Таблички... Таблички... Таблички...
Они так и мелькали, так и сверкали стеклом и золотом в глазах энергично шагавшего Гребешкова. Семен Семенович торопливо пересекал самый деловой, учрежденческий район города.
Здесь из каждого окна несся пулеметный стрекот пишущих машинок и арифмометров, требовательный перезвон телефонов и умиротворяющий благовест председательских колокольчиков.
Здесь в каждом здании, на каждом этаже и почти в каждой комнате заседали. Здесь даже на улице было накурено.
У каждого подъезда Семен Семенович быстро, но внимательно проглядывал десятки вывесок с причудливо скомбинированными названиями трестов и объединений, союзов и управлений.
Наконец Гребешкову удалось разыскать заветную табличку с неповторимым названием:
РАЙПРОМТОРГПРОДТЕХ
В этом месте вывеска заворачивала за угол и уже там, в тупике, заканчивалась великолепным словообразованием:
СНАБСБЫТКООПИНМЯУ
Не будучи в силах ни выговорить, ни расшифровать полностью название учреждения, посетители и сотрудники называли его по-домашнему просто: РАЙМЯУ.
«Рай», очевидно, означало «районное». А что такое «мяу» — никто точно не знал. Одни высказывали соображения, что «мяу» — это сокращённое название объединения местных ягодных угодий, другие же утверждали, что кошачий слог «мяу» обозначает некое мясо-яичное управление.
Гребешков торопился встретиться с руководителем этого учреждения, как с первым по списку и вполне вероятным кандидатом в бессмертные. Поэтому он подавил в себе острое желание попробовать расшифровать загадочное название и, поспешно нырнув под вывеску с кошачьим окончанием, зашагал по стеклянному лабиринту учреждения.
Таблички продолжали преследовать Гребешкова и внутри здания. Уже при входе его встретили строгие чёрные с золотом плакатики: «Не курить!» — и рядом: «Окурки на пол не бросать!»
Далее шли настойчивые, несколько раз повторяющиеся призывы уважать труд уборщиц и, уходя, гасить свет. Эти плакаты перемежались бесконечными табличками-названиями управлений, секторов, отделов, подотделов, групп и подгрупп. Под каждой из них сидело по одному, а то и по два человека, щёлкающих счетами, стрекочущих арифмометрами и позванивающих ложечками в чайных стаканах.
По мере приближения к цели своего похода — к двери кабинета управляющего Раймяу товарища Залыгина — настроение Семена Семеновича все улучшалось. Подходя к секретарской, он даже поймал себя на том, что негромко, но упорно напевает в ритме канцелярского шума:
Уважайте труд уборщиц!
Уход я, гасите свет!
У ва-жайте труд убор-шиц!
У-ходя, гасите свет!
Через секретариат, или, как его обычно называют во всех учреждениях, предбанник, в кабинет Залыгина вливался сплошной поток сотрудников с папками и кипами бумаг в руках. Сотрудники выбегали обратно с пустыми руками и с такими распаренными лицами, как будто они действительно побывали в парилке.
Этому непрерывному маршу сотрудников аккомпанировали три телефона, надрывавшиеся у входа в Залыгинский кабинет.
Кандидат в бессмертные был, очевидно, энергичным человеком, что немедленно и с удовлетворением отметил про себя Гребешков. Он тут же попытался пристроиться к общему потоку, вливавшемуся в кабинет, но был немедленно извлечён из него стремительно рванувшейся ему наперерез секретаршей. Профессионально вежливо она объяснила Гребешкову, что управляющий занят срочным отчётом и никого не принимает.
— Но ведь люди же все время бегут в кабинет?!— удивился наивный Семен Семенович, показывая на поток сотрудников.
— Люди бегут при бумагах... — терпеливо пояснила секретарша.
— Хорошо, я тоже побегу при бумаге, — улыбнулся Гребешков. — Напишу себе бумагу и побегу при ней.
— Вы можете написать записку, — согласилась секретарша. — Если у вас срочное дело, я передам.
Гребешков сел и быстро написал на листе бумаги, вежливо предложенном ему секретаршей:
“Уважаемый товарищ Залыгин!
