноги, и средства связи более дальние, чем расстояние, на котором можно расслышать наш крик. Даже с учетом сотен миллионов людей, которые по-прежнему живут в состоянии крайней нищеты, нужды и болезней, наше поколение имеет доступ к большему, чем когда-либо раньше, количеству калорий, ватт, люмен-часов, квадратных метров, гигабайтов, мегагерц, световых лет, нанометров, центнеров на гектар, литров на сто километров, воздушных миль – и, конечно, долларов.

Все это означает следующее: если ваше скепсис основан на аргументе «Дыра, в которой мы находимся, слишком глубока, чтобы из нее выбраться», возможно, вам стоит поискать другой аргумент. И если этот скепсис в отношении возможности изобилия на самом деле не так уж обоснован, то как насчет другого популярного критического аргумента – о постоянно растущей пропасти между бедными и богатыми?

Здесь тоже дело обстоит не так, как многие думают. Возьмем Индию. 1 августа 2010 года Индийский национальный совет по прикладным экономическим исследованиям подсчитал, что впервые в истории страны число семей с высоким достатком (46,7 миллионов) превысило число семей с низким достатком (41 миллион). Более того, пропасть между двумя полюсами также стремительно сокращается. В 1995 году в Индии было 4,5 млн семей, которые можно было отнести к среднему классу. К 2009-му число таких семей выросло до 29,4 млн. И, что еще лучше, эта тенденция ускоряется. Согласно данным Всемирного банка, число людей, которые живут на менее чем доллар в день, уменьшилось более чем в 2 раза с 1950 года и составляет менее 18 % мирового народонаселения. Да, миллиарды все еще живут в ужасающей нищете, но, если текущий темп сохранится, число людей, живущих в «абсолютной бедности», достигнет нулевой отметки к 2035 году.

Возможно, что это число все-таки не упадет до нуля буквально, однако абсолютная бедность – не единственный показатель, который стоит рассматривать. Мы также должны изучить доступность товаров и услуг: эти два показателя, как уже было установлено, серьезно влияют на качество жизни. И здесь человечество тоже достигло невероятного прогресса. В период с 1980 до 2000 года уровень потребления – то есть количество товаров, потребляемых населением, – рос в развивающихся странах в два раза быстрее, чем в остальной части планеты. Поскольку потребление влияет на размер и здоровье народонаселения, а также на продолжительность жизни, эти показатели также улучшились. Если сравнивать с Китаем пятидесятилетней давности, современный китаец в десять раз богаче, имеет на треть меньше детей и живет на 28 лет дольше. За ту же половину столетия нигериец стал в два раза богаче, имеет на 25 % меньше детей и живет на девять лет дольше. В общем и целом, по данным ООН, за последние 50 лет бедность уменьшилась сильнее, чем за 500 предыдущих.

Более того, можно уверенно утверждать, что эта тенденция не повернет вспять. Экономист Фридрих Хайек писал в своей книге «Конституция Свободы» (1960):

Как только улучшение положения низших классов ускоряется, обслуживание богатых перестает быть главным источником прибыли и уступает место усилиям, направленным на удовлетворение массовых потребностей. В результате те же силы, которые поначалу увеличивали неравенство, начинают его уменьшать. [127]

Именно это происходит сегодня в Африке: низшие классы набирают скорость и добиваются экономической независимости. Например, распространение мобильной связи создает возможности для микрофинансирования, а микрофинансирование способствует все более широкому распространению мобильной связи; то и другое вместе порождают все больше внутриклассовых возможностей (intraclass opportunity, то есть непосредственно от богатых людей зависит все меньше рабочих мест). Все это означает преуспеяние для всех, кто задействован в этих процессах.

