Черные звезды

Диавара Гауссу

Представитель молодой национальной поэзии Черной Африки малиец Гауссу Диавара сочетает в своем творчестве проникновенную лиричность с философскими раздумьями. Его стихи о знаменитых африканских тамтамах, о свирепых обитателях джунглей, о новой жизни в новой Африке образны и темпераментны. Лирический герой Диавары — молодой человек, наш современник. Он борется с неправдой и несправедливостью, отстаивает добро и достоинство. Лирична и поэма Диавары «Путь моего героя». В поэме рассказывается о революционно-освободительном движении малийцев против французских колонизаторов, о героях этого движения, о трудной дороге к победе.

ЛЕНИН

Ни на одном языке Слова звонче Никто не сказал. «ЛЕНИН» — Так говорит родник, Пробивающийся между скал.

Это имя — Ураган XX века, Уносящий богов и пророков В ночь — Прочь От раскрепощенного человека.

Ленин — Лобастый лик, Высеченный в скале. Кандалы дробит он легко И открывает Звездный путь Обновленной земле.

Вслушайтесь в апрель: Капе́ль! Весна сдышала лед С крыш И с душ. Ленинский месяц! Лед на реках слез человеческих Рушь! Ленин жив! Мы идем к его улыбке Плечом к плечу, В руке рука — Как корабль, Приближающийся из ночи К огню маяка.

ГИМН СОЛНЦУ

Закатное солнце красно, Как белый человек в бане, В закатный час напрасно Ждать солнце в желтом тюрбане.

Желтым бывает солнце, Когда приходит торнадо, И желтый дождь приходит, И розового не надо.

Пусть будет розовой каплей В момент рассвета светило. Глядите! К лиловому уху Небо его прицепило.

Да, солнце бывает разным: Розовым, желтым. И все же Под платьем — хоть самым красным! — Солнце мое — чернокоже!

Так говорят в деревне Вечером у реки, Рассевшись в тени деревьев, Черные старики.

Солнце мое, послушай! Остановись! Постой! Я отдаю тебе душу За право ходить под тобой.

Души моей не коснется Звезд ночной фейерверк. Я поклоняюсь солнцу В этот атомный век!

Чувства, слова и думы Я не скрываю в тени. Ночи черны и угрюмы. Да здравствуют светлые дни!

НАЧАЛО

Помнишь, мама, этот день!.. Был я зачарован бездной — Был я звездочкой небесной — Сыном света, ветра сыном В поле неба, в поле синем!

Руки гибкие твои Над лесной ночною чащей, Черный жемчуг глаз манящих, Сердца крик: «Мой мальчик, где ты? Упади на землю эту!»

Я дрожал, и ты, любя, Так сказала мне: «Я вижу — Ты боишься. Упади же! Пусть взойдет над нашим кровом Радость поля голубого».

Мама, я пришел к тебе! Вот земля моя, к которой Шел я тропкой метеора. Стань отныне нашей долей, Радость голубого поля!

ОЧЕРТАНЬЯ АФРИКИ

Эй, Руку подыми И разожми кулак! Вот так! Теперь гляди: Ладонь ребенка или старца, И батрака, и клерка, и углекопа,— Ладонь, Протянутая другу, В себе частицу доброты несет. Гляди внимательней! Ты где-то видел Такие точно очертанья… Да это Африка, Мой черный континент! Да, Африка — Раскрытая ладонь, Рука, Протянутая миру Для доброго рукопожатья!

Еще она похожа На черную скалу средь океана, И волны-воины То подступают ближе К ее утесам, Трубят: «На абордаж!», То скатываются, Разбиты в брызги — вдрызг. Она стоит во весь свой рост могучий И достает до тучи И до звезд… И кандалы, И кляп, И бич надсмотрщика, И даже смерть сама — Бессильны. Вы видите — Черно ее лицо. Душа светла, Как облака рассвета.

Еще она похожа На звонкую, Чудесную гитару. О древняя моя, Моя родная! О молодая, С новою судьбой!.. О Африка, Страна пьянящих ритмов, Валящих с ног, Ведущих на борьбу. Неистовых — и вместе томных, Исполненных весельем и слезами… Эбенового дерева гитара! Не просто. На тебе сыграть, Не просто: Белым-бела бумага, Но ведь ноты На ней черны как смоль.

Еще она похожа На знак вопроса, Где точка — Мадагаскар.

Мой континент — Вопрос, Поставленный пред миром.

Каким он будет завтра, Мой черный континент С алмазным сердцем? Вчера он согнут был, И ненависть его В глазах копилась, Сегодня Он всколыхнулся, И плечи распрямил, И поглядел на солнце, Ловя ноздрями Ветер освобожденья. Каким он будет завтра?