Прошу принять меня по очень срочному вопросу.
Гребешков”.
Секретарша, захватив бумагу, исчезла в кабинете и через десять минут, вернувшись в секретарскую, подала Гребешкову его записку, на полях которой Семен Семенович прочёл сделанную рукой начальства косую надпись:
„Общему отделу!
Срочно принять! Проявить чуткость, заботливость, внимание к живому человеку! В случае неясностей, задержек, медлительности прошу обращаться непосредственно ко мне!
Залыгин
Обрадованный приветливостью управляющего, Гребешков попросил секретаршу о повторной любезности
и быстро сделал к своей записке коротенькую приписку:
„Уваж. тов. Залыг.!
Вы угадали: я должен обратиться именно непосредственно к вам. У меня очень простой вопрос, но он требует оперативного решения.
Греб."
Секретарша понесла записку в кабинет.
Семен Семенович уже причёсывал свой седой хохолок, намереваясь войти к начальству в достойном виде, когда вернувшаяся секретарша вместо приглашения протянула ему его записку, в которой слово «оперативного» было два раза подчёркнуто синим карандашом, и этим же карандашом на полях была нанесена новая заботливая резолюция:
„Оперативному отделу !
Вне всякой очереди!! Подработать вопрос и немедленно доложить лично мне!! Прояв. чутк., забот., вним. к жив. ч-ку!! Т-ща Греб-ова прошу при любых недоразумениях прямо ко мне!
Залыг."
Семен Семенович, растроганный новым проявлением внимания со стороны управляющего и его повторным приглашением «прямо ко мне», направился было к входу в кабинет, но секретарша снова перехватила его в дверях и, оттесняя вглубь предбанника, терпеливо объяснила, что упомянутых начальством «любых недоразумений» ещё не произошло и поэтому она пока не вправе пропустить его к своему занятому управляющему. Впрочем, на все письма трудящихся начальник её аккуратно отвечает, поэтому Гребешков может ещё раз ему написать.
И Семен Семенович, с трудом найдя свободное место на исписанной бумаге, приписал несколько слов, с тем чтобы заинтересовать управляющего таинственным делом, по которому он пришёл, и таким образом уж наверняка добиться приёма.
„Ув. т. Зал.!
Прошу вас, не теряя ни минуты, принять меня по вопросу о некоей жидкости, имеющей большую ценность, которую, возможно, именно вы выпили в нашем комбинате вчера в два часа дня.
Это очень важно!
Когда секретарша вынесла ему бумагу обратно, резолюцию, нанесённую на этот раз красным карандашом и, как всегда, исчерпывающую и подробную, Гребешков обнаружил на обороте записки:
Бух.!!!
Совместно с финансовым отделом!!!
Разобраться!! Если нужно, немедленно оплатить выпитую жидкость согласно существующим расценкам! Стоимость удержать из моей зарплаты...
Пр. чут., заб., ен. к жив. ч-у!
Предупреждаю, что малейшее проявление волокиты и канцелярского бездушия к товарищу Гребешкову, как и к любому другому посетителю, повлечёт за собой самые строгие меры взыскания в отношении виновных.
Р. S. Если что — прямо ко мне!"
— Не надо отчаиваться... — мягко улыбнулась приунывшему Гребешкову многоопытная секретарша.— К вам же проявляют чуткость! Не надо отчаиваться, а надо идти на приём к первому заму.
— Но ведь жидкость-то выпил сам Залыгин, а не первый зам! — всплеснул руками Семен Семенович.
— Понимаете, так принято... — снова улыбнулась секретарша наивности посетителя. — Изложите своё дело заму, а уж он, поняв, что ему с вами делать нечего, сам устроит вас к кому нужно...
И Гребешков, не успев даже удивиться тому, что такая простая идея не пришла ему в голову, уже сидел в кабинете с двумя телефонами и, несколько сбиваясь от волнения, докладывал вежливо слушавшему первому заму суть дела.
— Так вы говорите — вчера? — мягко переспросил заместитель.
