В тот вечер отец мазал Робу ноги и пел песенку. Ту самую, про золотоискателей, которую он пел когда-то вместе с мамой. А допев песню и домазав ноги, он прокашлялся и сказал:
— Каролайн любила эту песенку.
— Я её тоже люблю, — отозвался Роб.
Отец встал.
— Ты уж сам скажи Бошану, что отпустил тигра.
— Хорошо, пап.
— Я признаюсь, что застрелил, а ты — что выпустил из клетки.
— Хорошо, пап, — повторил Роб.
— А то я могу без работы остаться, — добавил отец.
— Знаю, — ответил Роб.
Он не боялся Бошана. Бошан сам трус, Роб был в этом уверен. У Бошана руки трясутся от страха.
— Я скажу ему, что отработаю, — произнёс Роб.
— Да, предложи ему какой-нибудь здравый выход из положения. Но это не значит, что он согласится. Бошан непредсказуем. Кроме того, он наверняка взбесится. Так что готовься.
Роб кивнул.
— А в понедельник, — продолжил отец, — я позвоню твоему директору и скажу, что ты возвращаешься в школу. И ни к каким врачам я тебя больше не потащу. Будешь ходить в школу и точка.
— Хорошо, пап, — кивнул Роб.
Он был не против вернуться в школу. Там есть Сикстина.
Отец откашлялся.
— Мне трудно говорить о маме, — начал он. — Я никогда не думал, что можно так сильно по кому-нибудь тосковать… но вот, тоскую… Мне больно произносить её имя. — Он опустил голову и стал сосредоточенно завинчивать тюбик с мазью. — Но если тебе это нужно, я постараюсь. Я буду говорить её имя — ради тебя.
Роб глядел на папины руки. Те самые руки, которые держали ружьё, когда оно стреляло в тигра. Те самые руки, которые втирают мазь в его зудящие ноги. Те самые руки, которые так крепко обнимают его, когда он плачет. Сколько всего намешано в этих руках… как сложно…
— Будешь на ужин макароны с сыром? — спросил отец, взглянув на Роба.
— Ага! — обрадовался Роб. — Давай!
Ночью Робу приснилось, что они с Сикстиной стоят на могиле тигра. Смотрят по сторонам и ждут. Роб не знает, чего или кого они ждут. И тут он замечает трепыханье зелёных крылышек и понимает, что прилетел его попугайчик. Только он уже не деревянный, а самый настоящий, живой. Он вылетает прямо из могилы тигра, и они начинают за ним гоняться — смеясь и наталкиваясь друг на дружку. Они пытаются поймать птицу, но никак не могут. Попугай улетает всё выше и выше, пока вовсе не исчезает в небе, которое вовсе не небо, а купол Сикстинской капеллы — с облаками и фигурами. Роб стоит задрав голову, и восхищается красотой, в которой растворился попугайчик.
— Видишь, — говорит ему во сне Сикстина. — Я так и обещала: будто на фейерверк смотришь.
И тут он проснулся. Проснулся с улыбкой, глядя на потолок их комнаты в мотеле «Звезда Кентукки».
— Представляешь? — окликнул отец с террасы.
— Что? — спросил Роб.
— На небе-то ни облачка!
Роб привстал на локте и кивнул. Он смотрел, как пробивается сквозь ткань занавесок солнце, и думал о Сикстине и о тигре, которого он для неё вырежет. Прикидывал, какую взять древесину, какого размера сделать фигурку. И представлял, как обрадуется Сикстина, когда получит такой подарок.
Он лежал в постели и думал о будущем, а за окном, отважно соревнуясь с утренним солнцем, то вспыхивала, то гасла крошечная неоновая «Звезда Кентукки».