Давайте помимо экономических показателей рассмотрим политические свободы и гражданские права, которые также значительно распространились за последние несколько столетий. Например, рабство, которое ранее было распространенной практикой по всему миру, в наше время повсеместно находится вне закона. Схожие изменения произошли с включением гражданских прав в конституции по всему миру, а также в распространение системы свободных выборов. Нельзя не признать, что пока что в слишком многих местах эти права и процессы – скорее бутафория, чем действительность, но в течение последнего столетия и даже чуть меньше эти идеи стали настолько влиятельными, что, согласно данным глобальных исследований, сегодня 80 % жителей Земли считают демократию предпочтительной формой правления. Возможно, самая хорошая новость – это открытие гарвардского эволюционного психолога Стивена Пинкера, которое он сделал, когда исследовал глобальные закономерности насилия. В своем эссе «История насилия: с каждым днем мы становимся лучше» (A History of Violence: We’re Getting Nicer Every Day) Пинкер пишет:

Жестокость как развлечение, человеческое жертвоприношение как оправдание предрассудков, рабство как инструмент экономии рабочей силы, завоевание как государственная политика, геноцид как способ захвата недвижимости, пытки и увечья как способ наказания, смертный приговор за незначительные проступки и инакомыслие, заказное убийство как механизм удержания власти, изнасилование как естественный побочный эффект войны, погромы как выплеск разочарования, убийство как основная форма разрешения конфликтов – все эти явления неизменно сопровождали историю человечества. Но сегодня в западном мире они исчезающе редки и во всех остальных странах встречаются гораздо реже, чем раньше; когда они все-таки происходят, их пытаются скрыть, а когда правда обнаруживается, они подвергаются повсеместному осуждению.

Все это означает, что за последние несколько сотен лет человечество прошло внушительный путь. Мы живем дольше, богаче, здоровее и безопаснее. Мы в огромной степени увеличили доступ к товарам, услугам, транспортировке, информации, образованию, медицине, средствам коммуникации, человеческим правам, демократическим институтам, прочным жилищам и т. д. и т. п. Но это не вся история. Для нашей дискуссии важен не только проделанный нами прогресс, но и причина, по которой мы его проделали.

 

Накопительный прогресс

Люди делятся знанием. Мы обмениваемся идеями и информацией. В «Рациональном оптимисте» Ридли сравнивает этот процесс с сексом, и это не просто цветистая метафора. Секс – обмен генетической информацией, перекрестное опыление, которое делает биологическую эволюцию накопительной. Идеи также следуют этой траектории. Они встречаются, «спариваются» и мутируют. Мы называем этот процесс обучением, наукой, изобретательством – но, каким бы ни было название, означает оно именно то, что имел в виду Ньютон, когда писал: «Если я смог увидеть дальше других, то это потому, что я стою на плечах гигантов».

Обмен – лишь начало, а не конец этого процесса. По мере его развития появляется специализация. Если вы – новый кузнец, только что появившийся в городе, и вынуждены конкурировать с пятью уже обитающими там кузнецами, у вас есть только два способа упрочить свое положение. Первый: вы можете работать до изнеможения, оттачивая свое мастерство, чтобы стать лучшим кузнецом из всех. Но это рискованный путь: вам нужно быть настоящим гением кузнечного дела, чтобы ваше мастерство перевесило родственные и семейные узы – ведь в маленьком городке большинство ваших конкурентов и клиентов окажутся близкими друзьями или родственниками. К сожалению, эволюция очень хорошо постаралась, создавая эти узы. Но если вы сможете разработать новую технологию – скажем, слегка улучшите подкову или придумаете, как быстрее подковать лошадь, – то вы побудите людей задуматься, не пренебречь ли им ради выгоды своими социальными связями.

В этом процессе, считает Ридли, создается дальнейшая цепь положительной обратной связи:

Специализация поощряет инновации, потому что она поощряет инвестирование времени в инструменты, изготавливающие другие инструменты. Это сэкономленное время (а преуспеяние – это просто сэкономленное время) пропорционально разделению труда. Чем больше человеческие существа диверсифицируются как потребители и специализируются как производители, тем больше они обмениваются, тем более преуспевающими становятся и будут становиться в дальнейшем.

Чтобы рассмотреть это на конкретном примере, вспомним о путешествии Хейердала из Перу в Полинезию. Представим себе, что вы тоже решили совершить путешествие по этому маршруту. Давайте посчитаем, чего вам не придется делать для этого: найти в джунглях огромное дерево, свалить его, развести под ним медленный огонь, чтобы выжечь сердцевину, поддерживать этот медленный огонь в течение многих дней, потом много дней тесать и долбить бревно, чтобы выдолбить из него лодку, притащить эту лодку на берег, найти и запасти питьевой воды, отправиться на охоту, чтобы убить животных и добыть мяса, найти достаточное количество соли, чтобы засолить его, – и еще множество подготовительных действий. Вместо всего этого – поскольку специализация уже позаботилась обо всех этих промежуточных стадиях – вы просто заходите на сайт авиакомпании и покупаете билет. Вот и все. В результате вы имеете гигантский скачок в вашем качестве жизни.