Я отвечаю — Слушайте меня! Мы высекаем Африку в скале. Рассветный луч Коснется завтра Камня… Ведь мы — строители, Мы знаем Секреты ремесла! Мы в джунглях Построим города. Да, города! Дымы заводов Коснутся неба. И дети утром в школу побегут, И ранцы Будут подпрыгивать на их спинах… Саванны Мы превратим в поля. В прохладные оазисы — Пустыню. Нил побежден — Но есть еще и Нигер, И мы его научим Вертеть турбины. Научим!

Мы раскуем наш Черный континент Мы встанем все, И мы сотрем границы — Их навязали нам.

Нас связывает прошлое И кровь Убитых наших, Мучеников наших.

Мы верим В свой народ, И в цель великую, И в завтра. И наша вера Непоколебима.

ПУТЬ ПОЭТА

Не для тебя, поэт, шоссе-стрела, К чему тебе высокая награда? Сквозь джунгли, извиваясь, пролегла Тропа поэта и солдата.

Стихии гневной дик и грозен вид, Но судно в схватке покоряет бездну. Горы вершина свежестью манит, И я преодолею склон отвесный!

К народу я иду — наперерез Опасностям, и бурям, и невзгодам. И, как с ружьем, с пером наперевес Пойду я в бой — плечо к плечу с народом.

ЛУК МОИХ ПРЕДКОВ

Мой недруг вековой, мой лук, Тебя я выпустил из рук. Скупа на добрые слова Твоя тугая тетива. Ты стоил множества голов, Жестокий лук моих отцов. Тебя в бою сжимал мой дед — И кровью багровел твой след. Ты жизни воинов грозил, Ты взоры воинов гасил, Могилы множил, сеял мрак, И ты, мой лук, — мой древний враг… Теперь в сарае ты живешь И злобу копишь. Ну так что ж! Людьми заброшен и забыт, Грызи сухарь своих обид! Не признаю твоих заслуг, Мой старый враг, мой древний лук! Романтика сражений? Ложь! Ты убивал — как яд, как нож. Я верю: солнечный рассвет Сотрет дремучей ночи след И в руки не возьмет вовек Оружья новый человек.

РАССВЕТ НА РИСОВОЙ ПЛАНТАЦИИ

В лиловом небе — Розовое солнце. Оно взошло торжественно И тихо. Оно напоминает мне зерно, Упавшее из колоса Вселенной. Вот проросло оно: Слепящие побеги Земли коснулись мягко И сплелись С зелеными побегами растений. Земные травы Потянулись к солнцу… У Нигера, Могучего, как слон, — Гремящего потока Моей страны — Меня настигло солнце. На рисовой плантации Отец, И братья, И родня другая Трудились в холодке рассвета… Меня окликнул старший брат. Я подошел, Меся ногами ил, И рядышком два колоса увидел: Один — Сухой и гордый пустоцвет, Другой — Обремененный тяжестью зерна. — Гляди,— Сказал мне брат, — Средь нас бывает так же: Пустой бездельник смотрит свысока На работяг, Но жизнь его бесцельна — Следа он не оставит на земле. А вот сосед его Достоин ласки солнца: Принес он людям Зерен жемчуга.

РАЗДУМЬЕ

Я ночью отдыхал от дня На горных склонах, Вперив глаза в лиловый лоб Небес бездонных.

Саванна розовой волной Взяла предгорье. В рассказе трав ее сплелись Восторг и горе.

Тамтам, как возбужденный шмель, Колеблет воздух, Роняя звуков семя в ночь — В траву и в звезды.

Сырые тучи на луну Кладут заплатки. Средь хижин эхо в темноте Играет в прятки.

Отталкивает звуки лес Обратно в поле. Бык, львом настигнутый в ночи, Кричит от боли…

Мне грустно слышать этот крик. Хочу, чтоб всюду Жилось без страха на земле Зверью и люду.

ВОДОПАД

Вот водопад рассек гранитный склон. Его струя в низину буйно мчится. Вот голубь, Голубицей вдохновлен, — О чем-то молит голубь голубицу.

Вот водопад — сияющий ручей, Горы отвесной радостные слезы. Пронизанные иглами лучей, Неистовствуют над водой стрекозы.

Как юркий хищник из своей норы, Бросайся, водопад, стремглав с горы, Мчись, распустив хрустальные поводья!

Земле людей всего себя отдай. Пускай предгорье — благодатный край — Не испытает горечи безводья!

