Найдя понравившийся домик уютно расположенный в сосновом бору, неподалеку от моря молодые люди позвонили в дверь. На порог вышла хозяйка. Девушки, поговорив с ней на родном языке, с довольным видом перевели разговор Кириллу и Вячеславу.

— Она согласна сдать на месяц два домика, этот, и соседний. Но, деньги вперед.

Свирин вытащил бумажник и протянул пачку купюр хозяйке.

— Хватит?

— Да, да, вполне. Спасибо молодой человек. Возьмите ключи. У меня есть квартира в Риге, где я постоянно живу, а дачи сдаю каждое лето. Не забывайте цветы поливать и музыку громко не включайте.

— Договорились. Спасибо! — ответил Вячеслав. — Ирэна, Кир, вы, какой дом обживать будете?

— Мне больше нравится тот, — ответил Кир, кивнув на домик за коричневым забором.

Пройдя через калитку, Кирилл и Ирэна открыв дверь, оказались в уютном помещении.

— Скромненько, но со вкусом, — оглянулся по сторонам Кирилл. Заглянул в холодильник. — Пустота…

Ира! — позвал девушку, которая осматривала комнату на втором этаже. — Что там?

— Мастерская художественная. Мольберты, краски…

— Пошли в магазин сходим?

— Пошли. Славку с Эльзой берем?

— Берем.

Вячеслав вышел из дома, держа на плече удочки.

— На ужин, я вам уху, гарантирую.

Накупив в ближайшем магазине продуктов, компания отправилась на реку. Не прошло и пол — часа, как в полиэтиленовом пакете, наполненном мутной водой, плескалось несколько карпов.

Славка ловил рыбу с моста. Эльза сидела рядом, напевая и беззаботно качая ногами. Кир и Ирэна, забрасывали леску с бревна, вросшего в берег.

По реке показалась лодка, в которой на веслах сидел пожилой мужчина, а на корме с черной кошкой расположилась его спутница — старушка в панаме. Неожиданно, испугавшись всплеска волны, кошка вырвалась из рук хозяйки и, не успев мяукнуть, упала в воду. Славка, не долго думая как был в одежде, прыгнул с моста. Скрылся под водой и спустя мгновение на поверхности показалось вопящее от ужаса животное. Свирин подплыл к лодке и аккуратно положил кошку на дно:

— Держите, свое сокровище.

Не дослушав слова благодарности, поплыл к берегу.

Эльза аплодировала с моста.

— Я думала, настоящие мужики давно перевелись на этом свете, — протянула Славке полотенце Ирэна.

— Все дело к этому и идет, как утверждают ученые, — прикурил для друга сигарету Кирилл. — Мужчины как вид исчезают. Постепенно превращаются в женщин.

Кстати одна из теорий гласит, что раньше на Земле жило существо с одутловатой фигурой, которое обладало развитыми женскими и мужскими половыми органами одновременно. Имело четыре руки, четыре ноги. На круглом лице располагались четыре глаза. Затем существо в результате мутации преобразовалось в два известных нам вида. Так и бродим теперь по планете в поисках своей половинки.

— Интересно, — заворожено прошептала Ирэна.

— Сейчас я сделаю коктейль по фирменному рецепту, — когда они вернулись домой, сказал Кирилл.

На столе появились «Рижский бальзам», ликер «Шартрез», «Советское шампанское», «Столичная водка».

Девушки колдовали в кухне над салатами.

— Мальчики мыть руки и к столу, — улыбаясь, позвала Ирэна минут через сорок.

— С новосельем! Пьем до дна и на брудершафт. Посуду прошу не бить — объявил тост Свирин.

Приготовленная уха пахла ароматно дымком и специями.

Коктейль хмелил.

Праздник удался.

Праздник требовал продолжения.

— Там в глубине сада есть сауна. Не русская банька, конечно но….

Пошли, попаримся? — предложил Славка.

— Все вместе? — опустила глаза Ирэна?

— Да, а что?

— Я не пойду, — попыталась встать Ирэна.

— Сиди, сиди, куда ты? — остановил ее Кирилл. — А со мной пойдешь?

— С тобой, пойду. Со всеми, нэт, — неожиданно резко и с акцентом подытожила девушка.

