Глава шестнадцатая

ОСЛЕПЛЁННЫЙ СВЕТОМ

Теперь, читатель, настало время познакомиться с крысёнком по имени Кьяроскуро, которого сородичи зовут просто Роскуро. Мы вернёмся чуть дальше в прошлое и вспомним, как он родился среди вони и тьмы подземелья. Произошло это за несколько лет до того, как наверху, много ближе к лучам солнца, появился на свет Десперо.

Читатель, ты, случаем, не знаешь, что значит кьяроскуро? Заглянув в словарь, ты выяснишь, что это — сочетание света и тени, так называемая светотень. Иными словами, это свет и мрак, сведённые воедино. Вообще-то крысы не особенно жалуют свет. То есть, давая сыну такое имечко, родители Кьяроскуро явно хотели пошутить. С чувством юмора у крыс полный порядок. В сущности, все они полагают, что жизнь — очень забавная штука. И они правы, читатель. Они правы.

Однако в случае с Кьяроскуро шутка оказалась пророческой.

Ещё в раннем детстве крысёнок Роскуро набрёл в темноте подземелья на длинную верёвку.

— Так-так, — пробормотал Роскуро. — Что это нам тут попалось?

Как и пристало крысе, он тут же попробовал находку на зуб.

— А ну прекрати! — прогремел голос.

Появившаяся из мрака рука схватила крысёнка за хвост, и он повис в воздухе головой вниз.

— Крысятина, ты, никак, вздумал грызть верёвку Грегори?

— Кто ты такой, чтоб я тебе отвечал? — огрызнулся Роскуро, который уже усвоил повадки своих сородичей.

— Ты ещё и хамишь, наглец? Грызёт верёвку и дерзит в придачу! Ну ничего, Грегори тебя отучит раз и навсегда. Неповадно будет.

Продолжая держать Роскуро за хвост, Грегори ловко зажёг спичку о ноготь большого пальца — чирк! — и поднёс пламя к самой морде крысёнка.

— Аааа! — завопил Роскуро и отшатнулся.

Но он не сообразил закрыть глаза, и огонь заплясал-засверкал вокруг, проник внутрь него и взорвался там яркой россыпью.

— Неужто тебе никто не рассказывал здешних правил? — спросил Грегори.

— Каких таких правил?

— Верёвка Грегори неприкосновенна.

— И что из этого?

— А то! Не смей больше грызть верёвку Грегори. И проси прощения!

— И не подумаю.

— Извинись.

— Обойдёшься.

— Грязная тварь! — возмутился тюремщик. — Тварюга с чёрной душонкой! Как же все вы надоели Грегори! И ты, и твои сородичи…

Он поднёс спичку совсем близко к морде Роскуро, и их обоих окутал мерзкий запах палёных усов. Потом спичка погасла, а Грегори размахнулся и отпустил крысиный хвост. Роскуро полетел обратно в темноту.

— Не смей прикасаться к верёвке Грегори, иначе — мало не покажется.

Роскуро сидел на грязном полу. Усов слева от носа у него больше не было. Сердце колотилось отчаянно, а перед глазами всё плясало и плясало пламя, хотя спичка давно погасла.

— Свет, — произнёс он громко. А потом повторил, уже шёпотом: — Свет.

С этого дня Роскуро стал проявлять повышенный, просто-таки неумеренный интерес к источникам света любого рода. В кромешной тьме подземелья он постоянно искал хоть какие-то признаки света — мгновенную искру, слабое мерцание… Его крысиная душа преисполнилась неизъяснимой тоской: он полагал, что только свет, один только свет наполняет жизнь смыслом. А значит, смысла в его жизни нет. Роскуро был на грани отчаяния.

В конце концов он поделился своими чувствами с приятелем, старым одноухим крысом по имени Боттичелли Угрызалло.

— Знаешь, я думаю, что смысл жизни — свет, — сказал Роскуро.

— Свет? — повторил Боттичелли. — Ха-ха-ха! Вот уморил! Свет — смысл жизни! Какая связь?

— Тогда в чём смысл жизни? — спросил Роскуро.

— Смысл жизни в страдании, — назидательно произнёс старый крыс. — В чужом страдании. Надо заставлять их страдать. Кого — их? Ну, например, людей, заключённых в этом подземелье. Довести узника до слёз, заставить его стенать, пресмыкаться, молить о пощаде — не в этом ли самый высший смысл, наше предназначение в этой жизни?

