Наутро Роб помогал Уилли Мей в бельевой. Они складывали наволочки и простыни и жевали жвачку «Восьмёрка».
Всю ночь Роб проворочался в постели, расчёсывая ноги и вспоминая про тигра и про Сикстину — как она сказала, что тигра непременно надо выпустить. Наконец он решил узнать точку зрения Уилли Мей.
— Ты когда-нибудь была в зоопарке? — спросил он.
— Один раз. — Уилли Мей надула пузырь из жвачки и громко его лопнула. — Ходила в этот зоопарк, в Сорли. Ну там и вонища!
— Как думаешь, зверям там нравится? Нравится, что их в клетках держат?
— Нравится не нравится! Можно подумать, их мнение кого-то интересует! — Уилли Мей вытащила из сушильной машины ещё одну простыню и принялась расправлять.
Роб решил попробовать снова.
— Ладно, а сама ты как думаешь? Хорошо или плохо держать животных под замком?
Уилли Мей посмотрела на него поверх очков. Так и просверлила взглядом.
Роб опустил глаза.
— Когда я была совсем маленькой, — начала Уилли Мей, — отец подарил мне птичку в клетке. Зелёненький такой попугайчик с длинным-предлинным хвостом. Уж на что я маленькая была, а птаха — так вообще крошка. В ладони у меня умещалась. — Уилли Мей перекинула простыню через плечо и бережно прикрыла одну ладонь другой, чтобы показать Робу, как она держала попугайчика. Только сейчас ладони Уилли Мей были огромными, в таких, пожалуй, весь мир уместится.
— Вот сидит он там у меня, а сердечко стучит, колотится. И головочку наклоняет то туда, то сюда — смотрит на меня, значит. Я его Сверчком назвала, потому как трещал без умолку.
— Что с ним случилось? — спросил Роб.
Уилли Мей наклонилась и вынула из сушилки наволочку.
— Выпустила я его…
— Выпустила? — переспросил Роб, и сердце у него упало. Это был приговор.
— Не могла я пережить, что он взаперти сидит с утра до ночи, вот и выпустила. — Уилли Мей аккуратно сложила наволочку.
— А потом что было?
— А потом отец меня выпорол. Сказал, что птичке моя доброта ни к чему. Что я обеспечила змее хороший ужин.
— Значит, ты больше не видела Сверчка?
— Нет, откуда ж? Разве что во сне иногда. Прилетит ко мне, порхает вокруг да чирикает. — Она покачала головой и взялась за оставшуюся на плече простыню. — Возьмись-ка за другой конец. Сейчас мы её растянем. А теперь сложим.
Когда между ними хлопала растянутая простыня, Робу вдруг вспомнилось, как отец стоял перед их домом в Джексонвилле и целился в какую-то птицу. Прямо в небо.
— Как думаешь, попаду? — спрашивал он у мамы. — Попаду я в эту птичку-невеличку?
— Роберт, а зачем? — удивлялась мама. — Для чего тебе это надо?
— Чтобы доказать, что могу, — отвечал отец.
Послышался короткий треск. На мгновение птица зависла в небе, пришпиленная к нему пулей. А потом упала.
— Ох, Роберт, — выдохнула мама.
У Роба и сейчас начало покалывать в горле, как только он вспомнил ружьё, маму и глухой стук, с которым птица ударилась о землю.
— Я знаю кого-то, кто сидит в клетке, — сказал он Уилли Мей, с трудом проталкивая слова вверх по саднящему горлу.
Уилли Мей кивала, но не слушала. Она смотрела мимо Роба, мимо белой простыни, мимо стен бельевой комнаты, мимо вывески «Звезда Кентукки».
— Кто ж не знает? — произнесла она наконец. — Кто ж не знает кого-то, кто сидит в клетке?
Потом они складывали простыни молча. Роб вспоминал птичку. Как он нашёл её в траве, ещё тёплую. Он тогда заплакал. А отец велел ему перестать плакать. «Нечего тут плакать, — сказал он. — Это просто птица».
