Его впихнули в ослепительно чистую душевую два санитара, он не удержался на ногах и рухнул на колени. И застонал от дикой боли, краем уха слыша, как вслед за ним летит и падает, звеня о кафель, некий предмет; и ещё какой-то лёгкий треск, заглушаемый грохотом закрываемой двери. Он поднялся, кривясь от боли и потирая ушибленное колено. Ряды душевых кабинок, у потолка по углам видеокамеры — непременный атрибут каждого помещения этой лаборатории, куда его занесла нелёгкая. Если хочешь выжить в нашем любвеобильном и гуманном мире, то хватаешься за любую соломинку, в том числе и за объявления в газетах, написанные мелким шрифтом, вроде этого: «Лаборатория исследований при N-ском Институте нейрофизиологии приглашает добровольцев для…» и т. д. и т. п. И предмет на кафеле.
Он подошёл, осторожно подобрал открытую опасную бритву: старая, но отличная вещь, сталь сверкает. Словно приглашая побриться… или сделать ею ещё что-нибудь.
Повертел в руках: одна из пластиковых «щёчек» на рукоятке при ударе о кафельный пол отлетела, и бритва теперь выглядела одноглазой какой-то… «Хм, — подумал он, — бывают глазастые бритвы? И слепые?» — истерический смешок вырвался, и он быстро его подавил. Вспомнилось, как пришёл да вчера, как после продолжительной беседы подписал контракт о том, что никаких претензий в случае физических и психических травм иметь не будет. Потом длинный нудный тест, смысла которого он так и не понял. Позже скудный ужин и тяжёлый сон.
Сегодня первый эксперимент. Что от него хотят — никто не объяснил. Видимо, это тоже было частью эксперимента.
«И присесть-то здесь некуда!» — он огляделся, чуя незримое наблюдение за ним с виду безразличных глазков камер. Хотел было сложить бритву и засунуть в карман… Нет! Бритва притягивала своей идеальной формой, ослепительным блеском манила, словно незримая связь ощутилась между ним и куском стали, смертоносной стали, он почти физически ощущал, что этот предмет раньше использовали не по прямому назначению, и в сознании стали всплывать никогда раньше не виданные им образы…
…Небольшой продымлённый ресторан-«рыгаловка», разговор двух подвыпивших посетителей: «Да ты что, проблем хочешь?»… «Ну, ты попал, ах б. дь, гла-а-а-аз!..», «Убили, убили!..»
…Вечер. Моросящий дождь Женщина, спешащая куда-то по аллее. Несколько парней, догоняющих её, а в руке у одного эта самая бритва: «Нет, не надо!», «Молчи, падла, зарежу, повернись так… О-о-о, да не реви, корова!», «Всё заберите…», «Рот открыла, я сказал, укусишь — убьём… О-о-о…», «Подонки вы, скоты… Аа-а-а-й-й-й-й»… «Шухер!»… Лицо женщины распластано наискось, она инстинктивно прижимает пальцы к нему, ещё не ощущая боли, не понимая, что навек обезображена, и топот убегающих насильников…
…Комнатка в общежитии-«малосемейке», детская кроватка…
«Хватит!» — он потряс головой, отгоняя очередное видение. На ладони лежал кусок смертоносной стали. Этой бритвой ни разу никто не брился, теперь он чётко знал, ею вскрывали вены и горло, кромсали тела, и с каждой новой жертвой она впитывала в себя её кровь и ужас перед кончиной, впитывала жизни людей, и становилась живой. Интересно. А что же хотят сейчас от него те, кто запер его здесь? От него и от куска стали?
… детская кроватка, рыдающая молодая мать: «Сначала его, потом…», «Тихо, маленький, мама рядом, ату…»
Он непроизвольно сжал ладонь, на которой вольготно разлеглась бритва, и, охнув, выпустил из руки свою невольную сокамернипу. Та, упав на носок ботинка, съехала по нему на пол. А он закрутил головой, ища аптечку на стенах своего узилища. Нет, никаких шкафчиков, ничего. На кафель из разрезанной ладони закапали первые капли тёмной жидкости.
— Эй, я порезался!.. — воззвал он к камерам у потолка. — Слышите? — он протянул ладонь к ним.
Камеры безмолвствовали.
