Шел охотник,
Ночью шел охотник.
В самой чаще леса,
В самом сердце,
По самым высоким,
Самым желтым травам.
Тишь такая —
Словно нету слуха
У охотника,
и у зверя,
И у птицы,
и у ящерицы.
Словно все оглохло —
Ночь и травы,
дичь и звезды, —
Вот ведь тишь какая!..
Ночь внезапно вздыбилась до дна,
Хрустнула, как ветка, тишина:
Выстрелил охотник — впереди
Что-то шевельнулось на пути,
В самой чаще леса,
В самом сердце,
В самых высоких,
Самых желтых травах…
И увидел охотник
Обезьянку
Над своим детенышем убитым.
Мать глядела круглыми глазами,
Мать хотела сказать,
Да не умела:
«Ты зачем убил его, прохожий?
Что тебе он сделал дурного?
Он бы полюбил тебя, прохожий,
Если б ты унес его в кармане
Серой куртки, сделанной из кожи
Друга моего — гиппопотама…»
И решил охотник
Сломать ружье —
Все ружья мира
И одно свое.
Задумался охотник:
С чего начать?..
Глядит, обезьянка
Словно хочет сказать:
«Вижу я — ты плачешь, прохожий,
Ты жалеешь о том, что сделал.
Не ломай ружье свое, охотник!
Ты детей защищай от смерти,
А матерей от слез о погибших,
Пока все ружья на свете
Не сломали люди о камни».
И пошел охотник чащей
К деревеньке близлежащей
И такую телеграмму
Подал девушке в окне:
«Всем на свете мамам.
Мамы!
Я спасу вас. Верьте мне!»
