Утром Кирилл вошел в мастерскую, думая о том, что фильм почти готов. Это его обнадеживающе радовало. Осталось отснять несколько эпизодических сцен, закончить монтаж. Подойдя к столу, заметил, что маленький человек храпит на кровати, укрывшись пуховым одеялом.

— Вставай, вставай …

— Ну что ты все командуешь и командуешь, — раздался недовольный сиплый голос. — Сам в начале съемок говорил, что я главный герой. А раз я главный, значит молчи,… ты молчи, а я буду сам решать, когда мне просыпаться, куда ходить, что делать. Надоело,… поставь ногу сюда, замри,… поверни голову,… не дыши. Все мною командуют, распоряжаются. И ты и эта Дора…

— Кстати, как провели время? Где Дора? — спросил Кирилл, оглядывая декорации.

— Где, где…. Вчера, когда ты ушел, она так завелась, словно лет пять мужчины не видела.

Я уже и так и эдак…. Еле — еле в живых остался. А сегодня не свет не заря она опять за свое. А потом давай порядок наводить, мести двор, окна мыть. Раскричалась: «Что ты везде окурки, газеты разбросал…». В общем надоело мне это, на — до-е-ло…

— Где Дора? — не на шутку растревожившись, возмущенно вскрикнул Кирилл.

— Вот твоя Дора, — показывая рукой на новенькое кресло — качалку, усмехнулся человечек. — Смотри,… высший класс. Мягко, удобно…. Хочу сюда его поставлю, захочу передвину к окну,… покачаюсь.

Я же не ты… Все мямлишь и мямлишь… Здравствуй, дорогая… — передразнил Кирилла. — Взял и вылепил из Доры кресло…

— Как ты посмел? Как у тебя рука поднялась?

— Очень просто посмел. И не кричи на меня. Выдумываешь все,… то фильмы разные и странные не кому, знай, кроме тебя не нужные. То письма. Ответь мне! Зачем ты эти письма пишешь уже столько лет? Пишешь, пишешь,… что в них толку? Пишешь, мечтаешь,… складываешь аккуратно в стопочку, а потом в стол.

Так и лежат они у тебя в столе пылятся, желтеют, молчаливые не отправленные письма.

А она, твоя дорогая, в последнем письме что написала? Ты помнишь? Конечно, помнишь, ты все помнишь. Написала: «Я ухожу Кирилл! Будь мужчиной, уверенным, сильным. Делай сам всегда первый шаг навстречу к… Женщины любят успешных мужчин. А ты… ты… хороший, но…

Прости, если сможешь. Прощай».

А ты в ответ три слова: «Я тебе люблю!» Пустил слезу… ой, ой…

Кирилл нахмурил брови. — Заткнись недомерок. Фильм окончен. С меня довольно. Философствуй теперь с экрана.

Что есть силы, прихлопнул ладонью, по открывшему было рот человечку, превратив его в лепешку, смешал с остатками разноцветного пластилина. — Ревнивый, инициативный, зоркий, — произнес вслух Кирилл, взял чистый лист бумаги, написал на нем фломастером, — «Ревизор», и приклеил лист на коробку с кинопленкой.

Затем открыл стол, вынул пачку писем и… проснулся.

Взял фотографию Ирэны. Вышел на улицу, подняв воротник пальто. Дул сильный ветер. Вдоль квартала в небе неслись тучи. Накрапывал дождь.

Кирилл, оглянувшись на темные прямоугольники окон дома, остановил такси, и сев на заднее сиденье сказал водителю: «В аэропорт, и если можно быстрее…»

* * *

Теплый день, проходя сквозь матовые стекла круглых окон, ложился на белые подоконники и оседал причудливыми узорами на велюровое покрытие длинного диванчика, стоящего у стены небольшой комнаты. Легкие порывы ветра теребили ажурную занавеску, звучала музыка, — Гектор Берлиоз «Реквием».