Он исследовал ладонь, и пришёл в ужас: злополучная бритва как — то нежно и безболезненно (боль пришла только сейчас), нежно и безболезненно не просто рассекла кожу, но и повредила мышцы, и ослепительно белая кость просвечивала теперь сквозь окровавленную рану. Кровь из ладони текла, не переставая, видимо, задет был какой-то сосуд. Кинувшись к добротной, обитой оцинкованным железом двери, он здоровой рукой забарабанил в неё, закричал во всё горло, но никто не отозвался.
… «Маленький, что же я сделала, теперь себя, себя… нет, не могу…Аа-хрх!..»…
… «К сожалению, прежнюю внешность вам никто уже не вернёт… Ну-ну, не плачьте… Сестра, у неё истерика… Шарахаются невесть где в поисках приключений, а потом…»
… «И тогда этот гондон мне бритвой по глазам, сука такая, я повернуться-то успел, потому правый на месте, а так бы вообще пиз. ц!.. Ладно, наливай…»
Голоса жертв бритвы бились в его мозгу, он в исступлении колотился и уже изувеченной, разбитой в кровь второй рукой, и всем телом в равнодушную дверь душевой, пока не сполз на пол в изнеможении. Ручеёк крови тянулся по кафелю от зияющей раны на руке к тому месту, где лежала раскрытая бритва, а она словно впитывала эту кровь.
* * *
— Да, интересный результат, коллега!
— Ещё один. Забавно, — переговаривались двое у монитора видеонаблюдения, глядя на неподвижное тело в душевой и прихлёбывая кофе. — Ещё есть добровольцы?
— Звонила одна девчушка, молодая совсем по голосу, говорит, что уже восемнадцать.
— Так пускай приходит, в чём проблем-то?
— Слушайте, — один из них закурил, — а вам их не жаль?
— А вам? — вопросом на вопрос ответил собеседник.
— Мне… У нас кофе ещё остался?
— На здоровье! Коньячку капнуть?..
Нина.
«Ты нужна… ты великая… сможешь… помнишь, как ты стонала… нет… она не шлюха… свободная женщина… заслуживает…»
Нина открыла глаза. Ночь непроглядная. Голоса в голове постепенно сливались в неразборчивый гул. Где-то под потолком закрутился разноцветный многогранник и зазвучал каприс Паганини: гнусаво, скрипка немилосердно фальшивила, вдобавок расстроена. Её старший, Артём, сказал бы: «Пилит мозг».
«Ох, сынок, надо что-то с тобой делать. Ты в таком возрасте взрывоопасном…»
Вспомнилось: с неделю назад Нина застала его подглядывающим за ней в ванной. Вернее, не застала — просто ощутила, что четырнадцатилетний Артём подглядывает в щёлку и похотливо улыбается, видя голой родную мать! Нина очень любит мыться, утром и вечером. В выходные иногда по нескольку раз за день. И тогда вот: только намылилась погуще, подставила бок под тугую струю из душа, ощущение, что за ней наблюдают. А Нина очень подозрительна, и тут как пружина в ней развернулась.
Быстро накинула халатик, ринулась к двери ванной, а за ней никого. Негодник успел бесшумно скрыться. Нина тогда вернулась в ванную, сняла шланг со стиральной машины, и кинулась в комнату сыновей. И новая волна ярости накрыла её. Артём спокойно сидел за компьютером… Бессовестный! Миновав младшего, Виталика, возящегося со своими машинками, Нина медленно подошла к старшему чаду. Сын поднял на неё глаза, улыбнулся лицемерно, и тут же шланг обрушился на него. Виталька истошно заревел. Артём только повторял: «Мама, за что?», пока на шум не прибежал из соседней комнаты муж и не отобрал шланг. Артём зря клялся, что играл на компе всё это время, и ревущий Виталька напрасно подтверждал его алиби. Старший был отлучён на месяц от компа за вуайеризм, младшему тоже досталось, чтоб не врал. Пороки в детях нужно пресекать на корню, кому, как не ей это знать!..
Нина недовольно потрясла головой. Звуки исчезли, воспоминания тоже. Коля, муж, храпел рядом — необъятное пузо, вонь пива и пота. В кресле напротив их постели развалился недавний посетитель, тот, со странной головой.
— Что вы здесь делаете? — возмущению Нины не было предела.