Боттичелли вещал, помахивая медальоном-сердечком, свисавшим с длиннющего когтя на его правой передней лапке. Медальон этот, вместе с тонким заплетённым в косицу шнурком, он отобрал у узника. Когда Боттичелли говорил, медальон раскачивался в такт словам. Взад-вперёд, взад-вперёд.

— Ты меня слушаешь? — спросил у Роскуро старый крыс.

— Слушаю.

— Молодец. Делай, как я велю, и твоя жизнь наполнится превеликим смыслом. Знаешь, как мучить пленника? Во-первых, втереться в доверие и убедить его, что ты — друг. Выслушай все его душевные излияния, пускай вывернет душу наизнанку, признается во всех грехах. А потом, когда придёт время, говорить будешь ты. Скажи ему всё, что он так хочет услышать. Например, пообещай ему прощение. Это самая замечательная шутка, которую только можно сыграть с узником. Пообещать прощение.

— Почему? — спросил Роскуро, не сводя глаз с медальона: взад-вперёд, взад-вперёд.

— Потому что пообещаешь, да не выполнишь! — ликующе воскликнул Боттичелли. — Это самая изощрённая пытка! Он тебе доверится, а потом ты его отвергнешь. Лишишь последней надежды. Отнимешь у него всё, чего так жаждет его душа: прощение, свободу, дружбу…

Тут лекция прервалась, потому что Боттичелли одолел смех. Старый крыс хохотал до упаду, до изнеможения, ему даже пришлось сесть, чтобы отдышаться. Медальон покачался-покачался и остановился.

— Ха-ха! — ликовал Боттичелли. — Он тебе доверяет, а ты — бац! И он вдруг понимает, что ошибся, что ты не друг, а тот, за кого он принял тебя с самого начала. Он подозревал, кто ты, нет — он знал это всю дорогу, но предпочёл поверить, что ты друг, исповедник, отпускатель грехов. И ты тоже прекрасно знал, кто ты на самом деле. Ха-ха-ха! Ты — крыса! Просто крыса!

Боттичелли оттёр глаза лапой, покачал головой, удовлетворённо вздохнул и снова заговорил, а медальон стал качаться с новой силой.

— На этом этапе очень полезно побегать туда-сюда по ногам узника: его охватывает не только отчаянье, но и настоящий, физический ужас. Превосходное, ни с чем не сравнимое развлечение! К тому же исполненное величайшего смысла!

— Мне бы очень хотелось помучить пленника, — сказал Роскуро. — Я хочу заставить кого-нибудь страдать.

— Придёт время — помучаешь, — обнадёжил его Боттичелли. — На данный момент свободных узников нет, все пристроены. Но рано или поздно для тебя приведут новенького, Роскуро. Почему я так в этом уверен? Да потому что, на наше счастье, зло на земле не переведётся никогда. А раз есть зло, есть и тюрьмы, и в них сажают преступников.

— Значит, мне скоро приведут преступника?

— Да, — подтвердил Боттичелли Угрызалло. — Непременно.

— Мне уже не терпится его помучить.

— Ха-ха! Ну ещё бы! Конечно не терпится. Потому что ты крыса. Самая настоящая крыса.

— Верно. — Роскуро кивнул. — Я самая настоящая крыса.

— И никакой свет тебе не нужен.

— И никакой свет мне не нужен, — повторил Роскуро.

Боттичелли снова рассмеялся и покачал головой. Медальон, свисавший с его когтя, раскачивался взад-вперёд, взад-вперёд.

— Ты — крыса, мой юный друг. Ты — крыса. Да. Тут всё между собой связано. Зло. Преступники. Крысы. Страдание. Всё связано между собой так крепко, так сладостно… Как прекрасен этот мир, этот чудный тёмный мир! Мир тьмы.

 

Глава семнадцатая

ПУСТЬ УТЕШИТСЯ

Вскоре после этого достопамятного разговора в подземелье привезли преступника. Где-то наверху лязгнула дверь, и крысы увидели, как по ступеням в сопровождении королевского гвардейца спускается какой-то человек.

— Вот и отлично, — шепнул Боттичелли. — Этот твой.