Вика, поджав ноги, сидела в кресле. Локоны светлых волос скрывали часть лица. Девушка, раскачиваясь в такт музыке, что — то сосредоточенно рисовала карандашом в альбоме лежавшем на коленях. Время от времени она, подержав лист с эскизом на вытянутой руке, легким движением отбрасывала его в сторону. Лист, покружив, беззвучно падал на мягкий белый палас. Девушка брала следующий,… ровные штрихи, овалы,… звуки музыкальных инструментов…

Бой настенных часов прервал занятие. Вика собрала эскизы и аккуратно уложила в папку. Вышла на кухню насыпала в большую фарфоровую чашку несколько ложек зеленого чая и ожидая, пока закипит на плите чайник, посмотрела в окно. Ярко светило июльское солнце. По каштановой аллее неторопливо шли немногочисленные прохожие. У подъезда на лавочках в тени деревьев сидели старушки — соседки и что — то бойко обсуждали, наблюдая за игравшими на детской площадке детьми. Чайник на плите сначала зашипел, потом залился вызывающе наглым и свирепым свистом.

— Соловей разбойник, — усмехнулась Вика, плеснув кипяток в чашку. Открыла холодильник: «Да, негусто…». Вынула баночку с яблочным вареньем и, захватив чашку, вернулась в комнату. В этот момент в прихожей раздался телефонный звонок. Вика, недовольно поморщившись,… сделала несколько глотков,… телефон не умолкал. Поставила чашку на сервировочный столик, прошла в прихожую и сняла трубку.

— Виктория как наши дела? Это я твой Эдик. Узнала меня детка? Что ж так долго не отвечаешь? Заставляешь меня нервничать. И вообще, я страшно соскучился по тебе моя …

— Ладно, ладно, знаю, по кому ты соскучился, — прервала на полуслове Вика, закатив при этом глаза под потолок. — Я закончила эскизы. Где мы можем встретиться сегодня?

— Приезжай ко мне в офис к 17 часам, вышлю за тобой машину, — изменив тональность голоса, ответил собеседник.

— Хорошо, высылай. Только давай не в офисе встретимся, а в кафе напротив. Тебя устроит?

— Ok, нет проблем, договорились.

— Пошел к черту, надоел, …. — повесила трубку Вика. — Эдик…. Эдуард Захарович.

* * *

Эдик Ивановский, зажав между одутловатых коленок банку со свиной тушенкой, ужинал. Цеплял серебряной вилкой куски мяса и сала, понюхав, с аппетитом проглатывал. Запивал томатным соком. И хотя, суть поглощаемой пищи противоречила его ментальности, Ивановский, следуя принципу: «Если очень хочется, то можно…» испытывал от процесса явное удовлетворение, — сопел, кряхтя, почесывал пальцем одной ноги, пятку другой. Маленько перекусив, включил телевизор,… пощелкал пультом переключения каналов. Его чуть разомлевшее внимание остановилось на картинке, где миловидная блондинка о чем-то бойко дискутировала с мужчиной средних лет в сером костюме, оранжевом шарфике, повязанном вокруг тонкой шеи. Ивановский плавно увеличил громкость приемника:

«Если хотите испортить аппетит современному писателю, спросите о тиражах его книг», — донесся до уха Эдички комариный писк, — высокий голос джентльмена.

— Лабуда, — буркнул Эд, заглядывая в вырез кофточки ведущей.

За всю жизнь он прочитал немало разнообразной по жанрам литературы, имел массу знакомств в издательствах.

«В начале девятнадцатого века Жуковский издавал серию книг под девизом — „Fur wenige“. Сегодня мы оказались отброшенными к этой удручающей черте…», — продолжал шарфик, нервно теребя лацкан пиджака.

Ивановский потянулся за стаканом, прислушиваясь….

«Итоги вызверения… растительный уровень… доза душевности…», — констатировала блондинка.

— И ты туда же, — пробормотал Ивановский разочарованно, увидев, что камера оператора, съехав влево от кофточки, взяла крупным планом небритое лицо мужчины.

Переключил канал.

«… сперматозоиды с удивительной подвижностью двигаются во влажной благотворной среде…»

Эдичка поперхнулся, но словно загипнотизированный, продолжал наблюдать за броуновским движением маленьких шустрых козявок с хвостиками.