Прошедшим днём этот субъект навестил её на работе, в страховой конторе. Втиснулся в маленький кабинет, распространяя смрад пота. Нина ничуть не удивилась, поморщилась лишь… Ох уж эти мужики! Ведь элементарная гигиена… И кругом дезодорантов тьма, а они…
— От чего страховаться будем?
— От тебя! — пришедший весело глянул на неё.
Сумасшедший, что ли? Нина недоуменно посмотрела на посетителя: худощавый парень с копной рыжих волос и ироничным взглядом зелёных глаз. Буйная рыжая шевелюра шевельнулась, из неё глянули ещё два глаза, синих и тоже смеющихся, и уставились на Нину. Левый задорно подмигнул.
— Ну, и что всё это значит? — спросила Нина, имея в виду и его абсурдный вопрос, и эти штучки-дрючки с глазами.
— Да зае…ла ты! — разулыбался посетитель. — Знаешь, чем?
— И чем же? — Нина по инерции поинтересовалась.
— А то сама не знаешь? Давай, составляй договор!
Сумасшедший! Нина вцепилась в рыжую шевелюру. Синие глаза спрятались, а зелёные зажмурились от боли. Посетитель завопил, пытаясь оторвать сильные руки Нины от своих волос, а та выдёргивала рыжие пряди. Наконец парень оттолкнул её и сам отпрыгнул к двери. И встал там, скрестив руки на груди. Из рыжей шевелюры вновь показались наглые синие глаза… Чуть ниже выскочил толстый красный язык и зашевелился, дразня Нину.
— Подлец, сейчас же вон! — с достоинством произнесла она…
А снизу живота подкатила неожиданная волна желания, видно, вид языка стал тому причиной. Такого толстого… манящего… «Так приятно было бы… если…».
В кабинете никого не было. Нина выскочила в коридор, подбежала к прохаживающемуся от скуки охраннику. Тот изумлённо затряс головой: «Нет, нет, никаких рыжих не видел».
«Статный какой… накачанный…» — по телу Нины вновь пробежала горячая волна.
— Да только выскочил! Пошли в кабинет, ну! — а сама уже и забыла про рыжего наглеца, кровь колотилась в висках, и внизу горячо-горячо.
И едва зашли в кабинет, Нина расстегнула молнию у него на брюках. Охранник засопел, повалил её прямо на стол. Лёжа под ритмично задвигавшимся телом, Нина, ощутив надвигающуюся волну удовольствия, прикусила руку, и вдруг заскучала… Желание схлынуло, как и не было его. Она ухватила своего невольного любовника за плечи, легонько встряхнула…
— Всё, хватит! Надоело!
И змеёй выскользнула из-под него. В глазах парня детская обида…
Нина отвернулась к окну, приводя в порядок свой туалет. Дождалась, пока дверь кабинета захлопнулась и присела за стол. В голове кавардак. Открыла ящик стола, а вместо бумаг там копна рыжих волос, наглые синие глаза вновь таращатся на неё, и толстый язык уже высовывается… Подхватив со стола ножницы, она ткнула ими в распахнутый ящик. Раздалось визгливое хныканье, и ящик сам собой захлопнулся, чуть не придавив ей палец.
— Вот так-то!
Этот ящик Нина не открывала до вечера, и спокойно и даже весело себя чувствовала. И вот это пробуждение среди ночи…
— Ты! — Нина резко поднялась на постели. — У тебя… совесть есть? Не знаю, мало того, что вчера припёрся… ты… ты… — от праведного гнева аж дыхание перехватило.
— Нинка, ты чего? — в сумраке Коля поднял с подушки разлохмаченную голову.
Вспыхнул свет. Рыжего в углу уже не было. На пороге стоял Артём, опухший со сна.
— Мама, папа, что случилось?
Широко открытые глаза недоуменно глядят, на пухлом лице отпечатался след от подушки… Нескладная фигура сына в майке и трусах… Мерзавец!
Нина поднялась с постели, и пощёчина прозвучала хлёстким щелчком. Артём отпрянул, ухватившись за щёку, в глазах слёзы; и так жалко сына стало!
— Маленький, ну, иди сюда! — она попыталась приобнять сына, но тот вырвался, кинулся в ванную, и оттуда раздались его приглушённые рыдания.
— Мать, да что с тобой? — Коля недоуменно хлопал глазами. Муж. Боров долбаный.
