Когда бурлит фантазия, для нас Из тьмы восходит прошлое тотчас. Тамтамы в нас еще не отзвучали. Мы помним и восторги, и печали Народов наших — тот великий вклад, Который, сделав, не берут назад… Так пусть воскреснут те, кто в битвах пали, Но доблести своей не запятнали! Они, напружив луки, входят в стих… Король и сын его. Рассудим их!

Сын — Карамо́ко, Самори́ — отец, Стремились оба, чтоб настал конец Страданьям нашей Африки… Тем часом, Набитые несчастным черным мясом, Груженные рабами корабли К далеким островам открыто шли. Наш континент бесстыдно раскроили. За лакомый кусок в Берлине пили, Париж звенел в восторге хрусталем, И ликовал Мадрид… Но суть не в том! Я вижу Самори. У генерала На воинском счету побед немало — Заслуженных, блистательных побед. Он храбр, он вездесущ… А в десять лет Он в рабство продался, чтоб мать не знала Позорной, жалкой участи рабы. Бежал. Мстил за отца. Стал во главе борьбы И в тридцать лет надел погоны генерала. Имея только стрелы да копье, Он защищал отечество мое. И вот взвились однажды в небо стяги

Над городом прелестным Бисандаги — Столицей властелина Самори… То было в дымке утренней зари. Да, было утро. Барабаны били, Плясали люди, пели; в клубах пыли Боролись ради праздника. Но вот Был дан сигнал — и вмиг притих народ; Сам Самори пришельца издалека Встречал с почетом — сына, Карамоко. Из Франции вернулся сын домой, К наукам белых путь пробив прямой… Вот он идет. Все на него глядят. Он изменился. Он не бородат. Глядит кругом из-под фуражки строго, Здоровается холодно с отцом И, повернувшись к воинам лицом, Такую речь заводит Карамоко.

Сограждане, глядите на меня: я к вам послом от Франции — далекой и великой страны, лежащей за морем. Сограждане! Те, кто из вас в глаза не видел моря, — ручей ничтожный морем назовет в период ливней… Слушайте меня! Уж сколько лет ведете вы войну с французскими солдатами — и что же? Где результат? Вы все должны понять: здесь — ручеек французского величья, а море — за морем, в стране французов. Бойцы! Вас розобьют, Вы будете убиты. Ваши жены умрут от горя и стыда, а ваши дети от голода опухнут. Французов победить нельзя! Я это понял и первый перед белым человеком колени преклоню. Я видел Францию — ее народ велик. Ее герои отважны и умны. А города французов! А Версаль! А Лувр! А роскошь их домов и блеск театров! Я видел там в бесчисленных музеях знамена покоренных королевств. Я видел, как пушки на заводах льют… А как там бьют солдаты в барабаны, по десять в ряд вышагивают лихо. Куда уж вам! Пора кончать войну. Бойцы! Я призываю вас оружье бросить и с миром разойтись по вашим деревням. Отец! Отдай страну французам. Пусть учат нас, как маленьких детей. Пусть строят свои заводы и рудники. Пусть ищут свинец и золото. Кончай мятеж, отец! Ты храбр как лев. Но ведь любой француз сильнее льва!..

Вот тут-то, Очевидцы говорят, Взорвался вождь, Как пушечный снаряд.

Ты помнишь ли, зачем ты был отправлен? Ты, может быть, французами отравлен? Они пришли сюда — не мы в Париж. Кончать восстанье? Нет, сынок! Шалишь! Жил среди нас великий Сундиа́та. В сердцах потомков это имя свято. Героями прославлен наш народ — Мы знать должны их всех наперечет! Вот так-то, сын… А эти, из-за моря, Падут, свою отчизну опозоря. Они — французы? Клятву мы даем: Мы Франции такой не признаем! Цветы и травы губит град в саванне, Но баобаб не гибнет в урагане. И ты борись! А упадешь в бою — Не вздумай плакать и твердить молитву. Отдай винтовку верную свою Товарищу: пусть он продолжит битву!

Я вижу, ты совсем не патриот. Поверь, отец, — мне жаль тебя. Конечно, образованья ты не получил… Пойми: дороги наши подобны рекам. Всяк плывет туда, где счастье светит. Ты — сильный кормчий. Так по теченью направь страны пирогу, не стремись наперекор волнам, иначе разобьешься и утонешь с гребцами вместе… Прекрати войну — ступай на добрый пир. Мир заключи с сильнейшими. Кокосы,            бананы,                       сало — вот что нужно им. Так стань купцом, отец! Пускай твои солдаты прилежными работниками станут Торгуй себе, отец, своим добром,— торгуй как вождь и добрый гражданин. А если не послушаешь меня, знай: я тебе не сын. Пойду к французам и вместе с ними укрощу тебя, как буйвола взбесившегося! Сдайся! Во имя счастья сдайся! Во имя процветания народа!

Нужны ли нам высокие слова, Когда в цепях везут на острова Твоих друзей, когда под посвист плети Мужчины плачут, мрут как мухи дети?.. Умрут не все — и вот живой товар Ловкач-купец погонит на базар, И до могилы жалкий черный скот Гнуть спину будет на своих господ… Нужны ли нам слова, когда народу Запрещено и думать про свободу, Когда мы все — рабы в своем краю, Когда налогом родину мою Терзают белые, когда введен запрет На право жить, — нужны ль слова нам? Нет! Мы в битвах отстоим свои права. Ответь мне, сын: нужны ли нам слова?.. Мы не придем к захватчикам с поклоном, Не подчинимся мы чужим законам, И в солнечном отечестве своем Мы — против дружбы всадника с конем. Мое решенье, сын мой, непреклонно: Мы боремся за право мирно жить. И только кровью этот спор решить… Ты будешь командиром батальона. Ты на чужбине позабыл о том, Как славно бил французов, а потом С победой правой возвращался в лагерь, Везя трофеи: пушки, ружья, флаги… Запомнилась мне, сын мой, речь твоя Перед отъездом в дальние края: «Держитесь, воины, границы леса От Вассулу, — сказал ты, — до Тинкессо. От Туколера до Фута Джалон. Наш враг повсюду будет побежден! За морем будет сниться мне мой дом: Не верю в дружбу всадника с конем. Я еду к белым, чтобы доказать им, Что быть рабом не может сын вождя. Я им скажу: „Кто солнцу шлет проклятья, Тот у небес не вымолит дождя“.»