— Да, видно, как втекает, так и вытекает, — усмехнулся в ответ на фразу ведущей, — «что лишь немногим из тысяч и тысяч козявок удается достичь поставленной цели».

— Проблема, однако, — загрустил и, поднявшись, отдернул штору, намереваясь выкинуть, пустую банку в окно.

Ведущая начала анонсировать следующий выпуск программы, в котором речь должна была пойти о том, как стать женщиной за деньги. Но Эдичка уже не слышал ее, не видел, как подрагивает ее высокая грудь, как увлажнились краешки глаз у обладателя серого пиджака, который пожирал взглядом юношу — зрителя, сидевшего в первом ряду студии.

К помойке подкатил джип, из которого торопливо вышел высокий брюнет, кутаясь, несмотря на теплый вечер в черное длинное до пят пальто. Оглянувшись по сторонам, распахнул полы одежды и, подержав некоторое время, тяжелый предмет, завернутый в целлофановый пакет в руках, бросил его в один из ящиков. Сплюнул тугую слюну, хлопнул дверкой и,… только его видели.

— Интересно, — прошептал Эдичка и как был в домашних тапочках на босую ногу, открыл входную дверь трясущимися руками, юркнул в лифт.

Затыкая нос от помойного амбре, разгреб кучу мусора и выудил на поверхность искомый улов. Отряхнул его от нечистот, держа за спиной, вернулся в квартиру.

Включив настольную лампу, развязал пакет.

— Свят, свят…. икона! Старинная икона!

Библейский сюжет, — сошествие Христа в Ад. Ева…Адам…

Повезло, повезло, — потер лоснящиеся от пота ладони, прошептал, оглядываясь, Ивановский, прикидывая на перспективу, сколько можно выручить за этот раритет деньжат.

— Надо будет завтра у Гольдмана проконсультироваться. Веня знает в антиквариате толк.

На том и порешив, Эдик еще несколько раз взглянув на икону, поставил ее на стол в угол комнаты, и, взобравшись на высокую кровать с панцирной скрипучей сеткой, удивительно быстро уснул.

«Печатать книги — все равно, что печатать деньги. Если осла каждый день показывать на экране, то и он станет звездой. Линия красоты. Алан Холлинг Херст» — крутился рой фраз и мыслей в мозгу у ворочающегося во сне Ивановского.

Неожиданно в его подсознании возник образ длинноволосого седого старца с орлиным взором, посохом в руке, вороном на плече. Старец шел по болоту,… вился голубой дым, сплетаясь воедино с розовым туманом. Он шел к Эдику, который спал голый, поджав ноги на одной из кочек, укрывшись лавровой веткой положив под голову икону. Подойдя, толкнул посохом. Эд открыв глаза, увидел, что старец протягивает ему мешочек с золотыми монетами в обмен, требуя икону.

Ивановский выхватил мешочек и как был, в чем мать родила, пустился бегом вдаль болота. Прижимая к груди икону, зажав в зубах увесистый мешочек с побрякивающими монетами, скрылся в тумане, опережая летящего за ним ворона у которого из клюва текла бурая кровь.

— Ну и сон, мать твою, — в холодном поту проснулся Эдичка. Опуская ноги на крашенный красной краской пол, нащупал выключатель бра. Скрипнули половицы… Эдуард смотрел на икону. Нащупав указательным пальцем выемку в древесине, нажал на нее пальцем.

На пол посыпались туго связанные резинками пачки стодолларовых купюр.

— Ни хрена себе! Десять… двадцать… сорок… 150 штук баксов. Вот это удача!

А это что такое? Вау… бриллианты. Я в отпаде. Тома… Тома! — позвал жену, забыв, что та уехала к тетушке в Киев. — Как — же я днем не заметил? Хорошо, что к Гольдману не подался. Тот жук ушлый, сразу бы скумекал, что к чему. Так-так — так, — нервно щелкая пальцами, бормотал Ивановский. На ум пришли стихи:

— Дудки, посмотрим, чья взяла, — успокоившись твердым голосом, произнес Иваницкий, сев в глубокое кресло. Налил коньяку, залпом осушил стакан. — Посмотрим,… посмотрим.