ДОБРОТА МОЕГО КРОВА

Дом детства моего! Ты на берегу памяти — Как на берегу пруда: Отражение живо твое, Покамест не выпьет земля Пруд моей деревни Или кровь моего сердца…

Моя земля! Я слышу в тишине Твой голос ласковый — Он верный друг мой. И, где б я ни был, он поет во мне, Как голос моря в раковине круглой.

Дом детства моего! Ты — мой альбом. Без конца я листаю тебя. Вот хижины — как копий острия, Над крышами дымы — Как голубые лесенки на небо.

Вот пальмы беспокойные — Импалы [1] , К земле прикованные…

Вот аисты. Им чужд земной уют, — Величественна стройность их полета. Вот у реки купальщики поют, И на песке беспечно пляшет кто-то…

Дом детства! Щепоть земли с порога твоего — Мой талисман. И, где б я в мире ни был, Со мною Доброта родного крова!

ВСЕ ВМЕСТЕ!

Лес. Лампа луны. Ленты лиан. Тишь невозможная!..

Лес. И люди в лесу. Люди в лесу, Африканские черные люди, Коричневые, С шапками жестких волос, По которым струи дождя Скользят, Как по крышам хижин… Люди ле́са, саванн и пустынь, — Коричневые, смуглые, Скачущие на белых мелкоголовых конях И на серых верблюдах, Плывущие На пирогах по рекам, Идущие По Сахаре и Калахари — Дорогие мои, Скажем все вместе На языке сердца: «Мы отстоим нашу свободу!» Люди леса, пустынь, островов, городов, деревень, — Смуглые, желтые, голубоглазые белые! Мы пришли в этот мир, Чтоб трудиться, думать и петь. Давайте построим большую дорогу! Давайте пойдем по ней Навстречу солнцу Все вместе, Мои дорогие люди!

АЙСБЕРГ

Ты чудовищем кажешься мне, Задремавшим на черной волне. Лишь макушка твоя — над волной Плечи, грудь, живот — под водой

Под водой твой кулак ледяной. Ты наносишь удар под водой. И идут корабли ко дну — В ледяную твою страну.

Ненавижу тебя, гора! Ты — губительница добра. Ты — грабительница, скала. Хоть бы маску с себя сняла!

Ты-то — полбеды: льды да льды. Люди есть такие, как ты! Их в горячей пучине дней Разглядеть во сто крат трудней.

ЗВЕЗДНЫЕ ЦВЕТЫ

Пал наземь прах звезды, Как дождь серебряный, И выросли цветы В траве сиреневой.

Гляжу я в их глаза, Я стал их частью… Ведь в них дрожит слеза Земного счастья.

СКАЖИ МНЕ, СЕРДЦЕ

Оно во мне волнуется сегодня, Я слышу рев волны и стон земли. В нем бродят грозы буйно и привольно, Горят мосты и тонут корабли.

Скажи мне, сердце, отчего тревога По жилам скачет на стальном коне? Быть может, к тайникам твоим дорога Лежит не здесь и не открылась мне…

Я слышу — иногда ты тихо плачешь. Я знаю, что знакомо ты с тоской… Так что ж ты, всадник беспокойный, скачешь И плетью гонишь от себя покой?

Я чувствую, как ты тоскуешь, сердце, Но и тогда, нащупывая след, Во мраке ледяном ты ищешь дверцу, Чтоб выпустить на волю пленный свет.

Так расскажи мне про свою тревогу, По заповедным тропам проведи… Открой мне к тайникам своим дорогу, Направь меня по верному пути.

ЛЮБОВЬ

— Мама! Что такое любовь? Смотреть друг на друга до одури? — Нет! Любовь — Это значит, мой сын, Смотреть в одну сторону!

ПЕСНЯ

Я испил свою чашу — Этот кубок из обожженной глины С нехитрым орнаментом по ободку: Крестики и кружки. Я испил свою чашу — Сдобренный виденьями, С разводами горечи И радости Терпкий напиток, Красный. Я испил свою чашу — Чашу любви. Там вечно бунтует вино молодое, Бродят затмения там, И кто-то рыдает, И кто-то смеется, И кто-то молчит… Я испил свою чашу. Я выпил ее до дна И разбил. Я выпил ее, Отшвырнул И разбил о низкую тучу. А может, о солнце… И вот, Обновленный, Я в новом кругу, И голова моя кружится От новизны, От невиданной, Новой картины. Плачь, мое сердце! Пусть твои слезы Падут на желтый песок Прошлого моего — И выстрелит стебель тугой… Ты, О припавший К чаше любви и жизни, Не обожги Жаждущих губ! Выпивший залпом Быстро уходит. Так пей, но медли, Припавший!

Время витает Над желтым песком…

ГЛАЗА

О скорбные глаза собаки! Когда бы столько горечи Умещалось в глазах человека, Который свои печали Поверяет себе И другим!

