Мама пришла ко мне в комнату такая грустная, а я играла с моими куклами Винкс и с Селентием. Селентий очень хорошо подходит к куклам. Только он не слушается. У него всегда свое мнение. Вообще-то он одного роста с куклами и такой же блестящий. А мама грустная и уставшая. И почти не светится сегодня. Такая серенькая. Как мышка. А Селентий, он попрыгуша. Я хочу, чтобы он со Стеллой за ручку держался, а он фыркает, как конек-горбунок. Жаль, что мама не видит Селентия. Она бы тогда его воспитывала, а не меня. Он невоспитанный и непослушный. Ну вот опять, показал язык и прыгнул Блум на голову.
– Фелентий, так нельвя. Иввинись фейчас же пеед Блум.
– Ди, ты с кем сейчас говоришь? – спросила Лера.
Взрослые такие притворюши. Все знают, а притворяются. Все понимают, а не верят сами себе.
– Я ф Фелентием говою.
– С твоим маленьким другом-эльфом?
– Да-а-а.
Лера грустно взглянула на дочь:
– А это у тебя что за кукла? Блум?
– Это Фтелла, мамотька, почему ты их не помниф?
– Да помню я их, маленькая моя, помню, только путаю.
Лера провела ладонью по волосам Дианы, еще раз грустно взглянула на нее.
– Диана, мы завтра в садик не пойдем, хорошо?
– У-у-у! – полувопросительно, полувосклицательно протянула Диана.
– Пусть садик от нас отдохнет, а мы – от садика. Мы пойдем завтра погуляем, отдохнем, зайдем к доброму доктору поговорить? Ладно?
– У-у-у! Не фочу доктоу!
– Ди, маме надо поговорить с доктором. Мы все вместе поговорим, все. Ладно?
– У-у-у! Ладно!
– Ну вот и умница, пойду что-нибудь приготовлю вкусненького.
Теперь мама чуть посветлела из серого в бледно-розовое. Вот так всегда…
– Фелентий! Фтой!
Мой маленький зеленый разбойник прицепился к поясу длинного маминого халата и вихлялся на нем, осыпая на пол золотистые блестки. Я бросилась за ним, пытаясь ухватить мамин пояс, чтобы поймать Селентия. Мама на ходу остановилась, и я с разгону врезалась в мамину ногу и, кажется, смяла Селентия.
– Ой! – произнесла Лера.
– Ай! – сказала я.
– Йй! – придушенно возопил Селентий.
– Маленькая моя, ты не ушиблась? Господи, ну что же ты так бросилась за мной? Я же не ухожу. Это ты так по поводу детского садика переживаешь или доктора, да?
Взрослые, они ничего не понимают. Мне было некогда объяснять, я ощупывала Селентия, а он ййкал и извивался то ли от щекотки, то ли от потрясения. Это я и пыталась понять.
– Дианочка, ну не переживай ты так, все будет хорошо, ну-ка посмотри на меня. Голова кружится? Что-нибудь болит?
Селентий, кажется, не поломался, и я наконец смогла посмотреть на маму. Такая испуганная! Мне стало так ее жалко, что я заплакала. Это получилось само собой, я не хотела, но так вышло. А мама испугалась еще больше, снова стала мышкой и тоже заплакала. Взяла меня на руки и понесла в кроватку. Так мы и шли – она несла на руках меня, а я – Селентия.
Мама уложила меня в кроватку, осмотрела мою голову, ощупала, погладила. Мы обе успокоились. Мама попросила меня немножко полежать, спросила, не кружится ли голова. У меня ничего не кружилось. Только было грустно, и еще я вспомнила Борьку, плохой мальчишка. Ему тоже плохо сейчас. И Надежда Ивановна. Ой! А ей лучше, она чай пьет и говорит что-то, только все равно боится. Сердце у нее давит немножко. Но все равно уже лучше. Я улыбнулась. Селентий прыгал и пританцовывал у меня в ногах.
– Ой, маленькая, как ты меня напугала. Тебе лучше – улыбаешься, значит, лучше, – произнесла Лера. – Ну, подожди, полежи чуть-чуть, сейчас я тебе морса клюквенного принесу.
Взрослые. Они НИЧЕГО не понимают.