—Так точно — вчера... Это было вчера около двух часов дня... В нашем комбинате бытового обслуживания. Там у нас в среднем зале стол стоит... И вот, значит, на этом столе случайно оставили графин... И кто-то из графина выпил стакан жидкости... А жидкость эта имеет огромное научное значение... Я пока не могу сказать какое... — вежливо улыбнулся Гребешков,— по поверьте, что очень большое значение... И вот кто-то выпил... — взволнованно продолжал он. — Утолил, так сказать, жажду. По всем данным, это ваш управляющий. Мне бы с ним всего на пять минут повидаться, чтоб проверить мои догадки... Я уверен, что они подтвердятся... А это очень важно! — Он опять вежливо улыбнулся. — Я пока не могу сказать почему... Но, поверьте мне, что это очень важно!
По ходу рассказа внимательный заместитель кое-что уточнял, иногда просил повторить отдельную фразу, порой проверял, так ли он понял сказанное, кое-что даже заносил на ходу в памятную книжечку.
Наконец, дослушав историю до конца, он встал и, энергично нажав пуговку звонка, решительно бросил:
— Это для нас не проблема!
В дверях незамедлительно вырос ещё более вежливый человек в украинской рубашке на «молнии» и с набором автоматических ручек и карандашей, торчащих, как газыри, из верхних карманов пиджака.
— Мой непосредственный помощник! — отрекомендовал вошедшего заботливый заместитель. — Он займётся вашим делом. Расскажите ему все!
Удивленный Гребешков попытался объяснить, что ему, собственно, нужно «рассказать все» не столько непосредственному помощнику своего собеседника, сколько его непосредственному начальнику, но заботливый заместитель уверил его, что все идёт именно к этому и что его помощник является личным референтом его начальника, так что свидание с ним и есть самый прямой путь к цели.
Помощник заместителя действительно оказался человеком удивительно внимательным. Введя Гребешкова в свой кабинет, он даже выключил свой телефон, чтоб ничто те могло помешать их беседе, и, предложив Семену Семеновичу располагать им, как самим собой, попросил его изложить своё дело.
—Я уже излагал, но я могу повторить, — покорно кивнул Гребешков. Помощник заместителя вынул из газырей все свои автоматические ручки, разложил их на столе и поочерёдно, то стряхивая их, то макая в чернильницу, начал почти стенографически записывать рассказ Гребешкова. Это, впрочем, было не трудно, так как во второй раз Семен Семенович рассказы
вал свою историю значительно стройней, опуская ненужные подробности и случайные повторения.
Помощник заместителя выслушал Семена Семеновича с большим вниманием и явным доброжелательством.
Как только Семен Семенович умолк, он поднялся, в последний раз стряхнул свои автоматические ручки, распределил их по карманам и решительно произнёс:
— Это для нас не вопрос! — после чего легонько постучал пальцем в стену.
На стук вошёл уже совсем вежливый заместитель помощника — человек с внешностью, напоминавшей значок «параграф», — пузатенький, с лебединой шеей и тонкими согнутыми ножками.
— Выслушаете товарища, — сказал помощник заместителя заместителю помощника. — Примите меры, немедленно доложите!
Сверхвежливый заместитель помощника извинился за беспокойство, поблагодарил за доверие, и не успел Гребешков опомниться, как он уже очутился в другом кабинете. Здесь телефона уже не было. На столе лежала только отводная трубка.
— Я вас внимательно слушаю! — изящно выгнул свою лебединую шею человек-параграф.
—На столе стоял графин... — профессионально начал Гребешков и вдруг обозлился. Он поймал себя на том, что в третий раз, неизвестно для чего, повторяет один и тот же нехитрый рассказ о графине и стакане.
—На столе стоял графин... — буксуя, повторил Гребешков и сердито усмехнулся. — Управляющий выпил стакан жидкости... — продолжал он слогом человека, диктующего телеграмму и пытающегося сэкономить при этом каждые двадцать пять копеек.
— Где управляющий?! Что это за бюрократизм такой?!— вырвалось из него сразу на рубль семьдесят пять копеек, не считая знаков препинания.