— Ради Бога. Пошли, Эля, будем первопроходцами, — хмыкнул Свирин и, захватив с собой несколько бутылок с пивом, они пошли в сауну.

— Что с тобой? — спросил Ирэну Кирилл.

Девушка подошла к окну, закурила сигарету.

Кирилл обратил внимание, как дрожат ее пальцы и губы.

Пауза неприятно затягивалась.

Кирилл сделал два шага…

— Кир…. Тебя насиловали пьяные мужики. Поганое стадо ублюдков? — остановила его Ирэна.

— Бедная моя девочка, как… — опешил Поздняков.

— Не надо, не надо меня успокаивать, Кир.

Это было давно, уже почти забылось, понимаешь? Почти но…

— Давай не будем об этом, Ира, если тебе не приятно вспоминать.

— Приятного мало.

— Их нашли?

— Кир…

— Все… все… Прости, — Кирилл взял за руки.

— Кир, мне нелегко, я не могу, сразу…

Мужчины….

Но,… но тебя я хочу, — прошептала Ирэна, и прижалась к Кириллу. Тот легко поднял ее и понес к кровати.

— Закрой дверь, — попросила Ира. — Дай мне шампанское, пожалуйста.

Кирилл взял два бокала, наполнил их искрящейся жидкостью.

— За тебя, Кир!

— За нас, Ира.

— За нас…

Кирилл, поцеловав ее в грудь, почувствовал, как налились и затвердели соски. Провел языком вдоль ложбинки, вокруг пупка. Ирэна приподняла тело, по которому бежала волна страсти и одним движением сняла джинсовые шорты. Кирилл, спустившись ниже, слегка развел ноги девушки и поцеловал ее в ароматные влажные завитки волос.

Входная дверь дернулась несколько раз.

— Нет, — вскрикнула Ирэна.

Кирилл заметил в окне Свирина, прикрыл девушку телом и погрозил Славке кулаком.

Ирэна стояла под душем. Тугие струи воды, и взгляд Кирилла ласкали ее тело.

— С тебя можно писать картину. Тебе нужно посвящать стихи.

— Еще немного и я растаю. Не боишься?

— Ты очень откровенна и естественна.

— Откровенна? Откровенной нельзя быть до конца даже перед собой, Кир. Ты, Манул, должен знать это.

— Учту, моя учительница. Иди сюда — протянул руку Кирилл.

— А спать сегодня думает мой ученик? — улыбнулась Ирэна.

— Спать? Мне и так кажется, что я сплю все эти дни. Что ты мне снишься, — Кир, слегка укусил Ирэну за ушко, словно проверяя, не призрак ли она.

Так незаметно текло время…

Вячеслав решил сходить на разведку в санаторий.

— С возращением, — воскликнул Пряхин, увидев Свирина.

— Как здесь дела, как лечение?

— Лечение идет полным ходом. Вовка такую телку зацепил, закачаешься!

Славик позвони домой, мать волнуется, — сменил тему Николай.

— Алло, мам…это я, — нарочито деловым тоном произнес Вячеслав в трубку телефона — автомата.

— Славочка, деточка, мы с папой приезжали в санаторий. Ты не ночуешь в палате. Тебя видят в обществе какой — то расфуфыренной дамочки. Славик…

— Мама мне же не 17 лет. Я уже большой мальчик. Все хип — хоп. Я в норме.

— У тебя отпуск завершается. Ты не забыл?

— Спасибо, мам… напомнила,… не забыл. Все…все…. я скоро буду. Целую.

Ирэна вешала белье во дворе.

Эльза в желтом купальнике в соломенной шляпке подошла к ней:

— Хозяйничаешь? Как амурные дела?

— Нормально Эля — ответила грустным голосом Ира.

— Не боишься, что привыкнешь? Потом с кожей отдирать не придется? — кивнула Эльза в сторону лежащего в гамаке Кирилла.

— Как тебе сказать, и да, и нет.

Вячеслав, вернувшись из санатория, подошел к Кириллу. Донеслось несколько громких фраз….

— Ну что за мужики? Как только одни остаются, без присмотра дам, так обязательно матом ласкают слух, — хохотнула Эльза. — Мальчики, вы же в Раю, не ругайтесь, грех…. Славочка, что тебя так взволновало, мое Солнце?