О скорбные глаза собаки! Всегда вы меня трогаете Немою своею тоской. В вас — Всё то, О чем молчит ваш хозяин, Словами сказать не умея…

ВЕЧЕР

Умер день…

И с неба бронзового — Синего и розового, Распластанного над землей, Как окаменевшая Сахара,— Пала звездная тень На круглые хижины деревень.

Умер день…

Ветра вечернего пальцы Пальмовые прически портят. Птицы — пальм постояльцы — Взволнованно вертятся на ветках. Стоят Мечтательные цапли. Над крышами дымы, как сабли, Стоят Недвижно.

Умер день…

Вот прилетело эхо: Это Гребцы на пироге, На прохладной речной дороге. Там выныривают из желтого ила И плывут, Качаясь на серой волне, Зеленые крокодилы…

Умер день…

Вижу я В полумраке вечера, Как идут к своим хижинам Мужчины и женщины.

Ночь луну выкапывает, На небо выкатывает…

ОДИНОЧЕСТВО

Дождь… Это август плачет. Как грустно мне, одиноко. Как глухо гроза грохочет В черной кузнице неба!..

Веди, одиночества идол, Меня по своим владеньям. Там белые змеи молний Ползут по тропам небесным.

Где мое черное солнце Над зеленой девочкой-пальмой? Мир утонул в тумане… Идем, одиночества идол!

Август льет свои слезы… Опускается на плечо мне Желтый лист, как больная птица. Я один в лесу подмосковном.

В ПАЛЬМОВЫХ ЗАРОСЛЯХ

Ветер щиплет, как струну, Ветвь тугую пальмы старой. Так колеблет тишину, Так звенит моя гитара.

Ветер водит хоровод Юных пальм, и гнутся ветви. Он о счастье нам поет, Музыкант бродячий — ветер.

Он таился меж ветвей Лишь по скромности своей.

ЛЕСНАЯ ПРИТЧА

Шел охотник, Ночью шел охотник. В самой чаще леса, В самом сердце, По самым высоким, Самым желтым травам. Тишь такая — Словно нету слуха У охотника, и у зверя, И у птицы, и у ящерицы. Словно все оглохло — Ночь и травы, дичь и звезды, — Вот ведь тишь какая!.. Ночь внезапно вздыбилась до дна, Хрустнула, как ветка, тишина: Выстрелил охотник — впереди Что-то шевельнулось на пути, В самой чаще леса, В самом сердце, В самых высоких, Самых желтых травах… И увидел охотник Обезьянку Над своим детенышем убитым. Мать глядела круглыми глазами, Мать хотела сказать, Да не умела: «Ты зачем убил его, прохожий? Что тебе он сделал дурного? Он бы полюбил тебя, прохожий, Если б ты унес его в кармане Серой куртки, сделанной из кожи Друга моего — гиппопотама…»

И решил охотник Сломать ружье — Все ружья мира И одно свое. Задумался охотник: С чего начать?.. Глядит, обезьянка Словно хочет сказать: «Вижу я — ты плачешь, прохожий, Ты жалеешь о том, что сделал. Не ломай ружье свое, охотник! Ты детей защищай от смерти, А матерей от слез о погибших, Пока все ружья на свете Не сломали люди о камни». И пошел охотник чащей К деревеньке близлежащей И такую телеграмму Подал девушке в окне: «Всем на свете мамам. Мамы! Я спасу вас. Верьте мне!»

ТОРНАДО

Торнадо! Близится торнадо! Без суеты, за рядом ряд Туч тусклосерые отряды По небу низкому скользят.

Как шкура тигра, шкура неба: Разводы молний, влажный блеск. Полоской траурного крепа Чернеет за рекою лес.

Торнадо плачет, завывает И в ярости без лишних слов В витой шнурок рывком свивает Громады пальмовых стволов.

А баобаб в ладонях веток — Могучий, добрый великан — Качает, словно малых деток, Седых крикливых обезьян.

Торнадо! Близится торнадо! Шумит ручья веретено, И песни пенных водопадов Пьянят, как крепкое вино.

Крестьяне в хижинах томились — Безводье, духота, жара, — Покуда добрый дождь-кормилец Не хлынул словно из ведра.

Торнадо! Близится торнадо! Созрели дикие плоды — Домашних и растить не надо, Не надо разбивать сады.

Последний день перед потопом. Певучи птицы, как стихи. В деревни по овечьим тропам Отары гонят пастухи.

Торнадо! Близится торнадо — Каникулярная пора. Вот, первым струям ливня рада, Из школы вышла детвора.

А вечером, уставши за день, Придут, набегавшись, домой. Здесь милым деткам будет даден Под гул дождя урок иной.