При слове «бюрократизм» заместитель помощника всполошился, вскочил с места, вытянул свою лебединую шею, совсем по-гусиному прошипел: «Простите, одну минуточку!» —-и стремительно выбежал из комнаты. Через полминуты он, задыхаясь, вбежал в кабинет начальника с самостоятельным телефоном. Оттуда, быстро посоветовавшись между собой, они созвонились с человеком из кабинета с двумя телефонами. Не теряя темпа, все трое сбежались в коридоре, взволнованно пошушукались и промчались в кабинет, у двери которого надрывались сразу три аппарата...
Для того чтобы понять, почему неосторожно брошенное Гребешковым слово «бюрократизм» вызвало такую панику в Раймяу, надо вернуться на три недели назад. Именно тогда в этом уважаемом учреждении по личной инициативе товарища Залыгина была начата решительная кампания по борьбе с бюрократизмом.
За истекший период сделано было немало. Под непосредственным руководством управляющего было проведено двадцать три расширенных совещания, где подробно обсуждались все методы искоренения канцелярско-заседательского стиля работы.
В результате была принята категорическая резолюция:
«Изжить бюрократизм в системе Раймяу на 100 процентов к концу отчетно-финансового года...»
На базе этого решения были разработаны и спущены низовым организациям конкретные инструкции, годовые и квартальные планы борьбы с бюрократизмом. Были разработаны также специальные формы отчётов, разосланные подчиненным учреждениям.
Среди тщательно продуманных параграфов отчётности наиболее существенными были следующие требования:
«§ 1. Каждый вторник и пятницу сообщать подробные данные о достижениях в деле сокращения бумажного потока.
§ 17. Ежедекадно представлять средние цифры перезаседания сотрудников и недоприема ими посетителей.
§ 84. По первым и пятнадцатым числам подавать сводки по следующим показателям:
а) сколько работников учреждения за истекший период снято за бюрократический стиль работы;
б) сколько из них восстановлено обратно как снятые неправильно;
в) сколько из восстановленных снова снято как неправильно восстановленные».
Таким образом, борьба с бюрократизмом в залыгинском учреждении разворачивалась все шире и в последние дни достигла своей кульминации. Сам Залыгин с начала недели сидел за составлением сводного отчёта о ходе этой борьбы и именно поэтому отменил и приём посетителей и все остальные дела, справедливо считая, что рядом с борьбой против бюрократизма все остальное является делом меньшей важности.
И вот накануне решающей победы на первом этапе борьбы с бюрократическими извращениями внезапно поступает сигнал о вспышке бюрократизма в самом Раймяу!
Неудивительно, что эта случайно оброненная Гребешковым фраза вызвала такое волнение у руководства учреждения.
Неудивительна и та поспешность, с которой вежливый человек-параграф вбежал после двухчасового летучего совещания у Залыгина обратно в свой кабинетик и передал ожидавшему его Гребешкову приглашение явиться в кабинет управляющего завтра же, в три часа дня.
Назавтра, ровно в три, Гребешков бодро и энергично входил в знакомый предбанник. Возникшая вчера на его глазах паника в Раймяу не оставляла никакого сомнения, что уж сегодня-то ему удастся увидеть главу учреждения немедленно.
И действительно, не успел он войти в предбанник, как поспешно вскочившая секретарша предложила ему сейчас же пройти в кабинет управляющего.
Однако, войдя в залыгинский кабинет, Семен Семенович с удивлением остановился. Просторная комната была полна сидящими в креслах, на диванах и даже на подоконниках сотрудниками. Первые крутые клубы голубого дыма, какие бывают только па вокзале перед отходом поезда да в учреждении перед открытием совещания, уже плыли в воздухе.
И в самом деле, едва успел Семен Семенович войти в кабинет, как сидящий за письменным столом человек с респектабельной внешностью — видимо, сам
управляющий — поднялся и, взглянув на исписанный листок перекидного календаря, объявил:
— Итак, на повестке дня нашего совещания один вопрос: дело товарища Гребешкова. Слово для доклада предоставляется Колокольскому...
Никак не ожидавший попасть на заседание, изумленный Гребешков опустился на ближайшее свободное место и стал слушать.
