Вопрос связи обговорили особо.

– Это же прокурор, – со значением напомнил Боршевич. – Попробуй, подберись к нему. Даже его секретарша, говорят, взятки берет, чтобы соединить с шефом.

– Да, но как я тогда…

– Ну, я бы не стал предлагать. Само собой, прокурор Сырбу не занимается поиском приятных знакомств лично. Для этого есть особый человек. Его, скажем так, доверенное лицо по внешним сношениям. Вот он-то тебе и позвонит.

Человек позвонил на следующее утро, представился Михаилом и сказал, что он от Виталия. Едва разогнавшая душем последствия бессоницы, Анна не сразу поняла, что Виталий – это и есть Боршевич. Договариваться с Михаилом не пришлось, он с ходу стал диктовать свои условия. Потребовал, чтобы к пятнице Анна привела себя в полный порядок. Косметолог, парикмахер, маникюр, массаж. Легкие кисломолочные продукты, нежирные белки, витамины. Говорил Михаил кратко, словно рассылал телеграммы.

– Деньги куда? – поинтересовался он.

Она не решилась проявить излишнее, как сразу поняла, любопытство, но для себя усвоила: без участия Боршевича финансирование подготовительных мероприятий не обошлось. Михаил и так напугал ее, предложив подъехать прямо к дому. Сошлись на овощной сетке на углу сквера, в нелюдимом месте, где когда-то зарезали пьяного мужика.

В конверте было пятьсот евро, самого же Михаила Анна застала в подсвеченными тускло-желтыми фарами «Опеле» и подумала, что именно в таком невзрачном автомобиле и следует доставлять любовниц к высокоставленным прокурорам. Михаил был похож на свою машину: худощавое незапоминающееся лицо с прилично отросшей небритостью. Говорил он так же отрывисто и решительно, как и по телефону.

– В пятницу вечером. В полседьмого. Здесь же? Хорошо, на этом месте. Значит так. Никаких вульгарностей. Предпочтительна юбка. Чуть выше колен. Если декольте, то средней глубины. Каблук средней длины. Вот еще деньги, – он вынул из кармана две купюры по сто евро, – на случай пополнения гардероба. И еще. Никаких ярких ароматов. Идеальный вариант – что-то из Шанель. По крайней мере, никого не раздражает. Вот еще сотка, – добавил он новую купюру. – И да, только не пудра. Ну и трусы, – сказал он без паузы и без изменения тона, – не бабские, но и не нитки. Элегантность, она где-то посередине.

В ночь на пятницу она не спала. Ходила по квартире, глушила кофе, разговаривала сама с собой и не могла взять в толк, как Боршевич объяснит подчиненным и, прежде всего, своей стервозной свите ее, Анино отсутствие. Вызовет ли новость тихий восторг или Анну окончательно возненавидят? Она так и уснула с этой мыслью уже под утро, спасаясь озабоченностью от безумия. Сомнения пришли позже, когда она при дневном свете рассмотрела то, чего не разглядела вечером у бывшей овощной сетки. «Опель» загадочного Михаила мало напоминал автомобиль доверенного лица прокурора. Правое зеркало отсутствовало, а левая задняя дверь была изуродована рассекавшей ее наполовину глубокой царапиной, по всей видимости, давней.

– Куда это мы? – спросила Анна с заднего сиденья, когда Михаил, вырулив из ползущей пробки на Измаильском мосту, миновал строительный рынок, вышел на встречную полосу и резво рванул дальше по Скоростной.

Они проехали мимо оптового продуктового рынка и пронеслись мимо патрульной полицейской машины (Анне показалось, что полицейский козырнул водителю). Остановив машину, Михаил обернулся к Анне. Прижав ладони к бедрам, она инстинктивно повела по ним, словно одергивая юбку, при том, что не нарушила ни одно из его условий. Юбка была бледно-серой, скорее офисной, чем выходной и уж точно не выше колен. На нежно-розовой блузке она оставила незастегнутой лишь верхнюю пуговицу, чего обычно не делала – так не был виден крестик, который Анна несколько раз день ощупывала пальцами, вспоминая о невзгодах, наполняясь надеждой. Даже укладка делала ее похожей на учительницу, которой обилие денег не испортило вкус. В машине Михаила она почувствовала себя беззащитной. Не тогда, в потемках у проклятой овощной сетки, а здесь, среди бела дня, чуть покачиваясь вместе с машиной от пролетающих мимо самосвалов и фур.