— Да, предки… напомнили, что отпуск подходит к концу. Конец Раю, Эля. Но представление продолжается.

Отходную сгуляем? Традициям нельзя изменять. Девочки вечером оторвемся на полную катушку, я угощаю, — объявил Славка и постучал о стол туго набитым кошельком.

Ночное небо играло звездами. В центре сада горел костер. На веретене жарился поросенок. Эля тараторила, смеялась. Славка и Кирилл, положив руки на плечи, друг другу, пели Высоцкого, Окуджаву, вспоминали однополчан.

Ирэна отмалчивалась, обхватив колени руками, смотрела на огонь.

— Да, Славка, — береги себя в Афгане, — отпивая пиво из бокала, посоветовал Свирину Кирилл. — Знаешь такой анекдот. На берегу черного — черного озера. В черном — черном лесу. Под черным — черным небом. У черной — черной скалы, сидят два черных — черных человека.

Вокруг них летают черные — черные птицы, черные — черные комары. Вьется черный — черный дым.

Один говорит, другому: «Знаешь, Леонид Ильич, если бы мы знали, что в такое черное — черное дерьмо вляпаемся, вряд ли стали бы покрышки в костре жечь».

«Да… Юрий Владимирович, ты прав. Это все Суслов советолог — гад виноват. Надо ему на день рождения подарить черный-черный костюм».

— Ребята, да хватит вам о войне, о политике. Попробуйте наливочки. Из дома привезла, на бруснике, от всех болезней и для любви полезная очень, — сказала Эльза показывая витую темную бутылку.

— Я пас, — возразил Кирилл, отрезав кусок мяса, — голова что-то разболелась. — Пошли домой, Ира?

— Пойдем милый. Мне завтра рано вставать — экзамен.

— Славка, костер погасишь, когда будете уходить, ладно?

— Ладно, Кир. Мы еще чуток посидим, и тоже баю — бай, — целуя Эльзу в щеку, ответил Свирин.

Они любили друг друга долго, нежно, безрассудно…

Распустив белокурые волосы Ирэна, не скрывая возгласов страсти, извивалась под Кириллом. Тот гладил ее молодое и податливое тело, целовал в глаза, в грудь, в губы… Она чутко реагировала на любое его желание. Время от времени, беря на себя инициативу, садилась сверху… раскачивалась… Подводила его к окну, наклонялась низко, ухватившись руками за подоконник. Шептала, кричала то на русском, то на родном языке.

Кирилл проснулся от хлопка закрывшейся двери. Открыл глаза…

Смятые простыни, светлые волосы на подушке, царапины на спине.

Перевернулся на живот, а затем, вскочив и сделав несколько приседаний, пошел в ванную комнату. Приняв душ, побрился, жуя бутерброд, посмотрел в окно.

Ставни дома напротив были открыты, горел свет.

Кирилл прошел по тропинке, заглянул в комнату, увидев, что Славка лежит на полу, странно поджав ноги, бросился к двери.

— Славка, Славка, — тормошил он друга, прикладывал ухо к груди, нащупывал пульс у запястья, оглядываясь при этом по сторонам.

Услышал слабые удары сердца, и стон Свирина. Кирилл, схватил бутылку с минералкой и побрызгал на лицо и грудь водой. Приподнял голову друга, положил под нее подушку. Огляделся по сторонам, позвал: «Эльза! Эльза ты где? Что случилось?».

Эльза не отвечала. Кирилл, оставив на минуту Славку, оббежал весь дом. Эльзы в нем не было. Не было видно и ее вещей.

— Черт, возьми! Ни хрена себе, — выругался Кирилл. — Что все это значит?

— Кир, Эля, — позвал Славка.

Кирилл вернувшись, увидел, что Свирин сидит на полу и пьет жадными глотками воду.

— Слава Богу, что ты, жив, Слава, — обрадовался Кирилл. — Ты можешь объяснить, что все это значит?

— Башка раскалывается….

Помню, как у костра сидели, пили настойку. Костер выключили, пошли спать. Кровать помню, Эльзу голую со свечой.

Кир, а где Эльза?

— Нет ее нигде. И вещей ее нет.

— Так, так, — сказал Славка, поднимаясь с трудом.

Подошел к шкафу в тесной прихожей, вытащил пиджак.