Культура – это способность хранить идеи, обмениваться ими и улучшать их. Этот огромный общественный институт всегда был одним из главных двигателей изобилия. Если хорошие идеи вашего дедушки могут быть улучшены хорошими идеями ваших внуков – это означает, что двигатель включен и работает. Доказательство этого – огромная награда накопительных инноваций, произведенных благодаря специализации и обмену. Джей Брэдфорд Делон, экономист из Калифорнийского университета в Беркли, пишет:

Высокие стандарты нашей жизни в значительной степени объясняются не только тем, что мы умеем более дешево и эффективно производить те же товары, что были у нас и в 1800 году, но и тем, что мы умеем производить совершенно новые типы продуктов. Некоторые из них лучше удовлетворяют нужды, которые у нас были в 1800 году, но некоторые отвечают нуждам, которые мы в то время и представить себе не могли. [135]

В самом деле, мои предки определенно не могли бы себе представить салат-бар, потому что невозможно было вообразить всемирную транспортную сеть, которая позволяет доставлять стручковую фасоль из Орегона, яблоки из Польши, а кешью из Вьетнама – и объединять все эти продукты в одном блюде. Ридли формулирует это так:

Вот диагноз современной жизни, ключевое определение ее высоких стандартов: сложность потребления, простота производства. Производить одну вещь, использовать многие. Для крестьянина в условиях натурального хозяйства или охотника-собирателя было характерно прямо противоположное: простое потребление, разнообразие производства. Ему приходилось самому производить не одну какую-то вещь, а множество вещей: свое убежище, свою одежду, свои средства развлечения. Так как он потреблял только то, что мог произвести сам, он не мог потреблять очень много. Никаких вам авокадо, Тарантино или Manolo Blahnik . Он сам себе был брендом. [136]

Вот в чем здесь самая хорошая новость: в последнее время мы стали настолько специализированными, что научились обмениваться совершенно новым типом товара. Когда мы говорим, что живем в условиях информационной экономики, мы на самом деле имеем в виду, что выяснили, как обмениваться информацией. Информация – наш новейший, наш самый блистательный продукт. Инноватор Дин Кеймен говорит:

В мире материальных товаров и материального обмена торговля – это игра с нулевым результатом. У меня есть много золота, а у тебя часы. Мы поменялись, и теперь у меня есть часы, а у тебя – много золота. Но если у тебя есть идея, и у меня есть идея, и мы ими обменяемся, у нас обоих будет по две идеи. Это уже не нулевой результат. [137]

 

Лучшая статистика, которую вы когда-либо видели

Хансу Рослингу чуть за шестьдесят, он носит очки в тонкой оправе, любит твидовые пиджаки с заплатками на локтях и отличается завидной энергичностью. Рослинг начал свою врачебную карьеру в Африке, где провел годы, изучая конзо – эпидемический паралич, и в конце концов научился лечить это заболевание. После этого он стал одним из основателей шведского отделения организации «Врачи без границ» и профессором на кафедре международного здравоохранения в одной из лучших медицинских школ мира, шведском Каролинском институте (Karolinska Institut). Также он написал один из самых амбициозных учебников по методикам глобального здравоохранения – речь в нем шла о здоровье всех 6,5 миллиардов человек, обитавших в то время на планете.

В процессе исследований, проведенных им для написания этого учебника, Рослинг забрался в недра архивов ООН, где хранится масса данных о коэффициентах всемирной бедности и рождаемости, а также ожидаемой продолжительности жизни, накопления и распределения богатства и т. д. – и все это прячется за ровными рядами цифр в богом забытых таблицах. Рослинг не только изучил эту информацию, но и придумал новый способ визуализировать ее, превратив один из забытых секретов мира в чрезвычайно эффектную презентацию.