Их сказки ждут, и им придется Смеяться и дрожать; и вдруг В великом ужасе прижмется К коленям бабушкиным внук.

Костер дымится — брат пожара, Танцуют блики на стене, И чья-то робкая гитара Мурлычет песню, как во сне.

ПЛАЧ ДЖУНГЛЕЙ

Плачут джунгли. Слушай, друг! Вот опять рыданье… Значит, С тетивы сорвавшись, звук Прянул в чаще. Джунгли плачут!

То ли шелестит тростник, То ли голосят лягушки, То ли мальчик поднял крик, Заблудившись на опушке.

То ли эхом мир объят, То ли это птичий щебет, То ли перестук цикад, То ли ветра голос в небе.

То ль большой дикобраз Верещит и точит иглы, То ль копье, как черный барс, Дремлющего льва настигло.

То ль колдун, костляв и хил, Бьется в пляске исступленной, То ль тамтам заговорил В чаще, в заросли зеленой.

То ли вышли племена На военную дорогу, То ль преследует слона Носорог с огромным рогом.

То ли в зарослях лиан Бьет копытом буйволица, То ли стадо обезьян Сквозь листву густую мчится…

Плачут джунгли. Слушай, друг! Вот опять… А это значит, С тетивы сорвавшись, звук Прянул в чаще. Джунгли плачут!

НОЧЬ И РАССВЕТ

Спит чудак человек! А ночная природа Затаилась в тиши В ожиданье восхода. Гнутся травы саванны, С небом шепчется лес… Нынче самое время Полночных чудес!

Шалопай-ветерок, Как невесту к помолвке, Деву-пальму укрыл Покрывалом из шелка. Веселятся как могут В свете полной луны Пауки-музыканты, Светляки-плясуны. Горный кряж утонул В мягкой облачной вате… Слушай голос земли, Фантазер и мечтатель! Утро звезды сметает Золотым помелом. Видишь, счастье взмахнуло Прозрачным крылом?

Я, как камень, упрям, Я, как ветер, изменчив. Как крутой горизонт, Я зарею увенчан. Я — и недра земные, И небес глубина. В первом проблеске солнца Я звеню, как струна.

Что ж ты спишь, человек?! Ты не видеть не вправе, Как мерцает звезда В драгоценной оправе, Как всесильно и властно Озарился Восток — Край горящего солнца И надежды исток.

ПУШКИНУ

Певец певцов, Пророк с гудящей лирой, Сработанной из пушек, Колоколов, Литавр И бубенцов! Вот я пришел к тебе. Узнай, Послушай: Мой край Встал на дыбы От эха выстрела, — В тот день, Когда у Черной речки Ты пал на белый снег, Окрасившийся красным.

Вот я пришел — Оттуда, Где пальмы, как поэты, Стихи слагают Под порывом ветра, Поют. Пушкин! Вот я пришел Припасть губами и сердцем К каскадам строк, Изверженных тобою, — И вспыхнуть Близ твоей звезды. Был долог путь мой К твоему порогу. Вот я пришел. Веди меня, Пророк, В зеленый мир берез крестьянских, Слагающих стихи Под небом ситцевым. Веди к России Завтрашнего дня.

МОЕ СТРАДАНЬЕ

Я за тобою шел След в след Тысячу лет… Мое страданье! Вот опушка леса, Где мы разъединились. На беду С охапкой песен Я один иду…

Я помню этот день. Ты на исходе дня, О плоть моя и тень, Оставила меня. Я сам тому виной! Вступил в единоборство Я — человек — с тобой… Рассеялся над миром Твой прах. Пробились всходы грусти В сердцах. Я вновь тебя вберу, Приму, как наказанье. Я с лиц печаль сотру, Я с душ сдышу страданье. Все муки мира — Мне! Я — тот магнит, который Готов очистить мир От грязи и от сора. В себя я соберу Все муки и печали, Чтоб добрым стал наш мир И люди зла не знали.

ПУТЬ МОЕГО ГЕРОЯ

Поэма-диалог

Когда бурлит фантазия, для нас Из тьмы восходит прошлое тотчас. Тамтамы в нас еще не отзвучали. Мы помним и восторги, и печали Народов наших — тот великий вклад, Который, сделав, не берут назад… Так пусть воскреснут те, кто в битвах пали, Но доблести своей не запятнали! Они, напружив луки, входят в стих… Король и сын его. Рассудим их!