– Известно куда, – сказал Михаил. – К прокурору Сырбу. На дачу. Схема такая. – Он развернулся и ткнула пальцем в лобовое стекло. – Заправка перед мостом. «Лукойл». Выходишь там. Выезд с заправки, где светится стрелка. Там всегда кто-то. Одна-две точно. Бывет и три. Если нет работы. Обычно до обеда. Вечером всегда заняты.

– Кто занят? – не поняла Анна.

– Шлюхи. Нет-нет, – он снова повернулся к ней. – Ничего не сделают. Можно не говорить с ними. Они в курсе. Теперь главное. Подъедет машина. Запоминай. Ярко синяя. Бриллианс. Китайское говно. Неважно. Номер запомни. Кэ. А. Эс. Семь семь два. Ждать недолго. Минут пятнадцать. Если что – тебя уже купили. На всю ночь. Будет пьяный – не стесняйся. Скажешь: отъебись. Сейчас подъедут, яйца оторвут. Если что – девчонки знают. Заступятся.

Михаил ее не спрашивал, он информировал. Машина снова тронулась, и Анна почувствовала, что ей не хватает воздуха.

– Остановите! Слышите, остановите!

Проехав еще метров сто, машина плавно остановилась.

– Само собой, – отозвался Михаил. – Приехали.

Заправка «Лукойла», белая стрелка на красном подсвечивающемся указателе и два женские фигуры, выжидательно поглядывающие на машину – все это было уже здесь, прямо за окном машины.

– Выходи, – сказал Михаил. – Скоро заберут. Ну?

Анна поежилась и вжалась в кресло.

– Повторить? – и Михаил повернулся к ней одним профилем.

Вылезая, Анна хлопнула за собой дверцей и испуганно обернулась от скрипа спускаемого стекла. Ругани она не услышала, Михаил лишь пригнул голову, крикнул «Приятно провести!» и уехал, обдав ее удушливым темным облаком из трубы глушителя.

Откашлявшись, Анна подняла голову. Женщины курили и косились на нее скорее устало, чем с любопытством. Первая – толстуха с юным лицом, колтуном на голове, в короткой синей юбке на массивных бедрах, в серебристых туфлях, хорошо хоть, что на низком каблуке. Вторая выглядела старше и запущенней. Сильно потертые серые джинсы, криво сидящая черная кофта и при этом улыбка, которой она, в отличие от демонстративно отвернувшейся молодухи, поприветствовала робко приблизившуюся Анну.

– На банкет собралась? – кивнула та, что постарше. – Меня Машей зовут.

– Аня, – сказала Анна, разглядывая спину той что потолще, которая размеренно удалялась в сторону бензоколонок. Ее толстый зад покачивался как лодка во время шторма.

– Это Сильвия, – сказала Маша. – Не обращай внимания, она со всеми так. С такими как ты.

С какими такими, чуть не спросила Анна, но лишь сжалась, не зная, куда деть руки.

– Не бойся, не обидим, – от избытка великодушия Маша села прямо на бордюр и жестом пригласила Анну последовать своему примеру.

– Я вообще-то ненадолго, – начала Анна, но Маша нетерпеливо махнула рукой.

– Да знаю я. Не ссы, скоро твои приедут.

– Мне обещали, что долго ждать не придется, – сказала Анна, видя как за толстой Сильвией автоматически закрываются прозрачные двери магазина при заправке.

– Миша, что ли, обещал? – спросила Маша. – Ох, Мишаня! Хорошо устроился, стервец. По хорошему, он такой же сутенер, а бабки гребет как за элитных моделей. Кстати, она, – Маша глазами указала в сторону заправки, – как раз за это таких как ты и не переносит.

– Каких? – не поняла Анна.

– Да таких вот. У вас тут перевалочная база, а потом – целая карьера, если конечно, повезет. Но вам хотя бы дают шанс. Нам вот не дают и мы здесь будем куковать, пока какая-нибудь проезжая пьянь не прирежет. При том, что по-королевски хуй сосете совсем не такие как ты. За что ж вас любить? – подытожив, Маша пожала плечами.

– Я скоро уеду, – сказал Анна и сделала шаг назад. – Я могу там, на обочине постоять.