Я не желаю слушать! Надоело! Вернусь в Париж — он мне дороже, чем этот дикий край, лишь по недоразуменью считающийся родиной моей. Ну, что ты смотришь на меня, как лев на зайца? Я не боюсь! А ты… Мне жаль, что ты погибнешь позорной смертью. Ты будешь оплакивать тот час, когда решился напасть на белых. А белые тебя отпустят на все четыре стороны: иди, мол, и пережевывай свою вину. И ты с сумою нищенской пойдешь по деревням, ты — бывший вождь, отвергнутый историей, и сыном, и народом.

Я — Самори. Я горд своей судьбой. Грядущий день рассудит нас с тобой. Ты предлагаешь мне французам сдаться? Я буду драться, сын! Я буду драться! Я знаю, что враги мои сильны. На смену мне придут мои сыны, Не ты — другие. Их у нас миллионы. Не счесть их математикам Сорбонны. Они — народ. Пока под крышей хижин Я босоногих ребятишек вижу, Я знаю: смена воинам растет И в грязь не будет втоптан мой народ. Народ мой — слон. Он мчится напролом. Он в ярости сметает все кругом… Открой глаза, мой сын: какой простор! Здесь все твое — пески и кряжи гор. Здесь все принадлежит тебе по праву. Здесь шелестят дожди и пахнут травы, Родит земля — все для тебя, а ты Плюешь на все в припадке слепоты, Предав страну, уходишь с поля боя… Военный суд решит, как быть с тобою.

… Живым замуровали Карамоко. Он перед смертью мучился жестоко. Отец борьбу продолжил, воевал И выиграл последнее сраженье. Он снял с народа бремя унижения — Он государство негров основал.

День умирал. Темнело. Постепенно Закрыл туман деревню Гуелена, И вот померк алмазный блеск зари… В шатре из шкур звериных Самори Над книгами склонился. За стеною В войну играли дети. Полем боя Служила им площадка у реки. Бриз шевелил речные тростники, За веслами гребцы в пирогах пели, Хозяйки стряпали, мужчины ели, Собаки лаяли, кричал петух, И мимо леса стадо гнал пастух, И дудочка его роняла трели, И звезды первые с небес глядели, И медленно подкрадывался мрак… В потемках окружил деревню враг. Ни выстрела, ни возгласа — тишком… Читает Самори в шатре своем, Звенит пастушьей дудочкой напев, И смолкло все, во сне оцепенев… Но в тишине ползет змеею смерть. Вот старики, чьи бороды как шерсть, Лежат зарубленные на земле. Огонь зайчонком прыгает в золе, Стрельба вспорола ночи темноту, Убиты часовые на посту. В туман белесый вплелся синий дым. Земля кричит под каблуком чужим, Перегрызает тьма хребет зари, И вот раздался голос Самори: — Бойцы, к оружью! Слушайте приказ! Но где же вы, друзья? Не вижу вас. А где враги? Будь проклят мрак ночной! К оружью, воины! Друзья, за мной!

Крадутся в темноте к шатру бандиты. Зарублены бойцы. Друзья убиты. И копья выпали из черных рук… И вот вокруг уже затворов стук. Гуро, полковник, во главе отряда — За Самори обещана награда. — Сдавайся, черный! Выходи, пророк! Ты проиграл. Тебя покинул бог. — Что ж! — крикнул Самори. — Покинул бог? Добро! С тобой без бога справлюсь я, Гуро. Ведь это ваш обычай. Так давай! Чья кровь краснее? Саблю доставай! — О нет, — сказал Гуро, — я не согласен. Идет молва, что твой клинок опасен. В такой-то день — и дать себя проткнуть?! Э, нет, не выйдет… Собирайся в путь! Уймешься ты, король, в цепях железных. Вперед! Сопротивленье бесполезно! Где сын твой? Ты убил его, злодей! Французы мстят за смерть своих друзей. — Мой сын принадлежал своей стране. Он замурован. Почему же мне Французы мстят за гибель иноверца? По доброте христианнейшего сердца? — Молчи! Иль жизнь тебе не дорога?.. Так рассуждает лишь плохой слуга. — Слуга? Я не слуга тебе никак. Я — враг твой лютый, твой заклятый враг. И вам самим, и догмам вашей веры — Всему, что нам плели миссионеры, Я путь ценою крови преграждал. И — вспомни-ка, полковник! — побеждал… Я пленник твой. Ни чести, ни пощады От Франции я не приму — не надо. Вот сабля, вот кинжал, а вот ружье. Стреляйте в тело черное мое — Под черной кожей кровь моя красна, Как ваша кровь, и смерть мне не страшна. Меня зовет земля. Гуро, скорей! Я стану частью родины моей… Запомните: придет расплаты час. Потомки наши отомстят за нас!

Был сослан Самори в страну Габон, На смрадный остров мух цеце — Джале. Там заболел герой. Там умер он. Там до сих пор он спит в сырой земле.

И на плите безвестный патриот Так написал: «Вождь Самори Туре Здесь упокоился. Он вел народ Из мрака ночи к утренней заре».