Сын — Карамо́ко, Самори́ — отец, Стремились оба, чтоб настал конец Страданьям нашей Африки… Тем часом, Набитые несчастным черным мясом, Груженные рабами корабли К далеким островам открыто шли. Наш континент бесстыдно раскроили. За лакомый кусок в Берлине пили, Париж звенел в восторге хрусталем, И ликовал Мадрид… Но суть не в том! Я вижу Самори. У генерала На воинском счету побед немало — Заслуженных, блистательных побед. Он храбр, он вездесущ… А в десять лет Он в рабство продался, чтоб мать не знала Позорной, жалкой участи рабы. Бежал. Мстил за отца. Стал во главе борьбы И в тридцать лет надел погоны генерала. Имея только стрелы да копье, Он защищал отечество мое. И вот взвились однажды в небо стяги

Над городом прелестным Бисандаги — Столицей властелина Самори… То было в дымке утренней зари. Да, было утро. Барабаны били, Плясали люди, пели; в клубах пыли Боролись ради праздника. Но вот Был дан сигнал — и вмиг притих народ; Сам Самори пришельца издалека Встречал с почетом — сына, Карамоко. Из Франции вернулся сын домой, К наукам белых путь пробив прямой… Вот он идет. Все на него глядят. Он изменился. Он не бородат. Глядит кругом из-под фуражки строго, Здоровается холодно с отцом И, повернувшись к воинам лицом, Такую речь заводит Карамоко.

КАРАМОКО

Сограждане, глядите на меня: я к вам послом от Франции — далекой и великой страны, лежащей за морем. Сограждане! Те, кто из вас в глаза не видел моря, — ручей ничтожный морем назовет в период ливней… Слушайте меня! Уж сколько лет ведете вы войну с французскими солдатами — и что же? Где результат? Вы все должны понять: здесь — ручеек французского величья, а море — за морем, в стране французов. Бойцы! Вас розобьют, Вы будете убиты. Ваши жены умрут от горя и стыда, а ваши дети от голода опухнут. Французов победить нельзя! Я это понял и первый перед белым человеком колени преклоню. Я видел Францию — ее народ велик. Ее герои отважны и умны. А города французов! А Версаль! А Лувр! А роскошь их домов и блеск театров! Я видел там в бесчисленных музеях знамена покоренных королевств. Я видел, как пушки на заводах льют… А как там бьют солдаты в барабаны, по десять в ряд вышагивают лихо. Куда уж вам! Пора кончать войну. Бойцы! Я призываю вас оружье бросить и с миром разойтись по вашим деревням. Отец! Отдай страну французам. Пусть учат нас, как маленьких детей. Пусть строят свои заводы и рудники. Пусть ищут свинец и золото. Кончай мятеж, отец! Ты храбр как лев. Но ведь любой француз сильнее льва!..

Вот тут-то, Очевидцы говорят, Взорвался вождь, Как пушечный снаряд.

САМОРИ

Ты помнишь ли, зачем ты был отправлен? Ты, может быть, французами отравлен? Они пришли сюда — не мы в Париж. Кончать восстанье? Нет, сынок! Шалишь! Жил среди нас великий Сундиа́та. В сердцах потомков это имя свято. Героями прославлен наш народ — Мы знать должны их всех наперечет! Вот так-то, сын… А эти, из-за моря, Падут, свою отчизну опозоря. Они — французы? Клятву мы даем: Мы Франции такой не признаем! Цветы и травы губит град в саванне, Но баобаб не гибнет в урагане. И ты борись! А упадешь в бою — Не вздумай плакать и твердить молитву. Отдай винтовку верную свою Товарищу: пусть он продолжит битву!

КАРАМОКО

Я вижу, ты совсем не патриот. Поверь, отец, — мне жаль тебя. Конечно, образованья ты не получил… Пойми: дороги наши подобны рекам. Всяк плывет туда, где счастье светит. Ты — сильный кормчий. Так по теченью направь страны пирогу, не стремись наперекор волнам, иначе разобьешься и утонешь с гребцами вместе… Прекрати войну — ступай на добрый пир. Мир заключи с сильнейшими. Кокосы, бананы, сало — вот что нужно им. Так стань купцом, отец! Пускай твои солдаты прилежными работниками станут Торгуй себе, отец, своим добром,— торгуй как вождь и добрый гражданин. А если не послушаешь меня, знай: я тебе не сын. Пойду к французам и вместе с ними укрощу тебя, как буйвола взбесившегося! Сдайся! Во имя счастья сдайся! Во имя процветания народа!