Роскуро вгляделся в лицо нового узника.

— Я заставлю его страдать, — твёрдо сказал он.

Но пока он смотрел на человека, дверь внезапно распахнулась снова, и в подземелье хлынул густой, сверкающий поток дневного света.

— Фу! — Боттичелли прикрыл глаза лапой.

Роскуро же, напротив, неотрывно смотрел на свет.

Это очень важно, читатель! Юный крыс Кьяроскуро не отвернулся от света. Наоборот, он позволил свету проникнуть внутрь себя. И свет заполнил его до краёв, без остатка. Крысёнок даже ахнул от изумления.

— Отдай ему его тряпку, пусть утешится, — прогремел голос с лестницы, и вниз, прямо в световом потоке, полетел кусок алой ткани — плотной, похоже, шерстяной. На миг он завис в воздухе, ярко-красный, сияющий, а потом дверь снова закрылась, свет померк, и ткань упала на пол.

Поднял её тюремщик Грегори. Поднял и отдал новому узнику.

— Забирай свою скатёрку, — велел он. — Тебе тут любая тряпка сгодится, а не то сразу окоченеешь.

Заключённый накинул на себя скатерть, точно плащ, а королевский гвардеец сказал тюремщику:

— Ладно, Грегори, я пойду. Теперь он весь твой.

Гвардеец поднялся по ступеням. Дверь во внешний мир, к свету, на мгновение приоткрылась… и захлопнулась окончательно.

— Ты видел? — спросил у Боттичелли восхищённый Роскуро.

— Жуть какая! — проворчал Боттичелли. — Нелепые существа. Как они могут там жить? И как они смеют впускать сюда этот мерзкий свет? Тут как-никак темница!

— Это было очень красиво! — воскликнул Роскуро.

— Нет, — отрезал Боттичелли. — Ни капельки. — Он пристально посмотрел на Роскуро и повторил: — Совсем ни капельки не красиво.

— Я должен снова увидеть свет, — сказал Роскуро. — Весь свет. Я должен подняться наверх.

Боттичелли вздохнул:

— Вот ведь настырный какой! Да кому он нужен, твой свет? Послушай меня. Мы — крысы. КРЫ-СЫ. Мы не любим свет. Мы любим мрак. Мы сами — мрак. Мы — мрак и страдание.

— Но как же? А там? Наверху… — растерялся Роскуро.

— Никаких «но». И никаких «наверху». Крысы наверх не ходят. Там мышиное царство. — Боттичелли снял с себя медальон. — Из чего, по-твоему, сделан этот шнурок?

— Из усов.

— Из чьих усов?

— Мышиных.

— Вот именно. А кто живёт наверху?

— Мыши.

— Вот именно. Мыши. — Боттичелли отвернулся и сплюнул на пол. — Жалкие мешочки, набитые мясом, кровью и костями. Они всего боятся. Презренные трусы. Полная противоположность нашим идеалам. Неужели ты хочешь жить в их мире?

Роскуро посмотрел мимо Боттичелли вверх — туда, где из-под двери сочился вожделенный серебристый ручеёк света. И не ответил.

— Послушай меня, — твёрдо сказал Боттичелли. — Сейчас пора заняться пленником. Ты должен заставить его страдать. Иди, стибри у него эту красную тряпку. Она как раз оттуда, из верхнего мира. Наслаждайся, сколько влезет. Но сам туда, к свету, не ходи. Пожалеешь. — Старый крыс говорил, а медальон раскачивался на его когте взад-вперёд, взад-вперёд. — Ты для верхнего мира чужой. Ты — крыса. Крыса. Повтори за мной: «Я — крыса».

— Крыса, — повторил Роскуро.

— Эй, не мухлюй. Ты должен был сказать: «Я — крыса», а сказал просто «крыса». — Боттичелли недобро ухмыльнулся. — А ну, говори, как надо.

— Я — крыса.

— Ещё разок, — велел Боттичелли, размахивая медальоном.

— Я — крыса.

— Так-то. Крыса — она и есть крыса. Крысой родилась, крысой и помрёт. Вот и весь сказ. Во веки веков. Аминь.

— Да, — кивнул Роскуро. — Аминь. Я — крыса.

Он закрыл глаза. И снова увидел, как в золотом потоке света, медленно кружась, летит алая скатерть.