Впервые я стал свидетелем публичного выступления Рослинга тогда же, когда и большинство людей: на конференции TED в 2006 году в Монтерее, штат Калифорния. В начале лекции «Лучшая статистика, которую вы когда-либо видели» (The Best Stats You’ve Ever Seen) во весь экран демонстрируется огромный график. Горизонтальная ось графика показывает коэффициент рождаемости в разных странах мира, а вертикальная демонстрирует ожидаемую продолжительность жизни. Между ними разбросаны кружки разных цветов и размеров. Цвет означает континент, кружок – страну, размер кружка соответствует численности населения страны, а позиция страны на графике определяется одновременно коэффициентом рождаемости и показателем ожидаемой продолжительности жизни. Когда Рослинг заговорил, на экране появились большие цифры «1962».

«В 1962 году, – сказал Рослинг, указывая на правый верхний угол экрана, – вот здесь находилась группа промышленных стран, в которых были маленькие семьи и большая продолжительность жизни». Затем он переключил внимание аудитории на нижний левый угол: «А вот тут собрались развивающиеся страны, с большими семьями и низкой продолжительностью жизни».

Эта жестокая визуализация выглядела очень наглядно. Затем по щелчку мыши график начал меняться. Даты сменяли одна другую: 1963, 1964, 1965, 1966 – год в секунду. Кружочки также начали менять положение на экране, перемещаясь в соответствии с данными ООН. Рослинг тоже быстро двигался на фоне экрана. «Смотрите вот здесь, Китай движется влево по мере улучшения здоровья населения. Все зеленые кружочки – страны Латинской Америки – смещаются в сторону уменьшения семей, все желтые арабские страны становятся богаче, а жизнь в них – длиннее». Годы менялись, и прогресс становился все более очевидным. К 2000 году большинство стран мира, за исключением африканских, по которым тяжело ударили гражданские войны и эпидемия СПИДа, сосредоточились в правом верхнем углу – в более благополучном мире меньших семей и большей продолжительности жизни.

На экране появился новый график: «Теперь давайте посмотрим на мировое распределение доходов». На этот раз горизонтальная ось показывала средний доход на душу населения в год, на вертикальной шкале откладывался уровень выживаемости детей (child survival rate). И снова отсчет начался с 1962 года. Внизу слева находилась Сьерра-Леоне (коэффициент детской выживаемости 70 %, среднедушевой доход – 500 долларов). Чуть выше располагался Китай – бедная страна с плохим здравоохранением. И снова Рослинг щелкнул мышкой, и его график начал двигаться сквозь время. Китай поднимался вверх, затем двинулся вправо. «Вот Мао Цзэдун приносит в Китай здоровье, – показал Рослинг. – Вот он умер. А вот Дэн Сяопин приносит в Китай деньги».

Китай был всего лишь частью картины. Бóльшая часть мира следовала той же траектории, и в результате в правом верхнем углу образовался плотный массив; лишь пиксельный след кружочков меньшего размера тянулся вниз и влево. Это был графическая репрезентация зазора между богатыми и бедными, но даже при наличии этого хвоста зазор оказался совсем небольшим. В обновленной презентации 2010 года Рослинг таким образом суммировал эти открытия:

Несмотря на неравенство, которое существует и сегодня, мы наблюдаем огромный прогресс в течение последних двух сотен лет. Историческая гигантская пропасть, существовавшая между Западом и остальными странами, теперь исчезает. Мы превратились в совершенно новый мир, мир конвергенции. И я вижу ясный тренд, устремленный в будущее. Здравоохранение, торговля, экологические технологии и мир, вполне вероятно, приведут к тому, что каждый человек на Земле окажется в здоровом, богатом углу графика.

Что же все это означает? Если Рослинг прав и пропасть между богатыми и бедными по большей части уходит в прошлое, и если Ридли прав и яма, в которой мы якобы сидим, вовсе не так уж глубока, то единственное серьезное возражение против концепции изобилия – это что текущие темпы технологического прогресса могут оказаться слишком медленными, чтобы избежать катастроф, которые угрожают нам сегодня. Но что, если этот аргумент – всего лишь проблема визуализации, которую не решить ни с помощью теорий Ридли, ни с помощью динамических графиков Рослинга? Может быть, наше представление о прогрессе не отражает действительный темп развития технологий, а скорее свидетельствует о неспособности нашего линейного мозга осознать подлинную скорость экспоненциального прогресса?