– Стой уже, – приказала Маша. – Еще нарвешься на ханыг, потом отвечай за тебя.

Анна прижала ладони к бедрам.

– Да вот, наверное, – сказала Маша и тяжело поднялась с бордюра. – Черный вольво с дипломатическими номерами?

Анна обернулась. Из дверей черного автомобиля, резко затормозившего у обочины, вышли двое мужчин. Затем появился третий, и когда он подбежал к женщинам, один из первых двух уже успел схватить Анну за шею, закрыв ей рот ладонью. Второй без размаха ударил Машу ногой в живот, отчего та охнула и рухнула на траву сразу за бордюром. Анна еще видела ее – из-за затемненного стекла, сидя на заднем сиденье черного вольво, куда ее запихнули головой вперед, сильно надавив на шею. Видела она и толстую Сильвию. Та бежала, тряся грудью и задом, по направлению к ногам Маши – Анна отлично видела торчащие прямо из бордюра кроссовки.

Ей даже не оставили времени на крик: вместо ладони рот Анне теперь закрывала широкая полоса плотного скотча. Осмотреться в машине тоже толком не удалось. Глаза закрыли чем-то темным, а грудь пересек щелкнувший под левым боком ремень безопасности.

***

Сколько они ехали? Минут двадцать, полчаса?

Вначале она считала ямы, но быстро сбилась и стала считать повороты. Два налево, один направо. Три налево, пять направо. Потом перестала считать и повороты.

Свет возник внезапно и, разумеется, ослепил. Анна успела увидеть изнанку тьмы – это была черная повязка для глаз с надписью «Fly Emirates». Она сразу вспомнила Боршевича и его неподдельный восторг от этой авиакомпании, словно перелет и был самым запоминающимся моментом путешествия, ради которого он раскошелился на двухнедельный отдых с семьей в дорогущем отеле на океаническом побережье Дубаи. Вот скотина, разве не из-за него она здесь?

Да и где это здесь – этого Анна не понимала даже после того, как снова стала видеть. Ее вели по лестнице, гулкой, деревянной, дорогого темно-янтарного оттенка, а до этого, пока свет не разлепил ей глаза, она чувствовала под ногами неровности тротуарной плитки. Потом был аромат цветов, какой-то душноватый и знакомый, но она никогда не разбиралась в цветах. Затем – лестница, первая, каменная, на которой Анна оступилась и почувствовала боль от сдавивших запястье сильных пальцев.

На втором этаже она оказалась после длинного коридора с десятком картин на стенах, на которых – она это поняла не сразу, – был изображен один и тот же человек. Разные костюмы, прически и позы – все это сбивало, но она все равно поняла, что это острый взгляд уже где-то видела.

Коридор оканчивался тяжелой дверью, за которой на Анну сразу навалились жара и сырость. В дальнем углу примостился круглый столик с тремя фигурными ножками, на котором каким-то чудом умещались несколько больших стеклянных бутылок с водой, два кувшина с молоком, тяжелые пивные бокалы с оседающией на желтой жидкости пеной, тарелки с арахисом, чипсами и кусочками вяленой рыбой и, наконец, трехэтажная фруктовница с апельсинами, неестественно красивыми яблоками и ярко-желтыми бананами. Ей предложили сесть, молча, но категорично, кивнув на один из четырех приставленных к столу стульев.

Она присела на краешек, отводила глаза от ломящегося столика, но волнения не чувствовала. Была усталость, отзывающаяся тяжестью в ногах, словно это она в одиночку поочередно дегустировала из этих огромных пивных бокалов.

Кажется, она даже вскрикнула, когда серебристая вертикальная полоса у стены – Анна приняла ее за строгую лепнину – вдруг отъехала в сторону, а вместе с ней и часть стены. Повалил пар, лицо вспотело как в детстве, когда ее, простывшую, заставляли дышать травяными парами над кипящей кастрюлей. Прямо из пара на нее вышел человек. Он был огромен, плечист, и его облегающий темно-синий комбинезон натягивался от рельефа каждого мускула его прекрасного тела.

Человек кивнул провожатым Анны, в лица которых она так и не решалась заглянуть. Зато подняла взгляд на него, заметив длинный шрам на правой щеке, особенно светлый на фоне раскрасневшегося лица.

– Так вот она какая!