САМОРИ

Нужны ли нам высокие слова, Когда в цепях везут на острова Твоих друзей, когда под посвист плети Мужчины плачут, мрут как мухи дети?.. Умрут не все — и вот живой товар Ловкач-купец погонит на базар, И до могилы жалкий черный скот Гнуть спину будет на своих господ… Нужны ли нам слова, когда народу Запрещено и думать про свободу, Когда мы все — рабы в своем краю, Когда налогом родину мою Терзают белые, когда введен запрет На право жить, — нужны ль слова нам? Нет! Мы в битвах отстоим свои права. Ответь мне, сын: нужны ли нам слова?.. Мы не придем к захватчикам с поклоном, Не подчинимся мы чужим законам, И в солнечном отечестве своем Мы — против дружбы всадника с конем. Мое решенье, сын мой, непреклонно: Мы боремся за право мирно жить. И только кровью этот спор решить… Ты будешь командиром батальона. Ты на чужбине позабыл о том, Как славно бил французов, а потом С победой правой возвращался в лагерь, Везя трофеи: пушки, ружья, флаги… Запомнилась мне, сын мой, речь твоя Перед отъездом в дальние края: «Держитесь, воины, границы леса От Вассулу, — сказал ты, — до Тинкессо. От Туколера до Фута Джалон. Наш враг повсюду будет побежден! За морем будет сниться мне мой дом: Не верю в дружбу всадника с конем. Я еду к белым, чтобы доказать им, Что быть рабом не может сын вождя. Я им скажу: „Кто солнцу шлет проклятья, Тот у небес не вымолит дождя“.»

КАРАМОКО

Я не желаю слушать! Надоело! Вернусь в Париж — он мне дороже, чем этот дикий край, лишь по недоразуменью считающийся родиной моей. Ну, что ты смотришь на меня, как лев на зайца? Я не боюсь! А ты… Мне жаль, что ты погибнешь позорной смертью. Ты будешь оплакивать тот час, когда решился напасть на белых. А белые тебя отпустят на все четыре стороны: иди, мол, и пережевывай свою вину. И ты с сумою нищенской пойдешь по деревням, ты — бывший вождь, отвергнутый историей, и сыном, и народом.

САМОРИ

Я — Самори. Я горд своей судьбой. Грядущий день рассудит нас с тобой. Ты предлагаешь мне французам сдаться? Я буду драться, сын! Я буду драться! Я знаю, что враги мои сильны. На смену мне придут мои сыны, Не ты — другие. Их у нас миллионы. Не счесть их математикам Сорбонны. Они — народ. Пока под крышей хижин Я босоногих ребятишек вижу, Я знаю: смена воинам растет И в грязь не будет втоптан мой народ. Народ мой — слон. Он мчится напролом. Он в ярости сметает все кругом… Открой глаза, мой сын: какой простор! Здесь все твое — пески и кряжи гор. Здесь все принадлежит тебе по праву. Здесь шелестят дожди и пахнут травы, Родит земля — все для тебя, а ты Плюешь на все в припадке слепоты, Предав страну, уходишь с поля боя… Военный суд решит, как быть с тобою.

… Живым замуровали Карамоко. Он перед смертью мучился жестоко. Отец борьбу продолжил, воевал И выиграл последнее сраженье. Он снял с народа бремя унижения — Он государство негров основал.

День умирал. Темнело. Постепенно Закрыл туман деревню Гуелена, И вот померк алмазный блеск зари… В шатре из шкур звериных Самори Над книгами склонился. За стеною В войну играли дети. Полем боя Служила им площадка у реки. Бриз шевелил речные тростники, За веслами гребцы в пирогах пели, Хозяйки стряпали, мужчины ели, Собаки лаяли, кричал петух, И мимо леса стадо гнал пастух, И дудочка его роняла трели, И звезды первые с небес глядели, И медленно подкрадывался мрак… В потемках окружил деревню враг. Ни выстрела, ни возгласа — тишком… Читает Самори в шатре своем, Звенит пастушьей дудочкой напев, И смолкло все, во сне оцепенев… Но в тишине ползет змеею смерть. Вот старики, чьи бороды как шерсть, Лежат зарубленные на земле. Огонь зайчонком прыгает в золе, Стрельба вспорола ночи темноту, Убиты часовые на посту. В туман белесый вплелся синий дым. Земля кричит под каблуком чужим, Перегрызает тьма хребет зари, И вот раздался голос Самори: — Бойцы, к оружью! Слушайте приказ! Но где же вы, друзья? Не вижу вас. А где враги? Будь проклят мрак ночной! К оружью, воины! Друзья, за мной!