— Вот сука, все бабки выгребла! Ни копейки не оставила, падла! Воровка, сука, чмо…

Развела, как пацана, — заметался Свирин по комнатам. — Она же… Кирилл это мне ребята перед отъездом деньги дали, чтобы я аппаратуры купил, водки, шмоток цивильных.

Они меня ждут, ты понимаешь, Кир? А эта мерзавка, шлюха…

Как я теперь ребятам в глаза посмотрю, Кир? — Завыл Славка.

— А твоя, Ирэна? Пошли ее спросим?

— Славик, ее тоже нет, — сел на пол Кирилл.

— Все Кир, это амбец. Они нас сделали. Праздник удался на сто процентов.

— Не верю. Брось ты, Слав, чтобы Ирэна, — возмутился Кирилл.

— Что, Ирэна? Чем она лучше этой суки Эльзы? Такая же подстилка.

Кирилл поднялся и с размаху двинул Славке в челюсть.

— Заткнись! Не смей!

— Ладно, не веришь? Пошли к тебе в дом, пошли?

Они выбежали на улицу.

— И бутылку прихватили с собой предусмотрительные твари, — ругался Славка. — У костра я, ее, бутылка ту чертову вчера оставил. Четко вспоминаю.

Зашли в дом.

— Вот видишь? И белье ее здесь и сумка, — обрадовался Кирилл.

— У тебя есть адрес Эльзы?

— Поехали в Ригу быстро, — услышав утвердительный ответ Свирина, решил Кирилл.

Поймав такси, спустя сорок минут они звонили в дверь по адресу, который назвала Эльза. Дверь открыла заспанная женщина в халате.

Отрицательно покачала головой:

— Эльза? Нет такая здесь никогда не жила.

— В университет! К Ирэне, мигом, — скомандовал Кирилл.

Найдя нужную кафедру, где должен был проходить экзамен по психологии, друзья стали искать Ирэну.

— Девушка, девушка, — обратился Кирилл к вышедшей из аудитории радостной брюнетке с зачеткой в руках. — Вы, Ирэну не видели?

— Какую Ирэну? Как фамилия?

— Фамилию я не знаю. Но она такая,… светлые волосы длинные, носик чуть вздернутый, глаза зеленые, — быстро отвечал Кирилл.

— Ах, Ирэну. Так она первой сдала экзамен. Собрала вещи в общежитие. Сказала, что… Впрочем, зачем она вам? Кто вы такие?

— Мы ее друзья, — искренне посмотрев ей в глаза, ответил Кирилл.

— Она, она, она уехала. Сказала, что увидимся осенью. Куда уехала я, право не знаю. Простите молодые люди. Мне пора.

— Финиш, а ты, не верю, не верю, трусы тебе на память свои оставила и упорхнула ласточка, — закурил Свирин.

— Да, Слава, пожалуй ты прав. А жаль.

— Бабки мне жаль. Что делать?

— Надо подумать, брат. Дай в себя прийти малость. Эх, Ира, Ира,… — не переставал сокрушаться Кирилл.

— Стоп! Есть выход. В ментовку сообщать бесполезно. Я знаю, где взять деньги. Рябой выручит.

— Что за Рябой? — спросил, наморщив лоб, Свирин.

— А, помнишь, я тебе рассказывал про мужика с бородой, с которым в ресторане во Внуково познакомился?

— Ну и что?

— Так у меня его адрес есть, телефон. Он недалеко где — то здесь на границе с Латвией живет.

— Не врубаюсь, Кир. И с какого хрена он мне деньги даст. За красивые глазки, что ли?

— «Жигуль» ему отдашь в залог, дурик. Он все равно в тайгу скоро золотишко мыть поедет. Машина будет цела. Вернешься из Афгана, ты ему деньги, он тебе тачку назад. Кумекаешь?

— Сообразительный ты Кир, — обрадовался Славка.

— Как видишь из вчерашней ситуации, следует, что не очень, — ответил Поздняков.

— Погнали звонить Рябому.

— Иван, привет, — крикнул в трубку Кирилл, услышав бас Рябого на другом конце провода. — Выручай, брат.

Вкратце истолковав ситуацию и получив положительный ответ Ивана, Кирилл и Вячеслав тронулись в путь.