Голос раздался из-за спины мужчины в комбинезоне. Второй человек был гол наполовину, а на поясе у него было затянуто свисающее до колен полотенце. На голове красовалась островерхая банная шапка, с красной пятиугольной звездной посередине – вылитая буденовка. Человек был загорел, невысок, супермену в комбинезоне не доходил и до плеча, но по тому, как тот вжал в себя живот и отплыл в сторону, Анна поняла, что этот второй и есть главный.

Сев на стул напротив нее, главный снял с головы буденовку.

– Представляться не надо? – спросил он.

Анна растерялась. Это был человек с картин в соседнем зале – теперь, когда он ладонями пригладил волосы, сомнений в этом не оставалось. Впрочем, это было полбеды, потому что Анна вспомнила. Вспомнила, где его видела, да и можно ли было не узнать его сразу, рассмотрев это лицо в разных ракурсах на десятке полотен. В полутора метрах от нее сидел Бархатнюк. Депутат, бизнесмен, меценат и просто самый загадочный, самый могущественный и, как известно всем в этой маленькой стране, самый коварный человек Молдавии. Несмотря на дикую влажность, Анна чувствовала себя так, словно у нее полный рот песка.

– Как зовут? – спросил ее Бархатнюк.

От того самого Бархотнюка, невозмутимого и респектабельного, которым постоянно пугали с экрана, его отличали лишь выпученные на красном лице глаза и струйки стекающего по щекам пота.

– Ан…, – шевельнула губами Анн. В горло ей словно вбили кол.

– Это настоящее имя? Или погоняло? Творческий псевдоним? – Бархатнюк радостно оглянулся. – Почем час работы?

Ей тоже хотелось оглянуться и получить во взглядах стоявших мужчин ответ на мучивший ее вопрос. Как бы ответить так, чтобы за это ей не прострелили голову?

– Так сколько? – настаивал Бархатнюк. – Сто евро? Нет-нет-нет, – нахмурился он. – У вас на Скоростной все, наверное, в родной валюте. Не переться же водителям в город. До ближайшей обменки, наверное, пару километров, да?

Послышались короткие носовые выдохи: охранники оценили юмор босса максимально сдержанным смехом.

– Тысячу леев?

Анну будто затащили на какой-то аукцион.

– Нет? Семьсот? Пятьсот? Неужели меньше? Ребята, почем шлюхи на Скоростной?

Он обернулся, забросив руку на спинку стула. Комбинезон пожал плечами, остальные не решились даже на это.

– Видишь, ребята тоже не курсе, – с укором сказал он Анне. – Молодцы, не изменяют женам. Ну а тебя как угораздило? А как же муж, он-то, если не ошибаюсь, не на свободе?

Ее нервы оказались не железными. Рыдания прорвались сквозь песок, ладонями она закрыла мокрые глаза.

– Успокойте ее, – услышала она голос Бархатнюка, спокойный, словно ее реакция была частью его плана.

Ей не позволили долго прятаться. Она снова почувствовала сильные пальцы на запястьях и еще пальцы, отрывающие руки от лица и вливающие в нее минералку прямо из бутылки.

– Идиоты, она же захлебнется!

Окрик Бархатнюка отогнал мужчин от Анны, и она, выплюнув еще немного воды прямо на себя, с минуту откашливалась, прежде чем восстановить дыхание.

– Нет, ну что за люди! Извините, ради бога, парни погорячились. Привыкли к горячей работе, а помочь женщине – это намного сложнее.

Он снова усадил ее и сел сам.

– Глоток виски?

Закрыв рот ладонью, Анна помотала головой. Внезапно всхлипнула: перебитые струей воды рыдания вновь напомнили о себе.

– Ну хорошо, – сказал Бархатнюк, вытянув к Анне обутые в шлепки голые ноги. – Так как прошел первый рабочий день?

Прямо на пальцы ей текли слезы.

– Тут ка.., – она всхлипнула, -…кая-то ошибка.

– Да знаю я, – сказал Бархатнюк и прицелился ей в глаза своим знаменитым взглядом. – Боршевич?

Она сдала шефа рыдая, одним кивком головы.

– А что обещал? Что прокурор вытащит мужа из тюрьмы?

Его рука потянулась к бутылке виски. Вот она плеснула в стакан с толстым дном жидкость чайного цвета, вот поднесла стакан ко рту.