И тогда, читатель, он сказал себе, что ему нужна именно эта скатерть. А вовсе не свет.

 

Глава восемнадцатая

ПРИЗНАНИЯ

Роскуро, как и велел ему Боттичелли, отправился к узнику, чтобы заставить его страдать и чтобы забрать у него алую скатерть.

Узник, прикованный цепью прямо к полу, сидел, вытянув вперёд длинные ноги. Скатерть по-прежнему прикрывала его плечи.

Роскуро пролез сквозь прутья решётки и медленно, на полусогнутых лапах, стал подкрадываться к человеку по грязной склизкой топи.

Оказавшись совсем близко, он произнёс:

— Что ж, добро пожаловать! Мы счастливы, что отныне ты среди нас.

Мужчина зажёг спичку и взглянул на Роскуро.

Крысёнок с вожделением уставился на неровный свет.

— Продолжай, — предложил ему узник и, взмахнув рукой, погасил спичку. — Говори, крыса, если охота.

— Ты прав, — промолвил Роскуро. — Я крыса. Именно крыса. Не кто иной, как крыса. Ты удивительно наблюдателен и проницателен, с чем и позволь тебя поздравить.

— Чего тебе надо?

— Мне? Ничегошеньки! Лично мне не надо абсолютно ничего. А вот тебе нужен товарищ. И я пришёл составить тебе компанию, чтобы ты тут не свихнулся от одиночества.

— Крыса мне не товарищ.

— А как насчёт благожелательного слушателя?

— Кого-кого?

— Благожелательного слушателя. Ты ведь хочешь рассказать мне обо всех своих дурных деяниях? Покаяться в грехах?

— Каяться крысе? Да ты сбрендил!

— Послушай меня, — невозмутимо сказал Роскуро. — Закрой глаза. Представь, что я вовсе не крыса. Я просто голос. Голос в темноте. И я готов тебя слушать. Ты для меня важен.

Узник прикрыл глаза.

— Ладно, — промолвил он, — расскажу. Ты просто грязный крысёнок, поэтому какая разница — знаешь ты обо мне хоть что-то или нет? Врать тебе — много чести, поэтому я расскажу правду. Всю правду. — Он прокашлялся. — Меня упекли сюда за кражу. Я украл шесть коров. Двух бурых и четырёх пятнистых. Такое вот преступление. — Он открыл глаза и уставился в темноту. А потом вдруг рассмеялся. И снова закрыл глаза. — Но я совершил и другое преступление. Много лет назад. Они просто об этом не знают.

— Продолжай, — мягко подсказал Роскуро. И подполз ближе к человеку. Так близко, что смог дотронуться лапкой до волшебной алой скатерти.

— Я продал девочку, продал родную дочку. Выменял её на эту вот скатерть, да ещё на курицу-несушку и пригоршню сигарет.

Роскуро фыркнул. Подумаешь преступление! Его собственные родители с ним тоже не церемонились. И без колебаний променяли бы его на что-нибудь, просто никто им ничего путного не предлагал. А вообще человеческими преступлениями его, Роскуро, не удивишь. Ведь однажды, долгим воскресным днём, Боттичелли Угрызалло пересказал ему все признания, которые он услышал от узников за свою долгую жизнь. Чего только не творят люди!

— А потом… — произнёс узник.

— А потом… — ободряюще повторил Роскуро.

— Потом я сделал самое страшное. Я повернулся и ушёл. Я ушёл от неё, а она стояла там, плакала, звала меня… Но я даже не оглянулся. Даже не оглянулся. Господи, я просто шёл себе и шёл. — Он кашлянул. И всхлипнул.

— Вот оно что, — сочувственно сказал Роскуро, перебравшись на алую скатерть уже всеми четырьмя лапками. — Понимаю, понимаю. Скажи, тебе нравится скатерть, за которую ты продал дочку?

— Она тёплая.

— Значит, это того стоило?

— И цвет мне очень нравится.

— Но ведь скатерть постоянно напоминает тебе о твоём грехе?

— Ещё бы. — Узник снова шмыгнул носом. — Конечно напоминает.

— Давай я облегчу тебе жизнь, — произнёс Роскуро и, встав на задние лапки, отвесил узнику низкий поклон. — Чтобы ты смог позабыть о своём грехе, я у тебя эту вещицу… заберу.