— Здравствуйте, бродяги, — встречая друзей у порога рубленого дома, произнес Иван, поглаживая бороду. — Да, попали вы хлопцы под раздачу. Девчонки-то хоть смазливые были?

— В этом им отказать нельзя было, — пожал руку Ивана Кирилл. — Не дави, Рябой на больную мозоль.

— Лады, показывайте тачку.

Тщательно осмотрев шестую вазовскую модель, Иван сказал:

— Так она почти новая у тебя Вячеслав. Шесть штук устроит?

— Шесть с половиной, — начал торговаться Свирин.

— Славка! — Одернул его Кирилл.

— Хорошо! По рукам. Держи ключи, Иван.

— Так, это дело нужно обмыть, — предложил бородач.

— Нет, нет. Спасибо! Мы на поезд. Дел, сам понимаешь много, — возразил Кирилл.

— Так, други мои, не пойдет, — обиделся Иван.

— Хорошо. Переночуем у тебя, — согласились Кирилл и Вячеслав.

— Другое дело! — потирая ладони, обрадовался хозяин. — Сейчас соберу на стол, баньку натоплю.

Спустя пару часов, разомлев от еды, от пара и ударов дубовых веников, друзья улеглись на кровати в уютной комнате.

— Вань, расскажи за жизнь, расскажи о себе, — попросил Славка.

— Не люблю о себе… Трудно. Ладно, попробую. Слушай.

Я вот что думаю.

Наверное, за облаками есть другая жизнь. Наверное, есть… Нам не понятная, не простая…. Быть может, не такая логичная, для нас смешная. Живут себе, поживают существа с походкой вразвалочку, ходят, а быть может, прыгают, повернув носки вовнутрь. Не ведают, как пахнет молодая картошка, обильно политая подсолнечным густым маслом, усыпанная зеленым лучком. Пьют ртуть вместо пива, не читают стихов и газет. Но, как мне кажется, только мы — люди, способны беспощадно стирать с поверхности планеты память об умерших — погосты, да склепы.

— Интересно! Почему такая у тебя философия? — облокотился на локоть Кирилл.

— Был у меня друг в детстве, Вовка Жигалов — классный парень, — продолжал Иван. — Дружили мы с ним. Приехал я как — то в родной город и узнал, что погиб Володька. Пошел на кладбище. Святое место было, а теперь — монолитные высотки, клубы, бары…

Только мы, так по-скотски… так безжалостно, — прошептал я и, развернувшись, побрел к трамвайной остановке.

В том городе я институт заканчивал. Потом уехал работать в Сибирь по распределению. Гнул там свою линию. Чтобы все по совести было, по чести. Как — то на планерке услышал в свой адрес от начальника цеха: «Добреньким хочешь быть, Рябов, справедливым. Не получится, понял? Так жили, и жить будем. Есть государственный заказ, план, в конце концов, вот и выполняй его будь любезен. А какими путями, чего это тебе стоит, НИКОГО не волнует. Понял? НИКОГО!»

— Нет, не понял! — ответил я. Не хватает запасных частей, не хватает комплектующих, требуйте от Директора завода, стучите у него в кабинете кулаками, ногами, пусть рассылает толкачей по стране, а я не буду снимать с изделий стоящих на подъездных путях запасные части и команды такие бригадирам отдавать более не намерен.

Зверьков Леонид Иннокентьевич внешне удивительно похожий на Прошку Громова из «Угрюм — реки» поднялся из кресла, навис над столом и под молчаливые взгляды мастеров цеха указал мне на дверь: «Вон отсюда. Пошел вон…».

Я взял стул, подержал на весу… и… бросил на пол.

— Пошел ты сам….

Чего добился? А ничего… хорошего. Перевели в ночную смену на пол — года. Стал лунатиком.

Привык. Обеды под луной — романтика. Одно плохо, отвык от солнечного света. И Дюймовочки все разбежались, пока гнал план, по плану ночами. Гнал, гнал и споткнулся об аккумуляторный ящик.

Сонные работяги с похмелья забыли прикрутить на шестидесяти четырех крепежных болтах тридцать три гайки, а возможно, тридцать шесть, впрочем, какое это имеет значение когда ящик с тяжеленными свинцовыми батареями на полном ходу поезда рухнул на рельсы…

Авария,… крах мечтам о светлом будущем человечества…

Два года в колонии общего режима — школа жизни, будь она неладна.