– Эх, Виталик, – вздохнул Бархатнюк. – А ведь хорошо начинал, заправщиком на одной из наших станций. Потом повысили до старшего менеджера. А потом решил, что сам может стать Бархатнюком. Дурачок, в Молдавии может быть только один Бархатнюк. Пока Бархатнюк не передумает. Чего он хотел от Сырбу?

Он не переменил позы и даже интонации, но вопрос изменил течение разговора слишком круто: лодка, в которой Анна, казалось, уже выжила после бури, в одно мгновение исчезла в грохоте водопада.

– Он хотел…, – всхлип, еще всхлип, – хотел, чтобы я спала с ним.

– Это понятно, – небрежно бросил Бархатнюк. – Боршевичу-то что понадобилось от прокурора? Какая информация? Бумаги? Файлы? Может, компрометирующие снимки из постели?

– Он не сказал. Ей-богу! Он сказал, потом скажет, когда я, – она съежилась, – ну, когда у нас все наладится.

Бархатнюк покачал головой так, словно впервые в жизни сталкивался с подобным идиотизмом.

– Вот кретин. Все-таки выше заправщика он не тянул. Еще сутенера прокурорского, как его там, подставил. Ну тот тоже хорош. Знаешь, сколько за тебя заплатили?

О чем это он, не поняла Анна.

– Десятку евро. Десять штук, нормально, да? – он так сиял, будто только что выиграл эти деньги в лотерею. – Как легко человек продает свое безбедное существование. Сраные десять тысяч евро! Да он… как его, ребята?

– Михай, – отозвался комбинезон.

– Михай. Ему платили трешку в месяц. Свою десятку он получал, считай, почти раз в три месяца. Нет, блядь! – стол зазвенел от ладони Бархатнюка. – Всем подавай все и сразу! Страна придурков! И это при том, что Боршевич еще уламывал его на эту подлянку! Ну и что теперь? Что этот самый Михай поимел? Объявление о розыске без вести пропавшего с собственной рожей на фотографии?

Руки Анны покрылись мурашками. Наступившая пауза не сулила ничего обнадеживающего.

– А Боршевич красавец, конечно. Неплохо прощупал Сырбу, видишь, – он кивнул Анне, – даже в постель к тому залез. Бизнес хотел отжать. Вот за этим ты ему и понадобилась. Следить за объектом, передавать информацию.

– Он сказал, что у фирмы проблемы, – не выдержала Анна. – Что будут проверки, что все из-за меня… из-за нас с мужем.

– Обманул, – равнодушно пожал плечами Бархатнюк. – Сам решил фирму схавать. Ну как сам – в компании таких же уродов. Прокат автомобилей, вот так-то. Твоему Боршевичу захотелось сдавать в прокат автомобили.

Он постучал пальцами по столу в ритме какого-то бодрого марша.

– Я же говорю, деградировал человек. Там не такой оборот, чтобы…, – Бархатнюк вскинул растопыренную пятерню. – Может быть, так он решил подобраться к другим бизнесам прокурора. Он главного не учел: все это не совсем собственность прокурора. Это, уважаемая Анна, мои бизнесы. Просто так удобнее. Чтобы думали на прокурора.

– Я не знала, – прошептала она. – Я ничего этого не знала. Он сказал… мужу…

– Бееедная женщина! – Анне показалось, что Бархатнюк запел. – Несчастная женщина.

Поднявшись, он одернул полотенце. Налил себе еще виски, залпом выпил.

– И мужа не спасла, и себя погубила. Конечно, погубила. Знаешь, что за такое полагается?

Она дергала плечами, всхлипывала и не пыталась утереть слезы.

– Даже Боршевича твоего не найдут. Разве что лет через тридцать.

– Н-не надо…

Ей показалось, или она прошептала это на самом деле?

– Эдуард, – Бархатнюк обратился к комбинезону, – будьте добры, принесите грушу.

Комбинезон ответил кривой улыбкой, которая могла означать как реакцию на необычайную любезность шефа, так и забавные воспоминания о предмете, который для Анны не означал ничего, кроме летних лучей сквозь накренившиеся ветви и спелые, утолщающиеся к низу плоды с жесткой кожей, от прокусывания которых по подбородку струится медовый сок.

