За неделю Белан вымотался вконец. Приближался парижский Книжный салон, и поток грузовиков с каждым днем возрастал. Сентябрь – начало нового литературного сезона, время хороших продаж, – был давно позади. Теперь книжные магазины освобождали место, расчищали полки от неликвида. Новые поступления подталкивали старые книги на выход, и лезвие бульдозера облегчало им задачу. С утра до вечера они снова и снова разгребали чертову гору, раз за разом выраставшую на заводском полу. Чаны заполнялись каждые двадцать минут. У них даже не было времени отключить “Церстор”, чтобы их заменить.

– Нечего канителиться, – рявкнул Ковальски в начале недели. – Будем тормозить – целые грузовики этой хрени потеряем.

Поэтому теперь они меняли баки, шлепая по грязи и безропотно вдыхая тошнотворные газы, которые Тварь пускала из задницы прямо им в нос. А когда наконец звонок возвещал конец смены, Белану приходилось еще и терпеть вопли Ковальски, гордо оглашавшего со своей вышки дневной тоннаж. Толстяку важно было одно – кривая производительности, невинная красная линия с тоннами на абсциссе и евро на ординате, кровавой раной разрезавшая 19-дюймовый монитор на его письменном столе.

* * *

Выходные распахнулись перед ним, как бухта, где можно сбросить накопившуюся за неделю усталость. Моника и Жозетта Делакот ждали его. Такси, заказанное пятнадцать минут назад, вынырнуло в начале проспекта и причалило к его ногам. Белан уместился в кабину и назвал шоферу адрес; тот властным поворотом руля влился в плотный субботний поток машин. Не прошло и десяти минут, как машина свернула на широкую гравийную аллею. Въезжая в ворота, Белан успел прочитать золотые буквы надписи, тянущейся по блестящей красной табличке. “Особняк Глицинии”. На память тут же пришли три подчеркнутых слова на визитке сестер Делакот. При виде внушительного здания, высившегося среди парка, Белан даже икнул от удивления: после разговора с сестрами он ожидал увидеть скромный пригородный домик. Пока такси преодолевало последние метры, он вспоминал слова пожилой дамы. “В половине двенадцатого у нас ланч”, “По четвергам не получится, у нас карты”, “Кроме воскресенья, конечно, по воскресеньям родственники”. Вся странность этих слов улетучилась без следа при виде множества движущихся силуэтов в окнах. Он понял: “мы”, звучавшее у нее в каждой фразе, отнюдь не ограничивалось самими сестрами. Скрип гравия под колесами такси стихал за его спиной. Когда он неуверенно двинулся к особняку, навстречу засеменила Моника, а за ней, словно тень, Жозетта. Накрашенные и разодетые, как на первый бал. “Мы боялись, что вы в последний момент передумаете и не приедете! Знаете, всем так интересно, все так хотят вас видеть!”

Белан сглотнул застрявший в горле комок страха. И сколько их там, “всех”? Он с ужасом представил себе партер, полный фиалковых шевелюр. И на миг пожалел, что не остался лежать под одеялом, глядя, как Руже де Лиль играет с пузырьками.

* * *

– Идемте, мы вас представим. Кстати, мы даже не знаем, как вас зовут.

– Белан. Белан Гормоль.

– Ой, какое красивое имя – Белан. Очень даже красивое, правда, красивое, Жозетта?

Белан подумал, что мог бы назваться Жераром, Аникетом или Хусейном, Жозетта точно так же глядела бы на него во все глаза. Он вступил в “Глицинии” в обрамлении сестер, вцепившихся ему в руки. В необъятной гостиной дремали на банкетке полдюжины расслабленных старичков. Дом выглядел совсем новым. Безликий, функциональный и стерильный – три слова пришли на ум Белану, пока он обозревал окрестности. Наверно, постукивание палок отдается тут как в склепе, содрогнувшись, подумал он. В доме не пахло ничем, даже смертью.

* * *

– Сюда, – бросила Моника, увлекая его в столовую. – Говорить, конечно, придется погромче.

Зал был набит битком. Здесь теснилось около двух десятков стариков и старушек, один другого старше; стоило ему переступить порог, как их взгляды рентгеном пронзили его с головы до ног. Среди них выделялся персонал – не только молодостью, но и розовыми халатами. Столы ради такого случая сдвинули к стенам, освобождая пространство. Белан с тоской взглянул на кресло в центре зала, призывно тянувшее к нему подлокотники.