Сломан нос, выбиты зубы, бензопилой отсечен мизинец правой руки, но все хорошо, что хорошо, и вовремя кончается.

В музыкальной самодеятельности исправительного трудового учреждения с ограниченной свободой передвижения, участия не принимал я.

Еще в детстве всякую охоту стучать по клавишам фортепиано отбила линейкой училка музыкальной школы Таисия Гавриловна — царство ей небесное.

А вот тяга к живописи проявилась нежданно — негаданно, и, проявившись, удивила многих своим результатом — самобытными картинами, пейзажами, портретами в стиле а — ля Крамской. Удивила и меня, но не смутила.

Хмыкал от удовольствия в усы, нанося кистью мазки на холст: «Надо же, получается! И хорошо, получается».

— Хорошо? Не то слово. Цены тебе нет, — довольно кивал начальник колонии. — На воле не пропадешь Иван. Это я тебе говорю!

Воля встретила меня сырой промозглой погодой.

В кармане стеганой фуфайки волчий билет о запрете занимать руководящие должности в течение пяти лет, в груди — натужный кашель, на ногах яловые сапоги, в душе — неопределенность. Как быть? Куда податься?

Подался сначала в море отсекать тесаком хвосты да головы треске, потом, поняв, что самая плохая суша лучше зыбкой палубы с чешуей, мыл золотишко в тайге у старателей и везде рисовал, что созерцал то и рисовал в блокноте, на оборотных сторонах геодезических карт. Рисовал карандашом, а зачастую и мелом на досках, бочках от селедки, щитах сборных бараков.

Рисовал мужчин, животных, природу. Рисовал женщин….

Женские портреты удавались.

Нет, я не обожествлял нынешних женщин по двум причинам.

Первая — не рисковал сопоставлять с ангелами.

Потому, что при нашей жизни ангелом быть невозможно.

Женщины, которые производят впечатления ангелочков, на поверку, как правило, оказываются первосортными стервозами.

Вторая — повидал, пострадал за матку, за правду.

На прииске у нас в бригаде старателей поварихами работали две особи. Одну звали — Лукрецией. Другую — Настасьей. Числились поварихами. Обслуживали бригадира Ваньку Завгороднего, Ивана Лукича … мужичка с виду невзрачного, кривоногого, рябого.

Женками он их величал. Как крикнет: «Лу… На…», бегут на перегонки, подоткнув подолы холщевых юбок, — опоздать к раздаче нельзя. Пара тумаков обеспечена, будь уверен. Не заржавеет за Лукичом. По тайге каждый божий день эхо так и гуляло: «Лу… На…. Лу — на, Лу-на».

Повадилась однако, сначала Лу, а затем, и На, ко мне в гости.

— Нарисуй, да нарисуй, портрет, Иван.

Я отнекивался, отшучивался: «Нет времени… муза не посещает».

Но вы же знаете этих женщин — уломали. Медку принесли, грибочков… борщеца сварили,…. бутылку водки на стол водрузили, несмотря на сухой закон. Я как раз кормил паука в углу барака, бросая в паутину кусочки пищи.

Взял в руки бутылку: «Водка — „Батальная“».

Состав: вода исправленная, спирт этиловый ректификованный «Люкс», сахар, настой отрубей ржаных

. — Млин… Батальная, болтальная…. Уболтали подруги, уселись на скамье рядышком, в руках ароматные кедровые ветки с шишками, загадочные улыбки на лицах.

Лу, приспустила с правого плеча платье, На, с левого.

Распушили волосы: «Рисуй».

Я, прищурившись, делал наброски.

Чем дальше текло время сеанса, тем больше оголялись прелести таежных красавиц; сначала литые плечи, затем показались две удивительно симметричные, высокие груди… пергаментные вулканчики сосков.

Заметно вспотев, то и дело, отмахиваясь от назойливой мошки, я, думая, какие на ощупь груди у Лу, и На, — атласные или бархатные, хотел было завершить работу, как в барак влетел Завгородний.

— Приплыли, — подумал я. — Баталии не избежать.