Крысёнок вцепился зубами в вожделенную алую ткань и стащил скатерть с плеч человека.

— Эй, погоди! Отдай! Слышишь?

Но Роскуро оказался весьма проворен. Фюить — и он уже протащил скатерть сквозь прутья решётки. Прямо как фокусник! Представляешь, читатель?

— Отдай немедленно! — орал человек. — Это же всё, что у меня осталось!

— Именно так, — ответил Роскуро. — И именно поэтому я должен забрать у тебя эту скатерть.

— Грязная крыса!

— Это так верно! Не стану спорить.

С этими словами Роскуро покинул узника и потащил добычу себе в нору.

Там он её внимательнейшим образом рассмотрел.

Какое разочарование! Чем дольше он смотрел на скатерть, тем яснее понимал, что Боттичелли ошибся. Роскуро не нужна скатерть. Ему нужен свет, только свет, в потоках которого эта жалкая тряпка опускалась на пол подземелья.

Он хотел глотнуть света, как воздуха, и наполниться им без остатка. Он хотел захлебнуться в этом свете.

А для этого, читатель, он должен был подняться наверх. Роскуро понял, что это неотвратимо.

 

Глава девятнадцатая

СВЕТ, ПОВСЮДУ СВЕТ

Читатель, попробуй представить, что ты прожил всю жизнь в тёмном-претёмном подземелье. А теперь представь, что однажды весной, на исходе дня, ты попадаешь из этой тьмы в верхний мир — к солнечным окнам, сверкающим полам, блестящим медным котлам, сияющим доспехам и расшитым золотом гобеленам, развешанным по стенам королевского замка.

Вообразил? Заодно, раз уж ты тренируешь воображение, представь, что в ту самую минуту, когда крыс Роскуро вылезает из темницы на свет, в том же замке рождается мышонок. Да-да, читатель, тот самый мышонок Десперо, которому непременно предстоит встретиться с ошалевшим от света Роскуро.

Но эта встреча ещё впереди, до неё ещё надо дожить. Пока же крыс просто стоит, упиваясь светом, — потрясённый и счастливый. Неужели бывает столько света?

Точно пьяный, Роскуро, пошатываясь, переступал с лапки на лапку и крутил головой, переводя взгляд с одного сверкающего предмета на другой.

— Я никогда, никогда отсюда не уйду, — восторженно бормотал он. — Никогда. Я не вернусь в подземелье. Ну что мне там делать? Я никогда не стану больше мучить заключённых. Я хочу жить здесь. Только здесь.

Крыс закружился в счастливом танце и так, шажок за шажком, двигался из комнаты в комнату, из галереи в галерею, пока не очутился у дверей большого банкетного зала. Заглянув внутрь, он увидел там короля Филиппа, королеву Розмари, принцессу Горошинку, двадцать придворных, жонглёра, четырёх менестрелей и всю королевскую рать. Вот это был пир, читатель, вот это было зрелище — особенно для глаз Роскуро. Ведь он никогда прежде не видел счастливых людей. В подземелье все как на подбор были несчастны. Ни тюремщик Грегори, ни узники, заточённые в доверенную ему темницу, никогда не смеялись, не улыбались и не чокались с соседями по столу. Никогда прежде не слышал Роскуро этого хрустального звона.

Он стоял точно зачарованный. Всё сверкало. Всё. Золотые ложки на столе. Бубенчики на колпаке жонглёра. Струны на гитарах менестрелей. Короны на головах короля и королевы.

А маленькая принцесса! Какая же хорошенькая! Сама — точно лучик света. На платье — слепящие блёстки, аж глазам больно. А когда принцесса смеялась — а смеялась она почти не переставая, — всё вокруг светилось ещё ярче, каким-то особым светом.

— Господи! — выдохнул Роскуро. — Так не бывает! Это чудо какое-то! Надо обязательно сказать Боттичелли, что он не прав. Смысл не в страдании. Смысл — это свет.

И тут Роскуро не вытерпел. Задрал хвост повыше, и — в такт мелодии, которую играли на своих гитарах менестрели, — бодрым шагом вошёл в зал.

Читатель, этот крысёнок пригласил себя на банкет.