Минуло пару лет…

Ивановский выгодно разместив часть капитала в акции промышленных компаний, в банки, открыл сеть аптек, попутно занялся ресторанным бизнесом. Сорвал куш от распространения биологических пищевых добавок, начал выпускать гламурный журнал. Разбогател, заматерел. На вопросы знакомых, откуда деньжата, отвечал уклончиво, одним, что получил наследство, другим, что выиграл в лотерею. Съехал со старой квартиры. Обзавелся шикарным особняком в престижном районе города. Дела шли, как по маслу. От прежнего неуклюжего, несуразного Эдички мало, что осталось. Как-то на встрече однокашников, куда Ивановский прикатил на шикарном авто, в сопровождении дюжины охранников, Вовка Штиль — закадычный друг, хлопая его по плечу, воскликнул: «Эдька сукин сын, привет!».

«Не Эдька, а Эдуард Захарович», — резко одернул его Ивановский и сбросил руку бывшего друга с плеча.

«Хрен поймешь этих миллионеров. Такие нервные», — удивился Штиль, поеживаясь.

С изменением статуса, изменился и круг знакомств Эдуарда Захаровича, изменился его досуг. Презентации, теле — звезды, ночные клубы и бега. На лацкане пиджака заблестел депутатский значок. Олимп у ног. Тамарочка души не чаяла в супруге. Только откроет рот,… будьте любезны Тамара Абрамовна. Только подумает,… плииз. Но со временем, Эдичка стал замечать странные вещи, происходящие в его организме. Периодами накатывали приступы тошноты, его рвало, перестал реагировать на блеск женских глаз, на выпуклости и выемки прекрасных тел. Его стала бить непредсказуемая дрожь при рукопожатиях с мужчинами, стал меняться тембр голоса. Коллеги все чаще и чаще встречали его в обществе менеджера одного из отделов — Леонида Збарского — высокого брюнета с внешностью Адама. И еще запах,… тлетворный запах, постоянно, исходящий от шефа. Эдичка и сам чуткими ноздрями то и дело, ловя этот назойливый запах, выливал на себя гектолитры одеколона, распыляя дезодоранты, мыл руки, чистил зубы…

Тамарочка рыдала, страдая «Эдя сходи к врачу. Эдя что с тобой мой котик? Ах, я умру, наверное, мое сердце обливается кровью… Эдя…».

Тот орал на нее:

— Это все твои утиные паштеты, мидии… суши.

В один из ранних майских дней лимузин Ивановского, покачиваясь, подкатил к престижной частной клинике. Заведующий отделением услужливо предложив сесть знатному гостю в свое кресло, внимательно выслушал жалобы посетителя.

— Рвота, тошнота, влажность тела, выпадение волос, — интересно, весьма интересно, — поправляя очки на переносице, произнес доктор. Поднял трубку телефона: — Надюша, зайдите ко мне…

В кабинет впорхнула, держа в руках блокнот огненно — рыжая дама в медицинском синем халате.

— Эдуард Захарович, познакомьтесь, — Надежда Александровна Забейворота. Она займется Вашим обследованием. Надюша, случай нетривиальный. Сделаете гастроскопию, колоноскопию, анализы…

Эдичка валяясь на больничной койке, страдал, пытаясь анализировать ситуацию, в которой оказался.

— Манна небес, как манка крупа… Может у меня проказа Надя или СПИД? — спросил вошедшую Надежду.

— Да что Вы Эдуард Захарович, какая там проказа. Сейчас процедурку одну занятную сделаем, завтра томографию. Вам делали клизму вчера,… сегодня?

— Делали, делали, — погладил Эдик под одеялом часть тела ниже спины…

Медсестра провела его в кабинет на первом этаже, уложила на кушетку и, укрыв простыней, предложила повернуться на правый бок. Густо намазала указательный палец в резиновой перчатке вазелином, раздвинула Эдичкины розовые ягодицы…

— Ой, — вырвалось у Ивановского.

— Вам больно?

— Нет… нет, щекотно.

Забейворота поднялась с кресла и ввела в напрягшееся тело пациента длинный черный ферритовый шнур, припав к окуляру прибора.