Замелькали, зашуршали страницами неполных сорок томов моей жизни…

— Оглохли? Зову, зову… Кьёкенмёддинги*, мать вашу на кочан… — так и застыл на полуслове с разинутым ртом Лукич, смотря на картину, боковым зрением видя, как женки судорожными движениями упаковывают свои прелести вовнутрь одежд.

Не зря я остерегался.

Упек меня бригадир на неделю в яму на хлеб да на воду.

Лу и На, обвинив мимоходом меня во всех тяжких отработали свою провинность по штатной программе.

Отработал и я, получив полный расчет в конторе управления за нарушение трудовой дисциплины.

Кустики, топи, овраги, кочки; и опять кустики; сквозь всю эту паутину ветвей, полутеней и закатов вьется извилистая тропинка.

Шел я размышлял: «Как в душе горестно, безропотно. Мирюсь с невзгодой в тихий, осенний, погожий вечер. Леса из сиреневой дымки видятся поднебесными и благодатный покой, разливается по уставшему телу. Деревеньки смотрят, моргая огнями — полными рос глазами, негромко ведут беседу задушевными песнями, звуками кукушек, страх отступает вдруг, улыбаясь безобидно шепча эхом: „Меня нет, и не было, … нет и не…“».

— Было, было и прошло, как с белых яблонь дым — усмехнулся и осел я в маленьком поселке городского типа у окраины леса.

Почему леса? Не люблю я степей. Степь располагает к разгульности.

Лес к постоянству. Вокруг белые избы с масляной краскою выбеленными окошками, ставнями, изукрашенными резьбой.

Рядом озерцо поплескивает синим студенцом, сладостные ароматы… белочки из орешника, аисты… Лепота!

Познакомился с соседкой, которая, смекнув, что коротать одной бабий век не гоже прикорнула легонько ко мне под бочек.

Я не оттолкнул — приглянулась. Хозяйка… хороша собой, скромна, тиха… пока, во всяком случае…

Рисовал картины, чинил технику в местном автохозяйстве благо руки росли не из жопы, как у некоторых интеллигентов, любила приговаривать Варвара, — жена, ни жена, подруга жизни одним словом.

Однажды гуляя вдоль леса, услышал я жалобный писк. Раздвинул кусты и увидел волчонка возрастом от роду пару — тройку недель.

Загреб его за пазуху. Принес домой, налил молока.

Умилялся, смотря, как тот жадно лакает из блюдца, как торчком торчат его уши, как забавно подрагивает еще тонкий хвостик.

— Бар… ай… — раздался то ли хрип, то ли вскрик насытившегося животного.

— Как, как ты сказал? Барклай? Будешь Барклаем?

Волчонок вытянул уши, вслушиваясь в голос хозяина, повизгивал.

— Будешь, будешь… Барклай, Барклаюшка….

Волчонок подрос, превратившись в грозу кур и уток. Я уводил его на прогулку подальше от дома, чтобы не злить соседей.

Барклай носился по лесу, играл, жил…

Я рисовал, с умилением засматриваясь на веселье пушистого друга.

— Молодец, умница, — поглаживал его по упругим бокам. Барклай держал в зубах упавшую на траву кисть, искренне смотрел мне в глаза.

— Умный, умный, — только не загордись. Тот, кто себя считает умным, на поверку оказывается визенхаймером **, мелким, склочным. Остерегайся таких существ, Барклай.

Казалось, что ничего не предвещало грозы, друзья мои. Но она грянула, как всегда неожиданно. Барклай исчез. Напрасно я всматривался вдаль, прислушивался, не хрустнет ли веточка под лапой друга…

Не хрустнула ни сегодня, ни завтра… ни через месяц. Тяжесть легла на душу… придавила.

Странно: после тоски и безумий наступает покой и блаженство, легкость. Отмирают клетки? Гибель души, и ужас опасностей кажется не более как иронией. Сон жизни обнимает,… отнимается память, и будете вы легко парить по волнам жизни, срывая плоды удовольствий — дары бытия.

Но… грезы в один момент исчезнут, повторным разрядом молнии, и хорошо, если не будет поздно, слишком поздно.