Один за другим выступали руководители учреждения. Все они, видимо, были высокопорядочными людьми, и каждый считал для себя делом, чести полностью отработать получаемое государственное содержание. Поэтому каждый брал слово и говорил как можно дольше, потом просил прибавить ему время, потом умолял дать ему слово для реплики, запрашивал слово для фактической справки и, наконец, просто выступал «к порядку ведения» или, в крайнем случае, задавал вопросы и предлагал тексты резолюций.
Сотрудники же, которым вовсе нечего было сказать, делали то же самое, и это было ещё более трогательно.
Чтобы не приводить, однако, полностью всех выступлений, воспользуемся просто протоколом собрания, где все основные речи и предложения записаны вкратце, а выступление Гребешкова даже застенографировано:
ПРОТОКОЛ
от 27 мая года
1. СЛУШАЛИ: Предложение старшего бухгалтера тов. Кепченко запретить курить на собрании.
ПОСТАНОВИЛИ: Запретить курить на собрании при одном воздержавшемся.
2. СЛУШАЛИ: Выступление зампомзамуправляющего тов. Колокольского.
Тов. Колокольский просит его извинить, но он удивляется, как могло случиться, что тов. Гребешков, пришедший в Раймяу по срочному делу, не был достаточно быстро принят соответствующими инстанциями. Тов. Колокольский благодарит собрание за внимание к его выступлению, но он удивляется тому, что бюрократизм до сих пор ещё не искоренён в Раймяу, и предлагает его окончательно искоренить.
3. СЛУШАЛИ: Выступление помзамуправляющего тов. Цыбкина.
Тов. Цыбкин присоединяется к удивлению предыдущего оратора и, в свою очередь, удивляется, как могла возникнуть такая волокита, с которой отдельные работники подошли к делу тов. Гребешкова. Вместе с тем товарищ Цыбкин, возвращаясь к сегодняшнему совещанию, отмечает как положительный фактор внедрение коллегиальности в методы работы Ранмяу. Как на дополнительный пример этой коллегиальности он ссылается на недавнее выступление тов. Залыгина в вечере самодеятельности, когда тов. Залыгин исполнил популярный романс «Выхожу один я на дорогу» втроём с двумя своими заместителями.
Однако гов. Цыбкин не перестаёт удивляться наличию рецидивов канцелярско-бумажного метода работы в некоторых звеньях аппарата Ранмяу и призывает к их ликвидации.
В заключение своего выступления тов. Цыбкин просит продлить ему время. Получив дополнительное время, гов. Цыбкин вновь удивляется тому, что корни бюрократизма ещё недовыкорчеваны в Раймяу, и предлагает их довыкорчевать.
4. СЛУШАЛИ: Предложение ст. бухгалтера тов. Кепченко. Тов. Кепченко предлагает повторно запретить курить на собрании.
ПОСТАНОВИЛИ: Повторно запретить курить на собрании.
(Принято единогласно.)
5. СЛУШАЛИ: Выступление тов. Гребешкова (стенограмма) .
Г ребешков: «Спасибо вам, товарищи, за внимательное отношение к моему желанию встретиться с товарищем Залыгиным. (Голос с места: «Пожалуйста!») Вот и хорошо бы эту встречу сейчас осуществить. (Голоса: «Правильно!» Бурные аплодисменты.)
6. СЛУШАЛИ: Выступление заместителя управляющего тов. Финикова.
Тов. Фиников считает, что обсуждение дела тов. Гребешкова проходит на высоком принципиальном уровне. Тов. Фиников говорит, что его личная
оценка вчерашнего случая в основном совпадает с уже высказанными оценками. Далее тов. Фиников выражает надежду на то, что после него выступит управляющий Раймяу тов. Залыгин, и присоединяется к мнению последующего оратора.
7. СЛУШАЛИ: Предложение тов. Кепченко (ст. бухгалтер) .
Тов. Кепченко предлагает категорически запретить на собрании курить.
ПОСТАНОВИЛИ: Категорически запретить на собрании курить.
(Принято единогласно.)
8. СЛУШАЛИ: Выступление управляющего тов. Залыгина.
Тов. Залыгин благодарит тов. Гребешкова за своевременный сигнал. Вместе с тем тов. Залыгин считает, что общественный долг тов. Гребешкова—помочь сотрудникам Раймяу покончить с бюрократизмом в их учреждении. Поэтому тов. Залыгин приглашает тов. Гребешкова и впредь почаще заглядывать в Раймяу и на все получаемые отказы И проявления казённого равнодушия немедленно и со всей решительностью реагировать.