 

Глава двадцатая

ВИД С ЛЮСТРЫ

В банкетном зале висела огромная, потрясающей красоты люстра. В её хрустальных подвесках отражался любой свет — и праздничное сияние стоявших меж тарелок свечей, и счастливое сияние глаз самой принцессы. Подвески колыхались над столом в такт музыке менестрелей, посверкивая и маня Роскуро. Ну конечно же! Люстра — это лучшее место во всём зале! Оттуда ему будет видно всё это великолепие!

В зале стоял такой шум и гам — тут смеялись, там пели и жонглировали, — что никто не заметил, как Роскуро проворно вскарабкался по ножке стола, а со столешницы — раз! — и перемахнул на нижний рожок люстры, благо он был совсем низко.

Держась одной лапой, он раскачивался туда-сюда, восхищаясь открывшимся ему удивительным зрелищем. Его окутывали ароматы вкуснейшей пищи, обволакивали сладостные звуки музыки и повсюду был свет, свет, свет… Потрясающе! Невероятно! Роскуро покачал головой и улыбнулся. Улыбнулся своему счастью.

Увы… Крыса — не такое уж маленькое существо, а люстра — весьма видное место. Короче, несмотря на шум и гам, долго провисеть на люстре незамеченным Роскуро не удалось.

Как ты думаешь, читатель, кто заметил его первым?

Ты прав.

Его заметила востроглазая принцесса Горошинка.

— Крыса! — закричала она. — На люстре крыса!

Как вы уже поняли, в зале было очень шумно. Менестрели рвали струны и глотки во всю мочь. Народ за столом беспрерывно хохотал. Бубенцы на колпаке жонглёра громко звенели.

И никто Горошинку не услышал. Никто, кроме самого Роскуро.

Крыса.

До сих пор он просто не понимал, насколько отвратительно звучит это слово.

Крыса.

Посреди великолепия банкетного зала слово крыса звучало особенно мерзко.

Крыса.

Это же клеймо! Оскорбительное клеймо! Слово, напрочь лишённое света! Услышав это слово из уст принцессы, Роскуро вдруг понял, что ему не нравится быть крысой. Он не хочет быть крысой! Истина открылась ему с такой силой и так внезапно, что Роскуро не смог больше цепляться за люстру.

Он полетел вниз.

И знаешь, куда он упал, читатель?

Он угодил в тарелку с супом, стоявшую перед королевой.

 

Глава двадцать первая

ПОСЛЕДНИЕ СЛОВА КОРОЛЕВЫ

Королева обожала суп. Больше супа она любила только принцессу Горошинку и короля Филиппа. И поскольку королева так любила суп, в замке его подавали не только на обед и на ужин, но и во время банкетов.

И какие душистые, какие вкусные там готовили супы! Толстуха Повариха так любила королеву, так восхищалась её отменным вкусом, что превратила бульоны из обычной еды в настоящие произведения искусства.

В тот самый день, готовя суп для того самого банкета, Повариха превзошла самоё себя. Получился не суп, а шедевр на курином бульоне, приправленный чесноком и листьями кресс-салата. Вынырнув со дна вместительной суповой тарелки королевы, Роскуро не мог отказать себе в удовольствии — он сделал несколько жадных глотков.

— Вкуснотища! — сказал он, позабыв, что ещё мгновение назад решил, что ему не стоит жить на свете. — Объедение!

— Вот видите! — Горошинка вскочила и показала на Роскуро пальцем. — Крыса! Я же говорила, что там крыса! Сначала она висела на люстре, а теперь упала маме в суп!

Музыканты перестали играть. Жонглёр перестал жонглировать. Придворные перестали есть.

Королева смотрела на Роскуро.

Роскуро смотрел на королеву.

Читатель, будучи честным человеком, я обязана сообщить тебе жестокую правду: крыса — животное некрасивое. Нет, крыса не просто некрасива — её даже милой не назовёшь. На самом деле, читатель, крыса — довольно-таки мерзкое создание, в особенности если она сидит в твоём супе и с усов у неё свисает кресс-салат.

Воцарилась долгая тишина. А потом Роскуро сказал:

— Извините пожалуйста.

В ответ королева отбросила ложку и издала невероятный и недостойный королевы звук, нечто среднее между ржанием лошади и поросячьим визгом: ииииии-го-го-виииииии-уиииииии…

А потом сказала:

— У меня в супе крыса.