— Со мной? Со мной?! Это с вами что!!! — зазвенел голос металлом. — Думаете, ни о чём не догадываюсь? Спи давай. Пойду жрать вам готовить.
— О чём ты не догадываешься… догадываешься…
Нина ясно видела, как у Коли в башке копошатся извилины… комок аскарид вместо мозга, жирных белых аскарид. Потому и разъелся как свинья, надо ж и паразитов кормить. А они ему за это формулируют всё, что он хочет сказать.
Нина даже улыбнулась от прозрения, как же она раньше не додумалась, ведь всё так просто!
— Какое жрать, рано же ещё!
И у неё перехватило дыхание от лицемерия супруга. Кабану лишь бы брюхо набить, и правильно, такое его кабанье дело. Но лгать? Проявлять якобы заботу и хрюкать по-поросячьи у неё за спиной со своими двумя любовницами! Лишь сейчас ей открылась вся правда: Нина словно наяву увидела их отвратительную групповуху. Ничего, скоро этому конец! Презрительно посмотрев на недоумевающего мужа, Нина гордо отвернулась и двинулась на кухню. По пути щёлкнула выключателем супружеской спальни и пошла на кухню в темноте.
Из ванны был слышен шум — льющаяся вода, и сын с кем-то разговаривает.
— Заколебала она нас, сил нет! — жаловался Артём кому — то ломким мальчишеским баском. И его собеседник отвечал сиплым голосом гопника:
— Не бойся, завалим мы старую твою!
— Не дождётесь! — негромко проговорила Нина в запертую дверь.
Голоса смолкли. Дверь в ванную открылась, и на пороге возник улыбающийся Артём: за спиной раскинулись полупрозрачные крылья стрекозы. Увидел мать и шарахнулся от неё, ударившись спиной о косяк двери ванной. Метнулся в сторону комнаты, лишь обломок стрекозьего крыла медленно спланировал на пол.
«Ох, сынок, совсем ты большой у меня!» — Нина заулыбалась.
Она распахнула дверь кухни и замерла: такой красоты она ещё не видела! Ночью кухня, оказывается, представляла собой огромный механизм: стремительно крутились какие-то шестерёнки зелёного цвета, двигались огромные красные шатуны. Всё это издавало приятный гул. За спиной кто-то засмеялся и зажёгся свет. Нина разочарованно вздохнула: кухня как кухня! Загорелся экран маленького кухонного телевизора: популярный телеведущий заулыбался Нине, начал снимать пиджак, затем камера показала крупным планом — пошевелил пальцами над пуговицами ширинки… Нина раздражённо плюнула в экран, и тот погас. Заглянула в холодильник: влажно-серые кубы, завёрнутые в подмокшую газету, в морозилку глянула — в ней что-то знакомое… Из охапки волос показались два синих-синих глаза… Она захлопнула холодильник. Нет, её мужчины («мужчинам — мясо», «мужчинам — мясо», «мужчинам — мясо» — запиликал в голове новый голосок, тонкий и надоедливый) заслуживают кое-чего получше! Нина с нежностью подумала о сыновьях и муже: спят её мужички, крепко спят! Сейчас она им приготовит настоящий завтрак!
* * *
Их старый кот, на свою голову уснувший в ту ночь на кухне, взвыл, когда нож вспорол его живот. Нина вытянула из ещё живого кота кишку, бедняга не переставал вопить благим матом, но тут на кухню ворвался муж…
Спустя месяц Артём и Виталик вечером смотрели «Человека-Паука».
— Артём, а маму когда выпустят? — Виталик горько вздохнул: они с братом всё равно любили мамочку, пускай последнее время она и вела себя странно.
— Не знаю. Я у папы спросил, а он говорит нескоро.
- Он пьяный опять?
- Виталька, нельзя так про папу!
- А что у мамы болит?
- Голова, — буркнул старший брат. Артёма в школе задразнили, когда узнали, что у него произошло дома, прозвище «Дурочкин сын» накрепко к нему прилипло. Он уж и дрался раза два из-за этого…
— А я сегодня смешного дяденьку видел.
— Как смешного?
— Когда в садике на улице играли. Я возле забора был. Такой рыжий дяденька с той стороны подходит, и у него четыре глаза. Стоит и улыбается…
— Виталик, — Артём пристально посмотрел на младшего, — ты скоро в школу пойдёшь, а придумываешь разные глупости!