Эдичка почувствовал, что в него, словно вползла, извиваясь змея. Оргазмы один за другим потрясали его. Лились слезы, слезы восторга, слезы ужаса. Воздух с шипением вырывался из черного баллона, стоящего на полу, и сквозь отверстие в шнуре раздувал живот.

— Лягушка… жаба… — шептал, сглатывая слюну Эдичка, вспомнив, как он в детстве надувал на пруду жаб через соломинку, вставленную в задний проход воздухом. Затем бросал бедных существ в воду. Те барахтались, выпуская пузыри, не могли нырнуть. А он — Эдичка бросал в них камни, потирая ладони.

— Ну, вот и все, — обрадовала его Забейворота, вытаскивая шнур и бросая его в ванну с водой.

Дикая боль пронзила Ивановского. Вырывавшиеся газы хлопками оглушали, эхом отражались от кафельных стен.

— Сделайте, что ни будь… — взмолился пациент.

— Выпейте баралгин, — заткнув нос, протянула ему горсть таблеток и стакан воды медсестра, выбегая из кабинета.

Целый месяц врачи обследовали знатного пациента. Исследовали анализ рвотных масс, проводили гемосорбцию крови… Затем проведя консилиум и обнаружив явных нарушений в деятельности организма Ивановского, выписали его из клиники, вернули Тамарочке.

— Шеф… шеф… вернулся, — зашептали коридоры.

Исхудавший и побледневший Эдичка, пройдя в кабинет увидел в нем Збарского, стоявшего у окна.

— О! Мой друг, воскликнул Леня и кинулся к шефу на грудь.

— Я здоров. Я абсолютно здоров, — воскликнул Эдик, поглаживая талию менеджера.

Вдруг его вновь передернуло,… рвотная масса хлынула изо рта, густо перемазав светлый костюм бой — френда.

— О, мой Бог, — отшатнулся тот. — Опять?

Эдик сел в кресло, вытирая лицо платком.

— Ни хрена, не пойму.

— Шеф, ты будешь праздновать юбилей? — скорбно глянул на Эдичку Збарский.

— Юбилей? Какой юбилей? А сколько мне? Ах, да… юбилей. Буду Ленчик, буду. Всем чертям, вопреки.

Празднование прошло на высшем уровне. Вице — премьер,…зарубежная кино — дива, теплоход, фейерверк.

— С юбилея самое главное вовремя смыться, — подхватив Збарского спускаясь по лестнице, прошептал, прикладывая палец к губам Ивановский.

— Эдичка, Эдичка, — окликнула жена. — Мало того, что ты совсем забыл о выполнении супружеских обязанностей, так ты еще и спишь с юношей. Совсем не заботишься о своем шатком здоровье, не думаешь обо мне. Вспомни, вспомни, как мы любили друг друга. Вспомни, что написано в Торе.

«Из детей твоих не отдавай на служение Молоху и не бесчести имени Бога твоего. Я Господь. Не ложись с мужчиною, как с женщиною: это мерзость. И ни с каким скотом не ложись, чтоб излить [семя] и оскверниться от него; и женщина не должна становиться пред скотом для совокупления с ним: это гнусно.

Если кто ляжет с мужчиною, как с женщиною, то оба они сделали мерзость: да будут преданы смерти, кровь их на них».

To'evah — «to'e ata ba». — Восклицала Тамара дрожащими губами, держа в руках книгу.

— Тамара, прекрати истерику. Кому сказал… — топнул ногой Ивановский.

— Дай сюда этот букварь. — Выхватил книгу у жены и оглянувшись, бросил ее в урну.

— Пойдем котик, — настойчиво звал Збарский.

— Я покончу с собой. Так и знай, — всхлипывала супруга.

— Тамарочка я не Пикассо, ты не Ольга.

— Да… да … бедная Ольга, бедные женщины, — покачнулась Тамара и села в кресло.

Спустя неделю в кабинете Ивановского раздался телефонный звонок.

— Эдик… — плакала жена. Эдик… нашу Софочку, нашу кровиночку единственную изнасиловали, выбросили на ходу из машины.