Королева, эта добрая простая душа, всю жизнь говорила только совершенно очевидные вещи.

Она и умерла, как жила.

«У меня в супе крыса» — были её последние слова.

Она сжала руки на груди и упала навзничь. Спинка кресла с грохотом ударилась об пол. И тут зал взорвался. Все побросали ложки и повскакали с мест.

— Спасите её! — прогремел голос короля. — Спасите!

И вся королевская рать бросилась спасать королеву.

Роскуро тем временем выбрался из тарелки. Он понял, что в сложившихся обстоятельствах ему лучше отсюда убраться. И побыстрее. Он бросился бежать по столу со всех лап, но вдруг вспомнил рассказ узника о его главном грехе. Как он ушёл от дочки и даже не оглянулся. Поэтому Роскуро остановился.

И оглянулся.

И увидел, что принцесса смотрит прямо на него. В её взгляде были лишь отвращение и страх.

В этом взгляде он прочитал: «Тебе одна дорога — вниз, в подземелье. Здесь тебе не место».

Читатель, этот взгляд разбил сердце Роскуро.

Думаешь, у крыс нет сердца? Ошибаешься. Сердце имеется у любой живой твари. И любое сердце можно разбить.

Не остановись тогда Роскуро, не оглянись на принцессу, быть может, его сердце осталось бы целёхоньким. И, возможно, тогда мне не пришлось бы рассказывать тебе эту историю.

Но он оглянулся, читатель. Он оглянулся.

 

Глава двадцать вторая

СОБРАННОЕ ИЗ ОСКОЛКОВ СЕРДЦЕ

Роскуро заспешил вон из банкетного зала.

— Крыса, — пробормотал он и прижал лапу к сердцу. — Да, я крыса. А крысам свет не положен. Для меня в этом мире света нет.

Между тем вся королевская рать склонилась над королевой. Король продолжал кричать: «Спасите её! Спасите!» — но королева была непоправимо мертва. И как раз в этот момент Роскуро наткнулся на полу на ложку с королевским вензелем. Её отшвырнула королева, когда увидела его в тарелке.

— Я всё-таки заберу отсюда что-то прекрасное, — громко сказал он сам себе. — Я крыса, но я тоже имею право на красоту. Это будет моя корона. — Он поднял ложку. И водрузил её себе на голову. — Да, я имею право на красоту, — повторил он. — А ещё я отомщу. Отныне важны только две вещи: красота и месть.

Читатель, бывают сердца, которые разбиваются раз — и навсегда. Можно, конечно, склеить по кусочкам, но сердце получается уже не то — кособокое, всё в трещинах, и никакой, даже самый искусный мастер тут не поможет. Именно такая участь постигла Кьяроскуро. Его сердце было разбито. Но потом он поднял ложку, надел её на голову, заговорил о мести, и это помогло ему склеить собственное сердце из тысячи осколков. Но, увы, оно уже не было прежним.

— Где эта крыса? — завопил король. — Поймайте крысу!

— Вы найдёте меня там, где мне пристало жить, — пробормотал Роскуро, покидая зал. — В подземелье. Во мраке.

 

Глава двадцать третья

ПОСЛЕДСТВИЯ

Разумеется, поступок Роскуро повлёк за собой пренеприятные последствия. Тебе ведь известно, читатель, что последствия бывают у любого, даже самого маленького поступка. Вот например: крысёнок Роскуро погрыз верёвку тюремщика Грегори, и именно поэтому Грегори зажёг спичку и поднёс её к морде Роскуро, к самым глазам, и именно поэтому в душе Роскуро загорелась такая сильная любовь к свету.

Душа Роскуро пылала любовью к свету, и именно поэтому он отправился наверх в поисках света. А наверху, в банкетном зале, его заметила принцесса Горошинка и закричала: «Крыса!» — и именно поэтому Роскуро упал в суп королевы. Он упал в суп королевы, и именно поэтому королева умерла. Так что, сам видишь, читатель: всё в этом мире взаимосвязано. И любой поступок обязательно имеет последствия.

Ну, например… с твоего разрешения я ещё немного поразмышляю о последствиях, ладно?.. Например, именно потому, что королева умерла, когда ела суп, безутешный король после её смерти вообще запретил своим подданным есть суп. Суп стал вне закона, и именно поэтому все предметы, так или иначе связанные с супом — ложки, тарелки, кастрюли, половники, — тоже стали вне закона. Посему все эти вещи были отобраны у жителей королевства Дор и свалены в кучу в подземелье замка.