В ту пору была мода на шапки, шапки из собак. Одни душегубы ловили и ударами металлических прутьев, чтобы не портить мех убивали бродячих, а порой и домашних животных. Вторые — охотно укрывали свою шевелюру от морозов под «Бобиками, Рексами, Диками». Третьи — срывали в подворотнях со вторых шапки ушанки под возмущенные крики, делая длинные ноги, подальше в ночь, в поземку зла.

Я догадывался, что такая же гнусная судьбина подстерегла и Барклая. Встретил мужика в серо-рыжей шапке на одной из улиц города. Ухватил за грудки.

Тот, возмущенно отнекивался: «Купил на базаре. Какой волк? Какой Барклай? Де Голь, еще скажи… Сам ты волчара остервенел напрочь, на людей бросаешься».

Увековечив память Барклая рисунком, где волк, улыбаясь, держит во рту огромную кость, я повесил картину на стену, стараясь реже поглядывать в ту сторону. На немые вопросы Варвары, отмалчивался. Лишь однажды, кажется, вымолвил, попыхивая папиросой: «Чем больше узнаю я людей, тем больше люблю животных».

Жизнь шла чередом…

Выстроил во дворе баньку, ветряную мельницу. Не сидеть же без дел, не выть на Луну. А рисовать перестал, полоса пошла черная, не благодарная, полоса в биографии. Мой внутренний голос сопротивляясь, твердил — да, сознание, возражая, бурчало — нет. Я выжидал и неизвестно, сколько бы тянулся мой творческий застой, если бы не случай. Секретарем обкома партии избрали Ивана Савельевича Хохлова, соседа по улице. Наведя мало — мальский порядок в области, перетрусив кадры, занялся новоявленный хозяин образованием, здравоохранением, спортом. Дошли руки и до искусства. И вот тогда, он мне и предложил по доброте душевной, а может и корысти ради, провести выставку в местном музее. Я отнекивался: «Какая там, мол, выставка. Мазню мою и трех человек не соберешь смотреть. А ты, Савельевич — выставка. Народу нашему сегодня что нужно? Правильно — хлеб насущный. А у меня закаты, рассветы, туманы…».

Но, поколебавшись все же после ночных уговоров Варвары, загрузил свое богатство в кузов автомобиля и отвез в музей. И надо же было, такому случиться, что аккурат в это время Хохлов принимал делегацию промышленников из Японии. Посетив выставку и обозрев мои картины, они пришли в восторг. Один из магнатов предложил купить часть картин, другую отвезти на родину и организовать выставку с последующим аукционом.

Почесав затылок, я согласился: «Будь что будет, забирайте!».

Спустя год, полтора разбогател. Отправился на кладбище. Эх, Вовка, Вовка. Сбила его машина, когда на спортивном велосипеде «Спутник» возвращался домой после тренировки в баскетбольном клубе. Как Вовка играл!!! Это надо было видеть! Я видел! Я помню. Мы с Вовкой курили, кашляя отцовские папиросы «Казбек», подглядывали за девчонками, купающимися нагишом в пруду, пели по ночам под качающимися звездами: «Мы в весеннем саду из горла пьем „Хирсу“…» Видел я перед собой монолитные многоэтажки, грустил. Видел карие глаза друга детства… его задорную, открытую улыбку.

Кто виноват? Времена… нравы, мать их за ногу. Спустя год на маленькой площадке между домов появилась новая, пригожая церковь, в которой жители ближайших кварталов крестили детей, отпевали умерших. Я истратил все свои сбережения от продажи картин, от работ на приисках. Чего ради друга не сделаешь. Местная элита тут же начала венчать своих отпрысков, щурясь конкретными взглядами, прохаживаясь возле свадебных кортежей, дымя трубками и сигарами. Из двигателей машин сочилось масло, орошая кладбищенский покой запахом непредсказуемой цивилизации.

Я вернулся домой. Варвара, не проронив ни слова, собрала вещи и ушла. Наверное, она была права. А я вновь в тайгу подался. Там старые кедры. Там мой удел. Вот такая история братишки.

— Серьезная история, Рябой. Достойный ты мужик, однако, — зачарованно глядя на хозяина дома, произнес Свирин.

— Будет… будет. Спите, — отвернулся Иван к стене.

Рано утром Поздняков и Свирин крепко пожали руки Рябову. Обнялись.

— Дай Бог еще свидимся. На том и расстались.