Эдичка вошел в реанимацию и сел возле дочери, в рот которой был вставлен шланг аппарата искусственного дыхания. Перебинтованное лицо дочери, запекшиеся губы, худые прозрачные пальцы. Ивановский нагнулся, чтобы поцеловать дочь, в этот момент на подоконник с внешней стороны окна с шумом села большая птица.

— Ворон, — вырвалось у Эдика.

Сорвался с места. Охранники устремились вдогонку.

— Я сам, я сам, — остановил их криком и завел двигатель машины.

Сигналя и обгоняя, нарушая правила, несся Эдик по шоссе, судорожно сжимая руль. Включил радиоприемник, мужской голос с хрипотцой, читал:

Скрипнули тормоза. Ивановский забежал в арку подъезда старого дома. Вытащил связку ключей и по лестнице, пыхтя, метнулся на пятый этаж. Отворил обитую коричневым дерматином дверь, вошел… Паутина,… газеты на полу, старая мебель, укрытая чехлами, магнитофон «Маяк». Распахнул створки кладовой и начал разгребать вещи.

— Хламье… бедлам. Вот… есть!

Держа на вытянутых руках тяжелую икону, смотрел на нее широко открытыми глазами…

Затем, обвернув ее в первую попавшуюся тряпку, вышел на лестничную клетку. Постоял,… изучая фамилии жильцов на табличках.

— Магницкий… Ушлый, Фрайберг… Немов… Немов. Поставил икону возле двери Немова и нажал три раза на звонок. Услышав шевеление в соседской квартире, юркнул в свою.

Спустя пару часов, осторожно приоткрыл дверь. Выглянул в коридор,… подкрался к лифту. Стойкий тлетворный запах, просачивался сквозь щель из соседской двери.

— Свят… свят. Быстро, однако, — перекрестился, надел, отряхнув, шляпу и шагнул в лифт.

* * *

— Эдик… Эдичка, — прошептала Вика, допивая чай с вареньем.

Открыв косметичку, приступила к священному обряду макияжа. Закончив, посмотрела в зеркало: «Хороша подруга Маша, да не ваша…». Открыла шкаф: платье… туфли.… Скинув халат, быстро переоделась. У подъезда просигналила машина. Выключив музыкальный центр и, закрыв на два замка дверь, Вика выбежала из квартиры.

— Вика, Вика… — у двери стоял сосед Павел. — Куда торопишься? Мы же сегодня вечером собирались пойти на концерт. Я и билеты купил…

— Извини Павлуша, не получится. Эскизы должна показать заказчику. А это сам понимаешь дело щекотливое, затянется до ночи как обычно. Он уже и машину прислал. В другой раз… — Вика чмокнула опешившего Павла в щеку и скрылась в лифте.

Отыскав свободный столик в уютном кафе, сняла солнцезащитные очки и, листая меню, стала ожидать Эдуарда.

— Что будете заказывать? — спросил подошедший официант.

— Кофе, пожалуйста, без сахара и апельсиновый сок со льдом.

— И бутылку шампанского для моей дамы, — подвигая со скрежетом металлический стул, вытер обильный пот с лица Эдик.

— Ты как всегда обворожительна, детка. Целую прекрасные ручки.

— А ты, Эд в своем репертуаре, — опаздываешь ровно на одиннадцать минут.

— Что делать Вика, привычка банкира, — не спеши, а то успеешь, — хмыкнул Эдик. Давай показывай эскизы.

Вика передала папку. Ивановский внимательно оценивая каждый рисунок, раскладывал их на столе словно пасьянс.

— Да, да,… это как раз то, что нужно. Молодец,… умница….

А вот этот мне не очень, а ты как сама считаешь? Я же просил тебя в прошлый раз, просил, помнишь? Ну, нарисуй им хотя бы какие — то лица. Почему все женщины на твоих картинах безликие?

— Это не комментируется Эдик. Или тебя устраивают мои эскизы, и я начинаю оформлять журнал, или… ищи себе другого художника, — покладистого, талантливого без собственного мнения… — закурила Вика.

— Хорошо, хорошо, не волнуйся, будь, по-твоему.

