В тот вечер Зелигман отдал рубаху в прачечную, напрочь забыв про бумажку в кармане, и листок с именем и адресом Теди Пасторе обратился в грязный комок.

Минул еще целый год, прежде чем пленку проявили и напечатали фото. Карточки разложили в столовой, но никто не признал четырех девушек на одной из них. Зелигман к тому времени перебрался на другую работу и уехал из Бейт-Орена, а даже если бы и остался, едва ли он вспомнил бы имя девушки, умолявшей его сделать снимок, не говоря уж о том, куда ее отправили.

Прочие фотографии запечатлели жизнь кибуца. Свадьбы, застолья, праздники, танцы...

Карточки предназначались для архива кибуца, но неизменно куда-то исчезали. Свадебные снимки расхватывали практически сразу – недавние невесты коршунами накидывались на них и утаскивали в свои семейные альбомы. Остальные фотографии тоже расходились между обитателями коммуны.

В результате лишь снимок четырех подруг отправился в архив, а именно –  в конверт с неудачными фото. В основном там были смазанные изображения пирующих за праздничным столом на седер или танцующих хору.  Впоследствии содержимое конверта перекочевало в картонную папку, с годами пожелтевшую от бесконечных перемещений из ящика в ящик,  и, наконец, упокоилось в дальнем углу старого конторского шкафа.

О старых фотографиях все же иногда вспоминали, годы шли, и рос интерес к дням, когда зарождались кибуцы. Снимки постепенно расходились для всевозможных публикаций. И через несколько десятилетий старая пожелтевшая папка почти опустела.

В 1987 году кибуц Бейт-Орен обанкротился, прекратил быть коллективным хозяйством и был преобразован в лечебный курорт и гостиницу для туристов. Несколько старожилов стали совладельцами, но даже они уже не помнили, каким был кибуц накануне образования независимого государства.

Сегодня архив кибуца Бейт-Орен – кучка писем, кое-какие счета да тоненькая стопка фотографий – покоится внутри видавшего виды бронзового ящичка в приземистом сыром строении, что возле плавательного бассейна.

Холодным пасмурным мартовским утром американская туристка шла по извилистой тропке, обсаженной гигантскими функиями и защищенной от ветра высокими соснами. Она приехала из Атлита, ныне образовательного центра, выстроенного на месте бывшего лагеря для интернированных лиц, с музеем за забором из колючей проволоки. История побега обитателей лагеря увлекла ее, и ей захотелось узнать побольше о том событии и тех днях. .

Сидя в плетеном кресле на веранде своего бунгало, она раскрыла засиженную мухами папку и взяла в руки фотографию четырех молодых женщин.

– Как вы думаете, они могли быть среди тех, кто сбежал из Атлита?

– Не могу сказать, – ответил Гершон, неофициальный историк кибуца Бейт-Орен, неутомимый, все еще красивый старик, и даже недавняя болезнь не погасила ни его улыбку, ни сияние синих глаз. – Меня в то время здесь не было. Я тогда ездил в Румынию, помогал переправлять в Израиль наших людей. Возможно, эти девушки и были в числе сбежавших, но нас, тех, кто еще хоть что-то об этом помнит, осталось всего ничего. К тому же, стыдно признаться, но, пожалуй, я единственный из всей компании, кто не жалуется на память. – Он улыбнулся. – Может, в музее вам скажут больше. У них там компьютеры, знаете ли.

Гершон протер очки и снова взглянул на фотографию.

Шендл и Леони стоят в центре, обнявшись, почти касаясь друг друга головами. Одного роста, в одинаковых белых блузках с коротким рукавом. Даже улыбки у них похожи, вот только у Леони глаза широко распахнуты, будто она испугалась чего-то.

Леони ненавидела фотографироваться. Ее мужу, врачу, с которым она познакомилась в сорок шестом году, приходилось упрашивать ее улыбнуться в камеру, а то и смешить, если уговоры не помогали. Детей у них не было, и после десяти лет брака они расстались. Леони больше не вышла замуж. Она сорок лет проработала администратором в тель-авивском госпитале. Когда персонал госпиталя ежегодно собирали для коллективного снимка, Леони пряталась в последнем ряду.

Шендл пристально глядит прямо в объектив. Этот открытый взгляд есть и на ее ранних фотографиях с Малкой и Вольфом в Европе, и на более поздних семейных снимках, где она сидит между сыном Ноахом и дочерью Теди.

Ее улыбка осталась такой же заразительной и спустя сорок лет.

Теди стоит справа от Леони. Она на целую голову выше остальных девушек, красивая блондинка с неуверенной улыбкой. Она моргнула как раз в ту минуту, когда щелкнул затвор. Ее рука застыла в воздухе, будто Теди собирается кому-то помахать.

Шендл была беременна, когда узнала, что Теди погибла во время египетского нападения на кибуц Негба.

Слева от Шендл стоит Зора. Впечатление, будто она движется навстречу камере – правое плечо вперед. И, хотя ее губы крепко сжаты и совсем не улыбаются, глаза так и сияют. Она кажется намного более юной и беззаботной, чем все остальные на снимке.

Майер был убит в сорок восьмом году, после провозглашения суверенитета израильского государства. Зора вышла замуж за поляка, бывшего узника концлагерей. Они воспитали двоих сыновей в крошечной иерусалимской квартирке. Зора до самой смерти работала в библиотеке Еврейского университета. На панихиде студенты и профессора вспоминали ее фантастическую память, неизменный зеленый плащ-дождевик и то, как она пичкала засахаренными финиками всех, кто бы ни вошел в ее кабинетик. А выдающийся кардиолог Якоб Залински произнес трогательный панегирик крепкой дружбе Зоры и его матери.

Гершон показал на Зору:

– Видите, как она прячет руку за спину? Она наверняка побывала в концлагере.

– Но у нее такой счастливый вид, – заметила американка.

– А что тут удивительного? Она выжила. Судя по фотографии, у нее были друзья. Она молода, хороша собой...

– Похоже на хэппи-энд.

– Надеюсь, она была счастлива. Надеюсь, они все были счастливы, – сказал Гершон, убирая снимок обратно в папку. – Но до хэппи-энда было еще далеко.

– Да, это было только начало.