– Вот она, – сказал Бархатнюк, когда комбинезон по имени Эдуард, вернувшись буквально через минуту (и как он успел дважды миновать зал с картинами, а потом, наверное, пересечь еще пару таких же огромных комнат?), положил на стол перед боссом прямоугольный, обитый красным бархатом футляр, для которого Бархатнюк заранее сдвинул пару бутылок и бокалов к фруктовнице в центре стола.

– Отличные были времена, – сказал он и чем-то щелкнул на футляре. – Двенадцатый, тринадцатый, четырнадцатый века. Даже пятнадцатый век. Святая, мать ее, инквизиция, – и футляр раскрылся на две половины.

Предмет, оказавшийся в руках Бархатнюка, напоминал монаршью державу, вместо шара оканчивающуюся чем-то действительно похожим на гигантскую грушу. Верхушка же, соединенная с грушевидным основанием коротким стержнем, была выполнена в виде старинного вензеля, словно сошедшего со средневекого герба.

– Приобрели специально для меня в Турине, – пояснил Бархатнюк. – Выкупил из частной коллекции. Между прочим, пятьдесят семь тысяч евро стоит. Большая редкость, примерно тысяча семьсот десятый – тысяча семьсот тридцатый год. Теперь смотри.

Он подвинул свой стул к стулу Анны и сел, коснувшись коленями ее колен. Анна шевельнулась, но отодвинуться не решилась.

– Делалось это так.

Бархатнюк нацелил предмет грушевидной частью на Анну и опустил между своих раздвинутых колен. Полотенце легло на внутренние поверхности его бедер.

– Женщину клали на спину и насильно разводили бедра. Осторожно, плавно вводили грушу во влагалище, – холодный металл уткнулся Анне во внутренние боковинки колен. – Продвигали дальше, еще дальше, – он плавно поворачивал грушу, но не толкал, – пока не упирались в матку. Очевидцы утверждали, что женщины вели себя потрясающе. Орали так, что было не понятно, то ли это от смертельной боли, то ли от неземного удовольствия. Ну а когда женщина почти сходила с ума, делали так.

Он крутанул вензель, будто отпирал огромным ключом тайную комнату, и груша, слегка царапнув Анне левое колено, превратилась, подобно бутону в ускоренной съемке, в металлический цветок из четырех наполовину раскрывшихся лепестков.

– И вот тогда начинался конец, – констатировал Бархатнюк. – Страшный, мучительный и долгий.

Раскрытый металлический цветок выглядел раскрытой пастью, собиравшейся укусить Анну в ее естество.

– Ну так что, – сказал Бархатнюк, – есть желание оказаться в Средневековье?

– Не надо, – пробормотала она с такой искренностью, что не выдержали даже охранники. Дружный мужской смех метался вдоль стен комнаты.

– Люблю открытых людей, особенно, если это женщина, – насмеявшись, сказал Бархатнюк и поворотом вензеля превратил цветок обратно в грушу.

Анна услышала собственное дыхание, тяжелое и надрывное.

– Можно воды? – попросила она.

– Конееечно, – щедро развел руками Бархатнюк и отмахнувшись от дернувшегося было комбинезона, самолично налил минералки в чистый стакан.

– Ну а теперь, – сказал он, бережно укладывая грушу в футляр и шелкнув застежкой, – на правах хозяина я хотел бы вас, Анна пригласить.

– Куда? – спросила озадаченная паузой Анна.

– Видите ли, как вы, должно быть уже догадались, – он продолжал озадачивать ее любезностью, – у нас тут что-то вроде сауны. Ко мне согласились заглянуть и составить компанию два человека, весьма уважаемых и во всех отношения достойных. В связи с этим мне бы хотелось, раз уж судьба забросила вас в мой дом, пригласить вас разбавить нашу мужскую компанию вашим очаровательным присутствием. Разумеется, – торопливо добавил он, – в рамках приличий и гостеприимства. Эдуард, – комбинезон вскинул подбородок, – выдайте Анне гостевой халат. Переодеваться, – он снова наклонился к ней, – можете прямо здесь. Мы все сейчас выйдем.

…Глядя на леопардовый халат, наброшенный на стул, обивка которого еще хранила тепло самого могущественного человека страны, Анна думала о том, что может ждать ее за этой то ли дверью, то ли стеной, из-за которой валит пар, из которой выходят и в которой исчезают раскрасневшиеся мужчины.

А еще она думала о том, какие виражи закладывает жизнь, стоит лишь попробовать жареного мороженого.