Вот эти держи, а остальные я захвачу с собой, покажу другим членам коллегии, — сказал Эдуард, протягивая Вике несколько листов с эскизами.

— Созвонимся через пару дней, и не огорчай меня, пожалуйста, не затягивай с рисунками. А сейчас извини, дела, дела… Водитель тебя отвезет, сиди, отдыхай…

Допив кофе и сок, Вика направилась к выходу. В одной руке папка с эскизами, в другой очки. Посмотрев на машину, неожиданно столкнулась с незнакомым мужчиной средних лет. Папка упала,… ветер подхватил эскизы, они как белые голубки затрепетали в турбулентных потоках теплого воздуха и понеслись под столики кафе, под ноги прохожих.

Извиняясь перед Викой за неловкость, мужчина начал быстро собирать рисунки. Дорогой темно — коричневый костюм, загорелая кожа, темные с проседью волосы, стройный, на вид лет 45–50, — автоматически отмечала Вика, глядя, как ловко владелец этих достоинств, справляется с порхающими перед его лицом эскизами.

— Пожалуй, все? — улыбнулся, посмотрев на нее, незнакомец.

— Да, спасибо. Сама виновата, засмотрелась. Прошу прощения. Вот и на ногу вам наступила каблуком… Больно наверное?

— Больно? Нет, нет, что Вы.

Они стояли несколько минут у выхода из кафе, извиняясь, посматривая друг на друга.

Первым спохватился мужчина: «Послушайте, наверное, со стороны на нас смешно смотреть. В качестве компенсации за нанесенный ущерб, — посмотрел на ушибленную ногу, — я готов довести вас до дома, или куда будет угодно».

— Машина у меня есть, вон поджидает, — кивнула Вика на серебряный «Мерседес» Эдика. А впрочем,… почему бы и нет? Я согласна.

— Кирилл, — представился мужчина, придерживая девушку под локоть, и вынул из кармана пиджака ключи от автомобиля.

— Вика, — ответила девушка, оценивая крепость его руки.

Черный джип «Судзуки» отъехал от стоянки. Вика махнула на прощание водителю, выскочившему из «Мерседеса». Звук сигнала… и они скрылись за поворотом.

— Какой план? Покатаемся по городу или…? — спросил Кирилл. Вика помолчав, ответила: — Или,… слишком жарко, поехали сразу домой, и назвала адрес.

Узкая лента трассы извивалась вдоль набережной. Сгущались сумерки. Кирилл включил габаритные огни, щелкнул пальцем по кнопке магнитофона. Из колонок полились ритмичные звуки — болеро Равеля, щелканье кастаньет, барабаны… Вика опустила до отказа дымчатое стекло, откинулась на сиденье. Длинные волосы тормошил ласковый ветер.

— Вика позволите взглянуть на рисунки? — нарушил затянувшуюся паузу Кирилл.

— Да конечно, мне будет интересно узнать ваше мнение, только сильно не ругайте, договорились?

Здесь, пожалуйста, тормозните, — произнесла девушка и достала из папки несколько рисунков.

Кирилл остановил машину возле небольшого трехэтажного дома, стены которого были окрашены в желтый цвет. Красная черепичная крыша… антенны… в окнах свет.

Приглушив звук музыки, стал внимательно рассматривать эскизы. Степные курганы, низко гнется к земле на ветру ковыль, дождевые сизые тучи, обнаженная всадница припала к голове скакуна. Волосы девушки переплелись с лошадиной гривой, из под копыт искры, пыль столбом, в небе вместо солнца — два женских глаза. Повторяющийся сюжет на всех листках, отдельно крупно нарисованы лошадиные головы, круп животного, волосы всадницы, ее высокая грудь, длинные пальцы, обхватившие шею лошади.

— Мне нравятся рисунки. Вы настоящий мастер — произнес Кирилл, возвращая папку.

— Что Вы, какой там мастер, так… рисую для души, оформляю журнал одному богатенькому местному Буратино.

— Так Вы на Эдуарда Ивановского работаете? Это Ваши рисунки в его журнале?

— Да, — недоумевая, ответила Вика.

— Кирилл, так Вы знакомы с Эдом?