В заключение своего выступления тов. Залыгин предлагает принять резолюцию о досрочном изживании бюрократических извращений в Раймяу.
ПОСТАНОВИЛИ: Изжить бюрократизм в Раймяу на три месяца раньше намеченного срока, то-есть к началу четвёртого квартала».
К моменту вынесения резолюции в кабинете было так накурено, что Гребешков уже никого не видел. Отчасти это объяснялось и тем, что он закрыл глаза, так как ему стало даже нехорошо.
Через пять минут, когда Гребешков открыл глаза, он действительно никого не увидел, так как в комнате никого и не было.
Одна лишь секретарша, перевернув на календаре листок с сегодняшним числом, плотно закрывала шторы на окнах.
Пусть до конца суток было ещё далеко и летнее солнце ещё вовсю сверкало на улице, по канцелярские часы показывали шесть часов десять минут, и, стало быть, этот день формально уже окончился, а значит, и солнце его зашло.
— Но, позвольте, — удивлённо воскликнул Гребешков, —сегодня же ещё не завтра?! Сегодня же ещё вчера... Что же это за галлюцинация? Где собрание? Где товарищ Залыгин?!
—Собрание закончилось, — терпеливо улыбнулась секретарша. — Повестка исчерпана. Кворум отбыл на футбол... Впрочем, если вы хотите видеть управляющего, — добавила она, выглянув в окно, — торопитесь, вон он садится в машину!
— Товарищ Залыгин, мы же не установили самого главного! — задыхаясь, крикнул Семен Семенович, бросившись прямо из подъезда к трогающейся с места машине Залыгина.
— Самое главное, по-моему, мы установили, — удивлённо посмотрел на него Залыгин, сделав, однако, знак шоферу остановиться. — Мы же установили срок окончательного изжития бюрократизма в Раймяу! За что мы, впрочем, и должны ещё раз вас поблагодарить! — поспешно добавил он. И, протянув руку через опущенное стекло, он попытался пожать руку Гребешкова.
—Нет, нет, это ещё не все! — поспешно отдёрнул руку Гребешков, испугавшись, что управляющий, как только осуществит торжественное рукопожатие, сочтет дело законченным и умчится. — Это ещё не все...
— Что же вы ещё хотите? — удивился Залыгин.
—Я хочу добиться того, за чем я пришёл, — твердо сказал Семен Семенович. — Я хочу выяснить: пили ли вы воду, или, точнее сказать, жидкость из графина в нашем комбинате позавчера около двух часов дня. Пили или нет?
— Из какого графина? — переспросил управляющий.
— Из графина, что стоял на столе в общем зале, — пояснил Гребешков. — Такой оригинальный — в виде рыбы...
— В общем зале? — удивился Залыгин. — Да как же я мог пить эту вашу жидкость, если я и не заходил в общий зал?
— Не заходил?! — ахнул Гребешков. — Вы хорошо это помните?
— Как же я мог зайти в общий зал,—снисходительно усмехнулся Залыгин, — когда я вообще не выходил из кабинета вашего директора? Мне и пиджак туда приносили и в книгу меня там записывали. Ваш Петухов когда-то работал у меня замом, — пояснил он. — Зачем же я в общий зал-то пойду?
— Стало быть, не пили.,. — вздохнул Гребешков. — Впрочем, это даже хорошо...
— А что это была за жидкость такая? — поинтересовался управляющий.
— Так... Обыкновенная жидкость... — отвёл глаза Семен Семенович. — Ия даже рад, что именно вы её не пили!
— А что? Разве могло выйти что-нибудь плохое, если б я выпил?
— Во всяком случае, ничего хорошего бы не вышло, — кивнул Гребешков.
И пока он доставал свою записную книжку и вычёркивал из описка возможно бессмертных фамилию Залыгина, машина управляющего тронулась с места и покатила. Сквозь стихающий рокот мотора и шелест шин до Гребешкова донеслось только:
— Заходите в Раймяу! И помните: если что — прямо ко мне!