А ещё… поскольку опалённый спичкой и зачарованный светом крыс Роскуро поднялся наверх и упал в суп королевы, а она от этого возьми да и умри, король повелел убить всех крыс в королевстве.

Вся королевская рать бесстрашно спустилась в подземелье, чтобы убить всех крыс. Но с крысами всё не так-то просто. Чтобы их убить, их надо сначала найти. А если крыса не хочет, чтобы её нашли? Ты прав, читатель! Её никто не найдёт.

Вся королевская рать преуспела только в одном: гвардейцы безнадёжно потерялись в бесконечном подземном лабиринте, и некоторым из них так и не довелось снова увидеть свет — они канули в этом мраке, пропали на веки вечные. Таким образом, убить всех крыс не удалось. Отчаявшись их убить, король объявил их вне закона. Все крысы отныне стали преступниками.

Объявить крыс вне закона, разумеется, довольно нелепая затея, поскольку крысы и так никаким законам не подчиняются. Они от роду вне закона. Так что король только зря время терял. И зря воздух сотрясал. Тем не менее указ есть указ, и он гласил, что все крысы в королевстве Дор — преступники и обращаться с ними надо соответственно. Что ж, король волен издавать любые указы, даже глупые и нелепые. На то он и король — ему всё можно.

Но, читатель, ты ведь помнишь, что король Филипп очень любил королеву? А без неё он чувствовал себя совсем потерянным. В этом и заключается вся опасность любви: ты можешь быть сильным, могущественным, ты можешь даже быть королём, ты можешь править даже не одной, а многими странами, но ты не можешь спасти от смерти тех, кого любишь. Так что давай простим короля Филиппа, читатель: он очень страдал без королевы и издавал все эти нелепые указы, вроде запрещения супа или объявления крыс преступниками, просто чтобы утешить своё сердце.

Ты спросишь, что сталось с крысами? Вернее, с той самой единственной крысой, из-за которой разгорелся весь этот сыр-бор?

Ты хочешь узнать, что было дальше с Кьяроскуро?

Он восседал в подземелье с короной из ложки на голове. Сидел в собственной норе и прилаживал к ложке кусочек, отгрызенный им от алой скатерти, чтобы получилась королевская мантия.

Он прилежно трудился, а старый одноухий крыс Боттичелли Угрызалло сидел рядом и помахивал медальоном взад-вперёд, взад-вперёд.

— Ну что, понял, каково наверх-то ходить? — говорил он. — Надеюсь, этот урок пойдёт тебе впрок. Твоё предназначение в этом мире — причинять страдание.

— Ага, именно этим я и займусь, — пробормотал Роскуро. — Я заставлю принцессу страдать — за тот последний взгляд, которым она меня смерила.

Пока Роскуро мастерил себе мантию и вынашивал планы мести, тюремщик Грегори, по обыкновению, обходил подземелье, крепко держась за свою верёвку, а узник, который когда-то выменял дочку на красную скатерть, а теперь лишился и скатерти, сидел в своей камере и тихонько плакал. Днём и ночью.

Наверху же, в королевском замке, однажды под вечер маленький мышонок замер, услышав какой-то необычайно сладкий звук. Его братья и сёстры тем временем суетились, вынюхивая хлебные крошки. Мышонок стоял, склонив голову набок, не умея назвать, что именно он слышит… Любовь этого мышонка к музыке тоже имела последствия. О некоторых из этих последствий ты, читатель, уже знаешь. Именно благодаря музыке мышонок попадёт в покои принцессы. И полюбит принцессу всей душой.

Кстати, о последствиях. Как раз когда Десперо впервые замер, услышав звуки музыки, в сгущающихся сумерках к замку подъезжала телега, гружённая ложками, половниками, тарелками и кастрюлями. Лошадей настёгивал кнутом королевский солдат. А возле солдата сидела девочка с престранными ушами. Они были похожи на капустные кочерыжки.

Читатель, эту девочку зовут Миггери Coy. Именно она поможет Роскуро осуществить задуманную им месть, хотя сама она, подъезжая к замку, об этом пока не подозревает.

Конец второй книги