— Знаком, знаком, Вика. Я недавно в вашем городе. У меня здесь мало знакомых, друзей нет. А с Ивановским наши пути пересекались в бизнесе. Встречались несколько раз на официальных приемах, презентациях. Разрешите, я Вас провожу до подъезда, Вика? Уже стемнело.

Они вышли из машины, и не торопясь, подошли к подъезду.

— Вика завтра выходной день — воскресенье. У меня есть предложение….

— Давайте завтра встретимся и поужинаем вместе, — продолжила Вика.

Кир рассмеялся: «Да-да, давайте завтра встретимся, если Вы, конечно, не возражаете часиков в десять утра, и позавтракаем вместе. А потом,… а вот, что будет потом, это маленький секрет.

— В десять утра? — удивилась Вика. Хорошо в десять, так в десять… форма одежды…

— Форма одежды повседневная, желательно джинсы, спортивную куртку и улыбку, — договорились?

— По рукам, договорились, — улыбнулась Вика.

Кирилл немного подержал ее ладонь в руке, нехотя отпустил.

— До завтра.

Дверь подъезда, скрипнув пружиной, плотно закрылась. Кирилл сел в машину, закурив, завел двигатель. В окнах на втором этаже дома вспыхнул свет. Кирилл увидел силуэт девушки за ажурной занавеской.

— Интересная девушка Вика. Виктория — Победа, — подумал Кирилл, нажимая на педаль газа.

На следующий день ровно в десять утра Поздняков подъехал к дому Виктории. Посигналил негромко и отрывисто три раза.

Вика выглянула, приглашая подняться. На лестничной площадке второго этажа одновременно открылись две двери. Из одной показалась улыбающаяся девушка, из квартиры напротив — светловолосый парень лет двадцати пяти с мешком мусора.

— Привет, Пашка, — поздоровалась с ним Вика. Взяв Кирилла за рукав спортивной ветровки, потянула внутрь квартиры.

— Доброе утро, Вика — поздоровался Кирилл.

— Я сейчас, проходите в комнату, располагайтесь, через пару минут буду, готова, — и скрылась в ванной комнате.

Кирилл, услышав шум воды, прошел в комнату, огляделся по сторонам. Длинный диванчик у стены, книжные полки, компьютер, кожаное кресло, журнальный столик, круглый аквариум в котором на ветке застыл словно статуя, хамелеон….

Поздняков перелистал несколько книг, альбомов. Внимание привлекла небольшая фотография в деревянной рамке — средних лет женщина с открытым лицом. Оборотная сторона портрета без отметок и записей.

— Симпатичная женщина, — сказал Кирилл входящей в комнату Вике.

— Это моя мама, вернее приемная мама. Она умерла несколько лет назад, — нахмурилась Вика.

— Извините, Вика.

— Ничего, ничего…. Давайте завтракать. Кофе готов.

— Вообще — то я предпочитаю крепкий чай, но у вас Вика, наверное, особенный кофе, угощайте…

Хозяйка налила кофе в чашки, предложила гостю сахар, от которого тот любезно отказался.

— Я тоже пью кофе без сахара, — улыбнулась девушка.

— Вика,… мне неудобно спрашивать об этом, но… ваши родители…

— Об их судьбе я ничего не знаю. До двух лет жила в детском доме. Потом меня взяла на воспитание приемная мать. Она рассказывала, что в детский дом меня определили почти сразу после рождения. Оставила какая-то женщина на пороге. В пеленку было вложено письмо со словами: „Прости меня, Вика“, и золотая цепочка с кулоном. Вот и все …

— Безрадостная история, — посочувствовал Кирилл, прикоснувшись к руке девушки.

— Приемная мама,… никогда ее приемной и не звала. Была самой, что ни на есть настоящей мамой — доброй, отзывчивой. Воспитала, поставив на ноги…. А когда ее не стало, мне соседи помогали хозяйничать. Павел вот, он мне как брат, вместе в школу, на пляж, по магазинам, садам окрестным. Ох, и чудили мы с ним раньше… — продолжала Вика. Ну да ладно заболтала я вас проблемами. Мы едем, или не едем?

— Поехали, — ответил Кирилл.