• • •

Крадутся в темноте к шатру бандиты. Зарублены бойцы. Друзья убиты. И копья выпали из черных рук… И вот вокруг уже затворов стук. Гуро, полковник, во главе отряда — За Самори обещана награда. — Сдавайся, черный! Выходи, пророк! Ты проиграл. Тебя покинул бог. — Что ж! — крикнул Самори. — Покинул бог? Добро! С тобой без бога справлюсь я, Гуро. Ведь это ваш обычай. Так давай! Чья кровь краснее? Саблю доставай! — О нет, — сказал Гуро, — я не согласен. Идет молва, что твой клинок опасен. В такой-то день — и дать себя проткнуть?! Э, нет, не выйдет… Собирайся в путь! Уймешься ты, король, в цепях железных. Вперед! Сопротивленье бесполезно! Где сын твой? Ты убил его, злодей! Французы мстят за смерть своих друзей. — Мой сын принадлежал своей стране. Он замурован. Почему же мне Французы мстят за гибель иноверца? По доброте христианнейшего сердца? — Молчи! Иль жизнь тебе не дорога?.. Так рассуждает лишь плохой слуга. — Слуга? Я не слуга тебе никак. Я — враг твой лютый, твой заклятый враг. И вам самим, и догмам вашей веры — Всему, что нам плели миссионеры, Я путь ценою крови преграждал. И — вспомни-ка, полковник! — побеждал… Я пленник твой. Ни чести, ни пощады От Франции я не приму — не надо. Вот сабля, вот кинжал, а вот ружье. Стреляйте в тело черное мое — Под черной кожей кровь моя красна, Как ваша кровь, и смерть мне не страшна. Меня зовет земля. Гуро, скорей! Я стану частью родины моей… Запомните: придет расплаты час. Потомки наши отомстят за нас!

Был сослан Самори в страну Габон, На смрадный остров мух цеце — Джале. Там заболел герой. Там умер он. Там до сих пор он спит в сырой земле.

И на плите безвестный патриот Так написал: «Вождь Самори Туре Здесь упокоился. Он вел народ Из мрака ночи к утренней заре».

Вместо послесловия

Прочитана книга, перевернута последняя страница. Читатель ждет послесловия, рассказывающего об авторе, его жизни, его творческих планах.

Мы обратились к Гауссу Диаваре с несколькими вопросами. Отвечая на них, молодой африканский поэт сам рассказывает о себе.

— Многие из ваших стихов посвящены природе. Эта тема близка вам с рождения?

— Да. Ведь я родился в деревне Уелесебугу, в окрестностях Бомако, в 1939 году. Там я закончил начальную школу. Потом — Бомако, коллеж. Оттуда меня как отличника направили в студенческий город Мопти. Мопти — наши малийские лермонтовские места. Под грузинской горой, на которой стоит монастырь Мцыри, сливаются Арагва и Кура. Наш Мопти построен при слиянии Нигера и Бани. В Мопти кипят дискуссионные страсти, и в студенческих спорах выявляется истина. В Мопти, когда мне было 14 лет, я написал свое первое стихотворение.

— Пользуется ли поэтическое творчество любовью малийского народа?

— Да, да, да! У нас богатейший поэтический фольклор, корни устного народного творчества уходят в глубину веков. Мы можем гордиться нашей национальной культурой: девять веков назад в легендарном городе Тимбукту был открыт университет, где изучались медицина, астрономия и другие науки. При энергичном и предприимчивом правителе Канкан-Мусе древнее Мали достигло в XIV веке наивысшего расцвета. Но вслед за тем начались междоусобицы, войны; государство было раздроблено на малые «независимые» части. В XIX веке французы захватили нашу страну и превратили ее в колонию.

У нас нет пока национальной письменности, поэтому историю своей страны народ передавал из поколения в поколение в песнях, сказаниях, легендах. Малийцы любят своих сказителей и своих поэтов.

— Создаете ли вы прозаические произведения, или поэзия — единственный жанр, в котором вы работаете?

— Я много занимался публицистикой — работал в газетах, журналах. Написал пьесу на историческую тему. Она шла как у меня на родине, так и за границей. Сейчас, учась в Московском литературном институте имени Горького, я закончил роман о нашем национальном герое Самори́ Туре́. Два эпизода из жизни Самори легли в основу поэмы «Путь моего героя», вошедшей в эту книгу.

— Как вы представляете себе дальнейшие пути развития африканской культуры?

— История жестоко обошлась с нашим континентом. Именно эта жестокость наиболее остро развила в африканцах два чувства — любовь и ненависть. Борьба со злом, стремление к добру и справедливости — вот основная тема, разрабатываемая нашими художниками. В дальнейшем развитии и углублении этой темы я вижу, как принято говорить, «социальный заказ» наших народов людям моего «цеха».

— Что бы вы хотели передать читателям русского издания ваших стихотворений?

— Язык искусства — общечеловеческий язык, он принадлежит всем обитателям нашей планеты, независимо от цвета кожи и места жительства. Если волжский пионер, сибирский комсомолец и московский школьник сочтут мои стихи достойными внимания, я буду счастлив.